— Я предупреждал… дальше все было проще. Я смог выехать из города по самому урезу у реки, к счастью сейчас конец сезона и Амазонка здорово обмелела. Там, я видел, когда мы возвращались с армейцами, как раз заканчивали дополнительную фортификацию, так что выход был одноразовым…Вот, сами видите, едва получилось, но все же вырвался. Не знаю, почему на КПП не сразу отреагировали, но как именно отреагировали — сейчас услышите.
Все время ругани с Рябенко я следил за лицами бойцов (чьи мог видеть), и желваки на скулах Маслова, как и хмурый вид Скворцова, не обещали ничего хорошего. Но оба промолчали, а когда запись подошла к моменту моей высадки на холм, и чей-то голос в зале, при виде на несколько секунд попавшей в камеру винтовки присвистнул «Ну ни хера ж себе базука! Во уроды влипли!», Скворцов даже скупо улыбнулся. Дальше экран был темным (я лежал на пузе), в динамиках тоже слышно было только мое дыхание, потом звуки выстрелов, а потом радостно-злой голос, слышимый довольно глухо, произнес «Руки на затылок, не дергаться!...».
Я оглядел лица людей в зале. Многие переглядывались и прятали глаза, некоторые смотрели на меня с каким-то даже страхом, некоторые с восторгом, а большинство разделилось примерно пополам и следило за экраном и за «судьями», которые, если верить выражениям их лиц, сейчас мечтали оказаться как можно дальше от этого зала.
— Дальше не очень интересно примерно часа три, чуть больше, может быть. Меня и нескольких бандитов везли в город, я иногда выглядывал в амбразуру, никто ничего не говорил, так что можно, чтоб не терять времени, чуть промотать вперед, до момента, когда меня вывели из БТР-а. — предложил я зрителям. Одобрительные крики подтвердили согласие, и оператор снова оставил свою камеру на треноге и поковырялся у телепанели. Так, вот… меня ведут в камеру, пара минут на «поговорить» есть:
— А вот самое интересное, смотрите и слушайте внимательно. К моему глубокому удивлению, вся эта свора уродов не поленилась лично прибыть ко мне в камеру и старательно «засветиться», особое внимание на то, как именно они все «друг друга не знают», тут вот Шмулович об этом орал недавно.
На Гошевича смотреть было одновременно приятно и противно. Он побледнел так, что выглядел абсолютно обескровленным, этаким вампиро-зомбаком. Его взгляд обегал окружающих людей, но дергаться он даже не пробовал — следили за ним (ну, и не только за ним, если быть честным) уже человек пять, все с оружием в руках, это не считая мрачного Маслова. Примерно такой же бледный вид был и у Раймана. Шмулович пошел пятнами, как мухомор, и смотрел только на меня, с такой ненавистью, что мог бы — сожрал бы прямо здесь!
«Беседа» в камере мгновенно вызвала такую тишину, что слышны были даже кашли на улице. И «шиканья» на закашлявшегося! А когда эпизод закончился, и я предложил перемотать время моего сидения в камере перед «судом», на улице раздался какой-то шум, а через минуту в зал вволокли Каровского собственной персоной! Скворцов, оскалившись, бросил:
— Давайте сюда эту гниду. Пусть своим «незнакомым друзьям» компанию составит.
Как ни странно, наибольшее впечатление произвели последние минуты записи. Люди замирали, краснели, прятали глаза, отворачивались, видя самих себя, беснующихся как ополоумевшее зверье при запахе крови! Они слышали собственные выкрики, угрозы, злобные обещания… Стыд — тоже сила, главное, что он есть. Я дождался начала фарса под видом суда и знаком попросил остановить запись, что было выполнено с похвальной быстротой и без вопросов:
— Теперь вы видели все, что произошло вчера и сегодня. Есть еще кто-то, ну, кроме сидящих на трибуне парочки уродов и того, кого сейчас приволокли, думающий, что я виновен?! — дружный рев отрицания стал ответом на риторический (с моей точки зрения) вопрос.
Один из конвоиров распахнул загородку и махнул рукой:
— Выходи, Варан. И… извини, даже в голову не пришло… не держи зла. Тем более, — он нервно хохотнул — что те, на кого ты зуб затаил, на свете долго не заживаются, кажется…
Я вышел, молча пожал руки троим мужикам, рискнувшим меня поддержать и сейчас радостно лыбящимся, но даже не смог выдавить слова благодарности — что-то горло перехватило… А потом почти случайно я увидел глаза Шмуловича, и как морозом продрало — как же люто он меня ненавидел! Ну, последнее усилие!
— Тогда, у меня два вопроса! Первый — а что теперь будет с теми мразями, которые устроили это судилище? Этим гадам покуражится захотелось, не вышло, но… они вполне живы и здоровы!
Мартынов выдохнул:
— А ты их, кажется, обвинял в преступном сговоре, да еще с организацией банды?! Народ! Доказательств достаточно?!
Дружный вопль «ДА-А!» чуть не сорвал крышу, посыпавшуюся с потолка пыль, во всяком случае, я видел отчетливо! Мартынов кивнул Белову, и тот махнул кому-то в зале. Через минуту Райман и Шмулович стояли в окружении группы озлобленных мужиков, примерно двух десятков, и обильно потели… А Скворцов, протолкавшись через народ к камере, объявил:
— В городе начата операция по зачистке бандитской малины! Работает РА, постарайтесь обойтись без лишних проблем, кто желает, могут оказывать помощь. Сейчас как раз берут штурмом особняк Шмуловича. Люди, не устраивайте лишнего шума и суеты! Его обязательно повесят, слово офицера, но дайте нам с ним пообщаться сначала! Договорились?
Крики «Давно пора!» и «Ладно, договорились!» подтвердили смычку армии и народа. А Мартынов повернулся ко мне и спросил:
— Варан, а какой второй вопрос? Ты сказал, их два?
Я кивнул:
— А второй — когда мне, мать его, вернут мое оружие?! Я понимаю, обвиняемым не положено, но сейчас-то отдайте! Я себя без пистолетов как голый чувствую.
Под общий хохот знакомый старшина пробился ко мне и с довольной физиономией выложил на бортик загородки мой набор. Когда первый пистолет, «беретта», снимаемый камерой, лег на дерево, понимающие люди (а здесь таких каждый третий минимум) загудели одобрительно, а вот когда старшина выложил ВСЕ стволы — включая АО — внезапно шум стих. Почти в полной тишине я рассовал оружие по местам и повесил миниавтомат на плечо, машинально передернув затвор и щелкнув предохранителем. Когда даже граната заняла свое место, девушка-комментатор, симпатичная шатенка, все это время молчавшая как рыба, спросила:
— Простите, а это все — ваше оружие? Личная собственность?!
Я удивленно на нее посмотрел и ответил без всяких мыслей:
— Естественно. В общем-то, обычный набор, я его всегда таскаю… старшина, куда «бреха» дел? Снайперку мою?
— В машине положили, в кофр упаковали, все как положено! — с явным удовольствием отозвался тот. — И даже автомат твой, который «дегтярь», в оружейку поставили, не чистили, правда, сам не маленький.
Я покивал и направился было к выходу… Говорили же мне — не расслабляйся! Я видел окруженных Шмуловича и Раймана, меня хлопали по плечам и поздравляли, я уже прикидывал, положено ли мне что-то от убитых гадов — и забыл про третью сволочь! Крик «Варан, справа! Каровский!» резанул по нервам так, что я прямо на половине шага бросился на пол, одновременно поворачиваясь к опасности и пытаясь прикрыться левой рукой, а правой нашаривая что-нибудь из оружия! Поздно! Тупой, но очень сильный удар в грудь чуть ниже левой ключицы, резкая ослепляющая боль в предплечье левой же руки, суки, почему его приволокли со стволом?! Грохот выстрела, над головой что-то свистнуло (ну, что-то — пуля, но мне не до нее!) я сквозь боль и заливающие глаза слезы разглядел борова со стволом в руке. Ничего вокруг, только эту гадину! И — рукоять-магазин «коротыша» в ладони. Я вдавил крючок и еще успел увидеть, как короткая очередь перечеркнула тушу где-то в районе поясницы! А потом обзор закрыли чьи-то спины, и я вырубился.
База ППД, гражданский госпиталь, 24-е число 9-го месяца, вечер.
В себя я пришел рывком, без промежуточных зеваний. Голова была на удивление ясной, более того, я даже помнил, как здесь оказался! После того, как стрельба и шум в зале суда (сказал бы — «паника», но особой паники как раз и не было) прекратились, меня, тогда еще находившегося без сознания, оперативно отволокли в ближайшую больницу. В процессе волочения я пришел в себя от боли и дальнейшее происходило на фоне периодически уплывавшего сознания. В больнице констатировали кровотечение в легком и перебитую лучевую кость левой руки, и то, и другое сложные ранения. Решили транспортировать меня в оборудованный необходимыми приборами (и хирургами!) госпиталь в ППД, куда отправили вертолетом — РА расщедрились, выделив посыльный Ми-2. Машины вояки пообещали перегнать сами, когда я прокашлял этот вопрос, выплевывая кровь, потихоньку заполняющую легкое. В полете я потерял сознание опять, и очнулся при перегрузке меня на каталку, прямо из вертолета. И вырубился опять в процессе доставки в сам госпиталь. Собственно, на этом воспоминания и закончились.
Теперь вот смотрю в потолок и думаю, что дальше будет. И вообще — что мне делать и на какой я стадии своих собственных планов. И с грустью убеждаюсь — примерно там же, где был при выезде из Порто-Франко. Фактически, месяц пути получился сплошной борьбой за выживание, пару раз смертью не просто пахло, а прямо смердело! Прибыли же за это путешествие практически не появилось, так, в ноль вышел, и несколько новых стрелялок разменял на пару дырок и пяток километров сожженых нервов… Дороговато они мне стоили! И это при том, что и не сильно нужны-то, если совсем честным быть. И так стволов что блох на собаке, из всех разом не постреляешь! А что дальше делать? Ну, рука заживет, главное, не оттяпали эскулапы местные. Даже пальцы чувствую, так что все в порядке. А вот чего от меня хотят теперь? И, интересно заодно, а сколько тут медицина стоит? Сильно я сомневаюсь, что обслуживание в госпитале для всех халявное. Вот будь я служащим РА — другое дело, но я вообще неясно кто без внятного статуса, этакий «друг семьи». Интересно, когда появятся местные санитары?
В палату вошел мужчина в белом халате и, подойдя ближе и заглянув мне в глаза, радостно закивал:
— Ну, вот, наконец-то, а то все без сознания да без сознания! Ну и горазды вы, молодой человек, дрыхнуть! Надо же, почти сутки без просыпу… Как самочувствие?
— Кха-кха… Тах сепе… — прохрипел я, с удивлением понимая, что до этого вопроса как-то не обратил внимание на жажду и одновременное желание… посетить одно уединенное место. И на общую слабость тела, и даже на то, что мне неслабо хочется есть! Откашлявшись, поправился:
— Есть хочу, пить, в туалет, грудь болит, рука ноет — кажется, все. А вы кто?
Мужик, которому я сначал дал лет сорок, а теперь смело накинул бы еще с десяток, покивал головой:
— Ну, это все правильно. Так и должно быть. Судя по тому, в каком состоянии вы были в момент приезда — это еще и ничего. Хотя — вы на удивление неплохо выглядите для ваших ранений. Давайте вам сейчас помогут с естественными надобностями, потом я вас осмотрю, а там уж и пообедать… нет, это уже поужинать, можно будет. Договорились? — он заразительно заулыбался, я согласно кивнул — и с удовольствием понял, что это не так уж сложно. Вообще, с учетом того, каким я был вчера… или позавчера, доктор про сутки говорил… так я очень даже неплохо себя чувствую. Если бы было нужно — я бы и побегать мог бы! Вот только рука в гипсе, и на плече тугая повязка, на полтела…
Санитар, в этом госпитале, вероятно, работали военнослужащие, судя по характерным словечкам и этакой «неформальной уставщине», помог мне добраться до санузла, дальше я справился сам. Осмотр проводил вернувшийся врач, назвавшийся Игорем Александровичем. И результаты осмотра его неслабо озадачили:
— Э-э-э… Молодой человек… А вы никаких местных снадобий раньше не принимали? Судя по скорости вашего выздоровления… точнее — можно уже о регенерации говорить… Ваши ранения не суточные, а примерно недельные! Вполне приличный результат при применении целого комплекса местных производных, но я вам вкалывал только общеукрепляющую сыворотку, она могла дать от силы трехдневный эффект…
— Принимал, доктор. — отозвался я, не вдаваясь в подробности — После прошлого ранения.
— И давно?! — обрадовался Игорь Александрович.
— С пару месяцев назад. — также односложно ответил я. Но врачу этого, как ни удивительно, вполне хватило:
— Тогда понятно, тогда все правильно. — облегченно закивал он в такт своим мыслям — Многие местные лекарства имеют такие побочные эффекты, выводятся довольно медленно, иногда год-два, и при приеме новых лекарств образуется что-то вроде синергической системы… Ну, это вам не интересно, наверное. Просто лекарства начинают действовать усиляя друг друга, иногда с совершенно неожиданными результатами. Неприятных, к счастью, очень мало, но бывают, бывают… Но это не ваш случай в любом… хе-хе, случае, простите за каламбур. Такими темпами через недельку мы вас даже сможем перевести на амбулаторию, а через пару и вообще выписать!
Я согласно покивал, кося глазами на принесенный санитаром поднос с едой, на что Игорь Александрович понятливо покивал и с пожеланиями побыстрее выздоравливать оставил меня наедине с тарелками. Какое блаженство! Добив поздний обед, я почувствовал неодолимую сонливость, и через полчаса уснул почти счастливым человеком.
База ППД, гражданский госпиталь, 25-е число 9-го месяца, утро.
В этот раз я проснулся как нормальный человек, утром. Завтрак, процедуры, восхищенные цоканья языком, удовлетворение от быстроты выздоровления… Все это шло фоном, я просто наслаждался тем, что остался в живых. Я могу дышать, есть, пить, да просто думать! В первое мое попадание в больницу я так это все не ощущал. Наверное, все забивалось безумным гормональным штормом. А вот сейчас я был почти счастлив!
После завтрака в палату ко мне постучались, и едва услышав мое «войдите!», в дверях показался знакомый мне офицер — лейтенант Скворцов собственной персоной! С широчайшей лыбой на полфизиономии и небольшим кульком в руках:
— Посетителям можно? — весело уточнил он, закрывая за собой дверь.
— Так ты уже тут? — удивился я вопросу и махнул здоровой рукой на стул возле тумбочки:
— Устраивайся давай. Извини, но угостить нечем, тут все строго по нормам и распорядку.
Скворцов покивал и уселся на стул:
— Ну, с этим я как раз помогу, тут в пакете окорок и галеты, и зелени немного. Это тебе в самый раз будет, раз ты уже ходишь. Самочувствие как?
— Да на удивление неплохо. — пожал плечом я.
— Ага, и врач говорит, что «на удивление!». Я-то понимаю, что все как положено идет, а вот он только охает и все роет носом, чем же тебя лечить раньше могли, для такого эффекта. Ну, да это неважно… — он замолчал. Я, вклинившись в паузу, задал вопрос, который меня волновал сейчас больше всего:
