Эротические страницы из жизни Фролова

Велиар Архипов

Эротические страницы из жизни Фролова

1. Ирина... 2. Елена Андреевна... 3. Светлана...

4. Катя Решетилова... 5. Шесть коленок... 6. Флора...

7. Доченька, дочурка... 8. Самая необыкновенная на свете любовь...

9. Его Всевеличие Эрос, Бог Наслаждения и Бессмертия

Предисловие 

Лечить — так лечить,

Александр Розенбаум

Сексуальная жизнь людей — это огромное пространство,

Ирина Фролова

Предлагаемые Читателю страницы посвящены одному из самых загадочных явлений человеческой природы — Эросу.

Это, конечно, не научная работа (автор старался приложить все силы для того, чтобы избежать какой бы то ни было наукообразности). И не философская. Это как бы литература — попытка чисто теоретического исследования в художественных образах самиздата событий, явлений и идей, реально или виртуально существующих, но скрытых за занавесом, вытканном стражниками нравственного правопорядка (под понятием "самиздат" в данном случае имеется в виду особое направление в русской субкультуре, развившееся в середине прошлого столетия из номенклатурного императива: "Не читать!").

Самиздатовский профиль работы не требует строгого соблюдения официально или неофициально общеузаконенных литературных и языковых норм. Она никогда не будет издаваться на бумаге. Потому она такая, какая есть.

И это — первое, что должен наперед учесть Читатель.

"Протокольный" стиль изложения не был заведомо предумышленным — так получилось. Но ведь перед Вами на самом деле не повесть и не роман, а самые обыкновенные страницы. Страницы и все.

Особенно прошу не сетовать на "украинизмы" в синтаксисе (да и не только в синтаксисе). Вот они не случайны. И имеют на то очень серьезные языковые причины и основания. Но развивать эту тему здесь не входило в мои задачи.

Второе.

Эротикой я называю все, обусловленное эросом — во всем своем диапазоне — от платонической любви до извращенного секса, от мысленных вожделений до оргазма в самые непотребные места. Более изысканные творческие и номенклатурные умы настаивают на отделении от нее (а на самом деле и от эроса) так называемых "низменных" причастий, именуемых заведомо недефинитивным термином "порно-", — вплоть до полного его самоопределения и предоставления независимости. Дабы не дискредитировать поэтизированную дозволенность грязной недозволенностью. Столь размашистая элективность явно несостоятельна. "Порно" самоопределению недоступно, поскольку не есть явлением концептуальной действительности (каковым есть эротика в целом), а является выражением отношения к определенной ее части (определенной, впрочем, крайне неустойчиво). Даже отдельной ветвью эротики его называть нельзя (и не только из-за размытости постоянно меняющихся границ), — иначе придется возвращаться к далекому и безысходному порноэротическому спору о том, что есть бифуркация, а что — дихотомия.

Порно — это сугубо субъектная эмоция, организованная в общественный регламент восприятия и оценки действительности, изменяющийся от традиции к традиции, от народа к народу (и от одного его слоя к другому), от века до века, от культуры до культуры и т.д.

Останавливаюсь на этом, поскольку собираюсь сейчас упасть на свои как бы литературные колени и так просить прощения у тех читателей, чьи благочестивые настроения мне, возможно, придется испортить (попытка шутки, на самом деле на литературные колени готов упасть разве что перед Богами Русского Пантеона и тем Единым, кто вселил в вечность нашу вселенную — но они как раз этого и не требуют — скорее наоборот, не одобряют; прощения, однако, прошу вполне серьезно и осмысленно).

Дело в том, что для большой части читателей выражением безобразного "порно" является любое или почти любое изображение, описание или озвучивание половых органов, особенно в их экзальтированном состоянии, а еще более — всего того, что они вытворяют друг с другом, а также с другими, близлежащими и отдаленными от них частями тела и души.

Все это, а также многое другое похлеще, имеется в избытке на данных страницах, причем в самом "что ни на есть" густоэмульгированном виде.

И хотя сам я КАТЕГОРИЧЕСКИ ОТРИЦАЮ принадлежность данной работы к какому бы то ни было варианту порнопродукции, считаю своим долгом предупредить о вышеизложенных особенностях и предложить всем, сомневающимся в целесообразности дальнейшего чтения, прекратить его на этом абзаце.

Теперь третье. Зачем и почему именно так.

Я почти не испытываю неловкости при описании запредельно интимных подробностей любых вариантов человеческих межполовых отношений. И семейных тоже. С самых разных позиций готов уговорить любого, доступного нормальным ощущениям реальности, в том, что прием пищи или игра на музыкальном инструменте — акты не менее "безобразные", чем половой. Или наоборот, столь же прекрасные. И нет у человека органов и частей тела, достойных стыда или презрения; и нет естественных потребностей и отправлений, достойных того же.

Потому именно так.

Зачем и для кого?

Как бы для тех, кто не стыдится себя и своей природы.

На самом деле — для всех. Даже для живущих в жестком плену дихотомического мышления. И в том числе тех, кто уже покинул эти страницы. Не исключено, что еще вернутся. И таю надежду, что согласятся — здесь есть над чем подумать. Но прошу при этом учесть — данная работа не имеет своей целью пропаганды описываемых событий, а также идей и суждений, высказанных ее персонажами.

Надеюсь оказаться особенно полезным тем, кто нуждается в объекте внутренней критики окружающего пространства и его идей, в том числе и воинствующим стражникам, берущим на себя функции половых органов безопасности в структуре общественного организма.

Я писал эту тему серьезно. Не для развлечения и не для возбуждения эротических фантазий (хотя, если последнее происходит — я только "За").

И ни в коем случае не для инициации так называемых "низменных страстей".

Если все же нечто подобное кто-то почувствовал, нужно сделать вот что: несколько раз интенсивно потрясти головой в разные стороны, а затем подойти к зеркалу, пристально посмотреть в глаза своему отражению, глядя до тех пор, пока... (сами почувствуете, до каких), — и все пройдет (дистанция имеет значение — она выбирается опытным путем — не прошло на одной, нужно повторить на другой; кстати, этот прием полезен и при многих других, не вполне желаемых внутренних неурядицах). А если и при дальнейшем чтении подобные эпизоды повторятся, нужно сходить, к примеру, в галантерейный магазин, — скорее всего эти страсти возобновятся и при виде трусиков на прилавках; тогда необходимы более действенные приемы, лучший из которых — научиться любить. Любовь — самое мощное средство самоподавления низменных страстей.

Минимальная авторская дистанция от персонажей и всего того, что они "вытворяют", выбрана мною осмысленно. Такая позиция таит в себе риск самому показаться патологически "озабоченным", но более подходящей я не нашел. Не исключены и "ошибки воображения" — сам я не имею "личного опыта в инцесте", равно, как и в "создании полигамной семьи".

Четвертое.

Конечно, тема деликатная.

Конечно, требует особого чувства меры.

Особенно, когда речь идет о событиях, выходящих далеко за рамки общепринятых этических норм. И когда заведомо и вынужденно нарушаются правила "высокой" литературной этики. Сохранять при этом соответствие обычным эстетическим нормам крайне затруднительно, — я пытался к ним приблизиться, но лишь до тех пор, пока не понял, что эти попытки — бессмысленный паллиатив.

У всего, что связано с эросом — собственная эстетика. Правила, по которым она формируется, отличаются от таковых в иных сферах человеческого существования.

Почему?

Потому, что ни в какой иной сфере священное по своей внутренней природе действо не облачено в столь противоречивые концептуальные одежды. И еще по ряду причин. Но это — отдельная тема. Слишком большая и сложная для предисловий. И не только для предисловий...

Искренне Ваш,

Велиар Архипов.

04.04.04

1. Ирина

В эту пятницу Виктор Фролов и его жена Ирина сразу же после работы встретились в самом престижном универсаме, чтобы прикупить чего-нибудь особенного к столу. Такого, чего больше нигде не купишь. Это он так придумал. Еще и набрал всего разного с полок, как на именины. Хотя, по правде говоря, она на этот раз вполне могла обойтись и без него. И значительно меньшим количеством покупок.

Зато домой они поехали вместе. Не станет же он, в самом деле, отправлять ее одну с двумя полными пакетами продуктов.

Впереди было три дня выходных ‒ суббота, воскресенье, плюс понедельник за Троицу. Людей всюду полно, несмотря на тридцатиградусную жару. Вщерть

* * *

переполненные маршрутки гнали, не останавливаясь, мимо остановки, так что пришлось втискиваться в пятидесятикопеечный автобус. Минут пятнадцать езды простояли молча, тесно прижавшись друг к другу в узком проходе, не обращая внимания на толчки и территориальные претензии протискивающихся к выходу потных пассажиров. Им было не до них. Все их мысли были заняты предстоящим событием, на которое они согласились еще в среду, два дня назад. Как-то так получилось, что взяли и решились. Она отважилась согласиться сначала с собой, затем с ним. Он ‒ сначала с ней, затем с собой. Вот так. А откуда произошла эта их решимость, они теперь и сами не могли понять.

Черт-те что, а не пятница...

Оба волновались. Каждый по-своему и одинаково вместе. И у обоих где-то в глубине души прятался страх. У каждого свой, и один и тот же на двоих. Виктор, как и подобает мужчине, старался выглядеть спокойным и уравновешенным. Ирина даже не пыталась. Она то и дело заглядывала в его глаза, что-то выискивая в них, ‒ может быть испуг, может быть неодобрение или осуждение, что-нибудь, что может дать повод удержаться от задуманного. Он понимал, что должен о чем-нибудь постороннем говорить, чем-то занять ее мысли, но, как назло, его совершенно некстати охватило внезапно вылезшее из памяти событие многолетней давности, воспоминание о котором всегда парализовало его мысли. А чтобы отогнать его, ему самому нужна была помощь. Так они и промолчали всю дорогу.

С подножки он снял ее за талию. В точности так, как сделал это впервые шестнадцать лет назад, с первого же прикосновения осознав, что снял девушку своей мечты.

С того события у подножки автобуса началась их совместная личная жизнь. Ей только-только исполнилось семнадцать, он был на два с половиной года старше. Вчерашняя школьница и студент инженерной академии. Без семи дней в точности шестнадцать лет назад. Двадцатого июня.

Он собирался тогда с друзьями в горы. У него уже был билет на поезд и упакованный рюкзак. Но она согласилась на свидание, и друзья уехали без него.

Это правда, что так бывает.

Они только коснулись друг друга и весь мир мгновенно изменился. Не стало больше девушек и парней, женщин и мужчин. Остались только окружающие люди, ‒ друзья, приятели, родственники, близкие, посторонние, чужие, хорошие, плохие, так себе или совсем никакие, ‒ просто разные люди с половыми признаками, почти совершенно для них индифферентными. И отдельно от них ‒ он и она; она ‒ женщина, единственно настоящая, он ‒ мужчина, единственно настоящий.

Они сразу стали друг для друга незаменимыми. И пользовались своей незаменимостью обильно и всласть все совместные годы, изо дня в день, из ночи в ночь, не стесняясь самых невероятных желаний и порывов. А дефицитом гормонов они не страдали, скорее наоборот.

Первой родилась Светланка, ей уже пятнадцать. Затем, через три года ‒ Сережка. Жили все это время вместе с мамой Ирины в ее двухкомнатной сталинской квартире вплоть до прошлого лета, когда, наконец, накопилась сумма, достаточная для покупки их собственной, трехкомнатной. Они и с мамой жили хоть и в тесноте, но никак не в обиде. Комнаты там раздельные, одна совсем маленькая, три на четыре с половиной, ‒ ее занимала Елена Андреевна, а Виктор с Ириной, а затем и с детьми, размещались в большей, четыре на пять метров, под окном которой росла роскошная липа, теперь уже достающая своими ветками до самого оконного карниза.

Виктор перешел к ним жить из общежития уже через месяц после знакомства, ‒ на этом настояла сама Елена Андреевна, хотя о свадьбе тогда еще и речи быть не могло.

Она оказалась удивительной женщиной. Доброй и всепонимающей. Всегда спокойной и улыбчивой, а улыбка ее, неизменно отмеченная какой-то особенной грустинкой, творила в доме настоящие чудеса, ‒ даже новорожденные дети, глядя на нее, переставали плакать.

Мужа она потеряла, когда Ирине было всего три года. Он был танкистом, старшим лейтенантом. Ушел воевать молодым и красивым, а вернулся в цинковом гробу, не подлежащем вскрытию. Так ей сказали. Ирину воспитывала сама, о втором замужестве вроде бы и не задумывалась. Может быть потому та выросла так сильно похожей на мать ‒ не только внешне, но и характером, повадками, говором. "Дочери обычно на отца бывают больше похожи, а Ирина чисто в меня вышла, ‒ говорила она. ‒ Совсем мало от Сергея, разве что глаза..."

После смерти мужа она не была совсем уж затворницей. Ирина рассказывала о трех мужчинах, в разные годы прибившихся к ней. Приятные, говорит, приличные были. Но более месяца она их не выдерживала и после каждого такого романа подолгу занимала дочку воспоминаниями о своем лейтенанте. Он так и остался незаменимым. Появлялись ухажеры и при Викторе, но тоже ненадолго. Наверное, были и вне дома. Она ведь и сейчас, в свои пятьдесят два, все еще красива и обаятельна. И выглядит значительно моложе своих лет. Да мало сказать, ‒ моложе, настоящая молодая женщина, как говорят, "вся в соку". Виктору ее одиночество всегда казалось странным. Неоднократно приходила в голову мысль, что это они с Ириной мешают ей наладить личную жизнь. Несколько раз они твердо намеревались снять квартиру, но Елена Андреевна почему-то очень из-за этого расстраивалась и однажды, когда они уже уплатили было задаток, расплакалась чуть ли не навзрыд, будто они злое что-то совершают. А еще как-то он, неожиданно для себя, набрался хамства и сам посоветовал ей выйти замуж или просто обзавестись постоянным мужчиной. Она могла бы и обидеться, но ответила своим обычным ровным голосом: "Ничто женское мне не чуждо, Витя, но я научилась обходиться виртуальной любовью". И добавила, заметив его растерянность: "Перед тобой я этого не стыжусь".

А задолго до этого разговора, в день рождения Сережки, как раз и случилось то странное событие, нечаянные воспоминания о котором до сих пор беспокоят Виктора стыдом перед самим собой и перед Еленой Андреевной. Тот день казался одним из самых счастливых в его жизни. Он так хотел сына, что когда долгое ожидание закончилось сообщением из окошка справочной роддома "а у Фроловых мальчик", он совершенно потерял голову. Дома он напился. Не то, чтобы много выпил, просто от пары-трех рюмок допьянел до такой степени, что при полном сознании и полном сохранении координации движений почти совсем утратил контроль над своими поступками. Уложив Светланку спать, они с Еленой Андреевной долго сидели на кухне, радуясь вместе благополучному исходу не совсем гладко протекавшей беременности, обсуждали предстоящие хлопоты, спорили о преимуществах и недостатках различных имен, пока он не согласился, что Сергей Фролов звучит очень здорово, не хуже, чем у самого лейтенанта. Потом он ушел в ванную, под душ, почему-то это он хорошо запомнил, а когда вышел, ее на кухне уже не застал. Она лежала в постели в своей комнате, на его стук ответила "да" и он вошел и сел на постель рядом, а потом, никак не успевая оценить свои действия, стянул с нее простынь и улегся на мягкое тело так, будто имел на это свое ежедневное право. Удивление, виноватость, а затем испуг в ее глазах быстро сменились покорным успокоением, и она не сделала ни одного несогласного движения, а когда он привстал, чтобы стянуть со своих ног застрявшие на лодыжках плавки, послушно раздвинула ноги, прикрыла веки и отвернула голову к стене. Какое-то время он заворожено смотрел на обнаженное тело, чем-то очень близкое и чем-то совсем незнакомое, согласное быть покорным его желанию. "Остановись! Погладь ее рукой, извинись и снова укрой", ‒ такие слова он услышал в тот момент от какого-то дальнего родственника, который оказался почему-то внутри него. "Пошел вон!" ‒ молча ответил он и еще шире раздвинув ее ноги, воткнул одеревеневший до боли ноган в раскрывшуюся щель, в одно движение загнав его по основание и продолжая давить и давить, чтобы проникнуть глубже, еще глубже, как можно более глубже... и тут же начал выливать в нее все, что накопилось в организме за несколько недель вынужденного воздержания. Лил и лил, удивляясь, откуда берется в нем столько жидкости, будто она идет не только из ритмично сокращающейся мошонки, а еще откуда-то от живота, позвоночника, грудины, от самой подъязычной кости. А она... она безропотно наполнялась его секретом, не отвечая ни малейшим встречным движением, ни сколько-нибудь заметным изменением покоя на лице. И только когда он, наконец, полностью опустошился и обмяк, подняла закинутые за голову руки и, не поворачивая к нему лица, осторожно взяла за плечи и притянула на себя. "Все хорошо, Витенька, все хорошо, ‒ прошептала она сдержанно-спокойным голосом, затем так же осторожно подтянула его за ягодицы вплотную к своей промежности и тут же отняла руки, разбросив их в стороны. ‒ Полежи так, родной, успокойся". Но уже через несколько секунд вдруг заплакала, зарыдала от обиды, горько-горько, с таким особенным, тихим подвыванием, какое он слышал раньше только на похоронах. И он струсил. Струсил, как нашкодивший мальчишка. Как вор, застигнутый врасплох. И убежал. Бегом, бегом, схватив по пути скомканные плавки и лихорадочно натягивая их на себя, будто стараясь кому-то успеть показать, что он, мол, ни при чем, он в плавках...