Закрыв глаза, пошарил перед собой. Ничего. Я уже приноровился и понял, что с закрытыми глазами лучше чувствую окружение. Ничего живого и опасного не было, там за холмом. Кивнул деду, мол, можно идти. И мы двинули в гору, по щиколотку утопая в земле. На вершине, пришлось ползком, до потолка было не больше метра. Ползти пришлось до самых клеток. Земли стало поменьше. И мы уселись обозреть картину.

Ржавые прутья клеток торчали в разные стороны, словно кудри на голове Луизы. В промежутках клеток они изогнулись, кто-то большой и толстый раздвинул их животом. Самым примечательным в картине была — метровая дыра под самым потолком, на стыке стены и потолка. Из неё ощутимо несло сыростью и ещё чем то. Тоненький ручеек вытекал из дыры и впитывался в землю. Первым слово вставил Моисей Хаймович:

— Дыра — это нора, а нора это не всегда крыса.

— Мне тоже такие не встречались.

— Толстый, пошарь там. ...Есть кто-нибудь?

Терпеть не могу, когда он командует, как будто без него не знаю, что делать.

— Косой у тебя автомат, ты и шарь.

— Ну, ты понял?

— Понял, но не чувствую. Сейчас ближе подойду.

И я двинулся, тяжело переставляя глубоко уходящие в землю ноги. Добравшись до норы, ушел в землю почти по пояс в грязь. Хорошо тут водицы натекло. Уцепившись за твердый бетонный край, подтянулся выше. Пахло нежилым, но кто-то тут гадил наверняка. Давно гадил. Была примесь ещё, какого-то запаха, знакомого, но вспомнить не смог. А так пусто.

Где-то далеко шла какая-то возня. Но это что-то мелкое, не иначе крысы.

— Нет там никого. И самое главное сквозняком дует. Видать до поверхности идёт. Полезем?

— Поскольку это единственный выход, решение очевидно. Максим ты уверен, что в проходе эта землеройка не сидит?

— Ой, Хаймович, любишь ты блудословие, — вставил Федя, — проще сказать нельзя? Лезем.

— Словоблудие, Федор, — поправил Хаймович.

— Короче, слов много. Полезли Толстый. Давай я первый. Автомат у меня если, что.

— Да я уже почти...

-Максим возьми фонарик.

— Не откажусь.

* * *

Грязно, темно и холодно. Земля сыпется за шиворот, скользит под ногами, хлюпает жижей под животом. И ты, сплошным комком грязи извиваясь как змея, ползёшь, срывая ногти об стылую и скользкую землю. Желание вернутся, появилось вскоре. Ещё большее желание согреется, утереться от грязи, просто полежать, расслабившись да же в грязи. Но оно невыполнимо. Поскольку тут же соскользнешь вниз на головы спутников. Подъём местами крут, что приходится выбивать ботинками ступеньки, чтоб хоть как то подняться. Им ещё хуже. Косому летит в лицо грязь с моих ботинок. Пару раз он хекнул, думал обругать, но потом понял, что иначе не получается и замолчал. Сзади тяжело сипит Хаймович. Сдюжит ли старый? Пару раз из руки выскальзывал скользкий как лягушка фонарик и упирался мне в грудь. Толку от него не много, свет через заляпанное грязью стеклышко пробивается с трудом. Но что-то сдерживает меня, его убрать совсем. Хотя темноты уже давно не боюсь, но без него будет совсем безнадёжно. Руки не слушаются. Пару раз устраивали привал, упирались ногами в стены и грели дыханием застывшие пальцы. Кажется мука эта бесконечная. Так и будем ползти до конца жизни, пока не помрём. Холод и усталость заняли все мысли и чувства, и я чуть было не прозевал момент, когда лучик света, брошенный вперёд, вдруг высветил какой-то предмет. И я остановился как вкопанный.

Косой боднул меня головой в ботинок и матюгнулся.

— Что? Что там?

Я не ответил, молча шаря за поясницей пистолет. Ответить было страшно. Торки!

Гнездо. Мелкие, размером с дикую собаку. Вот чей запах я учуял, но не опознал!

Деваться мне было некуда, им тоже. И я нажал на курок.

— Ты чего там!? — заорал Федор. И я практически затылком увидел, как он рвет из-за спины автомат, а он выскальзывает из непослушных рук. Напрасно, подумал я, стрелять он не сможет, я на пути. А через мой зад стрелять, пуля ударную силу потеряет. Как о много можно, оказывается, успеть подумать за долю секунды? Но пистолет застыл в моей руке, бесстыже, выставив оголённый ствол. Патроны кончились. Стало оглушительно тихо, и в этой тишине я услышал шорох отползающих гадов.

— Етит твою мать, Толстый! Ты в кого палил?!

— Мужики, вы ножи приготовьте, сейчас через торков поползём, может недобитки попадутся, — выдавил я из себя, облизнув пересохшие губы.

— Говорил тебе, пусти вперёд! На автомат возьми! — пихнул мне под зад Федя.

— Максим, ты как там? — озабоченный голос Хаймовича.

— Нормально, патроны только кончились.

— Автомат бери, скотина упрямая! — тычок под зад.

— Не....я сейчас из сумки второй ствол достану.

— Максим, — это Хаймович, — ты поаккуратнее с боеприпасами, впрочем ,тебе виднее..

— Ладно, ползём дальше, — сказал я и, поменяв пистолеты, вцепился пальцами в землю.

Торков оказалось не так уж и много, по одному на брата и признаков жизни они не подавали. Фонарик в левой, и ствол в правой — выходило несподручно. Помаявшись, убрал его за спину и вытащил нож. Нож был самое то! И упираться удобно, и панцирь у молоденьких нож протыкал. Разминулся с первым и оставил его пощупать Косому. Тот чертыхнулся, вляпавшись в его кишки. Странная брезгливость. Мы в грязи по самые уши, а он кишками брезгует. Впереди был ещё один живой, но он усиленно отползал назад. Я буквально наступал ему на хвост. Страх пропал совсем, и вместе с ним открылось второе дыхание. Хаймович говорит, что это адреналин поступает в кровь. Не знаю, что это такое, но кураж приходит точно. Я уже знал, что настигну торка и покромсаю его ножом на рагу. Так увлекся преследованием, что когда в глазах посветлело, сразу и не сообразил.

Нора кончалась. Торк это тоже понимал, и удирал изо всех сил. Вот он дернулся, и черный силуэт мелькнул на белом фоне. Ушел, гад! Я добрался до края и силы кончились.

Выпал из норы, поднялся на нетвердых ногах и тут же сменил нож на пистолет.

Рядом с норой лежал гигантский торк. Вздохнул и присел рядом. Он был дохлый, серый панцирь уже выцвел, клешни потрескались и обросли мхом. Нора выходила в пристройку какого-то дома. Через приоткрытую дверь лился серый, простуженный свет. На улице то ли темнело, то ли светало. Из норы вывалились Федя и Хаймович, так же жадно, как и я, глотавшие ртом воздух.

* * *

Вещи горкой лежали в углу, а мы сидели у печки в исподнем и дули горячий чай, в который Хаймович для согрева плеснул чего-то спиртного. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, как это всегда бывает после трудного похода. За дверью на втором этаже сиротливо скулил "Толстый -2". Вот привязался! Хаймович кинул ему старый бушлат и пару кусков вяленой собачатины, мясо он стрескал, но скулить не переставал.

— Знаешь, Толстый, с этим надо что-то решать,— сказал Косой, прихлёбывая из чашки.

— Да уснёт он, не будет же всю ночь скулить, — ответил я и поморщился, нёбо обожгло, и шкурка теперь слазила.

— Да я не том. Прикинь, кто его увидит, подумает, что это ты.

-Ну?

— Блин, я думал ты умнее. Ты посмотри на него? Он ведь безмозглый таракан, да и трус к тому же. Будут говорить, что у Толстого крыша съехала. Тебе это надо?

— Да мне по фиг!— ответил я, в глубине души посмеиваясь.

— Федор, ты предлагаешь убить живое существо только потому, что оно глупее и слабее тебя? — назидательно вставил Хаймович, помахивая в такт словам указательным пальцем.

— Не только, — жестко ответил Федор, — мне, например, интересно на его натуральную морду взглянуть, что оно такое. А вам не интересно? И потом, как долго вы собираетесь этого дармоеда кормить? Ладно, кот, он хоть крыс таскает, а от этого какая польза? А жрет он не в пример больше. Впрочем, вам решать.

И Косой дернулся, намереваясь подняться и уйти. Хаймович остановил его жестом и продолжил:

— В твоих словах Федор есть доля истина и прагматизма. Нам не меньше твоего интересен его истинный облик и сущность. Интересно за ним понаблюдать, посмотреть на его поведение, узнать его умственное развитие. Ты ещё никогда не был отцом Федор и это сказывается. Дети рождаются беспомощными и неприспособленными к жизни. Надо немало времени, чтоб от ребенка была, хоть какая-то польза. Вот родиться у тебя ребенок? Ты что же поспешишь избавиться от обузы?

— Ну, ты и сравнил дед? То ребенок, а это неведомо кто?

— Знаешь в старые времена, люди помимо детей окружали себя животными. Они держали кошек, собак, лошадей. Заботились о них, кормили, учили простым командам. Создавали себе помощников. Может из этого существа со временем получиться помощник и друг.

Нужно только время и терпение...

— Ну как хотите, — вздохнул Федя,— нянчиться значит, будите как с ребенком? Погремушку вам в руки.

Косой хлопнул себя ладонями по коленкам, давая понять, что разговор окончен и пошел к дивану. Мы с дедом в полном молчании допили чай и тоже пошли спать. Прилёг на диван рядом с Федей, натянувшим себе одеяло по самые уши. Косой не спал, я слышал это по его дыханию и колючим мыслям. Он считал себя абсолютно правым и незаслуженно обиженным. Впрочем, меня это недолго отвлекало. Сон большой теплой лапой накрыл меня до утра.

* * *

Просыпаться под свистящий чайник и вкусные запахи — верный признак удачного дня.

Ворчание Хаймовича с утра пораньше, признак того, что день не заладиться. Если приметы совмещались, значит, день пройдет как всегда. Последнее время приметы подводили.

Какая-нибудь фигня, да происходила.

— Вставайте охламоны, завтрак готов, — забубнил Хаймович, — дел на сегодня много. Ловушки надо идти проверять. Запасы то не бесконечные, их пополнять надо регулярно.

А там может, силки да ловушки уже опорожнил кто-нибудь, или протухла дичь наша.

Да вещички свои приберите. Стирать ленитесь, так хоть на верёвку под дождь повесьте.

Сухое вам выдавай и чистое, да где ж его напасешься, если как свиньи извозились.

— Я теперь понимаю, почему Хаймович у тебя бабы нет, — сказал Косой потягиваясь.

Хаймович разом замолк, ожидая продолжения.

— Две зануды в доме это перебор, — продолжил Косой и хохотнул, уворачиваясь, от брошенной дедом ложки.

Мы поднялись, с наслаждением натягивая на себя чистую и сухую одёжку, прогретую у печки.

— Да не сердись старый, — сказал Федя примирительно, — меня сейчас дома свая ножовка ждёт. Только на порог, обиды, расспросы. Почему долго, ей, видите ли, сейчас волноваться нельзя. Брюхатая. Как будто до этого повода пилить не находила. Потом, конечно, ничего. Но попилить, как приду, у неё просто традиция...

— Женщины, — пожал плечами Хаймович, — они всегда так выказывают беспокойстве о человеке, который им нужен. Если ты ей безразличен, она и не спросит ничего. Так, что имей это Федор в виду. И привыкай.

Кружки налиты, сковородка с разогретой тушенкой на столе. Меня два раза звать не надо я уже верхом на табуретке и с ложкой в руке. Кишка за кишку с утра заходит. Вроде ели вечером? Косой подошёл к столу, но не сел, на ходу подхватил кружку и, хлебнув горячего, поставил на стол.

— Некогда мне с вами рассиживаться, домой надо. Спасибо Хаймович! Побрел я.

Подхватив сумку и закинув автомат на плечо, Косой двинул на выход.

— Давайте вы сегодня свои дела решайте, я свои решу. Завтра заскочу если что...

— Я провожу тебя, — кинулся я следом.

— Да не боись, не трону я твоего братишку, — усмехнулся Федор.

— Да я не боюсь, отлить надо...

— Так бы и сказал, что приспичило, а то проводить.

Косой отодвинул засов и толкнул дверь. Дверь во что-то уперлась и отходила неохотно.

Федор недоуменно взглянул на меня. Что бы это могло быть? И уже с усилием поднажал, отодвигая то невидимое, чем она была привалена. Выглянул в просвет и присвистнул, целиком выходя за дверь.

— Хаймович! Подь сюды. Тут жмурик.

Я выскочил и увидел тело на полу под дверью. Сразу и не сообразил, что это такое.

Сквозь камуфляж на теле проступала шерсть, точнее сама одежда как бы была на теле кусками, фрагментарно. Где одежды не было, виднелась густая зелёная шерсть то же с пятнами и переливами. Лицо было искажено предсмертной гримасой боли. В груди торчал вогнутый по самую рукоятку тесак. Но больше всего меня поразили ноги. Сверху вроде башмаки, а снизу обычная подошва и грязная голая пятка. За моей спиной возник Хаймович и молча, уставился на покойника.

— Это не я его, Толстый, — с волнением сказал Косой, — Мамой клянусь! Не я его...

— Тебя Федор никто и не винит, — Хаймович нагнулся и вытащил нож, рассматривая рукоятку.

— Нож мы ковали, Максим, а клеймо на рукоятке ставили для Джокера.

— Кот, сучара, — выдал я,— найду падлу сегодня же!

— Вместе найдем, — сплюнул Косой.

— А мне кажется Максим, что не плохо бы тебе немного побыть покойником. Все теперь уверены, что ты убит. Надо только с толком это использовать.

Мы с Федей переглянулись. Идея толковая, только проку то? Косой заиграл желваками, что-то, обдумывая. Меж тем Хаимович наклонился к Толстому-2 и провел рукой по шерсти.

— Надо же! Как просто и эффективно, вы только посмотрите! — воскликнул Хаймович.

Шерсть под его рукой становилась прозрачной как стекло, как рыболовная леска, сквозь неё виднелась серая кожа. А там где был камуфляж, это просто куски плотно склеившихся шерстинок, верхушки которых изображали расцветку камуфляжа. Ботинки на ногах были склеены таким же Макаром. Осторожно и трепетно Хаймович принялся разглаживать лицо, стирая с него мои черты и вместе с тем проявляя его истинный облик. Лицо тоже было заросшее шерстью, морда а не лицо, и не разглядишь толком. Только глаза остались человеческие, больные с невыразимой мукой, черные как ночь зрачки и бездонные как шахта лифта. Хаймович поднялся от тела и потащил с головы извечную кепку.

— Похоронить бы его надо ребята, по-человечески похоронить...

......на свежий холмик дед водрузил две крестом перевязанные палки. Федя подмигнул мне, мол, соображает старый — могилу мою имитирует.

Хаймович обтер ладони и перекрестился:

— Суждено мне, было, родится Иудеем, Богу было угодно, чтоб я стал христианином. Не знаю, как молится за тебя, но все мы под богом ходим, упокойся с миром. Аминь.

* * *

Скучно. Сидеть дома мне было скучно. Не могу я без дела. Бродить, искать, залазить на непокоренные высотки. Выслеживать дичь, самому спасаться от дичи.

А дома я могу только есть и спать. Конечно, я могу ещё помыть сковородку, постирать

одёжку, помахать молотом по наковальне, выделать шкурку. Дед пытался привить мне любовь к чтению. Может я и полюбил бы это дело, но читать про чужой и непонятный мир, который я никогда не видел и не увижу, и на каждой странице лезть за пояснениями к Хаймовичу, выше моих сил. Хаймович уходил в столь пространные пояснения и воспоминания, что слушая его, я забывал, о чем собственно книга. Но сегодня редкий день, когда я один дома. Дед ушёл проверять силки. Косой подался к своей банде, узнать новости и напомнить им, что он главный. Словом, предоставленный сам себе я целиком ушёл в хлопоты. Простирнул одёжку в накопленной дождевой воде. Помыл сковородку. И прилег на диван рассматривать карты с вертолёта, вникая в тайну линий, разводов и обозначение объектов. На одной из карт, как я догадался, был план города, таким, каким он был до взрыва. Я даже самостоятельно нашёл на нём заветный домик со шпилем. Вторая карта оказалась тёмным лесом в прямом и переносном смысле. В лесу насколько я понял находился некий объект под номером 7844 с буквами разделенными палкой вч, рядом с объектом некая клякса под именем оз.Тихое. Скорее всего, сообразил я, вертолёт оттуда и прибыл. Дальше пялится в непознанное, мне стало скучно, напала зевота, и я собирался вздремнуть ещё минут шестьсот. Но планы мои порушил хлопнувший дверью Хаймович.