Было, ой, было.
Это только в детских сказках тати выскакивают на дорогу с воплем 'Кошелек или жизнь!'. В жизни они просто выскакивают, повалив по паре деревьев — спереди и сзади каравана, чтобы лошади не смогли никуда деться. Лошади-то смогли бы, да телеги с товарами куда? Да еще сначала стреляют, стремясь если и не попасть, так напугать людей...
Тимофею повезло — он уцелел при обстреле, но тут же скатился под телегу.
А что? Не герой он, вовсе даже не герой. Его дело — телегу вести, а сражаться — дело охранников. Лучшее, что он может сделать — это спрятаться и не мешать.
Бой разворачивался явно не в пользу купца. У разбойников оказалось почти двойное преимущество в численности — и это явно была не обычная банда из голодных мужиков, а крепко спаянная ватага, где каждый знал свое место...
Клинки сверкали, люди падали... и перевес был в пользу татей.
Тимофей уже успел попрощаться с жизнью, когда над лесной дорогой пронесся лихой разбойничий свист.
Только вот свистели не разбойники.
В бой вступила третья сила. Отряд в два десятка конных всадников, с разлету перемахнув бревна, принялся резать, рубить и кромсать татей. Тимофей испуганно крестился под телегой.
Кричали люди, ржали и хрипели кони, звенело железо...
Все было кончено примерно через двадцать минут. Больше двух десятков татей было зарублено, остальные обезоружены, избиты и повязаны веревками.
Тимофей понял, что можно вылезать.
Всадники спешивались, оглядывались по сторонам, двое из них, совсем мальчишки еще, принялись помогать охране. Откуда-то появились большие берестяные короба, а из них свертки ткани, мази и какие-то зелья, с помощью которых парнишки и занялись ранами.
— Благодарствую, спасители!
Анфим Севастьянов тоже уцелел в схватке, хотя и получил несколько ударов. Один глаз у него заплыл, из носа явно текла кровь, темной струйкой сбегая по усам к светлой бороде и теряясь в ней, но выглядел мужчина чуть спокойнее, здраво рассудив, что враг татей — его друг.
Ему ответил молодой мужчина, лет двадцати пяти, в простом кафтане зеленого цвета.
— Не нас благодари — государя. Он распорядился.
— А откель вы такие... добры молодцы?
Анфим выспрашивал осторожно, чтобы не нарваться, но командир улыбнулся, разгладил усы....
— Царские мы!
Тимофей облегченно перевел дух.
Слава те, Боженька! Сподобил прислать служивых людей на помощь!
— А как же...
— Царевна повелела ездить по дорогам и чистить их от разбойничьих шаек. Пойманных — на строительство канала али дорог. А вас мы до деревни проводим. Тут она недалеко, к вечеру доберемся...
Тимофей еще раз перекрестился.
Потом уже он расспросит одного из воинов, как царевна их сюда направила. И услышит, что на Москве чуть бунта не случилось. Стрельцов уйму казнили, а они вот, смогли вымолить прощение, но при условии. Были временно расформированы на десятки и отправлены вот так вот, по дорогам, под приглядом. Ловить татей и тем зарабатывать себе прощение.
Выслушав это, Тимофей поставил себе обязательно помолиться вечером за царевну. А еще — сходить и поставить свечку в церкви за ее здоровье, как до Москвы доедут.
Вот ведь как жизнь-то оборачивается? Не приказала б она, глядишь, и в живых его б не было. Так вот, все, что Бог не делает, все к лучшему... И неисповедим промысел его...
* * *
— Государыня! Дозвольте!
Софья поглядела на Василия Голицына. Поговорить?
Конечно, она едва на ногах стояла от усталости, но... благодарной она тоже быть могла. Василий Голицын, получив от нее профилактическую взбучку, преисполнился если и не уважения, то...
Так часто бывает в жизни, но, к сожалению, не все женщины об этом помнят. Тех, кого они подчинили своей воле, мужчины забывают на второй же день после победы. Тех же, кто остался для них загадкой, вещью в себе, или просто повел себя как-то нелогично, не так, как ожидалось, могут помнить долгие годы. Добейся Голицын своего — мигом бы принялся вертеть Софьей на свой вкус, не слишком заботясь о ее чувствах. Получив резкий отпор — он принялся уважать женщину. И сейчас поддерживал ее, как только мог. Не раз девушки доносили Софье, что Голицын громче всех кричит в ее защиту, а поскольку рода он был не худого, к нему прислушивались.
— Дозволяю.
Софья прошла прямо в кабинет, уселась за стол, кивнула Голицыну.
— Государыня...
Софья молчала. Василия замялся на миг. Почему-то он чувствовал себя дураком под взглядом этих умных темных глаз. Соблазнить ее пытался... идиот!
— Вы помните, как я...
Софья кивнула.
— Надеюсь, ты не за этим пришел? — вроде бы и чуть шутливый, тон ее сомнений не оставлял. Скажет Василий, что-то о любви и собирать его будут по частям. Нашел, когда дурью маяться.
— Нет. Но это послужило поводом...
Слово за слово, Василий рассказывал, как к нему пришел человек. И предложил... да, вот именно то самое.
Голицын вроде как должен быть на Софью обижен, но при том от него вреда не ждут...
— Как интересно. И?
— К тому ж для женщин я...
— Как сыр для крысы. И то мне известно, — Софья сопроводила свои слова усмешкой, от которой опытный ловелас вздрогнул всем телом.
Ему предложили соблазнить царевну Софью. Или хотя бы всячески демонстрировать свою любовь и преданность. А потом...
Да, потом именно то самое.
Софья повертела в пальцах нож для бумаги.
— Как мило. Либо я опозорена и неизвестные получают рычаг давления, либо я слушаюсь любовника... я так понимаю, что ты ведь, когда хотел меня соблазнить, похваливался своей удалью?
Василия пристально смотрел на царевну. В женщинах — что есть, то есть, он разбирался отлично, а потому...
— Так ведь удаль молодцу не в укор, государыня?
По губам женщины скользнула улыбка. Мол, принято, ты не враг, но и не зарывайся.
— Так тебя и не укоряют. Ладно же... Пойдешь к этим добрым людям и скажешь им, что...
Софья начинала свою игру. Голицыну она верила, хотя, конечно проверить придется. Но лгать ему сейчас невыгодно и не нужно, поддерживая Софью, он больше получит.
А вот у его покупателей земля под ногами горит, их агентуру она крепенько проредила, а те, что остались, ни влияния, ни даже права голоса не имеют.
Пусть покупают любовника в мешке. Она же посмотрит, что им продать в довесок.
Но хорош, гад! Она могла понять ту царевну Софью, которая влюбилась в мужчину без памяти, могла... Чего одна улыбка стоит — этакий синеглазый очаровашка, пахнущий духами, надо полагать, с приличными способностями по мужской части, а улыбка нежная и почти беспомощная. Сочетание материнского инстинкта и инстинкта размножения — укладывает женщин не хуже пулеметной очереди. Инструктаж продлился недолго. Но уходил Василий вполне окрыленным. Любовь?
Помилуйте! Этим благоволение такой женщины, как Софья не заслужить. А вот правильный подход к делу...
* * *
Иван Сирко смотрел на море.
Азовское море. Родное.
Да неужто его мечта при жизни осуществится?!
Ничего так не хотел казак, как видеть Сечь спокойной и счастливой. Чтобы не страдала она от постоянных набегов, не уводили в полон людей, не жгли села — и вот! Выжжен самый страшный гадюшник! Крым методично и спокойно зачищается от татар.
Ему же предстоит совместно с поляками повторить это на другой стороне Керченского пролива. Взять Тамань, пройти огнем и мечом по берегу — благо, кораблей им с лихвой достанет для переправы. И при этом стараться, чтобы турки оставались более-менее целы. Ежели кто под саблю подвернется — разговор другой. Но ведь им еще придется с Сулейманом разговаривать, и лучше бы иметь предмет для торга.
— Царевич сейчас домой едет...
Степан Разин встал рядом. Иван дружелюбно кивнул ему.
— Он парень хваткий, справится.
— Да там и сестра чего стоит. Мог бы и не торопиться.
— Не скажи. Баба все ж таки...
— Эх, батько Иван, не видал ты той бабы, — Степан широко улыбнулся. — Уж поверь мне, даже в Татьяне моей больше бабского, чем царского. А вот в царевне Софье вовсе не так.
— Посмотрю — тогда и поверю. Думаешь, отдадут за тебя Татьяну?
Степан пригладил усы. Выглядел он при этом, что тот котище, сметаны нажравшийся.
— Царевич мне в том поклялся. Крым должен быть частью Руси, то верно. Но и править здесь будет сложно, а потому...
— Казаков попросят. Понимаю.
— Попросят. А могли бы и приказать. Да, сложно будет. Но Перекоп мы укрепим, не так, как было, намного лучше станет. Крепости оснастим, чтобы ни с моря, ни с суши не подобрались, сторожевые маяки поставим, патрули пустим... царевич обещал, что все деньги, кои здесь заполучили, сюда ж и пойдут. На развитие Крыма.
— Обещает он много...
— Так ведь и выполняет, разве нет?
Иван Сирко пожал плечами. Сколько лет его предавали, так что поверить в порядочного царевича было покамест выше его сил.
— Поживем — увидим.
— Это верно. Но еще царевич сказал, что к зиме нас в Москву ждет.
— Нас?
— Меня, да и тебя, батько Иван.
— И зачем же?
— Так награждать.
Посмотрим...
Два казака глядели на море. Что-то будет? Неизвестно, но шанс им дали. И как будет жить казачество в дальнейшем, зависело от того, как они его используют. А если учесть, что и Иван, и Степан любили свой народ, жизнь готовы были положить ради казаков...
Они зубами уцепятся, государь.
Только не обмани.
* * *
— Сонечка, ты поосторожнее.
Софья с удивлением посмотрела на тетку Татьяну.
— Тетя?
Что — поосторожнее? Вроде бы и так с охраной ходит, и так стережется и бережется... и не зря. Не так давно кухарка ей в котел яду сыпанула, за любовь свою мстила. То, что Долгоруков ее просто трахал, да не женился бы, дуре и в голосу не приходило. Могли б и все потравиться, да запах у мышьяка такой, что его лишь чесноком забить можно. Софья его вмиг почуяла и никто есть не стал, кается теперь та дура в пыточном приказе, да поздно.
— Женщина ты уже, кровь кипит, да все же не стоило бы...
Софья замотала головой.
— Тетя, либо говори прямо, либо прости. Не соображаю уже ничего, к вечеру, как чумная.
Татьяна тяжко вздохнула.
— Я о Голицыне.
— Ффууууу... Я-то уж думала...
Тетка аж присела от такой реакции. Татьяна-то ожидала чего угодно другого — оправданий, объяснений, смущения, но чтобы вот так?
— Сонюшка?
— Тетя, ты подумала, что он мой амант?
С теткой Татьяной Софье легко было тем, что можно было правду-матку в лоб рубить. Собственно, иного старшая царевна и не принимала, за то и страдала многократно.
— Разве нет? Всюду он с тобой...
Софья усмехнулась.
— И как? Многие так думают?
— Шепчутся. Но негромко и не вслух. За пределы Кремля то вроде как не выходит...
— Отлично! Значит, вся столица в курсе. — Софья потерла ладони, улыбнулась широко и весело. — Тетя, ты никак подумала, что я не удержалась? И хочу как ты, как тетка Анна, любви хочу?
— Да...
— Так ведь разница есть, и немалая. Что Степан, что Воин — не женаты. А этот герой женат, давно да счастливо. Мне его жену крысьим ядом травить?
— Так ведь сердцу-то не прикажешь, Сонюшка. Просто не стоило бы его с собой так-то таскать, то в Дьяково, то сюда... ведь мотается за тобой...
— Так мне того и надобно. Пусть сплетничают, пусть говорят.
— Честь девичья...
— При мне и останется, хоть перед всей столицей к бабкам войду, и никто из них меня потом не осудит. Хоть на любой иконе поклянусь, хоть Алешиным здоровьем, что ни с одним мужчиной не было у меня...
Татьяна кивнула. Поверила.
— Так зачем тогда...?
— Тетя, то, что я скажу, между нами и остаться должно. Обещаешь?
Татьяна молча потянула из-под платья крест, губами прикоснулась.
— Чтоб мне Степана в жизни не увидеть, коли предам клятву.
— Хорошо. Василий — красив, молод, умен, ярок... вот то и использовали некие тати. Вышли на него и предложили царевну соблазнить, чтобы через него мной и управлять. Вот мы в любовь и играем. Он изображает, что всюду за мной, я — что нигде без него... поняла?
— Так схватить их!?
— Этих схватим — новых подошлют. Не ко мне, так к Дуньке. Или малышкам, или... да много вариантов. Лучше уж знать, где змея ползает, чем ловить ее, гадину каждый раз.
— Ох и хитра ты, Сонюшка.
— Станешь тут. Так что ты меня защищай, тетушка, да так, чтобы все еще больше уверились. Понимаешь?
Татьяна понимала. Еще как...
— Все сделаю, племяшка. Пока тут я...
Улыбка была ей ответом.
— Эх, тетя, вот выдадим вас всех замуж — и с кем я останусь?
— С мужем? — невинно предположила тетка. Обняла племянницу и удрала за дверь. Софья тяжко вздохнула.
С мужем. Да где такого героя найти, чтоб ее выдержал? Илья Муромец помер, Иосиф Виссарионович не родился... Смех — смехом, а женщины у власти счастливыми не бывают. Цена такая...
И она готова заплатить ее. Не для власти. Для брата.
* * *
Алексей Алексеевич в это время поторапливал коня. Горячий жеребец поблескивал лиловым глазом, скалил зубы, но копыта мерно ударяли в землю.
Отец, о-тец, о-тец...
Мысли Алексея крутились вокруг одного и того же.
Ну как же так!? Как они не предугадали, не предвидели?! Они не всеведущи, но кого это утешит?! В таких случаях?!
А ежели б Соня не справилась?
Хотя — нет. Вот тут он мог быть спокоен. Ежели вожжи оказались в руках у его сестренки, она справится. Она дождется, и потом все обставит как лучше для него.
К чести Алексея — ни на единую секунду он не усомнился в Софье. Не подумал, что ей нужна власть, не допустил даже мысли, что она может играть в свою пользу.
Наоборот — был спокоен хотя бы за Москву, зная, что пока там Софья — бунта не случится. Она любой пожар потушит. Коли понадобится — кровью.
Жестоко?
Тебя повесят, а ты не бунтуй. Порядок быть должен во всем.
* * *
Софья злобно смотрела на Питирима.
— Отлично. Можешь уходить, но кто станет патриархом?
— А... есть несколько человек. Вот Иоаким, например, чем не патриарх?
Иоакима Софья знала. Чиновник, властолюбец... вопрос в другом.
— Наверное тем, что он неблагодарный человек?
А еще властолюбец. И баран упертый. И с Матвеевым был в близкой дружбе. Но последнее — не суть важно, у свиней не бывает друзей. А человек, который начал свою карьеру под Никоном и благодаря Никону высоко поднялся, а теперь его поливает на всех углах... э, нет.
Таких мы к себе не приблизим.
— Государыня!
— Отче, — Софья смотрела устало, под глазами синели круги. — Никон все дал Иоакиму, а тот полощет его на всех углах. Ежели и Алексей ему все даст, а тот потом тако же поступит?*
* в реальной истории требовал не отпевать Никона, как патриарха, прим. авт.
— Он пока еще молод, но умен. Поверьте, с ним не будет хлопот.
Молод? За полтинник товарищу. А по здешним меркам это чуть ли не вдвое считать надо! Нет уж...
Софья сморщила нос. Питирим вздохнул.
— Государыня, все ж таки это дела церковные...
