| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Пару лет спустя голландский адмирал Корнелис Мателифф де Йонг крейсировал у побережья Гуандуна и повстречал джонку вако, экипаж которой он описывает следующим образом: "Все эти японцы были храбрыми людьми и выглядели как пираты, какими они и являлись. Это — народ, известный своей решимостью, потому что, когда они видят, что китайцы их одолеют, они скорее готовы вспороть себе животы, чем попасть живыми в руки врагов и быть замученными до смерти". Это был не первый случай, когда Мателифф сталкивался с решимостью японцев. Его неспособность взять штурмом португальскую крепость в Малакке в предыдущем году в значительной степени объяснялась храбростью японского контингента, оборонявшего ее вместе со слабым гарнизоном. Голландский адмирал не преувеличивал их готовность покончить с собой, лишь бы не сдаться китайцам. Францисканский хронист Доминго Мартинес рассказывает, как испанский миссионер потерпел крушение на побережье Китая вместе с двумя японскими моряками. Думая, что их примут за вако и убьют, они приготовились совершить сэппуку. Когда францисканец попытался отговорить их от такого нехристианского поступка, они повернулись к несчастному монаху и вонзили свои мечи в его живот, прежде чем сами совершили харакири.
Некоторым из соотечественников Мателиффа представилась возможность убедиться в истинности его утверждений о боевых качествах японцев. В свое время у голландцев на службе было значительное количество японских наемников, и они отличились при захвате островов Банда, обороне Якатры и других местах. Тем не менее, голландцы, как и испанцы до них, стали не доверять их воинственности и сомневаться в целесообразности использования их в больших масштабах. Как писал один из голландских военачальников (около 1611 г.), "это грубый и бесстрашный народ, ягнята в своей стране, но сущие дьяволы за ее пределами". Бакуфу окончательно запретило вербовку в 1621 году.
В 1606 году в районе дельты Жемчужной реки распространился слух, что португальцы и вако собираются объединиться для вторжения в провинцию Гуандун. Сообщалось, что португальцы укрепляют Макао, и в городе со дня на день ожидалось прибытие вспомогательных сил японских самураев-христиан. Преждевременная паника привела к открытым беспорядкам в Макао, и китайский христианский послушник, заподозренный в шпионаже, был схвачен и замучен до смерти в Кантоне. Слух оказался ложным, но, поскольку падре Алонсо Санчес предлагал организовать именно такую экспедицию в 1586-1588 годах, подозрения китайцев не были столь необоснованными, как заверяют своих читателей многие современные историки. Шесть больших португальских кораблей прибыли в Макао в 1607 году под командованием капитан-майора Андре Пессоа, одного из героев обороны Малакки, где он был ранен, сражаясь бок о бок с японцами. К счастью, паника, связанная со слухами о вторжении, к этому времени улеглась, и эскадра Пессоа отбросила корабли Мателиффа от побережья Гуандуна без вмешательства китайцев (11).
Все эти войны и слухи о войнах, естественно, очень нервировали местное население, когда корабль с красной печатью, принадлежащий Ариме Харунобу, на обратном пути из Индокитая с грузом ароматной орлиной древесины зашел в Макао перезимовать. Джонкой командовали двое слуг Аримы, "люди низкого ранга, но сварливые и самонадеянные". Несколько лет спустя Ричард Кокс метко назвал других людей этого сорта: "Драчливые японцы". К экипажу этого судна присоединились другие японские моряки, которые потерпели кораблекрушение неподалеку и добрались до Макао на борту пиратских китайских рыболовных судов. Два главаря подбили своих соотечественников ходить по городу группами по 30-40 человек, вооруженных до зубов аркебузами с зажженными фитилями и другим оружием. Это воинственное поведение, естественно, вызвало большую тревогу, так как произошло вскоре после паники, вызванной слухами о готовящемся вторжении в 1606 году, и местные китайцы попросили сенат изгнать злоумышленников. Они указали, что не допускают еретиков-голландцев, врагов португальцев, в китайские порты, поэтому португальцы не должны допускать их врагов-японцев в Макао. Португальцы оказались в очень трудном положении, так как они не могли позволить себе оттолкнуть какую-либо из сторон из-за возможных последствий для их торговли в Кантоне или Нагасаки. Они пошли на компромисс, попросив японцев умерить свою агрессивность и ходить в китайской одежде, поскольку их соотечественникам было запрещено высаживаться в Китае под страхом смерти.
Японцы не только категорически отказались последовать этому предложению, но и повели себя так вызывающе, что 30 ноября 1608 года произошла серьезная драка на набережной. Когда португальский оидор (или магистрат) поспешил на место происшествия, чтобы успокоить мятежников, он и его отряд подверглись нападению разъяренных японцев. Сам он был ранен, некоторые из его людей были убиты. Тогда звоном в церковные колокола был подан сигнал общей тревоги, и Андре Пессоа (исполнявший обязанности губернатора в силу своего командования японским рейсом) поспешил на место инцидента со всеми имеющимися вооруженными людьми. При его приближении японцы укрылись в паре домов, где тотчас забаррикадировались и приготовились сражаться до конца. Пессоа предложил пощаду тем, кто сдастся, но лишь немногие приняли его предложение. Затем он атаковал один из двух домов и взял его штурмом после отчаянного боя, в котором все защищавшие его японцы погибли. Затем португальцы приготовились атаковать другую группу, но в этот момент вмешались епископ Макао и местное духовенство. Благодаря этому посредничеству церковников и обещанию жизни и свободы оставшиеся японцы, которых насчитывалось около пятидесяти, в конечном итоге были вынуждены сдаться.
После этого Пессоа решился на очень сомнительный шаг. В нарушение обещания даровать сдавшимся жизнь и свободу, он заключил в тюрьму предполагаемых зачинщиков и, наконец, приказал задушить одного из них в темнице. Остальные были отпущены; но прежде чем позволить японцам покинуть колонию, их вынудили подписать письменные показания, в которых те признали свою ответственность за вспышку насилия и снимали с португальцев всякую вину.
Пессоа взял с собой эти показания в Японию, когда отправился туда летом 1609 года, едва ускользнув от двух голландских кораблей, которые подстерегали его в проливе Формоза. Ниспосланный Провидением туман позволил ему незаметно проскользнуть мимо них, и 29 июля он бросил якорь в Нагасаки, а разочарованные голландцы пару дней спустя прибыли в Хирадо. Когда Пессоа рассказал свою версию запутанного дела в Макао Хасэгаве Сахиое, бугё Нагасаки, и предложил направить письменные показания ко двору, Хасэгава настоятельно посоветовал ему не делать ничего подобного. Он отметил, что Иэясу был хорошо осведомлен об агрессивном поведении некоторых из его соотечественников за границей, и что он был далек от его одобрения. Но если португальцы подадут официальную жалобу, дело придется расследовать; и тогда бывший сёгун может почувствовать себя вынужденным встать на сторону своих соотечественников из amour propre (чувства собственного достоинства (франц.)). Его приятель при дворе Сидзуоки, Гото Сёдзабуро, начальник монетного двора, благосклонно относившийся к португальцам, дал тот же совет, когда к нему обратились с этим делом. Эти аргументы не полностью убедили Пессоа, и он, очевидно, предпринял своего рода демарш через Хонду, Кодзуке-но-суке Масадзуми. В любом случае, Иэясу разрешил послать следующее письмо с красной печатью (сюиндзё) в Сенат Макао вскоре после прибытия Пессоа в Японию. Оно было передано посланнику Пессоа, Матео Лейтао.
"Поскольку не подлежит сомнению тот факт, что плавания японцев на кораблях в Макао наносят ущерб этому городу, такая практика будет строго запрещена в будущем. Если какой-нибудь японец отправится туда, с ним могут поступить в соответствии с местными законами. Дано в двадцать пятый день седьмого месяца четырнадцатого года Кёйтэ".
Хотя послание Иэясу было в высшей степени удовлетворительным, но оставшиеся в живых японцы, участники инцидента в Макао, еще не вернулись, чтобы изложить свою версию, а тем временем другие сложности возникли для Пессоа в Нагасаки (12).
В самый день его прибытия (29 июля 1609 г.) Хасэгава попытался навязать португальцам некоторые нежелательные нововведения. Перед тем, как корабль Пессоа, "Носса Сеньора да Граса" (Богоматерь Милости) бросил якорь в гавани, к берегу подошло несколько лодок с вооруженной охраной, которые должны были помешать сойти на берег любым людям или выгрузить товары без разрешения. Разгневанный капитан-майор наотрез отказался позволить этим людям оставаться на борту своей карраки, и после некоторого спора они вернулись на берег. Затем Хасэгава попытался разместить на судне двух таможенных инспекторов, чтобы они произвели осмотр и оценку всего груза. Это требование Пессоа также отклонил, возразив, что бугё может делать все, что пожелает, на суше, но не на борту португальского корабля. После долгих ожесточенных споров Хасэгава отказался от требований о контроле на борту судна и согласился ограничиться поверхностным осмотром груза и инвентаризацией товаров по мере их выгрузки. Не успели макаосские купцы со своими тюками шелка благополучно добраться до берега, как Хасегава и его приспешники обошли все дома, где жили иностранные торговцы, и осмотрели все их товары. Лучшие из них были куплены по фиксированным ценам, якобы от имени Токугава Иэясу, который тогда жил в почетной отставке в Сидзуоке. Хронист-иезуит уверяет своих читателей, что в действительности Хасэгава приобрел их для последующей перепродажи по повышенным ценам на "черном рынке".
И это не было единственной претензией португальцев к бугё Нагасаки. Он обращался с Пессоа и его соотечественниками с подчеркнутой грубостью, разительно контрастировавшей с той вежливостью, с которой европейцев обычно принимали в Японии. В этом его поддержал его коллега, дайкан или вице-губернатор Мураяма Тоан, чья предыдущая карьера заслуживает нескольких слов. Мураяма родился в Нагое в семье родителей скромного происхождения. Юношей он отправился в Нагасаки, где принял крещение под именем Антонио. Здесь он не только проявил коммерческую хватку, которая позволила ему накопить большое состояние, но и прославился как гурман и повар, особенно по части приготовления европейских блюд или "Намбан-рёри". Богатый, занятный и гостеприимный человек, он вскоре стал одним из виднейших жителей города. Он был выбран в качестве делегата муниципального совета к Хидэёси в 1592 году, когда последний предпринял вторую попытку включить Нагасаки в свои владения. Его разговорчивость и балагурство так понравились Тайко Хидэёси, с которым у него, кажется, было много общего, что последний изменил его имя на Тоан (так как он не мог правильно произнести имя "Антонио") и назначил его местным сборщиком налогов, взамен за фиксированную годовую плату в 25 квамме (старинная японская мера веса, примерно равная 8,25 фунта или ок. 3,5 кг. — Aspar) серебра.
В 1602 году большая часть китайских шелков, импортированных "большим кораблем" из Макао, осталась непроданной, так как японские купцы жаловались, что цены, запрашиваемые португальцами, были слишком высокими. Обе стороны обратились к Иэясу, который приказал провести расследование. Иезуиты были вовлечены в это дело, и какое-то время ситуация выглядела неловко для них и для португальцев. В конце концов (в 1603 или 1604 году) вопрос был улажен в их пользу, в основном благодаря деятельности падре Жуана Родригеса Тгуззу и Мураямы Тоана, которые добились увольнения тогдашнего дайкана Терадзава Синано-но-ками Хиротака и его замены Мураямой. С этого времени появилась система оптовых закупок, которую португальцы называли панкада, а японцы — ито-ваппу. По условиям этого соглашения, основную часть груза шелка ежегодной карраки приобретали представители гильдии торговцев шелком из пяти сёгунских городов: Эдо, Киото, Осака, Сакаи и Нагасаки. Некоторые из самых ценных по технике плетения и узорам виды шелковых тканей были зарезервированы для покупки Иэясу по оценке его местного представителя. Такова, по крайней мере, была теория, хотя из современных записей очевидно, что в этой договоренности присутствовал значительный элемент гибкости, и что частные торговые операции и сделки на "черном рынке" были нередким явлением. Связь Тоана с иезуитами до сих пор была тесной и сердечной, и она еще больше укрепилась после рукоположения одного из его сыновей, Франсиско, в приходские священники Нагасаки в 1602 году, одного из первых японцев, получивших духовный сан (13).
"Но всё хорошее в жизни длится недолго, а корыстолюбие — корень всего зла", — сентенциозно замечает наш иезуитский хронист. Вскоре Мураяма начал интриговать со своим коллегой Хасэгавой против португальцев, в основном из зависти к падре Жуану Родригесу Тгуззу, который все еще пользовался доверием Иэясу и имел исключительное влияние в муниципальных и придворных делах. Они не решились на открытый разрыв с европейцами, но стали относиться к ним бесцеремонно и жаловались Иэясу на португальскую гордость и высокомерие. Они отмечали, что португальцы пользовались в Нагасаки фактической экстерриториальностью, действуя так, как будто они были владельцами города, в то время как японцы, посещавшие Манилу и Макао, строго наказывались иберийскими властями за малейшее нарушение местных законов. Они также обвинили португальцев в сокрытии лучших шелковых тканей, которые должны были приобретаться для Иэясу, чтобы впоследствии продать их по более высоким ценам на "черном рынке". Наконец, они заявили, что, если бывший сёгун займет более жесткую позицию по отношению к португальцам, они все равно (вопреки его опасениям) не откажутся от импорта китайских шелков, поскольку Макао не сможет существовать без импорта серебряных слитков из Японии. Они также намекнули, что к этому времени корабли с красной печатью могут позаботиться о необходимом импорте шелка. Последнее предположение явно не соответствовало действительности, поскольку только португальцы имели прямой доступ к кантонскому рынку шелка; в то время как японцы, испанцы и голландцы в равной степени зависели от покупок из вторых рук в Индокитае или Маниле — или, чаще, от грабежа китайских судов.
Упоминание о голландцах позволяет напомнить, что в августе этого года они основали факторию или торговую станцию ??в Хирадо. Их появление вынудило Пессоа выбрать меньшее из двух зол, придя к соглашению с Хасэгавой и Мураямой, поскольку португальцы не могли позволить себе враждовать одновременно с японцами и голландцами. Внешнее примирение было достигнуто благодаря посредничеству иезуитов и крупной денежной взятке, но Пессоа, справедливо или ошибочно, по-прежнему не доверял искренности намерений Хасегавы. В этом он, вероятно, ошибался, как указывали иезуиты, поскольку интересы бугё в значительной степени были связаны с продолжением торговли между Макао и Нагасаки.
Как бы то ни было, внешне действия Хасэгавы не оставляли желать ничего лучшего. Он сделал так, что посланник Пессоа к Иэясу прибыл в Сидзуоку до приезда двух голландских послов, Ван ден Брока и Пуика. Это, правда, мало помогло, поскольку Иэясу решил сначала дать аудиенцию голландцам; но он был достаточно приветлив с португальским представителем, когда увидел его, вручив ему вышеупомянутый сюиндзё. Призыв изгнать голландцев как пиратов был менее успешным. Иэясу возразил, что Япония — свободная страна для всех купцов, тогда как "в море пусть каждый сам заботится о себе". Тем временем Хасэгава информировал Пессоа обо всех голландских и испанских интригах против него и, несомненно, получал злорадное удовлетворение от того, что настраивал друг против друга представителей различных европейских народов.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
