Ничего. Как есть ничего и никого сколько-нибудь теплого и опасного я не видел, не чуял, ни обонял, ни осязал. Хаимович тоже наслышан был про сие место и повел носом. Он даже имел на это счет свое кое-какое мнение и пояснение. Но в данный момент от комментариев воздержался. Все собрались, и я по наитию, подхватив кота на руки, шагнул на перекресток. Быстро и широко шагая. Душман забеспокоился, вырвался из рук, скачками пересек перекресток наискось. Значит и нам так, решил я, и устремился за ним. Вот и прошли. На той стороне стоял Душман, недовольно и обиженно подергивая хвостом. Я повеселел. Да плевать мне на твои обиды, дружище. Главное с нами ничего не приключилось. А до заветного домика со шпилем осталось всего ничего. Два дня лесом, а там рукой подать.

* * *

Самым тяжелым оказалось: не перетаскивать женщин в лифт, хотя попотеть пришлось, не ползти по лестнице с ребенком на руках, дрожа всем телом и боясь причинить ему боль.

Не хлопотное и бестолковое обустройство подземелья под жилье, не редкие вылазки с ещё более редкой добычей под непрекращающимся дождем. А несусветная скука и тяжесть подземелья. Казалось, вся толщ земли невыносимым грузом легла на плечи. И сухой воздух отдавал неистребимой сыростью, плесенью, тленом и ещё чем-то неизведанным, но не мене тяжелым и угнетающим. Непрекращающийся шум лопастей незримого вентилятора раздражал до невозможности. Раздражала сырая невысыхающая толком одежда. Бесконечные хлопоты женщин, мелочные и оттого бессмысленные. Казалось, они сами это понимали и постоянно сорились по мелочам вовлекая и нас в свои дрязги. Один Хаймович выпал из жизни. Он уселся в кабинете за изучением всех найденных документов, словно собирался продолжить исследования. И ничто его не трогало и не заботило. Одним словом пустил корни, и выкорчевать его из кабинета можно было, пожалуй, лишь с помощью древней бомбы. Но они, увы, все перевелись, а новые никто не скидывал. Кот Душман обычно молчаливый обрел голос и часто жаловался на жизнь и отсутствие мышей, так что довел нас до белого каления. Но Хаймович, не смотря на уговоры, отпустить его на поверхность не разрешил. В этом вопросе он был непоколебим. Впрочем, кота гладили все кому не лень, и он на время успокаивался и даже мурлыкал, что было совсем редкость.

С женщинами Косого я не сошёлся. Ни Марта, ни Лена были не в моем вкусе. Эти блеклые голубые глазенки, словно линялое белье на заборе, и бесстыжие зрачки, как пуговки на кальсонах. ( Это я про Марту). Да и им я как-то сразу не приглянулся. Может еще, поэтому мне было особенно тяжело. Мишка— Ангел строил глазки обоим и был несказанно доволен. А я сдружился с Сережкой-Шустрым и всегда брал его на верх. Сережка так же страдал запертый в четырех стенах. Энергия кипела в нем через край. И он развлекался, как мог. Ну, подумаешь, сходит по нужде Мишке в ботинок, пока он спит. А тот спросонья, обуваясь, это не сразу поймет. А когда поймет, начинается веселуха под названием — попробуй, догони. И шум, и гам стоит по всему этажу. Потому, что не одному Мишке досталось, женщинам он тоже кое-что подложил. И гоняют они его сообща. Впрочем, всем это скоро наскучило. И мы с Сергеем часто уходили на поверхность под предлогом охоты, а на самом деле просто, что бы уйти.

Однажды я забрел с Шустрым в знакомый район. Посмотрел на облупившийся дом, с болтающейся на одной петле дверью. Во рту пересохло, учащенно забилось сердце, а душа завыла и заплакала, словно по покойнику. Не отдавая себе отчета, что делаю, меня словно магнитом потянуло, на ватных ногах я вошел в подъезд. Сережка вопросительно уставился на меня. Я кивнул, подожди здесь. Сил говорить не было.

Поднявшись на третий этаж, стукнул в дверь под номером двенадцать. Она как-то сильно отозвалась эхом, от чего стало неуютно. Дверь открылась.

* * *

— Какой же ты!? — Роза всё ещё плача, но, уже улыбаясь, стукнула меня маленьким кулачком в грудь,— Не мог хоть весточку подать, что живой!

Я в очередной раз виновато вздохнул.

— Я все по ночам бога молила, чтоб хоть душу твою на свидание со мной отпустил. А он живой! Не делай так больше! Не хочешь, не приходи. Но скажи, что не хочешь. А так не делай...

Она опять плакала, уткнувшись лицом в мою грудь. А я сидел, с дурацкой улыбкой на лице, и чувствовал себя если не чурбаном, то тюфяком точно. А ещё чувствовал себя большим и толстым, по сравнению с маленькой и худенькой Розой. И я гладил её по спине и прижимал к себе. А ещё я был, наконец, счастлив, осознав, что Роза эта та женщина, которую я любил всю свою жизнь, сам себе боялся признаться, но любил. И она, оказывается, тоже любила меня, но всегда старалась это скрыть.

— Собирайся Роза я за тобой, — выпалил я, и задержал дыхание, в ожидании её ответа.

Она подняла глаза на меня.

-Куда?

— В одно место. Вместе жить будем.

Вот и всё, подумал я. Вот и сказал, самое главное. Роза стушевалась. Пальцы её мяли край платья. Слезы просохли, и она неожиданно обиделась.

— Зачем я тебе? Я старая, страшная. Да и вообще...

— Не говори глупостей. Я понял, что нужна мне только ты. Давай, собирайся.

Она покачала головой, пряча глаза.

— Тебе только так кажется, пройдет время, и ты будешь жалеть о своём решении, а выгнать меня будешь стыдиться, потому, что добрый...

Вот уж добрым меня никто, никогда не называл.

— Роза, милая...,— нужные слова вдруг разом пропали,— Собирайся и не думай ни о чем. Скоро стемнеет, идти не близко. Или пошли как есть?

Она опять в молчании замотала головой. Я поймал её рукой за подбородок и посмотрел в глаза. В них было столько боли, что я задохнулся от нежности и стал поцелуями покрывать её лицо, бормоча какие-то глупости. И вдруг ощутил нечто, нечто, чего не замечал в ней. Какую-то важную и значительную перемену, в её облике, в чувствах, в организме...

Внутри неё билось ещё одно сердце. И это сердце тянуло ко мне ручонки и говорило: Папа! И я сразу нашел те важные и единственно правильные слова, которые порушат все её аргументы и расставят все по своим местам.

— Собирайся Роза. Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы мой ребенок рос без отца?

Она вздрогнула как натянутая струна, а глаза широко открылись, и я на миг утонул в этих глазах, цвета ночи.

— Откуда ты знаешь? Ах, ну да, — опустила глаза на едва заметно округлившийся животик

— Знаю, Роза, знаю. И не беспокойся, знаю так же, что это мой ребенок. Он меня папой назвал.

Закрыв покрасневшее лицо руками, она заговорила.

— Бог, мой! Максим, он ,правда твой, я два года как... От другого я давно бы уже ребенка вытравила. А этого не посмела в память о тебе. У меня не было кроме тебя никого.

— Вот и хорошо, ты меня любишь, я тебя люблю. Чего разговоры разговаривать? Пошли.

И я увлек её за плечи, поднимая с дивана. — Где твоя курточка? Вот она наша курточка, на вешалке.

— Что? Что ты сказал?

Меж тем я одевал на неё курку. Она вырвала руку из рукава.

— Повтори!

— Люблю я тебя дурочка.

Дурочка обвила меня руками за шею и глаза её засияли.

— Повтори!

— Люблю, и всегда любил, и любить буду.

— Милый мой, глупый мой. Мне никто никогда не говорил таких слов. И ради них, и ради нашего ребенка я пойду с тобой хоть к черту на кулички. Только ты пообещаешь мне, что никогда не перестанешь мне их говорить.

Напустив на себя серьезный вид и выпятив грудь, я ответствовал: — Обещаю. Гадом буду!

— Собирайся!

Подхватив сумку, стал запихивать в него всякие тряпки, Роза оживленно мне помогала.

Пять секунд и сумка полная.

— Всё? Ты больше ничего не хочешь взять? Учти, ты сюда не вернешься.

— Вот и замечательно, опостылела мне эта квартира. Гори она синим пламенем!

Я кивнул, и мы вышли на площадку. На лестничной площадке, этажом выше сидел Шустрый, и шипел, прикладывая палец к губам. Украдкой глянув в окно, лицезрел следующее: У подъезда стояла толпа, человек шесть, что-то оживленно обсуждая. Длинный и нескладный Толик-Лентяй размахивал руками и брызгал слюной, отстаивая свою точку зрения.

— Да говорю, это Толстый был! Что я Толстого не знаю? Сам ты в шары долбишься!

Какое на хрен приведение днем? Говорю, видел я как он с пацаном каким-то проходил!

Положеньице, подумал я, и надо решать его срочно, пока они кучкой стоят. Шепнув побледневшей Розе, чтоб здесь подождала, щелкнув затворами, мы скользнули с Шустрым вниз по пролету. Меж тем Толик продолжал:

— Отвечаю, что Толстый! Вон и следы в грязи большие и маленькие. Значит точно в этот подъезд зашли!

— Это ты не ошибся, Толик! — Сказал я, выскочив из подъезда, и дал очередь. С восьми шагов да по толпе промазать трудно. Следом включился Шустрый, добивая тех, кто не умер сразу. Я подошел к Толику, бурно икающему кровью.

— Это тебе от Андрюхи — Ворона,— и пустил пулю ему в лоб. Голова от выстрела подпрыгнула как мячик на асфальте. Добивать пришлось всех. Странно, но, ни в одного я насмерть сразу не попал. Раз, два, три, четыре, пять. А где шестой?

— Где шестой?

— Не знаю, Толстый, не видел. А разве их шесть было?

— Хрен его знает,— засомневался я, — давай трупы в подъезд оттащим, чтоб в глаза не бросались.

Что мы и выполнили. А когда я с перепачканными руками поднялся к Розе, она обняла меня и, положив голову мне на грудь, сказала:

— Толстый, ты зверь! Но я так боюсь тебя потерять.

* * *

Появление Розы в подземелье внесло некоторое оживление в жизни общины. Женщины, восприняли её в штыки и фыркали с презрением, как дикие кошки. А с Луизой она сблизились легко, словно давние знакомые. Хаймович оживился и стал выспрашивать про её родственников, но, убедившись, что фамилии она не знает, родителей не помнит, а про родственников вообще, ни сном, ни духом, отстал разочарованный. Черноглазая и черноволосая Роза возможно и была кровей Хаймовича, но установить это не удалось. Мишка пытался, было высказаться по поводу её прошлого, но его слова я быстренько забил ему назад в глотку. Он обиделся и наябедничал Косому.

Федор явился ко мне взвинченный и злой. Но я тоже добрым не был.

— Тебе кто право дал моих людей обижать?

— А я значит не твой человек?

Косой запнулся.

— Слова, словами, но зачем руки-то распускать?

— Так доходит быстрее и запоминается лучше. Могу и тебе сказать, Роза — мать моего ребенка и в обиду её я никому не дам.

Федя стушевался и похлопал меня по плечу.

— Да не горячись ты Толстый, всё нормально. Только и я не допущу драк между своими.

— Вот Мишке и скажи, чтоб язык свой придержал.

— Скажу, только и ты Максим будь поаккуратнее. Зубы то зачем выбивать?

— Жали ему зубы, вот и проредил.

Косой хмыкнул и, не убирая руку с плеча, продолжил.

— Пошли обедать, там Хаймович заявление сделать хочет. Что-то интересное рассказать.

* * *

Обед прошел как всегда. Из известных нам уже продуктов холодильника, состряпали неизвестное блюдо, отдававшее тушенкой, сухариками и прогорклыми чипсами. Благо, хоть сдобрено это все было перебродившим соком в бумажных коробках и настроение окружающих значительно улучшилось. За столом отсутствовал Сережка — Шустрый. Он сидел на крыше и развлекался отстрелом голубей с пневматического ружья, чудом оказавшегося в оружейке. Бульон с голубей получался наваристый, но им позволено было питаться только нашей молодой мамаше.

— Значит, так дорогие мои, — начал, наконец, свою речь Хаймович, промокнув рот полотенцем.— Пришло время вам рассказать, что собственно мне удалось выяснить, пока мы тут находились. Опущу подробности опытов и экспериментов, которые тут проводились. Потому, что не обладаю в полной мере знаниями, чтобы компетентно их осветить. Скажу вкратце. Здесь проводились опыты, и создавался препарат, способный если не вылечить человека от всех недугов и приблизить его к бессмертию, то, по крайней мере, здорово продлить его жизнь. Некоторым из вас это уже и так известно.

Мы с Косым синхронно кивнули, поскольку рты были заняты.

— Препарат этот я сам в свое время принял, и результат как говорится на лицо. Я жив, совершенно здоров, и умирать в ближайшие лет сто не намерен.

При названной цифре все подняли глаза на старого.

— Шучу, конечно. Но относительно здоровья никаких шуток. Но не это главное. А главное как я считаю некий объект под номером семьдесят восемь сорок четыре. Почему спросите вы? Если препарат находится на четвертом уровне над нами. Да потому, что пройти на тот уровень нет никакой возможности. А на интересующем меня объекте препарат производился в промышленных масштабах.

— Почему это нет возможности? Хаймович? Ты же знаешь, как я это могу сделать? Я и пароль не забыл 04061966. Ты мне только скажи, как лекарство выглядит?

— Надо же, — удивился Хаймович, — Хорошая память Максим. Но помимо защиты, не забывай про Рой! А лекарство — ампулы для инъекций, с тисненой мушкой на...

— С роем, он договорится, можешь мне поверить, — вставил Федор.

— Неожиданное предложение, — сказал Хаймович, подперев подбородок рукой и закатив единственный глаз к потолку, словно читая там готовое решение вопроса.

— Это конечно вносит свои коррективы в мои планы, но суть их я все, же расскажу до конца. Меня долго мучил вопрос о происхождении той электроэнергии, которой мы с вами пользуемся. Ни один аккумулятор не продержался бы столь значительное время. Энергия идет по кабелям именно с объекта N7844.И можно предположить, что источник её практически неисчерпаем.

— А вода?

— С водой все проще. Насосы качают её на месте, из линз грунтовых вод. Затем она, конечно, очищается и хранится в резервуарах пятого уровня. Попадались мне как-то схемки водоснабжения.

— Единственная наша уязвимость это пропитание. Запасы не безграничны и...

Тут речь Хаймовича, была прервана стуком распахнутой настежь двери столовой.

На пороге стоял ,мокрый от дождя, Шустрый с перекошенным лицом.

— Джокер нашел нас!

Мы подскочили, ожидая, что сейчас следом за Сережкой в столовую войдет с наглой улыбкой Джокер. А Сергей стал быстро и сбивчиво рассказывать. Стрелял он, значит, голубей, а тут вдруг из-за края крыши появляется морда одного из бойцов Джокера. Он ему в лицо и пульнул. Здоровяк, конечно, заорал, но не сорвался, как Шустрый рассчитывал, а быстро запрыгнул на крышу. Следом ещё двое появилось. Сережка тогда в лифт заскочил и был таков.

— Ключ! — Протянул я руку за своим ключом.

Шустрый сунул руку в карман, и побледнел.

— Нету,— прошептал он чуть слышно. Но для меня это было грому подобно.

— Быстро все к лифту!

Как ошпаренные, мы похватали оружие и рванули к лифту.

* * *

По пути пока в голове рисовалась картинка, ворвавшихся в бункер бандюков, другая часть мозга сигналила о нестыковке. Какой нестыковке сразу не сообразил. Лишь стоя у дверей оружейки и шумно отрыгивая тушенкой, я понял, что именно не сходится. Ключ с допуском на одной цепочке. Если б Сережка забыл ключ в дверях на верху, то без допуска он не открыл бы дверь внизу. И наблюдали бы мы сейчас не мокрого от дождя Сережку, а его подгорелую тушку, лежащую в тамбуре. Там ведь всего десять секунд и защита срабатывает. А как она работает, мне покойный Штырь продемонстрировал, упокой господи его грешную душу. А если Сергей прошел, значит, ключ он потерял гораздо позже, и искать его надо где-то здесь. Я прошел вслед за Косым, вырвавшимся вперед, в тамбур, внимательно смотря под ноги. Так и есть! Моя заветная связка валялась на пыльном полу в тамбуре. Вот засранец! Фиг ему больше, а не мои ключи! Федор с Мишкой меж тем открыли двери лифта и, подняв головы, прислушивались к гулким ударам, доносившимся сверху.