Но сегодня покоя не было. Строго прикрикнув, Джелайна подняла ему руки и стала снимать рубашку, собираясь, видимо, обтереть его губкой. И тут же она вскрикнула снова, но по-другому — со страхом.
— Танбик! Танбик! — пронзительно завопила она. — Идите сюда!
Знахарь прибежал сразу, гулко топая по половицам. Слегка придя в себя от поднявшейся суматохи, Бенвор разлепил немного поджившие глаза. Танбик стоял в паре шагов от кровати и с ужасом смотрел на что-то под приподнятой рубашкой.
— Это бубоны, миледи, — выдавил он. — Чума.
Олквин снова провалился в душную темноту.
Ни Танбик, ни Даина, ни Хоркан теперь не появлялись. Одна Джелайна, осунувшаяся и бледная, несла бессменный караул у его постели. Бенвор цеплялся за ее усталый голос, как за последнюю соломинку.
— Если бы я точно знала, что можно обменять у смерти свою жизнь на твою, я бы сделала это, не задумываясь. Господи, если бы я знала хоть одну молитву... Я бы молилась, как могла, но имею ли я на это право — я, отнявшая столько жизней? Могу ли я выпросить у смерти тебя?
Казалось, хуже быть уже не может. Долгое забытье давно стало предпочтительнее коротких и мучительных периодов сознания. Начались галлюцинации, и Бенвор как-то услышал ласковый шепот:
— Мальчик мой... Мой любимый мальчик...
Неясная женская фигура, кого-то удивительно напоминающая... Олквин внезапно узнал ее — и уже не понимал, сон это или явь. Мать склонилась над ним, невыразимо прекрасная, какой он ее никогда не помнил. Глаза цвета солнечной морской глубины были полны неземной печали и нежности. Потом ее туманный образ стал выцветать, пока окончательно не поблек, превратившись в бесплотное облако. Она снова оставила его. Бенвору захотелось заплакать, как в детстве. Чуда не произошло. Призраки не возвращаются в мир живых.
В горячечном мареве призрачный силуэт то и дело перемещался, пока снова не приблизился. Теперь в нем не было стольких красок. Единственный в этом мире реальный призрак касался лба Бенвора холодной невесомой рукой и скорбно смотрел на него прозрачными глазами, полными сверкающих слез. Призрачный шепот, переходящий в тихие рыдания, казался почти потусторонним.
— Только не умирай, — доносилось сквозь вязкий туман. — Не оставляй меня одну, умоляю, держись.
Очнувшись от холода и невозможности пошевелиться, Олквин увидел, как Джелайна тщательно прокаливает над свечой лезвие тонкого ножа.
— Прости меня, — сказала она, заметив, что юноша открыл глаза. — Я пробовала избавить тебя от лишних страданий, но как раз над нужной точкой вырос бубон, значит, придется прямо так. Прости.
Бенвор почувствовал, что раздет и крепко привязан, а в зубах что-то зажато. Он еще не успел ничего понять, как Джелайна отставила свечу и наклонилась.
Вся боль до этого, вместе взятая, не шла ни в какое сравнение с укусом раскаленного жала, впившегося там, где раньше и тронуть было нельзя. Бенвор рванулся, выгибаясь дугой, но веревки держали крепко. Сил на крик уже не было, или он просто сорвал голос. И спасительное беспамятство, как назло, не приходило, а Джелайна безжалостно повторяла ту же пытку снова и снова, каждый раз в другом месте. Казалось, это не кончится никогда, и юноша смутно помнил, что когда боль, наконец, стала переносимой, и его развязали, он проклинал Джелайну последними словами, гнал ее прочь от себя, велел убираться ко всем чертям и дать ему спокойно сдохнуть. В ту минуту Бенвор ее почти ненавидел. Уже проваливаясь в темноту, он слышал, как женщина тихо плачет.
— Мальчик мой любимый, только живи! Мне ничего не надо, лишь бы ты снова открыл глаза и стал прежним.
Оставляя яркие черные следы на первом снегу, двое всадников приблизились к выставленным прямо на дорогу соломенным вешкам. Рядом, чуть припорошенные белым, темнели старые, брошенные кострища.
— Что это такое? — недоуменно кивнул на вешки молодой солдат. Тот, что постарше, нахмурился, припоминая. Потом выругался и торопливо развернул коня.
— Давай назад. Нельзя дальше, — и припустил вскачь. Догнав его, молодой окликнул:
— Зачем это стоит? Что там?
— Черная смерть! — не оглядываясь, рявкнул тот. — Чума! Скорее!
Через пару часов у вешек появился кутающийся в волчий мех Платусс.
— Ну все, — довольно протянул он, увидев свежие следы. — Молва теперь пойдет. Половину зимы к нам точно не сунутся.
Повернувшись, он зашаркал по дороге в противоположную сторону, по-стариковски бормоча себе под нос.
Сияющие пылинки невесомо танцевали в узкой солнечной полоске. Луч касался кончика носа Бенвора, и юноша невольно задержал дыхание, потом чуть фыркнул. Пылинки перемешались, закружились быстрее, но никуда не делись. Наоборот, их будто прибыло. Оконная рама скрипнула от легкого сквозняка и приоткрылась шире, впуская больше солнца. Свежий морозный воздух растекался в душной комнате, принося с собой знакомые звуки с улицы.
Солнце, пыль, холодок, голоса... До Бенвора вдруг дошло, что у него наконец-то появилось хоть что-то, помимо боли и беспамятства. Не веря в это до конца, он осторожно пошевелился. Нет, боль не ушла окончательно, она все еще жила повсюду, но было и другое — свербящие раны, затекшая спина, тупой шум в голове и разламывающая слабость. Попробовав двинуть рукой, Олквин потревожил присохшую в подмышке повязку и резко втянул воздух сквозь зубы.
Рядом зашуршало, и в поле зрения появилась голова Джелайны — взлохмаченная, с отпечатком рукавного шва на щеке, с ввалившимися, красными глазами и глубокими тенями под ними. Женщина ахнула, приложила руку к его лицу — на этот раз теплую — и разрыдалась, уткнувшись лицом в скомканное одеяло. Золотые пылинки кружились и садились ей на волосы, расплывались у Бенвора перед глазами в сверкающей солнечной реке.
— Раз идет на поправку — значит, больше не заразный, — заявил Танбик, входя в комнату.
— Все равно, — идя следом, устало возражала Джелайна, видимо, продолжая какой-то спор. — Надо еще все это сжечь, и это, и вымыть, и полы кипятком ошпарить...
— Сегодня же все будет сделано, миледи. А вам поспать надо. И так надоело, небось?
— Еще как, — скривилась она. — Но вам нельзя ничего трогать. Я соберу все вещи в мешок...
— Потом соберете, а Тиви вынесет и сожжет.
— И закопает, — настырно добавила женщина.
— И закопает, — вздохнув, согласился Танбик. — Да не буду, не буду я ничего трогать! Идите уже, вас ноги не держат.
— Да, док, — вяло усмехнулась Джелайна и исчезла из виду. Знахарь поклонился проснувшемуся Бенвору.
— Слава Богу, милорд, вы живы и выздоравливаете! А я уж, признаться, и вовсе отчаялся. Ехал спасать отравленного, а оно вон как вышло...
— Танбик, — тихо позвал Бенвор, обрывая торопливую радостную речь. — Который день я здесь?
— Одиннадцатый, — ответил знахарь, пододвигая низкую скамеечку. — Ну, теперь уже точно все позади.
— Кто еще заболел?
— Никто.
— Никто? — переспросил Олквин, решив, что ослышался.
— Леди Анерстрим сама за вами ходила, никого больше не подпускала. Когда нашли бубоны, она тем, кто вас трогал, велела в отдельном доме поселиться и ни с кем не видеться. А отсюда выгнала всех, еду и воду ей под дверью оставляли. Мы за нее боялись очень, каждый день стучали — жива ли еще, не слегла ли? Ругала она нас, гоняла — мне, говорит, зараза не страшна. И ведь правда, Бог охранил. Воистину, дела благие...
— Танбик, — снова перебил Бенвор, запинаясь. — Она что... одна меня выхаживала?
Знахарь закивал, поняв причину его смущения.
— Да, милорд, все одна. И таскала вас, и мыла, и горшки выносила. Да вы не переживайте так. Болезнь есть болезнь. А женщины — они это еще лучше нас понимают. Кто, кроме них, младенцев растит, да стариков дохаживает? Обычное дело.
Бенвор был в ужасе. Черт, да плевать, кто бы там ни был. Но только не Джелайна! Кажется, именно в таких случаях говорят "провалиться бы сквозь землю"? Юноша не представлял, как теперь посмотрит ей в глаза.
— Я ей вдобавок такого наговорил... — выдавил он.
— Бывает, — успокаивал Танбик. — Хворающие порой хуже детей малых. Не бросила ведь, не ушла?
Знахарь осторожно, не касаясь, осмотрел те раны Бенвора, что были без повязок.
— Эти заживут быстро. Под мышками — те большие, еще мокнут. Я трогать не буду, а то леди меня за это живьем съест, — усмехнулся он. — А ведь и правда выходит, что бубоны надо прокалывать. Я давно уже об этом лечении слышал, да только кто осмелится выдавливать такую заразу своими руками? Это ж смерть верная.
— Из Норвунда вестей нет? — пытаясь отвлечься от своего стыда хоть этим, спросил Бенвор.
— Ниоткуда нет, милорд. Дороги мы перегородили, вешки везде понаставили, костры дымные жгли. Вся округа думает, что в Сентине черный мор свирепствует.
Олквин утомленно прикрыл глаза. Угроза чумы будет держать всех на расстоянии еще несколько недель. Если повезет — то до самой весны. Можно спокойно выздоравливать, не боясь, что вот-вот заявится стража принца. Беспокоила судьба Ланайона, но о ней можно разузнать в ближайшие дни.
Когда Олквин открыл глаза в следующий раз, рядом сидела Даина. Комната немного изменилась — исчезли все занавески, все было отмыто до блеска и пахло распаренным деревом. Но в солнечном луче по-прежнему плясали веселые пылинки, и юноша обрадовался им, как старым знакомым.
Даина уговаривала его поесть. Отказавшись, Бенвор только вволю напился и спросил:
— Где Джелайна?
— Спит, милорд, — поклонилась экономка и нерешительно переступила на месте. — Разбудить ее?
— Не надо, — качнул головой Бенвор и тут же снова уснул. Проснулся зверски голодным, и обрадованная Даина захлопотала возле него. Уморившись так, будто не жевал, а таскал тяжести, Олквин снова провалился в сон.
Проснувшись уже поздним утром следующего дня, он первым делом справился о Джелайне у клевавшего носом Платусса. Тот встрепенулся, оглянулся на дверь и опустил глаза.
— Она что, до сих пор отсыпается? — удивился Бенвор. — Сколько же времени прошло?
Управляющий поежился.
— Что с ней? — встревожился юноша. Его вдруг обожгла нелепая и жуткая мысль: — Она все-таки заболела?
— Нет-нет, милорд, что вы? — торопливо отозвался Платусс. — Леди по-прежнему здорова, — старик помялся и выпалил: — Она уехала.
— Как уехала?! — Бенвор даже приподнялся, не обращая внимания на боль и головокружение. — Куда?!
— Не знаю, милорд. Еще засветло собралась, оделась в свое, черное... Взяла лошадь и ускакала.
Олквин без сил повалился на кровать. В комнату заглянул Хоркан.
— Спит? — шепотом спросил он и, заметив, что капитан проснулся, поприветствовал его вслух.
— Куда поехала Джелайна? — тут же напустился на него Бенвор.
— Леди не сказала, — нахмурился Тиви. — Упомянула, что надо отдать должок одной скотине, — и вопросительно уставился на Олквина.
— О, Господи... — похолодев, пробормотал капитан. — Только не это!
Он рванулся с кровати, попытался встать, но пол поплыл под ногами.
— А ты куда собрался? — возмутился Хоркан, подхватывая его и водворяя обратно.
— Почему не остановил ее?! — вцепившись в друга, гневно воскликнул Бенвор.
— Мне-то откуда знать? — хмыкнул Тиви. — Конюх было заикнулся, что не даст ей лошадь без твоего разрешения, так леди без лишних слов съездила ему так, что тот дверь собой вынес, и взяла сама. Остальные потом шарахались в стороны, стоило ей только глянуть. Ее даже чума не берет, куда уж людям.
— Она опять поехала в Анклау, — с отчаянием объяснил Олквин. — Наверное, мстить Виркену.
— Бог с тобой, этот давно мертв. Леди говорит, его сердце содрогалось целую минуту — так он хотел жить. Говорит, хотела прихватить тебе в качестве сувенира, да нести было несподручно.
Хоркан славился пристрастием к черному юмору, и любил присочинять всякие неаппетитные подробности. Но сейчас Бенвор понял, что друг действительно повторяет слова Джелайны.
— Вспоминай, кто еще тебе задолжал? — ухмыльнулся Тиви. — Колдун, король... Одилла...
— Совсем сдурел? — возмутился Бенвор. Хоркан враз посерьезнел и сел рядом.
— Знаешь, в тот день я чего только не передумал. Воллан ни секунды не верил, что какая-то ученая дамочка выведет вас в одиночку, — он сделал паузу, подбирая слова. — Это все казалось глупой выдумкой — яма, тоннель... Мы ждали, что леди вот-вот вернется ни с чем, а то и побитая, и уже планировали, что будем делать дальше. А появился твой брат — мокрый, задубевший... И я понял, что уж тебя-то она вытащит обязательно. Стены снесет, по трупам пройдет, но вытащит.
Тиви наклонился вперед, пристально вглядываясь в лицо капитана.
— Кто она такая? — вполголоса поинтересовался он. — Она ведь не просто путешественница, верно?
Бенвор покосился на Платусса, безмолвным изваянием застывшего у дверей.
— Ланайон слегка заговаривался, — тихо добавил Хоркан. — Но, по-моему, там все было правдой.
— Кем бы она ни была — это не имеет значения, ясно? — отрезал Олквин, ложась и отворачиваясь. — Когда вернется, сразу позови ее ко мне.
Тиви еще немного посидел и ушел.
Бенвор думал, что тревога не даст ему покоя, но слабость взяла верх, и он опять уснул. А потом осталось только напряженное ожидание. В город Джелайна вряд ли сунется, а Сэмплен должен стоять почти пустым. Может, дойдет до границы, одумается и вернется?
И все же подспудная мысль изводила его снова и снова: если Джелайна так жестоко расправилась с Виркеном лишь за то, что тот был угрозой для Бенвора, во что выльется ее ненависть к Риймонсу, намеренно обрекавшего юношу на мучительную смерть? И не только его одного. Олквин не сомневался, что его не получилось бы изолировать, если бы вместо Сентина они вернулись в Норвунд. Болезни и без того были редкими гостями в их замке, а уж такое... Усердные слуги вертелись бы рядом день и ночь, Ланайон пригласил бы лучших столичных лекарей, Веанрис нашла бы пяток опытных сиделок, ни на минуту не спускающих с него глаз, следом потянулись бы с визитами обеспокоенные друзья и знакомые. А к тому времени, как кто-нибудь заметил бы бубоны, заразиться успели бы десятки людей. И это — если бы капитан оставался в Олквинау, а ведь Майрон действительно был способен обвинить выживших в измене, и Ланайона с Бенвором могли забрать в дворцовую тюрьму, таскать на допросы, возможно, даже к самому принцу. Риймонс просчитался лишь в одном, да и никто бы не смог предугадать, что якобы отравленного капитана вместо благоустроенного родового замка отвезут в захолустный феод на отшибе королевства. Очевидно, Джелайна тоже поняла гнусный замысел колдуна, и ей наверняка не доставляло радости осознание того, что она могла остаться одной из очень немногих выживших среди объятой чумой столицы. Бенвор не строил иллюзий по поводу возможного благородства мотивов Джелайны, ее беспокойства о судьбах этого мира... Высокие идеалы имели значение лишь в родной реальности. Здесь она считала нужным вмешиваться лишь тогда, когда напрямую затрагивались ее личные интересы. Удайся Риймонсу задуманное — это испортило бы ей жизнь при любом раскладе.
