Жестко и быстро - 2. Оккупация. - роман завершен

Как бы там ни было, я кое-что узнал, в том числе об огромном скоплении танков, порядка двух-трех сотен машин, размещенных неподалеку от нефтеперерабатывающего завода в двадцати километрах от Гиаты. Узнал, строго говоря, случайно, и эта информация меня совсем не порадовала.

Так уж вышло, что в этом мире нет ничего летающего, точнее, нет никаких самостоятельно летающих приспособлений. Люди издавна считали, что земная твердь — для смертных, а небо — обитель господа, всетворца, прочих богов, коих тут тоже несколько, и их ангелов.

Это вполне закономерно, что люди даже не думают о воздухоплавании, ведь существование господа не вызывает ни у кого сомнений. Взять хотя бы Слезу бога — мистический артефакт, который я принес из пустыни, чтобы доказать свою невиновность. Принесенная Слеза вскоре исчезает, чтобы вновь появиться в том месте, откуда была взята — этому нет объяснения. Каким образом умершие в той пустыне превращаются в нежить — этому нет объяснения, некромантия неизвестна даже альвам и свартальвам. И каким образом душа Такаюки Куроно оказалась в теле умершего Реджинальда Рэмма — этому тоже нет объяснения. Точнее, у меня-то версия своя имеется, но это не более чем моя версия, ничем не доказанная.

Потому ничего летающего в этом мире нет: насекомым, птицам и летучим мышам господь дал крылья, а кому не дал — тому не положено летать. Альвы и свартальвы не разделяют уважения людей к небу, но — вот умора — все их технические достижения взяты у людей. Они — мастера магии, и только магии. Любая новаторская концепция непременно позаимствована у людей, потому и у длинноухих нет ничего летающего. Временно находиться в воздухе без опоры могут только брошенные рукой предметы, выпущенные из лука стрелы, ну и пули со снарядами, конечно же. И все.

И потому в мире, где неизвестен сам принцип ракеты, вершина пехотного противотанкового вооружения — гранатометы с нереактивными гранатами типа фаустпатрона и противотанковые нарезные орудия. Даже гладкоствольная пушка неизвестна, потому что гладкоствольного орудия нужен особый снаряд — оперенный подкалиберный бронебойный дротик. А сам принцип оперения или аэродинамического стабилизатора — практически неизвестен, оперение болтов и стрел воспринимается как дань традиции, совместить концепцию стрелы и снаряда не додумался никто, а другой способ стабилизации снаряда, кроме вращения, не известен. Иными словами — практически тысяча девятьсот сорок пятый год. Еще появились радиоуправляемые самоходные мины — и на этом эволюция противотанкового вооружения закончилась. А танки продолжают совершенствоваться, и на данный момент эффективно противостоять им могут только другие танки и маги, да и то не всякие.

В свете всего этого танковое соединение в двести машин — колоссальная сила, победить которую можно только при помощи еще большего числа танков, ведь свартальвы, соединяя технологии людей со своей магией, строят боевые машины, существенно превосходящие даже аквилонские танки.

Иными словами, я себе уже не представляю, как аквилонцы выбьют свартальвов из Кортании без полномасштабной войны всеми силами. Это уже надо несколько танковых корпусов вводить, а с ними и снабжение, ремонтные части, пехоту сопровождения, инженерные подразделения... Короче, невеселая перспектива: либо правление свартальвов, либо полномасштабная война. Если подтянутся другие анклавы, да Аквилония позовет на помощь своих сателлитов... Опустошение и разруха — вот что ждет Кортанию. Безрадостная картина послевоенной Японии вновь ожила в моей памяти.

Нет, такого я не желаю. Но и позволить свартальвам захватывать страну за страной — тоже путь в никуда. В подобном положении когда-то оказался один самурай, и его выбор был — пожертвовать руку, чтобы выиграть поединок. Можно ли пожертвовать целой страной? Это решение не в моей компетенции, чему я очень рад.

В довершение всего, я кое-что узнал о танках и месте их дислокации.

Во время одной из тренировок я затронул тему танков и пустил пробный шар:

— Должен заметить, что мне, хоть и не военачальнику, кажется неосторожным разместить так много танков в одном месте. Хорошо скоординированная быстрая атака достаточными силами позволит нанести удар сразу по всему корпусу в один момент.

Альтинг снисходительно улыбнулся:

— Какими такими силами быстрая атака? Танковыми подразделениями? Так ее не удастся провести внезапно, и, что еще важнее, все подходы к базе заминированы так, что там не проехать. Я имею в виду — совсем никак не проехать, даже жертвуя танками, потому что при объезде подорвавшегося танка второй напорется на соседнюю мину. Их там сорок тысяч, противотанковых мин.

— А как тогда танки смогут выехать с базы, если все заминировано?

— Вы уже держали в руках наш пистолет, учитель, так что должны понимать: наши мины срабатывают только на чужие танки.

Я кивнул.

— За разъяснения спасибо, а за высокомерную ухмылку в разговоре с учителем — час на кулаках. О, ты как-то внезапно улыбаться перестал, я сказал что-то грустное?

Эти сведения я два дня спустя передал парню в кепке, одетой задом наперед, когда зашел в т'лали поесть супа. Меню, к слову, слегка оскудело из-за проблем с разнообразием продовольствия в городе, но я этому только обрадовался: суп с морепродуктами стал появляться намного чаще.

На следующий день ко мне зашли новые гости, аккурат после того, как укатили свартальвы и я подошел к своей макиваре у пруда, чтобы потренироваться самому.

Их было двое, и в одном из них я сразу узнал того типа с аквилонским акцентом, который посылает в т'лали парня в берете. Второй поначалу показался незнакомым, но как только он приподнял в приветствии шляпу — сразу стал напоминать мне парня, которого я прятал от патруля. Хотя какой там парень — ему за сорок.

— Здравствуйте, господин Куроно, — поздоровался он.

— Здравствуйте. Чем могу быть полезен?

— Да я хотел бы сына вам в обучение отдать. Бокс, знаете ли, запретили, а вашу школу — нет.

И при этом смотрит мне в глаза. Что он хочет в них увидеть — большой вопрос.

— Я, чисто для справки, не боксу учу. Каратэ — это не 'бокс с ногами'.

— Ну так дело же не в том, как и чем морды бить, а в том, как самому удар держать. Жизнь — она такая, бьет посильнее любого боксера, а ей самой сдачи не дашь. Тут только стойкость и умение держать удар помогут.

— Это верно, — кивнул я. — Сколько лет?

— Четырнадцать.

Мы с ним утрясли вопросы, включая оплату. С новыми свартальвовскими деньгами у него оказалось не очень, потому мы договорились об оплате продуктами, а именно сыром и маслом, которые в последнее время стали дефицитом: промышленные поставки прервались из-за почти полной остановки молокозавода, а крестьяне из пары ближайших сел везли продовольствие на продажу неохотно, предпочитая запасаться на черный день.

Сам я сыр и мало не особо люблю, но Гордана будет рада расширению меню. К тому же, в войну носом крутить — роскошь чрезмерная.

Затем я повернулся к аквилонцу:

— А вы чего изволите?

— Да я так, проездом в городе, с другом по делам ходим, вот он к вам, а я за компанию, поглядеть на известную личность своими глазами, так сказать...

— Ну раз вы друзья — то буду говорить прямо. Вас, господин аквилонский шпик, я видеть тут не рад. Сильно не рад. Я буду всячески приветствовать изгнание темноухих, но не хочу, чтобы это делалось рядом с моим домом. Больше здесь не появляйтесь. И дело даже не в том, что контрразведка темных предполагает ваше появление тут. Если я еще раз вас тут увижу...

— Позовете патруль? — невинно осведомился он.

Я выдержал зловещую паузу.

— Хуже. Настолько хуже, что вы сами патруль позовете. Надеюсь, вы меня поняли. Играйте в свои шпионские игры где-то в другом месте.

Словом, я подстраховался: если этих людей уже поймали и теперь подослали ко мне с целью получить доказательства моего сотрудничества с их врагом — это маловероятно, ведь свидетельств ночного беглеца и шпика им должно хватить, но все же — то я не вышел за рамки. Они и так знают, что я не буду помогать ни им, ни аквилонцам — и я выдержал эту беседу в таком же тоне... Оп-па!

Меня внезапно осенило, что я проболтался: мои слова 'ну раз вы друзья, то буду говорить прямо' фактически доказывают мою осведомленность, что ночной бегун из сопротивления, и узнать это я мог, только спрятав его от солдат в ту ночь.

Но ничего не случилось, никто не вломился с автоматами наперевес. Значит, не подосланы, ну и хорошо.

И да, я действительно сильно возражаю против шпионских игр у моего дома: мои жена и ребенок мне дороже всего остального.

* * *

Дело близилось к осени, жизнь шла своим чередом, сопротивление не давало о себе знать. Я стал тренировать Альтинга и его команду неудачников на их базе в порту, так как всерьез опасался, что свартальвы могут стать целью террористического акта прямо у меня дома. Точнее, опасался я за Горди и ребенка: вот кинут через ограду гранату с пустыря, к примеру — а дом-то фанерный.

Так что я наплел Альтингу о подозрительных личностях вокруг. Правда, пришлось еще раз встретиться с капитаном Сайбаном.

— Как они выглядели? Опишите их.

— Да я без понятия, не запомнил. Толком и лиц не разглядел.

— Тогда почему они вам показались подозрительными? — задал резонный вопрос контрразведчик.

— Потому что я их не знаю. А улица у нас тихая, не проходная, выходит на пару таких же улиц, населенных средним классом, а дальше парк и пустырь. Я вижу каждый день одни и те же лица, я не знаю их по именам — но когда человек с соседней улицы каждый день ходит через мою на работу и с работы, то я его рано или поздно запоминаю. Живу тут уже почти пять лет и тех, кто ходит по моей улице, запомнил. И новые лица бывают редко. Да, то кто-то в гости, то новый жилец, то кто-то квартиру снимает — да, незнакомые лица всегда есть, но их мало. А тут внезапно появляются чужие. И мало того что чужие — так еще и неопределенные какие-то. Вот через четыре дома и через дорогу от меня живет докер. Я не знаю его имени, я ни разу с ним не говорил — но я вижу, что это докер. Он выглядит, как докер. У него жилистые руки и шея, это трудяга. И наверно, он бригадир, раз живет на этой улице. Через два дома живет инженер. Я понял, что он из интеллигенции, как только впервые увидел. Худой, умное лицо, очки, в нагрудном кармане карандаши. По моей улице часто ходят люди очень характерной наружности, я подмечаю в их детали, которые говорят мне что-то о них. Вот увидел я как-то год назад на нашей улице чужого, он мне говорит, не подскажу ли я ему адрес? Я отвечаю, не к инспектору ли он пришел, который на моей улице живет. Он говорит — а как я узнал? Да как узнал... внешность у него как у копа и манера держаться профессию подсказывает. А я их много перевидал в силу своей работы. Ну а тут — чужие люди, которых я раньше не видел, и которые... никакие. Помните, что я вам говорил про того аквилонского шпика? Вот и те — никакие. Может, аквилонские, может, еще чьи. Но подозрительные. А что еще делать шпикам на моей-то улице, как думаете?

Эта байка сработала: Альтинг принял решение высылать за мной машину, чтобы я проводил тренировки у них на припортовой базе, а капитан пообещал, что мою улицу проработает усиленно, и поблагодарил за помощь.

— Мне не нужны ваши благодарности, — фыркнул я, — я не о ваших хозяевах пекусь, а о своей семье. Пусть вас всех хоть задом на противотанковые мины посадят и взорвут — лишь бы не у моего дома.

То есть, понятно, что любви к моей персоне это никому не прибавило — но достоверный имидж эгоиста, который не будет помогать никому, ни свартальвам, ни их врагам, поддерживать надо.

Так что в итоге я исключил вероятность стать случайной жертвой теракта и заодно получил доступ на окраины базы свартальвов.

Конечно, к моим тренировкам проявили интерес и посторонние, что мне, в общем-то, было ни к чему. Однажды забрел на тренировку какой-то офицер с еще двумя свартальвами званием пониже и поинтересовался, есть ли с этого махания кулаками практический толк.

Десять секунд спустя их табельное оружие было у меня, а сами они отправились корчиться на полу.

— Судите сами, — пожал плечами я.

— Излишне жесткая демонстрация, — зловеще пробурчал, поднимаясь, офицер.

— Это? Жесткая? — удивленно спросил я и повернулся к ученикам: — хе-хе, если это жестко, то я даже не знаю, как тогда ваши тренировки назвать.

Офицер и его сопровождающие поспешно ретировались. Ну правда, зачем мне новые 'ученики'?

Правда, какой-то особенной пользы от доступа на вражескую базу я не извлек и ценной информации не разведал. Шпионское ремесло — не мой профиль. Точнее, я все же узнал, что самих свартальвов где-то с три-четыре роты, не считая моряков, а флот их состоит, помимо линкора, из нескольких однотипных катеров вроде корвета, которые периодически сновали в порт и из порта. Потому я их даже не смог посчитать, так как не знал, это все разные или одни и те же. В общем, явно не фонтан, и те, кому эта информация нужна, скорее всего сами ее разузнали давно.

Впрочем, я пару раз сходил в т'лали, на второй раз застал там парня в берете и передал ему то, что накопал. Вдруг все же будет какой-то прок.

Однажды я совершенно неожиданно встретил Райзеля, прямо на базе. Он с видом праздношатающегося гуляки топал по оживленному коридору, по которому сновали туда-сюда с занятым видом свартальвы и их слуги, а я как раз выходил из зала.

— Эй, Реджинальд! — окликнул он меня. — Как там твои успехи в изучении формулы?

— Да не очень, — признался я, — слова кое-как зазубрил, но вот все эти строго выверенные паузы и длина слов... Этот твой теневой шаг не самая простая вещь, которую я когда-либо изучал, прямо скажем.

Райзель развел руками:

— Ну я же не обещал, что это будет просто. Ты сам прекрасно понимаешь, что крутые кунштюки освоить всегда трудно, иначе крутыми были бы все вокруг. Ладно, бывай, загляну как-нибудь на днях.

И он потопал себе дальше — руки в карманах, гордая осанка высококвалифицированного бездельника. А я повернулся и пошел на проходную, отметив, что стал объектом пристального интереса окружающих, а точнее — даже не пристального, а удивленного. Кажется, всем в диковинку, что некий иерарх вот так по-панибратски общается с человеком, да еще и чему-то его учит.

Как-то уж больно легкомысленно ведет себя Райзель. Мог бы и не орать на весь коридор.

Мои ученики-свартальвы постепенно становились ловчее и сильнее, их движения начали приобретать уверенность и четкость, а удары — силу. Я устроил им своеобразный экзамен, состоящий из четырех тысяч полновесных ударов подряд — по тысяче на каждую ногу и руку — и они, в общем-то, довольно неплохо справились, нанеся за два часа тренировки около трех с половиной. Лиха беда начало.

— А вы не такие уж и безнадежные, — подытожил я, — если б я практиковал цветные пояса, вы бы уже заслужили желтый.

Альтинг, тяжело дыша от усталости, обвел остальных взглядом.

— Всего лишь желтый? Это только мне от такой похвалы захотелось застрелиться? — пошутил он.