Бухнулся на колени и зашептал под нос, перебирая чётки. По длинному кругу из малых бусинок.
— Час, — сэр Эдгар поднял голову к светлому пятну в облаках, — пусть будет час. И если меня не устроит приговор — то вполне устроит и отлучение.
Викарий его не слышал. Он вовсе ушёл из тварного мира куда-то вниз. На час. Который мог отмерить по числу прочитанных "Ave, Maria" куда точнее, чем прочие — по Солнцу.
Часа не прошло — викарий молился, ему не смели мешать — а от репутации сэра Элгара мало что уцелело. Потому как в лагерь привезли сэра Кэррадока. Слегка контуженного, украшенного здоровенным синяком на лбу, и не только, едва пришедшего в сознание. Но вполне живого. Рыцарь поминал скачку вдогон за товарищами, темень, забытый, не запаленный факел, голову, и по общему пониманию, ещё не соображал. Нашли его в половине римской мили от леса, под раскидистым вязом. Ветку которого он и поймал лбом. Выходило — все, кто говорил, что рыцарь с ними ворвался в лес — лгали. Не по злому умыслу. Им так показалось. Словно глаза отвели, только наоборот...
По этому поводу позвали было Анну — на рыцаря посмотреть. Осторожненько так позвали. сиду вовсе не решились трогать. Во-первых, боязно. Во-вторых — совестно. Ведь сколько дурного успели передумать. А главное, сказать. Выходило же, что она и не виновата. Анна не двинулась.
— Может, и отвели, — буркнула под нос, а кто хочет — расслышат, — только не наставница. Ну не умеет она глаза отводить, даже листик монеткой не обернёт. Видимость — не её, она настоящее делает, ясно?
Крыть было нечем. Получалось — Немайн даже до шишки на лбу Кэррадока не сглазила! Разве заставила отстать, чтоб меньше славы получил. И то — не докажешь. Анна не забыла усилить доказательство. Спросила, под каким деревом рыцарь нашёлся.
— Под вязом.
— Не ольхой? Грушей, сливой? Ручья рядом не было? Нет? Так при чём здесь может быть Немайн?! Она что, всемогуща?
После чего ушла в злые мысли. Поняла-то больше, чем сказала. А именно — что сэра Кэррадока ветка вяза спасла. Не доскакал он до битвы, вот жив и остался — поцелуй Немайн обозначал человека, которого должны убить. Не обрекал, даже не метил. Но люди, не знакомые с искусством, часто путают предсказание с проклятием. И обречённо прут вперёд, вместо того, чтобы остановиться и выбрать другой путь. Русоволосый богатырь и тут показал себя дураком — остановился, подумал — и ломанулся помирать. Но кто-то за него выполнил оговорку — если не помешают. Вот, помешали. Кто? Вяз — дерево Мабона, бога Солнца, мужского плодородия, юности и искусств. Значит, Мабон и помешал. Зачем? Помогал? Не заметно! Коли Немайн будущих мёртвых перед боем метит, так всех. Как-то шесть тысяч воинов перецеловала, всё ополчение Коннахта — так войско в поход и не пошло. Но в бою убили четверых! И сиду чуть опять не судили... Так вот чего тот добивался — рассорить Немайн с Диведом! Только зачем?
Сам сэр Кэррадок перешёл из состояния транспортабельного в самоходное — начал неуверенно ковылять. Хотя голова временами кружилась. Ну, после контузии присесть вдруг на травку не стыдно. А вот попадаться на глаза Немайн... Ни обхождением, ни в бою себя показать не сумел. Может, и товарищи полегли потому, что он вовремя не прикрыл спину, не сдержал лишнего врага... Четверо. Груз неисполненного долга едва можно было вынести. Анна взвалила еще, рассказав о метке Неметоны. О том, что если бы он добрался до леса — погиб бы. Точно. А те четверо — жили. Точно. Вот только ведьме Кэррадок не верил. Не верил! Но внутри свербило сомнение — не прокляла ли его Немайн тем поцелуем? Не назначила ли жертвой в оплату за бескровную победу? Он не хотел в это верить. Он хотел взглянуть в рассветные глаза своей любви, и увериться, что это — ложь. Вот только не смел... Не мог. Лишившись последней радости — обожать издали.
Командующий тоже отмалчивался. Говорить было поздно. Только что чуть не зарезал без суда невиновную. Добровольцы с холмов перестали быть частью армии, слонялись вокруг, изображая зевак. Вилис-Кэдманы гордо караулили свою сиду, рядом с викингами. Прочие воины, даже рыцари, явно показывали отношение. Выполняли команды с долгой задержкой, как будто всякий раз вспоминали, что их недостойный командир всё-таки назначен королём, и ему должно подчиниться.
Оставалось — выполнять свою работу. Например, разобраться с разбойничками...
Мужчин среди уцелевших красных курток оказалось не больше половины. Остальные — женщины и дети — включая пару исчезнувших было местных девок. Из-за которых король так подгонял. Короткий разговор показал — насильно их к себе "фэйри" не затягивали. Посветили добром и музыкой, да лёгкой жизнью грабительских подружек. Этих сразу отделили в сторонку. Ничего хорошего им не светило — позор местный клан предпочитал смыть кровью. Не без суда, но до суда.
Что касается прочих — сэр Эдгар отдал приказ красных курток предать мечу. Не вышло. Викарий встал между обречёнными и палачами. А авторитет у командующего был уже не тот, что перед боем. Теперь все ошибки и потери припоминали уже ему.
— Без суда — это убийство.
И без толку бешено смотреть в глаза. Подумаешь, животная злоба. Викарий не такие взгляды выдерживал.
— Любишь судить? Будь по твоему, повесим по суду, — сэр Эдгар ещё помрачнел, хотя казалось, дальше уж некуда, — Пусть поживут часок, зная... Тебе ж мараться в чернилах. Это дело о разбое, не церковное. Я судья, ты секретарь. Ну и по человеку от клана, от каких есть — видоки.
— А Немайн?
— А кто она такая?
Хоть так принизить сиду хотел. А вышло — напомнил. Совсем не викарию — пленным. Которых и за живых уже не числил.
Викарию хватило одного взгляда, чтобы признать — в составе суда святой и вечной делать нечего. Пусть отдохнёт. Немайн если кого и напоминает, так дневную сову. Взъерошенная, даже уши под разными углами торчали. Ходит, хромая на обе ноги и подпираясь посохом, недоумённо осматривается. Будто божий мир не узнаёт. Пожалуй, ей больше всех досталось. Подряд — дневной переход, пир, бой. Потом — обрабатывать раны куда труднее, чем наводить порядок да сторожить пленных. И отоспаться не дали! Воистину полухристиане. Приняли помазанницу божию за какое-то своё полузабытое варварское божество — не удивительно. Это не благодать святой, но что-то похожее, на дикие души действовать должно сильно. Так же, не посмотрев, что она во Христа верует, сами чуть кресты не поснимали. При первой неудаче — обвинили во всём и полезли рвать на части. Подлое свойство, но — человеческое. Греки тут не лучше. А он, между прочим, не миссионер, не капеллан, а всего-то чиновник в сутане! Чернильная душа курии. А вот занесло... Хорошо, безотказный бюрократический приём — отложить — сработал великолепно и здесь! И командующий попал в свои же силки...
Вот теперь багрянородная равнодушно обводит взглядом маленькую толпу обречённых, которых тычками копий заставляли встать перед высоким присутствием. Те ждущую их судьбу чуют, но всё равно шарахаются от маленькой фигуры в бело-кровавом одеянии. Которое она так и не успела сменить после операций и перевязок...
Викарий не видел, как в глазах черноволосой "фэйри" с грудным ребёнком на руках при имени "Немайн" вдруг вспыхнул огонь. И вздрогнул, когда та бросилась сквозь конвой, даже не успев получить удар копьём в спину. К сиде. В ноги.
Клирик отрешённо размышлял о том, что средневековых людей понять ему не суждено. И о том, как жить, вернее, выживать в этом бедламе? Уйти в лес? Или в болота, как озёрные. Сидеть тихо. И проживать тот ресурс, который Сущности заложили в ушастое тело. Если точно по описанию расы — лет шестьсот от совершеннолетия. И то вместо банального старения — тяга на заокраинный запад. И уход туда же в качестве смерти. Скучно. Но, может, получше такого вот веселья?
Когда ей под юбку чуть не закатилась верещащая "фэйри", Немайн даже не отскочила — попробовала обойти препятствие. Смысл слов пролетел мимо сознания. Но голова инстинктивно повернулась на звук...
— Спаси его! Только его, великая! Смилуйся! Вспомни, ты ведь ирландка!
Глаза мазнули по пищащему свёртку. Клирик начал было отворачиваться — и понял, что только хочет отвернуться, а на самом деле наклоняется к коленопреклонённой. И видит самое прекрасное, что только могут увидеть глаза сиды...
Сознание Клирика отключилось. Не полностью — но руки приняли ребёнка сами.
— Это мне? — спросила Немайн неожиданно тонко, как птичка свистнула, — Он мой?
— Твой, великая...
— Правда? — она не верила, но уже ухватила и держала нежной и... неразжимаемой хваткой.
— Спасибо тебе, великая сида...
Новая мать старую не слышала. Мир сузился до прекрасного существа в руках.
— Мой... Мой...
Охрана остолбенела, и не мешала прежней матери радостно выть, скорчившись в земном поклоне.
сида преобразилась. Куда и усталость девалась. Лицо запунцовело, уши на голове места не находили, порхая словно крылья бабочки...
Анна затаила дыхание. Как и все, у кого в ближайшей округе были глаза. Наверное, даже муравьи дивились из травы тому, как внезапно и вдруг измотанная воительница и лекарка, суровая наставница, еле стоящая на ногах после трудов и битв, обратилась во мгновения ока в девочку, которой подарили щенка. Исходила нежным счастьем, как костер теплом.
— Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе...
Смотрит на ребёнка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси-сюси. С самой такое было... Хотя не настолько, и не по приёмышу. Не слышит! Анна заглянула в склонённое к младенцу лицо. В глазах сиды стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли...
Анна испугалась. Но — ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.
— Ты меня слышишь?
На короткое время в глазах Немайн появился смысл...
— Слышу. А суд. Пошёл он... — сида, словно, пыталась вспомнить слово — Анна мельком испугалась проклятия, — Полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.
— Да чем?!
— Он мой... Неужели не понятно?!
— Он этой разбойницы!
— Нет! Мой! — сида прижала ребёнка к себе, в глазах начала подниматься тёмная волна, — Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть...
— Ясно...
Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить её прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнёт петь. А что разбирать, где свои, а где чужие, не станет — уж точно.
— Я займу твоё место. От клана. Ты меня понимаешь?
— Ты умная, Анна. Хорошая... Я чуть-чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное...
— Кивнёшь, когда надо? Сможешь?
— Да... Ох, напасть, — чуть опустила взгляд, — Напасть ты моя ненаглядная...
Викарий чуть слезу не пустил. С Августины-Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встаёт из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили её сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет...
Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в Ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются — отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжёлым, скруглённым на конце мечом в руке. Она идёт на ряды убийц и насильников — и те расступаются, пока она не выходит из дворца... В неизвестность.
Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он её недостоин — но хоть она достойна любви. А значит — его боль и его крест — остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались... Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее... Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из-под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев — штука неприятная. А больше несмышлёнышей среди красных курток не нашлось... Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, днёвка, да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!
— Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, — сорокой трещала над младенцем сида, любуясь, — И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее... А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап...
Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.
— Кушать хочешь.
Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И — протянула бывшей матери. Мол, покорми. Но из рук не выпустила.
— Не отдам! — объявила сида, глядя, как малыш с её рук сосёт чужую грудь, — Никому не отдам... Ну почему у меня своего молока нет... Ребёночек есть, а молока нет...
— Наставница...
— А?
— Вот. Одевай. Через голову... Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу... Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.
— Что это?
— Твой плед. Свёрнутый для переноски ребёнка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты... Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли — один ангел, другой чертёнок, а лица одинаковые... Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?
И только тут — схлынуло. Нет, ребёнок не превратился в привычную Клирику розовую амёбу, оставаясь милейшим существом, расстаться с которым и на миг совершенно невозможно. Но, по крайней мере, переносное наваждение теперь не мешало думать. Если сосредоточиться. По крайней мере, вместо ругательств или "Он мой!" с языка слетело рассудительное:
— Потом. С губ на ухо... А теперь надо кормилицу искать. Слушай, Анна, по хуторам младенцы часто мрут?
Знания о средних веках подсказывали, что часто. Но валлийцы были весьма здоровым народом.
— Бывает... А ещё, сама знаешь, маленьких крадут. Иной раз не возвращают даже после того, как подменыша узнают... Конечно, если рядом приличные тилвит тег живут, ещё можно как-то договориться. Но именно здесь крепость Гвина неподалёку, и все холмы у ней в подчинении. Подменыша можно даже убить, да без толку, своего не вернёшь. А молоко остаётся. Бывает, озёрные шалят, пацанов крадут... У них своих мало. Но это редко. Поход окончен. Поездим, поспрашиваем. Такие вести расходятся... — Анна смерила взглядом "фэйри", — Ступай к своим.
Наклонилась, прошептала в ухо:
— Этой, мы, пожалуй, казнь отложим. Пока другую кормилицу не найдём. Многие у фэйри по такому делу прирабатывают. А уж коли не в холм, да за те же деньги, да к сыну самой Немайн... Любая охотно пойдёт. Хоть какая благородная.
