И свеча не погаснет...

Отложенный разговор состоялся даже позже условленного срока. Семен к тому времени тоже справился относительно княжон на выданье. И, политика политикой — но жить-то с человеком! Всякому хочется, чтоб невеста была более-менее пригожа, и умна, и не сварлива. Поладила бы с Василисой, вот что важнее всего! А еще у Семена были два его личных условия: чтобы не младше шестнадцати лет (он слыхал, раньше неможно родить здоровое дитя) и ни в коем случае не рыжая. Досыти насмотрелся на сестрицу двухродную, не приведи Господи! Единственная дочь князя Юрия уродилась вся в отца — огневолосая и неистовая. Она даже звалась не нежным именем София, а резко и властно, как окрик — Софья. Недаром никто не сватал, едва силком навязали запуганному пленнику. Когда Тверская княгиня гостила на Москве, весь Кремник трясло мелкой дрожью. Она орала на самого Калиту, а уж с мужем разговаривала исключительно в виде приказов. Одно хорошо, покойная княгиня была непреклонной сторонницей верховенства Москвы.

Выслушав, Алексий с лукавой полуулыбкой утупил очи долу и повестил, что девице из Смоленского дома пятнадцать с половиной, и у нее пепельные волосы. Семен кивнул, не тратя слов, в который раз удивившись, как часто сходились мысли у них с Алексием. Смоленск, не принадлежа ко Всеволодову гнезду Всеволод Большое Гнездо был родоначальником Владимиро-Суздальских князей, включающих роды князей Московских, Ростовских, Тверских, Суздальских, Юрьево-Польских, Стародубских, Галицких (Галича-Мерского). Все эти земли в совокупности именовались Владимирской Русью., составлял вечную зазнобу Здесь — проблема, затруднение. Владимирских князей: того и гляди, захватит литвин, а то и сами откачнут!

Ивану, посоветовавшись, подобрали Галицкую княжну Марью. Ярлык на Галич-Мерский купил еще Калита, и теперь пора было помалу прибирать город к рукам. Завели было речь об Андрее, но в этот миг он сам влетел в палату, без доклада и без приветствия, весь лучащийся юностью и счастьем, и закричал, что привезли живого медведя, чтоб скорей шли смотреть. Великий князь и Алексий переглянулись с одинаковыми улыбками: "Младенец сущий!". И на этот раз соображения относительно невесты для семнадцатилетнего Серпуховского князя каждый сохранил при себе.

С Ивановой женитьбой случилась нежданная труднота. Разговор происходил в покоях среднего брата. Здесь было точно в монастыре: везде иконы и книги; шитая шелками восточная подушечка валялась на лавке, на окне стоял глиняный кувшин с полевыми цветами, да и те уже начали подсыхать — вот и все, почитай, украсы.

Да, мало походили друг на друга братья-Ивановичи. Меньшой, Андрей, уродился крупным, румяным, улыбчивым, про таких говорят: настоящий русский богатырь. Семен был ни высок, ни низок, сухощав. Его худое лицо, чуть широковатое в верхней части, из-за клиновидной бородки казалось совсем треугольным. Русые волосы, русая борода — и неожиданно темные, атласные, тонко выгнутые брови. Князь, оправдывая прозвание "Гордый", подчеркнуто высоко носил голову, и взгляд его обычно бывал холоден и строг, словно бы ставил между ним и собеседником незримую преграду.

А Иван, единственный из братьев, пошел в мать, темноволосый и темноглазый. Невысокий, тонкий, даже худой, он смотрелся много моложе своих девятнадцати лет. На щеках все не густел юношеский пух. На Москве князя уже успели прозвать Красным Будущего Ивана II называют, кроме того, Кротким или Милостивым; он действительно одарен был тонкой, иконописной, неотмирной какой-то красотой. Впрочем, сейчас он был простужен (с беднягой такая напасть приключалась и зимой, и жарким летом), а распухший нос никому не прибавляет лепоты.

Когда великий князь взошел, Иван читал, прихлебывая малиновый взвар из тонкостенной ордынской пиалы. Он поднял на старшего брата очи:

— Как ты думаешь, это правда?

— Что?

— Что рай существует не токмо мысленный, но и вещественный, земной, к коему можно приблизиться человеку.

Семен подошел, стал листать пергаментные страницы, пока не нашел заглавие: "Послание архиепископа Новгородского к владыке Тверскому Феодору" Современное заглавие "Послание Василия Новгородского Феодору Тверскому о рае". Лихачев относит к 1347 г. Автор этого полемического послания — знаменитый Новгородский архиепископ Василий Калика, первый обладатель Белого клобука, особого знака достоинства Новгородских архиепископов, строитель каменного новгородского кремля. Адресат — Тверской епископ Федор Добрый..

— Не чел еще, — отмолвил он с сожалением.

— Я тебе дам. Лучше даже список велю изготовить.

И Иван увлеченно принялся рассказывать, как новгородские мореходы нашли земной рай, огражденный горами и осиянный многочастным Многокрасочный, мерцающий, наподобие северного сияния. светом, но никто из тех, кто решился заглянуть внутрь, не вернулся к товарищам.

— Да уж, новгородчи-молодчи не токмо до рая, до преисподней доберутся и чертям хвосты открутят! — заулыбался Семен.

— Тут писано, дети и внуки тех мужей и теперь добры-здоровы. Верно, их можно найти, расспросить подробно. Если удастся узнать... снарядить корабль... Конечно, смертному при жизни неможно войти в рай, это понятно, но хотя бы издали узреть! Я мог бы сам поехать, а?

— Куда? В рай?

Иван закашлялся, отвернувшись, долго возился с льняным платом и не сразу смог ответить:

— В Новгород!

Великий князь рассудливо заметил:

— Уверен, владыко Василий разузнал уже все, что только можно, вряд ли ты выведаешь что-нибудь еще. Да и в любом случае, тебе скоро будет не до поездок.

И Семен объявил брату о предстоящей свадьбе. Тот слушал молча, не перебивая. Затем поднялся, поклонился в пояс, и, глядя брату в очи, спокойно промолвил:

— Это невозможно.

Семен опешил.

— Что ты имеешь в виду?

Иван все еще стоял перед ним.

— Я благодарен за заботу, брат. Но я не хочу жениться. И не могу.

Семену как-то не приходило в голову, что брат может не согласиться. Иван овдовел давно, и уже справился с горем. Вроде бы. Семен с удивлением понял, что ничего не знает о его чувствах. Иван был едва ли не более закрытым, чем сам Семен, не человек, а ларец с замком. Семен заговорил мягко, повторяя все те слова, что говорил ему Алексий в тот памятный весенний день.

Иван выслушал и это. Так же молча и невозмутимо. И заявил:

— Семен, ты прав во всем. Я вовсе не против женитьбы. Но не на княжне Марье.

— Чем она-то тебе нехороша? — подивился Семен.

— Вполне возможно, что хороша всем.

— Так в чем препона?

— Мне другая по сердцу. На Саше я женюсь с радостью. Александре, Протасьевой внуке. Внучке.

— Какая еще Саша? Зачем Саша? — не понял в первый миг Семен.

И Ваня, глядя на брата сверху огромными своими очами, отмолвил с голубиной кротостью:

— Я ее люблю. И, кажется, она меня тоже.

Книжник Иван, молитвенник Иван! Вот уж от кого Семен не ожидал ничего подобного. Вопросил, сам удивившись своей язвительности:

— И что ж, твоя Саша, княжна какая-нибудь?

— Она лучше...

— Дочка простого боярина!

— Не простого, а тысяцкого Москвы.

— Тем более! Вельяминовы и так возвышены паче меры.

— А разве не за что? Василий Протасьич верный твой слуга, и сыновья его тож. А Протасий, если уж вспоминать, и создал Москву. Такой, какова она ныне! Так неужели род их недостоин породниться с княжеским?

— Да был бы ты младшим из дюжины сынов! — досадливо возразил Семен. — Но второй, ближайший наследник великого стола! Такова честь и для Протасия покойного была бы преизлиха. Да, я ценю Василья Вельяминова, я не скажу про него худого слова. Он боярин и тысяцкий, и один из его сыновей будет тысяцким вослед отцу, мало ли этого? А кое-кто мнит, что даже и многовато. Акинфычи на Вельяминовых давно зубы грызут. Да обцелуй я их всех с головы до ног, и Босоволкова заодно, и то не простят мне. А тем паче тестю твоему. Мало нам на Москве забот, еще и эдакую замятню себе на шею повесить?

— Разве ты не князь? — тихо возразил Иван. — У тебя недостанет власти?

— У меня достаточно власти! Но скоро не станет, коли буду растрачивать ее на злоупотребления. Я не могу просто взять и наплевать на тех, кто мне служит!

Семен хотел убеждать и дальше, но, глянув вновь на брата, понял: втуне. Кроткий, тихий Ванюша, готовый все бросить и, хлюпая носом, пуститься искать земной рай, и в ум не брал соображения меры и равновесия вятших родов. Он этого не понимал и понимать не собирался.

— Ваня, в конце концов, ты еще не видел невесты, — попробовал Семен зайти с другой стороны. — Возможно, Машенька полюбится тебе еще больше.

— Нет! — Иван упрямо отмотнул головой. Он все еще высился над старшим братом, и Семен бросил с растущим раздражением:

— Да сядь ты!

Иван аккуратно присел на край скамьи. Расправил подле себя сукно. Заговорил, тихо-тихо, Семену даже пришлось напрячь слух:

— Брат, ты выслушай. Я ведь не безусый мальчик, которому любое существо в юбке волнует кровь. Я знаю, что говорю, и отвечаю за свои слова. Кроме Саши мне не нужен никто, никакая княжна, никакая королевна. Ни-ка-кая, понимаешь?

— Никакая, понимаю, — Семен с напрягом кивнул; шея плохо гнулась. — Но ты сам сказал, ты не мальчик. Ты мужчина, ты князь! И должен понять, что есть нечто важнее чувств.

— Разве возможет сделать землю счастливой тот, кто несчастен сам?

— Коли бы князья позволяли себе искать счастья, любой смерд стал равен бы князю!

— Отец женился по любви.

Это было правдой. Иван Калита самовольно взял в жены девицу самого захудалого рода, порушив все Юрьевы хитрые расчеты.

Семен вновь кивнул:

— Это так. Но я убежден, что перед тем он тщательно все обдумал.

— И я обдумал.

Обликом Иван Иванович совсем не походил на отца, да и нравом тоже, а проскальзывало-таки в нем это калитино невозмутимое упрямство.

— И давно промеж вами эта самая... любовь? — осведомился Семен.

И Иван прошептал с мечтательно-счастливой улыбкой:

— Теперь мне кажется, что всю жизнь.

Семен начал было успокаиваться, но братний ответ, совсем не по существу, взъярил его.

— Ваня-скромник, Ванюша-молчальник! Всю жизнь и молчишь, да? И дальше молчать собирался? Что мешало тебе сказать раньше, пока хоть что-то можно было сделать? Все, переговоры о свадьбе уже начаты! Некуда отступать! Об этом ты не думал, да? В конце концов, я тебе старейший брат, я тебе в отца место! Добро, пусть тебе до этого дела нет, ты взрослый, ты живешь сам по себе. — Семен едва не брякнул "хоть и моем доме", но вовремя удержался. В Москве была и Иванова треть. — Но я тебе государь! И ты не вправе, слышишь, не вправе действовать без моей воли!

— Тебе только это от меня нужно? — спросил Иван все так же тихо. — Не действовать без твоей воли?

— Да!

— Хорошо. Ты прав, ты мне старший брат и государь, и я ведаю свой долг. Без твоего благословения я не женюсь на Саше. — (Семен облегченно вздохнул) — Но на княжне Марье я не женюсь все равно.

Недаром Ванюша считался умником. Подловил-таки на слове!

— И что я скажу князю Ивану Федоровичу? — с гневом вопросил Семен.

— Скажи, что жених ушел в монастырь.

И это было уже невыносимо.

— Когда тебе будет шестьдесят лет, можешь отправляться хоть в монастырь, хоть в Галилейскую пустыню! А сейчас ты нужен мне здесь!

— Ты стал как отец, — прошептал Иван и опрометью выбежал из собственных покоев.

Князь Симеон мечтал быть таким, как отец. Но это было не похвалой, а укором.

Неожиданное упрямство Ивана очень удивило великого князя. И, знать, в этот день ему суждено было удивиться не раз. Вечером пришло известие, что Всеволод Холмский просит о тайной встрече.

Евпраксия. Сердце ждет.

Красив и отраден глазу был княжеский терем в Вязьме. Небольшой, но нарядный, весь ажурный, весь в светлой желтизне деревянного кружева, со стороны он казался драгоценной резной шкатулкой. Изнутри — резьба, позолота, хорезмийские ковры, серебряная утварь в поставцах, нарочито расставленная просторно, чтобы каждую вещь можно было рассматривать, любуясь дивной работой. Сообразительному человеку эта хитрость говорила о многом. А то, с каким тщанием каждое утро холопы и служанки принимались намывать, начищать, доводить до блеска все вокруг, и вовсе наводило на мысль, что все эти красивые вещи берегут пуще глаза, уже не надеясь когда-либо купить новые. Вяземский князь разорялся медленно, но неостановимо.

Впрочем, в покоях любимой доченьки Федора Юрьевича этого пока не было заметно, да и сама княжна едва ли подозревала о родительской трудноте. Не такой был человек князь Федор, чтобы свои заботы сваливать на девичьи плечи. Потому, едва начинали густеть майские сумерки, Опраксеюшка беззаботно зажигала свечи чистого, ярого воску, чтобы осветить и самые дальние уголки горницы, в которой вечерами девушки занимались рукоделием.

Чуть слышно шелестели, кружась, веретена, плавно текла складная речь бабки-сказительницы. Княжна, беззвучно шевеля губами, рассчитывала сложный рисунок. Она ткала скатерть с узором собственного изобретения, и очень боялась напортить. Конечно, княжна — не деревенская девка, которая, что сама наткет-нашьет в приданное, тем до старости и обходиться будет. Но Евпраксии очень хотелось, чтобы будущий, еще пока и не сосватанный, муж знал, какова его суженная мастерица-рукодельница.

Княжне шел шестнадцатый год, и при мысли о свадьбе она заливалась жарким, стыдливым румянцем, и все гадала в глубине души, пыталась представить, как это будет, каково это — замуж. О да, дочь Федора Вяземского была красивой девушкой. Во всех линиях, в плавных изгибах ее девичьи тонкой фигурки угадывалась будущая роскошная женская краса. Горячая кровь так и ходила под нежной, тонкой, почти прозрачной кожей, то вдруг окрашивала щечки милым румянцем, то, вмиг отхлынув, позволяла любоваться лилейной белизной. Синие очи, затененные долгими ресницами, взглядывали с нежной пленительной робостью. Диво ли, что всякому мужчине, поймавшему мимолетный взор, хотелось заглянуть в эти чудные очи и утонуть в них, смотреть и смотреть.

Тонкие белые пальчики княжны ловко вели челнок, маленькие ножки, обутые в нарядные выступки узорной кожи, проворно нажимали подножки ткацкого стана. Но нынче дело отчего-то не шло, как должно. Евпраксия помалу начинала досадовать, уже и сказка отвлекала, и перешептывания девок казались несносными.

— ... молвит тут волк Иванушке: "Али не чел ты надписи на камне, али чел да в ум не принял?". Иван волку и отвечает...

— Право, что за глупая сказка! — воскликнула княжна с раздражением.

Бабка немедленно откликнулась:

— И-и, кормилица, не сами сложили, от старых людей слышали.

— Все равно! — Опраксея капризно надула губки. — Другую сказывай.

Девушки молча переглянулись. Сами они предпочли бы дослушать, чем закончилось у Иванушки с говорящим волком, но госпоже возражать не подобало.

— А изволишь, государыня, послушать про заколдованную королевну, али про Змея трехглавого, али вот еще хороша сказка про...

— Не хочу.