Горошина для принцессы

А придёт и ладно! Значит, так тому и быть! Но перед этим он загасит ещё одну фашистскую сволочь!

Владимир твёрдо решил при отражении следующего налёта таранить 'Юнкерс'. Чтобы у остальных трёхмоторных очко играло при виде 'чатос'! Чтобы знали, сволочи, что им не пройти! Он сжал кулаки так, что захрустели пальцы.

В этот момент к его столику подошла девушка и молча села рядом.

Незнакомка была очень красива. Узкая талия. Высокая грудь. Пухлые алые губы. Иссиня-чёрные волосы. Огромные карие глаза.

Чем-то неуловимым она напомнила ему далёкую-далёкую Снежку. Такая же юная... Такая же милая...

— Как тебя зовут? — спросил Владимир.

Он уже слегка опьянел, и спросил по-русски. Но она его поняла.

— Исабель. Исабель Фуэгос.

— А меня — Володя. Владимир Иволгин.

— Русо? — Исабель подняла руки и грациозно поправила волосы.

— Совьетико пилото, — пояснил Владимир.

— Совьетико! Авиадор! — блеснули её глаза. — Грасияс! Мучас грасияс!

— За что?

И опять она его поняла. И вместо ответа просто погладила Владимира по щеке.

— А, ты — красивая, Исабель, — грустно улыбнулся он. И наморщил лоб. Как же это сказать по-испански? — Ту белла, Исабель... Муй белла! Очень красивая!

Она сидела перед ним, сложив руки на коленях. В простом тёмно-синем платье, с алой ленточкой в чёрных волосах. На вид лет восемнадцать. Едва ли больше. Стройная... Милая...

— Исабель, — вдруг спросил Владимир. — А как по-испански 'любовь'?

Это было удивительно. Но переводчик им не требовался. А, впрочем, за эти долгие полгода он научился немного понимать испанский язык.

— Амор, — сказала она. А потом взяла его ладонь и прижала её к своей щеке. — Симпатико.

— Милый?.. Эс вердад? Это правда?

— Си.

— Исабель, — сказал Владимир. — Белла морена... Смуглянка...

Она улыбнулась.

— Почему ты здесь? — спросил Владимир, и помотал головой, осознав, что опять говорит по-русски. — Пор ке ту акуи?

Но она его поняла и так.

— Пор ке ту бебе? — Исабель взяла его за руку.

Его встревожил её внимательный взгляд.

— Почему пью?.. Мой друг... — Владимир опустил голову. — Ми амиго эс муэрто. Погиб в бою... Эн комбате.

— Ах, Володио, — прошептала Исабель и её прекрасные глаза наполнились слезами. — Ло сиенто мучо...

— Да... Очень жаль, — тихо сказал Владимир, а потом спросил. — А хочешь, я тебе его покажу? — он вспомнил вдруг, что у него была с собой маленькая, девять на двенадцать, фотография. Он, Толя и Серёга возле обломков 'Юнкерса'.

Владимир достал её из нагрудного кармана и показал Исабель:

— Ми амигос. Это — я, это — Анатолий, — тыкал он пальцем. — А это, Сергей.

Крепкие парни в кожаных куртках, стояли, улыбаясь и щурясь на солнце, а за их спиной из земли торчал кусок крыла с ненавистным косым крестом на белом фоне. Исабель разглядывала эти весёлые лица, и её сердце переполняли тепло и благодарность. Наконец-то, она увидела тех, кто, не жалея своих молодых жизней, защищал её от падающей с неба, свистящей и воющей смерти.

— Давай помянем Серёгу, — Владимир налил вина. Ей и себе. И выпил, не чокаясь.

Глядя на него в упор, Исабель медленно осушила свой бокал, а потом вдруг обвила его шею руками и поцеловала.

Начавшись почти как сестринский, её поцелуй с каждой секундой становился всё крепче, всё страстнее. Исабель прижалась к нему, и Владимир даже сквозь свою кожаную куртку, даже сквозь её платье, почувствовал какая у неё упругая грудь. Фуэгос... То есть, огонь. Она действительно обжигала, как пламя.

Её тонкие пальчики нырнули и запутались в его шевелюре. У Владимира зазвенело в ушах. Жаркая волна прокатилась по телу. Но он не посмел её обнять. Не имел права! И держал свои руки на привязи.

Их поцелуй длился целое столетие...

Когда она, наконец, оторвалась от его губ, Владимир инстинктивно огляделся. Но на них никто не обращал внимания. Исабель продолжала обнимать его за шею и смотрела сквозь свои чёрные ресницы прямо ему в глаза. Она смотрела на него каким-то необычайным, туманным взглядом. И от этого взгляда у Владимира всё сильнее кружилась голова.

— Исабель!.. Но! Но эс посибле!.. Нельзя! Маньяна ми тамбьен... Завтра меня тоже могут убить. Уо эс посибле эс муэрто эн комбате, — шептал он, утопая в её глазах.

— О, тонто... Олвиде де муэрте! О пор ля тарде соло амор! — шептала она.

— Сегодня вечером только любовь? — переспросил Владимир.

Его не просто штормило. Кафе болталось слева направо, как качели. Но он понимал, что это не от вина. Владимира никогда не штормило так даже от водки. Похоже, всё дело было лишь в этой чудесной девушке с алой ленточкой в волосах, которая его сейчас обнимала.

— Си, симпатико, — Исабель встала и, взяв его за руку, потянула за собой. — Бамос, куэридо...

— Куда? Адонде бамос, Исабель? — поднялся он из-за столика вслед за ней.

— Бамос а каса дэ ми.

— К тебе домой?

— Си, куэридо...

Владимир достал из кармана несколько песет, уронил их на столик и, увлекаемый девушкой, вышел из кафе.

Любовь с первого взгляда? Но, ведь, так не бывает!.. Или бывает?

Владимир ничего не понимал. Да и не смог бы. Даже если бы захотел. Потому что не дано это мужчине! Не дано мужчине понять женщину.

Откуда ему понять! Что вокруг война. И смерть... Противоположность жизни.

Когда она увидела его, её сердце так внезапно распахнулось навстречу любви, что Исабель и сама ничего не успела понять! Потому что никогда с ней такого не было!.. Этот широкоплечий рыжий парень с бутылкой вина был так одинок, что она не смогла пройти мимо. А потом, когда увидела его печальные глаза, не смогла оставить одного. А когда поняла, что кроме сегодняшней ночи у него ничего уже не осталось, что завтра его уже не станет, не смогла отпустить.

А когда поняла, что влюбилась, было уже поздно...

Владимир был околдован её поцелуем. И забыл обо всём. Кроме её милых глаз, кроме её нежных губ, кроме её высокой груди и стройных ног.

А она вела его за собой по улице, крепко держа за руку. И волна её иссиня-чёрных волос тихо плескалась на тёплом ветру. Иногда Исабель оборачивалась, бросая на него нежный взгляд. И его сердце под этим взглядом таяло словно воск.

Сопротивляться было безсмысленно.

Он и не сопротивлялся...

Москва, декабрь 1937 г.

Грамоту Героя Советского Союза и оба ордена майору Иволгину вручил Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, маленький сухонький старичок в очках, бородка клинышком.

Помня предупреждение его секретаря, Владимир осторожно пожал слабую старческую ладошку и вернулся на своё место.

Ванька Лакеев, которому тоже присвоили звание Героя, помог ему привинтить ордена Ленина и Красного Знамени рядом с орденом Красной Звезды, полученным ещё в мае тридцать шестого за успехи в боевой и политической подготовке...

Владимир вернулся на родину в начале октября. Написал отчёт о командировке и получил законный отпуск и путёвку в Сочи, в военный санаторий имени товарища Ворошилова.

В санатории Владимир мало общался с остальными отдыхающими, хотя многих из них хорошо знал по Испании.

Большинство пилотов и штурманов приехало в Сочи вместе с семьями, и, глядя на счастливые женские лица, он ещё острее ощущал своё одиночество. И словно лелеял его, большую часть времени проводя у бушующего моря совершенно один.

Он молча смотрел на огромные волны, набрасывающиеся на берег с неукротимой силой, и старался вообще ни о чём не думать...

Постепенно холодное, штормящее Чёрное море остудило его опалённую войной душу. Яркость воспоминаний понемногу потускнела. Но боль утраты никак не уходила.

Владимир всё ещё не мог забыть Исабель...

Прекрасная каталонка оставила глубокий след в его душе, хотя полюбить друг друга по-настоящему они не успели.

В тот единственный вечер в их жизни она молча привела его к себе, в маленькую комнатку на окраине Барселоны. И как только за ними захлопнулась дверь, всё также молча, обвила его шею руками и припала к губам.

Поцелуй был таким жарким и глубоким, что у Владимира снова закружилась голова.

А она то отрывалась от его губ, то снова целовала. Целовала то страстно, то нежно. Прижимаясь к нему всем телом. И он всем телом чувствовал её... А его руки летали по её спине, груди, бёдрам... И голова у него кружилась всё сильнее и сильнее.

Вдруг она отодвинула его от себя и посмотрела ему прямо в глаза своими широко раскрытыми глазами.

Владимир замер, затаив дыхание. А она, глядя на него в упор и глубоко дыша, опустила руки, развязала поясок на своём платье, а потом одним грациозным, невыразимо прекрасным движением сняла его через голову.

Словно тысячи тамтамов застучали у Владимира в ушах, когда она предстала перед ним почти нагая.

Почти, потому что на ней ещё оставались чулки и туфельки.

Исабель медленно подошла к нему, сняла и уронила на пол его куртку, а затем стала расстёгивать рубашку. Она вся трепетала.

Также как и он.

У Владимира всё пересохло во рту! Он пылал, как факел в ночи! Но вовсе не потому, что уже очень давно не знал женщины! Это было что-то другое... У него были когда-то женщины. Но внезапно он понял, что такой у него не было никогда!

Если бы только он знал! Если бы только он знал то, что понял лишь тогда, когда уже стало поздно. Тогда он был бы в тысячу раз нежнее.

А, может быть, в миллион...

Она тихо лежала в его объятиях, а Владимир не мог себе простить, что потерял голову и так страстно взял её. Потому что теперь понимал, что оказался её первым мужчиной.

Мучаясь от острого чувства вины, он целовал заплаканные глаза и солёные губы Исабель. Его руки, лаская и успокаивая, нежно скользили по её телу... А Исабель обнимала его, прижимая к себе всё крепче и крепче, разгораясь от его поцелуев всё жарче и жарче.

И они снова принялись страстно ласкать друг друга. А когда, совсем обезсилев, затихли, за окнами давно уже стояла ночь.

Владимиру пора было уходить.

Он одевался, а Исабель горько рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала так безутешно, что у Владимира разрывалось сердце.

Он встал на колени перед кроватью и стал гладить её густые, пахнущие жасмином, волосы.

— Уо волве, Исабель. Я вернусь, — шептал он. — Уо волве, куэрида.

А она мотала головой и рыдала всё сильнее:

— Но!.. Но!.. Но!..

Тогда он посадил её к себе на колени, крепко обнял и стал целовать милое лицо. Губы, щёки, глаза, лоб... Понемногу она успокоилась и притихла, прижавшись к нему.

— Маньяна... — шептал Владимир. — Уо льегар маньяна, куэрида. Я приеду завтра, любимая...

И она поверила ему. И отпустила.

Но им не суждено было больше встретиться...

Он шёл пешком почти до самого утра. Шёл по пустой дороге и считал звёзды в чёрном испанском небе. И вспоминал горячие ласки своей Исабель.

Владимир добрался до аэродрома в самое время. На востоке вовсю алела рассветная заря. Техники прогревали моторы 'чатос'.

От выпитого не осталось и следа. Ни запаха, ни похмелья. А сил было столько, что он только удивлялся!

Анатолий с укоризной посмотрел на него, но ничего не сказал. И не спросил...

В этот день Владимир сделал три вылета. В двух из них они столкнулись с 'Фиатами' и 'Хейнкелями'. Но в этих коротких стычках никого сбить ему не удалось. Не удалось ему в этот вечер, и съездить в Барселону.

А наследующий день опять был налёт трёхмоторных.

Звено Владимира, в соответствии с планом боя, отсекло истребителей сопровождения и сбило двоих. 'Москас' тоже хорошо поработали, разгоняя 'Юнкерсы'. Но, тем не менее, несколько бомбардировщиков снова прорвались к городу...

Лишь на следующий день Владимиру под каким-то дурацким предлогом удалось отпроситься и съездить в Барселону.

С трепетом приближался он к дому Исабель, мечтая обнять её и прижать к груди. И целовать, целовать, целовать до самозабвения!

Но её дома больше не существовало. Не было его больше...

Прямым попаданием тяжелой авиабомбы, дом Исабель был превращён в груду развалин.

Его сердце заныло от ужасного предчувствия.

А потом он увидел алую ленточку, лежащую в пыли у него под ногами...

Владимир медленно опустился на колени, поднял её и прижал к губам.

Мужчинам плакать нельзя.

А он и не мог.

На следующий день, во время отражения очередного налёта, Владимир, сбив один 'Юнкерс' и оставшись без патронов, разогнался и ударил второго по хвосту своим 'чато'. Фашист рухнул и взорвался на собственных бомбах.

Лишь у самой земли, выброшенный сильным ударом из самолёта, Владимир пришёл в себя на мгновение, дёрнул за кольцо, и вновь потерял сознание.

Когда он вышел из госпиталя, его отправили на Родину...

Внезапно очнувшись от горьких воспоминаний, Владимир огляделся.

Вручение наград окончилось.

Его возбуждённые товарищи, сверкая новенькими орденами на тёмно-синих френчах, поднимались со стульев, шумно переговариваясь и предвкушая большой кремлёвский банкет с руководителями партии и правительства.

А у Владимира на душе было пусто...

Весь декабрь он провёл в разъездах. Его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета по Солнечногорскому округу, и ему пришлось много времени посвятить предвыборным встречам со своими избирателями.

Владимир рассказывал солнечногорцам о справедливой борьбе испанского народа с фашизмом, о героической обороне Мадрида, боях под Гвадалахарой, Теруэлем и Брунете.

Оставаясь один, он доставал иногда алую шёлковую ленточку и долго смотрел на неё. Запах пороха и кирпичной пыли почти уже выветрился. Но, поднося её к лицу, Владимир по-прежнему чувствовал тонкий и нежный аромат жасмина...

Со временем его боль понемногу притупилась.

Герой Советского Союза майор Иволгин был избран депутатом Верховного Совета СССР первого созыва единогласно (явка — девяносто девять и девять, 'за' — девяносто девять и девять). Впрочем, иначе, наверное, и быть не могло.

Они встретились в фойе Колонного зала Дома Союзов в одном из перерывов во время первой сессии Верховного Совета. Помощник по ВВС командующего войсками Ленинградского военного округа комдив Добрич тоже был избран депутатом.

— Ну, здравствуй! — сказал он, обнял и похлопал Владимира по спине.

— Здравствуйте, Георгий Александрович! — ответил тот.

— Возмужал, возмужал! Вся грудь в орденах!.. Настоящий Герой!

— Да, что вы, товарищ комдив! — смущённо улыбнулся Владимир в ответ.

— Ладно, ладно, не прибедняйся! Читал я твой отчёт о командировке в Испанию. По долгу службы, само собой! И указ читал о твоём награждении. Но отчёт — отчётом, а надо как-нибудь посидеть, поговорить поподробнее! Как думаешь, найдём время?

— Очень хотелось бы, товарищ комдив! — сказал Владимир.

Но ещё больше ему хотелось встретиться не с комдивом, а с его дочерью.

Снежана... Как она?

Он вдруг с пронзительной горечью вспомнил их последнюю встречу. И его сердце защемило, как будто это произошло только вчера.

Владимиру очень хотелось спросить комдива, как Снежана. Но заговорить о ней он не решался.