Горошина для принцессы

— Вот! — вздохнул Сидоров, когда Владимир очнулся. — И это только начало.

Полковник оказался абсолютно прав. Его невесёлое пророчество сбылось уже на следующем допросе. С которого Владимира принесли назад в камеру на носилках.

Потому что он опять ничего не подписал. И его опять били.

— Подпишешь, подпишешь, подпишешь... — шипел Златогорский, наклонившись к валяющемуся на полу Владимиру. — Ты у меня всё подпишешь! Как миленький!

И это было последнее, что он помнил...

— Неужели вы ещё не поняли, что ваше положение безвыходно? — спросил Цесарский, когда Владимир пришел в себя и смог говорить.

— Понял, — ответил он. — И всё равно не сдамся! Умирать буду, а не сдамся!

— И умрёте, — грустно сказал полковник. — Они забьют вас до смерти, майор. Им не привыкать стать. И ничего за это не будет. Потому что мы — враги.

— А если враг не сдаётся... — сказал Цесарский.

— Его уничтожают, — закончил за бывшего интенданта знаменитый горьковский афоризм бывший полковник.

Владимир отвернулся к стене.

Он не хотел ни о чём говорить с этими сломленными, сдавшимися людьми. Бывшими красными командирами. Которые, даже если и выйдут из этих застенков, служить в вооруженных силах и защищать Родину уже не способны. И не должны! Потому что их сломали. И превратили из бойцов в забитых и трусливых подонков. Которые бросят оружие и сдадутся врагу, чтобы спасти свои никчёмные жизни...

А они продолжали без конца крутить свою шарманку. О том, что упорствовать безсмысленно, что станешь калекой, а всё равно ничего не докажешь, что лучше подписать всё, что скажет следователь, и сохранить силы для трибунала.

Где и выяснится вся абсурдность предъявленных обвинений. И их освободят. Прямо в зале суда. Вернут награды, восстановят в должностях и выплатят оклад денежного содержания за время вынужденного прогула.

И ни тот, ни другой, даже не понимали, что давно уже стали настоящими преступниками! И заслуживают самого сурового приговора! За то, что оклеветали столько людей! И обрекли их на страдания и смерть.

А, может, они подсадные, подумал он? Может, его нарочно поместили с ними в одной камере? Может, это просто ловкий ход Златогорского? Который ломает его с помощью физического воздействия. А интендант с полковником — с помощью психологического.

Он был весьма недалёк от истины... И всё-таки ошибался.

Бывший полковник Сидоров и бывший интендант Цесарский не были подсадными. Точнее, не были таковыми в полном смысле этого слова. Да, они оказались в одной камере с Владимиром с подачи Златогорского. Но майор использовал их втёмную. Поэтому Владимир ошибся, зачислив их в сексоты.

Ошибся он и в другом.

Следователь по особо важным делам Златогорский метод физического воздействия считал вспомогательным. Важным и нужным. Но только вспомогательным.

Майор не за красивые глаза получил знак 'Почётный чекист' и орден. А за раскрытие особо важных дел. Потому что, добиваясь чистосердечных признаний, искусно сочетал все способы воздействия. И физическое, и психологическое, и моральное. И к партийной дисциплине мог воззвать, и к интернационализму, и к патриотизму. Ничем не брезговал.

Но главным, неизменно приносящим успех, методом Златогорский считал психологическое воздействие...

— А у вас красивая жена, Иволгин! — сказал он на очередном допросе.

— Это не ваше дело! — сузил глаза Владимир.

— Теперь и моё тоже! — ухмыльнулся майор. — Чтобы облегчить вашу участь, она согласилась со мной посотрудничать. Во внеслужебной обстановке!

— Только посмейте её тронуть! — напрягся Владимир.

— Ну! Договаривайте, Иволгин! И что будет? Если я её посмею? — прищурился Златогорский. — А я, кстати, уже посмел! И не раз!

У Владимира потемнело в глазах после этих слов.

— Что вы сделаете? Задушите меня? Или забодаете? — издевательски засмеялся Златогорский. — Своими ветвистыми рогами!

Его подручные переглянулись и громко заржали.

Владимир не выдержал и в бешенстве бросился на майора. Но мастера заплечных дел были настороже. Они мгновенно сбили Владимира с ног и принялись топтать сапогами.

— Отставить! — приказал Златогорский.

Сержанты нехотя подчинились. Они усадили избитого в кровь Владимира обратно и прижали к спинке стула так, что он не мог даже пошевелиться.

— Генрих Златогорский — человек слова! — сказал майор. — Я обещал вашей жене, что к вам перестанут применять физическое воздействие, если она согласится стать моей любовницей. И таки сдержу своё обещание! Больше вас бить не будут. Скажите ей спасибо за это! Потому что она таки очень старалась!

— Это неправда! Вы всё лжёте! — прохрипел Владимир.

— Где вы откопали такую роскошную женщину, Иволгин? — Златогорский присел на краешек стола. — И мужчину знает как ублажить, и о себе не забывает! Просто ненасытная какая-то!

— Это всё неправда! Неправда! — повторял Владимир, как заведённый. — Вы лжёте!

— Господь с вами! Зачем мне лгать?! — сказал Златогорский. — Впрочем, если хотите, я могу устроить вам свидание. И пусть Снежана таки сама скажет, с кем ей было слаще в постели! Я, по её словам, хотя и постарше вас, зато знаю гораздо больше способов доставить женщине удовольствие!

Владимир рванулся. Но его держали очень крепко.

— Завидую я вам, Иволгин! Вот, вы сейчас отдыхать пойдёте. В камеру. — Златогорский зевнул. — Спать ляжете. А мне ещё с вашей супругой 'сотрудничать'! — он потянулся. — Какой уж тут сон! Рядом с такой женщиной разве заснёшь! — притворно вздохнул майор. — Да, вы же сами знаете!

Владимир прорычал что-то нечленораздельное.

— Ах, вот как! Не хотите, значит, в камеру?! — покачал головой Златогорский, словно заботливый родитель, сожалеющий о глупой выходке неразумного дитяти. — Тогда в карцер, — сказал он почти ласково. — Посидите немножко на холодке. Остынете. И таки подумаете на досуге. О том, о сём... Пока мы с вашей женой в коечке побарахтаемся, — он повернулся к своим держимордам и отрывисто приказал. — Увести подследственного!

Психологическое воздействие Златогорский применять умел.

И применял его мастерски...

Глава четвертая

Жестокое письмо не выходило у Снежаны из головы...

'Ты меня не жди! Я когда из этого дерьма вылезу, в которое ты меня втравила, всё равно к тебе не вернусь!'.

Её отвезли назад те же сотрудники НКВД, что и забирали. Она автоматически вышла из машины и зашла в дом. Поднялась по лестнице. Достала ключи и открыла дверь. Не раздеваясь, прошла на кухню и села на табурет. И сидела, не шевелясь, до глубокой ночи...

'Парюсь я тут, на киче, только из-за тебя! И сам себя костерю за то, что с тобой связался!'.

Мертвенный лунный свет отражался в её потухших, безжизненных глазах. Слёз не было. Не было мыслей и чувств. Не было ничего. Только это страшное письмо...

'Польстился на тебя, паскуду, как будто других девок вокруг не было! Вот и вляпался по самое не хочу!'.

Снежана встала и, зачерпнув из ведра, выпила полную кружку ледяной воды, а потом, шаркая ногами, как старуха, вышла из кухни. Сняла пальто. Не глядя, повесила его на крючок в коридоре. И даже не заметила, что оно упало. Легла на кровать и свернулась калачиком...

'Польстился на тебя, паскуду!.. Вот и вляпался!'.

В пустой, нетопленной квартире было холодно и тихо, как в могиле.

Снежану пробрало ознобом так, что зуб на зуб не попадал. Дрожащими, непослушными руками она кое-как натянула на себя одеяло и снова затихла...

'Польстился на тебя, паскуду!'.

Она закрыла глаза. Или открыла. Ночной мрак окутывал комнату непроглядной тьмой, и она ничего не видела. И не слышала. Кроме этих безжалостных, свистящих, как витая плеть, слов...

'Польстился на тебя, паскуду!'.

Снежана закрыла глаза и словно провалилась куда-то. Какая-то необоримая враждебная сила замутила, закрутила и понесла её неведомо куда. Она летела в чёрную бездну, а в ушах звенели, словно эхо, злые, безсердечные слова...

'Я всё равно к тебе не вернусь! Можешь катиться на все четыре стороны!.. Я всё равно к тебе не вернусь! Можешь катиться!.. Не вернусь! Можешь катиться!.. Можешь катиться!.. Можешь катиться!..'.

Она очнулась только к вечеру. Из последних сил поднялась с кровати и, еле волоча ноги и перебирая руками по стене, с трудом дотащилась до кухни. Стуча зубами, Снежана выпила две кружки холодной воды, набрала трясущимися руками ещё одну, про запас, и тем же манером, вдоль стеночки, вернулась назад. Поставила кружку на пол и легла. Укрылась одеялом и снова провалилась в спасительное небытие...

Следующие несколько дней Снежана помнила плохо. День сменяла ночь. В комнате то брезжило, то смеркалось. А она, то приходила в себя и лежала уставясь в стену, то снова теряла сознание.

К счастью, в забытьи, в котором её измученная душа нашла спасение от ужасной действительности, не было никаких видений. Ни радужных снов, ни кошмаров.

Когда за ней пришли, чтобы отвезти к следователю на очередную 'беседу', Снежана посмотрела на вошедших мутным взглядом и медленно села, свесив ноги с кровати. Ей что-то сказали. Она не поняла, но переспрашивать не стала. Снежане было всё равно.

Она поднялась. Одернула помятое платье. Взяла поданное пальто и хотела его одеть. Но не смогла. У неё закружилась голова, колени подогнулись, и она упала бы, не подхвати её особист.

Соседские дети, игравшие во дворе в лапту, замерли. И молча смотрели, как два крепких парня в синих фуражках с малиновыми околышами вывели Снежану из дверей под руки, да так и шли с ней до самой машины.

Но смотрели не только они. Не одна пара переполненных слезами и страхом женских глаз, спрятавшись за занавеской, проводила чужаков долгим взглядом. И все без исключения, кто наблюдал за происходящим, вздохнули с облегчением, когда страшные гости, засунув свою добычу в автомобиль, убрались, наконец, восвояси...

Сегодня они приезжали не к ним. А завтра?

— Что с вами? — подскочил к Снежане Златогорский, когда его подручные привели и усадили её на стул у него в кабинете. И испарились куда-то.

Он метался туда-сюда, а она с безразличием смотрела, как он бегает по кабинету. Наливает из графина воды в стакан. Как он поит её.

На душе у Снежаны было пусто и холодно.

Златогорский заглядывал ей в глаза, что-то непрерывно бормотал и гладил по голове, пытаясь расправить спутанные пряди её волос.

Снежане были неприятны прикосновения этого чудовища, но сил, чтобы оттолкнуть его мерзкие щупальца, уже не было...

— Отстаньте, — брезгливо поморщилась она.

Златогорский оставил, наконец, в покое её волосы и сел за свой стол.

И, слава Богу, подумала Снежана.

— Прошло уже четыре дня, а вы так и не пришли ко мне, Снежана Георгиевна, — сказал он, поправляя пенсне. — И мне опять пришлось послать за вами своих сотрудников. Но я вас прощаю. И даю вам ещё один шанс.

— Что вам от меня нужно? — спросила она слабым голосом.

— Вы не понимаете моего положения, Снежана Георгиевна! — вскочил и снова заметался по кабинету Златогорский. — Вы просто не понимаете! — он остановился прямо перед ней. — Ваш отец — враг народа! И ваш муж тоже! Я обязан вас арестовать!

— Арестовывайте, — сказала Снежана. — Мне всё равно...

— Это вам сейчас всё равно! — закричал Златогорский. — А когда вас посадят в переполненную вонючую камеру, вам станет не всё равно! Когда вас осудят, дадут десять лет без права переписки и отправят в лагерь, где любой охранник будет делать с вами всё, что хочет, когда захочет, вам станет не всё равно! Господи! — он схватился за голову. — Да, опомнитесь!

— О чём вы? — спросила Снежана.

— Поймите! Это единственная возможность уцелеть! — опустился рядом с ней на колени Златогорский. — И помочь своим близким!

Снежана молчала.

— Завтра вечером вы придёте ко мне, Снежана! По адресу, который я вам дал, — Златогорский понизил голос. — Я оформлю вас задним числом как своего секретного сотрудника. И тогда вы останетесь на свободе.

— Нет, — прошептала она.

— Вы должны это сделать! — Златогорский положил руку ей на колено. — Вы должны стать моей! — горячо прошептал он и тут же поправился. — То есть, моим! Секретным сотрудником! Только так вы спасёте своего отца и мужа! И себя!

— Нет, — сказала Снежана и попыталась столкнуть его руку с колена, но не смогла.

— У вас нет иного выхода, Снежана! — приблизил к ней своё ненавистное лицо Златогорский и схватил за плечи. — Вы станете моей... Вы... Станете... Моей...

— Нет! — собрав последние силы, Снежана упёрлась обеими руками ему в грудь, вырвалась и отскочила. — Никогда! — сказала она, тяжело дыша. — Я лучше умру!

— Никогда не говори никогда, — покачал головой Златогорский, поднимаясь. — Ну, что же... Я предоставлю вам ещё немного времени, Снежана Георгиевна... Генрих Златогорский таки умеет ждать! А вы подумайте. Взвесьте всё, как следует, — он сел за стол и положил перед собой какой-то бланк. — Чтобы вы не наделали глупостей, за вами присмотрят, — макнув ручку в чернильницу, прищурился Златогорский. — Это ордер на ваш арест. У нас не очень уютные камеры, Снежана Георгиевна. И немного тесновато. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде! — он криво усмехнулся. — Посидите немного взаперти и подумаете о моём предложении! Только, умоляю вас, не думайте слишком долго! Иначе, даже я ничем не смогу вам помочь.

Снежана не успела ничего ему ответить.

Внезапно распахнулась дверь, и вошли три человека в чекистской форме. Сильным движением руки один из них отодвинул Снежану к стене.

— Гражданин Гольдберг? — спросил второй. — Гершель Соломонович?

— Д-д-да, — промямлил Златогорский. — Эт-т-то я.

— Встать! — рявкнул чекист. — Руки перед собой, сука!

Златогорский вздрогнул и медленно поднялся.

Третий вошедший ловким движением надел на него наручники, а потом вынул из его кобуры пистолет.

— Вы арестованы, гражданин Гольдберг! — сказал второй чекист, судя по всему, главный, повернулся и вышел из кабинета.

Третий сноровисто расстегнул и сдёрнул с арестованного ремень и портупею, а потом взял его за шиворот и резко дёрнул по направлению к двери.

Златогорский споткнулся, растерянно оглянулся и покорно поплелся за ним. На бриджах у него между ног быстро расплывалось большое мокрое пятно.

Снежана всё это время так и стояла, прижатая к стене рукой первого чекиста.

— А вы, гражданка, кто такая и по какому вопросу встречались с арестованным Гольдбергом? — повернулся он к ней.

— Мой муж задержан... И меня вызывали на беседу. Мой паспорт там, — показала она на оставшуюся лежать возле стула сумочку.

Он достал и перелистал паспорт.

— А этот... Гольдберг. За что его? — набралась смелости и спросила Снежана.

— Этого вам знать не положено, гражданка Иволгина, — сказал чекист, возвращая ей сумочку и паспорт. — Можете пока быть свободны, — взяв Снежану за локоть, он подвел её к двери. — И никому не рассказывайте о том, что сейчас видели!

— Но, — в душе у неё вдруг шевельнулась безумная надежда. — Товарищ капитан!