Александр. Великий поход - 6

Мусикан был затоптан бегущей толпой, когда вместе с браминами пытался навести порядок среди сражающихся индусов. Следуя указанию Александра, Кен не стал разрушать город, довольствуясь лишь только грабежом и убийством местного населения. Всего были уничтожены более десяти тысяч человек, во главе с софистами и жрецами. Подобно своему правителю стратег повесил их на главной площади города и не снимал тела более двух недель отказывая близким казненных в их погребении.

Напуганный столь грозным замирением индов, царь Патталены, чьи земли располагались в низовьях Инда, поспешил прислать Александру свое посольство с изъявлением полной покорности и просьбой заключить союзный договор.

После этого монарху уже нечего было делать на берегах Инда, и он решил возвращаться к Гифасису для продолжения своего похода к Гангу, о котором ему очень много поведал Пор и Фегей. Последний примкнул к царю вместе с оксидраками и оказался знающим человеком. Александр подтвердил Пифону титул сатрапа всеми землями от Александрии Опиаты до устья Инда, в котором царь приказал разбить морской порт для стоянки кораблей своего флота.

Дав пир победителей над грозным правителем Оксикианом, монарх приказал войску поворачивать обратно, не желая попусту тратить свое время.

Глава VII. Прощание с Каланом.

Войско Александра возвращалось вверх по Инду после удачного покорения земель Оксикиана и Патталены. Все оно было основательно нагружено добычей, награбленной в землях индов, и которая мало, чем уступавшей персидской или азиатской. Воитель не обманул, когда принудил сжечь часть имущества, в горах Согдианы уверяя, что впереди их ждет сказочная страна, в сокровищницах которой находиться достойная награда упорства македонских воинов.

И хотя в поклаже гоплитов не было золота, серебра в ставших уже привычных для них за годы похода слитках или монетах, они не остались внакладе. Карманы македонских вояк приятно отягощали изящные золотые украшения, снятые ими с пальцев, шеи, ушей и носа убитых или ограбленных индианок, дорогая одежда и различные предметы домашней утвари, выхваченные из объятых пламенем домов и дворцов.

Воины Александра славно обогатились под знаменами своего кумира и теперь горели желанием поскорее реализовать свою добычу. Это скрытое желание бурно выплеснулось наружу когда, покидая Порикану, Александр отправил часть своих ветеранов в Персиполь, напрямик через Арахосию и Карманию.

Оставшиеся солдаты откровенно завидовали уходящим и стремились всеми, доступными способами оказаться в числе отпускников. Многие ветераны давали богатые взятки своим начальникам за возможность покинуть войско монарха и поскорее унести свою добычу.

Не миновали чаша искушения и самих командиров великого полководца. Зять Пармериона, стратег Кен пожелал возглавить уходящий отряд, но к своему жестокому разочарованию получил царский отказ, и войско возглавил молодой Аттал, к которому стал благоволить Александр.

Стратег страшно обиделся, пытался объясниться с царем, но монарх был непреклонен и в поход по пустыне, радостных воинов увел царский назначенец.

Обозленный Кен стал громко высказываться перед солдатами и своими друзьями. Его слова находили множество сочувствующих душ, и только авторитет Александра не позволял воинам высказать открытое неповиновение своему полководцу.

В числе сочувствующих Кену македонцев был и начальник фалангитов Мелеагр, и хотя возы стратега были заполнены до отказа захваченным в походе добром, он не желал продолжения похода.

— Куда идти дальше? — горестно вопрошал он танцовщицу Антигону, с которой коротал почти каждую ночь, едва войско становилось на ночлег. — Александр погубит нас своей неуемной жаждой завоевания новых земель. Ему не нужно золото и серебро, он легко сжигает его ради достижения своих прихотей, но оно нужно нам, его воинам.

— Ты абсолютно прав мой господин, — ласково ворковала ему коварная фиванка, всей своей душой ненавидевшая молодого царя. — Он провозгласил себя богом и не желает оставить своим друзьям радости простых смертных.

— Как хорошо ты меня понимаешь Антигона, хоть и так молода. Ты все, верно, подмечаешь и верно глядишь в саму суть вещей. У сына бога другие интересы и восприятие жизни. Когда он учился в Мезе у Аристотеля, то был простым наследником престола и прекрасно понимал простые человеческие ценности жизни. Но вот когда мерзкие египтяне провозгласили его богом, и бесстыдная Олимпиада подтвердила свою постороннюю связь, Александр здорово изменился. Его помыслы стали охватывать всю Ойкумену и вместо того, что бы завершить войну на Евфрате, мы потащились, бог знает, куда и бог знает зачем.

— Ты сильно рискуешь мой милый, говоря такие слова — притворно опасалась девушка, хотя только этого и желала слышать, надеясь на срыв планов ненавистного разрушителя ее родного города.

— Нисколько! — разгорячено восклицал Мелеагр, — точно так же думает Кен и Кратер. С подобными мыслями ходят Птоломей, Гарпал, Лисимах, Аминта и даже Неарх. Всем им уже надоела война, и они хотят мирно осесть на покоренных землях маленькими, но могущественными сатрапами. Только один подлиза Гефестион и непоседа Пердикка лижут щедрую царскую руку, ибо обладают такой же ненасытностью, как и Александр.

Мелеагр зло ухмыльнулся, вспоминая скабрезные рассказы о близости Александра и Гефестиона, давно циркулирующие в командирских кругах.

— Как же ты устал за все время похода Мелеагр. Твое молодое тело покрыто шрамами и рубцами, о которых некому позаботиться кроме твоей преданной наложницы. Как мне хочется, что бы ты, наконец— то обрел заслуженный покой и зажил той жизнью, которой достоин.

Искусительница доверчиво прижалась крепкой грудью к своему господину и тот, возгоревшись желанием, принялся ее ласкать.

— Поверь мне Антигона, что это время не за горами и может быть, я даже введу тебя в свой дом полноправной госпожою.

Так сплетался новый клубок недовольных людей Александром и его планами, так появлялся на свет новый заговор в рядах македонского войска. Предвидевший его возможное возникновение Нефтех, сопровождал Александра во время его похода по Инду и внимательнейшим образом отслеживал все настроение солдат. Конфликт с ветеранами, не остался им незамеченным, и едва жрец узнал о трениях между стратегами, то немедленно послал гонца к секретарю Эвмену находившемуся в Александрии Опиане со всем походным царским двором.

Нефтех призывал своего приятеля начать реализацию давно намеченного плана действия, ибо по его твердому убеждению, общая обстановка в войсках, начинала складываться подобно прежней, азиатской.

Получив это тревожное послание, царский секретарь, в ведение которого было все непосредственное управление огромной державы Александра, занялся долгими вычислениями, которые позволили бы тайному триумвирату: Пердикке, Эвмену и Нефтеху, войти в близкий круг царя Александра.

Кроме своих, внутренних противников, недовольных политикой царя, был еще и софист Калан, который переживал одно фиаско за другим. Потряся царя своей огромной силой воли и мысли, индиец присоединился к молодому завоевателю, что бы своим авторитетом склонить его к быстрому завершению похода.

Порою софисту казалось, что победа уже близка и увлекающаяся натура молодого человека уже в его власти, но каждый раз Калан терпел поражение на последнем шаге к блистательной победе. При этом индиец никак не мог понять причину своей неудачи, прекрасно видя, как жадно впитывает македонец его каждое слово, как высоко ценил его мнение, и одновременно проводил свою прежнюю политику.

Будто кто-то в самый последний момент твердо переубеждал Александра, сводя на нет все прежние успехи дипломатии Калана. Индиец долго искал своего неведомого противника, но поиски оставались без результата.

Главный македонский жрец Алисандр, безусловно, не имел большого влияния на своего повелителя. Скорее сам царь использовал его для озвучания и одобрения своих планов и желаний, чем жрец мог навязать ему свою волю. Остальные представители религии и науки просто терлись вблизи могучего монарха в ожидании подачек с царского стола, для своего существования. Все они были склочны, мелочны и искренне ненавидели друг друга в стремлении отодвинуть конкурента от лакомой кормушки.

Никто из них не имел права прямого входа к царю, и все жили только царской милостью и щедротами. Калан не мог выделить из их массы никого, кто серьезно влиял на Александра в принятии важных решений и при этом буквально ощущал его присутствие вблизи царя.

Это вызывало у софиста раздражение, против которого не помогала даже многолетняя закалка духа. Неведомый визави был хорошо скрыт от многоопытного взгляда Калана, что собственно и порождало недовольство индуса.

Больше всего потрясло и разочаровало брамина то жестокое и целенаправленное преследование подстрекателей к мятежу в лице жрецов и софистов, которое проводил Александр на Инде. Даже не смотря на предсказанную гибель его солдат, македонец упрямо продолжил поход на юг, наводя твердой рукой жестокий порядок.

Калан расценил все это как явную неудачу своей миссии и решил прибегнуть к последнему средству, которое все-таки должно было остановить александрову экспансию против индов.

Когда македонцы достигли Александрии Опианы, софист обратился к царю с просьбой помочь соорудить ему погребальный костер, ибо чувствует свою скорую кончину. Эта новость незамедлительно облетела весь македонский лагерь, так как софист готовился добровольно взойти на горящий костер.

Столь необычное сведение счетов с жизнью очень потрясло всех эллинов совершенно незнакомых с индийской культурой и обычаями. Представителей высокой цивилизации моментально захлестнуло низменное желание лицезреть столь необычное, хотя и очень жестокое зрелище.

Напрасно Александр пытался отговорить Калана демонстрировать свою смерть на публике. Софист был непреклонен, ибо именно в этом и заключалась вся суть его необычного замысла. Калан даже пригрозил царю, что если тот откажет ему в помощи, то он обратиться за ней к простым воинам. Царь был недоволен подобным поведением брамина, но был вынужден согласиться.

Помост из легких просмоленных досок и бревен, македонцы быстро установили за один день, с интересом переговариваясь между собой о необычной диковинке, которая будет ожидать их завтра.

Рано утром Калан облачился в белые одежды, раздал солдатам все свое небогатое имущество и принялся прощаться со всеми кого решил удостоить своего внимания.

Вначале индус попрощался с простыми солдатами, многих из которых он успешно лечил от укусов змей, тепловых ударов и прочих тропических прелестей. Затем софист простился с Кеном, Мелеагром, Птоломеем, Кратером и даже Пифоном которого сильно недолюбливал за его особую жестокость к индийцам.

Каждому из военачальников Калан нашел свое слово и напутствие перед своей смертью. Только с Александром не переговорил софист, демонстративно отворачивая свое лицо от пытливого взгляда полководца. Монарх первым не выдержал подобного обращения и обратился к Калану, когда тот, приняв горящий факел из рук слуги, готовился взойти на свое погребальное ложе.

— Почему ты не простился со мной Калан перед своей кончиной? — вопросил монарх, подойдя к индусу. — Почему выделил ты меня одного из всего моего войска?

— Еще не пришло время для моего прощального слова к тебе мой друг, — степенно произнес софист, с явным превосходством глядя на Александра, — не торопись царь, и ты все услышишь.

Закончив говорить, Калан величаво продолжил свой путь, демонстрируя всем собравшимся свое полное презрение к грядущей смерти через ужасные страдания. Легко взбежал по прислоненной к погребальному помосту доске, Калан отшвырнул ее далеко прочь, как бы полностью отрезая себе обратную дорогу в мир живых.

Индиец внимательно осмотрел просмоленные доски будущего костра, словно примерялся к своему последнему месту и удовлетворенно крякнул, подошел к краю помоста, возле которого была сложена большая куча сухой травы и хвороста.

Все македонцы с напряжением и интересом замерли, глядя на сумасшедшего с их точки зрения человека, решившегося добровольно и столь ужасно свести счеты с жизнью.

Калан величественно окинул своим твердым взглядом лицо толпившихся перед ним людей, замечая страх и трепет на их лицах, пропуская мимо себя взгляды алчущих необычного зрелища и остановив свои глаза на Александре.

Презрительно скривив лицо, софист храбро швырнул свой факел вниз, и огонь моментально вспыхнув неистовым светом, принялся весело и проворно разбегаться по основанию помоста, поднимаясь, все выше и выше.

Брахман героически выдерживал трагическую паузу, отчего собравшихся воинов все больше и больше охватывал священный ужас от этого зрелища. Подождав пока языки костра, не начали уже лизать верхушку помоста, Калан заговорил. Его голос мощно разносился по затихшему македонскому лагерю и был прекрасно слышан каждому из стоявших людей.

— Македонский царь Александр, — пророчески взывал охваченный огнем брамин. — Я дважды предостерегал тебя от имени богов, но обуянный своей гордыней ты неизменно отвергал мои слова, хотя они были всегда правдивы. Сегодня, перед своей смертью, я делаю тебе свое последнее третье предсказание, которое так же сбудется, ибо это слова бессмертных богов.

Просмоленные дрова прекрасно горели, извергая из себя дым и пепел которые, поднимаясь выше, быстро закрыли всю фигуру говорившего. Порывы ветра открывали его лицо и тем самым, усиливая величественность и ужас всего происходившего. Калан начал торопиться, ибо от жара и дыма ему становилось трудно дышать, а он еще не сказал главного ради чего он и затеял весь этот спектакль.

— Хоть ты и считаешь себя сыном бога, но я глубоко сомневаюсь в честности твоей матери, так как боги отвратили от тебя свою милость. Разгневанные на твое непочтение к их воле, теперь они отберут у тебя все твое войско, которое ты так неразумно ведешь к погибели. Сейчас ты не веришь этому, но подожди немного и тогда правота моих слов подтвердиться.

Возносясь на высоком помосте над всеми собравшимися македонцами, Калан прекрасно видел какой жутки эффект произвели его слова на них. Солдаты заволновались и испуганно забегали вокруг горящего костра, словно желали остановить его самосожжение и поподробнее расспросить софиста о напророченной им смерти.

Стратеги с испугом поворачивали головы к Александру, который вскочил со своего походного трона и собирался отдать приказание слугам залить костер водой и доставить к нему непокорного пророка. Радость, наполняя сердце патриота от всего увиденного им в последнюю минуту его жизни, и смерть уже стучавшаяся к нему была так страшна своей болью и мучениями.

Гортанно смеялся Калан, скрытый клубами дыма, над всем тем, что творилось по ту сторону, наводя священный ужас на ненавистных врагов своей огненной смертью, как вдруг его голос резко осекся.

В открывшееся от порыва ветра окно посреди дыма, он прекрасно увидел, как властной рукой, бритоголовый египетский жрец удержал вскочившего Александра, что-то, быстро говоря ему на ухо. Слушая его речь, монарх вновь принял свой грозный вид, и принялся сверлить горевшего софиста гневным взглядом.