О такой осанке можно только мечтать ‒ читал он в девчачьих взглядах, провожающих ее до самой воды...
Вот и мечтайте.
‒ Ты вернул ей трусики? ‒ спросила она его в тот вечер как бы между прочим, и на самом деле между прочим, поскольку говорили они совсем о других материях.
‒ Какие трусики?
‒ Я ложила тебе в дипломат.
‒ Не было там никаких трусиков.
Она подняла брови, открыла его кейс и изъяла из бокового кармана приятно шелестящий прозрачный пакетик.
‒ Верни. И пригласи ее к нам. В брюках. Скажи, что я мечтаю о таких же и хочу примерить.
Он не посчитал необходимым что-нибудь ответить.
А когда она ушла в ванную, почти без удивления отметил, что нижний ящик комода, куда она складывала все свои интимные вещи, закрыт на ключ.
Раньше она никогда его так не закрывала. В их семье не было прецедентов шастанья в не своих личных вещах.
Виктор тщательно вычистил кисточкой шлифкамеру, предварительно прикрыв колпачком объектив, ‒ он чуть ли не фанатично следил за чистотой изобретенного и собранного им самим уникального аппарата. Уложил в кейс коробочку со световодом, бросил взгляд на боковой карман и ухмыльнулся про себя, ‒ легкая на невольный помин Катька как раз направлялась в его сторону со своей коробкой.
Дождавшись момента, когда она, примостив ее на верхний ярус стеллажа, слезла со скамейки, он сказал:
‒ Кать, возьми ‒ это тебе.
И положил на край стола сверкающий блестками оконного света пакетик.
Она, безусловно, сразу разобралась, что находится в пакетике, и не дотронулась до него, видимо ожидая какого-то подвоха.
‒ Ты это серьезно?
‒ Конечно. Я твои тебе, наверное, тогда слегка подпортил...
‒ Издеваешься?
‒ Да нет, что ты. Возьми. Совсем я не издеваюсь.
‒ И что потом?
‒ Ничего. Просто возьми и все. Это вроде как подарок...
Ее глаза смеялись, и ему стало страшно неловко. Черт его дернул на это мероприятие... Сейчас засмеет.
Но она не засмеяла. Взяла со стола пакетик и как бы с пренебрежительным любопытством вынула из него содержимое. Вместе с бумажным ярлычком, на котором английским, немецким и французским отпечатаны полагающиеся советы.
‒ Надо же. Точно такие же. Ты специалист по женскому белью?
‒ Это не я. Я в этом не разбираюсь. Это Ирка. Жена.
Она расширила от удивления глаза и недоуменно повела головой:
‒ Жена? При чем здесь жена?
Но в глазах у нее он прочитал и еще что-то, совершенно ему непонятное ‒ какое-то столпотворение мыслей, разнополярных чувств, опасений и предположений. Столпотворение, постепенно оформившееся в достаточно ясную для него конечную мысль: стибрил, мол, паскуда шлифованная эженины трусы и теперь, мол, мне подсовываешь...
И бросила обжигающий руки подарок на стол, даже не заправив его в упаковку.
‒ Да ты что, Кать?! ‒ испугался он. ‒ Она сама именно для тебя их выбирала. Я то в этом ничего не смыслю.
Своих следующих слов она не знала. Смотрела на него, как на полоумного, шевеля краешками зрачков, словно кошка, изготовившаяся к прыжку.
‒ Она видела на вокзале.
‒ При чем здесь вокзал?
‒ Трусики твои видела сквозь брюки.
‒ Ну и что, что видела? Все видят. Ты что, все ей... рассказал?
‒ А что тут такого?
Она села, ‒ нет, почти провалилась на скамейку.
‒ Издеваешься, да? ‒ не то жалобно, не то зло, не то с какой-то непонятной тайной надеждой спросила она.
‒ Да нет, что ты. И в мыслях не было.
‒ Придурок, что ли?
‒ Почему придурок? Просто ей тоже понравились твои брюки. Понимаешь? Она тоже такие хочет. Хочет примерить сначала. Боится, что будет как-то не так выглядеть. Может, зайдешь к нам? Прямо сейчас. Или завтра. Увидишь, что у меня и в мыслях нет издеваться. Ты слишком нравишься мне, чтобы я себе такое позволил.
‒ И для этого нужно дарить трусы?
Она не верила теперь ни одному его слову. Встала со скамейки и пошла прочь, к своему рабочему месту, мимо опустевших столов уже успевших смыться по домам сотрудников лаборатории.
Он намерился было смять и выбросить в кейс злополучные трусы, как вдруг она повернулась и быстро устремилась на возвращение.
Сейчас врежет. Ей-Богу врежет. Ну и пусть. Давно пора. И он даже подставил ей левую щеку, чтобы потом подставить правую.
Но она не врезала. Опять не врезала. Схватила со стола подарок, сверкая не то злым, не то озорным вызовом в глазах и высказалась:
‒ Хорошо. Я приду. Завтра. Брюки одену на завтра и приду. В этих самых... подарочных. Ну что?
‒ Конечно. Спасибо. Извини, что я так... наговорил.
‒ Я из-за этих трусов только что чуть сквозь землю не провалился, ‒ зло сказал он Ирине по возвращении домой. И рассказал все, как было, не утаивая ни единой мелочи. Но Ирка от его рассказа так расхохоталась, что вскоре и он успокоился. И смог нормально поесть.
‒ Господи, какой же ты у меня... неумеха, ‒ то и дело продолжала посмеиваться над ним жена, и ему показалось, что она, наконец, полностью отошла от мучивших ее призраков.
На следующий день Решетилова и в самом деле пришла на работу в брюках, но коробка так и не понадобилась ей, и она за целый день так и не подошла к его столу ближе, чем на пять метров, и ни разу не прицелилась в него своим огнестрельным взглядом. И только в самом конце рабочего дня подошла и равнодушно, без лишних запятых осведомилась:
‒ Так ну что? Идем?
‒ Да. Я тоже уже.
‒ Тоже уже?
‒ В смысле закончил.
‒ Ну тогда пошли.
Их контора располагалась совсем недалеко от его дома, и он всегда ходил пешком, даже когда очень спешил, поскольку никакого удобного транспорта все равно не было.
‒ Мне называть тебя при ней на "вы" или как?
‒ Лучше на "ты", как и называешь. Она вообще не любит притворства.
‒ Хорошо. А ты не врешь, что она сейчас дома?
‒ Не вру.
Она шла независимой от него походкой, той самой, на которую обычно оглядывается большинство встречных прохожих мужской национальности. Изящную сумочку, накинутую тонким ремешком на плечо, она так же изящно придерживала рукой, а тонкие и длинные пальцы с коротко остриженными ногтями каким-то странным образом создавали впечатление почти детской невинности.
Только у самого дома ее походка вдруг изменилась, стала неуверенной, будто она забоялась споткнуться. А потом она и вовсе остановилась.
‒ Знаешь что. Я не пойду.
‒ Почему? Мы же уже совсем пришли. Вот мой дом.
‒ Не пойду. В другой раз.
Он стоял в полной растерянности, не зная, какие слова он теперь должен говорить.
‒ Ну хорошо. Я приду отдельно, ‒ вдруг как бы согласилась она. ‒ Через пятнадцать минут. Какой этаж?
‒ Шестой. Вон в том подъезде. Квартира семьдесят один.
‒ Ну иди.
А сама направилась на другую сторону улицы. Вернувшейся к ней роскошной походкой неотразимой девственницы.
Он понял, что сегодня ее уже не увидит. Ну и ладно. Вот только Ирка снова поднимет на смех.
Ирка на смех не подняла. Только спросила ехидно:
‒ Мне пойти привести ее самой?
‒ Как хочешь.
‒ Ну что ж, пойду.
‒ Куда?
‒ Она в кафе напротив.
Конечно. Она все видела из окна. И увидела небось больше, чем он с тротуара.
‒ Не надо. Она сказала, что сейчас придет. Может ей просто неудобно со мной.
‒ Есть будешь? Или, может, выпьем?
‒ Пожалуй, что выпьем.
‒ Я накрою. А ты пока проследи, когда она совсем уйдет. А то еще и вправду нагрянет.
Но он не стал этого делать. Еще чего.
А Ирка как бы стала себя успокаивать:
‒ Съездим в субботу в магазин, что на улице Гагарина. Я там вроде как такие видела. Там есть примерочная. Правда, обойдется гривен на тридцать дороже.
‒ Это мелочи. А можно и не покупать там. Только примериться, а купить потом на рынке.
‒ На рынке и примерю. Разденусь до трусов прямо в проходе и стану мерить, пока подходящие не выберу. И мужики советами помогут.
Они не успели досмеяться, как зазвонил звонок.
‒ Иди, открой. Это она. Только не пугай ее, ради Бога. Нет. Я сама пойду.
А он и не собирался вставать. Пусть сама и открывает.
‒ Катя? Здравствуйте. Заходите. Проходите, проходите, я не укушу. Вить! Катя пришла, проводи ее в комнату.
Пришлось подниматься и встречать гостью, ‒ Ирка оставила ее ему на попечение, прошмыгнув на кухню.
‒ Пошли, не стесняйся, ‒ взял он ее за руку и повел в большую комнату. Вместе с ее сумочкой. Только босоножки успела сбросить. ‒ Давай, располагайся.
‒ Штаны снимать? ‒ спросила она, и он вдруг понял, что она только что дербалызнула. То ли для храбрости, то ли для наглости. И запах в ее словах сразу ощутил. Запах коньяка он испокон своего века чувствовал, как кот валерьянку. Иринка, кстати, тоже.
‒ Потом. Куда спешить?
‒ У нас все из холодильника. Такая жара... ‒ заговорила вошедшая с гостевым подносом Ирина. И сразу почувствовала, что нужно что-нибудь говорить, говорить...
‒ Детей отправили, в доме как пусто стало. Это наша комната, те две поменьше ‒ Светланкина и Сережкина. Гостей мы всегда здесь принимаем. Так приятно, что Вы согласились зайти. Можно, мы на "ты" будем? На Витьку не обращайте внимания, он при гостях как сам в гостях. Иди, принеси остальное.
Он сразу вышел, предоставляя жене свободу слова. Но задерживаться на кухне не стал, ‒ в Катькином взгляде сквозила плохо скрываемая агрессивность ‒ совершенно ей не свойственная ‒ и он понятия не имел, во что это может вылиться.
Когда он вернулся со вторым подносом, Ирина все еще упражнялась монологом, а гостья молча слушала ее. Потом вдруг выпалила:
‒ Ирина, это Вы надоумили его дарить мне трусы?
‒ Да, я, ‒ опешила та.
‒ А Вы не боитесь таким образом его потерять?
‒ Нет. Не боюсь. Он не из тех, кого можно потерять.
‒ Разве он не сказал Вам, что я к нему неравнодушна?
‒ А ты неравнодушна?
‒ Да.
‒ А он?
‒ А это Вы у него спросите.
‒ Зачем? Мы сами все друг другу говорим. Без спрашиваний. Я знаю, что ты ему очень нравишься. С ним это впервые за все годы нашей совместной жизни. Что в этом плохого? Да и не удивляюсь я этому, глядя на тебя.
‒ Но почему именно трусы?
‒ Не знаю... Сама не знаю... Скажи что-нибудь, ‒ повернулась она к мужу. ‒ Что ты молчишь?
‒ Снимайте штаны. Меряйтесь. Или пошли отсюда.
Последние слова он направил в Катькину сторону, и та от неожиданности втянула голову в плечи.
‒ Не груби ей! ‒ отрезала Ирина. ‒ Сам иди!
И он вышел. Ушел на кухню, достал из холодильника запасную бутылку, открыл и глотнул прямо из горла. Свирепая жидкость обожгла пищевод, и ему сразу полегчало. Он сел и стал ждать, когда его гостья вылетит из комнаты. Или без лишнего шума выйдет в сопровождении хозяйки и потопает к выходу. Что-нибудь такое.
Вместо этого минут через десять-пятнадцать он услышал спокойный зов жены:
‒ Вить, иди сюда на минутку.
Она стояла перед трюмо, разглядывая себя то в фас, то в профиль.
‒ Ну как? ‒ смущенно улыбаясь, осведомилась у него. ‒ Идут? Катя говорит, что хорошо. И мне вроде нравится. Я в них совсем как девчонка.
Катька сидела в одной блузке и злополучных трусиках, тесно прижав друг к дружке тонкие коленки.
‒ Ты не думаешь извиниться? ‒ намекнула как бы между прочим Иринка.
‒ Прости, Катя.
‒ Катенька, ‒ поправила его Иринка.
‒ Катенька, ‒ согласился он.
А Катенька смотрела на него странным, непонятным ему взглядом и молчала.
‒ Ну что ты молчишь, Вить?
‒ Я не молчу. Любуюсь.
‒ Правда? ‒ искренне обрадовалась Ирина. ‒ Нравится? Слышь, Катя, ему тоже нравится. В эту же субботу идем брать. А я их тебе не растянула? Вить, успокой ее, она меня не очень слушается.
И стала стягивать брюки, обнажая голую попу. На ней были такие же трусики, как и на Катьке.
‒ Давайте немного выпьем, ‒ вышел из положения Виктор, не понимающий, как он должен успокаивать Катьку в присутствии жены.
‒ А ты уже, небось, приложился?
‒ Немножко.
‒ Так там же водка. Что же ты вино себе теперь льешь?
‒ Оно сухое.
‒ Какая разница? Не смешивай, а то нам придется тебя откачивать. Я сейчас.
Она положила на банкетку аккуратно расправленные брюки и шмыгнула к кухне. Катька опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом:
‒ Извини, Витя. Я сама не знаю, как такое наговорила...
‒ Кать, ты что будешь? ‒ спросила уже прилетевшая Ирка, держа в руках начатую Виктором бутылку.
‒ Пожалуй, немножко водки. У меня от вина голова потом болит.
‒ Это сигнал о том, что она все еще на плечах, ‒ неуклюже сострил Виктор. ‒ Давайте за мир. Во всем мире. И в нашем, в частности.
‒ Ты так и не переоделся с работы, ‒ укоризненно заметила Ирка, когда они приступили к закуске. ‒ Хоть рубашку сними. Мы почти голые сидим и то жарко. Сходи в душ, мы пока на женские темы поговорим.
Он так и сделал. Ощущение неловкости все еще не покидало его. Зато холодный душ с апельсиновым мылом быстро смыл с него стеснительность, и он вернулся к ним в одних шортах на босую ногу.
‒ Мы тебя не дождались, еще по одной выпробовали.
И обе от этих слов захихикали, будто на самом деле выпробовали по три или четыре.
‒ Ой, и мне туда пора, ‒ продолжая хихикать, встала со своего места Катька и быстро потопала в туалет.
‒ Хорошенькая она, правда? А ты как истукан. Чего ты ее не обнимешь? Или это я должна, по-твоему, все успевать?
‒ А ты ревновать не будешь?
‒ Конечно буду. Ну и что?
‒ Тогда обниму.
‒ Только не обидь.
Катька тоже вернулась влажная и пахнущая апельсиновым мылом.
‒ Ну у вас и ванна... ‒ восхищенно отметила она. ‒ И смеситель забойный. Где вы такой откопали?
‒ Витька из Киева привез. Так, теперь моя очередь. Я уже еле сижу.
И Ирка смылась.
Осмелевший Виктор прогладил еще не просохшее Катькино бедро, когда та пробиралась мимо него к своему креслу.
‒ Не трогай меня, ‒ оттолкнула она его руку, но без злости, скорее даже кокетливо. А когда уселась, лукаво улыбнулась:
‒ Узнаешь трусики?
‒ Узнаю, ‒ сокрушенно вздохнул он, ‒ я их теперь всю жизнь помнить буду.
