Неживая вода

Позади, будто созревшие чирьи, лопались стеклянные колбы, истекали маслянистым гноем, и пламя тотчас охватывало их, вылизывая шкуры застывших чудовищ.

Игнат протиснулся сквозь ржавую дверь, подле которой они с Эрнестом нашли скелет с раздробленной шеей. В спешке парень наподдал кости, и они раскатились в стороны. Маузер валялся там же, где его бросил Эрнест. А вот и знакомая ржавая решетка.

Игнат нырнул в открытую глотку воздуховода, ухватился за металлические скобы — пальцы не гнулись, дрожали от напряжения, но он все же сумел подтянуться на руках и принялся ползти вверх, поскуливая от усталости и страха. Подъем шел куда тяжелее, к тому же ружье тянуло вниз, а обернутый вокруг головы тулуп съехал и держался лишь на завязанных вокруг шеи рукавах. В горле страшно саднило — не то от дыма, не то от химической жидкости, попавшей в рот. Игнат сдерживался изо всех сил, понимая, что, закашлявшись, потеряет драгоценные минуты, и тогда огненная смерть настигнет его. Ноздри снова защекотало от дыма — предвестника наступающей стихии. Задрав голову, Игнат пытался разглядеть спасительный свет, но наверху царила только пустота и тьма. В кармане тулупа, должно быть, еще лежал фонарик, да его не достать. Поэтому, когда Игнат ударился макушкой о потолок, он даже не обратил внимания на боль, а только счастливо вздохнул.

— Спасен!

И вывалился из воздуховода на бетонный пол, усеянный щепками и трухой.

Снизу полыхнуло заревом. Еще не осознавая толком, что делает, Игнат нашарил решетку люка и принялся вставлять в выломанные пазы. Сквозь нее Игнат видел, как вспучивается и наливается огненной кровью гигантский волдырь — внутри него жидко перетекали черные и оранжевые узоры. Потом волдырь лопнул. Развернулась и устремилась ввысь струя пламени, омывая черные стенки тоннеля. Игнат отпрянул от воздуховода, ощущая, как жаром опалило его ладони. Решетка в руках мигом нагрелась, но он все-таки успел поставить ее в пазы и привалил для надежности деревянным ящиком, прежде чем серпантинный язык пламени достиг края.

С голодным ревом огонь лизнул вставшую на пути преграду, и заскулил обиженно, заметался в черной плавящейся глотке тоннеля. А Игнат привалился к стене плечом и засмеялся победно и радостно. Но тут же захлебнулся, закашлялся. И кашлял долго, надрывно, сгибаясь пополам, сплевывая под ноги желчь и пропитанную химикатами розоватую слюну.

"Кровь", — холодея, подумал Игнат и прижал к груди руки, пытаясь справиться со спазмами.

Голова была наполнена багровым туманом. Ноги гудели. Сердце колотилось в груди. А огонь ревел и бесновался в воздуховоде, и раскалившаяся докрасна решетка вибрировала под напором стихии.

Игнат стащил тулуп. Путаясь в рукавах, все-таки сумел просунуть в них ослабевшие руки. Ружье перекинул на плечо. Нашарил в кармане фонарик — луч проредил кровавый сумрак. Опираясь о стену, парень побрел прочь, машинально выхватывая из памяти зацепки: вот сваленные грудой клетки, вот обрушенная балка, вот комната с разломанным телефоном. Как давно проходил он здесь? Ведь только сегодня, а казалось — много дней назад. И теперь возвращается один: в кармане — эликсир жизни, а на руках — чужая кровь.

Игнат преодолел лишь половину пути, как сзади что-то громыхнуло, будто взорвались бочки с горючим.

"Это вылетела решетка воздуховода", — понял Игнат, но вместо того, чтобы прибавить шаг, остановился.

Низкий гул наполнил коридоры и начал расти и шириться. От него завибрировали стены, и Игнат ухватился рукой за притолоку двери. Под ногами закачался пол, начал трескаться и осыпаться, и в образовавшемся разломе медно блеснул панцирь чего-то исполинского, живого, чего никогда не видел мир, а увидел только он, Игнат. Подземное чудовище, вкусившее человеческой крови. Бог тайны и смерти, чей образ использовали ученые военного комплекса "Форсса".

Игнат до крови прикусил губу, зажмурился. Открыл глаза — видение пропало. Зато вместо него воздух разорвал густой и пронзительный вой сирены.

Закрыв ладонями уши, Игнат собрал последние силы и бросился вперед, уверенный, что пожар перекинулся и сюда, на верхний ярус, и катится по пятам, как огненная волна. Древнее божество проснулось и требовало насыщения. И одной жертвы было недостаточно.

Фонарик светил совсем тускло, но на потолке Игнат видел оранжевые отблески огня, и это придавало ему сил. Ног он уже не чувствовал — они несли его сами, и бегом выдуло все мысли, оставив только одну: спастись, выжить.

Вот и брошенная у стены палатка. Вот и лестница наверх.

Игнат зажал фонарик в зубах, ухватился за ржавые скобы. Они слегка прогнулись под его весом, и он удивился, почему не замечал этого раньше.

"Что, если сорвусь?"

Перебирая одеревеневшими руками, Игнат начал восхождение — уже второе за истекшие часы. Сирена надрывалась, отдавалась эхом от пустых стен, и казалось — это огненная птица воет, требуя пищи, причитающейся ей по праву настолько древнему, что не помнила его ни бабка Стеша, ни чистильщик Феофил, а помнила одна только навь. Право вкусить человеческую кровь.

В первый раз божество проснулось столетие назад. Тогда оно собрало хорошую жатву, и выпустила в мир своих подданных — голодную саранчу, монстров из бездны. И кто-то — чистильщики или тот, кто знал об этом месте гораздо больше прочих, — запечатал тайну, и всех спящих в колбах чудовищ, и скелеты погибших людей, и дневник с такими страшными, но верными словами...

А теперь бог пробудился снова. И, в гневе своем и голоде, пожрал доказательства нечистых дел, что творились когда-то на этой земле. И пустился в погоню за ним, Игнатом, потому что "...положенное Господом от сотворения мира — должно остаться для человека тайной".

Игнат вздрогнул, задрал голову. В тусклом свете фонарика масляными разводами поблескивала крышка люка. К горлу снова подступила тошнота, когда он понял, что эти разводы — не просто просочившаяся сверху талая вода, а вода мертвая. Та, в которой плавали спящие чудовища. Та, которая была запечатана в капсуле и лежала теперь в его собственном кармане.

Одной рукой цепляясь за скобу, другую он поднял кверху и толкнул люк. Пальцы скользнули по осклизлой заледенелой поверхности. Ничего. Огненная смерть разворачивала внизу исполинские крылья. Выла, надрываясь, сирена.

Игнат толкнул снова. И снова ничего.

Его затрясло. В отчаянии Игнат подсветил фонариком, который теперь горел настолько тускло, что его белесого пятна хватало лишь на то, чтобы разглядеть что-либо на расстоянии ладони. Но даже в этом мутном свете Игнат умудрился разглядеть рычаг, который торчал сбоку от люка и напоминал обломанный корень. Еще не веря своей удаче и боясь спугнуть ее, Игнат протянул руку и толкнул его в сторону. Рычаг поддался не сразу. Заскрипели, проворачиваясь, ржавые шестеренки. Крышка люка лязгнула, громыхнула и, наконец, откинулась на пружинах, как крышка табакерки. В груди Игната похолодело, а с обветренных губ сорвался хриплый стон, потому что в проеме он не увидел долгожданного света, а только тьму.

"Я ошибся! — промелькнула пугающая мысль. — Это не тот коридор, и не тот люк, а я все еще в подземелье, и за мной по пятам идет древнее божество огня и смерти, и я погибну так же, как Эрнест..."

Паника захлестнула с головой. Дыхание перехватило, грудь снова свело спазмом. Но, подтянувшись на руках, Игнат все-таки высунулся из люка по пояс и ощутил под ладонями мерзлую траву и наледь. Неподалеку торчала кривая березка, а над головой проплывали низкие облака — над землей текла весенняя ночь.

Игнат повалился на землю, хватая ртом морозный воздух. В груди по-прежнему саднило, горло сводило судорогой, ни ног, ни рук он больше не чувствовал. Но зато был спасен. Спасен!

Из последних сил захлопнув люк, Игнат пополз прочь от страшного места, помогая локтями и волоча онемевшие ноги. Показалось, что-то ударило снизу. Земля поплыла и закачалась. Но выпущенная на волю сила не могла пробить толстый слой железа и бетона, и осталась бесноваться внизу, воя от голода и безысходной тоски, пока не пожрет самое себя и не застынет грудой оплавленного стекла и железа.

Тогда Игнат упал лицом в снег. Роговицу обожгло набухающими слезами, но заплакать он так и не смог. Вместо этого из горла вырвался сухой, хриплый, лающий звук.

Игнат снова начал смеяться.

2.

В Шуранские земли наконец-то пришла оттепель.

Истончился и покрылся ноздреватыми метинами талый ледок, деревья сбросили снежные шапки и стояли черные и голые, склоняя к земле набрякшие влагой ветки. С утра часто поднимался туман и молочной рекой медленно тек над болотами. Воздух был сырым и тяжелым. Глотая его, Игнат каждый раз заходился кашлем. Под ребрами нещадно кололо, а дыхание было тяжелым и хриплым. Нехорошее дыхание. Больное. Но до того ли Игнату?

Весенний туман обволок сыростью голову, и она отяжелела, сидела на плечах, будто набитый влажным тряпьем куль. Тело задубело, стало ленивым и неповоротливым, как деревянная колода. Ноги Игнат передвигал с трудом, потому время от времени проваливался в рыхлый снег или черпал пимами стоячую воду болотца.

Игнат не забыл то, что случилось на заброшенной базе. Помнил он и пожар, и страшную смерть Эрнеста, и собственное бегство. Помнил, что за чудо нес в нагрудном кармане. Но все это подернулось пленкой равнодушия, стало неважным. А важно было только идти, переставляя деревянные ноги — шаг, другой, и еще один. Пока не кончатся силы. Но даже если они кончатся, Игнат верил, что его тело будет по инерции двигаться вперед, словно его вела древняя и злая сила. Та, которая возвращает к жизни мертвецов и умертвляет живые человеческие души.

Игнат не считал дни, не замечал ночей. Время перестало существовать для него. Когда от усталости подкашивались ноги, и Игнат падал в порыжевшую, тронутую заморозками траву, он сворачивался калачиком и засыпал, не ощущая холода, потому что изнутри его выжигало жаром болезни. Он просыпался от тяжелого грудного кашля, становившегося с каждым пробуждением все мучительнее. С губ все чаще падали розовые капли слюны, и остатком человечьего разума Игнат понимал — это совсем не хорошо. Это кровь выходит из воспаленных легких. Это простерла над ним свою серую десницу смерть. Но животная часть Игната смотрела на кровь остекленевшим взглядом, и не видела ничего. Не было ни мыслей, ни желаний, ни надежд. А была только одна жажда бесконечного движения. Да еще голод, терзающий Игнатово нутро.

Есть было нечего.

Последним патроном он подстрелил куницу. И выпотрошил ее, как мог, но шкуру снять не сумел. Огня тоже не было, и Игнат долго нес добычу с собой, пока голод окончательно не помутил его рассудок и не поставил перед выбором: ешь или умри. Зажмурившись и стараясь подавить рвотные позывы, Игнат съел ее сырой. И помнил, как взбунтовался его желудок. Привалившись горячим лбом к влажному, набухшему стволу сосны, Игнат крепко-накрепко прижал ладони ко рту, пытаясь унять спазмы. Справился.

А потом потянулись долгие голодные дни.

Когда резь в животе становилась невыносимой, Игнат срывал ольховые ветки и грыз их, представляя, что грызет терпкие лакричные палочки, которыми угощали его в приюте. Он зарос черной бородой и отощал настолько, что мог едва ли не дважды завернуться в тулуп, а пимы пришлось заново перевязать бечевой: ноги теперь выскакивали из них.

Может оттого, что Игнат напоминал мертвеца не только душой, но и телом, ни волки, ни другие лесные хищники не тревожили его. Не тревожила и местная нежить.

Однажды под утро Игнат проснулся не от нового приступа кашля, а от болотной вони. Подскочив, он увидел, что в нескольких шагах от него сидит болотница и пялится круглыми, ничего не выражающими глазами-плошками. Игнат судорожно подтянул к себе ружье, но вспомнил, что нет у него ни патронов, ни соли. Но болотница не думала нападать. Ее бесформенная фигура, составленная из комьев грязи и тины, стояла недвижно, как оплывшая свеча. То, что могло быть лицом, текло и менялось, как картинка в калейдоскопе: Игнат видел то морщинистое лицо бабки Стеши, то строгое Марьяны, то курносое Званкино. Не менялись только глаза — впалые, огромные, в пол-лица. Они, не мигая, таращились на Игната, и в темной глубине мерцали зеленоватые болотные огни.

— Сгинь, — одними губами прошептал Игнат. Он с трудом поднял одеревенелую руку, но пальцы не хотели складываться в двуперстие, молитвы не вспоминались. Болотница вздохнула, обдав Игната запахом протухшей мертвечины, скользнула в сторону и пропала в утреннем тумане. Там, где она сидела, остался жирный грязевой след.

А еще большая кость с остатками красного, свежего, истекающего соком мяса.

Некоторое время Игнат боялся пошевелиться. Только сердце колотилось в груди, да живот сводило голодной судорогой. Потом воровато огляделся, но лес хранил тишину. Не было ни гомона птиц, ни рыка проснувшегося зверя. Сырой туман по-прежнему стлался по земле, укрывая от посторонних глаз и след болотницы, и кость, и одинокого, измученного голодом человека.

Игнат сглотнул слюну и потянулся к добыче.

Он не спрашивал, чья это была кость, и очень надеялся, что медвежья или волчья. Ведь люди еще ни разу не встретились на пути. Но этот неожиданный подарок судьбы придал ему сил на весь оставшийся день. Шаг стал ровнее, тело больше не заваливалось назад, и хотя жар в груди не прекращался, идти стало куда веселее и легче. Игнат даже принялся мурлыкать песенку, но вскоре умолк, настолько неестественным показался собственный голос в обволакивающей лесной тишине.

"Миновал ли я Паучьи ворота?"

Он огляделся осмысленным взглядом, но не увидел ничего: туман скрадывал все предметы. Поэтому Игнат зашагал дальше, ориентируясь по мху на деревьях да по солнцу, блеклым пятном просвечивающим сквозь облачную завесу.

Игнат понял, что заблудился, когда в стороне плеснуло золотом — это отсвечивал вознесшийся к небу крест деревянной церквушки, выстроенной на расчищенном от леса холме. Но никакого поселения рядом не было, да и местность отличалась крайним запустением. Подойдя ближе, Игнат разглядел, что холм уже покрывает молодая поросль, возникшая на месте выкорчеванных деревьев, а между бетонными плитами дороги виднелась пожухлая трава — летом она, должно быть, идет в полный рост и скрывает некогда проложенную дорогу. Но уже то, что под ногами оказался бетон, а не земля, заставили Игнатово сердце стряхнуть наросший на него ледок безразличия и заколотиться взволнованно.

Здесь были люди. А, значит, дорога куда-нибудь да выведет.

Церковь выглядела необычно. По крайней мере, оказалась не похожей на ту, что осталась в родной Солони. Куполов не было. Вместо них ярусами нисходили двускатные крыши, украшенные головами драконов, и вся конструкция походила на многослойный пирог. Вот только — понял Игнат, — службы в ней не справлялись давно, и церковь щурилась на чужака заколоченными окнами, словно спрашивала: кто посмел потревожить покой? Человек или нежить?

Игнат подошел ближе. По черной деревянной двери шла резьба — искусное переплетение цветов и диковинных животных. Вместо ожидаемых святых часто повторялся мотив драконов с ощеренными пастями, из которых выбегали извилистые змеиные языки. Возле железной ручки Игнат заметил древние рунические знаки-обереги. И понял — перед ним стояла ставкирка, каркасная церковь, о которой однажды упоминал Эрнест.