— Эм... — бледно зеленые глаза метнулись от вяленой конечности к серым глазам и обратно. Эльфик с решительным видом зажал правую кисть Пинга между своими — альфар смотрел на лицо и пихнул брата вместе с мыслью, между собой они, как все дуоты, говорили через оши. Пэйп передернул ушами, сделав хватку как можно более нежной, и виновато насупился, оторвав взгляд.
— У них руки большие и жгутся... пожалуйста, разотри вечерние мази ты...
— Эм, а где они? — немедленно заозиравшись.
— Попроси у медсестры Халирамбаль, — прошелестел Понг.
Взглядом Пинг отправил и впавшего в недоумение Пэйпа — разных скляночек множество предполагалось, в разной последовательности. Среди всего перечня были и особо ненавистные ректальные свечи — пропекали жуть как! Дуот Панг мог гордиться собой как самым дорогим больным, переводящим прорву редких ингредиентов, повторяющих легко осуществляемое при помощи магии — она, струясь по его едва зародившимся надям, рвала их в клочья.
Юнитасвитант — я и раньше избегал этого эльфийского словечка, обозначающего круг из тридцати трех магистров Жизни, витантов, а в исполнении медсестры эта самая "с" как раз звучала как родная "з", а "ю" как "у". Если в первый раз сибиро еще выдержали, вызвав подозрительные взгляды, но когда она во второй раз принялась оправдываться в том, что этот самый юнитасвитант чрезвычайно занят в Ийлафаэль, я, подсматривающий и подслушивающий через сибиро, несмотря на свое собственное, прямо скажу, не ахти какое состояние, заржал как конь. Соответственно, дуот Панг тоже изошелся в смехе, больше походящем на хрипящие судороги пытающегося разжалобить ради немедленного вызова этого самого юнитасвитанта из столицы. Когда оба очнулись, пришлось загладить негативное впечатление, сформировав серию образов: большая комната с нужным числом унитазов, одновременно садящиеся и встающие со всеми руладами; один разъединственный с очередью; лепка всеми тридцатью тремя одного мегабольшого фаянсового друга. После этого у нее отпало всякое желание узнавать точное значение сокращения "медсестра", трактовавшегося, например, как моя сестра, за плоский юмор не помогли извинения, впрочем, принятые благосклонно.
Куранс и куранс, архиатр во главе — врачи и главврачи, других делений нема. Никаких тебе санитарок в топлесс и квадратных медбратьев в белых халатах. Да, были прима-курансы, завотделениями — мифические личности.
Два красных рака вели столик под узцы — от левитирующих разило магией наповал, обычные весьма массивны для передвижения, а вот живой в самый раз. Помесь улитки и сколопендры с жуткой листопожирающей мордой. Да, брюхоногая тварюшка. Тонкие жгуты чпокали, оставляя мокрые следы — целый частокол щупалец наклонялся туда-сюда, то укорачиваясь, то удлиняясь в шаге. Если у сколопендры тело составное со множеством ног по бокам, то у этого "стола" ножки строго вертикально род коробкой раковины, умеющей сворачиваться в за взаправдашнюю спиральную улитку. Второй раз свечи все же всадили, но в бессознательные тела — эта живность пуглива. Рраз — и все баночки со скляночками раскатаны в блин. Тогда каждому по паре досталось — полдня потом еще жгло чувствительную область так, что хоть вой под ее милую улыбочку.
— Чего уши прижали, медбратья? — Попытался не напугать улыбкой и вскинутой бровью, сморщившей лоб.
— Мы не твои братья, Панг, — поджав губы и не глядя в лицо, ответил Пэйп, начавший аккуратно убирать простынку, вытаскивая ее из-под неподчиняющихся хозяину конечностей.
— Мне бы малую утку, — попросил Пинг. — Койки легко поворачиваются, — опережая маленького альфара, протянувшего руки для свертывания.
Малая утка имела специально узкую шейку. Койки представляли собой вытянутые листья двух стеблей — каркас из прожилок основательно держал мягкую зеленую плоть, мог в широком диапазоне менять профиль.
— Есть куранс, который ставит диагноз и назначает рецепты, а есть куранс, заботящийся о пациенте, как о родном — за уткой проследит, мазь вотрет... медицинский брат, — наставительно шелестел Понг, пока с него тоже снимали простынь и подставляли утку.
— Эм... Понятно... — дуот не знал, куда глаза девать.
— Давайте сперва меня в четыре руки, м? — Когда умеющий менять высоту столик стали толкать в серединку и открывать одни и те же баночки.
— Угум...
— Нам трудно говорить, Хеап, и с нами редко говорят, а слушать мы можем. Вы ведь можете втирать и говорить, м?
— Можем. А о чем говорить? — Занимаясь второй рукой.
— Нам все интересно, не надо стесняться...
Сбивчивое повествование прыгало по темам. Если рассортировать по порядку, то дуот описал события трех дней, ужин третьего как раз завершился.
Обед холодный, финиковый. Сиеста суетливая. Все звено помогало готовить лечебные отвары — четвертая цепь напитывала их магией, пятая помогала врачевать магией. Хеап своими глазами видел матерого снежного волка под легатом, когда разносил горячий ужин для раненых. На восточную сторону их не пускали, хотя все видели устрашающую громаду Морсарбора — там плясали разноцветные огни, веяло жутью (дуота Панга до полудня перенесли в медпункт, пока еще практически голый лазарет). На севере строго на месте драконьего инканта то бушевала метель, то грохотал грозовой гриб, то гигантские хоботы чернели снизу вверх — как проснулись с ней, погодной аномалией, так и заснули, или попросту отрубились повалкой. После ужина маститые чародеи призвали призрак Эхнессе, как в сказке, и все от мала до велика устремились внутрь, вынося все подчистую. Сон по расписанию, на жестком цисторисе — все умаялись, всех загоняли в хвост и в гриву, некогда было пообщаться с другими дуотами. Они легли спать, а все старшие всю ночь работали с призраком Эхнессе и наутро выглядели помятыми, но никому продыху так и не давшими. Вместо гимнастики дуоты перетаскивали татами, столовскую утварь, сносили в залы учебные пособия. Никто никогда прежде не видел столько новых эльфийских лиц — Ихнессе напоминал разворошенный муравейник из представителей всех гим-каэлесов. Все с хмурыми лицами куда-то что-то тащили, несли, левитировали — все еще вчера после ужина освобожденное от раненных ристалище было завалено барахлом. Дуоты и не знали, сколько всего оказывается таиться в мэллорне. Пока растаскивали все татами и седзи, многие стерли варадзи — только тогда догадались всем дуотам разрешить одеть сханнки, приказали. Первая цепь занималась обработкой овощей, ягод и фруктов, а вторая разносила приготовленное третьей — старшие ели на ходу, продолжая вытаскивать вещи из мэллорна — ручной труд без магии давался с трудом, любые кантио дестабилизировали эфир — об этом еще в прошлый вечер все уши прожужжали все попадавшиеся старшие. На сей раз сиесту не отменяли, после нее все наличные силы были брошены на опустошение единственно не затронутых пока продовольственных складов, в которых, как у хомячков, чего только не было запасено! До самого ужина не иссякали вереницы носильщиков — Хеап сожалел, что не застал момент, когда призрак мэллорна подернулся туманными волнами, исчезая полностью опустошенным. До сна листы, теперь защищенные от пыли, драили, расставляли плафы и наводили образцовый порядок. Во вторую ночь на новом месте дуоты обнаружили, что теперь вместе с ними будут ночевать их цео — Апик, например, как по расписанию упал ничком на свое спальное место по самому центру и провалился в глубокий крепкий сон. Дуоты поворочались немного и тоже заснули, вернее переместились на очередную суету и толчею — установка понтонного моста в Венечье. Вот там стоял настоящий шум и гам — лишенные общения в яви, гимы восполняли его в нави.
Третий день начался по распорядку. После финикового завтрака всех разогнали по листам, установив день отдыха. Тело отдыхало, языки работали. Глаза тоже — по территории каэлеса будто кто метлой прохаживался, сметая гарь и следы войны, открывая чернозем. На восточной стороне все еще заваленного пожитками ристалища по-прежнему стояли закрытые шатры, тянущие эфирные лианы до Венца Орбисгратия, непрестанно пульсирующего — творилась великая магия. Цео почему-то говорили об этом скудно, печалясь и злясь. Еще цео рассказывали про часы и новую систему мер, а так же показали новую планировку с выходом на общую обзорную галерею, без цветочного убранства неприглядную. После грандиозного переезда мэллорн как вымер — родные незримые термиты беззвучно копошились где-то внутри, а большая часть помощников из других гим-каэлесов вернулась к себе.
Обед сготовили на скорую руку, сиесту разрешили отгулять в галерее, обретшей популярность не хуже садов, где обретались после трапез — у Ихнессе они не радовали глаз ибо молоды, на стадии саженцев.
Хеап избегал говорить непосредственно о Панге. Не упоминал и бой. Его приятные руки на Понге жили сами по себе, а трещащий без умолку язык сам по себе. Если на Пинге братья сбивались как в речи, так и в очередности масел, иногда вместе наваливаясь на спину или голову, пока их четко не разделили, то на Понге косность рук и речи ушла. Дуот чувствовал исходящее от Панга довольствие его лечебным массажем, и старался, втянувшись в процесс и совершенно не брезгуя водить руками по жесткой пергаментной коже. Да, все затянулось — четыре руки не соответствовали сноровке Халирамбаль, однако именно повышенная и неторопливая тщательность и внимание доставляли удовольствие пациенту, и медбрату тоже. Близнецы иногда забывались, причиняя боль, но ни Пинг, ни Понг виду не показывали, лелея моменты удовольствия, как моет показаться сомнительного для многих других. Впрочем, Пэйп, смазывающий щеки, гебы, веки, брови, осторожно кладущий слои на ушные раковины и внутрь, на время этого замолкал, сосредотачиваясь на лице с особым вниманием. Сквозь веки Панг видел изучающие глаза, ловящие малейшее мышечное сокращение. В них много всего намешалось: сочувствие, жалость, зависть, мечтательность, восхищение, тоска, упрямство, любопытство.
— Понг, — шепотом обратился собравшийся уходить Пэйп, когда ему дали разрешающий знак. Спальные места сдвинули, мерно сопящего Пинга укрыли, как еще бодрствующего Понга, руки соединили. — Эм, как называлась мелодия, которую ты второй играл, а? — Его гложил другой вопрос, про оши, но не решился, или таким образом проявил чуткость, а может тактичность — он сам бы точно не ответил, что его побудило.
— Миссия невыполнима.
— Правда?.. — Расширив глаза.
— Спокойной ночи, Панг, — прошептал его бронзовый брат, взяв старшего под локоть.
— Ой, добрых снов, Панг, — тоже проявив уважение, обратившись к половине как к целому.
— Постой... Придешь — пролистай память о вечере. И спасибо за визит. И... завтра придешь? — Задав свой сакраментальный вопрос.
— Приду, — твердо, но быстро отвернувшись и убежав — Понг не постеснялся блестеть мокрыми глазами.
Трогательное посещение меня взволновало не на шутку — не ожидал так скоро, и не мог остановиться на кандидатуре. Если сутки фей были ужаты, то свои я мог растягивать, чем и пользовался.
Ко второму приходу Хеапа я специально пропустил вводную, воспринимая его описания одновременно с эпизодами, зафиксированными гаджетами окружающих или полифункциональными м-хротеками. Так получилось интереснее и занимательнее, живее реакции.
Четверг гимы наводили шмон в учебных помещениях, разбившись по дуодекам. Наводили красоту и уют вместе с привередливыми и ко всему придирчивыми инструкторами и менторами, которым и так не сяк, и то не эдак.
На сей раз удалось разговорить про песни. Дескать, они вели за собой, не давая упасть в пучину страха — братья говорили попроще, своими и чужими словами, но суть такая. Все следовали за словами, плача вовсе не от страха — он напрочь ушел, когда запели про осень. И мелодия, которая вторая — название ей подходило исключительно. И нет, Панг не импровизирующий композитор или поэт, все сочинено давно, и смысл первоначально немного в другом был.
— Нам ничего конкретного по этому поводу не говорят, — ответил тогда Пинг на скользкий вопрос о будущем. Как бы и рискус стоит, и означенное место рядом с Хеапом свободно... Но взрослые уклончивы, и оши нет, хотя именно сейчас наилучшее время для одевания доппельвита.
На это уши близнецов поникли, а взгляд потух — на том и расстались, условившись встретиться позже — дуот Халь изъявил желание навестить...
В тот день я связывался с Итолом, передав указания и обрадовав планом регулярных встреч — каждый доран, начиная с ирота. Для этого нужна подготовка. Первое — "найденная" книга с методикой медитаций. Итол должен начать ее применять. Основная фишка в длительности — более суток (забирать планировалось с вечера субботы до утра понедельника), как раз в ироте и будет первый сдвиг, отводящий подозрения. Так же ему вменялось постепенно переходить на близкие контакты со встречными девушками — после первого "свидания" со мной, он сможет сеять с эльфийками эльфов, с людьми — людей, при этом контрацепция не спасет, кроме божественной, то бишь каждая будет с младенчиком. Новость он воспринял неоднозначно — бык производитель в уме не укладывался даже в качестве проводника божественного семени, но обещал крепко подумать на эту тему — я принуждать не буду. После того, как посетят всех родственников, о таком же может задуматься и паства, если примет веру и причастится. "Свидания" будут призваны в первую очередь научить меня и его общению и кооперации через мою с ним божественную связь.
Дуотов из чародейского дуодека мне удалось выстроить в понедельную очередь — как раз семеро. Про двоих объяснял — не простил, добровольно видеть не хочу, а если Енго так рвется, пусть откровенно поговорит со своим лучшим другом, Эёухом, почему не стоит. Естественно, описание ушло в массы. И Хеап тогда пришел вновь во второй раз подряд — получались беседы, Пинг и Понг с готовностью создали образ, очертив круг более-менее близкого общения шестью приятелями, и, как они надеются, одним другом.
Отвернувший взгляд Хеап ни возразил, ни подтвердил. И ходил оставшиеся дни только он, ни в коей мере не став сюсюкать или разнеживать — он уверенно и решительно накладывал слои за слоями с той же педантичностью, что и во второй раз.
Признаться, сначала его реакция расстроила, и я с затаенным сердцем ждал вечера следующего дня, боясь разочарования, а потом на самого себя затаил обиду — как так? Сибиро справился лучше оригинала!.. Правда, проснулся пьяненьким от счастья — через учиняемые самому себе страдания я могу что-то еще чувствовать, я остаюсь самим собой и не превращаюсь в эмоционального урода, хотя все признаки налицо — или на ауру. Приугасшая надежда и притухшая вера вновь обрели ясные очертания.
Так и длились мои дни с вынужденным воздержанием. Во всем: в еде, в чувствах, в мыслях, в делах, в сексе... Каждый вторник я повторял процедуры в ванной, переставая вообще о чем-либо думать. В этом виноват и дракон, чей геном расшифровывался Абиоком, и украденные големы, чьи контуры и плетения раскладывались им на элементарные составляющие — идея с кристаллом-семенем навеяна ими. Мутация и чешуя — драконом. Его, например, рог стал основой сердцевины верхней части мэл-палха, от кристалла, с коим соприкасался. А еще две его формы послужили основами защитных механизмов, собственно наиболее подверженных мутациям — в частности, смертельная рана вовсе не означает таковую. Одна башня просто превращается в треугольник из подобных ей, а сама она восстанавливается.
