— Я видел прогрессирующие перемены в Итоле. Его пример заразителен...
— Погодь. Не ровняй себя с ним, — напоследок сжав кисть. Убрав руку с его ноги, разорвал телесный контакт, оставив жар близости. — Мне доставляет физическое удовольствие поток веры, и моральный дискомфорт, будто вымазываюсь в лечебных, но грязях. Итол был моим жрецом, теперь он изменился до друга, а это совсем иные отношения, хотя и не отменяющие его статус. Река веры усохла до ручья из чистой ключевой воды. Я посчитал всепоглощающую веру ядовитым наркотиком для себя. Безусловно, концентрированная амброзия растлевает, как чрезмерное употребление алкоголя. Несомненно, для некоторых это высшее счастье, это повседневная еда и нескончаемое блаженство, к которому так или иначе привыкаешь, организм адаптируется к пище богов, делая последних зависимыми от нее целиком и полностью. Это мои неподкрепленные абсолютным знанием убеждения. Знаешь, мне как-то сподручнее заставлять следовать своей воле, чем понимать, что для кого-то следование ей есть наивысшее счастье и смысл существования. Эасо меня точно охарактеризовала — яркий индивидуалист. Стремясь вжиться в общество, я его едва не разрушил, преследуя благие цели. Мой удел... Чако, — пришла моя очередь его обнять за плечи. — Ты ведь крепкий мужчина с отличным самоконтролем. Подумай о том, чтобы остепениться.
— А прямо сказать "пошел вон", слабо, да? — С горечью. Не отстранившись.
— Твое самоубийство осядет на моей совести, — перестав обнимать, но не разорвав касание плечей. — У меня нет храма, в котором бы ты мог охранять алтарь. Стражи у меня есть. Паж на побегушках мне не нужен. Жрецы и верующие тоже не интересуют. Оставленный след закрыл путь дружбы.
— Я умею стричь газоны, — не весело пошутил он, пригорюнившись.
— Как далеко ты заглядывал в будущее?
— Живу сегодняшним, мое будущее определяешь ты, — упрямо держась за свое. — Ты ведь столько пережил, почему от меня отказываешься? — Он упорно гнул свою линию.
— Именно поэтому, что столько пережил, Чако. Со стороны может возникнуть неверное представление о том, что я раскидываюсь не безразличными мне. Отнюдь...
— Но мне уже не быть прежним! — Глухо воскликнул мужчина, повернув голову в мою сторону. Черты, искаженные горечью, красные ожоги непролитых слез, осколки воли в глазах. Он верно истолковал мои слова, хоть и перебил.
— Ты по-прежнему мужик, который в состоянии владеть собой. Не раскис, не истеришь. Мы оба не можем быть прежними. Оба, — акцентируя внимание. Повернувшись к нему лицом, выиграл в гляделки.
— Оба, — запоздалым эхом откликнулся он, незряче уставившись вдаль.
— Сон ты запомнишь. Я еще приду... — потрепав за плечо.
— Сиди.
— Сижу... — вздыхая.
Теперь он положил свою ладонь мне на ногу ближе к колену. Сидели долго. Молча. Пока небо вновь не посветлело, а внизу не подросли чахлые растения.
— Ты моя юная путеводная звезда, Леон. Я хочу и буду сверять с тобой свой путь. Ты не можешь мне отказать в этой малости, — твердо.
— Указываешь?
— Понимай, как хочешь. Ты должен принять существование тех, кто целиком и полностью зависит от тебя. Пусть я окажусь крайним и выброшенным на обочину твоих дум, зато другим мне подобным повезет больше. Все, иди, — отечески похлопав по бедру.
— Да-а-а?! — протянул я. Это просто возмутительно, и ни в какие врата не лезет! — Так ты хочешь сверяться или нести в своих ладонях примерно туда, куда укажут? — Донельзя ехидным тоном.
— Не передергивай, — после долгой паузы передернув ушами. — Я не Итол, тут ты прав. Поэтому с чего вдруг ты решил, что я в тебя верю, как в Бога? — С не меньшей усмешкой на губах чуть склоненной набок головы.
— Уел, — досадно. Тут он целиком прав.
— Нам обоим стоит обдумать встречу, Леон. Лично я иначе себе ее представлял...
— Аналогично. Ладно, бывай...
В мыслях воцарился сумбур. Лейо угадал мое желание, показав текущее состояние алькова отшельников. Пепел пошел впрок — покосившиеся деревца окрепли, пустив от корней новые отроски для большей устойчивости, внизу озерная лужа взмостилась водорослями и закрылась густым кустарником, степь дышала пышным разнотравьем и обильно кустилась, оглушающе звеня насекомыми. Полное погружение вплоть до энергетических течений эфира.
Чего ждал? Чако верно заметил и подобрал интересную аналогию. А говоря про Итола, лукавил — серединка на половинку, я просто привык к нему, да и он умерил пыл и старается поддерживать в отношениях дружеский тон, позволяя себе негромко спорить и с самого начала отстаивать свою точку зрения. Вернее, он действовал и действует с оглядкой на меня, а раз возражений нет, то принятое решение правильное, хотя вначале он часто колебался, подолгу прислушиваясь к нашим с ним узам. Но в целом про энергию веры истина — она меня пьянит и туманит ум, даже в такой малости без алтаря — просто здорово, что при первой встречи был всплеск и теперь все вернулось на круги своя, ведь я, будучи отлученным от памяти, привык идущему потоку, который в том моем состоянии идентификации не подлежал. Может я зря наговариваю и порождаю бессмысленные страхи, однако, я в курсе, что эгоист, что не готов сейчас и вряд ли в среднесрочной перспективе сподоблюсь обзавестись нормальной паствой, а не феями-раздолбаями, всем естеством принявшими дружбу, а не поклонение. Хотя, вот, младшие прямо таки трепещут рядом со мной. Казалось бы, сколько уже раз засыпают на мне!..
С Ламбадой тоже зависимость, хм, иного рода.
— Привет, Риус, — беспечно свешивая ноги с ветки.
— Привет, Леон, — после глубокого вздоха и выдоха. Он смерил соседа взглядом и точно так же расслабился.
Вокруг дуба маячили тени, раздавались звуки битвы, дым коромыслом. Повернувшись в другую сторону, Норриус с кривой ухмылкой как мыльный пузырь лопнул пальцем силуэт Чако.
— Забавно, — улыбнувшись. Перед его посещением отрешился от предыдущего сновидения, настроившись на его лад.
— Грустно, — не согласившись. — Спустимся?
— Угу, — следуя за ним по веткам к корням. Сон он контролировал не в пример лучше, самостоятельно избавившись от докучающих теней и звуков.
— К нему ходил? — Полюбопытствовал он, глядя из-под ресниц.
— Да, — покрутив губами. Я старался использовать мимику в привычном ключе, а не выстуживая мышцы.
— Учитывай, нас воспитывали служить. В разные годы одни и те же наставники. Я не хочу ставить себя на его место, но чисто умозрительно я секс-партнер тогда бы повторил шаг с ритуалом САРА. Пойми, он пережил крушение идеалов, когда его так по крупному подставили. Нас, но он участник, как ты выражаешься, импринтинга, я не успел и не прочувствовал. Мы с ним не узкоспециализированная элита среди охранников, но состояли на хорошем счету. До знакомства с тобой. После в нашей лояльности усомнились — мы друзья с детства...
— И ты его бросил, — укоризненно.
— Ему были полезны года отрешения от мира. Мое мнение не изменилось. Были, Леон, не будут. Теперь Чако не перенесет одиночества в любой форме, я давно его знаю, а ты уважаешь наш внутренний мир и не лезешь в мозги, что всецело одобряю. Поэтому ради друга я окончательно перечеркнул карьеру, нам с ним некуда возвращаться — мосты сожжены... Понимаешь, — устремив взгляд внутрь себя, — у таких, как мы, не бывает семей — они слабое место из-за угроза шантажа. Можно привязать семьей, но ее содержание дорого обходится и сокращает, эх, срок профессиональной годности. — Норриус рубил с плеча.
— И вам не хотелось иметь детей? — Скептически.
— Они награда за службу. Дом, как и любой другой наниматель таких, как мы, обеспечивает нас солидным жильем и содержанием до рождения первенца. Ему или ей причитается половина придерживаемого заработка, вторая выдается родителю по рождению, на этом условия контракта считаются выполненными, нас оставляют с жестким ментальным блоком, не дающим выбалтывать секреты, это, конечно, если хватит средств на его установку, иначе стирание памяти порой до школьного возраста. К четвертому-пятому веку реакции ухудшаются из-за стареющего тела, тогда подобных нам, выживших во всех переделках, селят в закрытые пансионы — школы для молодняка, где мы передаем опыт. У элитных семя принадлежит нанимателю, для них все женщины в постели по утру на одно лицо и тело, с чревом извращеннее. Бывает, что охранников как мы пожизненно селят на объекте, позволяя заводить приписанную к нему же семью. Это прописные истины, ты о них не задумывался, я прав, Леон?
— У вас блок стоял еще тогда. И условия должны были предоставить...
— Ты косой-то не виляй, — укорил Норриус за смену темы.
— Отчасти. У меня три полных памяти от ваших элитных эльфийских аналогов, у которых перечисленное стремится к бесконечности. Так, словно сам сидел одурманенными неделями в железных ящиках. Вы с ними не сравнимы... — отвернув лицо.
— Извини, — искренне. Помолчали. — В этот раз ты наделал просто ах..х ялов! Мне не единожды намекали расквартироваться в Ламбаде, года через три я был бы вынужден забрать Чако и повиноваться под угрозой истребления. Обратно нам путь заказан, сам понимаешь.
— Ре-Т`Сейфов я подмял, больше нет причин для волнений, переселению в воздушную цитадель, Ламбаду, ничего не помешает, кроме быть может психологического комфорта при общении с бывшим окружением после смены статуса.
— Так уж и поднял? — Он вскинул бровь домиком, у меня ни один мускул не дернулся. — Допустим, — растянув гласные. И впал в задумчивость. — За годы разлуки с Чако я по нему соскучился. Он держится молодцом, но внутренне надломан. И пока это так, мое плечо останется рядом с ним. Вы что-то решили?
— Обдумать туго давшуюся обоим встречу, — мазнув глазами по его серьезному и немного хмурому лицу.
— Дело. Мне не хватает юморных диалогов с ним, в компании друг друга мы вели себя раскованно, — с тоской. — Хочу напомнить, что мы привыкли к обществу, резко сузившийся круг общения с себе подобными мучителен, хотя нас и учили расовой терпимости.
— Прошло-то с гулькин нос, — хмыкнул.
— Главное не забывай об этом, — ответив тем же.
— Значит, отучен чрезмерно болтать и любопытничать? — Через долгую паузу, заполненную шумом ветра в ветвях.
— В точку. Ты наш босс, знающий подноготную, желания и потребности. Как решишь, так и будет, — безучастно.
— Поправка: догадываюсь. Строя логические цепочки.
— И когда? — Хитро глядя из-под ресниц. И томно...
— Хех, хочешь надежнее Чако слететь с катушек? — Бросив кокетливый взгляд за соответствующими интонациями.
— Хах! И не думай, что мне любопытно. Мне обидно из-за утраты доверительных отношений с другом...
— Верю. Однако в полной мере желанное дать не смогу, — сделав паузу. Он прищурился. — Я давно обещаю, да и сам хочу опробовать, все остерегаясь... В общем, — перестав томить, — посредством Итола. Мы оба готовы разделить одно тело на время соития. Его тело, поскольку сам пока воплоти не могу покинуть убежище. Однако все будет зависеть от формирования моих с Чако отношений, раньше не жди.
— Достаточно обещания, потерплю, — криво усмехнувшись и прянув покрасневшими ушами.
— Ба, да ты смущен! — развеселившись.
— Это ново, тамк просить, — еще больше покраснев. — Закроем тему.
— Я хотел сделать вас чародеями и дать лет на пятнадцать толкового биоробота-учителя, — во сне он прекрасно понял, о чем я толкую.
— Заманчиво... ох как заманчиво! — Его глаза засверкали, глядя куда-то мимо моего правого уха. Щеки порозовели. — В качестве кого ты нас видишь?
— Пока сам не знаю. Я в поиске, и хочу успеть одарить. Полагаю, я правильно не предложил записать знания напрямую в мозг?
— Это приемлемо, — выпав из задумчивости. — Все будет зависеть от тебя и Чако.
— Ладно, бывай.
Он тоже кивнул, мечтательно уставившись вверх и томно вздохнув с иронией на хитром носу.
Посещение его сна оказалось неоднозначным, но сделанным в правильную фазу сновидения и в подходящий момент, когда он интуитивно ждал.
Сновидение Алик в высшей степени удручало, мгновенно отбив абсолютно всю симпатию к нему. Его ожидание совершенно не отождествлялось со мной, говоря либо о слабом воображении, либо об отсутствии образования. В принципе, в его случае верно то и другое.
Мрачная пыточная. На стенах развешены раскаленные щипцы и полообразные ножи, кривые иголки со слоем ядовитой грязи, гвозди, дробильщики костей, потрясающая коллекция плетей и многое другое. Центр в окружении жаровен занимала дыба, над которой ворковал поджарый пыточных дел мастер, упивающийся вызываемыми щипчиками из куска уже не прекрасной плоти протяжными или надрывными криками, чередующимися с мольбами о разном: пощаде, вине, смерти, вечном рабстве.
— Мерзость, — аж передернувшись всем телом от охватившего отвращения. Склизкий воздух марал копотью. Брр!
— А... э... у... и... и-и-и...
Алик отпрянул к стене как ужаленный. Поджарость оплыла затрясшимся жирком, свинячие глазки вылупились и забегали по орбите. Пыточные инструменты в большинстве своем расплылись сгустками кромешной тьмы, излучающей миазмы потустороннего ужаса, дальняя стена исчезла в клубящемся мраке, на дыбе остался нарисованный силуэт, продолжающий голосистые корчи.
— Господииин! — Визг почти утоп в небытии, но пятипалые клешни вцепились в мои почти растворившиеся лодыжки. — Смилуйтесь, господин Ле... Ариэль!.. — подобострастно, когда понял, что я приостановил уход.
— Чего ради? — Брезгливо отпинывая.
— Все не так, — залепетал он, не поднимая головы и глотая слоги, — вы не то поняли, не так, простите мне... пощадите... спасите... помогите... ваш раб навеки...
— Заткнись, — мой тон вызвал очередной приступ визга, заткнувший словесный поток. На сложившееся тело оказалось донельзя противно смотреть, не говоря о прочем. — Придя сюда, я ошибся, до последнего надеясь увидеть несколько раз отличившегося на сольфской земле, а не морального урода, свихнувшегося на планах мести...
— Избавьте... — жалобно простонал Алик.
— Чего ради? — Повторил я вопрос, все же оградив пятачок от колыхающегося кошмара, ожившего в его сновидении очень давно.
— Я... кхе!.. — хрипло закашлявшись. — Исполню любую вашу волю, господин, молю, избавьте меня от кошмаров и я весь ваш... — весь в соплях и мелких содроганиях.
Убойное сочетание надломленной воли и характера, к несчастью для него, не способное изменить мое мнение.
— Ты мне не нужен.
— Н-но... а как же... п-простите з-за п-прошлое!.. — Он заикался и дрожал, дрожал и заикался, при всем при этом сохранив толику рассудительности. Чувствуется, не единожды проигрывал в голове разговор, состоявшийся совсем не так.
— Хотел, чтобы твоя попка вновь и вновь целовала, хотел прижиматься к спине, лаская грудь и пах, хотел прижиматься к груди, закинув ноги за спину и тереться о пресс, уткнувшись в плечо и шею. Чтобы меня не оплевывали презрением, почитая за страховидлу, а баюкали на восторженных волнах обожания, стремились умаслить, угодить любому капризу. Добровольно. Хотел сыграть в укрощение строптивого. А вижу измельчавшего подобострастного, сломленного потерей мужского естества и кое-как недоразвитой магии. В прошлом некто в своем праве. В прошлом некто, быть может, переборщил со своим правом. Прошлое в прошлом, а будущему между нами уже не бывать.
