Алексею Алексеевичу пришлось сложнее всех.
На стене, обращенной к морю, на тот момент была сосредоточена самая боеспособная часть керченского гарнизона. И приказа 'на штурм!!!' русские войска ждать не стали. Они просто ринулись на врага с тыла, вопя что-то бессвязное, сливающееся в единое многоголосое 'Урррааааа!'.
Стоит отдать должное мужеству турок — они отчаянно сопротивлялись, но куда там! Посопротивляешься тут, когда с моря обстрел ведется уж вовсе нагло, а гавань входят корабли, один за другим, казаки высаживаются на берег и лезут штурмовать равелин, а отогнать-то их и не получается — с другой стороны тоже русские!
К вечеру Керчь была взята. Русским досталась богатая добыча, почти тысяча пленных турок и две тысячи освобожденных рабов. Да и несколько галер, которые так и не успели выйти из гавани. Слишком разленились экипажи.
Так что спать в эту ночь завоевателям не пришлось. Работали все, не покладая рук. В городе требовалось навести порядок, заделать стену, устроить ревизию, поставить всюду своих людей, проследить, чтобы никто никого не обижал... Турок, в принципе, и жалко-то не было, как и пленных татар, но... не уничтожать же рабочую силу!?
Ни в коем разе!
* * *
— Вань, ты тут комендантом останешься?
— И отпустить тебя дальше одного? Ни за что!
— А что в этом такого страшного? На полуострове уже наших больше, чем чужих.
— Лешка, хоть ты и царевич, но это не обсуждается. От несчастного случая никто не убережется, а как я Соне в глаза смотреть буду, ежели с тобой что? А меня и рядом не было? Она ж мне голову отгрызет!
— Не отгрызет. Она тебя любит.
— Э, нет. Любит она тебя, а меня... я для нее, как брат.
— Ой ли? — Алексей весело прищурился. — Вань, ты ее любишь?
— Люблю.
— Так женись!
— И кто мне даст?
— Так я и дам. Отец мой не вечен, так что... потом все в твоих руках будет. Да и смерти отца ждать не стоит. Вон, тетка Анна довольна-счастлива, детей прижила. Тетка Татьяна ее путем пойти собирается. Ежели что — неуж твоя матушка ваших детей не примет?
— Она-то примет, но мне Сонюшку неволить неохота.
— А поговорить с ней ты не пробовал?
— А ежели откажет?
— Я сам с ней тогда поговорю.
— Леш... давай мы сами разберемся?
— Год времени даю, потом помогать буду. Понял?
Ваня сверкнул на приятеля глазами. Ладно, вот придет время — разберутся. А пока...
— Так дальше мы куда идем?
— Вы — вдоль берега, мы — по берегу. Кафа, Балаклава, Бахчисарай... а там и с Иваном Сирко встретимся.
— Вот кому бы на Сечи быть...
Алексей покачал головой.
— Вань... воин он от Бога, да вот беда — характерник. Им править нельзя, не тот склад. Он за свою родину стоять счастлив будет, но править Стенька должен. Да и лет уж Ивану сколько... пусть Степан сначала на него опирается, опосля уже и сам во всю мощь встанет.
— Не боишься, что потом отколется?
— Нет. Ежели уйдут они от нас — на них мигом хищники найдутся. Да и кровь не водица. Недаром мы за него тетку Татьяну отдавать хотим, привяжет она его крепче любой веревки.
— А Иван в пользу сына не начнет...?
— Так и дети у него... все в отца-волка. Им стаю водить, а не землю холить. Нет, Ваня, тут все верно рассчитано. Скажи, поведешь ты флот далее?
— Попробую...
— А я с войсками по суше пойду. С-степь...
— Не нравится тебе тут...
— Да и тебе ведь тоже. Домой хочется, на Русь-матушку...
Юноши переглянулись, давя тоскливый вздох. Сколь ты земель не повидай, а все одно, ничего нет на свете краше родины...
* * *
На родине тем временем скучать не приходилось никому.
Софья лично спускалась в пыточную. Выходила белее мела, с черными кругами вокруг глаз, потом долго блевала у себя в покоях, терлась куском ткани, пытаясь убрать мерзостный запах, но ничего не помогало. Он ей всюду чудился.
Царская семья смотрела на нее с сочувствием, бояре с ужасом, Софье все было безразлично.
Никто иной не мог сейчас взять в руки все нити и как следует цыкнуть на распоясавшуюся вольницу.
Алексея Михайловича Романова хоронили на следующий день после бунта. Молитвы читали и патриарх — и Аввакум, который-таки стал народным героем. Софья подозревала, что следующего патриарха они вместе подбирать будут. Аввакума бы, да не пойдет.
Вся царская семья, в том числе и спешно привезенные из Дьяково младшие царевичи, и все имеющиеся в наличии царевны, шла за гробом. И рыдали, кстати, от души.
Единственное, что Софья позволила сестрам — это легкие вуали на лица. А в остальном...
Отца проводить надобно. А от своего же, русского народа закрываться? Глупость сие несусветная. Да и клетки ломать надобно, иначе так всю жизнь и просидишь, и не чирикнешь.
Конечно, Евдокия устроила бунт.
— Сонька, ты что?! Вконец с ума спятила!?
Софья зевнула, поднялась на кровати... пять утра? Шесть? И кто из них еще спятил!?
Вчера ее едва не убили, а сегодня эта дурища скандалы устраивает?
— Дунька, ты на себя в зеркало смотрела?
Царевна Евдокия замялась.
— А...
— Бэ! Только что петухи пропели, а ты тут ходишь, верещишь? Дала бы мне хоть чуть поспать!
По мнению Софьи, она спала не более трех часов. Хорошо хоть молодой организм быстро восстанавливал силы.
— Ты распорядилась, чтобы мы готовы были к заутрене?! А потом отца пойдем провожать по Москве?!
Софья кивнула. Ну да, вчера распорядилась. И что?
— Грех сие!
— Отца проводить?!
— С незакрытыми лицами на люди! Срамота!
— Тьфу! Дурища!
Софья едва в сестру подушкой не запустила. Скандалы та закатывать будет, овца нестриженная! И из-за чего!? Можно подумать, ее как леди Годиву, по Москве на лошади уговаривают проехаться в одной прическе. Так нет же! Тряпок накручено — на шестерых хватит, а если по двадцать первому веку — то и на десяток девчонок. Но понтов!
Надо ж показать, что она старшая!
— Значит так, — Софья вылезла из-под покрывала и двинулась умываться, все равно больше, чем полчаса подремать бы не удалось. — Мы. Все. Идем. За. Отцовским. Гробом. Ясно?
Евдокия невольно кивнула. Слова падали увесисто, не хуже бетонных плит. Даже жутковато как-то становилось. И от тона, и от холодных, слегка прищуренных глаз сестры.
— Если ты не идешь — значит, ты не Романова! Выбирай сама.
— А ежели чей глаз дурной!?
Куда тебе еще дурее быть? — хотелось спросить Софье. Проглотила. И вместо этого вежливо поинтересовалась:
— Ты что, сестричка, в сглазы веришь? Так с этим тебе к протопопу Аввакуму, он разберется.
И резко хлопнула в ладоши. Девушек долго ждать не пришлось, мигом одна в дверь заглянула.
— Проводи сестрицу мою к Аввакуму, — приказала Софья. — А мне чашку кофе и отчет. Дуня, если батюшка скажет, что неприлично мной задуманное — можешь не идти.
Евдокия кивнула и отправилась к Аввакуму. Оно и правильно, еще бы минут десять — и Софья б ее пинками выгнала, а сие урон царской чести. Вот ведь... что бывает, когда ребенком не занимаются! Могла бы быть как Марфа, а так... полная Дунька! С кикой!
Отчет был прост. Народ горюет о государе, преступники пока не раскололись, старец Симеон еще два раза пытался выйти из дворца...
— Взять и к преступникам, — решила Софья. — Пока не пытать, а там посмотрим.
— Старец же...
— Они с моим отцом в один год родились. Не рано ли Симеона старцем назвали?
Девушка хлопнула ресницами и ушла исполнять приказ. А Софья допила кофе и направилась одеваться.
Сегодня будет длинный день.
* * *
И он-таки был длинным. Софья помнила все, как сквозь воду. Отпевание в церкви, сочувствующие лица людей, Любава, которая едва раза три не упала в обморок, но и увести ее не представлялось возможным, заплаканные лица младших...
Да, вот так и становятся старшей сестрой — осознав свою ответственность за других.
Хоронить Алексея Михайловича предстояло в Архангельском соборе — и вся его семья шла за гробом. Софья вела за руки младших детей — Ивана и Феодосию, и так же поступили царевны Анна и Татьяна. Дети жались к ним, словно осиротевшие птенцы, да так ведь оно и было.
Мать, теперь вот, отец...
Романовы плакали, не стесняясь — и так же плакал народ. Никто не вспоминал о приличиях в этот миг. Алексея Михайловича любили.
Софья шла.
Разум работал словно бы отдельно от нее...
А будут ли так любить Алешку? Что надо для этого сделать? Хотя и так ясно. Белое особенно бело на фоне черных клякс. Неужто мне придется стать такой кляксой? Тяжко...
Ладно, ради брата я и не на то пойду. Я — сильная. Я — справлюсь.
Плакали, не скрываясь, бояре, рыдали плакальщицы-черницы, плакал народ на улицах... когда гроб занял свое место, Софья с красного крыльца обратилась к людям.
— Люди добрые! Осиротели мы с вами сегодня! Злой рукой отравлен мой батюшка! По обычаю надобно нового царя на царство провозглашать, да только брат мой старший, Алексей Алексеевич в чужих землях ноне воюет! Как только вернется он, так и шапкой Мономаховой увенчается, а до той поры обещаю, что сберегу для него трон. Никто из супостатов на него не сядет, а порукой в том моя жизнь и мое слово! Царевны Софьи Алекссевны!
Ее слушали молча, глядели подозрительно. Софья выдохнула. Ежели сейчас она это не переломит...
— Что скажете, люди добрые?! Хотите ли себе в правители Алексея Алексеевича?!
— Хотим! Любо! Романова на царство! — взвилось в разных концах площади несколько голосов — и словно стронувшись с места площадь загудела, заволновалась...
Любо!
Софья отвесила поясной поклон.
— Тогда быть по вашему слову! Как только брат мой с басурманами погаными разберется да домой вернется — сразу же коронован будет! Покамест же его нет, не могу я Русь православную доверить боярам! Вчера только бунт поднять пытались! Ночью меня убить хотели, а ну как далее на братьев моих или сестер покушаться будут? Не позволю! Родные мои еще малы, царица в слезах, по мужу любимому убивается, — тут Софья даже и не преувеличила. Идущая за гробом Любава так заливалась слезами, что даже плакальщицы поглядывали уважительно. Естественно, народ это заметил. — Я вами править не буду, я лишь брата дождусь.
Вот теперь был гул. И был он явно одобрительным. На том Софья развернулась и ушла с крыльца.
Предстояло работать, работать и работать...
Кадры! Полцарства за кадры, все равно с умными людями я его обратно пригребу!
Так мало было выпусков из школы! Их бы в десять раз больше... да и тогда еще мало было бы!
* * *
Алексей Алексеевич планировал покинуть Керчь через декаду — как следует отоспавшись и дав роздых войскам. Не успел.
Утром шестого дня на горизонте показался турецкий флот. Хотя сильный ли?
Нельзя сказать, чтобы слабый — три с лишним десятка галер, галиоты, мелкие фелюги... неприятности доставить может. Но...
Иван Морозов бросил взгляд на друга, получил кивок — мол, отпускаю — и помчался в порт. На корабль.
Алексей Алексеевич тоже отправился на стену, к пушкарям. И еще — отдал приказ. Сменить флаг!
На турецкий!
Бесчестье?!
Э, нет! Военный маневр! Бесчестье — это своих без малейшей помощи бросить. Понятно ж — коли турки поймут, что Керчь захвачена — они поодаль держаться будут. А коли не поймут — так может, и удастся кого из нехристей ядрами достать?
Алексей Алексеевич и собирался это обеспечить.
Турки медленно приближались, часа через три-четыре они будут здесь. Благо, ветер им благоприятствовал, но в меру. То дул, то начинался штиль — и паруса кораблей обвисали.
За это время надо было собраться, выйти из-за удобного мыса — и встретить врага.
Благо, команды искать не пришлось. Отдых — отдыхом, а на корабле люди всегда быть должны. Да и никакого вина или, не дай Бог, грабежей, в Керчи не было. Алексей Алексеевич туда пришел не за добычей. Он пришел присоединять Керчь к своему царству.
Так что на кораблях играли тревогу, канониры готовились к бою, моряки проверяли оружие...
— Справимся? — Ваня смотрел на Поля Мелье — и марселец кивнул.
— А то ж нет, принц? Справимся! Прикажете выйти им навстречу?
— А лучше...
— Там маневр осуществить можно, а здесь нас пушками могут прикрыть.
— А лучше что?
— Лучше б их сюда под пушки подманить, когда они обо всем позабудут, — ухмыльнулся мужчина.
Иван кивнул.
— Действуй.
И русский флот медленно начал выходить из природной Керченской гавани. Турки шли им навстречу, медленно выстраиваясь в линию, русские суда повторяли их маневр. Теперь уже можно было их подсчитать, хоть и в подзорную трубу.
Свои силы Ваня знал — десяток галер, шестнадцать мелких кораблей и полсотни 'чаек'. А вот навстречу ему медленно и уверенно выходили...
Один, два...
Пятнадцать галер, более тридцати галиотов, с десяток всякой мелочи... так, мелких кораблей у них почти нет. Это хорошо. А остальное?
Ваня мог бы сейчас отдать команду — уйти.
Он понимал, что это будет правильно. Наверное. Часть флота они здесь точно загубят, но разве можно уйти? Здесь уже пролилась кровь православная, это уже их крепость. Никак ее нельзя оставлять.
— Командуйте, принц?
Боцман подкрался кошкой, серые глаза смотрели с обветренного лица, Ваня глубоко вздохнул.
Командуйте!
Да, он тут старший — по титулу. И даже по званию. А по опыту?
А опыт — вот он, стоит рядом с неизменной короткой трубочкой во рту. И коли Ваня ему не доверится — дураком будет, Ведь не знает же ничего, а туда же! Нет урона чести в том, чтобы довериться более опытному или сознаться в своем незнании. Есть урон в том, что ты умным себя назовешь, а дураком окажешься. И вот этого Ваня не хотел.
— Месье Мелье...
— Просто Поль.
— Поль... принимай командование над кораблем? А заодно — командуй эскадрой!
Ваня смотрел серьезно. А что? Успел он уже оценить боцмана. И на учениях, и пока они сюда шли... чего уж! Казаки, кои к иноземцам относились неласково — и те не брезговали с ним чарку выпить, байки потравить, матросы слушались беспрекословно...
Поль прищурился.
— В уме ли ты, принц?
— Мы ведь этого не умеем ничего... а у тебя опыт есть, в сражениях участвовал, ты сам рассказывал.
— Я ж не офицер. Тут кто поумнее нужен, чтоб маневром командовал. Загублю корабли — что делать будем?
— Все на мне будет. Тебе приказ написать — или кровью подписаться?
Поль глубоко вздохнул. Посмотрел на небо, на море... Отплатить османам хотелось. И Морозова он узнать успел — такой не будет за чужую спину прятаться. Опять же, по кораблям преимущество у Османов, а вот по орудиям — пожалуй, что и у них... Не по числу, нет. По качеству, дальнобойности, скорострельности...
Есть шансы потрепыхаться.
— Помни свои слова, принц.
— Принимаешь?
Синие глаза встречаются с серыми.
— Принимаю командование. Идем на сближение!
Иван что есть мочи проорал команду, понимая, что сейчас нет времени объяснять всем. Пусть Поль командует под его лицом, там разберемся.
