— Послушай, давай я тебе расскажу, а ты меня исправишь.
Синдзи смотрел на меня — неприятно уверенно смотрел, скажу я вам, — а потом кивнул.
— Ты восемь лет назад свалил к звездам со своим ненаглядным сокровищем. Я осталась на службе, а до того услышала "я люблю тебя", дала тебе по глупости — и вот мы мило с тобой беседуем в окружении полусотни котов, и я тебе даже накидать не могу.
Я перевела дыхание. Черт, мне надо просто поставить тут все вверх дном, зажать свою тревожную кнопку и вывернуть наизнанку гребаный пограничный мирок, так что он, сука, взлететь не успеет. А я вместо этого расковыряла застарелую лужу желчи и сижу плююсь, плююсь, плююсь...
— Короче, — оборвала я себя. — Где я ошиблась?
— Н-нигде.
Сука, мразь, паршивец, глаза выдавлю...
— Т-только я еще добавлю, — спокойно сказал обормот. Официант — какой-то человеческий выродок с протезом на правую руку — подал напитки. Я смотрела поверх высоченной колбы — ну не стаканом эту срань называть, а? — и пыталась придумать, что он скажет. Обормот был омерзительно хладнокровен, даже заикался точно в меру.
— Ты осталась на работе, с целью в ж-жизни. У тебя появилась лучшая в мире наставница, с к-которой тебе вечно соревноваться. Ты родила дочь, и в к-конце концов нашла себя. Т-тебя не мучают голоса.
Я молчала. Эта синеглазая сволочь сейчас копалась у меня в печенке и выкладывала ее ломти на стол.
— А я улетел к звездам всего лишь с к-кораблем и надеждой. У тебя теперь есть все, а у меня — т-только половина того, с чем я улетел.
— Так я и думала, — сказала я, облокачиваясь на спинку стула. — Плачешься и давишь на жалость. Если мне так круто, что ж я за тобой-то бегала?
Синдзи отпил из стакана слизистый коктейль. Ненавижу эти все коллоидные извраты, в аду бы горела вся межрасовая пища, все эти кулинарные компромиссы вместе с их изобретателями, барменами и гребаным космопортом, где я догнала обормота.
— Я же сказал, у теб-бя есть цель в жизни. Это п-плохо?
Это, мать твою, просто предел моих мечтаний. Я пощипала переносицу.
— Изматывает. Надоедает.
— В-верю. Поэтому, наверное, дочь?
А ты стал разбираться в людях, канцлереныш. Не хочешь больше так ошибаться, как с Рей?
— Допустим.
— Кстати, п-прости, что спрашиваю, но п-почему ты использовала г-гены...
— Заткнись, — подняла я руку. — Просто заткнись. Это не твоего ума дело.
На мой взмах прибежал официант, и я раздраженно отправила его прочь. Вот урод, откуда он столько знает обо мне? Между прочим, хорошая мысль.
— Давай так, засранец. Мы сейчас с тобой честно разговариваем, и если мне понравятся ответы, я подумаю о том, что мне делать с твоим предложением.
"Подумаю, ага. Обещать — не вешаться".
Я потянула носом воздух. Последние годы словно слетели с меня прочь. Я снова ловила себя на глупых мыслях, понимала, что дурю сама себя. Понимала, что мне нравится этот чертов разговор.
— Сп-прашивай.
— Почему ты столько знаешь обо мне?
Синдзи посмотрел на меня, а потом вдруг хихикнул — по-мальчишески, по-детски.
— А ты как думаешь?
Я не успела открыть рот, а он уже сообразил, что так разговаривать не стоит.
— Спроси Кацураги, п-почему она не аннулировала мои д-допуски. Как ты помнишь, после Заката у меня б-был высший уровень.
Я потянула носом воздух и решила, что ничего говорить не буду. И думать не буду.
Но — ай да Мисато-сан. Ай да... Он ей что, проценты отсылает от прибылей?
— Окей. Тут ясно. Второй вопрос. Зачем тебе понадобилась я?
— Яуллис хочет, чтобы ты участвовала в сделке.
О, черт. Значит, информация, что обормот связался с Рыжим, — правда, и я прибыла по адресу. И я даже ума не приложу, как мне к этому относиться. Ответ на второй вопрос оказался таким же офигенным, как и на первый.
— Не хочу даже знать пока, что это за сделка. Но третий вопрос. Зачем она тебе?
Если спросит, о ком я, — встану и уйду вызывать орбитальные бомберы. И плевать я хотела на приграничную войнушку.
— Я хочу, чтобы она б-была рядом.
А он почти научился врать мне. Почти-почти, он честно старался, но какого дьявола я так разочарована?
— Всего доброго, брехло, — сказала я, поднимаясь.
"П-подожди", — прочитала я по его губам. Он крепко держал мой рукав.
— Я хочу п-попросить у нее прощения.
А вот это правда. Это такая неприятная правда, что не передать. Лучше бы он сказал, как ее любит, как хочет сделать ее королевой мира. А это — это совсем плохо, глупо и плохо, и, оказывается, я надеялась, что все слегка радужнее.
С другой стороны, всегда есть другая сторона. Так что я отобрала у обормота свой рукав и положила на стол кредитку.
— Мне надо подумать.
* * *
На фрегат "Нигоки" я смотрела после этой встречи совсем другими глазами. Какие-то дурацкие образы из прошлого, какие-то воспоминания, какие-то мысли о том, что было. А ведь как все хорошо началось: я просто попросила новому кораблю дать название в честь своего первого настоящего судна.
Срочно: все забыть к чертовой матери, сосредоточиться на главном.
Вызов, код, шифрование — главный протокол, приоритет — средний. Пускай задержки сигнала, зато вряд ли кто-то подслушать попробует. Я широко улыбалась. Малышка наверняка сейчас устраивалась на диване перед пультом видеосвязи, и выглядит она здорово — как всегда. А ее глупая мать сейчас будет объяснять дочке, почему еще неделю она проведет в страшно рискованном рейде, где будет побеждать зло. А еще ее глупая мать попытается там навсегда распрощаться со своим прошлым. Ну, или как получится.
Ребенку всегда можно пообещать подарок и ежедневную связь, а вот что пообещать своей совести?
— Мамка!
Тоненький голосок, который заменил все, звучавшие в моей голове. Все-все — и навсегда. Я улыбалась, вминая назад в горло истошный крик:
"Ты моя самая лучшая, доченька!"
Я улыбалась, потому что пока еще не произнесена эта фраза, все будет хорошо.
Боже упаси (нем.)
Человечество превыше всего (нем.)
После Заката (лат.)
