— Такого уродства я ещё не видел!
Клирик опустил взгляд с хрустальных высей райского небосвода. Рядом галкой суетился человечек с бровями домиком и быстрыми птичьими глазками. Окончательно сходство с птицей придавали огромные ярко-красные ступни в грубых сандалиях. С утра было холодно. Но даже на этого гуся приходилось смотреть снизу вверх! Епископ Теодор шумно — и возмущённо выдохнул. Римлянин — который оказался сицилийским греком — зачем-то позволил одному из своих грачей сломать ситуацию. Свет на лице сиды погас. Лицо судьи оставалось каменным. Впрочем, на любой камень найдётся резчик, и даже алмаз точат другим алмазом. Немайн на глазах превращалась в кусок мрамора... Нет, даже льда!
— Прошу занести факт беспочвенного оскорбления подсудимой служителем суда в протокол, — словно скрип сжимаемых перед вскрытием реки льдин. Разумеется, по-латински. Камень разлепил губы в ответ.
— Брат Фома всего лишь констатирует факт и выражает изумление.
— Извольте занести. Делопроизводство при судебном заседании, к сведению высокого суда, является не колдовским ритуалом, но средством обеспечения справедливости. И ведётся для того, чтобы, после должного рассмотрения бумаг, неправедный судья подвергся каре. Я настаиваю на том, чтобы в бумагах суда было отмечено, что по меркам моего народа я не имею физических недостатков, достойных упоминания. Беспочвенное оскорбление подсудимой — отличное начало поиска справедливости, не правда ли? Также, высокий суд, я желаю объявить, что я та, кого вы ждёте. Доброго дня и здоровья желать не буду, на первое не надеюсь, второе меня сейчас не заботит. Кстати, вот.
Если свидетели — на скамьях, переставленных вдоль нефа, боком ко входу, то суд устроился перед алтарём. Длинный стол. За ним несколько бенедиктинцев. Орден приветствует коллегии. Все черны, как вороны... Только плечи епископа охватывает белый — дорогой — плащ, на плаще горят крестообразные вышивки. Именно так Камлин описывал папский паллиум. На голове — круглая шапочка, вроде тюбетейки. Епископ Дионисий. Ранее Мессинский, теперь уже Пемброукский. На Теодора не похож. Жердина в рясе. То ли аскет, то ли порода такая. Похоже, аристократ. У простонародья на Сицилии классического профиля быть уже не должно. А этого хоть под стены Илиона оправляй. Вот перед ним и легла золотая номисма. Из собственного запаса, с профилем Юстиниана-законника. С намёком, так сказать.
— Это, надо полагать, судебный взнос со стороны обвиняемой? — Дионисий бесцеремонно разглядывал стоящее перед ним существо. Уши, позвонки, пальцы... Всё, что описано в отчёте восхищённого врача. Плоть! Лоб — дорийская колонна. Взгляд... Показалось, или глаза — огромные, чуть усталые, чуть настороженные — старше тела? Не вечные, ангельские. Взрослые, — Но взнос полагается платить при рассмотрении дел, стоящих более двухсот солидов.
— Моя жизнь дороже.
На сдвинутых к боковым стенам нефа скамьях, где сидели свидетели, возникло некоторое оживление. Обсуждают цену? Двести солидов — вира больше, чем за "свободного" человека. То есть фермера, подлежащего призыву в ополчение. Уже простой горожанин, принятый не только кланом, но и коммуной, дороже. Мастер — иной разговор. Рыцарь — тем более.
— Кодекс Юстиниана не признаёт денежной оценки человеческой жизни.
— Но это не означает, что она дешева.
— Спасителя Иуда продал всего за тридцать милиарисиев. Ты считаешь себя дороже?
Епископ Теодор поморщился. Дионисий играл. Играл не то, чтобы грязно — некрасиво. Сказал бы это франкам! Тюкнули бы по темечку и скинулись на виру... За епископов вира большая. Но большой, богатый и знатный род — потянет.
— Для Иуды? — подсудимая хихикнула, — Для Иуды, полагаю, я и обола медного не стою. Но я ожидала, что приду на суд епископа, а не прокуратора. Честно говоря, не готова я к мученичеству. Кстати, протокол ведут? Я за что деньги плачу, в конце-то концов?!
— Успокойся, дочь моя, хотя процесс ещё не начат, невежливое восклицание брата Фомы и наша дискуссия о необходимости внесения платы за процесс будут занесены в бумаги должным образом. Для начала тебя надо привести к присяге.
— Ну, спор-то ты устроил. И я должна услышать формулу обвинения прежде, чем принесу присягу.
— Обвинения несут характер подозрений.
— И я должна доказывать, что подозрения необоснованны? А почему не наоборот?
— Настоящий суд не исходит из презумпций. Его цель — установление истины.
Клирик рассматривал епископскую наградную регалию. Знак особого благоволения Папы. Человек, которому выпала миссия на край света, шанс подчинить ещё одну христианскую страну власти Рима. Христианскую! Пусть и верующую чуть иначе. Так что, если текущая политика римской курии вменяема, в Уэльс приехал не фанатик, такие в охотку отправляются к язычникам, а политик. Очень сильно невыспавшийся политик. Несмотря на ночной дождь за окном. Или круги под глазами у него ещё от морского путешествия?
— Итак, вернёмся к присяге. Ты крещена? У тебя есть христианское имя?
— Я крещена. Христианское имя у меня есть, но я не хотела бы его сообщать.
— Ты опасаешься волшбы?
— Я опасаюсь ввести суд в заблуждение. Я известна именно как Немайн, и будет разумно, если в бумагах суда я буду проходить именно как Немайн. Христианское же имя ничего не скажет тем, кто будет их разбирать.
— Относишься ли ты к роду человеческому?
Иные свидетели заулыбались. Для них дело решилось. Старые боги, демоны ли, ангелы ли, не подлежат человеческому суду.
— Полагаю, что да. Хотя тело у меня по меркам большинства людей странное.
Улыбки погасли. Епископ потер лоб. Подсудимая ведёт себя спокойно, уравновешенно. Впечатления одержимой не производит. Большинство колдунов и ведьм в практике Дионисия всего лишь принимали насланные нечистой силой видения за реальность. Остальные стали жертвами оговора, или потихоньку шарлатанствовали.
— Суд уже получил подробную справку о том, что представляет собой твоё тело. Поскольку свидетели уже приведены к присяге, я хотел бы услышать от достопочтенного мэтра Амвросия, является ли Немайн, дочь Дэффида, человеком с медицинской точки зрения.
Мэтр Амвросий встал. Помял руками сумку с инструментами.
— Вот так, под присягой, я не могу. То есть могу подтвердить, что Немайн относится к народу холмов, также именуемых потомками Дон. Они отличаются от всего, что я видел за мою практику. И по Платону выходят людьми — без перьев, двуногие, и ногти плоские... Но я подозревал и подозреваю, что они не совсем люди. Или совсем не люди. Впрочем, доказать, а значит и присягнуть, не могу.
Начал речь, чуть не заикаясь, но завершил твёрдо и уверенно.
— Благодарю, мэтр. В таком случае, суд будет опираться на опыт церкви. Известны случаи крещения существ, подобных подсудимой, и даже более странных. Все они согласились со своей принадлежностью к человеческому роду...
Представление стороны обвинения. Брат Марк — а Клирик и не сомневался. Причём поставили обвинителя спиной к свидетелям, а её — лицом. И пары стражников по бокам у монаха не стояло. Присяга. Рожа у Марка странно кислая. Может — из-за золотого, который за него внёс викарий. Бенедиктинцам-то золота и касаться нельзя. Только когда оглашал позицию обвинения, разгладился. Позиция агрессивная, но не сильная: колдовство во вред людям, просто колдовство, изготовление и продажа амулетов. Позицию защиты взялся излагать — сюрприз! — викарий. Заместитель епископа. И все эти пунткты попросту отмёл.
Прения, свидетели. Клирик пытался работать по заранее продуманной схеме — вносить протесты, требовать записи, подвергать свидетелей долгому нудному опросу. Затягивать дело, пока не прояснится — чего же хочет судья.
Судья желал странного. После всех изначальных подковырок процесс быстро и легко шёл в одни ворота — в ворота обвинения. Седина барда — испуг. Страховки — охранное письмо, не амулет. Демонов — не вызывала. Даже Гвина ап Лудда.
Всё обстояло хорошо. Пока в церковный неф, ставший залом суда, не ворвалась Альма. Поначалу тихо, прижимая к себе узелок, прокралась к родителям. Епископ Дионисий заметил — девочка удивительно похожа на "обитательницу холмов". Только уши нормальные. Вывалила перед ними небольшую гору снеди. После чего подошла к подсудимой и сунула узелок ей. Стража отвернулась.
— Я столько не съем, — улыбнулась Немайн, заглядывая внутрь, — тут вкусностей мне на неделю. Может быть, мне кто-нибудь поможет со всем этим управиться?
Клирик надеялся, что явление Альмы обойдётся тихо. Ещё плохо её изучил. Зато отец с матерью уже не знали, что делать. То ли под скамьи прятаться. То ли хватать дочь в охапку и бежать, куда глаза глядят...
— Ты, главное, с этими не делись, — Альма ткнула в охрану по бокам сиды, — свидетели могут сказать правду. И судья может судить по справедливости. А эти — конченые.
— Это ещё почему? — не выдержал один из стражников.
— Отсиделись за спиной Майни, потом копья ей в спину упёрли, а спрашивают... Ну и ладно, вы уж и не совсем живые-то. Святая Бригита вам ещё отплатит!
— А и не Бригита, найдётся кому, — возгласил утробный голос из зала. Кое-кто из свидетелей хорошо освоил чревовещание. Стража совсем повесила носы. Альма уже стояла перед рыцарем.
— А тебе не стыдно? Ладно, в том что спасла город — и меня! — сида не признаётся. Но уж от предместья-то не открутится. А у тебя, Таред, там зазноба. И, кстати, не одна!
— Одна, — возмутился рыцарь.
— А которая? — уточнила Альма, — Тёмненькая такая, ещё, как фэйри, в зелёном платье ходит? Или белобрысая с веснушками? Давай выбирай, раз одна.
— Я... Мне...
Клирик без удовольствия пронаблюдал, как человек, честно исполняющий вассальный долг, завис, как устаревший компьютер.
— А ты, судья, осторожнее, — пригрозила Альма епископу, — мучителей праведников ожидает Ад.
— А Немайн праведница? — уточнил тот.
— Она меня спасла, — тихонько ответила Альма, — Не город. Город что, город — вещь... Меня. И его вон. И её...
Девочка начала обходить свидетелей, старательно шарахаясь при этом от стражи.
— Насчёт города она не признается, скромничает, — бормотала почти под нос, цепляла свидетелей за руки и заглядывала в лицо, — но вот у тебя ж доля в пивном заводике? А если б его зажгли? А ты — куда ты бы пиво пить ходил, если не в "Голову"?
Епископ Дионисий старательно удерживал мускулы лица от раздражённой гримасы. Кто-то откровенно использовал ребёнка, справедливо ожидая, что монах-епископ не очень-то умеет обращаться с детьми. Чего добивался, помимо очень неприятной сцены и измотанных нервов судьи — непонятно. Зато девочка себя накручивает, уже почти в истерике.
— Альма!
Девочка оглянулась на подсудимую.
— Послушай меня внимательно. Ты говоришь, я тебя спасла. У меня есть к тебе просьба. Выполнишь?
— Выполню.
— Найди своего брата Тристана. И попроси его пересказать тебе историю апостола Петра. Если вспомнит, слово в слово.
— Но...
— Ты принесла сюда еду родителям и мне? Спасибо, съем всё, что влезет, и папа с мамой твои тоже. А теперь помоги мне ещё немного: поговори с Тристаном. Очень мне поможешь. Больше, чем оставшись здесь.
— Правда?
— сиды не врут, забыла? Если брат плохо расскажет, я потом сама объясню. Хорошо?
— Хорошо.
Как обращаются с детьми в нервном состоянии, Клирик не знал. Но, за время общения с Тристаном и младшими из старших сестёр, успел уяснить — вести себя как со взрослыми, без сюсюканья — лучший выход. Ну, разве, слова отобрать попроще — так это и со взрослыми полезно.
Когда Альма, оглядываясь на каждом шаге, вышла, Немайн тяжело вздохнула. Оглянулась. И, как стояла между двух стражей, села на пол по-турецки.
— Прошу прощения у высокого суда, но мне нужно восстановить силы после этой неприятной сцены. Поскольку тут остались только взрослые, смело могу сказать, что иногда общение с детьми сильно утомляет, — тяжёлый вздох, — Почтенный викарий, раз уж ты представляешь мою сторону, я настаиваю, чтобы ты помог мне уничтожить всё вот это роскошество. У моего народа есть поговорка: война войной, обед обедом. Также, поскольку заседание не прерывается, я настаиваю на подробном протоколировании моей трапезы. Со всеми необходимыми комментариями и уточнениями.
Судья с утра не ел. Отчасти из аскетизма, отчасти — из аристократических привычек. Это у простонародья завтрак — главная и самая плотная трапеза. Сильные мира сего ждут ужина. А Немайн, быстренько уплетя лепёшку фруктового хлеба, начала потчевать викария. Под запись. Писец бумаги слюной закапал. Епископу пришлось сглатывать. Ушастая — заметила.
— Высокий суд, не желаете по вишнёвой лепёшке на нос? Под протокол, но без каких либо обычных обязательств, касающихся совместного преломления хлеба. Извиняюсь, что не предложила раньше. Но до десерта по вам не было заметно.
Епископу захотелось засудить рыжую. Даже не как колдунью — как поджигательницу. Чтоб на костёр. Чтоб едкий дым в глотку, чтоб огонь пятки лизал. Чтоб покричала. Чтоб жареным несло... Как от её кулебяк. Потому что либо — издевалась. Либо понятия не имела, что обычай оттого и обычай, что не признаёт легальных исключений. И засудивший ту, с кем хлеб преломил, у живущих обычаем народов — не человек, бешеная собака. Всё равно — уговаривались о чём-то перед трапезой, или нет. О да, она здесь тоже чужачка. Но — какая? То есть — откуда? Если издевается — откуда угодно. Но только одна страна в Ойкумене ставит писаный закон и легальную процедуру выше обычая. А ещё — у неё отличная латынь...
— Спасибо, но я не люблю создавать исключений, — Дионисий перешёл на греческий.
— Твой выбор, преосвященный, — и этот язык у неё безупречен... Больше похож на древний, эпохи Солона и Еврипида, чем на народный говор городов Великой Греции.
Викарий дожевал. Заседание покатилось своим чередом. Странным, ведущим к оправданию чередом. Свидетели хором подчёркивали правильность и добропорядочность Немайн после крещения. И, что особенно странно, до. Епископ Теодор, как предыдущий духовный наставник области, отозвался о подсудимой не то, что лестно — панегирично. Особо упирая при этом на то, что сида поначалу хотела принять монашеский постриг. Но именно он, епископ, счёл, что ей полезно будет получше узнать жизнь мирских христиан, прежде чем от неё отказываться. Королевский филид закатил поэму из фрагментов нескольких эпосов. Сокращение текстов — страшная вещь. В результате получалось, что Немайн склонялась к христианству уже давно. Кровавые жервоприношения и сотни отрезанных голов при этом куда-то задевались. Судья выслушивал эти речи весьма благосклонно. Получалось, отказался от лепешки из принципа. С грека-законника может статься и не такое.
Наконец, дошло дело до боя у ворот. Вот его рассмотрели подробно. И именно здесь Клирик впервые ощутил пристрастное давление судьи. В очень странном направлении.
— Призывала ли ты помощь Господа нашего, когда отвращала варваров?
— Забыла, — Клирик продолжал тянуть и запутывать.
— Забыла призвать помощь, или забыла, призывала ли?
