Христианский век в Японии (1549-1650). Перевод книги Ч.Р. Боксера. Глава 6. Пираты и торговцы

Глава VI

Пираты и торговцы

На протяжении "христианского века" (1549-1650) в истории Японии произошли три важных события. Во-первых, объединение страны Хидэёси. Во-вторых, установление диктатуры Токугава, которая во многих отношениях заложила основы современной милитаризованной Японии. В-третьих, кратковременное, но значительное расширение японской деятельности, законной или нет, в Юго-Восточной Азии. Первые два события достаточно хорошо известны, чтобы не приводить здесь их подробного рассмотрения, но, возможно, стоит рассмотреть некоторые аспекты третьего. Чтобы сделать это, я должен вернуться на пару веков назад и кратко рассмотреть деяния вако, которых будут помнить как необоснованных предшественников этого раннего японского экспансионизма.

Пиратские набеги "карликов-грабителей" на побережье Китая начались еще во времена монгольского владычества, предположительно в качестве ответных мер за неудачные вторжения Хубилай-хана. Они не прекратились с изгнанием монголов из Китая, а наоборот, значительно увеличились после 1350 года. Хунъу, основатель династии Мин, едва лишь успев вступить на трон в 1369 году, отправил посланника в Японию с двойной целью: уведомить японское правительство о своем приходе к власти и попросить его прекратить эти набеги. На последнюю просьбу не было получено никакого ответа. Вторая миссия была более успешной, поскольку она способствовала возобновлению дружеских официальных отношений между двумя империями, которые были прерваны со времен правления Великого хана.

Набеги продолжались с таким же размахом, как и прежде, несмотря на это проявление сердечности (стремления к сближению) в высших кругах. Главной их жертвой была провинция Шаньдун. Это привело к отправке императором династии Мин еще одного посольства, которое привезло пространный предостерегающий указ, выраженный в том конфуцианском тоне de haul en bas (от высшего к низшему (франц.)), который китайские императоры неизменно использовали в обращении к своим подданным. Этот рескрипт требовал немедленного прекращения японского морского разбоя и угрожал, что в противном случае китайцы пошлют флот для принятия карательных мер. Правительство Асикага зашло так далеко, что направило нескольких послов во главе со священником из секты дзэн по имени Сораи, чтобы выразить отговорки и передать подарки, вместе с семьюдесятью китайскими пленниками, захваченными в этих набегах. Хотя искренность этого посольства была несколько нивелирована тем фактом, что вако одновременно опустошили китайское побережье от Чжецзяна до Гуандуна, двор Мин принял его за чистую монету. Хунъу объявил культ Конфуция государственной религией (или его эквивалентом) после своего вступления на престол; но ввиду почитания японцами буддийского духовенства он назначил бонзу главой ответной миссии. Этот клерикальный дипломат добился не большего успеха, чем его предшественники, в попытке убедить Асикагу предпринять активные шаги по борьбе с пиратством. Обмен пиратскими набегами и дипломатическими миссиями продолжался между Японией и Китаем с монотонной регулярностью (1).

Организация дипломатических миссий находилась в руках духовенства секты дзэн, в особенности настоятеля Тенрюдзи или Храма Небесного Дракона в деревне Сага, к западу от Киото. Начало этой практике положил настоятель Сосэки, который побудил Асикагу Такаудзи построить этот храм в память о свергнутом им императоре Го-Дайго (Го-Дайго (1288-1339) — 96-й император Японии, правивший в 1318-1339 гг. В 1336 г. в результате конфликта с сёгуном Асикага Такаудзи был объявлен низложенным, но вместо того, чтобы подчиниться воле сёгуна, Го-Дайго бежал из столицы в г.Ёсино вблизи Нары, где стал первым императором так называемого Южного двора. — Aspar). Строительство было в значительной степени профинансировано (также по предложению Сосэки) за счет прибыли, полученной от продажи груза кораблей, которые настоятелю было разрешено ежегодно отправлять в Китай. Эти суда обычно ходили в Нинпо или соседние порты и были известны как Тэнрюдзи-бунэ из-за своего происхождения. После того, как первый император династии Мин установил регулярные сношения с Китаем, эти корабли обычно доставляли официальных послов сёгунов Асикага к пекинскому двору. Посланниками часто были дзэнские священники; духовенство из этой секты также играло важную роль во всех торговых и политических переговорах с китайцами. Как самые образованные люди в Японии, они в некоторой степени были знакомы с трудами китайских классиков и лучше подходили для переговоров с китайскими учеными мужами, чем неграмотные купцы или воинственные самураи. Китайцы рассматривали эти миссии как даннические посольства, наравне с миссиями из Кореи, Аннама и других вассальных стран. Современные японские историки подвергли большому порицанию сёгуна Асикага Ёсимицу за то, что он признал эту роль вассала и тем самым оскорбил национальную гордость. Ёсимицу не очень серьезно относился к своей номинальной подчиненности, как видно из его переписки с императором Хунъу.

В дополнение к этим подлинным данническим миссиям, которые с японской точки зрения были торговыми рейсами в дипломатическом обличье, в китайских портах появлялось большое количество самозваных послов, которые были купцами, авантюристами или пиратами, более или менее искусно замаскированными. Эти мнимые посланники стали к 1379-1380 гг. настолько частыми, что раздраженный Хунъу сослал некоторых из них в приграничные провинции Юньнань и Шэньси. Он также написал Ёсимицу, жалуясь на оскорбление своего имперского достоинства из-за того, что сёгун не пресек их деятельность или набеги вако. Императорский рескрипт был составлен в обычном высокомерном конфуцианском стиле, но лишь вызвал саркастический ответ Ёсимицу. Он отметил, что китайцы страдают манией величия, считая свою страну центром мира, тогда как она была лишь его окраинной частью. Китайскому акценту на превосходстве конфуцианской доктрины было противопоставлено утверждение, что учения мудреца и его последователей одинаково хорошо известны и почитаются в Японии. Завуалированная китайская угроза военных действий была встречена открытым вызовом.

Ни Хунъу, ни кто-либо из его преемников не осмелился атаковать вако на их базах на острове Кюсю, а ограничился чисто оборонительными (и по большей части неэффективными) мерами, такими как реорганизация береговой обороны и строительство новых фортов. Это довольно удивительно, поскольку, по крайней мере, на протяжении большей части этого времени у Китая был гораздо более мощный и эффективный морской флот, чем у Японии. Более того, Японию раздирали междоусобные распри, и она больше не являлась той единой страной, которая отразила монгольское вторжение во времена Ходзё Токимунэ (Ходзё Токимунэ (1251-1284) — японский государственный деятель из клана наследственных регентов Ходзё, с 1266 г. — сиккэн (регент при сёгуне). — Aspar). Трудно сказать, было ли такое отношение вызвано врожденным миролюбием китайского характера или суеверным страхом спровоцировать богов-хранителей островной империи на ниспослание нового тайфуна, подобного тем, которые сокрушили предприятия Великого хана. Император Юнлэ действительно однажды послал своего знаменитого евнуха-адмирала Чжэн Хэ очистить Китайское море от корсаров; но последние, при приближении китайского флота из 208 кораблей с 28 000 человек на борту, просто удалились на свои островные цитадели Гото, Цусима и Ики, куда китайцы не решились последовать за ними. Эта демонстрация военно-морской мощи могла побудить японцев добровольно выдать двадцать вако в 1405 году. Их зажарили насмерть на медленном огне в Нинпо их собственные соотечественники, поскольку император Мин предоставил выбор способа казни их японскому эскорту. Можно добавить, что завершение строительства Большого канала во время правления Чэнцзу было связано с желанием безопасно перевозить рис, поступавший в качестве дани из южных провинций в Пекин, поскольку вако перехватывали большую часть его на море.

Пиратские набеги и псевдодипломатические посольства продолжались на протяжении всего пятнадцатого века. Последние стали настолько частыми, что китайское правительство неоднократно пыталось удостовериться в подлинности их полномочий. Одним из таких методов было вручение уезжающему подлинному посланнику бамбукового жезла. Этот жезл с императорской киноварной печатью в центре разрезали пополам, и одну половину оставляли в канцелярии в Пекине, а вторую отдавали возвращающемуся в Японию послу для передачи следующему посланнику. Ни эта, ни другие, менее ребяческие меры не принесли большой пользы; и к 1548 году в Японии было более двухсот китайских императорских печатей в той или иной форме, возврата которых китайцы тщетно требовали, прежде чем официально принять любые новые миссии. Относительно немного этих печатей было возвращено японским правительством, которое цинично признало, что многие из них получили вако. Остальные были проданы или переданы священниками дзэн местным даймё или известным торговцам, которые, таким образом, получили возможность снабдить свои собственные коммерческие предприятия в Китае дипломатическими верительными грамотами (2).

Эти японские посольства, настоящие или нет, явно были большим источником неприятностей для пекинского двора, и трудно понять, почему он терпел их так долго, особенно с учетом сопутствующего роста набегов вако. Свиты посланников часто насчитывали несколько сотен вооруженных людей, которые не стеснялись применять силу, когда они не получали того, чего хотели, даже когда они находились во внутренних провинциях Китая по пути ко двору или обратно. Такэкоси пишет, что груз десяти даннических судов в 1453 году состоял из 397 500 кин серы (кин — старинная японская мера веса, равная 600 грамм. — Aspar); 154 500 кин меди; 10 003 кин железа; 106 000 кин красителя; 9500 мечей; 1250 вееров; 81 копья; и 630 свитков с картинами. Присутствие такого количества меди довольно удивительно, поскольку в то время медь была основной статьей экспорта из Китая в Японию. Большое количество мечей также довольно странно, особенно потому, что они, должно быть, предназначались для использования против вако. Очевидно, они высоко ценились китайцами, так как ответный подарок за 67 000 мечей в 1483 году состоял из некоторого количества меди из расчета 3 000 мон меди за каждый меч (мон — старинная японская мера веса, равняя 3,75 грамма. — Aspar). В более поздние годы груз включал некоторое количество золота, за которое китайцы в обмен давали серебро. Описанная ситуация представляет собой полную противоположность тому, что происходило в шестнадцатом веке, когда португальцы обменивали японское серебро на китайское золото. Любопытно, что импортировалось так много вееров, так как китайцы едва ли уступали японцам по части изготовления этих хрупких изделий.

Часть этого груза считалась данью, но в соответствии с китайским этикетом двор Мин должен был преподнести взамен подарки равной ценности. Японцы громко жаловались, если они не получали то, что считали удачной сделкой в ??этом обмене, и кажется очевидным, что вся сделка была гораздо более выгодной для них, чем для китайцев. Императоры Мин пытались уменьшить этот "грабеж" (ибо так оно и было) до приемлемых размеров, постановив, что посольства должны приезжать только один раз в десять лет и ограничиваться двумя сотнями вооруженных людей на двух кораблях, и только 30 человек будут допущены ко двору. На внешнюю торговлю было наложено эмбарго, иногда целиком, а иногда — только на нелицензионную. Все эти указы, похоже, игнорировались. Японцы при случае уговаривали, подкупали или угрожали местным мандаринам; они также не воздержались от намеков на то, что набеги вако станут более жестокими, чем когда-либо, если их требования не будут выполнены. На все жалобы сёгунатом Асикага давались уклончивые или ни к чему не обязывающие ответы; и действительно, этот разлагающийся режим был не в состоянии контролировать своих неуправляемых подчиненных после начала войны Онин (1467 г.), даже если бы он хотел этого. К этому времени дзэнское духовенство больше не монополизировало Тэнрюдзи-бунэ, и торговлю с Китаем также вели могущественные даймё, такие как Отомо из Бунго, Оути из Суво и Симадзу из Сацумы, а также купцы из Хаката и Сакаи, и даже агенты синтоистского святилища в Исэ.

Хотя двор династии Мин не получал конкретной выгоды от нежеланных японских посетителей, очевидно, это не относилось к купеческим общинам в морских портах. Во всяком случае, японские торговцы и мнимые послы вели процветающую торговлю, когда китайское побережье не подвергалось разорению вако. Более того, китайские джонки посещали Японию, несмотря на мнимые запреты на внешнюю торговлю, а некоторые ведущие китайские торговцы, как и их японские коллеги, поочередно выступали в роли то купца, то пирата. Наиболее известным среди этих персонажей, сочетавших в одном лице Джекила и Хайда (Джекил и Хайд — персонажи повести Л.Стивенсона "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда", героем которой является один и тот же человек, ведущий под разными именами двойную жизнь, выступая то в качестве респектабельного доктора Джекила, то преступника Хайда. — Aspar), был Вангчи, уроженец Анвэя, который после торговли с Японией, Сиамом и португальцами накопил огромное состояние и поселился на островах Чусан, которыми правил как независимым княжеством. В конце концов его заманили на материк обманчивыми обещаниями прощения и назначения на высокие должности, после чего он был немедленно схвачен и казнен как предатель в Ханьчжоу в 1557 году. Несмотря на свое происхождение, он в течение многих лет был организатором самых беспощадных набегов вако вдоль побережья Китая (3).

Грабежи "карликов-разбойников" увеличивались пропорционально нестабильности положения в Японии в эпоху Сэнгоку-дзидай. К середине шестнадцатого века их набеги распространились от Ляодуна на севере до острова Хайнань на юге, и они проникли вглубь страны до Анвэя и Хунани. Дважды гробницы предков основателя династии Мин чудом избежали разрушения и осквернения от их рук. И китайские, и японские источники согласны с тем, что эти пиратские банды не состояли целиком или даже в основном из японцев. Обычно японцы составляли около одной трети любой шайки, тогда как остальные были китайцами с небольшим количеством малайцев, аннамитов и корейцев. Несомненно, среди них присутствовало и некоторое количество португальцев, как прямо указано в китайских записях. Возможно, Пинто участвовал в таком набеге или, по крайней мере, разговаривал с кем-то из участников. Это позволяет объяснить происхождение его басни о разграблении имперских гробниц и путешествии по Китаю с севера на юг. Набеги вако часто сопровождались всеми проявлениями жестокости. Такэкоси и другие японские историки с недоверием относятся к историям эпохи династии Мин о том, как они бросали младенцев в котлы с кипятком, вспарывали животы беременным женщинам и так далее; но, принимая во внимание поведение японской императорской армии в Китае с 1937 по 1945 год, немногие современные писатели мечтают оспорить точность китайских хроник в этом отношении.