— Как тебе с ним?
Гм.
— Мана, а ты не находишь, что вопрос слегка личный?
— Возможно, — сказала Киришима. — Так как тебе с ним?
Молодец. Выбесила. Я остановилась в дверях столовой и на каблуках развернулась к ней:
— Слушай, ты!..
Черт, она улыбалась. Это была шикарная текучая улыбка человека, который много знает, получает от этого удовольствие и ничуть этого не стесняется. Ау, милая девочка с разбросанными бумагами, ты где?
И я ошиблась в человеке. Черт, я так позорно ошиблась.
— Я слушаю, Аска, — напомнила мне моя позорная ошибка. — Внимательно слушаю.
— В чем смысл? — полюбопытствовала я напрямик. Вряд ли ее интересует, сколько мы раз мы кончали, и почему слюняво не попрощались в щечку. А уж что ее интересует — это уму непостижимо. Пока, во всяком случае.
— Смысл?
"Да, Мана, смысл".
Драный смысл всегда есть в таких разговорах, и если уж я на что-то годна, я выцарапаю его. Потому что это черти что: встретиться в плену, который не плен, говорить о том, в чем есть двойное дно. А потом просто пойти и сесть в супер-фрегаты, способные разносить на молекулы любого врага.
— Смысл в Синдзи, Аска.
Я успела прикинуть пару очень смешных вариантов продолжения, но, к счастью, поняла, что милая капитан Киришима слишком уж далека от таких дур, как Рей Аянами и Аска Сорью Ленгли.
Думай. Смотри в эти глаза — и думай. Они не виделись до бегства обормота. Они оба — ученики великой Мисато-сан. Она — вторая.
Ну, инквизитор Сорью, вот и ответ.
— Ну да, в нем, — кивнула я. — Не успела ты сменить главную звезду, как появился еще один лидер гонок. Что, "лучшая из лучших из лучших" чешется, капитан?
В десяточку: она теряется на секунду. Какая-то секунда — минус улыбка, плюс растерянность, плюс настороженность, помножить на...
— Ты не лучшая, Аска.
Отдача вечного "Ты самая лучшая, доченька" больно ударила где-то под сердцем. Это было... Наплевать.
— Посмотрим, — пожала плечами я.
Черт, я пожала плечами и отвернулась. Кто-то во мне рвал вожжи, разворачивал, пытался вернуть к неоконченному поединку, к бою, который только начался, к бою, где будет только победа и Аска. Которая лучшая.
"Я ж тебе, коза рыжая, сказала. Наплевать".
— Ты долго не протянешь, — сказали сзади. — Или ты уже хочешь к Хикари? Лично расспросить, так ска...
Бамм.
Я пропустила только один удар пульса, а Мана — только один удар. Кишки "Тени" сжались, перемалывая меня.
"Убить суку".
Потом между нами повисла стена голубого тумана — полупрозрачной взвеси из концентрированной энергии.
— Нас не будут разнимать, — сказала Киришима, слизнув с губы кровь. — Ты уже поняла?
— Да.
У меня кровь текла из носу. Гребаная девчонка еще не успела мне ничего сделать — просто отгородилась, но от ее барьера было тошно мозгам. Черт, как же я плохо переношу напряжение в боях с энергетиками.
— И нам не дадут друг друга убить.
— Это досадно, — согласилась я.
— Но я все равно тебе помогу.
— Убьешься сама?
Оу, какая милая улыбка. Я сейчас потеку.
— Мечты, Аска. Мечты.
Мечты? Хорошо, вот сейчас только...
Это была боль. Маячки, которым приказано следить за телом, со скрежетом сдвинулись — и пусть этот скрежет я всегда додумываю, пусть он выворачивает меня на изнанку, пусть я сейчас полетаю от ее силовых ударов — пусть.
— Итак, Аска...
Силовой рукав. Это примитив, надо просто бороться с болью — и чуть-чуть подставиться.
Энергия бьет тебя изнутри, вот что по-настоящему мерзко. Мерзко, больно — больно-больно-больно. Это как укол в каждый нерв в зоне поражения, и сколько сейчас клеток порвало, я не знаю.
И не хочу знать.
Перекат, толчок от стены, прыжок.
— Что тебе рассказать о тебе самой?
Голос звенит — и это плохо: Мана куда сильнее, чем мне показалось. Она даже, сука, не напрягается. Дрянь висела в сантиметре от пола, окутанная легкой дымкой, а на запястьях копился новый заряд — пустые обманки, она ударит как угодно и чем угодно, а я пока могу только кататься и прыгать, ловя вскользь все ее красивые финты.
Давай, ты сильная, Киришима. Сильная ведь?
Прыжок.
— Ты видишь ее каждую ночь или через раз?
Удар. Ты предсказуема, девочка моя. Я, впрочем, тоже: я не стану трепать языком.
— Убивают сны, правда?
Она читала мое дело. Она боится выходить на ближний бой. И она знает о Хикари.
"Ты сволочь, Синдзи. Как есть — сволочь. Или она "читала" память Майи, и тогда сволочь она".
Я извернулась, едва не переламывая себя в талии, ввинтилась в промежуток между двумя рукавами и поймала животом простой "кулак". В животе кому-то стало плохо. Кажется, съеденному завтраку.
— Почему Хикари, Аска?
Быстрее, черт. Мне надо быстрее.
Киришима сместилась, дрогнула и превратилась в череду размазанных силуэтов — и это был "силовой корпус". И это было совсем плохо, потому что это было невозможно быстро.
Удар в голову отбросил меня на стену, от второго я увернулась — уж не знаю как. В мозгах звенел только голубой цвет, только голос сияющей сучки.
— Она обошла тебя?
Удар.
* * *
Я сижу в рубке тактического перехватчика, прижимая колени к груди. На экранах гаснут сигналы критических повреждений, и мне пора наружу, но снаружи...
Снаружи было снаружи.
Пинок по рычагу, тугое "чмок" мембраны — и я стою в ангаре.
— Три — ноль, курсант Сорью, — сообщили мне.
"Три. Ноль. Ноль — это я".
Все звено уже здесь, одной кучкой, в кровавом киселе ангарного освещения. Я нахожу взглядом улыбающуюся старосту и иду прямо к ней.
— Что теперь скажешь, Мамина дочка? — спросил кто-то из ее подпевал.
Я не скажу ничего. И не рассчитывайте, я просто буду ждать, что скажет победительница.
— Сто сорок отжиманий, — тихо сказала Хикари. — Если ты помнишь.
— Помню.
— Если хочешь — мне достаточно просто твоего поражения.
Не сомневаюсь.
— Пари есть пари.
Этот чертов голос снова меня подвел, уже не нужно больше ничего говорить. Я опускаюсь в упор лежа, смотрю в пол.
— Раз.
... Она обошла меня на второй петле, вырезая целый сектор залпом легких ракет...
— Два.
...Я ошиблась, делая "чакру Фролова", и пропустила срыв щитов правого борта...
— Три.
Черт, меня хватит на весь разбор этого неимоверного летного задания, этого фестиваля пилотажного дебилизма, и "пять", и "пятьдесят пять" — я хорошо запомню этот вылет, этот полет, этот пролет. Хорошо запомню, хоть это ничего и не исправит. Истертая до блеска летная палуба прыгает то ближе, то дальше, и я хорошо держу ритм. Я вообще молодец.
И все бы хорошо, но я вижу боты обступивших меня людей. Боты тех, кто сейчас смотрит, как корячится — изящно, красиво и подтянуто — бывшая лучшая.
Мир трескается, идет широкими провалами, потому что -
Это мир, которого не было.
* * *
Я пропустила еще один удар и в последний момент подпрыгнула, вырывая ногу из-под удара "молотом".
Что это сейчас было?!
— Она унизила тебя?
Удар.
* * *
Мне больно. Как же мне больно.
Низ живота сводит так, что я не вижу поля стереопроектора, да я вообще ничего не вижу, кроме преподавателя, к которому мне снова придется обращаться. И, вдобавок, меня тошнит.
Тошнит — больно. Тошнит — больно. Краткий конспект сегодняшнего занятия по трехмерному планированию боя.
"А ты могла оптимизировать цикл. Всего одна подпись — ты ведь уже можешь принимать такие решения. Всего несколько курсов инъекций". Я стискиваю зубы и дышу ртом, вспоминая маму.
"Хорошая девочка должна уметь терпеть боль".
Я очень хорошая девочка, мама. Понимая, что больше не выдержу, я нажала кнопку вызова. Младший друнгарий Штатмайер — добрый и хороший, он поймет. Даже второй раз за занятие.
Зеленый огонек — мне разрешают выйти. Давай, Аска. Вперед.
Я выхожу в проход между голо-столами, я вижу спасительную дверь — за ней туалет, медкабинет и немного пытки ходьбой. Так немного, что даже смешно. А потом мне под желудок прилетает крохотный удар.
Безвредная шалость — мы эту дрянь учили, чтобы пальцы в "третью печать" складывать. Маленький спазм, совсем крохотный, но моему желудку хватит, и вот я уже сижу на коленях, передо мной — лужа желчи, а в животе все взрывается и никак не взорвется кластерная боеголовка.
"Откуда эта мысль?"
— Она что, обмочилась?
— Нет, месячные.
— Аска, ты как?..
— Ах-ха-ха! Мамочкина, ты как, жива?
— Все сядьте на места!
Теперь боль повсюду, а лицо горит от позора, и мне так плохо, как не было еще никогда, и сжимаются кулаки, потому что я знаю, кто меня ударил и знаю, что меня нет.
Этого. Мира. Нет.
* * *
Маячки еще работают, я вываливаюсь в черную кишку коридора между двумя рукавами энергии. Я уклоняюсь только потому, что тело меня не слушается. Моему бедному телу надо еще чуть-чуть продержаться, но если бы еще мозги не были там — в голове отжимающейся неудачницы, в голове потекшей неудачницы.
В голове Аски, которая никогда не...
Больно.
Очень-очень больно.
— Она была добра с тобой?
"Добра?!"
— Она хотела тебе помочь?!
"Помочь?!"
Удар "силовым корпусом". И еще один. И еще.
* * *
— Аска, подожди.
Я оборачиваюсь. Не люблю ее. Хочу подружиться, наверное, — но не люблю.
— Что тебе, староста Хораки?
— Я слышала, как другие курсантки отзываются о твоей матери. Это недопустимо.
"Безумная дура", "мама Мамочкиной дочки". "Рыжая госпожа". Что из этого ты слышала, староста Хораки? Я смотрю на нее, понимаю, что у нее дурацкие веснушки, что с нее смеются из-за них. Не из-за мамы, не из-за того, что она заучка и дочка сумасшедшей.
Из-за веснушек.
Не люблю ее. Завидую — и не люблю.
— У тебя все, староста?
— Нет, постой. Ты меня не поняла.
Она хватает меня за запястье — прохладной, сухой ладонью, и я мгновенно вспыхиваю, потому что это прямиком в холле, потому что — люди, потому что я бегу домой. Одна из немногих.
— Староста?
— Твоя мать обращается с тобой неправильно, Сорью. Ты не должна этого всего!
— Всего?
— Всего. Ты хочешь быть инквизитором?
— Хочу, это глупый вопрос, староста!
Я злюсь. Глупая, глупая девчонка.
— Ты плакала, когда потеряла сегодня своих пленных.
Страх. Стыд — это ведь был простой симулятор, простая игрушка, в которой мне надо было всего-ничего — выйти из-под обстрела, увести корабль. Мой балл — лучший, мое решение — да обзавидуйтесь вы все, дряни!
Но их было трое. Три шкалы уровня давления в тюремном отсеке. Три тысячи лишних килоджоулей на латание пробоины — это ведь так много, правда?
— Ты ведь не хочешь быть инквизитором, Аска!
Горячий шепот, слишком горячий: ну же, Аска, она всего-навсего завидует тебе, ты ведь хочешь быть там, в космосе, ты хочешь быть Пламенем Первого гражданина. Ведь есть мама, есть гражданство четвертого класса, есть верный третий класс...
А мы смотримся глупо: две шепчущиеся девчонки посреди огромного холла, а над нами — купол звезд, перечеркнутый двумя кривыми мечами.
— Я тебе помогу, Аска! Мой папа — завкафедры войд-карго в филиале на Максильянисе. Ну, это тоже флот, но там...
Там не надо убивать. Не надо жертвовать — я-то знаю, я учусь эскортировать флотские или инквизиционные транспорты — и собой жертвую я ради всех этих тяжелых беззубых посудин.
— ...Ты просто переведись!
— Аска.
Я вздрагиваю, вздрагивает рука на моем запястье. Ах да, она, кажется, все еще была там, но это не имеет уже решительно никакого значения, потому что маме надоело ждать меня на улице.
Не вижу ее лица — совсем-совсем не вижу, оно в тени звездного купола, и мы уходим, а мама все говорит, говорит, говорит... Да, мама, я самая лучшая. Моя цель — стать лучшей в этой империи, стать орудием Первого гражданина, а эта девочка просто мне завидует. Я знаю, мама. Знаю, буду. Знаю. Буду.
Это мир, который был.
Но это был не последний раз, когда я разговаривала со старостой Хикари Хораки.
* * *
Я очнулась от скрежета во всем теле. Он был требовательным, громким и непрерывным, и, черт меня побери, — он был! Я продержалась целых сорок секунд, и нет смысла жалеть о боевой сыворотке, которой у меня не было. Я продержалась, а вопросы "что это было?" мы отложим на потом. И взрыв воспоминаний мы отложим на потом, потому что маячки не дадут мне много времени.
От "силового корпуса" я отмахнулась, как от пощечины, пропустила совсем уже унылый "молот" и впечатала Ману в стенку.
То есть, это мне так показалось, что впечатала.
Меня проволокло по коридору и прибило к стене, словно прессом — чистым, невидимым и весом с легкий бот. Прямо напротив меня с хрустом размазалась Киришима. "О, а у нее вывих в локте". Уверена, что если бы смогла пошевелить хоть глазами, обнаружила бы у себя такой же.
А потом между нами встала Рей Аянами.
Тяжело-то как, а?
Кукла канцлера изучила Киришиму, неспешно обернулась ко мне.
— Его Тень приказал доставить тебя к нему, — беловолосая подумала и добавила: — Немедленно.
Пресс пропал, а я рухнула на пол. Маячки еще блокировали боль, но левая рука шевелилась очень плохо. В голове утихал скрежет, унимались теплые вихри, и я на правой руке подтянулась к распятой Мане. И еще чуть. И еще. Ну, давай. Я видела только носки ее легких серебристых сапог, до них еще целая бесконечность, и мне надо успеть, пока...
— Что ты делаешь? — спросил бесстрастный голос сверху.
— Надо... Кое-что закончить.
И я не успела, потому что скрежет замолчал, пронзительно тикнув напоследок, и вся отсроченная боль рухнула на меня — одним огромным пыльным контейнером из-под сверх-топлива.
* * *
— Как тебе это удалось?
Уберите, мать вашу, свет.
Я втянула носом воздух и снова закрыла глаза. В них скопилась вся пыль этого древнего корабля и набились все осколки моего больного разума. Наверное. Иначе чего ж мне так больно смотреть?
— Аска, ты меня понимаешь?
Увы, да.
Я поняла, что отвечаю мысленно и приоткрыла рот. Челюсть оказалась слишком легкой и двигать ею получалось очень щекотно. "Черт бы вас побрал, чем вы меня накачали?"
— Понимаю.
— Кто я?
— Ты — последняя из Аянами. Зовут Рей.
— Хорошо.
Не вижу ничего хорошего — ну да ладно. Я подергала себя за ниточки: вроде все исправно: руки, ноги, голова. Голова. Там было... странно. Там было море образов, которых быть не могло, эти образы противоречили друг другу, в них была я, и было много чего разного вокруг меня. И маленький рыжик в персиковом платьице стоял над этой свалкой и пытался понять, что тут делать: разобраться или выжечь это все.
