Неживая вода

— Обещаю, — серьезно сказал Игнат.

Званка вздохнула и сама взяла его за руку.

— Тогда идем.

Сначала шли молча, поодаль друг от друга, думая каждый о своем. Игнат сорвал длинную ветку и ее концом очищал путь от опавшей хвои и листьев. Званка шла, украдкой посматривая на него, но когда Игнат встречался с ней взглядом, отворачивалась и делала вид, что сверяется с одними ей ведомыми приметами.

— Ты ведь не была на бучиле, — первым нарушил молчание Игнат.

Званка усмехнулась и на этот раз не стала врать.

— Не-а.

— А если заплутаем?

— Не. Батя мой говорил, здесь не заплутаешь. Тут егеря да охотники ходят, видишь, тропу проложили. Иди по ней да мимо оврага. Здесь недалеко.

Игнат промолчал. Тропа змеилась под ногами, шелестела хвойной чешуей. Званка остановилась, сердито ударила рукой по сухой ветке и сказала:

— Лес как лес! И что нас взрослые пугают?

— Егерь Мирон говорил, тут дикое зверье водится, — ответил Игнат. — А дед Ермола говорил, еще и мины с войны кое-где попадаются. Не наступить бы.

— Чушь! — Званка тряхнула косами. — Здесь же чистильщики прошли. За столько лет в земле ничего не останется, все погниет.

Игнат остановился, оглянулся. За спиной, со стороны деревни, сквозь сосны виднелась белая полоса выцветающего дня. А впереди, там, где должно быть Жуженьское бучило, медленно, но неотвратимо надвигался вечер. А вместе с ним надвигалось что-то еще...

— Может, не дошли они сюда, — предположил Игнат.

— Это еще почему? — удивилась Званка. — Кто их мог остановить-то?

— Нечисть.

Званка запрокинула голову и захохотала. Игнат нахмурился — но не потому, что обиделся. Звонкий девичий смех был неуместным среди первозданной тишины соснового бора. С веток снялась и полетела на север шумная воронья стая.

— Скажешь тоже! — отсмеявшись, протянула Званка. — Пойдем-ка дальше, а то и правда стемнеет. Не найдем мертвеглавца, так хоть грибов наберем. Смотри!

Она нагнулась и очистила от налипшей хвои шляпку большого позднего опенка.

— А вон еще один!

Званка расстегнула курточку до середины, подоткнула подол и, словно в мешок, спрятала за пазуху добычу. Подобрав сухую ветку, она пошла в сторону, расчищая дорогу и зорко вглядываясь под ноги. Игнат хотел пойти следом, но взгляд бывалого грибника выхватил целое семейство опят, только с другой стороны тропы.

"Идти по тропке мимо оврага, — подумал он. — Не заблужусь!"

Грибы были не ахти какие. Врала Званка, говоря, что у Жуженьского бучила растут они крупные да крепкие. Или просто так не везло Игнату — попадались ему раскрошенные и изъеденные червями, поэтому и улов был невелик. Время от времени Игнат оглядывался назад, выхватывая мелькающую то тут, то там знакомую курточку Званки.

"Не заблужусь, — повторял он себе. — И никого тут нет. Ни нечисти. Ни диких зверей, ни..."

Игнат запнулся и замер, так и не сорвав объеденный по краям опенок. Впереди, на склоне, присыпанная хвоей и землей, лежала туша мертвого животного. Сначала Игнат подумал, что это, наверное, одна из старых собак егеря Мирона. Но тут же различил копыта на черных высохших ногах.

"Кабан, — понял Игнат. — Видать, волки задрали".

Он осторожно подошел ближе. Кабан от природы был черным, как егерский сапог. Не такая уж редкость в здешних местах, только бабка Стеша говорила: "Увидеть черного вепря — к худу. За ним по пятам нечистая сила идет".

Игнат попятился. Хрустко выстрелила под ногой сухая ветка. Мальчик подпрыгнул от неожиданности, сердце заколотилось быстро-быстро, а налетевший ветер швырнул за ворот сухую хвою. Игнат растерянно оглянулся, рассчитывая увидеть позади фигуру Званки, но не увидел ничего. Только одинаковые сосновые стволы, только бег облаков над головою.

— Званка? — негромко позвал Игнат и прислушался.

Не было шороха опадающей листвы, ни гомона воронья — тишина установилась густая, пугающая.

— Званка! — во весь голос прокричал Игнат.

Эхо не отозвалось. Слово кануло в тишину, как в омут. На севере загустела и налилась гнилью вечерняя мгла. Теперь Игнат понял: он заблудился, он в лесу совершенно один, и скоро начнет темнеть, а позади лежит труп черного вепря, и только нечистый ведает, кто придет полакомиться им, когда ночь окончательно зальет чернилами лес.

Страх подтолкнул Игната в спину. Он со всех ног кинулся прочь — подальше от страшного места, от удушающей тишины, от запаха прелости и гнили. Грибы рассыпались по земле, но до них ли теперь? Слава Господу, не успел уйти далеко... Вот тропинка... а там овраг... А вот мелькнула и пропала за деревьями красная курточка Званки.

— Званка!

Игнат сбавил ход, чувствуя, как с каждым шагом легко и спокойно становится на душе. Не заблудился, не потерял. Вот она — стоит на откосе оврага, и в пшеничных косах поблескивает заколка-бабочка.

Она обернулась, и Игнат остановился окончательно. Лицо у Званки оказалось испуганным и строгим. И почему-то темным, будто осенняя тьма мазнула по щекам испачканной кистью.

— А я нашла мертвеглавца, — глухо сказала она.

Игнат облизал губы. Горло свело сухотой, и он только мог, что выдавить:

— Как?

— Смотри.

Она протянула руку, и Игнат увидел на ее запястье мертвеглавца. Это действительно был он — шириной почти в ладонь, грязно-серый, только что выползший из земли. Поверх панциря, словно оттиск на грязной бумаге, виднелись пятна, складывающиеся в рисунок человеческого черепа.

— А разве они осенью водятся? — спросил Игнат.

Но хотел, на деле, спросить совсем другое — а разве они действительно существуют? Это сказка, страшилка для детей. Никакого мертвеглавца в природе не было, так говорила бабка Стеша.

— Водятся, — тихо ответила Званка, глядя не на Игната, а вниз, на свою руку, по которой медленно полз гигантский жук. — Они в могилах водятся, Игнаш. Глубоко под землей. А там какая разница, осень ли, зима...

— Пойдем домой, Званка, — просяще сказал Игнат. — Я ведь обещал до бучила дойти и с тобой обратно вернуться. Пойдем, а?

Званка вздохнула тяжко, но вместо того, чтоб подойти к мальчику, отступила еще дальше, в овраг. Там уже вовсю клубилась мгла, грязно-серая, как панцирь мертвеглавца. Лицо Званки поблекло и треснуло ото лба до переносицы.

— Не могу я уйти, Игнаш, — невнятно проговорила она, словно рот был забит землей и травою. — Кто же будет кормить их тогда? — она повыше подняла руку, и Игнат с ужасом увидел, как пальцы ее почернели и ссохлись, как начала облетать плоть с серых Званкиных костей. — Едят они меня, Игнаша. Сколько лет едят, да никак не насытятся.

Из-под Званкиной косы выполз еще один жук и потащил за собой приставшую к лапке бумажную розу. Девочки отступила, и теперь оказалась скрыта по пояс. Комья земли и травы покатились на дно оврага, глухо застучали, как о гробовую крышку.

— А раз обещал, — едва ворочая мертвым языком, прошелестела Званка. — Так что ж на полпути остановился? — она ухмыльнулась, и трещина побежала вниз, расколола лицо надвое. — Эх, ты! Послушный да правильный! Сидеть бы тебе на печи да ждать, пока мертвеглавцы на останках Солони пируют. Думаешь, кто их привел-то?

Она начала смеяться тихо, хрипло, обидно. Черные губы треснули, в провале рта мелькнула и пропала сухая лапка жука.

— Кто? — холодея, спросил Игнат.

Званка поманила его высохшей рукой, подмигнула слепым глазом.

— Подойди — скажу.

Будто завороженный, Игнат шагнул к оврагу. Лицо тут же обдало вонью разложения и сырой земли.

— А ты, брат, сам подумай, — пробасила мертвячка голосом мужским и грубым, повторяя чужие, давно услышанные слова. — Раз в пять лет — срок не велик. Зато нам и детям нашим спокойнее будет. А эту соплячку все равно никто не хватится. Отец — пьянь подзаборная, мать — ни рыба, ни мясо. Ты подумай, брат Егор. Подумай, недолго нам думать осталось...

От вони закружилась голова. Игнат приоткрыл рот, пытаясь сделать вдох, наклонился над оврагом, и сухие пальцы мертвеца сжали его запястье. Игнат услышал хруст и шорох — это внутри Званки ворочались и грызли плоть огромные жуки. Он зажмурился, пытаясь справиться с тошнотой, подошвы поехали по склону оврага.

Тук-тук... тук-тук...

Застучали комья глины о каменистое дно.

Тук-тук... тук-тук...

Застучали колеса.

Игнат распахнул ресницы. По глазам саблей полоснул желтый свет фонарей, замельтешили вылетающие из-под колес шпалы. Игнат закачался, балансируя на краю вагона. Взмахнул руками, но не нашел опоры. Вместо этого кто-то рванул его назад — больно, едва не вывихнув плечо.

— Дурак! Куда собрался?

Парень повалился на пол, закашлялся, затрясся в ознобе. В открытом тамбуре гулял стылый ветер, и проводник поспешил закрыть распахнутую настежь дверь.

— Как же не досмотрели, Петр Кондратьевич? — сдержанно пожурил Прохор Власович.

Проводник развел руками.

— Не ожидал, ей-богу! В последнюю минуту подоспел!

Игнат вытер лицо трясущейся рукой, ноздри еще щекотал гнилостный запах, а в ушах стоял шепот мертвой Званки. В подрагивающем электрическом свете фигура старика казалась сгорбленной и высохшей, точно мумия.

— И не скажешь, что лунатик, — нервно усмехнулся Прохор Власович, сверху вниз глядя на Игната. — Что ж ты, соколик, так на меня смотришь, будто мертвеца увидел?

Игнат привалился к стене, прикрыл усталые глаза, в которых все еще стоял образ пожираемой жуками Званки.

— Это черный вепрь, — произнес себе под нос. — Все дело в нем. Тогда я еще не знал, но теперь понял...

Он прижал ладонь к груди и ощутил за подкладкой узелок с тайным эликсиром.

— Они первые предали Солонь, — горько сказал Игнат. — И дядька Касьян, и Егор, все... Отдали ее на растерзанье нави. И еще тогда решили, что первой отдадут Званку...

6.

В красном углу, перед образами, тревожно потрескивала лучина. Догоревшие угли падали в чан с водой и вздыхали, умирая. Их вздохам вторило мерное постукивание, но это было не постукивание маятника — неподвижно висел он под старинными часами, точно голая кость. Стрелки черными иглами прокалывали цифры шесть и девять — время, когда в оставленной избе окончательно замерла жизнь. А теперь хозяин вернулся, но не собирался запускать эту жизнь снова.

Сгорбленный и мрачный, сидел он напротив запыленного трюмо и задумчиво вглядывался в отражение воспаленными глазами. Пальцы крепко сжимали стеклянную колбу и торцом тихонько постукивали о край стола — за этим сокровищем прошел Игнат от Солони до самых Шуранских земель. И не только прошел, а и назад вернулся, да по пути растерял и любовь, и дружбу, и веру в людей. Принес лишь несколько монет в кармане да смерть в склянке. Разлей ее неосторожно — весь мир запылает.

Вода в чане отражала и множила свет, и тени роились, разбегались по стенам, будто стайки жуков-мертвеглавцев. В подполе сновали мыши, а казалось — это на далеком Солоньском кладбище жуки шелестели щетинистыми лапками, разрывая гниющую плоть.

"Сколько лет прошло, — подумал Игнат. — Что осталось от Званки? Прах да кости".

Он кисло усмехнулся, в последний раз стукнул склянкой о стол и грузно поднялся.

— Верил я тебе, баба Стеша, — хмуро сказал Игнат. — А ты за свое благополучие чужой жизнью расплатилась. И другим эту науку передала. Да и мне самому. Видно, нельзя у людей иначе. Хочешь спастись сам — топи другого.

Лучина подмигнула тускнеющим огоньком. Игнат подошел, рассеянно тронул светец, и замер, встретившись с печальным взглядом Спасителя.

"В сердце твоем яд, в деснице твоей огонь", — всплыли в памяти слова, услышанные в заброшенной ставкирке. Игнат подобрался, ожидая, что икону снова перечеркнет зияющая трещина, и оттуда хлынет черная кровь. Но лик Господа оставался печален и светел. Без злобы смотрел он на Игната, проникновенно, как бы повторяя последние слова Прохора Власовича, сказанные на прощанье:

"Даю тебе несколько дней сроку. Потом придут в Опольский уезд чистильщики. Где навьи сорняки всходят, там прополка нужна. И хоть по глазам вижу, принял ты решение, а все же подумай, не торопись: есть и для отравленных душ исцеление".

— Коль начал, так завершить надо, — глухо отозвался Игнат. — Пришла пора выйти на бой со своими бесами.

И отвернул Спасителя к стене.

В тот же миг лучина мигнула и прогорела до конца. Последние угольки окунулись в воду, и дом окутало черной кисеею. Игнат на ощупь вернулся к столу, подобрал колбу и, сунув ее в карман, шагнул за порог.

Солонь встретила мертвенной тишиной.

Над крышами курился дымок, окна сонно прикрывали тяжелые веки ставен. И ветер тихо-тихо шелестел в ветвях, словно вторя дыханию спящих людей. В тепле и беспечности текли их дни. Малой кровью выторговали селяне еще пять лет счастья, а там, может, и пронесет. Может, кто-то, запустивший эксперимент, закроет его окончательно. И останется от нави то же, что осталось от их эмбрионов на заброшенной базе — горсть пепла да темные воспоминания.

Это если в недобрые руки не попадет мертвая вода. Без разницы, кому — лживым солоньским мужикам, нави или изгнанному из пекла черту. Стало быть, надо схоронить ее до поры, до времени. Только не в собственном доме — туда нечисть сунется в первую очередь. И не на кладбище, куда поначалу ноги сами понесли Игната — на могиле Званки хотел спрятать колбу, да только вовремя понял, что и это место не окажется для нави тайной. Известно — черти хитростью славятся.

Игнат сбавил шаг, а после и остановился в задумчивости.

Антрацитовая хмарь на востоке поблекла. Скоро придет рассвет, а с ним выйдут кормить скотину солоньские хозяйки. Слухи они разносят, что дворовые собаки блох. И тогда вся деревня узнает о возвращении Игната. Да он и сам не станет прятаться, не для того вернулся. Вот только сокровище бы уберечь от завистливых глаз да жадных рук.

Из-за хат донесся тоскливый собачий вой. Игнат вздрогнул и обернулся, зашарил воспаленными глазами по темной улице.

"Нехорошо, — тревожно подумал он. — По усопшему плачет".

И хотел суеверно перекреститься. Но не сделал ничего, только крепче сжал рукою карман, в котором хранилась колба, да уставился на дом, где, в отличие от прочих, над трубой не вился дымок, и несло от жилища безлюдьем да заброшенностью.

Знакомым показалось крыльцо и пузатый фонарик, качающийся над дверью. Окна, некогда наполненные теплым золотистым светом, теперь были мертвы и пусты. В них, за потемневшими от пыли стеклами, едва различимыми силуэтами застыли высохшие цветы.

"Это же дом Марьяны", — понял Игнат.

И проняло холодком.

Как лунатик, шагнул к калитке — покосившаяся, снятая с петель, она нижним краем вмерзла в колею. Должно быть, мужики повредили, когда волокли отбивающуюся Марьяну к грузовику. И не нашелся плотник, умеющий починить калитку. И не нашелся хозяин, чтобы наполнить жизнью заброшенный дом.

Игнат протиснулся в образовавшуюся щель. Прогнулись и глухо заскрипели под его весом сбитые порожки лестницы. Так ли скрипели они, когда с теплым пирогом в руках шел он благодарить лекарницу? Игнат замер, ожидая, что вот-вот распахнется дверь, и повеет на него сладостью свежеиспеченной сдобы, а лукавый голос скажет: "Что ж ты стоишь? Входи, Игнат, бабки Стеши внук..."