Планета Арес. Прибытие

Нескольким тысячам тиадаров, обитавших на космических базах или осваивавших планету Афроносима — второй спутник Футэивы, отныне придется научиться существовать самостоятельно: выжить и произвести потомство, сохранив цивилизацию, или погибнуть.

Для Тиадаркерала наступила новая эпоха, эпоха после падения Высших.

Глава 10

Сознание возвратилось из черной ямы небытия внезапно, одним рывком. Сначала сквозь закрытые веки пробился неяркий свет, словно огнем опалило болью грудь. Словно со стороны услышал собственный исходивший из самого нутра стон. Алексей напрягся, поднимая веки, но на них словно повесили неподъемные гири. От усилия зашумело в ушах, он снова провалился в никуда.

Следующий раз вынырнул из забытья спустя неопределенный промежуток времени.

Откуда-то издали доносились звуки женских голосов, стук каблучков по полу и пение птиц, рядом тихонько попискивали электронные приборы, ноздри тонкого носа дрогнули — пахло чем-то непонятным. На этот раз чувствовал себя гораздо лучше, чем в прошлое пробуждение. Поднял чугунные веки и увидел размытые силуэты непонятных предметов. Что находилось чуть дальше, разобрать не смог, все расплывалось, словно в густом тумане. 'Я ослеп? — промелькнула паническая мысль, но постепенно зрение пришло в норму. Сверху нависал снежно-белый потолок. С трудом, будто кто-то насыпал в глазные яблоки песок, скосил взгляд. Он лежал на медицинской койке, прикрытый простыней, из-под нее тянулись разноцветные провода и трубочки к белоснежному аппарату слева от низенького ложа; на его вершине перемигивались разноцветными огоньками непонятные приборы. В утреннем полумраке, темно-синем и густом, тонули углы помещения, в котором, он мог поклясться, он был впервые, из-за стеклянной двери в коридор пробивался электрический свет, очерчивая освещенный квадрат пола.

Что-то не то, он ощущал тело, но как-то странно. Пошевелил пальцами ног — рук, самую чуточку, не поднимая их от упруго-мягкого ложа. Облегченно выдохнул — все на месте! Внезапно, будто щелкнул выключатель, ощутил острую боль в груди и стягивающие тело бинты. Во рту — сухость, в горле запершило, словно там поместился местный филиал пустыни. Полежал, дожидаясь, пока боль немного утихнет, станет почти фантомной. 'Давай вспоминай. Что произошло и где он? Вообще, что с ним случилось?' Пришли воспоминания. Путешествие по Тиадаркералу. Тяжелый, кровавый бой на подступах к городу клана Тайрако, удар в грудь и вспышка. Жив? А думал, что все.

Он еще раз посмотрел на медицинский аппарат рядом с кроватью. Он, конечно, совершенно в нем не разбирался, но тот, похоже, работал в прежнем режиме — в мигании огоньков ничего не изменилось. Правда, вовсе не обязательно, если сигнал подается дежурному врачу, он дублируется в больничной палате.

Его догадка насчет сигнала оказалась верной — он услышал торопливый цокот женских туфелек. Поспешно распахнулась дверь, в помещение влетела женщина средних лет, в белоснежном халате — сразу видно врач. Остановилась, немного не дойдя до изножья постели. Диагнозы больным ставили медицинские ИИ, проводили сложнейшие операции хирургические роботы, поэтому докторов было совсем немного, но все они пользовались глубочайшим уважением так как окончательное решение всегда принимал человек. Женщина испытующе поглядела на Алексея, привычным движением поправила светлую прядь, подошла ближе и белозубо улыбнулась. Улыбка удивительно шла ей. Профессионально-внимательный взгляд на миг остановился на невидимых Алексею дисплеях медицинских приборов, потом снова уставились во все глаза на больного.

От прямого, рассматривающего и оценивающего взгляда он смущенно отвел взгляд. Давно его так не рассматривали. 'На мне узоров нет! Да какого черта!' — разозлился он. И тут почувствовал, что под простынею на нем ничего нет и смущенно отвел глаза.

— Очнулся, голубчик? Да ты мой молодец! — по-доброму произнесла женщина, слегка склонив голову.

— Пить, — прохрипел Алексей, сухой язык царапал небо, в груди шевельнулась пульсирующая боль.

Перед лицом возникла медицинская бутылка с длинным носиком. Алексей жадно схватил пересохшими губами носик, долго, не переводя дыхания, пил большими глотками. Заросший светлой щетиной кадык судорожно двигался, с каждым глотком он ощущал себя все лучше. Мутно-голубые после наркоза глаза блаженно щурились.

— Ну, голубчик, как себя чувствуем? — доктор убрала пустую посуду на тумбочку и произнесла тем приторно заботливым тоном, каким во все времена они общались с больными.

— Получше, где я? — спросил хрипло, с трудом шевеля онемевшими губами, — Лучше, — повторил, будто пробуя слово на вкус.

— Естественно в госпитале, — притворно удивилась доктор, — Я ваш лечащий врач и зовут меня Лариса Сергеевна.

Госпиталь был единственным медицинским учреждением на 'Ковчеге' с коечным пребыванием больных — Алексей сморозил явную глупость. Сказывалось, что только что очнулся.

Доктор присела на стул рядом. Достав из кармана халата телефон, положила на тумбочку в изголовье. Потом спустила с пациента простынь, к большому облегчению Алексея только до пояса, и принялась ощупывать теплыми, дружелюбными руками, изредка посматривая на стойку с приборами и, негромко диктовать в телефон результаты на 'тарабарском' медицинском языке.

— А я... Я давно в госпитале? Что со мной произошло? — окрепшим голосом произнес Алексей.

Взгляд врача на миг застыл, посмотрела на пациента внимательно. Отвела взгляд.

— А ты, голубчик, уже месяц лежишь в госпитале, еле выходили, — ответила с небольшой заминкой, не переставая осматривать Алексея, — Осколок в сердце — это не шутки. Так что ты везунчик! Если бы не автоматическая аптечка... Нда... В самый последний момент за тобой прилетели. Но сейчас все хорошо, тебе пересадили новое сердце — скоро танцевать сможешь!

Значит вот почему грудь болит. Целый месяц... Надо же!

— А мама, мама знает, что я здесь?

— Она каждый день как на работу прибегает, — врач по-доброму усмехнулась и посмотрела в мутно-голубые глаза Алексея. — Жди, вечером непременно будет! Я сейчас эсэмеску ей брошу, что ты очнулся.

Он тихонько выпустил воздух меж зубов и немного помолчал, переваривая услышанное. На мгновенье стало до слез жалко себя, но тут же подавил недостойное мужчины чувство. 'Стоп, а где Машера?' — подумал Алексей. Ему показалось, что произошло что-то непоправимое, просто он еще не вспомнил это. Это понимание какой-то особой, тяжелой тоской легло на сердце.

— А Машера, Юрка где? — произнес глухо, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Женщина замерла, взгляд вильнул в сторону. Тягостное молчание затягивалось. Несколько мгновений Алексей пытался поймать взгляд, и тут вспомнил все. Как лучший друг грудью прикрыл от пули, как умирал на его руках, как Алексей пытался и не смог помочь.

Лицо побледнело, отчаянно заныла под бинтами грудь. Во взгляде — отчаяние и боль.

Доктор наклонилась над ложем и внимательно посмотрела в исказившееся лицо Алексея.

— Да ты никак помирать мне собрался? Не для того тебя с того света вытащили! — произнесла негодующе, из кармана появился карманный инъектор, что-то подкрутила в нем и прикоснулась к руке Алексея. Едва заметно кольнуло, спустя несколько секунд мир поплыл, веки потяжелели, и он плавно соскользнул в сон.

Когда проснулся, он чувствовал себя гораздо лучше. Яркий свет лился из окна, освещая палату, похоже уже полдень. Из коридора донесло трель звонка. Через минуту дверь открылась, зашла давешняя врач. На этот раз она выглядела тихой и молчаливой. Вытащив медицинский сканер, осмотрела больного и заявила, мол, все хорошо. Отдыхай пока. Включила на прощание головизор, сунула в руки пульт управления и назвала пароль голосового управления: Видеоглаз. Умчалась.

Ну и хорошо, что ушла — он не хотел никого видеть. Он отключил надоедливый головизор — не до него! Пульт лег на тумбочку. Алексей сухими глазами, которые не могли плакать, смотрел в белоснежный потолок. Горестно усмехнулся, грудь почти не болела и не мешала вспоминать. Им было лет по семь, когда мальчишки на спор сбежали тайком от Учителя в тропический парк. А телефоны оставили — чтобы не вычислили. Алексей подвернул ногу, Машера, чертыхался, пыхтел, но тащил его на себе почти километр до входа. Он вспоминал поход по Тиадаркералу и как бились под стенами города клана Тайрако с гвардией Высших... А потом, несмотря на все старания не вспоминать... перед глазами возникло серое, заострившееся лицо Юрки и полузакрытые, мертвые глаза. И... дыра в груди. Широкая как кулак. Он физически, до дурноты почувствовал тяжелый запах крови. И вдруг понял — Машеры больше нет. Рассудком понимал и раньше, но сердце отказывалось принять, что никогда не увидит его. Он был даже не другом — братом. И теперь его не стало.

— Зачем? — Прошептал и повторил: — зачем? Почему он? Боже, зачем это? Что я сделал неправильного, что ты забрал его, а не меня?

Плечи задергались, странные корчи потрясали тело, он не сразу сообразил, что плачет, дергая головой, без слез, беззвучно, плачет по Машере, по всем погибшим на этой ненужной никому войне...

Был уже вечер, когда Алексей услышал суматошный топот каблучков, дверь отлетела к стене. Мамуля ворвалась в палату словно всепобеждающий вихрь; впереди летел сладкий аромат до боли родных и знакомых духов, остановилась у кровати, нервно стискивая руки и глядя на сына наполненными слезами глазами.

Слабая улыбка тронула жесткие губы Алексея.

'Очнулся... И слава богу!' Склонилась над ложем. Мягкие губы торопливо ткнулись в шершавую, небритую щеку. На тумбочку лег пузатый пакет, из которого выглядывали наливные яблоки, желтые груши и еще какие-то фрукты. Присела на стул рядом с койкой.

Взгляд, переполненный материнской любовью и тревогой, раз, за разом останавливался на выглядывавших из-под простыни бинтах на груди. Взгляд, глаза. не подходили к лицу. Лицо бледное и заострившееся, несмотря на седую прядь в густом чубе, все еще юное, а вот во взгляде угадывался опыт человека, заглянувшего смерти в глаза и понявшего цену жизни. Ушла беззаботность, смешливость по любому поводу... Появилась серьезность, свойственна мужчинам, готовым отвечать за собственные поступки по самым высоким счетам. Детство, минуя юность, перешло в зрелость. Но глаза уже наполнились живым и таким знакомым пронзительно-синим блеском.

— Алешенька! Как ты меня, сыночек, перепугал! Как себя чувствуешь, где болит? Где-нибудь болит? А может что-нибудь принести? Вкусненькое? Ну не молчи родненький! А хочешь я завтра испеку твой любимый сметанник?

— Мам... ну не начинай! — нахмурился Алексей, — Все у меня есть, ничего не надо. Хотя... — бледные губы дрогнули в намеке на улыбку, — Твой сметанник было бы неплохо.

— Все, все! Не буду! Не буду! — женщина махнула руками, — а сметанник принесу. Завтра же!

Поправила сыну простынь. С беспокойством вгляделась в пронзительно-синие глаза сына.

— Ты не сказал, как себя чувствуешь? — голос и лицо ее выражали неподдельную тревогу.

Алексей нервно хохотнул, грудь прострелила вспышка боли, едва не вскрикнул.

— Все хорошо мамуль, — произнес хрипло, когда боль ушла.

— Не правда... — медленно покачала головой мать, не отрывая тревожный взгляд от сына.

— Нет, правда!

— Что ничего не болит, врешь, конечно... Прямо как твой отец!

— Ну, вот видишь, мамуля, ты все понимаешь, — одними кончиками губ улыбнулся сын.

В уголке глаза женщины внезапно нависла слезинка; жалко дрогнули губы. Отвернулась, тщательно промокнула глаза вытащенным из сумочки платком.

— Мам, — Алексей запнулся и глухо закончил — Машера погиб! Погиб, спасая меня... — осекся. Сглотнул и повернул голову к окну.

Мать развернулась, на мгновение растерянно замерев, отвела взгляд:

— Тебе рассказали? — произнесла глухо. В голосе мелькнула тревога.

— Я вспомнил все сам, — Алексей повернулся и требовательно посмотрел самому родному человеку в полные боли глаза, — Он погиб, а я...я уцелел! Он отдал жизнь за меня! Как мне жить теперь!?

Женщина ахнула.

— Не смей так говорить! — произнесла горячо, глаза вновь набухли слезами, — Ты ни в чем не виноват, будь ты на его месте ты поступил бы так же! Ведь правда?

Алексей едва заметно кивнул.

— Ой, — мать хлопнула ладонью себе по губам, — Ой! Что я говорю! Дура старая! Разве можно такое говорить! Что теперь поделаешь, сыночек, жизнь продолжается. Продолжается несмотря на потери! Думаешь мне было легко, когда погиб твой отец?

Только сейчас Алексей понял, что изменилось в облике самой родной женщины. Губы накрашены, на глазах неяркий макияж. Раньше она никогда не красилась. Говорила — не для кого, а она и так красивая. Удивленно посмотрел на мать, но спросить с чем это связано, не решился.

Она еще долго убеждала, что Алексей ни в чем не виноват, да и не считал он себя по большому счету виновным и дал перевести разговор на другие темы — подальше от гибели Машеры. Как дела у родственников и знакомых, кто передает приветы, какой самодур ее начальник и как все женщины дружно осуждают его. Алексей слушал с детства знакомый голос, особо не пытаясь понять, о чем мать рассказывает. 'Как хорошо, наконец-то дома, ну почти дома'. Потом пришла врач и объявила, что больной устал. Мать жалобно вздохнула, но увидев, что доктор непреклонна, наклонилась и поцеловала сына в запавшую и колючую щеку. Брякнула, закрываясь дверь, каблучки торопливо простучали по коридору. Алексей откинулся на подушку и прикрыл веки, устал.

Ранним утром, едва первые лучи осеннего солнца робко заглянули в окно и, шаловливо побежали по лицу, Алексей проснулся. Накрылся одеялом с головой и закрыл глаза, но настырный луч просвечивал сквозь тонкую материю. Не заснуть, понял он. Из-за двери слышны тихие женские голоса, гремели чем-то. Душевная боль ушла, вернее не совсем исчезла, а спряталась в дальний угол подсознания. Вот только забыть ее не получится и с ней придется как-то научиться жить. А жить необходимо, мужчина обязан стойко переносить утраты, а не истерить! Так учили Учителя и так он считал — должен поступать человек, если, конечно, он достоин этого высокого звания.

Что хоть произошло на 'Ковчеге' и в мире пока валялся в коме?' Алексей оглянулся по сторонам, дистанционник по-прежнему лежал на тумбочке, но тянуться к нему было лень.

— Видеоглаз! Доступ к сети 'Ковчега', русский язык.

— Выполнено, — прошелестел бесплотный голос. Беззвучно раскрылся куб головизора, зачернели строки новостных, развлекательных и обучающих страниц.

Он узнал, что чертовы 'ревнители', из-за которых они поссорились с Настей, совсем 'берега потеряли'. Попытались силой захватить власть на 'Ковчеге', но против них выступил весь экипаж. Побочным результатом путча стало возрождение Ордена будущего. А путчистов судил орденский суд. Он видел истерику и слезы Троцкого, но это не были слезы раскаяния — это были слезы ненависти к миру, к судьбе, не давшей ему подмять окружающих под себя. Большую часть, в том числе его, приговорили к полному или частичному стиранию личности — памяти и черт характера. Суровый приговор путчистам оставил Алексея равнодушным, а легализация Ордена обрадовала. С этим он соглашался на сто процентов!