— Не ТА САМАЯ.
А толку! Так он и поверил! Вот теперь всё сходилось. Цвет лица — как у озёрной девы, красные волосы... Кто ж это ещё может быть? Конечно, то, что она не ТА САМАЯ — правда. Сиды вообще не в состоянии говорить неправду. Но такие слова могут означать как другую сиду с тем же именем, так и эту же — здорово переменившуюся характером. Или — принявшую святое крещение. Про святую Бригиту тоже часто говорят — не та самая. А толку?
Сида между тем ушами недовольно дёрнула, вскинула мешок на плечо. И направилась по своим непостижимым делам. Кейр вздохнул — и занялся своими. В любом случае, у него теперь есть история! Да не такая, которую не грех разок рассказать у огонька, а которую внуки да правнуки выклянчивать будут, да по три раза на вечер. Зная наизусть. Всегда есть разница — говорит рассказчик "один мой знакомый видал сиду из старших", или — "везу это я саму Немайн в Кер-Мирддин".
Город встретил сиду настороженно. Тем более, что и вела она себя странно — сперва спрашивала кузницу, а потом туда не шла, всякий раз проходя мимо или сворачивая в другую сторону. И совсем не замечала скапливающегося позади хвоста из любопытствующих. Что ей нужна кузница, никого не удивляло — кузнецы всегда были близки делам потусторонним. Да и вообще, изо всех ремесленников — самые важные, и самые загадочные. Кое-кто поспешил за лучшим мастером. Чтоб знал.
Лучшим же был Лорн ап Данхэм. Нашёлся, по дневному времени, в кузне. Сперва не желал отрываться от работы.
— Ей нужно — пусть сама и приходит, — сказал обеспокоенным соседям, — Ну, фэйри. Ну, кузнец нужен. Эка невидаль. Может, в холме железо закончилось. Может, заказать чего решила. У меня, поди, работа получше холмовой.
Загнул слегка, с кем не бывает.
— Она на банши похожа, — сообщили ему, — так что как бы чего не вышло...
Тут — не выдержал. Сделал вид, что на уговоры поддался, не торопясь, доделал садовый нож, погасил горн, вышел на улицу. Вразвалку двинулся на площадь. Что между церковью и домом короля. К ней сходились главные улицы, и миновать её в своих метаниях фэйри никак не могла. И что же? Даже ждать не пришлось.
С первого взгляда Лорну показалось — верно, банши. Из-за тёмно-красной шевелюры и дурного цвета лица. А ещё потому, что напротив этой пигалицы возвышалась тучная фигура брата Марка. Заезжий бенедиктинец, уговаривавший короля принять католическую миссию — и вполне в этом преуспевший, двоих собратьев своих отослал с радостной вестью в Рим. А теперь скучал, и лечил скуку пивом вместе с королевскими рыцарями да за королевский счёт. Благо, в трактире с него потребовали бы плату.
Лорн успел отметить — расстановка сил для поединка добра со злом — как в былине. Вот только расстановку сторон можно толковать всяко. Фэйри приближается с севера, в песнях — стороны зла. Но при этом за спиной у неё каменная церковь, и из-за плеча искрится яркими красками полыхающего в закатном солнце витража решительный лик архангела Михаила. Монах стоит на юге, стороне добра — перед рыцарским залом королевского дома, откуда только вышел. Одна рука оглаживает чётки, другая задумчиво похлопывает по наполненному чреву. Фэйри, которая неторопливо шагает прямо к нему, пока не видит. Или не понимает, кто это?
А сразу и не поймёшь. Лицо банши, ряса монашки, из-под которой на каждом шаге выныривают кавалерийские сапоги. Без шпор. На плече — запылённый в дальней дороге мешок. Идёт тяжело, устало — и в то же время привычно и размеренно. Остановилась. Начала было что-то говорить. Монах переменился в лице, превратившись в вытащенную на берег рыбу. Уши заметил! Расплывшаяся физиономия стремительно приобрела свекольный оттенок, рот тяжело хватает воздух.
Когда воздух начал покидать могучие легкие, мир накрыл мощный глас:
— Изыди! Дщерь Сатаны, блудница вавилонская...
Говорил он на грязной латыни, хуже вульгарной, которую именовали лингва-франка. И которую понимали в любом торговом городе, тем более приморском да столичном. Вокруг стремительно собиралась толпа, но люди опасливо теснились по сторонам — на линии противостояния оказаться никто не хотел. А что фэйри, в первые секунды аж пригнувшаяся, нанесёт ответный удар — никто не сомневался. Лорн внутренне сжался, ожидая заклинания. Вот она выпрямилась. Прижала уши — точно сердитая речная собака. Сощурилась на закатное алое Солнце.
И сквозь медвежий, неостановимый и незаглушаемый рёв примитивной формулы изгнания нечисти, наверняка сочиняемой на ходу, вдруг прорезался, как рогатина сквозь звериную шкуру, тоненький и острый голосок сиды. Слова были величественны и непонятны. Классической латыни Лорн не знал, но уловил чекан старинных окончаний.
— Ego sum Ens Omnipotens, Omnisapiens, In Spiritu Intellictronico Navigans, luce cybernetica in saecula saeculorum litteris opera omnia cognoscens, et caetera, et caetera, et caetera!!!*
Брат Марк замолчал. Стихла и фэйри. Не банши, точно. Не одинокая пророчица да плакальщаца, умеющая только помогать при родах да похоронах, да и сама почти мёртвая, мудрая возрастом и даром, но не соображением. Эта — умненькая, из этой хлещет обилие свежей жизни... Дочь Риса, с западных островов? Кудесница тилвит тег? Закатное солнышко скребёт крышу королевкой резиденции. Тень накрывает монаха, а вот ушастая пока на свету. Глаза совсем превратились в щёлки, их и невидно из-за ресниц. А рука медленно, не по пяди — по толщине волоса тянется к мешку. Другая теребит узел завязки. Что у неё там?
Мешок падает наземь. В руках у фэйри остаётся — книга. Нет, не книга — Книга. На обложке серебрится распятие. Точно — и на груди у фэйри крестик болтается... Грамотная, богатая, с бессмертной душой... Неужели сида?
(*Аз есмь Сущий Всемогущий, Всеведущий, в Духе Интеллектроническом Плавающий, в свете кибернетики во веки веков, научна все деяния познающий, и прочая, и прочая, и прочая...).
Монах, напротив, совсем превратился в тень, и даже как будто уменьшился. Да и голос... Голос бенедиктинца нарушил тишину, но каким же он стал другим. Тихим, скорбным.
— Ты знаешь латынь, у тебя есть книги и серебро в кошеле. У тебя голос иерихонской трубы, слог Иоанна Златоуста и стан царицы Савской. А я нищий монах, едва помнящий главные молитвы. Но помни — блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное! Не с фарисеями Бог, но с малыми людьми!
А фэйри вдруг улыбается. И снова звон, не как колокол, а как меч — но на этот раз говорит на камбрийском.
— Святой отец, посмотри на себя и на меня! Кто из нас меньше?
Разводит руки в стороны. В толпе раздаются смешки. А пока люди смеются, сида — точно сида — продолжает:
— Блаженны нищие духом. Может, ты и блажен, ибо обычному нищему с таким брюхом не подадут. Апостол Павел говорил*: верую, ибо знаю. Добрые монахи знают Писание наизусть, не оправдывая себя слабой памятью. Я, верно, глупа и забывчива, и вера моя — с горчичное зерно. Но я пользуюсь костылем, и не похваляюсь, что у меня нет ног.
*(а Фома Аквинский повторил и обосновал)
Сида смолкла. Чуть опустила плечи — и сразу стало видно — устала. Очень устала. Как только на ногах ещё стоит! Но руки нехотя подобрали дорожный мешок с земли, натужно закинули за спину. Уши сперва взлетели вверх, но тут же тряпками свисли к плечам. Сида поплелась было прочь, безразличная ко всему, но только монах открыл рот — сказать вдогонку пару ласковых, хлопнула себя по лбу.
— Люди добрые, доведите до кузницы, а? Мне надо навершие на посох сделать... Крестообразное...
Тут Лорн понял: да беднягу ж родня из холма выгнала! Или выжила... Почему-то все крещёные фэйри уходили жить к людям. Даже боги. Приживались многие. В дикой Эйре, у северных скоттов и пиктов... А в добром цивилизованном, православном Диведе вон как встретили. По одёжке, по красным лохмам да звериным ушам. Так вот вам теперь — крест и Библия. И пусть другие боятся — а кузнецу по ремеслу положено дружить с фэйри. Ради общих секретов, и того, что именно сиды принесли людям кузнечное дело.
— Кер-Мирддин город большой, у нас три кузницы, — громко объявил Лорн, — Доведу до любой, но советую обратиться ко мне. Если и правда серебро в кошеле имеется. Я — Лорн ап Данхэм, и я — лучший кузнец в королевстве Дивед.
Толпа, услышав про скучные бытовые дела, начала истаивать. Сида поспешила закрепить окончание словесного поединка.
— В таком случае заказ твой. Веди, — и, на всю площадь, недоумённо, — А почему ваш монах на меня набросился? Уши мои не понравились?
— Ряса ему твоя не понравилась, — подыграл кузнец, — а латынь и того больше. За место боится. Он же при короле так, на безрыбье. Но очень надеется стать собственным короля исповедником. Когда рукоположат.
— А куда остальные подевались?
Да, поверить в то, что оплот христианства и богатейшая епархия Камбрии осталась без пастырского призрения, почти невозможно. Однако — так вышло. Пришлось рассказывать. Сиды и женщины — народ любопытный. А перед ним и сида, и женщина. Если не рассказать — всё равно всё вызнает, да ещё и обидится.
— Был тут гэльский монастырь. Но их аббат чего-то не поделил с королем, так что в прошлом году собрались и ушли. Куда-то к скоттам. А этот, с бритой макушкой, был за чревоугодие послан проповедовать варварам. И большего варвара, чем король Гулидиен, не отыскал. А навершие тебе какое? Тяжёлое, боевое или просто — знак веры и опора для руки?
— Лучше оба. На дорогах теперь бывает неспокойно.
Лорн кивнул. Совсем спокойно — не про последние два столетия. С тех самых пор, как Вортигерн пригласил саксов, покой не для Британии.
— Можно и так. Обойдётся в две серебряные монеты.
— Вместо серебра могу предложить часть золотого солида.
— Надеюсь, солид не из золота фей?
Сида рассмеялась — как ворона раскаркалась.
— Почтенный Лорн ап Данхэм, неужели я выгляжу совсем безумной? Совать золото фей кузнецу... Куда ни шло — трактирщику... И то, от одного вида моих ушей проверит. Это если б я умела фальшивое золото делать.
И виновато уставилась под ноги. Как будто, и правда, считала себя неумёхой.
Золото в Диведе стоило дорого — но первый солид рубить пришлось лишь пополам. И только половинку — на дольки. Сида заказала и посох, разом боевой и пастырский, и пару ножей — для еды и для работы. Второго солида, целиком разделённого на мелкие части, должно было хватить надолго. сида увлечённо выясняла, где в городе продают какие припасы, да что можно достать, а что нет. Лорн предложил сиде пожить у него, не желая выпускать из вида, но та отказалась, ухитрившись продемонстрировать христианское смирение и сидовский норов разом. Третий солид был раскромсан про запас, чтобы разменная монета была. На всякий случай. После этого оставалось проводить гостью до заезжего дома. Чтобы все видели — рядом идёт сведущий человек, и не боится. Ну и чтоб не искала, бедняжка, "Голову грифона", как кузницу. Предместья-то неблизко, да их целых три — вдоль каждой римской дороги.
А что трактир за городской стеной — традиция. Гости, они всякие бывают. Пусть Кер-Мирддин и жил последние годы в мире — но знавал лихие времена, и остатки былой опаски сохранял. Впрочем, сооружение это, куда более солидное, чем дом короля, сложенное из ровных, как кирпичи, тесаных брусков от ледниковых валунов, покрашенное в светло-охристый цвет, было само себе крепостью. Вредили его обороноспособности только пять входов, устроенных скорее согласно традиции, чем от великой надобности — один выходил на реку, другой — на болото. Три остальных были вполне полезны.
Кейр как раз переделал дела и наслаждался — креслом у огня, куда его ради доброй истории пустили важные в городе персоны, первым полётом своей истории, и, главное, вниманием старшей дочери хозяина, остановившейся послушать. Он не обольщался и прекрасно понимал, что не пройдёт и нескольких часов, как у половины горожан появятся собственные истории о сиде. Но вот именно его — единственная. Потому, подойдя к завершению рассказа, он никак не мог остановиться. И даже когда тёплая тишина внимания вдруг обратилась сквозняком, рассудительно, как положено бывалому человеку, продолжил:
— Зовут же ее Немайн. Она говорит — не та самая. Однако не говорит, которая эта та самая, так что, может и так статься, что та самая — не та самая, а вот эта самая — как раз и та!
В голосе его звучало неподдельное торжество — ещё бы, такой заворот придумать!
Лица слушателей, обращённые к южной двери пиршественной залы, по мере продолжения этой тирады вытягивались всё сильнее. С некоторыми чуть колотунчик не случился. Но Кейр выдержал приличествующую солидному человеку паузу, и лишь затем обернулся, чтоб увидеть на пороге главную мишень немногословных, но оттого не более правдивых мужских баек.
— Это, — он встал, наливаясь краской, как рак в кипятке, — то...
— Вижу, — сказала Немайн, — ты быстро тратишь свою плату. Но это — твое дело. А вот что уважаешь старших — молодец!
И немедленно устроилась на его место, вытянув ноги к огню. А в глазах рыжей девчонки промелькнуло такое довольство ласковым теплом камина в безветренный июньский денек, что седые и лысые признали — понимает. И право имеет. У сидов по наружному возрасту истинный не определишь. Для усталого путника огонь — наслаждение и зрелище разом. Кейру оставалось подпереть спиной тёплые камни. Оставлять компанию, в которую его пустили впервые, он не собирался. Опять же, его история продолжалась, и упустить это было никак нельзя.
— Кстати, у тебя преимущество, — сказала ему Немайн, хитро сощурившись, — ты знаешь, как меня зовут. А я не знаю, как тебя. Непорядок!
— Я — Кейр. Кейр ап Вэйлин.
— Темный, стало быть, сын сына волка. Вижу. Римская порода.
Все видят. Тёмные волосы, нос с классической горбинкой. Ну так предок остался, когда легионы навсегда отозвали на континент. Что в этом Риме солдатам, у которых перед носом варвары, а позади собственные семьи. Дезертировали, говорят, когортами. А особенно — алами, составленными из варваров. Вот и не спасли умирающую империю поредевшие британские легионы. До того — самые храбрые изо всех.
— Но теперь преимущество уже у тебя, леди сида! Я-то не знаю твоего полного имени.
— Немайн Шайло, — отрезала сида, — и хватит с тебя...
Снова сощурилась, изучающе осмотрела трактир.
Что она ожидала увидеть? Пиршественная зала, тут люди едят. Много и, по мнению Кейра — вкусно. Нет, он от Туллы бы и старый сапог счёл бы восхитительным — но это мнение разделяли решительно все. Оружие на стенах, ровный шум с кухни. Девушки с видом королев — прислугой и не назовешь. Даже тех, кто просто работницы. А уж дочери хозяина... Заботливые хозяйки при гостях. При своих, при знакомых и полезных людях. А одинокие гости с деньгами могут подождать. Или удовлетвориться вниманием служителей попроще. Деньги — оно ведь не главное. Главное — люди. Те, чьи кланы поставляют хозяину солод для пивоварни, руду кузнецу, шкуры скорняку — а в обмен имеют пристанище и питание возле самого города. И, разумеется, не только это, но и право на услуги прочих городских специалистов. Будь полезным, а лучше незаменимым — и о тебе позаботятся. Только купцы-чужеземцы, люди короля — да странные существа вроде Немайн — платят золотом. Которое Дэффид потратит на товары из дальних земель, королевский налог да в прикопанную на черный день кубышку. Мало ли — пожар, война, неурожай. И всё равно — кто платит монетами, тот ждёт, пока его удостоят вниманием. Кому невтерпёж, может поорать, если время дороже голоса, и не волнуют осуждающие вульгарное поведение взгляды благородных господ.