И они вместе перебирали возможные ответы, смешные и очень грустные, забавные и очень политические, и другие всякие, самые разные.
А потом Светланка стала рассказывать забавные истории из ее невеликой жизни, окрашенные в наивные детско-эротические тона, а еще стала игриво беситься вокруг папы, изображая нечто таинственно-мистическое из голливудских жутиков.
‒ Бесенок ты наш маленький, ‒ ласково гладил ее отец.
‒ Чертенок.
‒ Почему чертенок?
‒ Бесенков с девочками между ног не бывает.
‒ А чертенки бывают?
‒ Конечно. Ведьмочки.
‒ А как же бесята размножаются?
‒ А зачем тебе знать?
‒ Интересно.
‒ Через задницу, ‒ засмеялась она игриво, будто и вправду была особо осведомленной особой в мистических вселенных мирах.
И так до глубокого поздна они то болтали без умолку, то затихали языками и переговаривались взглядами, то наслаждались или баловались своим мужчиной, пока мама вдруг не сообщила:
‒ Доченька, папа скоро не выдержит, он уже еле сдерживается...
И Светланка сразу призывно расставила свои ножки, потому что сегодня была ее очередь, потому что она ждала этого момента почти целый месяц, потому что она сегодня еще не видела радуги, которая появляется между ними в предчувствии божественного блаженства... И любящий муж тут же перевоплотился в любящего отца, и вошел в любящую его дочь, и в те самые мгновения, когда перед их очами засияла таинственная радуга, оросил ее глубокое ложе обилием отцовского сока, и еще долго лежал на ней, пока она трепетала мягкими стеночками по телу своего благодающего мальчика-папчика...
Он вышел потом в ее комнату и подготовил постель, а затем перенес ее на руках и уложил, чтобы она немного поспала, потому что обмываться она все равно ни в какую не соглашалась, заложив между ног салфетку, чтобы у нее не пролилось...
Когда он вернулся, на постели рядом с его женой сидела обнаженная Флора. У нее были неестественно дымчатые глаза, и он сразу понял, что она не настоящая.
Устал, наверное. Или чокнулся.
‒ Ты ее видишь? ‒ спросил он у Ирки совершенно безразличным голосом.
‒ Кого?
‒ Никого.
Провел рукой по воздуху, там, где висели Флорины груди. Они пошли вслед волнами и Флора быстро растворилась.
‒ Боюсь, что я слегка приболел. Мозгами. Застойное малокровие, наверное. Или что-то вроде этого.
‒ Это не ты. Скорее я.
Он сел на то место, где только что сидела Флора.
‒ Светка такая счастливая от тебя, ‒ погладила Ирина его по руке. ‒ И я от нее. У нее совсем не болело, да?
‒ Немножко было.
‒ Когда?
‒ Когда сидела.
‒ Ты ее разбужируешь. Но это не страшно. Лишь бы прошло.
‒ Больше, чем надо, не разбужирую. Она очень эластичная. Лишь бы прошло.
‒ А я так уж точно чокнулась. Так приятно видеть в ней твою женщину... У нормальной матери такого не может быть.
‒ Она моя дочь, а не моя женщина. Я ни на секунду об этом не забываю.
‒ Она лучше меня?
‒ Она ребенок. Наш ребенок. Она не может быть ни лучше, ни хуже.
‒ Мы правильно делаем?
‒ Правильно.
‒ Дай Бог, чтобы это так и оказалось... Как с мамой. С мамой я не сомневаюсь. Жалко только очень, что так долго мы тянули с этим... целые восемь лет.
‒ Почему именно восемь?
‒ Она после рождения Сережки в тебя втрескалась.
‒ Откуда ты знаешь?
‒ Ниоткуда. Просто чувствовала. А ты нет?
‒ Нет.
‒ Лопух. А жаль. Как было бы здорово, если бы ты тогда ее трахнул. В самом начале.
>Трахнул, ‒ вдруг сознался он. ‒ Когда ты в роддоме была...
Ирка вскинулась плечами и уставилась на него пронзительным взглядом:
‒ Правда? Ты... не врешь?
‒ Не вру.
>А почему мне не сказал?
>Стыдно было. Я этот стыд все жизнь потом в себе нес, как кошмар. Да и сейчас еще несу...
>А я не почувствовала... Почему?
>Не знаю.
>И правильно, что не сказал. Я даже не представляю, как тогда повела бы себя. Я очень ревновала тебя к ней.
>А говоришь, что было бы здорово.
>И у вас тогда получилось?
>Да. И намека на спазм не было.
‒ Господи... ‒ прошептала она вслух, ‒ все же могло было... быть совсем иначе... ты же мог ее вылечить еще тогда...
И лихорадочно зашептала ему прямо в лицо, будто боясь, что кто-то подслушает:
‒ Светку, Светку только не оставь на полпути, слышишь? Что угодно с ней делай, только чтобы прошло... Может, пусть попробует с кем-нибудь еще, как мама с Борисом?
‒ Не знаю... Нет. Не дам. Она еще ребенок. Просто не могу, и все.
‒ Она уже не ребенок... Она уже женщина...
‒ Все равно. Не могу. И не говори мне об этом. Я сейчас ее никому не дам. Страшно. Жутко страшно. Не знаю даже, как это выразить словами.
>Слышишь, а ты... больше никого от меня... не скрыл?
>Скрыл... ‒ как-то совсем потерянно ответил он после долгой паузы.
>Не скажешь?
>Не знаю. Не сейчас. Сейчас не смогу. Прости.
>Я же теперь буду мучиться догадками.
>Лучше уж мучайся. Я, кстати, мучаюсь. Ты меня с мамой намеренно свела на ту ночь?
>Нет. Что ты! ‒ всполошилась она. ‒ Клянусь тебе. Так само собой вышло. Я только потом сообразила, что получилось так, будто я все ради мамы подстроила. Особенно, когда начала тебе пудрить мозги.
>Пудрить мозги?
>Ну, по поводу Димки. Жеманничала. Чтобы ты сомневался. Будто и на самом деле я его придумала.
>Зачем?
>Не знаю. Издевалась, наверное.
>А на самом деле?
>Все было именно так, как я тебе рассказывала. И знаешь... я после этого очень много передумала всякого... Ведь это была дикость на фоне нашей прежней жизни... даже несмотря на наши фантазии... Это было на самом деле невозможное само по себе событие... Мы бы с а м и на него никогда не отважились... И ты бы не вылечил маму... и ни за что в жизни не полез бы губами в Светкину писку, а тем более не засунул бы в нее свой член, да еще в моем присутствии; и все сейчас было бы совсем иначе, ‒ мама так и оставалась бы калекой, долбала бы себя по ночам искусственным членом до самого климакса, а может, и еще чего хуже сделала, ‒ я у нее последнее перед этим время снова стала замечать предсуицидальные симптомы, ведь тот раз, о котором я тебе рассказала, был не первым; и Светланка... ей пришлось бы повторить судьбу своей бабушки, а может, в еще худшем варианте...
‒ А все Димкин палец, ‒ сказал он вслух с шутливо-подкольной улыбкой. ‒ Может, давай я отыщу его, отрежу этот палец, заспиртуем и повесим в угол комнаты вместо иконки...
Она перевернулась на спину, разбросала руки и ноги и с мечтательной улыбкой сказала:
‒ Он далеко... А как было бы классно, если бы вы прямо сейчас напару меня в две дырки выдолбали... тонким и толстым... с двух сторон... Посмотри, как она зашевелилась. Это на тебя. А на него задница задергалась... Помнишь, у мамы я раком к тебе выставилась? Помнишь? Как я тогда и его туда захотела!
‒ Тебе нравится в попку?
‒ Как тебе сказать... само по себе ‒ нет. Да и слово это никак не подходит. Это в особом таком состоянии появляется вдруг желание, чтобы тебя... расперли изнутри и снаружи... и вообще, тогда, когда особой мужицкой грубости к себе хочется. А вот палец в попку, ‒ это почти всегда приятно. Возбуждает. Только не сухой, ‒ скользил чтобы. Особенно, когда и член внутри, в писке. Но не обязательно. Помнишь, я Жану на пальцы плевала? Вот тогда ‒ правда короткое время ‒ очень приятно было. Когда он ее пальцами готовил.
‒ Это не Жан был. Славка.
‒ Да? ‒ удивилась она. ‒ А мне кажется, Жан.
‒ Жан под тобой был, в твоей девочке сидел.
‒ И правда... целоваться лез. Слушай, я педерастка, да?
‒ Женщин так, кажется, не называют...
‒ Почему?
‒ Не знаю. Кажется, с женщиной это всегда считалось нормой.
‒ А ты как думаешь?
‒ Да и я, в общем, так думаю. Нормально это. Для мужчины, ‒ нет. А в женщину можно. Женщина ведь принимает в себя, ‒ в этом ее природа. Если ей это приятно, значит, природой как-то оправдано, предусмотрено.
‒ Но там же грязно. Прямая кишка. Вы же там своей головкой дерьмо месите.
‒ Я почему-то этого не чувствовал. Честно. И не думал об этом. Мне вообще казалось, что вокруг него ‒ только стенка. Может она там так сокращается?
‒ Нет. Ничего там не сокращается. Если б сократилось, ‒ был бы ты тогда весь в дерьме. Надо у Флоры спросить, она должна об этом все знать. Это же из области сексопатологии. Слушай, а ты?.. мог бы?
‒ В себя? Нет. Исключается. Я все женское только через тебя чувствую, через твое тело. Оно ведь и мое тоже, ‒ в том смысле, что иногда я ощущаю его из твоего "Я". А через свое тело, ‒ только мужское. Я не могу представить своего тела женским. Мне твоего достаточно.
‒ И чувствуешь, как в меня входит чужой член?
‒ Да.
‒ А что ты чувствуешь, когда я с Катькой?
Он задумался, не зная, что ответить. И промолчал.
Она не стала настаивать. Продолжила свое:
‒ Знаешь, у меня такое ощущение, что все, что с нами происходит в последнее время, ‒ откуда-то свыше запланировано... Только ты не смейся, хорошо? Я серьезно. Будто мы под каким-то колпаком оказались, и все происходит по заранее написанному сценарию, с какими-то заранее определенными целями... Вылечить маму, Светланку... Поженить Витьку с Катькой... зачем-то. И тут же этой Флориной компанией намекнуть, ‒ зачем именно. Ты не ощутил во всем этом намека? Мне даже иногда кажется, что я чувствую на себе чьи-то чужие взгляды, совсем чужие, ‒ оттуда, сверху, из-над колпака, ‒ будто кто-то проверяет, все ли правильно с нами происходит... Поехала я, да?
‒ Поехала. Вместе мы поехали.
Она растянула свое голое тело в почти детской потягусеньке.
‒ Снова хочется. Я ни разу не кончила.
‒ На сегодня я пас. Завтра.
‒ Почему мне все время хочется? Раньше я только тебя хотела и больше никого. Правда, никого. Так, может быть, слегка кое-кого, не по-настоящему. Легкое кружение гормонов. Во всяком случае, и в голову не приходило отдаться. Или взять. А сейчас... шесть чужих мужиков за два месяца перепробовала. Да еще как... Во все отверстия. И дам еще, если не остановишь. Прямо сейчас дала бы. Особенно в твоем присутствии, чтобы ты рядом был. Мне рядом с тобой ничего не страшно и ничего не стыдно теперь. Может, это возраст такой подошел? Или потому, что ты разрешаешь? Почему ты мне разрешаешь? Ты думал над этим?
‒ Думал.
‒ И что получилось?
‒ Мы слишком с тобой соединились. Не по мерке.
‒ Не слишком. Мне так нравится. Плевать мне на мерки.
‒ Знаешь, видимо есть глубокий общественный смысл в том, чтобы в нормальной семье царило частичное взаимонепонимание, периодическая вражда, рукоприкладство, недоверие, подозрения и все такое прочее. В определенных, конечно, дозах. Чтобы все члены семьи чувствовали себя раздельными. Самонедостаточными особями. А мы с тобой как бы в одну особь слились. Которая тоже вдруг ‒ в свою очередь ‒ оказалась как бы самонедостаточной... и ей теперь нужны новые, недостающие половинки...
‒ Флора, наоборот, назвала нас вроде как самодостаточными.
‒ Она так не называла. Она другое в виду имела. И вероятно она права. Познав полностью друг друга, мы стали самкой-самцом, вроде как одной особью виртуально, а двумя, ‒ мужской и женской половинами, ‒ физически. Поэтому мы и показались ей сильными. Может быть и самодостаточными. Потому что во мне живут не только мои, но и почти все твои ощущения, а в тебе почти все мои. Флора влюбилась в нас обоих сразу. И Катька тоже. Даже дети нас мамчиком-папчиком считают...
‒ Светка меня крепко отлупила. По-настоящему.
‒ Внутрисемейный инстинкт. Ты обратила внимание, как она сказала слово "надо"? Бессознательное стремление к раздельности. Или внесознательное. Или подсознательное. Не знаю, как правильно.
‒ Но ведь и без нас есть много очень дружных семей, без всяких там взаимонепониманий. И в сексуальных познаниях друг друга вряд ли кто-нибудь от нас отстает. Даже судя по случайным обмолвкам, ‒ такое вытворяют, что даже нам в голову не приходит. Да плюс к этому то, о чем никто никогда не расскажет, ‒ есть ведь и такое, это же самая тайная часть жизни. Почему же другие так не сливаются друг с другом? В одно целое.
‒ Вероятно, дело не в том, что вытворяют, а в том, как вытворяют. Подавляющее большинство супругов даже в самом обоюдоинтимном держат друг друга на какой-то дистанции. И не ведут виртуальных разговоров.
‒ Ну и пусть. Не хочу я иначе. А ты?
‒ И я. Да мы и не сможем уже иначе. И лягушонку ты еще попробуешь... знаешь, мне самому хочется тебя еще раз такой увидеть...
‒ Подожди, так ты, значит, считаешь, что это твоя, мужская часть моего существа наслаждалась Катькой? ‒ вдруг вернулась к неотвеченному ранее вопросу Ирка, хитро улыбнувшись.
‒ Может быть что-то в этом роде.
‒ Ты уверен? ‒ так же лукаво засомневалась она.
‒ Может и твоя. Не знаю.
‒ Твоя, твоя, ‒ как бы успокоила она его. ‒ Хотя, если честно, я тоже не понимаю, что у меня с нею происходит...
Они помолчали немного, разделившись мыслями. Потом Ирина спросила:
‒ Что будет с нами дальше?
‒ Утихомиримся, наверное. Перебесились немного, может что-то еще пару раз произойдет... А потом надоест.
‒ Да? А лягушонку? Ты только что обещал. А я и еще придумала, как у меня получится. Совсем по-другому. Только нужно семь мужиков. И чтобы руки ласковые и сильные. Тебе не противно?
‒ Нет. Флора в чем-то права. Мне приятно видеть, как ты хочешь мужчину. Как тебя ласкают и мнут чужие руки. Во всех местах. Как у тебя торчком встают на них соски и вздрагивает живот от желания. Как ты расставляешь ноги и подставляешь нашу девочку, ‒ понимаешь, я ее чувствую, как нашу, а не только твою. Как позволяешь в нее входить. Как целуешься. Мне приятно осознавать, что я тебе это разрешаю.
‒ А с кем больше всего?
‒ С Катькиным Витькой.
‒ И мне тоже. А еще? Их должно быть шестеро. Не считая тебя.
‒ Больше пока не знаю. Может быть этот вожатый.
‒ Я видела, как ты смотрел на его Таню. Ты ее хочешь?
‒ Да.
‒ А еще кого?
Рядом с Иринкой вдруг снова появилась обнаженная Флора. Ирка испугалась и отпрянула от нее.
