Чаганов: Война

Чаганов: Война.

Часть первая.

Глава 1.

Дальний Восток, район Хабаровска.

Курьерский поезд ?2.

22 июля 1938 года, 19:00.

— Чаганов, закрой окно дышать нечем,— вопит Оля, стараясь перекричать мерный стук железных колёс и шёлковый шорох трепещущей на ветру занавески.— заснул?

'Хотелось бы, но не дано'...

Подскакиваю к окну и с силой хлопаю фрамугой: поезд по широкой дуге, так что стали хорошо видны хвостовые вагоны, делает плавный поворот, следуя за извивом Амура, серебристая гладь которого время от времени возникает впереди на горизонте. Изменившийся встречный поток воздуха прижимает чёрный дым паровоза к окнам вагонов, в мгновение ока превратив светлый вечер в непроглядную ночь. Из соседних купе тоже послышались хлопки, крики и чихания. Подруга кошачьим прыжком с мягкого места достигает двери купе и дёргает ручку. На ширкающий звук открывшейся двери сразу же поворачиваются несколько голов курильщиков, из коридора к нам тут же вплывает облако едкого табачного дыма.

'Как мёдом им здесь намазано, как будто нельзя покурить в другом месте, в тамбуре например'.

— Добрый вечер, мальчики,— беззаботно улыбается Оля, глядя на остановившиеся взгляды соседей по вагону.— откройте пожалуйста окошко... нет-нет, здесь в коридоре, накурили— хоть топор вешай.

Один 'мальчик' лет пятидесяти в гимнастёрке с тремя шпалами в петлицах, галифе и войлочных тапочках бросается выполнять её просьбу, остальные не могут оторваться от точёной фигурки девушки: штаны её спортивного костюма плотно облегают крутые бёдра, не скрывая почти ничего из того, что стремится увидеть всякий мужской взгляд, но почему-то все они как один сфокусированы на слегка разошедшейся шнуровке олиной волейбольной майки с буквой 'Д' на груди.

'Я их не понимаю, лично мне претит концентрация на отдельных, пусть и выдающихся частях тела... это с их молчаливого согласия... б-р-р, вспомнил силиконовые сиськи и губы тех далёких 'красавиц'... слава богу всё это в прошлом, в смысле будущем, в общем так... пока я— депутат или нарком, неважно... буду калёным железом'...

Расфокусировав взгляд, с любовью слежу как подруга решительно раздает приказы размякшим курильщикам с затуманенным взором, безропотно побежали выносить чугунную, наполненную окурками плевательницу (а чем ещё? жевательного табака уже и в помине нет), доставшуюся нам от царского режима. Излишне говорить, что Оля— единственная женщина в нашем вагоне, да как бы и ни в целом поезде. Дальний Восток— мужское царство. Государственная программа по вербовке незамужних женщин идёт со скрипом: призыв депутата Верховного Совета Валентины Хетагуровой услышан сознательными комсомолками, но предложение всё ещё слишком мало, чтобы удовлетворить ажиотажный спрос.

Наш вагон— спальный, самый лучший в поезде: наряду с несколькими четырёхместными имеются два двухместных купе, в одном из них едут с инспекцией в штаб, месяц назад созданного, Краснознамённого Дальневосточного фронта начальник Главного Политического Управления Красной Армии Лев Мехлис и комкор Иосиф Апанасенко, а во втором— мы с Олей на срочный запуск в эксплуатацию (так мы думали) в Хабаровском филиале НИИ-48 вычислительной машины , способной ломать японские шифры. Обстановка на Дальнем Востоке за последние недели резко обострилась, но буквально взорвалась она 15 июля, в день нашего отъезда из Москвы, когда на границе с Маньчжурией у озера Хасан на нашей стороне советским пограничником был убит японский жандарм. Японская сторона утверждала другое— пограничник убит на территории Маньчжоу-Го и обвинило нас в военной провокации.

Узнали мы об этом на следующее утро уже в Свердловске, когда курьерский поезд (неслыханное дело) был задержан на тридцать минут пока Мехлис и Апанасенко со Сталиным и мы с Олей (раздельно!) с Берией говорили по ВЧ в кабинете начальника станции. Не знаю уж о чём шла речь у них со Сталиным, (Оля считает, что о смещёнии Блюхера и назначении Апанасенко командующим фронта), но по итогам нашего с Берией— мы получили новое задание (плакал наш 'медовый месяц')— теперь в дополнение ко всему будем ещё инспектировать Управление НКВД по Хабаровскому краю и его начальника Григория Горбача: я— официально и чисто формально, Оля— неофициально и глубоко. Похоже, Берия хочет подстраховаться и на всякий случай вывести из игры 'ежовского кадра', спешно поставленного на место предателя Курского, которого органы не смогли арестовать год назад на границе и он ушёл к японцам.

— Сергеич, распишем пулю?— В открытую дверь проникает майор Пётр Григоренко, слушатель Академии Генерального Штаба, на время каникулярного отпуска прикомандированный к инспекции комкора Апанасенко.

'Мутная личность. Я понимаю, что уже на второй день восьмидневного путешествия все в вагоне прекращают чиниться, отсюда эти 'Сергеич', 'мальчики' и тому подобное, но предлагать мне опять сыграть в преферанс может только законченный мазохист'.

В первой же игре в 'Ленинград' я, чтобы избавиться от новых подобных предложений, включив все свои способности, на первой раздаче запоминаю особенности рубашек не новой колоды и со второй— начинаю методично раздевать 'зубров' (наверняка заранее сговорились между собой обчистить меня, большинство пассажиров вагона знакомы, не в первый раз едут вместе в 'СВ'): каперанг, пожилой финансист и военюрист после расчёта пули остались должны мне триста рублей. Шепотом наотрез отказываюсь от денег: 'Вы что, Мехлис узнает— нам всем конец. Советую играть с закрытыми дверьми и с проверенными людьми'. Лица 'Зубров' светлеют, они крепко жмут мне руку и тихо исчезают за дверью, но слухи об их фиаско, моей феноменальной памяти и сверхъестественном чутье на 'фишку' быстро распростанились в замкнутом пространстве. Больше мне никто за всю дорогу играть не предлагал.

'Подлизаться хочет'.

В эту минуту из коридора доносится скрипучий голос проводника.

— Через полчаса Хабаровск, стоянка поезда тридцать пять минут.— Последнее слово тонет в металлическом скрежете, поезд тормозит, останавливается и тяжело дыша медленно вползает на Амурский мост.

* * *

Хмурые Мехлис и Апанасенко, сопровождаемые своими порученцами, неслышно ступают по ковровой дорожке вагона, пассажиры дисциплинированно остаются в купе, пропуская начальство вперёд к выходу. Поворачивают головы назад, не задержался ли кто и привычно уже замирают с расширенными глазами и отвисшими челюстями. На красной дорожке появляется Оля в форме лейтенанта госбезопасности: краповые петлицы, эмалевая шпала, зелёная гимнастёрка, синяя юбка до колен.

'В первый раз увидели в форме, а всё продожают смотреть на её грудь... на сверкающий орден Ленина'.

— До свидание, товарищи,— серьезно, без тени улыбки кивает она головой безмолвным попутчикам.— спасибо за компанию.

В тамбуре подруга останавливается, поджидая меня с двумя чемоданами.

— Здравия желаю, товарищ Мехлис,— доносится снизу приятный моложавый голос.— как доехали? Я— член военного совета, дивизионный комиссар Мазепов.

— Здравствуйте, товарищ член военного совета,— голова начальника ГПУ Красной Армии едва заметно дёрнулась.— а где командующий фронтом?

— Мне полчаса назад позвонил адъютант маршала и попросил вас встретить,— виновато наклоняет голову Мазепов.

— Здравия желаю, товарищи,— из толпы пассажиров поезда, идущих по перрону выныривает плотная фигура военного.— начштаба фронта комкор Штерн.

— Понятно,— заключает Мехлис голосом, не предвещающим ничего хорошего.— тоже, значит поручил... ну ведите нас тогда с Иосифом Родионовичем куда поручено.

С верхней площадки кручу головой в поисках нашего встречающего.

— Товарищ Чаганов,— машет мне рукой из-за фонарного столба Ким.— я здесь.

— Анна Мальцева, Роман Ким...— Передаю ему Олин чемодан.— вас случайно не Горбач прислал?

— Нет я сам по себе,— рассекает толпу мой подчинённый.— как пришла от вас шифровка, так я и стал готовиться. Остановитесь у меня, я живу один в трёхкомнатной квартире при 'институте'... места всем хватит.

— Кто не успел, тот опоздал... — в последний раз оглядываюсь по сторонам.

'Вот не поверю, чтобы из секретариата Берии не прислали уведомления о нашем прибытии, что расстание от Москвы с людьми делает'...

Коротким путём, минуя зал ожидания красивого железнодорожного вокзала, Ким выводит нас на большую привокзальную площадь, заполненную машинами и конными повозками, направлется к одной из них— видавшей виды пролётке со сложенным гармошкой верхом. Предлагает нам с Олей садиться, сам укладывает сзади чемоданы и, наконец, усаживается впереди рядом с кучером.

— Хабаровск— наименее интересное место на Дальнем Востоке,...— начинает Роман тоном экскурсовода, когда повозка трогается.

'На Олю хочет впечатление произвести... они тут все озабоченные'.

— ... в городе три горы, три улицы и тридцать тысяч портфелей...

Подруга улыбается, 'водитель кобыл' неопределённо хмыкает.

— ... нет, в Хабаровске, конечно больше улиц, но городских только три...

Подковы ритмично стучат по булыжнику, подрессоренная пролётка мягко покачивается.

— ... остальные деревенские. После дождя на них отчаянейшая грязь, которую можно преодолеть разве что на танке...

— Эт-да-а...— подтверждает кучер.

— ... Главная из городских— улица Карла Маркса, на которую мы сейчас и выезжаем. Это широкая улица сплошь состоит из новых домов, архитектура которых представляет собою, как любят выражаться местные искусствоведы,— ценный памятник времён борьбы голого формализма с голым классицизмом. К сожалению, преобладают образцы 'раннего' формализма...

Оля заливисто хохочет, показывая ровные белые зубы.

'И что ему не нравится? Строгие геометрические формы, новые трёх-четырёх-пятиэтажные кирпичные! здания, всяко лучше старорежимных облезлых особнячков с греческими колоннами и облупившейся штукатуркой'.

Дорога плавно катиться под гору, незаметно приближаясь к реке.

— ... портфеленосцы составляют значительную часть населения Хабаровска...— заливается соловьём Ким, развернувшись к нам всем корпусом и с непроницаемым лицом жадно ловит взглядом Олину реакцию.— они никогда не выпускают портфель из рук, даже танцуют с ним: в правой руке дама, в левой— портфель...

'Разошёлся ни на шутку. ..Что это впереди? Туман на Амуре'?

Белое покрывало над рекой в постоянном движении и кое-где светится жёлтым светом: мириады мотыльков носятся над водой, скрывая от взгляда, но не от слуха бульканья и шлепки по воде, вышедшей на охоту рыбы.

— Где-то я такое уже слышала,— морщит лобик подруга.— ах да, Женя Петров мне рассказывал об их с Ильфом поездке на Дальний Восток, слово в слово...

— Тпру-у, окаянная!— Кучер натягивает вожжи, Ким едва не слетает с козел.

* * *

— Скажите, Роман Николаевич, куда это мы идём?— Напрягаю зрение чтобы разглядеть его идущего впереди в кромешной темноте.

— Тут недалеко, на соседней улице... не хочу раскрывать посторонним местоположение секретного объекта... мы же в форме...

'Разумно. Бли-ин, так и есть— типичный представитель голой классики. Надеюсь без клопов'.

Охранник у ворот, разглядев начальство, без вопросов открывает перед нами калитку, под ногами зашуршал гравий садовой дорожки, ведущей к двухэтажному особняку.

— ...Правда мне с моей физиономией без формы ещё хуже...— сквозь смех слышится тяжёлое дыхание Кима.— милиционеры документы проверяют на каждом шагу, а от пацанов так вообще спасенья нет... хуже филёров из охранки.

'Может действительно лучше было разместить Центр Дешифровки в Владивостоке или, в крайнем случае, в Ворошилове (Уссурийске)'?

* * *

— Все наши в сборе, товарищ Чаганов.— В свой кабинет, в котором временно расположился я, заглядывает Ким.

— Чуть позже. Заходите, Роман Николаевич, в общем я переговорил сейчас с товарищем Берией, ситуация на данный момент такова: японцы потребовали отвода наших войск от сопки Заозёрная. Их посол заявил дословно, что 'у Японии имеются права и обязанности перед Маньчжоу-Го, по которым она может прибегнуть к силе и заставить советские войска эвакуироваться с незаконно занятой ими территории'.

— Звучит как ультиматум.

— Точно,— киваю я головой.— час назад НКИД передал японцам ответную ноту, в которой отклонил все их требования. От нас руководство требует ускорить работу по дешифровке радиограмм. С этого момента работы будут вестись круглосуточно, в три смены. Всех радиограмм,... не только японского Мида. В районе Владивостока сейчас завершает подготовку к работе отдельная рота радиоразведки, у которой имеются большие возможности по радиопрехвату, скоро японские шифровки пойдут сплошным потоком. Второй этаж у вас свободен? Хорошо... думаю, что надо перевести наших сотрудников на казарменное положение, до особого распоряжения. 'Фиолетовую' ещё не распаковывали? Ей я сам займусь.

Хабаровск, штаб Краснознамённого

Дальневосточного Фронта,

Улица Шевченко, дом 20.

23 июля 1938 года, 10:00.

— Нет, товарищ маршал, нельзя...— адъютант решительно машет головой головой в ответ на просительный взгляд командующего.— через полчаса прибудут инспектора.

Блюхер раздражённо хекает, тянется через стол к гафину, разливая воду наполняет стакан и жадно пьёт, его дряблая шея и обвислые щёки колышатся в такт глоткам.

— Кх-кхм...— прочищает горло и поднимает страдальческий взгляд на неумолимое лицо дородного полковника с прямым пробором в редеющих волосах и зло продолжает.— Что слышно от Горбача?

— Сегодня с рассветом Григорий Фёдорович с начальником погранотряда выехали на место гибели японца,— облегчённо выдыхает адъютант, радуясь смене темы.— к вечеру, если не будет дождя, должны быть во Владивостоке.

— Куда Мехлиса поместил?— Блюхер, тяжело ступая по 'версальскому' паркету бывшего кабинета управляющего банком, возвращается к письменному столу.

— Всё чин чином, в коммунальной гостинице ?2 в люксе...

— Майор этот с ними?— Маршал тяжело плюхается в кресло.

— Какой майор? Чаганов?— Забеспокоился полковник.— Так его из управления НКВД должны были встретить...

— Встретили или нет?— Начинает распаляться Блюхер, повышая голос.— Где этот Чаганов сейчас?

— Сейчас уточню...— срывается с места адъютант.

* * *

— Ну как ночь провела?— Откидываюсь на спинку стула, привычно расфокусирую взгляд и сразу замечаю у подруги несколько свежих комариных укусов на ногах, руках и шее.

— Ты представляешь,— жизнерадостно улыбается она.— вышла в сад поискать полыни, так ты не поверишь не узнала её: стебель в руку толщиной, высотой в человеческий рост! В пору топором рубить...

Вчера решили с Олей не идти в квартиру Кима, а остановиться здесь в небольшом флигельке, надёжно укрытом от посторонних глаз, как я подумал в темноте, высоким кустарником.

Перехватив мой взгляд на покосившееся 'удобство на улице', подруга безапеляционно отрезала: '... начинай привыкать 'к тяготам и лишениям военной службы''.

'Ну такими 'лишениями' меня не запугать, 'все удобства' постоянно вошли в мою жизнь в уже зрелом возрасте, а насчёт искупаться— Амур в двухстах шагах. Курорт'!