Горошина для принцессы

Олег Шушаков

ГОРОШИНА ДЛЯ ПРИНЦЕССЫ

роман

Принцесс-то было вволю, да были ли они настоящие?

Ханс Христиан АНДЕРСЕН

ПРОЛОГ

Минск, начало июня 1933 г.

— Снежка! Ты куда?! Стой!

— Ага, сейчас!

— Подожди!

— А ты догони!

— И догоню!

— Ага!

Сначала Владимир хотел её догнать, а потом махнул рукой. Разве догонишь! Такого сорванца. Он махнул рукой и упал на траву. Бог с ней! Пусть бегает сколько хочет! Он упал навзничь, закрыл глаза и раскинул руки в стороны.

Как хорошо вот так лежать и не двигаться...

Он посмотрел в небо. И словно задохнулся.

Потому что прямо ему в глаза смотрели льдисто-серые Снежкины глаза. Безумно близко...

Тихонько подкравшись, она наклонилась к нему и всмотрелась.

Что она могла в нём увидеть?.. Смешная, глупая девчонка! Ведь малявка ещё совсем! Всего-то четырнадцать с небольшим!

Почему же у него так сжалось сердце? Почему всё сжалось у него внутри в эту долгую-долгую секунду? Почему?

А, может, взять и повалить её на траву? Пощекотать? Посмеяться? Но что-то не позволило ему это сделать. Что-то, сиявшее в её глубоких, как небеса, глазах... Что?

А тишина звенела, не смолкая...

Наконец это безконечное мгновение окончилось. Снежана отхлынула от него.

Владимир закрыл глаза и перевёл дыхание. И сразу прорезались звуки окружающего мира. Плеск воды, весёлые голоса отдыхающих, смех и громкая музыка.

Боже мой...

— Мы будем сегодня кататься? — спросила Снежка, стоя над ним.

— Будем, — ответил Владимир, кое-как справившись с сердцебиением.

— Папа, папа! — вдруг закричала она.

— Снежка! Я же тебя предупреждал! Не вопить и не носиться, сломя голову! — комбриг Добрич строго посмотрел на дочь.

Любимую. Единственную...

— Папа! Хочу кататься! — её звонкий голос не понизился и на полтона.

— Снежка! — нахмурился Добрич.

— Да, папа! — подбежала она к нему и замерла, невинно хлопая ресницами.

— Сне-жка!! — строго-настрого сказал комбриг и, не выдержав, улыбнулся.

— Папа, папа! — запрыгала она.

— Беги за лодкой!

— Ура! — опрометью кинулась она к причалу лодочной станции.

— Снежка!

Дочка вернулась к нему, и он погладил её по белокурой голове. А потом взглянул на лежащего в траве молодого человека...

— Возьми лодку, Снежка! И... — Добрич махнул головой в сторону Владимира. — Покатайтесь... А я посижу, посмотрю.

— Папа!

— Что, папа?

— Хочу с тобой!

— Ну, ладно.

— Нет, хочу с ним!

Какая же ты у меня поперечливая, подумал он. Вот кому-то счастье достанется!..

Комбриг повернул голову и посмотрел на Владимира. На память он пока не жаловался. Младший лётчик Иволгин Владимир Иванович. Двенадцатого года рождения. Окончил первую военную школу лётчиков. Комэска его хвалил. Лихо летает, хорошо стреляет и ничего не боится. Неплохая была бы пара для Снежки.

В будущем...

Потому что она ещё так молода! Впрочем, молодость с годами проходит. А он всё чаще стал замечать, что годы мелькают, как листки на отрывном календаре.

— Ладно, покатайся с ним, — сказал он.

— Ура! — обрадовалась Снежка и закричала. — Володя! Побежали скорей кататься!

— А где же лодка? — спросил он.

— Сейчас!

Владимир улыбнулся вслед убегающей Снежкиной спине. И посмотрел на комбрига.

Георгий Александрович сидел и молча глядел в озеро, обхватив крепкими руками колени. Он полностью ушёл в себя. И тяжело вздохнул, глядя прямо перед собой и ничего не видя.

Наталия была такая красивая... И такая непредсказуемая. Самая любимая!.. Господи, ну почему она так рано их оставила?! Господи, ну почему дочка так на неё похожа?!

Владимир исподтишка разглядывал командира.

Это произошло совершенно неожиданно. Он даже не думал, что сможет однажды оказаться вот так вблизи, рядом с ним, настоящим лётчиком-асом, Героем Гражданской войны, трижды орденоносцем, человеком-легендой. Оказаться вблизи не в служебной обстановке, а просто так.

Владимир был дружен с его дочкой, маленькой озорной белобрысой хулиганкой. И, оказавшись в воскресный день на берегу озера совсем один, тут же попал под её весёлое покровительство.

У Снежки были прекрасные отношения со всем миром. Комбриг овдовел много лет назад, и его дочка выросла на лётном поле. И лётчики, и техники отцовской авиабригады баловали её как могли. Наверное, потому что она была такая непоседливая малявка!

Владимир вздохнул. Жаль, конечно, что ей всего четырнадцать.

А вот Тамаре уже двадцать шесть! Он встречался с ней тайком. Она была старше его на пять лет, успела три раза сходить замуж и очень многое умела... Он содрогнулся. Эта женщина в прямом смысле слова высасывала из него все силы! Её губы были такими горячими, а язык таким неутомимым!

Сладкая... Развратная... Ненавистная!

Владимир усилием воли выбросил Тамару из головы. Нельзя о ней думать! Неправильно всё это! Он ненавидел себя за то, что таскался к ней через день, но ничего не мог с собой поделать!

— Воло-дя! — услышал он вдруг Снежкин голос.

Смешная девчонка! Только маленькая ещё совсем.

Снежка... Снежана... Снежная. Чистая, как первый снег! Такая светлая. Такая хорошая...

Она подскочила к нему и сказала:

— Ты долго будешь здесь валяться? Вон лодка! Не видишь что ли, я привела уже?

Владимир схватил её за лодыжки и уронил на траву. А Снежка смеялась, отбрыкиваясь. Он отпустил её, откинулся и остался лежать, закрыв глаза.

Она навалилась на него и спросила:

— О чём ты думаешь?

— О тебе... — прошептал Владимир.

Снежана отскочила как ошпаренная.

— Ха-ха! — рассмеялся он. — И ты поверила!

— Ха-ха! — рассмеялась она. — Конечно, нет!

А, ведь, поверила...

— Ну что, пойдём кататься?! — поднялся Владимир.

— Пойдём! — улыбнулась Снежка.

— Бежим?

— А догонишь?

— Догоню!

Минск, начало июня 1936 г.

Пора бы уже навести порядок в личной жизни, товарищ страшный лейтенант...

Сегодня Владимира вызвали в строевую часть и под роспись ознакомили с приказом, которого он давно уже ждал.

Командир лучшего авиаотряда сто сорок второй истребительной авиабригады Белорусского военного округа, орденоносец, старший лейтенант Иволгин направлялся в Липецк на высшие лётно-тактические курсы. Ему выдали проездные, воинское требование и аттестат.

Теперь, как и положено, предстояло устроить отвальную.

Но думал он не об этом. Помимо прочего, Владимиру надо было объясниться с Тамарой.

Но и это не очень его безпокоило. Насчет Тамары он всё уже решил. Просто не было подходящего случая поставить точку.

Он думал о Снежке.

И до сих пор не мог разобраться в своих чувствах...

Он прекрасно помнил, как однажды, между полётами, его подозвал к себе комбриг. Снежкин отец.

— Володя, — сказал он. — Снежана очень дорога мне. У меня никого больше нет. Вы дружите. И я не знаю, что делать...

Внезапно он схватил его за отвороты реглана и, резко дёрнув, притянул к себе.

— Что ты делаешь?!! — прорычал он. — Я ведь всё знаю про твои отношения с Тамарой!!! Зачем ты морочишь голову моей девочке?!

Владимир не мог вымолвить и слова.

Добрич встряхнул его. Приподнял и поставил назад. Смахнул с него невидимые соринки... И отвернулся.

— Товарищ комбриг... — прошептал Владимир. — Георгий Александрович! — он сжал кулаки, прижал их к груди и опустил. — Простите... Я не морочу. Но... Простите... Я не могу. Это...

— Смоги! — сказал комбриг и размашисто зашагал вдаль.

Владимир совсем запутался.

Последнее время они со Снежкой действительно сильно сблизились. Она была удивительной девушкой! Красивой, умной и начитанной. Простой и, одновременно, очень гордой. Иногда задорной, смешливой и проказливой, а иногда такой серьёзной, что не подступись!

Владимир проводил с ней почти всё свободное время. Они вместе гуляли по вечерам, много и жарко спорили об искусстве, литературе и авиации... Ему было так легко с ней! Так хорошо!

Почему же, проводив Снежку до дома, он плёлся к Тамаре?!

Ведь он не любит эту женщину! И каждый раз, побывав в её постели, сам себя презирает! Сколько раз он давал себе слово больше с ней не встречаться! А потом, проклиная свою слабохарактерность, вновь оказывался у её дверей.

Комбриг прав! Пора кончать эту бодягу! И дело тут вовсе не в Снежке!

А на самом деле, именно, в ней... И только в ней!

Владимир вышел из штаба и наткнулся на её взгляд. Она стояла у крылечка и болтала с дневальным. Увидела его и тут же отвернулась.

Он спустился по ступенькам и остановился. Красноармеец вытянулся по стойке 'смирно', а Снежка улыбнулась и дерзко спросила:

— Что? На повышение пошли, товарищ старший лейтенант?

Владимир покорно склонил голову и тихо сказал:

— Снежка, можно тебя на минутку?

Она замерла, услышав его слова. Махнула своими густыми ресницами. И кивнула:

— Да, конечно.

— Снежка, я уезжаю... — сказал Владимир, отведя её в сторону.

Ей было уже семнадцать... Она стала такая красивая! Пока он сам себя обманывал, она стала такая... Такая!.. А он!

— Снежка...

— Да.

— Снежана...

Стройная золотоволосая ясноглазая девушка подняла на него свои бездонные льдисто-серые очи.

И Владимир потерял дар речи.

— Что ты хочешь услышать? — спросила она.

— Я уезжаю... — сказал он.

— До свидания, — сказала она.

— Прощай! — Владимир горько улыбнулся, махнул рукой и повернулся, чтобы уйти.

— Стой! — сказала она.

— Стою, — ответил Владимир.

— Ты! — сказала Снежана.

— Я, — ответил Владимир.

Она подошла к нему. Она подошла к нему так близко! Безумно близко!.. Она просто обжигала его своим светлым, чистым огнём!

Боже мой!

— Ты уезжаешь? — тихо спросила Снежана.

— Да... — прошептал Владимир.

— Навсегда? — спросила она ещё тише.

— Да, — сжалось всё у него в груди. — Нет... Не знаю...

— Так 'да' или 'нет'?

— Снежана...

— Что?

— Так надо. Прости, — справился, наконец, с собой Владимир.

— Прощаю... — прошептала она, отвернулась и ушла.

И всё вокруг потемнело...

Но так было надо.

Владимир пошёл в магазин, набрал водки и закуски.

— За Сталинских соколов!

— Ур-р-ра!.. — кричали ребята.

Теперь можно было их ненадолго оставить. Он хлопнул стакан водки и пошёл в столовую. К той, которая выпила его почти до дна.

— Ну, что, мой сладкий, — ухмыльнулась Тамара. — На повышение?

— Почему ты такая? — спросил он.

— Какая? — она подошла и прижалась к нему своими тугими грудями.

— Почему ты — так?! — отодвинулся Владимир.

— Как? — Тамара скользнула руками вдоль него. — Так?.. Или так? — она положила ладони ему на грудь и поиграла пальцами, шаловливо царапая её сквозь ткань гимнастёрки.

И Владимир, сам того не желая, сразу зажёгся. Это было невыносимо!

— Нет! — хрипло сказал он.

— Да!.. Да!.. Да! — шептала Тамара.

Она знала, что делала! Но на этот раз ошиблась.

— Я уезжаю! — из последних сил оттолкнул её Владимир.

Тамара всхлипнула. Он взял её лицо в руки и заглянул в глаза. И ничего в них не увидел. Кроме пустоты.

— Прости, Тамара, но к тебе я больше уже не вернусь! — Владимир закрыл за собой дверь и ушёл.

Насовсем.

Барселона, начало августа 1937 г.

День окончился неудачно...

Впрочем, он всё-таки вернулся домой.

Но эти трёхмоторные прошли. И сбросили свои бомбы.

Владимир до сих пор так и не смог понять. Как можно убивать детей и женщин!?.. Зачем? Зачем они убивают женщин и детей?! Сволочи!!

Вчера он ездил в город и видел по дороге эти разрушенные улицы, эти обрушившиеся дома, эти потухшие женские лица у водоразборной колонки. Он видел их глаза. И глаза их детей...

Которых каждый день убивают фашисты!

И за это их будет убивать он, старший лейтенант Иволгин! Будет убивать, потому что они — сволочи! Потому что никому никогда нельзя убивать женщин и детей!

Мигуэль, механик его самолёта, подскочил к нему сразу после того, как он зарулил свой 'чато' на стоянку:

— Муй бьен, ми капитан! Тодос уа сабе! Ту деррибар эн италиано авион!

Владимир молча сбросил парашют. Ему не хотелось ничего говорить.

Да! Он завалил 'Фиат'. Но 'Юнкерсы' прорвались... Пули их не берут, что ли?! Он всадил в одного почти полбоекомплекта! Фашист задымился, но сумел уйти. Потому что у Владимира вышли патроны. Вот тебе и 'но пасаран'.

Он скрипнул зубами. Сегодня они прошли.

Но это в последний раз! В следующий раз он просто ударит эту сволочь собой! И разобьёт об него свой 'чато'! Лучше умереть... Чтобы больше не видеть этих уже ни во что не верящих женских глаз.

Владимир швырнул свой шлем об землю и зашагал прочь.

Мигуэль грустно посмотрел ему вслед. Эти русские парни каждый день поднимаются в небо, чтобы сражаться за его Родину. И каждый день их возвращается всё меньше и меньше. Но что он мог поделать...

Мигуэль подобрал шлем и подошёл к 'чато', чтобы протереть тряпкой уставшие цилиндры. На глаза навернулись слёзы. Но он сдержался.

Мужчинам плакать нельзя!

Поэтому Владимир просто налил себе вина. Красного как кровь испанского вина. Встал и выпил. Молча. Потому что сегодня из боя не вернулся Сергей.

Хороший парень... Отличный лётчик... Настоящий друг.

Владимир вздохнул. Слава Богу, что не ему придётся прятать глаза перед Серёгиной матерью, сообщая о его гибели. Потом он, конечно, съездит в Оренбург. Потому что обязан рассказать матери, как погиб её сын. Но, может, ещё удастся отвертеться. Может, ему повезёт, и его всё-таки собьют на хрен!

На счету Владимира было уже семь вражеских самолётов, но сам он до сих пор не имел ни царапины. Впрочем, никому не может везти до безконечности! Так что шанс ещё есть!

Он сидел один в придорожном кафе.

Доложив Анатолию о том, что видел в бою, в столовую он не пошёл. Толя Серов — свой парень! В доску! И всё понимает. Но Толя — командир! И, ясное дело, никакой самоволки не разрешил бы. Поэтому, никому ничего не сказав, Владимир взял и махнул в город. Это было серьёзным нарушением дисциплины. Но ему необходимо было побыть одному.

Сегодня он не смог спасти друга. Не успел! Но видел, как он погиб. Поэтому сегодня будет лучше, если он побудет один. Чтобы не сорваться...

Солнце уже давно спряталось за красными черепичными крышами. Длинные тени принесли долгожданную прохладу. День тихо угасал.

Маленькое кафе было почти пустым. Лишь в дальнем углу несколько седых, пожилых испанцев, прихлёбывая вино и попыхивая сигаретами, вели неспешную беседу. Может о войне, а может о погоде.

Он сидел у самого выхода. Иногда мимо проезжали машины. Изредка проходили люди. Всё время туда-сюда бегали дети. Но он их не замечал.

Владимир наполнил бокал до краёв и выпил залпом. Может, завтра у него и будет болеть голова. Но это будет завтра... А сегодня он будет пить! Потому что сегодня ему нужно напиться и забыться! А завтра — будь, что будет! Даже если придёт его черёд...

А придёт и ладно! Значит, так тому и быть! Но перед этим он загасит ещё одну фашистскую сволочь!

Владимир твёрдо решил при отражении следующего налёта таранить 'Юнкерс'. Чтобы у остальных трёхмоторных очко играло при виде 'чатос'! Чтобы знали, сволочи, что им не пройти! Он сжал кулаки так, что захрустели пальцы.

В этот момент к его столику подошла девушка и молча села рядом.

Незнакомка была очень красива. Узкая талия. Высокая грудь. Пухлые алые губы. Иссиня-чёрные волосы. Огромные карие глаза.

Чем-то неуловимым она напомнила ему далёкую-далёкую Снежку. Такая же юная... Такая же милая...

— Как тебя зовут? — спросил Владимир.

Он уже слегка опьянел, и спросил по-русски. Но она его поняла.

— Исабель. Исабель Фуэгос.

— А меня — Володя. Владимир Иволгин.

— Русо? — Исабель подняла руки и грациозно поправила волосы.

— Совьетико пилото, — пояснил Владимир.

— Совьетико! Авиадор! — блеснули её глаза. — Грасияс! Мучас грасияс!

— За что?

И опять она его поняла. И вместо ответа просто погладила Владимира по щеке.

— А, ты — красивая, Исабель, — грустно улыбнулся он. И наморщил лоб. Как же это сказать по-испански? — Ту белла, Исабель... Муй белла! Очень красивая!

Она сидела перед ним, сложив руки на коленях. В простом тёмно-синем платье, с алой ленточкой в чёрных волосах. На вид лет восемнадцать. Едва ли больше. Стройная... Милая...

— Исабель, — вдруг спросил Владимир. — А как по-испански 'любовь'?

Это было удивительно. Но переводчик им не требовался. А, впрочем, за эти долгие полгода он научился немного понимать испанский язык.

— Амор, — сказала она. А потом взяла его ладонь и прижала её к своей щеке. — Симпатико.

— Милый?.. Эс вердад? Это правда?

— Си.

— Исабель, — сказал Владимир. — Белла морена... Смуглянка...

Она улыбнулась.

— Почему ты здесь? — спросил Владимир, и помотал головой, осознав, что опять говорит по-русски. — Пор ке ту акуи?

Но она его поняла и так.

— Пор ке ту бебе? — Исабель взяла его за руку.

Его встревожил её внимательный взгляд.

— Почему пью?.. Мой друг... — Владимир опустил голову. — Ми амиго эс муэрто. Погиб в бою... Эн комбате.

— Ах, Володио, — прошептала Исабель и её прекрасные глаза наполнились слезами. — Ло сиенто мучо...

— Да... Очень жаль, — тихо сказал Владимир, а потом спросил. — А хочешь, я тебе его покажу? — он вспомнил вдруг, что у него была с собой маленькая, девять на двенадцать, фотография. Он, Толя и Серёга возле обломков 'Юнкерса'.

Владимир достал её из нагрудного кармана и показал Исабель:

— Ми амигос. Это — я, это — Анатолий, — тыкал он пальцем. — А это, Сергей.

Крепкие парни в кожаных куртках, стояли, улыбаясь и щурясь на солнце, а за их спиной из земли торчал кусок крыла с ненавистным косым крестом на белом фоне. Исабель разглядывала эти весёлые лица, и её сердце переполняли тепло и благодарность. Наконец-то, она увидела тех, кто, не жалея своих молодых жизней, защищал её от падающей с неба, свистящей и воющей смерти.

— Давай помянем Серёгу, — Владимир налил вина. Ей и себе. И выпил, не чокаясь.

Глядя на него в упор, Исабель медленно осушила свой бокал, а потом вдруг обвила его шею руками и поцеловала.

Начавшись почти как сестринский, её поцелуй с каждой секундой становился всё крепче, всё страстнее. Исабель прижалась к нему, и Владимир даже сквозь свою кожаную куртку, даже сквозь её платье, почувствовал какая у неё упругая грудь. Фуэгос... То есть, огонь. Она действительно обжигала, как пламя.

Её тонкие пальчики нырнули и запутались в его шевелюре. У Владимира зазвенело в ушах. Жаркая волна прокатилась по телу. Но он не посмел её обнять. Не имел права! И держал свои руки на привязи.

Их поцелуй длился целое столетие...

Когда она, наконец, оторвалась от его губ, Владимир инстинктивно огляделся. Но на них никто не обращал внимания. Исабель продолжала обнимать его за шею и смотрела сквозь свои чёрные ресницы прямо ему в глаза. Она смотрела на него каким-то необычайным, туманным взглядом. И от этого взгляда у Владимира всё сильнее кружилась голова.

— Исабель!.. Но! Но эс посибле!.. Нельзя! Маньяна ми тамбьен... Завтра меня тоже могут убить. Уо эс посибле эс муэрто эн комбате, — шептал он, утопая в её глазах.

— О, тонто... Олвиде де муэрте! О пор ля тарде соло амор! — шептала она.

— Сегодня вечером только любовь? — переспросил Владимир.

Его не просто штормило. Кафе болталось слева направо, как качели. Но он понимал, что это не от вина. Владимира никогда не штормило так даже от водки. Похоже, всё дело было лишь в этой чудесной девушке с алой ленточкой в волосах, которая его сейчас обнимала.

— Си, симпатико, — Исабель встала и, взяв его за руку, потянула за собой. — Бамос, куэридо...

— Куда? Адонде бамос, Исабель? — поднялся он из-за столика вслед за ней.

— Бамос а каса дэ ми.

— К тебе домой?

— Си, куэридо...

Владимир достал из кармана несколько песет, уронил их на столик и, увлекаемый девушкой, вышел из кафе.

Любовь с первого взгляда? Но, ведь, так не бывает!.. Или бывает?

Владимир ничего не понимал. Да и не смог бы. Даже если бы захотел. Потому что не дано это мужчине! Не дано мужчине понять женщину.

Откуда ему понять! Что вокруг война. И смерть... Противоположность жизни.

Когда она увидела его, её сердце так внезапно распахнулось навстречу любви, что Исабель и сама ничего не успела понять! Потому что никогда с ней такого не было!.. Этот широкоплечий рыжий парень с бутылкой вина был так одинок, что она не смогла пройти мимо. А потом, когда увидела его печальные глаза, не смогла оставить одного. А когда поняла, что кроме сегодняшней ночи у него ничего уже не осталось, что завтра его уже не станет, не смогла отпустить.

А когда поняла, что влюбилась, было уже поздно...

Владимир был околдован её поцелуем. И забыл обо всём. Кроме её милых глаз, кроме её нежных губ, кроме её высокой груди и стройных ног.

А она вела его за собой по улице, крепко держа за руку. И волна её иссиня-чёрных волос тихо плескалась на тёплом ветру. Иногда Исабель оборачивалась, бросая на него нежный взгляд. И его сердце под этим взглядом таяло словно воск.

Сопротивляться было безсмысленно.

Он и не сопротивлялся...

Москва, декабрь 1937 г.

Грамоту Героя Советского Союза и оба ордена майору Иволгину вручил Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, маленький сухонький старичок в очках, бородка клинышком.

Помня предупреждение его секретаря, Владимир осторожно пожал слабую старческую ладошку и вернулся на своё место.

Ванька Лакеев, которому тоже присвоили звание Героя, помог ему привинтить ордена Ленина и Красного Знамени рядом с орденом Красной Звезды, полученным ещё в мае тридцать шестого за успехи в боевой и политической подготовке...

Владимир вернулся на родину в начале октября. Написал отчёт о командировке и получил законный отпуск и путёвку в Сочи, в военный санаторий имени товарища Ворошилова.

В санатории Владимир мало общался с остальными отдыхающими, хотя многих из них хорошо знал по Испании.

Большинство пилотов и штурманов приехало в Сочи вместе с семьями, и, глядя на счастливые женские лица, он ещё острее ощущал своё одиночество. И словно лелеял его, большую часть времени проводя у бушующего моря совершенно один.

Он молча смотрел на огромные волны, набрасывающиеся на берег с неукротимой силой, и старался вообще ни о чём не думать...

Постепенно холодное, штормящее Чёрное море остудило его опалённую войной душу. Яркость воспоминаний понемногу потускнела. Но боль утраты никак не уходила.

Владимир всё ещё не мог забыть Исабель...

Прекрасная каталонка оставила глубокий след в его душе, хотя полюбить друг друга по-настоящему они не успели.

В тот единственный вечер в их жизни она молча привела его к себе, в маленькую комнатку на окраине Барселоны. И как только за ними захлопнулась дверь, всё также молча, обвила его шею руками и припала к губам.

Поцелуй был таким жарким и глубоким, что у Владимира снова закружилась голова.

А она то отрывалась от его губ, то снова целовала. Целовала то страстно, то нежно. Прижимаясь к нему всем телом. И он всем телом чувствовал её... А его руки летали по её спине, груди, бёдрам... И голова у него кружилась всё сильнее и сильнее.

Вдруг она отодвинула его от себя и посмотрела ему прямо в глаза своими широко раскрытыми глазами.

Владимир замер, затаив дыхание. А она, глядя на него в упор и глубоко дыша, опустила руки, развязала поясок на своём платье, а потом одним грациозным, невыразимо прекрасным движением сняла его через голову.

Словно тысячи тамтамов застучали у Владимира в ушах, когда она предстала перед ним почти нагая.

Почти, потому что на ней ещё оставались чулки и туфельки.

Исабель медленно подошла к нему, сняла и уронила на пол его куртку, а затем стала расстёгивать рубашку. Она вся трепетала.

Также как и он.

У Владимира всё пересохло во рту! Он пылал, как факел в ночи! Но вовсе не потому, что уже очень давно не знал женщины! Это было что-то другое... У него были когда-то женщины. Но внезапно он понял, что такой у него не было никогда!

Если бы только он знал! Если бы только он знал то, что понял лишь тогда, когда уже стало поздно. Тогда он был бы в тысячу раз нежнее.

А, может быть, в миллион...

Она тихо лежала в его объятиях, а Владимир не мог себе простить, что потерял голову и так страстно взял её. Потому что теперь понимал, что оказался её первым мужчиной.

Мучаясь от острого чувства вины, он целовал заплаканные глаза и солёные губы Исабель. Его руки, лаская и успокаивая, нежно скользили по её телу... А Исабель обнимала его, прижимая к себе всё крепче и крепче, разгораясь от его поцелуев всё жарче и жарче.

И они снова принялись страстно ласкать друг друга. А когда, совсем обезсилев, затихли, за окнами давно уже стояла ночь.

Владимиру пора было уходить.

Он одевался, а Исабель горько рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала так безутешно, что у Владимира разрывалось сердце.

Он встал на колени перед кроватью и стал гладить её густые, пахнущие жасмином, волосы.

— Уо волве, Исабель. Я вернусь, — шептал он. — Уо волве, куэрида.

А она мотала головой и рыдала всё сильнее:

— Но!.. Но!.. Но!..

Тогда он посадил её к себе на колени, крепко обнял и стал целовать милое лицо. Губы, щёки, глаза, лоб... Понемногу она успокоилась и притихла, прижавшись к нему.

— Маньяна... — шептал Владимир. — Уо льегар маньяна, куэрида. Я приеду завтра, любимая...

И она поверила ему. И отпустила.

Но им не суждено было больше встретиться...

Он шёл пешком почти до самого утра. Шёл по пустой дороге и считал звёзды в чёрном испанском небе. И вспоминал горячие ласки своей Исабель.

Владимир добрался до аэродрома в самое время. На востоке вовсю алела рассветная заря. Техники прогревали моторы 'чатос'.

От выпитого не осталось и следа. Ни запаха, ни похмелья. А сил было столько, что он только удивлялся!

Анатолий с укоризной посмотрел на него, но ничего не сказал. И не спросил...

В этот день Владимир сделал три вылета. В двух из них они столкнулись с 'Фиатами' и 'Хейнкелями'. Но в этих коротких стычках никого сбить ему не удалось. Не удалось ему в этот вечер, и съездить в Барселону.

А наследующий день опять был налёт трёхмоторных.

Звено Владимира, в соответствии с планом боя, отсекло истребителей сопровождения и сбило двоих. 'Москас' тоже хорошо поработали, разгоняя 'Юнкерсы'. Но, тем не менее, несколько бомбардировщиков снова прорвались к городу...

Лишь на следующий день Владимиру под каким-то дурацким предлогом удалось отпроситься и съездить в Барселону.

С трепетом приближался он к дому Исабель, мечтая обнять её и прижать к груди. И целовать, целовать, целовать до самозабвения!

Но её дома больше не существовало. Не было его больше...

Прямым попаданием тяжелой авиабомбы, дом Исабель был превращён в груду развалин.

Его сердце заныло от ужасного предчувствия.

А потом он увидел алую ленточку, лежащую в пыли у него под ногами...

Владимир медленно опустился на колени, поднял её и прижал к губам.

Мужчинам плакать нельзя.

А он и не мог.

На следующий день, во время отражения очередного налёта, Владимир, сбив один 'Юнкерс' и оставшись без патронов, разогнался и ударил второго по хвосту своим 'чато'. Фашист рухнул и взорвался на собственных бомбах.

Лишь у самой земли, выброшенный сильным ударом из самолёта, Владимир пришёл в себя на мгновение, дёрнул за кольцо, и вновь потерял сознание.

Когда он вышел из госпиталя, его отправили на Родину...

Внезапно очнувшись от горьких воспоминаний, Владимир огляделся.

Вручение наград окончилось.

Его возбуждённые товарищи, сверкая новенькими орденами на тёмно-синих френчах, поднимались со стульев, шумно переговариваясь и предвкушая большой кремлёвский банкет с руководителями партии и правительства.

А у Владимира на душе было пусто...

Весь декабрь он провёл в разъездах. Его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета по Солнечногорскому округу, и ему пришлось много времени посвятить предвыборным встречам со своими избирателями.

Владимир рассказывал солнечногорцам о справедливой борьбе испанского народа с фашизмом, о героической обороне Мадрида, боях под Гвадалахарой, Теруэлем и Брунете.

Оставаясь один, он доставал иногда алую шёлковую ленточку и долго смотрел на неё. Запах пороха и кирпичной пыли почти уже выветрился. Но, поднося её к лицу, Владимир по-прежнему чувствовал тонкий и нежный аромат жасмина...

Со временем его боль понемногу притупилась.

Герой Советского Союза майор Иволгин был избран депутатом Верховного Совета СССР первого созыва единогласно (явка — девяносто девять и девять, 'за' — девяносто девять и девять). Впрочем, иначе, наверное, и быть не могло.

Они встретились в фойе Колонного зала Дома Союзов в одном из перерывов во время первой сессии Верховного Совета. Помощник по ВВС командующего войсками Ленинградского военного округа комдив Добрич тоже был избран депутатом.

— Ну, здравствуй! — сказал он, обнял и похлопал Владимира по спине.

— Здравствуйте, Георгий Александрович! — ответил тот.

— Возмужал, возмужал! Вся грудь в орденах!.. Настоящий Герой!

— Да, что вы, товарищ комдив! — смущённо улыбнулся Владимир в ответ.

— Ладно, ладно, не прибедняйся! Читал я твой отчёт о командировке в Испанию. По долгу службы, само собой! И указ читал о твоём награждении. Но отчёт — отчётом, а надо как-нибудь посидеть, поговорить поподробнее! Как думаешь, найдём время?

— Очень хотелось бы, товарищ комдив! — сказал Владимир.

Но ещё больше ему хотелось встретиться не с комдивом, а с его дочерью.

Снежана... Как она?

Он вдруг с пронзительной горечью вспомнил их последнюю встречу. И его сердце защемило, как будто это произошло только вчера.

Владимиру очень хотелось спросить комдива, как Снежана. Но заговорить о ней он не решался.

И, всё-таки не мог не заговорить.

— А как... — неуверенно начал он. И вдруг замолчал на полуслове. Потому что у него перехватило горло.

Владимиру очень хотелось расспросить, как дела у Снежки. Есть ли у неё кто-нибудь? Не влюблена ли она? Не вышла ли уже, не дай Бог, замуж?

Добрич не стал ему помогать.

Нет, он не собирался мучить этого парня. Просто ему хотелось понять, хотелось почувствовать, не ошибся ли он в нём когда-то, решив про себя, что тот может сгодиться в зятья.

— А как... — с трудом выдавил из себя Владимир. — Как Снежана?.. Как у неё дела?

— Нормально дела, — ответил комдив, немного помолчав для порядка. — Взрослая уже совсем стала. В медицинском институте учится на втором курсе.

Ему незачем было мучить Владимира, но очень уж хотелось убедиться, годится ли он в мужья его дочери на самом деле. Любит ли её по-настоящему? Или это была обычная юношеская влюблённость? Памятная, может быть, но давно оставшаяся в прошлом.

— Да... Взрослая... Ещё краше, наверное, стала. Наверное, от женихов отбоя нет, — сказал Владимир упавшим голосом.

Добрич пристально посмотрел на молодого человека. А, ведь, кажется, действительно любит.

— А, может, она и замуж уже вышла? — решился, наконец, спросить Владимир.

Комдив вздохнул. Нет, он не забыл, что Владимир путался одно время с Тамарой, заведующей лётной столовой. Безотказной и совершенно безстыжей бабёнкой.

Он тогда по-отечески прочистил ему мозги. Как, впрочем, и было положено командиру и старшему товарищу. Однако, кто старое помянет, тому глаз вон...

— Нет, ещё не вышла, — сказал комдив. — И женихов у неё пока не наблюдалось, насколько я знаю, — а затем добавил, прищурившись. — А вот влюблена ли в кого, это тебе, наверно, виднее.

И улыбнулся, заметив, как засияли глаза Владимира...

Ленинград, начало мая 1938 г.

Почему ей так запомнилось это лицо?

Оно преследовало её даже во сне. Одутловатое, нездорового бледного цвета, с мясистым носом и широкими залысинами...

Почему оно так пугало её?

Особенно этот пристальный, ощупывающий взгляд из-под пенсне.

И ещё пальцы. Толстые и постоянно шевелящиеся, как щупальца осьминога, пальцы...

Её передёрнуло.

Надо отвлечься. Подумать о чём-нибудь другом.

Но мысли сами собой возвращались к этому неприятному незнакомцу в кожаном плаще.

Когда же это началось?..

Он садился вслед за ней на трамвай, а потом всю дорогу до института стоял рядом и смотрел. Снежке был противен этот липкий взгляд. Но, почему-то, она, мгновенно срезавшая любого остряка-однокурсника, способная поддеть за живое своим язычком кого угодно, цепенела под этим взглядом, как кролик.

Снежку никогда не безпокоили ни чьи взгляды. Она не считала себя красавицей и, заглядывая в зеркальце, находила своё лицо вполне заурядным, хотя и симпатичным. И только пожимала плечами, замечая иногда восхищение в глазах папиных знакомых. Молодых и не очень пилотов и штурманов.

Вот, если бы Володька Иволгин хоть разочек так на неё посмотрел, вздохнула Снежана...

Но они до сих пор оставались просто хорошими друзьями. Как и много лет назад, когда она была всего лишь голенастой, хулиганистой девчонкой-подростком, а он младшим лётчиком отцовской авиабригады.

Снежка вдруг разозлилась на него! Ей уже девятнадцать, а он почему-то упорно не желает замечать, что она уже давным-давно не ребёнок, а абсолютно взрослая девушка! И даже ни разу не попробовал её поцеловать!

А она, дура такая, всё равно думает о нём ночи напролёт!.. Дура! Дура!

А он ни о чём не догадывается!

Ну и ладно, вздёрнула она подбородок! Пускай тогда на неё смотрят посторонние мужчины! Пусть рассматривают, сколько хотят! Раз он такой дурак!

Её мысли, сделав круг, вернулись к ужасному незнакомцу.

Его взгляд был совсем не таким, как другие. Так смотрит удав на свою жертву!

Господи, что же делать?!

А, может, рассказать папе?.. Он был у неё самым лучшим на свете! Снежке было только семь, когда умерла мама. И с тех пор папа стал для неё всем!

Как она им гордилась! Высокий, сильный, смелый! Герой Гражданской войны! Красный командир! Пилот!

У неё не было от него никаких тайн! Никогда!.. Но сейчас ей почему-то не хотелось рассказывать папе о страшном незнакомце в чёрном кожаном плаще. Что-то подсказывало ей, что этого делать не стоит...

Во всяком случае, пока.

Она могла бы обратиться за помощью к Володьке и он, конечно, не раздумывая, навалял бы по шее любому, на кого она покажет пальцем!

Потому что Володька вообще никого не боялся! Герой Испании! Комбриг! И кулаки у него были здоровенные, и гирями на спортплощадке он жонглировал легко и непринуждённо, как цирковой силач! Снежка сама видела!

Но в последнее время он как-то от неё отдалился. Стал реже бывать у них с папой в гостях...

Раньше, бывало, не вытолкаешь, вздохнула она. А сейчас он почему-то стал её избегать.

Что же делать?! Снежке ужасно не хотелось опять ехать в одном трамвае с этим типом, у которого пальцы, как щупальца.

Значит, сегодня она пойдёт в институт пешком! Она быстро сунула тетрадки с конспектами в командирскую сумку, подарок отца. Положила туда же ломоть хлеба с колбасой, на обед. И, захлопнув дверь, дробно застучала каблучками по лестнице.

Стояло прекрасное майское утро! Ночью была гроза и умытый город дышал весенней свежестью. С огромных афиш новой, замечательной и безумно смешной кинокомедии 'Волга-Волга', задорно улыбаясь, смотрела Любовь Орлова.

Лёгкий ветерок трепал волосы и наполнял грудь. Снежке хотелось бежать босиком по тёплому, всё ещё мокрому после ночного дождя асфальту и смеяться во весь голос!

'Ах, ты радость молодая, невозможная!'.

Как здорово, когда тебе всего девятнадцать и всё-всё ещё впереди!

И Снежка бежала, скинув туфельки, смеясь и размахивая своей командирской сумкой. И солнце сквозь прозрачные зелёные кроны тополей слепило ей глаза...

Он стоял, заложив руки за спину. Его толстые губы кривились в усмешке. Прищурившись, он смотрел сквозь пенсне на испуганно замершую перед ним девушку.

— Так можно и простудиться, — услышала она вкрадчивый голос.

Чуть наклонившись, Снежка молча надела туфли.

— Что вам нужно? — неожиданно хрипло прозвучал её, обычно такой звонкий, голосок.

— Меня зовут Златогорский. Генрих Семенович Златогорский. А что мне от вас нужно, я объясню вам позже и в другом месте. Возьмите, — он протянул ей листок в косую линейку. — Вечером я буду ждать вас по этому адресу.

— Никогда! — отшатнулась она от него.

— Никогда не говори никогда, — покачал головой Златогорский. — Добрич Снежана Георгиевна. Русская. Родилась пятого февраля девятнадцатого года. Член ВЛКСМ. Студентка второго курса Ленинградского медицинского института. Мать — Добрич Наталия Николаевна. Русская. Одна тысяча восемьсот девяносто четвёртого года рождения. Умерла в двадцать шестом году. Отец — комдив Добрич Георгий Александрович. Серб. Одна тысяча восемьсот девяностого года рождения. Член ВКП(б) с двадцатого года. Участник Гражданской войны. Награждён орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени и медалью 'ХХ лет РККА'. В настоящее время — помощник по ВВС командующего войсками Ленинградского военного округа.

Снежана от ужаса не могла вымолвить и слова.

— Будет лучше, если вы всё-таки придёте по указанному адресу, — он стёр, наконец, с лица свою мерзкую усмешку. — Позвольте представиться ещё раз. Майор государственной безопасности Златогорский. Следователь по особо важным делам.

— Ну и что! — запальчиво крикнула Снежка.

— Ничего, — спокойно сказал Златогорский, откровенно разглядывая её грудь. — Если вы будете послушной девочкой, то ничего... А если нет, — его глаза зловеще сверкнули из-под пенсне и потухли. — Тоже ничего... Пока ничего... — он снова криво усмехнулся, взял её ладошку, вложил в неё листок и неторопливо удалился.

Снежка смотрела ему вслед, не в силах пошевелиться.

Очнувшись, она скомкала листок с адресом и отшвырнула подальше. А потом уронила сумку и подбежала к ближайшей луже, чтобы отмыть в чистой дождевой воде гадкое ощущение от прикосновения щупальцев этого чудовища.

Снежку всю трясло, колени подгибались.

Она подошла и прислонилась к стройному зелёному тополю.

Вдруг налетел лёгкий порыв ветра и весенняя листва прошелестела ей какую-то весёлую мелодию. Тёплый солнечный луч, проскользнув сквозь тополиную крону, согрел её своим поцелуем. Прямо перед ней по асфальту запрыгал воробышек. Он подскакал к ней, наклонив свою головку сначала в одну сторону, а потом в другую. Чив-чив! Привет, прочирикал он. И Снежка улыбнулась. И тьма, распростершая было над ней крылья, испуганно ускользнула.

Никуда она не пойдёт! А, если этот тип в плаще ещё хоть раз к ней приблизится, она всё расскажет папе, решила Снежка! А ещё лучше — скажет Володьке и он набьёт ему морду!

Разобравшись с проблемой и приняв решение, она повеселела. Бегать босиком ей пока расхотелось, но и опаздывать на лекцию не стоило. Ленка Терёхина, староста их группы, и так на неё уже косится.

Снежка выкинула из головы все свои неприятности, подхватила сумку и припустила вприпрыжку по утреннему проспекту навстречу солнцу...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ФИКТИВНЫЙ БРАК

лето 1938 г.

Глава первая

Светло-серые густые лохмотья облаков раскинулись над Ленинградом и тихо, почти незаметно, плыли по небу. Июньское полуденное солнце, то пробивалось сквозь тучи, то снова пряталось. И каждый раз, вырываясь на свободу, горячие солнечные лучи словно вспыхивали, отражаясь в червонном золоте волос невысокой, стройной девушки. Но она этого не замечала. Её глубокие льдисто-серые глаза застыли от невообразимого, невозможного холода...

Снежана Добрич стояла на Аничкином мосту, вглядываясь в свинцово-серые речные волны...

Идти Снежане было некуда.

Нева текла и текла прямо у неё под ногами, она завораживала её и манила...

А, может, перелезть через перила и дело с концом?! Может быть, это будет наилучшим решением всех проблем?

Ей было очень плохо!

И никого не было рядом, кто помог бы ей пережить эту беду...

Сегодня Снежану исключили из комсомола и отчислили из института.

И никто! Никто не заступился за неё! Даже Маринка, её бывшая лучшая подружка... Подружка до первого дождя.

Снежана стояла посредине кабинета секретаря комитета ВЛКСМ. Члены бюро глумились над ней, расспрашивая о связях с врагами народа. А она смотрела на облака за окном и молчала.

Впрочем, её ответы никому и не были нужны. Разбирательство было недолгим. Потому что вопрос был совершенно ясен.

— Кто за исключение комсомолки Добрич из членов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи? — спросил Илья Шавкин, секретарь комитета.

Снежана посмотрела на него в упор и он отвёл глаза.

Когда-то, в прошлой жизни, когда она была ещё дочкой Героя Гражданской войны, Шавкин даже пытался за ней ухаживать. Безуспешно, естественно... Потому что она ничьи ухаживания никогда не принимала всерьёз. Потому что для неё всегда существовал только один человек.

Бюро единогласно проголосовало 'За!'. Даже Маринка. Снежана положила комсомольский билет на стол. И, так ничего им не сказав, молча вышла.

А потом её вызвали в ректорат и дали расписаться на приказе об исключении из института. Она сдала студенческий и зачётку также молча как и комсомольский билет. Из документов, которые были у неё на руках, остался только паспорт.

Это было ужасно. В одно мгновение её практически вычеркнули из жизни и растёрли в пыль.

И никто не мог ей помочь.

Нет! Никто не хотел ей помочь!.. Или боялся?

А, вот, папа ей обязательно помог бы!

Потому что никогда никого не боялся! Он не стал бы ничего спрашивать, а просто обнял бы, потрепал за чёлку и поцеловал в щёку. Он защитил бы её! Он показал бы им всем!.. Он... Он...

И тут слёзы, наконец-то, покатились по её щекам.

Папа!

А, ведь, ещё вчера всё было так хорошо...

Засидевшись в институтской библиотеке, она прибежала домой поздно вечером, голодная как волк, и заскочила на кухню, что бы что-нибудь перехватить. Большой и вкусный кусок копчёной колбасы и толстый ломоть свежего хлеба, как всегда, ей здорово помогли. Жуя на ходу, она заглянула в большую комнату.

Из-под двери отцовского кабинета пробивалась полоска света.

Снежана давно уже привыкла, что он допоздна работает, и, ступая на цыпочках, чтобы его не побезпокоить, тихонько прокралась в свою комнату.

Её кровать громко скрипнула, когда она со вздохом облегчения упала на неё. Раздеваться было лень. Она вытянула ноги и заложила руки за голову.

Послезавтра — последний экзамен. А после этого — целое лето свободы! Папа обещал достать путёвку и отправить её в Грузию, в горы...

А, может быть, ему дадут отпуск и они поедут вместе? Как это было бы здорово!.. Она размечталась... А, может, и Володьке Иволгину тоже дадут отпуск, и он поедет в Грузию с ними?

Нет, сказала себе Снежана. Пусть Володьке дадут отпуск, пусть он запросится вместе с ними! А она скажет папе, что бы он ему не разрешил! Потому что в последнее время Володька, весь такой занятой, целый майор, командир авиабригады и Герой Советского Союза, слишком редко стал у них бывать!

А, может, у него кто-то появился?

Похолодев от этой ужасной мысли, Снежана резко села на кровати.

Этого не может быть! Потому что не может быть никогда! Пусть только посмеет!.. Пусть только они посмеют!.. Тогда она его!.. Тогда она их!.. Тогда она!

Но как?! Как он может?! Как он может с ней так?!.. У неё на глазах выступили слезы. Снежана уткнулась в подушку и немножко поплакала.

Так, самую чуточку!

Но слёзы быстро высохли, потому что долго плакать она не умела.

Пускай делает всё, что хочет! Пусть гуляет, с кем хочет! Ей абсолютно всё равно! Потому что она его вовсе даже не любит!

Снежана прикусила нижнюю губу... Как же! Не любишь! Себе самой-то хотя бы не ври! Это он тебя не любит совсем! Он!.. А ты! Слёзы тут льешь, дура!

Внезапно Снежана очень разозлилась! Дура! Дура набитая! Неужели непонятно, что не нужна ты ему вовсе! Не нужна!

Она опять заплакала. Плакала, плакала, и незаметно уснула...

Комдив тихо вошел в комнату дочери, подошел к кровати и вздохнул. Сорванец. Опять уснула одетой... Набегалась за день и уснула в одежде, как в далёком детстве.

Волосы комдива давно посеребрила седина, но он всё ещё был очень крепким мужчиной. Высоким и широкоплечим. Холодный стальной взгляд его светло-серых глаз выдерживал не каждый. Горбинка на носу и резкие складки возле рта только подчеркивали силу и несгибаемость характера...

Комдиву было сорок восемь лет. Почти двадцать из них он прослужил в Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Его призвали осенью восемнадцатого. Когда разрозненные мятежи, не без помощи Антанты, переросли в полноценную Гражданскую войну.

Честно говоря, снова браться за оружие Георгий не собирался, так как к этому времени уже навоевался досыта. Тем более, что, судя по всему, стрелять предстояло не в немцев и прочих турок, а в своих же соотечественников.

Однако, деваться было некуда. Опять же паёк...

На призывной комиссии Георгий невзначай упомянул о своём знакомстве с авиационными моторами и был незамедлительно направлен для прохождения службы в Красный Воздушный Флот. С лёгкой руки неведомого канцеляриста он попал в Первый советский дивизион истребителей. Сначала был механиком, а потом стал пилотом. Сражался с Колчаком и Юденичем, Врангелем и Пилсудским. Труса Георгий не праздновал, летал смело, и был награждён двумя орденами Красного Знамени. За беззаветную преданность делу революции и отчаянную храбрость.

А пока он воевал, любимая терпеливо ждала его и баюкала маленькую Снежку. Она родила её суровой зимой девятнадцатого года. Холодной и многоснежной... И, наверное, поэтому назвала Снежаной.

Георгий и Наталия обвенчались за два года до Германской. Их любовь была взаимна и до скандальности романтична. Влюбившись с первого взгляда, они не могли прожить друг без друга и одного дня! И лишь война сумела их разлучить.

Но, к счастью, не навеки! Судьба хранила их, а они хранили свою любовь! И встретились снова, несмотря ни на что! Спустя три года.

Как им хотелось никогда уже больше не расставаться! Но, видимо, не все устали от войны! И вскоре те, кто никогда не сидел в окопах, раздули её по новой. И опять стали погибать люди. На фронте — от пуль, штыков и сабель, а в тылу — от голода. Впрочем, во время гражданской междоусобицы фронт от тыла отличить нелегко.

Георгий вовремя увёз беременную жену из Петрограда в деревню, к родственникам своего боевого товарища. Лишь благодаря этому Наталии и малышке удалось выжить.

Они виделись очень редко. И всё же Георгию иногда удавалось ненадолго вырваться в Петроград. Он приезжал к жене и дочке и проводил краткие мгновения в светлом раю нежной и верной любви...

Когда окончилась эта безконечная братоубийственная война, он подумал, что, наконец-то, они заживут счастливо. Все вместе.

Увы, тяготы и бедствия военного времени подкосили и без того хрупкое здоровье его Наталии. Она долго болела и ушла, тихо и печально, оставив его в безутешной тоске. С семилетней Снежкой на руках.

А жизнь продолжалась...

В двадцать седьмом его назначили командиром бригады. Через год вручили третий орден, к которому Георгий был представлен ещё в Гражданскую. Многие красавицы вздыхали по нему тайком. Но он никогда больше не посмотрел ни на одну женщину, хотя был молод и знаменит.

Шли годы... А он по-прежнему всё свободное время посвящал любимой дочери, которая становилась всё более похожей на свою мать.

Комдив стиснул зубы. Наталию он уберечь не смог. А теперь и Снежка оказалась в опасности. Из-за него.

На что он надеялся?! Ведь, всё было ясно с самого начала!

Когда был раскрыт военно-фашистский заговор маршала Тухачевского, и после краткого и невразумительного процесса все фигуранты этого дела были немедленно расстреляны, у него в душе зашевелилось недоброе предчувствие. Которое, как обычно, не обмануло. Как ни разу до этого не обманывало в бою.

Добрич никогда не был особенно близок ни к Уборевичу, ни к Тухачевскому, хотя не один год прослужил под их командованием.

Георгий слишком хорошо знал и того, и другого. И не питал никаких иллюзий насчёт военного 'дарования' обоих! Впрочем, поручик Тухачевский, наверное, мог бы стать неплохим командиром роты. Если бы подольше ей покомандовал, а не просидел всю войну в плену! И подпоручик Убаревич-Губаревич роту, вероятно, потянул бы.

Однако, на волне революционного энтузиазма и по причине катастрофической нехватки военных кадров оба в одночасье вышли в командармы. И наломали немало дров, пока усваивали азы стратегического искусства. Залив рабоче-крестьянской красной кровью и Великия, и Малыя, и Белыя. А потом ещё и Польское царство, и Кавказ, и Среднюю Азию в придачу.

Впрочем, судили Тухачевского и иже с ним не за печально знаменитый марш-бросок на Варшаву с открытыми флангами и не за перегибы при подавлении народных волнений, Тамбовского восстания и Кронштадтского мятежа. Их судили за измену Родине, шпионаж, вредительство, диверсии и террор!

По поводу барских замашек 'красного Бонапарта' Георгий был наслышан. Но в то, что тот являлся немецким шпионом, не верил. Бонапартизм и интриганство — это одно, а шпионаж — совсем другое! Вполне возможно, и Тухачевский, и Уборевич, и Якир с Гамарником, действительно считали Ворошилова дураком и неучем и подсиживали, как могли. Это, само собой, было достаточной причиной для снятия виновных с должностей, понижения их в звании и даже увольнения в отставку.

Но не для судебной расправы, шельмования и расстрела!

Сразу после казни участников заговора начались повальные аресты командного состава и в армии, и во флоте. За год безследно исчезли многие сослуживцы Георгия. Его боевые товарищи. Его бывшие начальники и подчинённые.

Как и его предшественник в нынешней должности.

Добрич понимал, что своей очереди ему тоже долго ждать не придётся. Однако время шло, а его не трогали. В феврале за успехи в боевой, политической и технической подготовке он был даже награждён орденом Ленина.

Но уже в конце весны почувствовал, как над ним стали сгущаться тучи. А в последние дни это ощущение стало почти нестерпимым.

И он понял, что вот-вот за ним придут.

Скорее всего, ему предъявят стандартное, высосанное из пальца, обвинение в шпионаже в пользу какой-нибудь европейской державы. Или нескольких держав одновременно.

А вдруг его обвинят в том, что до революции он был...

Комдив нахмурился. Неужели, всё-таки, дознались?! Нет! Вряд ли... Тогда всё было бы иначе. И совершенно безнадёжно.

Господи, как же уберечь от всего этого дочь?!

Надо было бы уже давно отослать её куда-нибудь... А куда? И как он объяснил бы ей необходимость бросить учёбу и срочно уехать неизвестно куда, неизвестно зачем?

Комдив тихонько потрогал её за плечо:

— Снежка...

— Володя... — нежно прошептала она сквозь сон. И проснулась.

В комнате было темно.

— Снежка, нам надо поговорить, — наклонился к ней отец.

— Да, папа, — заморгала она спросонья глазами.

— Снежка, я хочу, чтобы ты знала... Что бы обо мне ни говорили, это всё неправда!

— О чём ты, папа? — она ничего не понимала.

— Обещай мне! Что бы обо мне ни говорили, этому не верить! Обещаешь?

— Да, конечно! Но почему?.. Что случилось, папа? — Снежана села на кровати, поджав под себя ноги.

Он присел рядом с ней и обнял за плечи. Она посмотрела на него и вдруг заметила, как он сдал за последние дни... Похудел, под глазами мешки.

— Что случилось?

— Сейчас я не могу ничего тебе объяснить. Придёт время, и ты сама всё поймёшь... Помнишь наше место? В Петергофе. В парке.

— У старого дуба?

— Да! Молодчина! Там, в дупле, я оставил кое-что для тебя. Только не ходи туда сразу. Потом, через какое-то время... Хорошо?

— Хорошо. Но скажи, всё-таки, что случилось? — она всерьёз разволновалась.

— Ничего пока не случилось, — он поцеловал её в лоб и прошептал. — Милая моя девочка... — и погладил её по голове. — Но скоро может случиться, — он вздохнул. — Ты у меня самая сильная в мире! Ты справишься!

— Папа! — Снежана по-настоящему испугалась. — Почему ты так со мной разговариваешь?

— Ты его любишь? — вдруг спросил он.

— Кого? — потупилась Снежана.

— Владимира... Ответь мне, для меня это важно.

— Да... — прошептала Снежана, и вдруг всхлипнула. — А он!.. А он!

Отец погладил её по голове и сказал:

— Владимир — хороший парень! Если ты выбрала его, то я одобряю твой выбор. Он любит тебя и никогда не покинет в беде. Я в нём уверен.

С какой надеждой Снежана посмотрела на отца!

— Владимир никому не позволит тебя обидеть! — повторил он.

И в этот момент в дверь позвонили.

— Помни! Что бы обо мне ни говорили, не верь! — отец крепко-крепко обнял её и снова поцеловал в лоб. А потом встал и пошёл открывать.

Сердце Снежаны болезненно сжалось.

— Комдив Добрич? — услышала она незнакомый холодный голос в коридоре.

— Да! — твёрдо ответил её отец.

— Вы арестованы! Сдайте оружие!

Сразу же после этих слов по квартире загрохотали чужие шаги, а в большой комнате включился свет.

— Предъявите ордер на арест, — спокойным голосом сказал отец.

И добавил, после некоторой паузы:

— Мой пистолет в верхнем ящике письменного стола, в кабинете.

Всё остальное было непрерывным кошмаром.

Отца вскоре увели. А в квартире вовсю хозяйничали крепкие молодые люди в синих фуражках с малиновыми околышами.

Снежана стояла у стены в большой комнате, а они рылись в шкафах, перелистывая каждую книгу, встряхивая каждую тряпку, швыряя всё просмотренное на пол и топча это сапогами. И, похоже, это доставляло им удовольствие.

Иногда они прохаживались по ней плотоядным взглядом, но тронуть не решались. За связь с дочерью врага народа можно было и самому угодить под раздачу.

А, ну её! На их век и обычных комсомолочек хватит!

Обыск окончился лишь под утро. Снежане разрешили взять только её документы. А потом в присутствии понятых, дворника дяди Васи и его жены, опечатали квартиру.

И ей пришлось уйти...

Она дождалась открытия институтской библиотеки и взяла с полки недочитанный учебник. Буквы расплывались у неё перед глазами. Она сидела, глядя на одну и ту же страницу, пока за ней не пришли и не пригласили на заседание комитета ВЛКСМ факультета. И исключили из комсомола.

Наверное, кому-то это было очень нужно, потому что не прошло и пол суток с момента ареста её отца, а в институт уже сообщили.

Не дожидаясь поступления официального уведомления из НКВД, ректорат Ленинградского медицинского института немедленно принял решительные меры по очищению рядов своих студентов.

И вот теперь дочь разоблачённого врага народа Снежана Добрич стояла на Аничкином мосту. Одна. Без копейки денег. Без маломальского пристанища...

Ей было так плохо!

И никого не было рядом, кто помог бы ей пережить эту беду.

Нева текла и текла прямо у неё под ногами, она завораживала её и манила.

А, может, перелезть через перила и дело с концом? Может быть, это будет наилучшим решением всех проблем?

— Снежка... Вот, ты где, — вдруг услышала она за своей спиной.

Она обернулась и увидела Владимира. Он подошёл к ней и обнял. И тогда, слёзы, до сих пор лишь тихо катившиеся по её щекам, хлынули огромными градинами. И она затряслась от рыданий, уткнувшись в его плечо.

А Владимир обнимал её и гладил по голове.

Беда. Это действительно беда. Ну, что же... Пусть выплачется.

В то, что её отец, его боевой командир, Герой Гражданской войны, был врагом народа, он не верил и не поверит никогда! Но сделать ничего не мог... Что же это за время такое!

Владимир скрипнул зубами. Помочь комдиву он ничем не мог. Но её... Её он может и должен защитить!

О том, что Георгий Александрович арестован, ему сообщили рано утром. У него были друзья в штабе округа. Свои, проверенные в боях, ребята. Зная о дружеских отношениях Владимира с комдивом, они предупредили его. На всякий случай.

Он никогда не забудет этого! А, впрочем, в бою иначе не бывает! Спина к спине! Чужих бьём! Своих не сдаём! Иначе всем — каюк.

Когда он узнал о происшедшем, то сразу подумал о Снежане. Что с ней? Где она?

Он бросил всё и помчался в Ленинград.

Квартира Добрича на проспекте 25-го Октября была опечатана. Перепуганный дворник мычал что-то невразумительное. Владимир махнул на него рукой и кинулся в институт. Но и там её не застал. Разве что узнал о решении ректората и комитета комсомола.

Как-то всё слишком быстро провернулось, подумал он! Это было очень странно. И, как подсказывала интуиция, очень, очень опасно...

Где же ты, любимая?

Владимир метался на машине по городу, обыскивая все места, где хоть раз бывал вместе со Снежкой или знал, что она там любила бывать, одна или с отцом.

И, наконец, нашёл её.

У Владимира защемило сердце, когда он увидел одинокую девичью фигурку посреди моста. Она стояла, опустив голову. Такая беззащитная...

Нет! Он никому не даст её в обиду!

— Снежка, — шептал он, обнимая её и гладя по голове. — Снежана... Милая...

Что же делать? Легко сказать — никому не дам в обиду! А как это сделать? Как?!.. А может?..

У Владимира даже сердце зашлось от этой смелой мысли.

Боже мой! Но разве он может ей это предложить?! А вдруг она согласится только потому, что просто оказалась в этой ужасной, в этой безвыходной ситуации?

Снежана была так холодна с ним всё последнее время. Ему даже показалось, что она его избегает... И Владимир подумал, что она влюбилась в кого-то, и он стал нежеланным гостем! Ведь он старше её на целых семь лет! Может быть, она влюбилась в кого-нибудь более подходящего ей по возрасту? В какого-нибудь однокурсника.

Владимир переживал молча. Ему было очень больно, но он сумел взять себя в руки и незаметно стал всё реже и реже бывать в гостях у комдива.

Чтобы не стоять у Снежки на пути. Потому что знал, как к нему относится её отец, и понимал, что Снежане будет очень трудно пойти против его воли. Но он не имел права использовать свои отношения с Георгием Александровичем для того, чтобы заполучить его дочь! Это было бы подлостью! Это было бы предательством по отношению к ней!

Владимир знал себя очень хорошо. Он иногда даже сам себя боялся! Потому что знал, что порвал бы любого, кто посмел бы встать между ними!

Но если это был её собственный выбор? Взяла и влюбилась. В другого. Вот с этим он уже ничего не мог поделать. И должен был уйти...

Но только не сейчас! Потому что сейчас он должен её защитить!

Выплакавшись в объятиях любимого, Снежана успокоилась.

— Ведь, это всё неправда? — прошептала она.

— Неправда! — твёрдо сказал Владимир.

— Володя, ведь, ты не оставишь меня одну? — подняла она на него свои заплаканные глаза и опухшие, искусанные губы.

Владимир стиснул зубы, но всё-таки удержался от того, чтобы исцеловать её всю, с ног до головы, прямо здесь, посреди Невы.

— Никогда! — сказал он. — Не переживай! Скоро всё выяснится! Скоро разберутся, что это ошибка!

Владимир говорил, но сам не верил своим словам.

Не потому, что думал, что его командир — враг народа. Нет! Просто он знал, что практически никто не возвращается оттуда, куда увозят ночью на чёрном вороне.

А ещё он знал, что было что-то совсем неправильное во всём происходящем. Он чувствовал какую-то злую волю во всём этом. Но разве мог он ей об этом сказать?!

— Снежана, — сказал он. — Всё так сложно...

Она взглянула в его тёплые карие глаза своими ясными льдисто-серыми глазами.

— Ты должна меня понять, — он опустил взгляд.

Боже, как трудно сказать об этом!

— Я хочу тебе помочь...

Снежана улыбнулась и доверчиво склонила голову ему на плечо. От запаха её золотистых волос Владимира просто повело.

Что же делать?!.. Боже мой! Как же сказать-то ей об этом?!

— Будет лучше, если ты выйдешь за меня замуж... — наконец, выдохнул он.

Наверное, это было не самое удачное признание в любви.

Она отшатнулась от него.

Владимир вдруг испугался, что она неправильно его поняла, и заговорил быстро и сбивчиво:

— Снежана, выходи за меня! Ты возьмёшь мою фамилию. Пока! Это ненадолго, поверь! Когда всё выяснится, мы сразу разведёмся. Правда! Это просто фиктивный брак! Поверь! Я не прикоснусь к тебе никогда!!

И она поверила...

Снежана смотрела на него своими огромными, безкрайними глазами, и Владимир вдруг с ужасом понял, что она его просто ненавидит!

Боже мой! А, ведь, он только хотел её защитить! Он никогда не посмел бы сделать ей предложение, зная, что она влюблена в другого! Но не мог же он бросить её сейчас одну, на произвол судьбы!

— Ты! — она отвесила ему звонкую пощёчину и горько заплакала.

Владимир ощутил себя последней сволочью. Он не имел права предлагать ей это!

Но он должен был это сделать! Потому что знал, что другого выхода нет... И в этот миг дал себе слово. Если она согласится выйти за него замуж, никогда её не трогать!

Она плакала, а он по-прежнему держал её в объятиях. Но, уже не прижимал к себе, а лишь едва касался руками её тела.

Господи! Снежане хотелось закричать, хотелось избить его до полусмерти! Но она не могла... Он же не виноват, что полюбил другую.

Её всю сотрясало от рыданий. Если б она могла, то завыла бы во весь голос.

Господи! Она оказалась права! Он её не любит! Он не любит её совсем! Она была готова не раздумывая пойти за ним хоть на край света... А он! Фиктивный брак! Ненадолго! Как всё выяснится, сразу разведёмся!

Она плакала над своей несчастной судьбой, над своей разбитой вдребезги жизнью, над своей поруганной, убитой любовью...

Господи! Да, за что же ей всё это?!

Внезапно она перестала плакать, оттолкнула этого, уже чужого теперь человека в чине майора, и отвернулась, вытирая глаза тыльной стороной ладоней. На сегодня слёз достаточно! Она выйдет за него замуж, раз он так хочет. Но никогда не позволит себе к нему прикоснуться! А как всё выяснится, они сразу разведутся!

— Снежана... — тихо сказал Владимир.

— Снежана Георгиевна, — холодно поправила его она.

— Как? — прошептал ошеломлённо Владимир. — Снежана Георгиевна? Ты что, Снежка?!

— Обращайтесь ко мне на вы, товарищ майор, — пронзительным ледяным взглядом посмотрела она на него в упор.

Владимир закрыл глаза и помотал головой, отгоняя наваждение. Но когда открыл их, всё было по-прежнему.

Рядом с ним стояла совершенно чужая стройная золотоловолосая девушка с гордо поднятым подбородком. Прекрасная и холодная, как снежная королева.

Но, ведь, он только хотел её защитить!

Владимир отступил от Снежаны на шаг и схватился за голову. Неужели он потерял её?! Боже мой!.. Он её потерял.

Убежать! Нет! Прыгнуть с моста! Нет! Броситься под трамвай! Нет!

Застрелиться.

Владимир застонал... Нет... И этого он пока не может сделать. Потому что нужно спасти, нужно защитить эту, пускай и ставшую внезапно такой чужой девушку, от беды. А он сердцем чувствовал, что над ней нависла какая-то ужасная, чёрная тень...

Владимир взял себя в руки.

Ну, что же. Он оказался прав. Она его не любит. И никогда не любила. Это была всего лишь детская привязанность, которая осталась в прошлом. Просто осталась в детстве... Но это ничего не меняет!

— Вы, выйдите за меня замуж, Снежана Георгиевна? — спросил он ровным голосом.

— А если я скажу 'нет'? — холодно прищурилась Снежана.

— Тогда я снова спрошу вас. И буду спрашивать до тех пор, пока вы не скажете 'да', — сказал он. — Вам необходимо срочно поменять фамилию. Поверьте, так надо! Это не моя прихоть!

— Да, уж верю, — усмехнулась Снежана.

— Я только хочу помочь.

— Какое благородство! — едко сказала она.

— Вы выйдите за меня замуж, Снежана Георгиевна? — спросил он ровным голосом.

— Да!! — крикнула она, и отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слёзы.

Господи, вдруг ужаснулась Снежана! Что это? Что же это она делает?! Ведь, жениться на дочери врага народа, означает погубить навсегда карьеру! А, может, и жизнь... За что она ему мстит так жестоко?! Ведь, он не виноват, что полюбил другую женщину! Она должна была ему отказать!

Но, он не примет отказа. Он такой упрямый... Такой хороший...

Зачем, ну зачем она ему нужна? Господи, он на самом деле хочет ей помочь! А она!.. Нет, она не может его ненавидеть. Потому что любит и будет любить его всю жизнь, до самой смерти! И, никогда! Никогда ему об этом не скажет!

— Пойдёмте в машину, Снежана Георгиевна, — тихо сказал Владимир и предложил ей руку.

Которую она не приняла.

Владимир зажмурился. Его сердце рвалось на части от безнадёжности и тоски.

Он помотал головой. Хватит! Надо просто это пережить! И всё! А потом, когда всё кончится и они разведутся, у него всегда найдётся для себя патрон.

Владимир решительно взял её под руку и повёл к своей 'эмке'.

Чем скорее они уедут из Ленинграда, тем лучше. Здесь регистрироваться нельзя. Если они зарегистрируются в каком-нибудь из Ленинградских ЗАГСов отыскать её будет проще простого. Нет, они распишутся в какой-нибудь деревеньке по пути к военному городку, в котором дислоцировался штаб его бригады.

Они заехали в фотоателье, и Снежана сфотографировалась на новый паспорт.

— Давайте перекусим где-нибудь, пока сделают ваше фото, — предложил Владимир.

— Не хочу! — резко сказала Снежана, хотя со вчерашнего дня у неё во рту и маковой росинки не было.

Сказала и тут же пожалела. Но вместо того, чтобы признаться в этом, только ещё выше вздёрнула свой подбородок.

Владимир сжал губы так, что они превратились в тонкую линию. Но сдержался.

— Как хотите, Снежана Георгиевна, а я чего-нибудь перекушу. С утра, знаете ли, в бегах. Кишка кишке протокол пишет!

Вот так брякнул! На счет протокола. Лучше уж промолчал бы!

Владимир помотал головой. Ну, что он за дурак такой! А потом разозлился. На себя... На неё... На весь белый свет!

— Так! — сказал он. — Вот шашлычная! Я возьму две порции. Если хотите, можете, свою выбросить.

Она не стала выбрасывать.

Снежана приняла тарелку из его рук с лёгким недовольством, как и положено королеве, сморщив свой курносый носик. Но съела с аппетитом.

Впрочем, 'спасибо' от неё Владимир так и не дождался.

Ну, и не надо! Он забрал в ателье фотографии, сунул её паспорт в карман и на полной скорости погнал машину на юг, прочь из Ленинграда.

Не доезжая Пулково, Владимир свернул в сторону. Изрядно попылив по проселочным дорогам, они выскочили к какой-то деревеньке.

Здесь, вдруг решил он!

Владимир притормозил на околице, вылез из 'эмки' и снял френч. Чтобы не сверкать на всю деревню своими орденами.

Вывернув френч подкладкой наружу, он кинул его на заднее сиденье вместе с портупеей и фуражкой, а ТТ и документы переложил в бриджи.

А потом заехал в сельпо и запасся сорокоградусной валютой.

— Подождите меня немного. Я быстро, — сказал он своей спутнице и отправился в сельсовет.

Председатель сельсовета, маленький серенький мужичок с хитрецой в глазах, оказался понятливым и к выпивке относился очень даже положительно. Поэтому вопрос был решен решительно и оперативно. Ящик водки и никаких бюрократических проволочек!

— Иволгина Снежана Георгиевна, — высунув от усердия язык, вписал председатель имя молодой в свидетельство о браке.

Затем достал из сейфа чистый бланк паспорта. Заполнив его, он покосился на ящик с бутылками, уже перекочевавший к нему под стол, и подмигнул Владимиру:

— Э-эх! Были когда-то и мы рысаками!.. Поди, умыкнул девку-то? А, паря? Чо, папаша с мамашей возражали?

Владимир кивнул.

— Ничо, ничо, теперя никуда не денутся! — председатель дыхнул на печать и от души саданул ей по новенькому паспорту, а затем протянул его Владимиру. — Была девка, стала баба... На! Владей!

Старый паспорт Снежаны Владимир забрал назад.

Председатель почесал в затылке, прищурился, а потом выразительно посмотрел на водочное горлышко, торчащее из кармана необъятных бриджей Владимира.

Намёк был ясен. Владимир достал и поставил на стол ещё один, припасённый как раз для этой цели, пузырь, и председатель залихватски махнул рукой. А, ну их к лешему бумажки эти! Возись с ними потом! А так — окрутили девку и концы в воду!

Они ехали молча до самого Пушкина...

Когда Владимир отдал Снежане новый паспорт, она, не глядя, положила его в сумочку и снова отвернулась.

Всё было не так. Она мечтала совсем о другом. Мечтала о прозрачной фате, о пышном белом платье, мечтала о море цветов и свадебном марше. Мечтала уснуть в объятиях любимого и поутру проснуться рядом с ним...

Она искоса взглянула на мужа. Владимир сосредоточенно смотрел прямо перед собой. Снежана закусила нижнюю губу. Нет! Всё не так! Она вышла за него замуж, она теперь его жена, а он сидит как сыч, и даже словечка не вымолвит!

И тут она осознала, наконец, происшедшее. Господи! Теперь она его жена! Что же она наделала!

Глава вторая

Командир пятьдесят девятой истребительной авиабригады Ленинградского военного округа Герой Советского Союза майор Иволгин сидел в своём кабинете, полностью погрузившись в тяжкие мысли...

За распахнутыми окнами горел закат. Покачивая высокими кронами, шелестели тополя. Рассыпая звонкие трели, свистели птицы.

Сегодня у него был очень нелёгкий день. Самый нелёгкий день в его жизни! Который ещё не окончился... Потому что пришла пора возвращаться домой.

Пора идти домой.

А он не может! Потому что дома его ждёт Снежка...

Нет!!! Потому что дома его не ждёт, дома его не хочет видеть Снежана Георгиевна!

Почему же всё так неудачно вышло? Ведь он хотел как лучше. А теперь она его ненавидит. Владимир сложил руки на столе и уронил на них свою глупую голову. Если бы он мог, то завыл бы как собака над могилой. Над могилой не сбывшейся любви.

Тому, кто полюбит снежную королеву, суждено замёрзнуть до смерти.

Иволгина Снежана Георгиевна. Его законная жена. Его любимая... Которая его не любит! Потому что любит другого.

Как ему хотелось, чтобы всё было не так!

Он воспользовался ситуацией и принудил несчастную девушку выйти за него замуж. А потом купил печать в паспорте за ящик водки у деревенского пропивохи.

Боже мой!

Как ему хотелось бы при всех поклясться ей в вечной любви. И в радости, и в печали. Как ему хотелось бы, чтобы при всех, при свидетелях, при родных, при друзьях и знакомых, она сказала ему 'Да'! Чтобы все это услышали! Как ему хотелось поднять её на руки! Чтобы она обхватила его шею руками и приникла своими губами к его губам! При всех! Чтобы все знали, что отныне и навеки их никому и никогда не разлучить!

Владимир поднял голову и прижал ладони к лицу, уперевшись локтями в стол. Пытаясь сдержать стон...

Он привёз её в свою квартиру, но взять на руки и перенести через порог так и не решился.

Фиктивный брак.

Что же он наделал!

Они ехали по пыльной просёлочной дороге. Зарегистрированные. Муж и жена. Отныне настолько далёкие друг от друга, как только могут быть далеки две разные Вселенные. Не звёзды, не галактики, а Вселенные!

Снежка, не поворачивая головы, незаметно, посмотрела на Владимира. Он хмуро глядел прямо перед собой, на дорогу. Его мужественный профиль чётко вырисовывался на фоне нескошенных хлебов за окошком. Тёмно-синий френч плотно облегал мощные плечи и выпуклую грудь. Почему-то раньше она не замечала, что он так атлетически сложен. Какая у него крепкая шея и широкие плечи! Лётная форма очень шла ему. Отложной воротник с голубыми петлицами, рубиновыми шпалами и золотистыми эмблемами ВВС, белоснежная рубашка и чёрный галстук лишь подчеркивали его неброскую мужскую красоту. А над левым карманом, словно подтверждая его мужественность, светились алой эмалью и золотом боевые ордена.

Правая ладонь Владимира лежала на рукоятке коробки передач.

Снежка вдруг представила, как эта широкая, крепкая ладонь ложится ей на колено... Скользит выше... Ещё выше... Сладкая истома горячей волной прокатилась по её телу.

Она мотнула головой, отгоняя страстное видение.

Краем глаза Владимир увидел, как вспыхнуло, колыхнувшись в солнечных лучах, золотистое облако Снежкиных волос, когда она резко отвернулась и уставилась в своё окошко. Наверное, она проклинает его. А, может быть, проклинает себя... Наверное, ей очень и очень плохо.

Что же он наделал!

Она отвернулась, и Владимир не мог видеть её прекрасных льдисто-серых глаз, лакомых розовых губ и слегка вздёрнутого носа. Не мог видеть её нежных бархатных щёк...

Он не видел её лица. Зато видел грациозный изгиб шеи и покатые плечи. Его взгляд опустился ниже. Тонкий ситец белого платья лишь подчёркивал восхитительные округлые формы высокой девичьей груди. Её твёрдые соски дерзко оттопыривали ткань перед собой.

Владимир стиснул зубы и ещё крепче сжал рукоятку переключения скоростей. Так, что побелели костяшки пальцев. Иначе его ладонь просто накинулась бы на эту прекрасную грудь. Без спросу... Сама.

Он опустил глаза. А лучше бы этого не делал.

Потому что её стройные бедра, прикрытые лишь лёгким белым ситцем, были слегка раздвинуты.

Владимира обдало таким жаром, что он застонал!

Слава Богу, что под колесо попалась рытвина! Машину тряхнуло, и он прикусил язык, которым в этот момент облизывал внезапно пересохшие губы.

Увы, но ему нужно смотреть на дорогу. А ему хотелось смотреть только на неё!

А, может, плюнуть на всё, остановить машину, схватить любимую на руки и унести в рощу, которая так вовремя показалась посреди поля?! Унести её под свежесть высоких берёз, положить на зелёную траву и целовать, целовать до умопомрачения?!

Владимир помотал головой, отгоняя страстное видение.

Она тебя не любит, сказал он себе, она любит другого, и ты никогда к ней не прикоснёшься! Понял?!

Никогда! Никогда!! Никогда!!!

Слава Богу, что у него двухкомнатная квартира!

Это значит, что она сможет от него запереться. Нет! Это значит, что это он сможет запереться! От неё! Потому что... Иначе...

Квартира Владимира располагалась в высоком трёхэтажном доме в центре Пушкина. Принадлежавший до революции какому-то фабриканту многокомнатный бельэтаж после победы трудового народа был превращён в коммунальную квартиру. Пару лет назад предисполкома, подыскивая жилплощадь для командира Пулковской авиабригады, приказал заложить один из дверных проёмов, отделить и отремонтировать несколько комнат со стороны парадного входа. В результате получились роскошные апартаменты с ванной, туалетом и большой кухней.

Владимир остановился у подъезда и заглушил мотор.

— Приехали.

Снежка сама распахнула дверцу со своей стороны и вышла. И потянулась, разминая затёкшие от долгой дороги мышцы. А потом взглянула на него.

Владимир отвернулся, пойманный с поличным. Потому что откровенно пялился на жену, наслаждаясь её кошачьей грацией.

Они поднялись на третий этаж. Владимир повозился с ключом и открыл двери. И нерешительно посмотрел на Снежку.

А надо было не смотреть, а хватать на руки и заносить, запоздало подумал он! Потому что не дожидаясь приглашения, Снежка сама перешагнула через порог.

И быстро огляделась. Удобства были направо. С них осмотр и начнём, решила она...

Приведя себя в порядок, Снежка прошла на кухню.

Владимир ждал её, стоя у окна и задумчиво глядя во двор.

Кухня была просторная и видимо из-за этого выглядела пустой. Обеденный стол и пара табуреток. Широкий кухонный стол-тумба. На стене — шкафчик. Украшенная изразцами печь. Примус. Раковина, полная грязной посуды. Снежка усмехнулась. Обычное дело! Женщины моют посуду после еды, а мужчины — перед едой.

— Я сейчас вас оставлю на некоторое время, Снежана Георгиевна, — сказал поворачиваясь Владимир. — Мне нужно в штаб. А вы тут похозяйничайте пока... Если захотите чего-нибудь перекусить, вот хлеб, вот консервы. Есть ещё колбаса, — он достал из кухонного стола всё перечисленное. — Не обезсудьте, чем богаты, как говорится. А вечером я загляну в продмаг, куплю чего-нибудь.

— Не безпокойтесь, товарищ майор, не маленькая, не пропаду, — холодно ответила Снежка.

— Да, — сказал Владимир тихо. — Не сомневаюсь...

Когда дверь за ним закрылась и щёлкнул ключ в замке, Снежка тяжело вздохнула, села на табурет и сложила руки на коленях.

Ну, почему он такой! Ярость, охватившая её тогда на Аничкином мосту, уже улетучилась. Но боль потери не проходила. И никогда уже не пройдёт... Сердце щемило. Ей хотелось плакать, но она взяла себя в руки. На сегодня слёз достаточно!

Снежка решительно встала и пошла в ванную комнату. Она повернула кран, и с удовлетворением обнаружила, что горячая вода имеется. Она выкрутила оба крана до конца и вода с шумом и брызгами ринулась в ванну.

Пока она наполнялась, Снежка решила пройтись по его квартире.

По нашей квартире, поправила себя она! И прижала ладошку ко рту. Она сказала 'нашей'! Она уже считала его квартиру их квартирой!

Снежка покачала головой. Не слишком ли быстро? А, впрочем, ерунда! Это ещё ничего не означает!

Квартира была большой, но неуютной, с проходными комнатами.

Осматривать особо было нечего. На окнах — занавески на проволочке, как в вагоне. Обстановка — абсолютно холостяцкая.

В большой комнате стояла тахта, пара стульев и двухтумбовый, крытый зелёным сукном, письменный стол с настольной лампой, городским и полевым телефонами. Под ногами валялся какой-то вытертый серо-буро-малиновый половик. На стенке — полка с книгами, чёрная тарелка репродуктора и, как и положено, портреты Ильича, товарища Сталина и товарища Ворошилова.

В дальней комнате стояла железная кровать, застеленная тонким армейским одеялом и явно отбитая по краю табуреткой, стоящей тут же в ногах. В голове — прикроватная тумбочка.

Снежка усмехнулась! Как в казарме! Ох, уж мне эти красные командиры!

Она прищурилась, а потом прикрыла дверь и примерила, входит ли ножка от табуретки в дверную ручку.

Отлично входит!

Ну, что ж, товарищ майор, в эту дверь вам отныне вход заказан! Она вынула и поставила табурет на место.

Кроме кровати, табуретки и тумбочки в комнате стоял небольшой стол и трёхдверный платяной шкаф с большим зеркалом — единственная гражданская вещь, потому что стол, как намётанным глазом определила Снежка, раньше, скорее всего, обитал в столовой лётного состава.

Она распахнула дверки шкафа и обследовала его содержимое.

Сначала Снежка испытала некоторую неловкость, заглянув внутрь и увидев вещи Владимира, но потом сказала себе строго — я имею право, я его жена! И стала решительно перебирать плечики.

Та-а-ак... Посмотрим, что тут у нас.

Ничего особенного. На полках — несколько смен постельного белья, носки, трусы и майки, кальсоны и нательные рубахи. На перекладине — пяток белых рубашек под френч, суконные и шерстяные гимнастёрки, белый летний китель и брюки на выпуск, тёмно-синие френчи и бриджи. Внизу, в углу — пара белых текстильных туфель.

Парадно-выходная, повседневная и полевая форма одежды комначсостава ВВС.

Рубашки были хэбэ. Все кроме одной. Сшитой из парашютного шёлка. Снежка провела рукой по гладкой и прохладной ткани, вынула плечики из шкафа и прикинула рубашку к себе. То, что надо! Полы опускались до середины бедра. А рукава можно и подвернуть, подумала она. Всё-таки лучше, чем ничего!

Из дома ей пришлось уйти в чём была, поэтому никакой другой одежды, кроме той, что на ней, у неё не было.

Она бросила рубашку на кровать, сняла гольфы, стянула платье и осталась в одних трусиках. А потом махнула рукой, и разделась догола. Сейчас она ополоснётся, а потом затеет стирку. Постирает и своё, и его. Наверняка, у бывшего холостяка найдётся куча нестиранного белья.

Снежка подошла к зеркалу и повертелась, рассматривая себя. И, как обычно, осталась недовольной.

Ноги длинные. Но можно бы и подлиннее. Талия узкая, но хотелось бы поуже. А бёдра пошире. Грудь высокая, но, к сожалению, не такая уж и большая.

Снежка приблизила к зеркалу лицо. Губы у неё были розовые, но какие-то уж слишком пухлые. Она поджала их, пожевала, а потом показала себе язык. Язык тоже был розовый, но к нему у неё претензий не было. Щёки. Снежка покрутила головой. Тоже пухлые. Хотя, впрочем, ничего. Она помахала ресницами. Достаточно густые и чёрные. Были бы ещё попушистее чуть-чуть! Глаза. Глаза у нее были мамины, серые и глубокие, с тёмным ободком и маленькими ледяными искорками по всей радужке.

Насчёт глаз сомнений не было. Глаза у неё были красивые...

Снежка вздохнула. Единственное, что ей в себе хоть немножко нравилось. Нет, ещё волосы! Она сдула с высокого лба золотистую чёлку и поморщилась. Волосы были растрёпанные и грязные. Но это дело поправимое, сейчас отмоем и причешем!

Снежка подбежала к кровати и накинула на себя отложенную рубашку, застегнулась и быстро закатала рукава. А потом повернулась к зеркалу.

И ахнула!

Полупрозрачный шёлк практически ничего не скрывал!

Какая жалость! Ей так понравилась эта ласкающая тело, нежная ткань! Увы. Такое при нём носить никак нельзя, подумала она!

А, впрочем... Она приподняла свою широкую каштановую бровь. Ну и что, что всё видно! Очень даже кстати!

В её голове зародился план жестокой мести майору Иволгину. Снежка усмехнулась и расстегнула по пуговице сверху и снизу.

Значит, фиктивный брак?! Значит, не прикоснёшься никогда?! Ну-ну! Тогда и мучься, раз дурак такой!

Снежка покрутилась перед зеркалом, сделав несколько оборотов. Полы рубахи приподнялись, раздуваясь воланом, и приоткрыли её бёдра почти докуда надо. Отлично!

Она сбросила рубашку и побежала в ванную комнату.

Ванна уже почти набралась. Снежка закрыла кран и с наслаждением опустилась в горячую воду...

Владимир, уходя, закрыл за собой дверь на ключ и уехал в штаб. Но усидеть в кабинете, за широким, заваленным бумагами и картами столом не мог. Какое-то время он просто мотался из угла в угол, как пойманный зверь по ненавистной клетке.

Ему хотелось выть и биться головой об стену, но на шум могли прибежать штабные. В конце концов, он выскочил из штаба, сел в машину и умчался на самолётные стоянки.

Такого пилотажа здесь ещё не видели! Посмотреть на происходящее в небе сбежалась вся авиабаза! Все, кто работал в ангарах и капонирах, все, кто сидел в каптёрках, дежурках и курилках! Сбежались все!

Потому что на это, действительно, стоило посмотреть! Летал комбриг! Герой Советского Союза!

Как он летал!!

Самолёт метался по небу, совершая немыслимые пируэты! Фигуры высшего пилотажа, выполненные не просто чётко и классически, а по-настоящему искусно, сменялись совершенно невозможными эволюциями. Истребитель преследовал и уничтожал противника! Противника-невидимку. Невидимого никому, кроме него.

С крыльев И-15 длинными хлопьями слетала изморозь инверсионных следов. Самолёт, то падал почти до земли, выравниваясь в нескольких метрах над лётным полем, то взмывал в небо. А потом опять падал с приглушённым, почти заглохшим мотором, снова взрёвывая у самой травы. Переворачиваясь и сминая воздух. Словно лётчик задался целью разломать свои крылья на мелкие кусочки.

А, может, ему просто жизнь надоела?

Владимир гонял свой 'чато' по небу с неистовой яростью, словно стараясь зайти самому себе в хвост и сбить, сжечь самого себя к чёртовой матери! Мотор ревел, и земля приближалась с огромной скоростью, а он срывал поток и взмывал обратно к сияющему солнцу! И снова падал вниз.

Что же, ну что же ему теперь делать?!

Владимир рычал и творил с машиной что-то невообразимое! От перегрузок у него темнело в глазах. Как он хотел, чтобы в глазах у него потемнело навсегда!

Потому что она его не любит... Потому что она его ненавидит!

Но его опытные, умелые руки сами выводили машину из штопора.

Ну почему, почему он не погиб ещё тогда, в том самом бою, за который получил грамоту Героя! Ведь, тогда он никогда не узнал бы, никогда не увидел бы этой жгучей ненависти в любимых глазах!

Но сделанного не воротишь. Он сам, собственными руками, погубил, разрушил, уничтожил всё! Он сам загробил свою жизнь...

Владимир скрипнул зубами. Нет! Он не может сейчас оставить её одну! Он не может покинуть её сейчас! Пускай она его ненавидит. Он выдержит! Он выдержит всё! И никому не позволит причинить ей зло!

Твёрдой рукой Владимир направил истребитель на посадку. И плавно притёр самолет на три точки у самого 'Т'. Собственно, как и положено асу. Лучшему пилотажнику бригады. И её командиру...

Солнце ещё не село за горизонт. Но уже собиралось.

Владимир вздохнул и потёр ладонями лицо. Пора идти домой. Он встал и решительно вышел из своего кабинета...

Нестиранное бельё, как она и предполагала, валялось грудой в углу возле ванны, рядом со стиральной доской. Снежка помылась, а затем перестирала всё, что нашла. Она сняла с кровати старое постельное и застелила свежее. А потом, усмехнувшись, бросила пару простыней из шкафа на тахту в его комнате. Так-то милый!

Снежка постирала снятое постельное, прополоскала всё отстиранное в холодной воде, отжала и развесила в коридоре.

Своё платье она повесила рядом с его рубахами и нижним бельём. А трусики разместила так, чтобы они сразу бросились в глаза, как только он откроет двери. И рассмеялась, довольная! Я тебе покажу, фиктивный брак! Ты у меня ещё получишь 'не прикоснусь к тебе никогда'!

Её новая рубашка была приготовлена для мгновенного одевания. Как только в замочной скважине заскребётся ключ.

Снежка налила воды в таз и перемыла полы. Как она и ожидала, во всех углах, под шкафом, под тахтой, под кроватью валялась сбившаяся в комки пыль. Это ничего! С пылью управляться она умела преотлично!

Разобравшись с полами, она взялась за кухню. Тихонько напевая, она помыла и расставила посуду. А потом осмотрела съестные припасы.

Хлеб, тушёнка и твёрдая, как камень, сырокопчёная колбаса. Не густо. Впрочем, он, наверняка, питается в лётной столовой. А это так — перекусить. Или закусить, подумала она. Увидев две бутылки водки. Так, а это что? Снежка вытащила на свет газетный кулёк... Макароны! Ура!

Она раскочегарила примус и поставила на огонь кастрюльку. На свадебный ужин у них будут макароны с тушёнкой!

Пока закипала вода, Снежка нарезала колбасы, тут же набив мозоль на указательном пальце абсолютно тупым ножиком. Она открыла консервную банку и принюхалась. Ничего, есть можно! Снежка поставила её рядом с примусом и порезала свежие огурцы, каким-то чудом оказавшиеся в этой забытой Богом и людьми холостяцкой кухне.

С другой стороны, заброшенность Володькиного жилища весьма её порадовала. И пролила целительный бальзам на исстрадавшееся сердце.

Ножи не точены, бельё не стирано, посуда не мыта. Пыль и запустение... Одним словом, никаких следов женского присутствия! Даже кратковременного! И это вселяло надежду!

Когда макароны сварились, она расставила тарелки и гордо оглядела стол. Царский пир!

Снежка надела свою, то есть бывшую его, а теперь уже ставшую её, шёлковую рубашку. И стала ждать...

Владимир заехал в продмаг и набрал разных продуктов. Всё, что под руку подвернулось. Даже бутылку креплёного красного вина прихватил. А вдруг пригодится?! Ужин-то свадебный как-никак!

Надежда, как известно, умирает последней...

Снежка стояла у окна и ждала его почти до заката. А потом ушла в свою комнату.

Ничего, ничего! Ты у меня ещё получишь, думала она, кусая подушку от обиды! Всё равно придёшь домой ночевать, как миленький, вот тогда и посмотрим, кто кого!

Когда Снежка услышала шум подъезжавшей машины, то сразу поняла, что это он! Она опрометью бросилась на кухню и встала у окна...

Владимир открыл дверь и привычным жестом, пошарив по стене, включил свет.

В коридоре сушилось постиранное белье, а прямо перед его глазами висели девичьи трусики. На несколько долгих секунд он потерял дар речи, застыв в дверях...

Это был первый удар.

Снежка затаила дыхание. План её мести начал претворяться в жизнь!

Когда Владимир прошёл на кухню, он получил второй удар, не менее зубодробительной силы!

В лёгком полумраке. У окна. На фоне жёлто-алого заката. Спиной к нему стояла Снежана. На ней была только его рубаха, спускающаяся до середины бёдер. Яркие лучи заходящего солнца пронизывали тонкий шёлк, туманным розовым облаком окутывая стройную девичью фигуру...

Он успел в самый последний момент, подумала Снежка. Потому что алый диск неумолимо опускаясь за дома, сначала превратился в полукруг, затем от него остался только маленький краешек, который подмигнул ей на прощание и погас.

Владимир перевёл дух, поставил сетку на пол и включил свет.

И получил третий удар. Самый жестокий.

Снежка повернулась к нему, и у Владимира разом ослабели колени...

Он медленно опустился на табурет. Так удачно оказавшийся совсем близко. Иначе сел бы на пол.

— Дела задержали, товарищ майор? — саркастически улыбнулась Снежка, выдержав паузу, необходимую для того, чтобы он увидел всё, что она хотела ему показать. — Ну-ну, — Снежка проплыла мимо него, высоко вздёрнув подбородок, и бросила, даже не обернувшись. — Ужин на столе...

Она заскочила в свою комнату, заперлась, сунув табурет в дверную ручку, и прислонилась к стене. Сердце билось так, словно хотело пробить грудную клетку... Снежка улыбалась, вспоминая его округлившиеся глаза, его открытый рот, и то, как он рухнул на табуретку, увидев её. Увидев её всю... Как сладка была её месть!

Владимир опустил глаза и посмотрел на стол. Перед ним стояли две пустых тарелки с вилкой, ножом и ложкой возле каждой, и два стакана. Посредине, на подставке — сковорода с макаронами и тушёнкой, а рядом — порезанные и красиво разложенные на тарелках хлеб, колбаса и свежие огурцы... Четвёртый удар.

Он застонал бы, если бы мог. Но только хватал ртом воздух, как рыба об лёд... А сердце грохотало в груди, как колокола громкого боя. Неужели она его ждала?!

Она его ждала.

Владимир кинулся за Снежкой в дальнюю комнату и дёрнул ручку. Дверь не поддалась, он дёрнул снова, ничего не понимая. Ведь, эта комната не запиралась!

Он постучал.

Тишина...

Он постучал снова:

— Снежана, открой! Я всё тебе объясню!

— Мне не нужны ваши объяснения, товарищ майор, — услышал он из-за двери холодный Снежкин голос.

— Снежана!..

— Не Снежана, а Снежана Георгиевна!

Делать было нечего. Владимир повернулся, чтобы уйти, и вдруг увидел две небрежно брошенные на тахту простыни.

Ещё один удар. Который по счёту? А, впрочем, уже не важно...

Владимир сидел на кухне. К еде он даже не притронулся. Ему хотелось напиться, а ещё лучше застрелиться на хрен.

Но он не имел права ни на то, ни на другое.

Ему нельзя теперь даже напиться! Не выдержав, он может вынести эту несчастную дверь в её комнату и возьмёт девушку силой. И тогда точно придётся стреляться, потому что этого он не переживёт...

Снежка тихонько вышла и прокралась на кухню, чтобы насладиться видом поверженного врага.

И вдруг ей стало его жалко. Владимир сидел опустив руки с таким несчастным видом, что Снежке вдруг стало стыдно за свою непомерную жестокость!

Ну, зачем, я с ним так, подумала Снежка! Неужели она на самом деле такая конченая стерва?!

Тихо скрипнули половицы.

Он поднял голову.

— Почему вы не спите, Снежана Георгиевна? — спросил Владимир и отвернулся, чтобы не сойти с ума от её наряда.

Внезапно в его голосе Снежке почудился холод. И от её минутного раскаяния не осталось и следа.

— А вам-то, что? — снова закусила она удила.

— Снежана Георгиевна, — старательно не смотрел на неё Владимир. — Нам надо поговорить.

— Я слушаю вас очень внимательно!

— Я думаю... — Владимир помялся, подбирая подходящие слова. — Что на людях нам лучше обращаться друг к другу не по имени-отчеству, а только по имени.

— А меня мало интересует, что вы думаете, товарищ майор! — огрызнулась Снежка.

— Это в ваших же интересах, Снежана Георгиевна, — терпеливо сказал Владимир.

— Я сама могу побезпокоиться о своих интересах! — прищурилась она.

— И всё-таки, — не глядя на неё, сказал Владимир ровным голосом. — На людях нам лучше обращаться друг к другу на 'ты', а не на 'вы'. Как это обычно делают все мужья и жёны. А молодожёны в особенности.

— Мы — не молодожёны! — отрезала Снежка.

— И тем не менее, чтобы не привлекать излишнего внимания и не вызывать подозрений, я предлагаю снова перейти на 'ты', как бы это ни было вам неприятно, Снежана Георгиевна.

Он просто бесил её своим упрямством!.. И терпением.

Внезапно ей снова стало стыдно. А, может, это она — упрямая, глупая, озлобленная на весь мир девчонка?! Снежка прикусила нижнюю губу... Ну, зачем я с ним спорю? Ведь он прав!

— Хорошо, я согласна.

— И ещё... У тебя такое редкое имя, — попытался закрепить свой успех Владимир.

— Не такое уж и редкое! — фыркнула Снежка.

Какая же ты у меня поперечливая, вздохнул Владимир.

Самая несносная, самая невыносимая, самая любимая на свете! Самая желанная...

Как же мне тебя вернуть?!

— Редкое, Снежана, редкое, — сказал он.

— И что с того? — полыхнули ледяным пламенем её глаза.

— А то, что, если в лицо тебя здесь, скорее всего, никто и не знает, то имя может быть знакомо, — пожал плечами Владимир. — Моему заму, например, или начальнику особого отдела. А хуже всего то, что оно неминуемо вызовет жгучее любопытство у местных кумушек, жён командного состава, то есть.

— Что же и имя поменять? Развестись и снова замуж выйти? — невинно заморгала она ресницами. — А за кого теперь?

Ага! Подействовало!

Снежка была довольна. Стрела попала в цель! Он, наконец, посмотрел прямо на неё! Потемневшими от гнева глазами. Так-то лучше! А то весь спокойный такой! Аж, противно!

Что?! Разводиться и снова замуж?! Владимир разозлился не на шутку! За кого теперь?!.. В нём закипела бешеная ярость! Я тебе дам замуж! Да, я тебе!..

Вдруг он заметил, что Снежана смотрит на него широко распахнутыми от страха глазами. Её грудь высоко вздымалась под полупрозрачной, ничего не скрывающей шёлковой тканью... Он опустил глаза.

А лучше бы этого не делал!

Потому что там, внизу, притягивая его взгляд словно магнитом, между девичьих ног темнел прекрасный треугольник.

Владимир опомнился и отвернулся. Он несколько раз глубоко вдохнул и взял себя в руки. Бедная девочка. Он не имеет права так пугать её! Потому что её от него защитить некому.

Боже! А кто защитит его от неё самой?!

— Нет, снова замуж не надо, — сказал он почти спокойно. — Можно поступить проще. Я мог бы на людях обращаться к тебе не полным именем Снежана, а сокращенно — Жанна или Анна, как тебе будет угодно.

— А как тебе будет угодно? — прикинулась паинькой Снежка.

— Меня бы устроило Анна, то есть Аня, — ровным голосом сказал Владимир.

— Ну, и, пожалуйста! — вдруг сверкнула она своими бездонно-серыми глазищами. — Это всё?

— Да, Аня.

Её дверь хлопнула так, что с потолка посыпалась известка.

Он знал, что ему будет с ней нелегко. Но что это будет настолько нелегко, Владимир даже не предполагал!

Однако, делать было нечего. Он сидел и смотрел на разделяющую их стену. Если бы между ними стояла только она, Владимир разнёс бы её уже по кирпичику. Но, эта межкомнатная перегородка была лишь символом, обрушившегося на него несчастья.

А, может, через какое-то время она всё-таки смягчится? Он тяжело вздохнул... Надежды на это, судя по всему, было очень мало. И всё же надежда ещё оставалась. Потому что она умирает последней.

Владимир завёл будильник и завалился спать от огорчения. Денёк выдался нелёгкий, и он мгновенно провалился в тяжёлый сон без сновидений.

Хлопнув дверью изо всех сил, Снежка воткнула в дверную ручку табуретку и упала на кровать лицом в подушку.

Нет, плакать она не собиралась! А вовсе даже наоборот! Снежка вскочила, одним быстрым движением стащила через голову рубашку и юркнула под одеяло, натянув его до подбородка. А затем уставилась в белеющий в темноте потолок. По её лицу гуляла довольная улыбка.

Что же её так обрадовало? Что?

Снежка прокручивала в голове свой разговор с Владимиром... Да, она его здорово разозлила! Это стало бы ясно даже слепо-глухо-немому. Её чуть не захлестнуло волной его ярости, когда она сказала...

Что же она такого сказала?

Сначала она сказала: 'Что, разводиться и снова замуж выйти?'. А потом сказала: 'А за кого теперь?'... И тут он взбесился!

Снежка зажмурилась. Так, так, так! Что-то тут не так!

Ну, во-первых, разводиться он, по-видимому, пока не хочет. А во-вторых, он не хочет... У неё сладко защемило в груди. Он не хочет, чтобы она вышла за другого!

А это значит...

А это значит, что не всё ещё потеряно! Если бы он так сильно любил ту, другую, то не цеплялся бы так за неё, Снежку!

А, может, он не так уж сильно её и любит, ту, другую?

И, вообще, он — её муж! Пускай и фиктивный! Снежка прищурилась. Нет, не такая уж она и дурочка! Муж, значит, муж! Раньше надо было гулять! Больше никаких подружек! Как он сказал? На людях нам лучше обращаться друг к другу на 'ты', как все мужья и жёны! Вот, пусть и остережётся встречаться с той, другой! И со службы идёт домой, как все мужья! К жене! Чтобы люди ни о чём не догадались! Раз так печётся о приличиях!

Нет, она сумеет позаботиться, чтобы той, другой, его досталось как можно меньше! Чтобы, вообще, ничего не досталось!

Она сумеет позаботиться, чтобы её муж возвращался со службы прямо домой! И вовремя! Никуда не заворачивая! Или она его!.. Или она ему!.. Или она ей!.. Или...

Снежка ворочалась с боку на бок на смятой простыне. Сбросила одеяло. Снова укрылась. Потом села, обхватив руками колени. Снова легла. Она вся пылала. Её обуревали непонятные, странные чувства...

Снежка ворочалась до тех пор, пока, окончательно вымотавшись, не окунулась в тревожное забытьё.

Увы, увлекшись выяснением отношений, ни Владимир, ни Снежана, так и не вспомнили, что это была их первая брачная ночь.

И, ладно! И, слава Богу! Иначе, ни ему, ни ей, даже разделённым стенкой, в эту ночь уснуть бы не удалось...

Глава третья

Когда Снежка проснулась, солнце стояло уже довольно высоко. Нахальный солнечный лучик проскочил над задёрнутой занавеской и прошёлся по её губам.

Она открыла глаза и потянулась.

Эх, размечталась Снежка, вот если бы это был Володя! Вот если бы это он разбудил её нежным поцелуем! Вот, если бы это он...

Снежка села на кровати и вдруг увидела табуретку, заткнутую ей вчера в дверь, чтобы Владимир не смог к ней войти в комнату.

Как же он разбудил бы тебя поцелуем, разозлилась на себя Снежка, если ты, дура такая, сама запираешься от него на ночь?!.. Но, ведь он же не хочет ко мне прикасаться, стала она сама перед собой оправдываться. Да, ладно тебе! Ты же видела, как он на тебя смотрел, там, на кухне, когда ты стояла перед ним голая в этой прозрачной рубашке! А как он потом старательно отводил взгляд, помнишь?.. Но, ведь, он сам сказал, что не прикоснётся ко мне никогда! Тем более, не зачем запираться, сказала себе Снежка, ты просто капризничаешь, как маленькая, и треплешь ему нервы!

Снежана помотала головой и отогнала ненужные мысли.

Он любит другую женщину, сказала она себе, а на неё просто отреагировал, как любой обычный мужчина отреагировал бы на любую обычную женщину! И нечего тут фантазировать!

Она встала и увидела себя в зеркале.

Вся комната была пронизана солнечным светом, который позолотил её стройную обнажённую фигурку и превратил растрёпанную причёску в волшебную корону сказочной принцессы.

Да, прозвучал у неё внутри тихий шёпот, ты — не обычная женщина, ты — самая настоящая принцесса!

Снежка привстала на цыпочки, приподняла над собой чуть согнутые руки, поджала ногу и сделала фуэте.

А что? Она задрала подбородок. Может, и принцесса!.. И прыснула от смеха. Ага! Нашлась мне тоже тут, принцесса сказочная!

А тихий шёпот всё повторял и повторял, растворяясь где-то в глубине. Ты — не сказочная, ты — настоящая...

Снежана выкинула эти глупости из головы, вытащила табуретку из дверной ручки и выглянула за дверь.

В квартире было тихо. Похоже, Владимир уже давным-давно ушёл.

Ну, вот, проспала до обеда, подумала Снежка.

Она уже без опаски вышла из комнаты и проверила входную дверь. Само собой, заперто. Снежка почему-то даже не удивилась.

А вдруг она, действительно, принцесса, а он — разбойник с большой дороги, который похитил её и спрятал в своем укромном логове, и закрыл на сто железных замков, подумала Снежка, накидывая на себя его шёлковую рубашку.

А воображение уже услужливо рисовало перед её мысленным взором одну волшебную картину за другой...

Вот, она едет в золотой карете на свой первый бал, вся такая, в пышном платье и диадеме, как у Одетты из Лебединого озера... Вот, ужасный, но почему-то очень красивый и благородный, чем-то неуловимо похожий на Владимира, разбойник пленяет её, поднимает на руки и уносит в глухой, тёмный лес... А ей почему-то не страшно. И совсем даже не жалко, что она пропустит такой роскошный бал... Вот, он запирает её в огромной, мрачной башне, чтобы она не досталась никому, кроме него... А ей почему-то тоже не хочется доставаться никому другому... И башня уже не кажется такой мрачной. А комната, в которой она ждёт своего разбойника, вообще вся пропитана солнцем...

Господи, и чего только не придет от скуки в голову, подумала Снежана! Надо чем-то заняться! Переглажу-ка я бельё, решила она.

Утюг нашёлся ещё вчера. Как ему и положено, стоял на шкафу.

А где же ему ещё и быть-то, усмехнулась Снежана! В холостяцком-то логове. А что, очень даже удобно! И стол свободен, если что, и утюг стоит недалеко, протянул руку и всё! Она снова прыснула от смеха!

Отчего это у тебя такое хорошее настроение, вдруг спросила она себя? Не оттого ли, что понавыдумывала себе вчера, что кое-кто с тобой разводиться не собирается, фыркнула Снежана.

И вдруг застыла на месте.

Господи, она же совсем забыла! Она, ведь, со вчерашнего дня уже замужем!

Снежка кинулась к своей сумочке, достала паспорт и лихорадочно его открыла.

Точно! Иволгина Снежана Георгиевна!

Она прижала паспорт к груди и закружилась по комнате, что-то напевая от радости!.. И вдруг остановилась.

Ну, чему ты радуешься, дура?! Ведь, ты же знаешь, что этот брак — фиктивный! Он, ведь, сам это сказал! И ещё сказал, что разведётся сразу же, как всё выяснится! Ты же знаешь, что он любит другую, сказала себе Снежка!

Ну и пусть! Снежка гордо выпрямилась и пошла снимать высохшее за ночь бельё...

С первого же взгляда она поняла, что её одежды на верёвках нет. Всё Володькино висит, а её платье и трусики исчезли!

Снежку вдруг охватила бешеная ярость! Она швырнула снятое бельё на пол и стала его топтать, пинать, расшвыривать!

— Ах ты, мерзавец! Ах ты, негодяй! Ах ты, предатель! — кричала она.

Она села со всего маху на разбросанные тряпки и разревелась. Ну, почему он с ней так! Она для него — всё! Она даже замуж за него пошла. А он!.. Не любит её... Аней обзывается!.. Запирает!.. Одежду спрятал!

А потом успокоилась и вытерла нос, всё ещё всхлипывая потихоньку. И её заплаканные серые глаза засияли. Словно солнце выглянуло из-за туч после грозы.

Неужели? Неужели, он хочет, чтобы она всё время ходила перед ним в этой рубашке?! У Снежки замерло сердце... Она сложила ладошки перед собой и зажмурилась. Неужели она ему нравится?! Неужели...

Нет, сказала она себе, он просто спрятал её одежду, чтобы она не убежала! Вот, почему!.. А как же замок, спросила она сама себя?.. А что замок?! Его и расковырять можно проволочкой, а, вот, без одежды никуда не убежишь!

До чего же она стала слезливая, подумала Снежка. Со всеми этими бедами. И вдруг вспомнила об аресте отца.

Как он там? Может, уже выяснилось, что это ошибка? Может, его уже освободили?

Папа! Ты так нужен мне! Всё так запуталось! Мне одной не разобраться!

И вдруг она вспомнила отцовские слова, сказанные перед самым арестом: 'Владимир — хороший парень! Если ты выбрала его, то я одобряю твой выбор... Он любит тебя и никогда не покинет в беде'.

Я-то выбрала, жаловалась Снежка, глотая слезы, а он, оказывается, нет... Да, он не покинул меня, и мы поженились. Но сразу же разведёмся, как только всё выяснится... А ещё он сказал, что никогда, никогда, никогда ко мне не прикоснётся! Потому что у нас — фиктивный брак...

Владимир Снежкину одежду не прятал, а просто забрал с собой. Но вовсе не для того, чтобы заставить её шлындать по квартире голышом. Он себе ещё не враг! Один вечер он сумел продержаться, а, вот, сумеет ли продержаться второй, и сам не знает.

Он забрал с собой её туфли, платье и трусики не потому, что боялся, что она вдруг возьмёт и убежит. А потому, что понимал, что девчонка из-за всех этих передряг осталась совсем без одежды! Что надо срочно купить ей новую, а размеров-то он и не знает! Вот и пришлось потихоньку снять её бельишко с верёвки и унести, завернув в газетку... Прямо, как мелкий воришка, чужое бельё с чердака утянул, усмехнулся Владимир!

Он решил сегодня съездить и купить Снежке что-нибудь приличное. И она порадуется, и ему дышать легче станет. А то после вчерашнего у него до сих пор в ушах звенит и во рту сохнет, хотя и не пил спиртного ни капли!

Денег у Владимира к этому времени накопилось более чем достаточно. Зарплата, дай Бог каждому! Плюс доплаты за ордена и звание Героя, а тратиться совершенно не на что. На полном обезпечении, ведь.

Теперь есть на что, сказал себе Владимир, выгребая денежные пачки из сейфа.

Разобравшись накоротке с делами в штабе, он набил деньгами свою командирскую сумку, и махнул в Ленинград, в самый большой магазин женской одежды.

— Здравствуйте, — сказал Владимир, подходя к прилавку.

— Здравствуйте, — приветливо ответила рыженькая симпатичная продавщица, окидывая взглядом его крепкую фигуру.

— Я хотел бы купить несколько платьев, юбок, блузок и кофточек, — сказал Владимир. — Э-э-э...

— Меня зовут Татьяна, — поправила волосы продавщица, улыбаясь красавцу-лётчику. — Можно просто Таня.

— Да... Таня. Так, вот... — помялся Владимир. — Я хочу сделать сюрприз девушке... Размеров я не знаю, но принес с собой её платье, — сказал он, протягивая Татьяне пакет.

— Вы его прямо с неё сняли? — лукаво поинтересовалась Таня, разворачивая газеты.

— А?.. Что? Нет, конечно! — смутился Владимир. — Я... — он увидел весёлые искорки в глазах продавщицы и улыбнулся. — Вы шутите!

— Вовсе нет! С чего вы взяли? — засмеялась Татьяна и, встряхнув, расправила ситцевое платьице. — Так, — сказала она. — Сорок шестой размер. Рост сто пятьдесят шесть — сто пятьдесят восемь... Как и у меня.

Она приложила Снежкино платье к себе, и Владимир убедился, что она совершенно права. Размеры у них были практически одинаковые.

Татьяна бросила платье на прилавок.

— Теперь, объемы, — она посмотрела на Владимира. — Я полагаю, что и объём груди у вашей девушки тоже, как и у меня. Второй номер.

Он скосил глаза ей на грудь, и Татьяна с готовностью повернулась боком, давая ему возможность как следует себя рассмотреть.

— Да, скорее всего, — слегка смутился Владимир.

— Талия? — спросила Татьяна, наслаждаясь его замешательством.

Владимир опустил глаза пониже. И кивнул.

— Обхват бёдер? — она погладила себя по бёдрам, повернулась к Владимиру спиной и слегка обтянула свои ягодицы юбкой, оглядываясь на него через плечо. — Ну, как?

— Да, примерно так, — заморгал он.

— Та-а-ак, — удовлетворённо протянула она и потеребила пальчиком нижнюю губу. — С размерами разобрались. Осталось определиться с цветом и фасоном.

— Фасон обычный, — сказал Владимир и отвёл глаза от её рта.

— А цвет? — наклонив голову, посмотрела на него Татьяна.

Владимир пожал плечами.

Ох, уж мне эти мужчины, вздохнула Таня и спросила:

— Какого цвета у неё глаза?

— Льдисто-серые. Цвета ненастного зимнего неба... — сказал он, глядя куда-то вдаль.

Татьяна даже моргнула от неожиданности. Такого ей ни разу ещё не доводилось слышать, хотя у неё у самой были серые глаза.

— А волосы?

— Волосы... — мечтательно протянул Владимир. — Поутру — цвета белого золота, а вечерами — червонного...

Ах!.. У Татьяны даже сердце зашлось от таких сравнений. Ясное дело, что блондинка! Но, чтобы так описать цвет волос! Везёт же некоторым, подумала она с завистью... Лётчик! Трижды орденоносец! И, по всему видно, влюблён без памяти.

— А вы, часом, не поэт, товарищ майор? — спросила она. — Наверное, стихи пишете?

— Что? — очнулся от своих грёз Владимир. — Стихи? Нет, — смутился он. — Не пишу.

— А жаль, — покачала Татьяна головой. — У вас очень хорошо получилось бы... Ну, ладно. Если быть точным, то ваша девушка — блондинка с серыми глазами. Так?

— Да, — вынужден был с ней согласиться Владимир.

— Ага... А кожа? Кожа у неё смуглая или светлая? — спросила Татьяна.

Вопрос, само собой, был излишним. Раз блондинка, значит, кожа белая. Но ей хотелось услышать, как этот лётчик, который не поэт, её опишет.

— Кожа? — переспросил Владимир и снова уплыл в какую-то даль. — Белоснежная. Как у Снегурочки...

М-да-а! Таня прикусила губу. Её сжигала непонятно откуда взявшаяся ревность. Так тебе и надо, дура, сказала она себе, зачем спрашивала-то! Не знаешь сама, что ли, какого цвета кожа у блондинок?!

— Очень хорошо, — взяла себя в руки Татьяна, подошла к вешалке и стала перебирать платья, висевшие на плечиках. — Это. Вот это... Это. Ну, и, вот, это, наверное, — она сняла их, принесла и разложила на прилавке.

— Как вам белое? — посмотрела она на Владимира.

Владимир кивнул.

Она расправляла перед ним платья, одно за другим, и он кивал, потому что они нравились ему все.

Белоснежное, белое в крупный чёрный горошек, тёмно-синее в мелкий белый горошек, нежно-розовое, ярко-алое...

— Какое? — спросила Татьяна.

— Все, — сказал Владимир и посмотрел на вешалку. — А ещё есть что-нибудь?

Татьяна посмотрела на него долгим взглядом.

— Вы не безпокойтесь, Таня, — улыбнулся Владимир. — Весь ваш магазин мне, конечно, не скупить, но кое-что приобрести я смогу.

Она только покачала головой и возмущённо сверкнула глазами:

— Я же не об этом!

Владимир вопросительно поднял брови.

— Да, где вам понять! — махнула она в сердцах рукой и вернулась к вешалке.

Какие же они всё-таки глупые, эти мужчины, думала она, перебирая плечики. И закусила губу с тоской... Эх, и везёт же некоторым!

Выбрав самые лучшие платья она отнесла их, добавив к уже отобранным.

У Владимира разгорелись глаза. Татьяна прикладывала платья к себе, а он только успевал согласно кивать головой. Потому что платья были одно лучше другого.

Особенно ему понравилось белое в широкую тёмно-синюю полоску с короткими рукавами, отложным воротником и широким, от талии и почти до груди, поясом того же цвета. Сверху полоски шли вертикально, а по широкому подолу сходились от пояса вниз стрелой. Когда Таня приложила его к себе, он просто ахнул.

— Хотите, я его для вас примерю? — спросила она, увидев, как расширились от восхищения глаза Владимира.

Он кивнул, не в силах отказаться.

— Пройдёмте, — поманила его Татьяна к примерочной.

Она зашла внутрь, а Владимир топтался снаружи, слыша, как шелестит ткань за шторкой и замирая в предвкушении чуда... И оно случилось.

Несколько мгновений спустя Таня вышла из примерочной и замерла перед ним.

Это было действительно великолепное платье! Татьяна крутанулась вокруг себя. Разлетелись каштановые волосы, взметнулся, расправляясь, подол, и у Владимира захватило дух.

— Ну, как? — кокетливо улыбнулась ему Татьяна. — Берёте?

Это был абсолютно риторический вопрос!

Она переоделась в своё, и они вернулись к прилавку.

— Девушка, можно вас спросить? — подошла к ним какая-то женщина.

— Вы же видите, я занята! — прищурившись, резко отбрила её Таня и повернулась к Владимиру, улыбчивая, как весеннее утро. — Я думаю, нужна ещё пара вечерних платьев. А вдруг вам захочется сходить в ресторан?

— Точно! — закивал головой Владимир. — Спасибо, Танечка! Я сам не догадался бы!

Танечка? Она посмотрела ему прямо в глаза. Они были карие...

Тепло, внезапно возникнув у неё в груди, разлилось по телу жаркой волной... Она едва справилась с сердцебиением и поторопилась отойти к вешалке. И перебирала плечики, пока не унялась дрожь в руках и не окрепли колени.

— Вот, — сказала она, вернувшись и приподняв перед ним два роскошных платья.

Шёлковое, золотистое, приталенное, с низким вырезом на груди, без пояса и рукавов. И бархатное, тёмно-синее, почти чёрное, с открытой до пояса спиной, расшитое серебряной нитью.

— Вам завернуть? — спросила Таня.

— Да. Конечно! — закивал головой Владимир.

— Нравится? — наклонила голову Таня.

— Очень! — сказал Владимир. — Но... Мне ещё нужны юбки и блузки.

— Я помню, — улыбнулась Таня.

Она отошла и через несколько минут вернулась с ворохом одежды. Здесь были юбки всех расцветок.

Они вместе выбрали несколько белых и несколько более практичных, потемнее. Затем Таня подобрала к ним с десяток блузок и кофточек, с таким расчётом, чтобы одну и ту же блузку или кофточку можно было носить с разными юбками. Она выписала чек. Надо отметить весьма и весьма приличный. Но Владимир даже не удосужился взглянуть на сумму, и, совершенно счастливый, пошёл в кассу.

Таня вздохнула. Эх, и везёт же. Некоторым... Ей хотелось забиться в какой-нибудь тёмный уголок и выплакаться всласть.

Но плакать было некогда, надо было ещё упаковать всю эту груду тряпок. Которые были куплены красавцем-майором не для неё, а для другой девушки. Потому что он любит ту, другую, а не её, Таню.

А, ведь, всего-то разницы: она — рыжая, а та — блондинка! Всё остальное одинаковое, вплоть до цвета глаз! А, вот, поди ж ты. Кому-то всё, а кому-то — ничего... Ну, почему такая несправедливость?!

Между прочим, она, ведь, даже не крашеная! Она от природы такая рыжая! От отца с матерью! А, может, обезцветиться? И стать, как все, блондинкой?.. А толку-то?! Всё равно, этот лётчик никогда её уже не полюбит... Потому что уже любит ту, другую. За километр видно!

Таня вздохнула. Ничего, ночью у неё будет достаточно времени, чтобы вдоволь наплакаться в своей одинокой комнатке в коммуналке на Лиговке, под завсегдашний шум и гам пьяных соседских разборок...

Когда Владимир, отстояв очередь, вернулся с оплаченным чеком, она уже заканчивала упаковывать его покупки. Он отдал чек, улыбнулся на прощание, взял все свои пакеты в охапку и понёс в машину.

Татьяна проводила его печальным взглядом...

Уложив всё купленное на заднее сиденье, Владимир вернулся в магазин. По сравнению с той задачей, которую ему предстояло решить сейчас, покупка платьев и юбок с блузками, была пустяком. Сейчас ему предстояла покупка трусиков и лифчиков!

Если бы у него была хоть одна знакомая женщина, которой он мог бы поручить эту задачу, он без колебаний попросил бы её о помощи! Но тех женщин, кого Владимир знал когда-то как мужчина, он никогда не стал бы просить помочь выбрать бельё для Снежки. А женщины-друга у него никогда не было. Кроме Снежки, само собой! Которая теперь считает его своим врагом... Так что и говорить тут больше не о чем!

Вперёд и с песней!

Когда он подошёл к отделу нижнего женского белья и остановился у прилавка, продавщица зевнула и отвернулась. Ещё один пришёл попялиться на женские панталоны... Боже, как они уже утомили!

— Извините, можно вас на минуточку? — послышалось за её спиной.

— Да? — обернулась она. И обворожительно улыбнулась, отметив про себя мужественный вид и героическую профессию стоящего перед ней мужчины с тремя орденами и медалью на широкой груди. — Я вас слушаю, товарищ лётчик!

— Понимаете, какое дело... — замялся он. — Мне раньше никогда не приходилось выполнять такой боевой задачи...

— Какой? — жеманно поинтересовалась продавщица.

— Мне необходимо приобрести несколько предметов женского туалета, — выдавил, наконец, из себя Владимир. — Я хочу сделать сюрприз. Но не знаю размеров... Зато у меня есть вот это, — он огляделся по сторонам и протянул ей женские трусики.

— Да, да, я вас понимаю, — кивнула продавщица. — Давайте их сюда... Так, так... Ничего страшного, товарищ лётчик! Я вам помогу! Сколько вам нужно, — усмехнулась она краешком рта, с удовольствием наблюдая, как смущается этот суровый на вид мужчина, и тщательно подбирая слова, чтобы его не спугнуть. — Вот этих... Их, то есть.

— Я не знаю, — промямлил он. — А как часто... Это... Ну... — он не знал куда девать глаза, а продавщица, участливо улыбаясь, дожидалась, когда же он всё-таки свяжет слова в предложение. — Когда нужно... — Владимир задрал глаза в потолок, словно там ища подсказки. — Каков расход в месяц? — подобрал, наконец, он нужную формулировку.

— Возьмите десять штук, — сжалилась над ним продавщица. — Этого должно хватить на некоторое время.

— Выписывайте! — Владимир вздохнул с облегчением, а потом забрал у неё Снежкины трусики и запихал в карман.

Продавщица выписала чек и подала ему.

— Но, это ещё не всё, — Владимир достал платок, снял фуражку, вытер вспотевший лоб и снова её надел. — Мне нужны ещё эти, — он провёл у себя рукой на уровне груди. — Лифчики.

— Какой размер у вашей дамы? — поинтересовалась продавщица.

— Второй, — не задумываясь, сказал Владимир. Именно, этот номер ему назвала Татьяна. А у неё грудь была такая же, как у Снежки.

— А объём?

— Нужно ещё какой-то объём? — удивился Владимир.

— Да. Малый, средний или большой. И ещё, вам с косточками или без?

Владимир растерялся.

То, что бывает виноград с косточками или без, он знал. А, вот, то, что этот интимный предмет женского туалета, тоже бывает с косточками, он слышал впервые.

Он снова снял фуражку и вытер пот.

— Так, — сказал он, соображая, как поступить. — Давайте, я пока оплачу эти... Предметы. А насчёт косточек мы сейчас уточним.

Он взял чек и пошёл в кассу, оплатил его и заодно отдышался. Да, брат, это тебе не 'Юнкерса' завалить, подумал он, это покруче будет!..

Татьяна грустно смотрела в никуда, задумавшись о чём-то своём.

Вдруг она услышала лёгкое покашливание и очнулась от невесёлых мыслей. И увидела Его!

И покраснела до корней волос.

— Извините, Таня, если я вас напугал... — виновато сказал Владимир.

— Н-н-нет, — сказала она. — Н-ничего...

— Выручайте, Танечка, — улыбнулся Владимир. — Подскажите мне одну вещь.

— Какую? — наконец, справилась с внезапно нахлынувшими эмоциями Татьяна.

— Дело в том, что вы сказали, что у вас такие же размеры, как у моей девушки.

— Да, — кивнула она. — Видимо, мы с ней в чём-то похожи...

Владимир посмотрел на неё очень пристально, и она опять покраснела.

— Мне нужно купить лифчик, — сказал он. — А оказывается, это целая наука, как его выбрать. Нужно знать не только номер. А ещё малый он, средний или большой. И насчёт косточек тоже... А я ничего в этом не смыслю, — Владимир потёр свой большой лоб, сдвинув фуражку на затылок.

Татьяна мягко улыбнулась, видя его в таком волнении. Это было очень странно, но почему-то ей показалось, что они успели с ним подружиться за то время, пока подбирали гардероб для его девушки... Так или иначе, но они уже не были чужими друг другу. И её сердце таяло от этого ощущения.

— Так, — сказала она. — Ничего тут сложного нет. Косточки вставляются в низ чашечек для того, чтобы поддерживать грудь. Обычно это необходимо для женщин, которые уже имеют детей. Молоденькие девушки вполне могут обойтись и без косточек... Теперь, о размере. Я полагаю, что вы, конечно, помните свои ощущения, когда вы... м-м-м... обнимали вашу девушку?

— Ну... Да... В общем, — Владимир пожал плечами.

Потому что, на самом деле, он обнимал Снежку едва ли пару раз.

— Давайте, сделаем так, — сказала Таня. — Сейчас вы меня обнимите и скажете, больше или меньше её объём по сравнению с моим.

Таня сама не понимала, как она осмелилась предложить ему такое.

Впрочем, судя по всему, это был её единственный шанс! Другого случая побывать в его объятиях, скорее всего, ей уже не представится никогда.

— Давайте, пройдём в примерочную, и вы посмотрите, — сказала она и, не дожидаясь его согласия, пошла вперёд.

И это сработало! Он пошёл за ней! Таня ликовала, но ничем не показывала этого. Она могла и так сказать ему, какой нужен объём, малый или большой! По платью! Навскидку! Но упускать свой шанс не собиралась!

Ничего не подозревая, Владимир зашёл вместе с Таней в примерочную и она задёрнула шторку, незаметно бросив быстрый взгляд по сторонам... А потом подняла руки и сказала:

— Обнимите меня.

И Владимир обнял.

Её огромные серые глаза взглянули на него в упор... Он почувствовал нежный аромат её чистых волос и лёгкое свежее дыхание.

— Ну, как, — прошептала Таня.

— Почти, — прошептал Владимир.

— Крепче, — шепнула она чуть слышно и опустила руки ему на плечи.

Владимир прижал Татьяну к себе, обхватив её кольцом крепких рук, и у Тани закружилась голова.

— Ещё, — попросила она, едва стоя на ногах.

Он стиснул её в объятиях, чувствуя, как ему в грудь упираются её упругие груди... Танины губы почти касались его рта.

Она была так похожа на Снежку!

Владимир закрыл глаза. И поцеловал её... Она ответила. Их губы слились, сминая друг друга. И время вдруг остановилось...

— Татья-на! — послышался голос снаружи. — Ты где?

И лишь тогда им удалось оторваться друг от друга.

— Простите! — сказал Владимир, опомнившись.

— Нет, это вы простите меня, — опустила взгляд Татьяна. — Я не должна была... — в её больших серых глазах стояли слёзы.

Она одёрнула кофточку и вышла.

Владимир сел на стул и потёр ладонями лицо. Да... Вот и уточнил размеры бюста!

Танина грудь была такой же по размеру, как у Снежки. И, вообще, у неё всё было, как у Снежки! Впрочем, теперь о Тане он знал даже больше, чем о собственной жене... Например, то, каковы на вкус её губы и каковы на ощупь ягодицы.

Когда он вышел из примерочной, Татьяна виновато посмотрела на него из-за прилавка. И он не мог не подойти.

— У вас действительно одинаковые размеры груди, — сказал Владимир, глядя на неё.

— Вам нужно взять второй номер со средним объемом, — тихо сказала она. — И возьмите хотя бы один бюстгальтер без бретелек, для вечернего платья, — Таня подняла на него свои мокрые глаза и попросила. — Скажите мне на прощание, пожалуйста... Как вас зовут?

— Майор Иволгин, — ответил он. — Владимир Иванович.

— Герой Советского Союза... — ахнула Татьяна, широко раскрыв глаза. — Это вы?

— В общем и целом, — пожал он плечами.

— Я не знала, — просто сказала она.

— И слава Богу. А как ваша фамилия? — спросил он.

— У меня очень простая фамилия, — улыбнулась Таня сквозь слёзы. — Иванова.

— Спасибо вам, Танечка! За всё... И не судите меня строго. Вы такая красивая! Поверьте, ни один мужчина на моём месте не устоял бы... — сказал Владимир.

И ушёл...

А она смотрела ему вслед и в её душе тонкими колокольчиками вновь и вновь звенели его слова: 'Вы такая красивая!'.

— Ну, что? Посоветовались, товарищ лётчик? — улыбнулась продавщица из секции нижнего женского белья.

— Так точно! — бодро ответил Владимир. — Второй номер, средний объём, без косточек, пять обычных, один — без бретелек!

— У вас, наверное, хороший советчик по этим вопросам, — ухмыльнулась продавщица, выписывая чек.

Владимир поправил фуражку и ничего не ответил.

В принципе все поставленные задачи он выполнил. Осталось только зайти в обувной отдел... И ещё кое в какой...

Снежка за один день научилась определять приезд Владимира по звуку мотора его машины.

А, может, по усиливающемуся сердцебиению, едко спросила она сама себя. Боишься ты его, что ли, разбойника своего? Или влюблена?

— Или! — съязвила сама себе Снежка.

А потом залезла под одеяло и укрылась с головой. Она будет сидеть под одеялом до тех пор, пока этот негодяй не вернёт ей подло украденную им одежду! И будет так сидеть хоть до самого Нового Года! И не вылезет, пока он не вернёт её платье и трусики!

Когда Владимир зашёл в квартиру, его встретила глухая, гнетущая тишина... Сначала он ничего не понял, а потом ужасное предчувствие охватило его душу! Швырнув многочисленные пакеты и коробки на пол, он кинулся в Снежкину комнату.

Она лежала, накрывшись одеялом, и не шевелилась.

Владимир упал на колени перед её кроватью, обнял и почувствовал, что она дышит. Боже мой!.. Его сердце билось у самого горла, так и норовя выскочить наружу.

— Снежка! Не пугай меня так больше никогда... — прошептал он, уткнувшись лицом ей в спину.

— Ты! — гневно крикнула она, сбросила одеяло и оттолкнула его. — Негодяй! Зачем ты украл мою одежду?!

Владимир сидел на полу и смотрел на неё, ничего не понимая.

Снежана привстала на коленях на кровати. Её золотые волосы были растрёпаны. Глаза полыхали бешеным ледяным огнём. Белая шёлковая рубашка расстегнулась на несколько пуговиц...

— Снежка, — сказал Владимир. — Я хотел купить тебе новое платье, но не знал твоих размеров. Вот и пришлось взять старое... Не ругайся. Иди лучше посмотри, что я тебе привёз.

— Ты! Преда... — она осеклась на полуслове. — Что? Что ты сказал?.. Ты что-то мне привёз?

— А ты иди и посмотри, — сказал Владимир. — Там, в коридоре...

Снежана мгновенно спрыгнула с постели и пулей выскочила из комнаты, шлёпая по полу босыми пятками. И через секунду тишину разорвал её восторженный визг.

Ради одного этого стоило поторчать в очередях, подумал Владимир!

А потом началось феерическое представление...

Снежкина комната превратилась в раздевалку. Она посадила Владимира на тахту в большой комнате, а сама меняла наряды один за другим и вертелась перед ним, смеясь и радуясь обновкам, как ребёнок. Совершенно счастливая.

Все эти платья, юбки, блузки и кофточки, так безжизненно лежавшие на прилавке в магазине, оказавшись на ней, вдруг оживали, наполняясь энергией стройного девичьего тела. А Снежка, то кружилась перед ним в одном платье, то скользила, вальсируя, в другом, то выступала, как настоящая пава в третьем...

Платьев было много, а счастья в милых льдисто-серых глазах ещё больше.

Внезапно она подскочила к нему, запрыгнув на тахту с ногами, обняла и поцеловала в щёку. А потом заливисто засмеялась и убежала переодеваться дальше.

Владимир ошалел от её поцелуя...

Но ему удалось-таки придти в себя за те несколько минут, которые понадобились Снежке, чтобы сбросить предыдущее платье, надеть следующее и переобуться.

На этот раз она вышла и предстала перед ним, расправив подол, в том самом белом платье в синюю полоску с короткими рукавами, отложным воротником и широким поясом, которое надевала продавщица в магазине.

У них действительно были одинаковые фигуры. Но теперь, когда Владимир увидел это платье на любимой, он вдруг осознал огромную разницу.

Она улыбалась Владимиру и, поворачиваясь чуть-чуть из стороны в сторону, не сводила с него сияющего взгляда. Её золотистая чёлка упала на лицо, и она периодически сдувала её, чтобы она не мешалась...

Вместе с платьем Снежка интуитивно надела белые лакированные туфельки, которые он ей купил специально для этого наряда. Они настолько гармонировали с ним, как будто шли в комплекте.

Владимир встал и подошёл к ней.

Она посмотрела прямо ему в глаза. И столько любви прочитал он вдруг в её взгляде, что просто остолбенел.

Но быстро опомнился. Ведь это было невозможно! Он, ведь, совершенно точно знал, что она любит другого!

Снежана что-то заметила в его глазах. Какую-то мимолетную грусть... О чём он подумал? Или о ком?.. Ей стало холодно.

Но в этот момент Владимир достал из кармана маленькую коробочку и открыл её. И Снежка завизжала и запрыгала, хлопая в ладоши и позабыв обо всём на свете!

На чёрном бархате внутри коробочки сверкали и искрились тысячами огней бриллиантовые серьги.

Снежка тут же продела их в свои маленькие ушки, схватила Владимира и потащила к зеркалу, чтобы посмотреться.

И притихла от восхищения.

В зеркале, перед ней, замерла юная стройная девушка в чудесном бело-синем платье с бриллиантовыми серёжками в ушах, а рядом стоял крепкий молодой мужчина в бриджах и тёмно-синем френче с орденами.

Владимир снова полез в карман, и Снежка зажмурилась, не зная чего ещё ожидать. Только сердце отчаянно стучало у неё в груди...

Он взял её за руку, и она затаила дыхание... И не дышала, пока он не надел ей на палец кольцо.

Она распахнула глаза и подняла руку, чтобы посмотреть. На безымянном пальце правой руки сверкало золотое обручальное кольцо.

Это был последний удар!

Снежка повернулась к Владимиру. В её глазах стояли слёзы. Она ткнулась ему в плечо и разревелась.

Владимир ожидал какой угодно реакции, когда надевал колечко на её тоненький пальчик. Но только не этой... Он думал, что Снежка швырнёт его ему в лицо. Или отвергнет с холодным презрением. А, может, обрадуется и повиснет на шее... А она разревелась.

Он гладил её по спине, а она всхлипывала, потихоньку успокаиваясь в его крепких объятиях. Как их ей не доставало, оказывается!

— Слушай, Снежка! Совсем забыл! — вдруг вспомнил Владимир. — Я, ведь, ещё кое-что купил. В машине осталось. Сейчас принесу.

Владимир посадил её на заваленную тряпками кровать и вышел...

К тому времени, когда он вернулся, Снежка уже нарядилась в новое платье. Вечернее. Из тёмно-синего, почти чёрного, бархата, расшитое серебряной нитью, с огромным вырезом на спине. К этому платью Владимир купил для неё чёрные лакированные лодочки на высоком каблуке. Снежка подобрала сзади волосы, зачесала их на одну сторону и закрепила шпильками.

Увидев Владимира, она прошлась перед ним, высоко подняв голову, повернулась к нему спиной и посмотрела через плечо. И он застыл, раскрыв рот...

Кто же эта пленительная красавица?!

Владимир выронил пакеты из рук. И, наклонившись, стал поднимать, не отрывая глаз от неё. А она, довольная произведённым эффектом, засмеялась звонким Снежкиным смехом... И только тогда он поверил, что это она и есть.

— Что это у тебя? — спросила она.

— Так, всякие мелочи, — смутился Владимир. — Сама посмотри.

Снежка развернула один, увидела, что в нём, и побледнела. Развернула второй и побледнела ещё сильнее.

У Владимира появилось нехорошее предчувствие.

Кажется, опять он сделал что-то не так. А, ведь, хотел как лучше... Ну, когда же он поумнеет!

— Как ты посмел? — сказала Снежана ледяным голосом.

— Снежка...

— Мерзавец, — тихо сказала она. — Значит, ты за этим украл мои трусы. Чтобы показывать их посторонним людям, — она сняла с пальца обручальное кольцо, вытянула руку и уронила его на пол.

Оно зазвенело, ударившись, подпрыгнуло и укатилось куда-то.

Только не это, уж лучше бы она кричала на него, била и царапала, только бы не этот спокойный, бездушный тон, подумал Владимир.

— Эти люди помогли тебе и лифчики для меня выбрать? — спросила Снежана ровным голосом. — Что ты им обо мне сказал? А может, опытным путём подобрал, на ощупь?

— Я... — начал было оправдываться Владимир. И смутился.

— Так я и думала. Предатель... — сказала Снежана. — Верни мои трусы.

Он достал её трусики из кармана и протянул. Она взяла их, а затем вынула из ушей серёжки, положила на стол и ушла в свою комнату.

Владимир стоял, как оплёванный.

В мозгу у него бродила по кругу только одна мысль — если ты собираешься стреляться, то лучше случая уже не найти...

Несколько минут спустя Снежана вышла из своей комнаты, уже переодетая в своё старое ситцевое платье. В несколько приемов она перенесла все купленные Владимиром вещи и аккуратно положила их на тахту.

Владимир молча прошёл в её комнату, достал из шкафа гимнастёрку, переоделся и переложил документы.

Она, стоя у дверей, ждала, когда он выйдет.

— Прости... Я не мерзавец. Я — полный идиот... Я не думал, что... — сказал Владимир.

Она ничего не ответила, а просто тихо притворила за ним дверь.

Владимир достал из кобуры и запер в верхнем ящике стола свой ТТ. От греха. Потом зашёл на кухню, оставил на столе ключи от квартиры, сунул в карманы бриджей обе бутылки водки и ушёл в ночь.

Куда глаза глядят.

И в их доме, где ещё недавно было так весело и хорошо, стало тихо, как в склепе.

Потому что Снежка рыдала совершенно беззвучно...

Глава четвертая

Она стояла у распахнутого окна и молча смотрела в окрашенное утренней зарей небо. Лёгкий ветерок играл её золотистыми локонами. И птицы свиристели на все лады, подпевая шелесту берёз и тополей.

Эта безконечная, безсонная ночь, наконец, миновала.

Снежка горько плакала до тех пор, пока не кончились слёзы. Но и после этого её плечи ещё долго сотрясались от рыданий, хотя слёз в зарёванных глазах уже давно не осталось...

Он так оскорбил её!

Когда он привёз ей столько новых красивых платьев и блузок, подарил ей эти чудесные серёжки, она так обрадовалась, она подумала, что, может быть, он всё-таки её немножко любит. Он так смотрел на неё, когда она меняла эти замечательные наряды один за другим, что всё таяло у неё внутри... А когда он надел ей на палец обручальное колечко, рухнули, наконец, все ледяные айсберги, которые сковали холодом её душу. И она отдала ему свое сердце. И ей показалось, что она счастлива.

Увы, ей это только показалось...

Потому что он предал её!

Снежане хотелось уйти из этой квартиры, куда глаза глядят... Но идти ей было некуда. И не к кому.

На всём белом свете у неё не было ни одной родной души.

Кроме её отца.

Но он был арестован несколько дней назад, как враг народа. Она очень надеялась, что вскоре всё выяснится. Потому что это ошибка. И его обязательно освободят!

У неё была подруга, но она, не раздумывая, проголосовала за исключение Снежаны из комсомола, когда стало известно об аресте её отца. И это было предательством. Это было подло.

Она полюбила одного человека, но он так и не сумел об этом догадаться. И полюбил другую женщину. Это не было предательством. Но это было очень больно...

Она всё-таки вышла за него замуж, хотя он безжалостно предупредил её, что их брак будет считаться фиктивным и он никогда, никогда, никогда к ней не прикоснётся. Это не было предательством. Но это было очень, очень больно...

Она надеялась, что он однажды всё-таки полюбит её, что их брак однажды всё-таки станет настоящим.

Но он подло предал её!

Он... Он...

Нет, она не могла об этом думать!.. Он показывал другой женщине её трусики! Он обнимался с ней! Он сам сознался! И, конечно же, он с ней целовался! Он даже, наверное...

И это было предательством!

А, может, вдруг подумала Снежка, она сама виновата? Сама же повесила свои трусики у него на виду! Причём, специально! Повесила так, чтобы он не мог их не заметить! Но, не для того же, сказала она себе, чтобы он их таскал и показывал своим любовницам! Совсем для другого! Она вовсе не этого хотела!.. А он, всё равно, подлый предатель! Он предал её! И оставил одну. И ушёл к той, другой...

Снежане было очень плохо!

И никого не было рядом, кто помог бы ей пережить эту беду.

Потому что тот единственный, кто мог бы это сделать, сам оказался предателем.

А, может, перелезть через подоконник и дело с концом? Может быть, это будет наилучшим решением всех проблем?..

Сначала Владимир хотел уйти, куда глаза глядят. А потом передумал. Потому что, именно здесь, в этом доме находилась та, единственная, за которой он мог и хотел бы пойти без оглядки куда угодно, хоть на край света.

Он поступил, как идиот!

Он очень, очень, очень обидел её и оскорбил!

И поэтому не мог оставаться с ней под одной крышей, чтобы ей не было ещё больнее от его присутствия. Но оставить её одну, без защиты, Владимир всё равно не мог. Он должен был за ней присмотреть! В конце концов, хотя бы за тем, чтобы она сама не убежала, куда глаза глядят.

Потому что она была очень независимой и гордой девушкой. Только ещё очень молодой. И не знала по молодости лет, что мир вокруг очень жесток и не делает никому скидок, и никому никогда не даёт второго шанса. Или почти никогда.

Поэтому он всю ночь просидел возле дома в машине, беседуя сначала с одной бутылкой, а потом, когда тема иссякла, с другой. Когда и эта тема подошла к концу, он подумал, что не дурно бы смотаться на вокзал за выпивкой, но так и не нашёл ключи зажигания, махнул рукой и задремал, уткнувшись лицом в рулевую колонку.

Вдруг что-то словно толкнуло его в бок! Вставай и иди! Домой! И он встал, захлопнул за собой дверку своей 'эмки' и пошёл.

Это было не так-то просто. Потому что лестница была очень крутая и до невозможности длинная.

Но он был настырным парнем и всё-таки сумел её одолеть.

Перед тем, как войти, он попытался протрезветь хоть немного, но не очень в этом преуспел. А, впрочем, отнестись к нему хуже она всё равно уже не сможет. Потому что хуже, чем она к нему относится, к нему относиться уже невозможно!

Снежка слышала, как хлопнула дверца его машины. Но она не слышала, как он подъехал. А, может, он просидел здесь, под окном, в машине, всю ночь?

Странно, но от этой мысли ей стало немного легче. Значит, он не был этой ночью с другой женщиной! А, впрочем, это не важно. Он сам вчера признался, что обнимался с ней. И ещё он показывал ей Снежкины трусики! И, конечно же, целовался!

Предатель!

Снежка напряженно вслушивалась в каждый шорох...

А, может, он идёт домой? Но почему так долго? Наконец, она не выдержала, подбежала к двери и открыла её.

В тот самый момент, когда Владимир собрался-таки с силами, чтобы постучать.

Он забыл, что, уходя, оставил входную дверь открытой. А, может, уже не считал себя вправе переступить этот порог без согласия живущей здесь девушки. Его любимой. Его единственной... Той, которая его не любит. Той, которую он обидел. Той, которая его ненавидит... Потому что она — его жена.

Он поднял голову и мутным взором оглядел её стройную фигурку.

— Прости меня, — сказал он. — Я — свинья! И нет мне прощения...

Его качнуло. Снежка смотрела на него с ужасом и почему-то с жалостью.

— Если ты меня не простишь, — покачиваясь, пробормотал он. — Мне незачем жить... — он махнул рукой и попытался повернуться, чтобы уйти. — Нет мне прощения!

Снежка смотрела на него и качала головой. Таким она не видела его никогда в жизни! Нет, она, конечно, видела пьяных мужчин. Но, чтобы до такой степени!

Владимир был совершенно пьян. И его нельзя было никуда отпускать в таком виде! Она подскочила к нему и подхватила под плечо. Он посмотрел на неё, прищурившись, и помотал головой.

— Снежка, любимая, — пробормотал он и опёрся на неё.

Какой же он тяжёлый, оказывается! Слава Богу, идти было недалеко.

Интересно, что это он сейчас брякнул? Или ей послышалось? Она усадила Владимира на тахту, отодвинула тряпьё и присела рядом.

— Что же это ты творишь, товарищ майор Герой Советского Союза? — с укоризной спросила она. — Зачем ты так напился?

— Я? Напился? Да. Я напился... Потому что никакой я не герой... Я — свинья! — ударил он себя в грудь кулаком. — Я обидел тебя... Но, ведь, я хотел, как лучше. Поверь! — взмолился он, прижимая кулак к груди. — Я просто — идиот, — он махнул рукой и опустил голову на грудь. — Нет мне прощения...

— Ну, и зачем же ты это делал? — спросила она.

— Что я делал? — удивился он.

— Показывал мои трусики посторонним.

— Я никому их не показывал! — замотал он головой, не в силах её поднять. — Только один ма-а-аленький разочек. Продавщице... На одну минутку. И всё!.. Потому что я не знаю, какие у тебя размеры, — он упёрся локтями в колени и уронил голову в ладони. — Это ужас какой-то! Я не знаю размеры моей любимой жены! — он схватился за волосы и застонал. — Нет мне прощения!

— Ну, что ты болтаешь? — как с маленьким ребёнком разговаривала с ним Снежка. — Ну, какая ещё любимая жена?

— У меня только одна любимая жена! — Владимир попытался поднять голову и уронил обратно. — Моя Снежка!

— Я, что ли? — засмеялась она.

— Ты — Снежка? — удивился он, не отрывая лица от ладоней.

— А кто же ещё?

— Значит, ты и есть моя любимая жена! — стукнул он кулаком по колену. Его голова качнулась, не удержавшись на одной руке, и он снова подпер её обеими.

— Я просто твоя жена, а вовсе не любимая, — грустно сказала Снежка.

— Не ври! Врать старшим не хорошо! — погрозил он ей пальцем, не поднимая головы. — Я сказал — любимая, значит — любимая!

— Господи, ну что же ты так напился-то! Тебе же на службу уже скоро.

— Перебьются! Не маленькие! — отмахнулся Владимир. — От меня жена ушла. Любимая... Не до них сейчас!

— Что ты несёшь. Никуда я от тебя не ушла... — вздохнула Снежка.

Ну, как, скажите, на такого дурака сердиться!

— Вот! А раз, не ушла, — снова стукнул он кулаком по колену. — Значит, ты — моя жена! А раз жена, значит — любимая!

— Железная логика! — похвалила его Снежка.

— То-то! А ты говорила, что не любимая! Я же говорил — любимая! — бормотал он, не отрывая лица от ладоней. — А ты не верила. Видишь теперь, что я говорю правду! Я всегда говорю правду! Веришь теперь?

Вдруг его локти соскользнули с колен. Он попытался снова их там утвердить, но у него ничего не вышло. Владимир уронил руки на колени, и его склонённая голова упёрлась в грудь.

И как ещё разговаривать-то умудряется, подумала Снежка.

— Верю, верю! — сказала она. — Сам-то хоть будешь помнить, что сейчас несёшь?

— А что я несу?

— Ну, вот, уже и не помнишь...

— Нет, ты скажи! — настаивал Владимир. — Что я несу?

— Ты сказал, что любишь другую женщину... — вздохнула Снежка.

— Я сказал? — удивился он, не поднимая головы и не открывая глаз.

— Да, и ещё ты сказал, что вчера с ней был! — гнула свое Снежка.

— Это неправда! Нет у меня никакой другой женщины! И ни с кем я вчера не был! Это всё вранье! Не верь ему! — бормотал Владимир.

— Кому ему? — спросила Снежка.

— Тому, кто тебе всё это наврал!!

— Господи, какой же ты смешной! — вздохнула она.

— Я не смешной! — обиделся Владимир.

— Смешной!

— Нет!

— Ну, ладно, — согласилась Снежка. — Не смешной, не смешной. Ответь только, почему же это ты Снежку свою не любишь совсем?

— Это он тебе тоже наврал! — сказал Владимир.

— Кто? — не поняла она.

— Тот, кто тебе всё время врёт! А ты его слушаешь. Я Снежку очень люблю! — он снова попытался поднять голову и открыть глаза, и снова у него ничего не вышло.

— Да-да-да! Так я тебе и поверила! У тебя же есть другая женщина! — задирала его Снежка.

— О-о-о! — застонал Владимир, мотая головой. — Да, как же тебе объяснить-то, пехоте! Нет у меня никакой другой женщины!

— А с кем же это ты целовался вчера! — подначила его она.

— Да ни с кем я не целовался!.. Нет. Вру. Поцеловался один разочек... Всего один небольшой разочек. Она такая несчастная была, одинокая. Мне её так жалко стало...

У Снежки сразу всё внутри похолодело.

— Та-а-ак! — протянула она, наливаясь ледяной яростью. — Значит, сначала ты ей трусики мои показал, а потом лизаться стал!

— Да, нет, — отмахнулся Владимир. — Та совсем другая продавщица была. А эта так на Снежку похожа! Так похожа! И фигура, и глаза, и грудь. Вылитая Снежка! Только рыжая, — Владимир вздохнул и пробормотал. — Я ей понравился... А Снежка меня не любит совсем.

Сначала она хотела врезать ему, что есть силы, по его предательской физиономии, и ещё, и ещё!

Но потом подумала, а вдруг это он её, Снежку, хотел поцеловать, а не ту, другую! Ведь, он сказал, что эта женщина была очень на неё, Снежку, похожа... А эта змеюка рыжая воспользовалась тем, что мужчина один, без присмотра! А он и попался, как дурак! Несчастная она, видите ли! Одинокая! И этот, тоже хорош, разозлилась Снежка! Пожалел её, говорит! Да, я тебя!

— Всё равно меня Снежка не любит, — Владимир уткнулся лицом в ладони, явно разговаривая сам с собой. — Она другого любит.

— Чего? — ещё не остыв, рявкнула на него Снежка. — Ты чего это выдумываешь тут?

— Я, — покачал указательным пальцем Владимир. — Не выдумываю! Я — знаю!

— И откуда же это, ты знаешь, интересно!

— А-а! Испугалась? То-то же! — снова покачал пальцем он. — Я всё-ё знаю!

— Ну-ка, ну-ка! Поделись! — не отставала Снежка.

— А чего тут делиться? Меня она видеть не хотела? Не хотела. Это раз. Я её старше? Старше. Это два. Вот она и влюбилась в однокурсника! Это три! Я потому и перестал к ним ходить, что бы на пути у неё не стоять. Это четыре. И, вообще, она меня ненавидит. За то, что я её заставил за меня замуж выйти! Это пять! Э-эх, ты, пехота, — махнул он рукой и как-то умудрился снова подпереть ей голову.

— Железная логика, — пробормотала Снежка.

— А то, — согласился Владимир, не поднимая головы. — Я же говорю... Я всё знаю!

— Ладно, всезнайка, давай-ка ты лучше спи, — сказала она. — А я с тобой завтра поговорю!

— Не надо со мной завтра! — взмолился Владимир. — Я больше не буду! Не надо завтра со мной говорить!

Снежка только вздохнула. Господи, неужели все мужчины до старости как дети? Она на него уже не злилась. А этой стерве, если попадётся, она её рыжие космы ещё повыдергает, чтобы не лезла к чужим мужьям!

Снежка встала. Владимир словно того и ждал. Его качнуло, он упал на бок и забылся.

А она ещё долго стояла и смотрела на него...

Он всё время твердил, что любит её, Снежку. Неужели, не врёт? Она закрыла лицо ладошками. Господи, хоть бы это было правдой!

А, может, это просто пьяный лепет и бред?

Нет! Только не это!

Ей теперь уже не перенести такого разочарования! Теперь, когда она наслушалась от него столько признаний в любви! Пускай и спьяну! Ничего, она обязательно дождётся, когда он всё это повторит ей совершенно трезвый!

Вдруг Снежка увидела, как в углу что-то блеснуло. Она подошла поближе. Да, это лежало её колечко. Она подняла его и зажала в своём крепком кулачке.

Пока она это кольцо одевать не собирается, но, может быть, потом, чуть позже?

Всё может быть, вздохнула Снежка.

Потому что она любит Владимира, и будет любить всегда...

Из небытия его вырвал назойливый звон полевого телефона, к которому вскоре присоединилось противное дребезжание городского.

А, может, позвонят и перестанут, мелькнула у Владимира несбыточная надежда.

Он поднял чугунную голову и посмотрел на оба аппарата одновременно. На полевой — левым глазом, а на городской — правым. Если бы его взгляд обладал испепеляющей силой, они оба уже превратились бы в угольки.

Владимир поднёс руку к лицу и попытался рассмотреть циферблат своих командирских часов... И ему это почти удалось.

Около восьми... Или девяти.

Чего им надо?! Сегодня же выходной!.. И, вообще, ему не до них!

А, собственно, почему это не до них?

Владимир поморщился и попытался вспомнить вчерашний вечер. И застонал от дикой головной боли... Ни хрена он не помнит.

А, впрочем... Что-то такое было.

Точно! Он сел так резко, что комната заходила ходуном у него перед глазами.

Снежка! Он нечаянно обидел Снежку, и она от него ушла!

Владимир вскочил и, не обращая внимания на трезвон, кинулся в её комнату.

И застыл, умиротворённый...

Отбросив одеяло, она, одетая, крепко спала на своей кровати, свернувшись калачиком и поджав под себя ноги.

Владимир укрыл её, притворил дверь и бросился к телефонам. И поднял обе трубки сразу. Обеими руками.

Только бы они её не разбудили!

Он лично, собственной рукой, удавит этих несчастных абонентов, если они разбудят его любимую, которая, оказывается пока ещё никуда от него не ушла. И, может быть, ему ещё удастся вымолить у неё прощение! Потом... Днём... Когда она выспится.

И будет гораздо добрее, чем если проснётся от этого трезвона прямо сейчас!

— У аппарата, — прохрипел он в обе трубки разом, поднеся одну к левому уху, а другую к правому.

— Владимир Иванович, — Владимир поморщился. По городскому телефону звонил его заместитель.

— Товарищ комбриг, — Владимир скривился. По полевому звонил дежурный по штабу.

— Что случилось? — спросил он дежурного.

— Всё в порядке, товарищ комбриг, но...

— Отставить! — приказал ему Владимир и положил трубку. А потом отозвался по городскому. — Слушаю.

— Владимир Иванович, в девять открытие бригадной спартакиады.

Владимир мысленно выругался. О спартакиаде он совсем забыл.

— Николай Петрович! — сказал он. — Мне что-то нездоровится. Начинайте без меня. Во сколько награждение победителей?

— В два. А что случилось? Может, врача прислать?

— Нет, врача не надо. Пришли за мной машину в час. Добро?

— Слушаюсь!

— Конец связи, — сказал Владимир, положил трубку и сел за стол, уперев голову в ладони.

Давно он так не напивался!

Владимир попытался восстановить в памяти события вчерашнего дня. Его жизнь в последнее время стала такой насыщенной, что в двадцать четыре совершенно объективных часа успевало вместиться гораздо больше субъективных. Может, даже в два раза! Хотя что-то подсказывало Владимиру, что не в два, а гораздо больше...

Он привёз Снежке кучу новых платьев. Она радовалась и наряжалась. А потом... А потом она рассердилась. Потому что развернула пакеты и увидела нижнее бельё, которое он ей купил. И это оскорбило её до глубины души!

Почему, ну почему он такой идиот! Ему даже не пришло в голову, что Снежку так глубоко заденет то, что он показал её трусики продавщице, чтобы купить ей смену белья. Он даже предположить не мог, что она так болезненно это воспримет! А должен был бы! Если бы не был таким толстокожим самовлюблённым дураком! Он, видите ли, сюрприз хотел преподнести! При-дурок! И вместо этого обидел свою единственную, свою любимую.

Боже! Его несчастная голова не просто разламывалась, она уже растрескалась и начала распадаться на части.

Владимир встал и, пошатываясь и шаря руками по стене, побрёл на кухню.

Где-то в тумбе лежала фляга. Его энзэ. Если он её сейчас не найдёт, врач ему уже не понадобится...

Владимир опустился на пол перед тумбой и открыл дверки.

Вот она! Он достал стеклянную фляжку, скрутил ей голову и плеснул чуть-чуть в гранёный стакан.

Теперь налить в другой стакан воды. Чтобы запить... Потому что в этой фляжке он держал медицинский спирт.

Владимир посмотрел на стакан со спиртом и его передёрнуло. Это всего лишь лекарство, сказал он себе. Просто лекарство... Он выдохнул, выпил его залпом и опрокинул в горло стакан воды. И замер, не дыша.

Головная боль чуть-чуть отошла. Сдала свои позиции и с барабанным боем отступила... Надолго ли? А, впрочем, хоть насколько. Лишь бы сейчас полегчало!

Владимир кое-как добрался до тахты, упал и снова отключился...

Снежка сидела у распахнутого окна и смотрела на улицу, поставив локти на подоконник и подперев ладонями голову.

В час за Владимиром пришла машина. Он второпях побрился, надел френч с орденами и ушёл, так и не подняв на Снежку своих виноватых глаз и не сказав ей ни слова. Хотя она достаточно красноречиво стояла на пороге...

День понемногу близился к вечеру. Яркий солнечный диск повис почти над самой крышей дома напротив. На небе не было ни облачка, только где-то очень-очень высоко, на голубом фоне тонким, прозрачным пологом развернулись белёсые перья. Слегка покачивая зелёными ветвями, шелестели стройные тополя. По улице ездили машины, шли люди. Шла какая-то жизнь.

А она просто сидела и смотрела.

Столько событий, хором навалившись на неё за эти несколько дней, полностью её вымотали. Арест отца, исключение из института и комсомола, фиктивный брак, ссора с любимым. И слёзы, слёзы, слёзы... Похоже, она выплакалась на целую жизнь вперёд. Все нормы перевыполнила. Стахановка.

Слава Богу, хоть смеяться и радоваться ещё не разучилась!

Однако правильно говорят, не смейся слишком много — долго плакать будешь.

Ей так хорошо, так радостно было наряжаться и крутиться, и прохаживаться в новых платьях перед восхищённым Владимиром, что она не могла удержаться и смеялась, абсолютно счастливая. А потом проревела всю ночь, несчастная, оскорблённая и униженная. И этот шок от вида пьяного Володьки, раздавленного, растерзанного ею же самой! Они так измучили друг друга за эти дни...

И, вот, теперь она сидит у окна, совершенно опустошённая.

Снежка вздохнула. Пьяный вдребезги Владимир столько наговорил ей слов любви, что она до сих пор ещё не пришла в себя.

Он не мог врать. Он был слишком пьян.

Оказывается, он её любит. Если бы у неё ещё оставались хоть какие-то силы, она кружилась бы по комнате и пела. Но она была так измучена, что даже обрадоваться толком не могла.

А, может, он всё врал?

Нет. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Почему же он решил, что она его не любит? Глупый! Какой же он всё-таки глупый! Выдумал себе какую-то ерунду... Только слепо-глухо-немой не догадался бы, что она влюблена в него без памяти... Похоже, он сам этот слепо-глухо-немой и есть!

И нет у него никакой другой женщины! Нет и не было... Снежка тихо улыбнулась... Она сама, как дура, понавыдумывала себе что попало.

Но, ведь, он целовался с этой рыжей продавщицей!

Ну, и ладно, сказала себе Снежка. Подумаешь, разочек поцеловался! Вот, она возьмёт и сама его поцелует! И посмотрим тогда, захочет ли он ещё с кем-то после этого целоваться!

Снежка зажмурилась. Она его обязательно поцелует... Сама.

Тёплая волна прокатилась по её телу от груди до самых пяток.

Она — его жена. Его любимая жена, сказал он и твердил это без перерыва, пока не уснул!

Неужели, это правда?..

Владимир вернулся домой на закате.

Похоже, это становится традицией, подумала Снежка.

— Снежана, — сказал он, заглядывая в её комнату, но, не решаясь войти.

По его озабоченному виду Снежка сразу поняла, что что-то случилось.

— Да, — ответила она.

— Я зашёл попросить прощения и попрощаться, — виновато смотрел он на неё.

— Попрощаться? Ты уезжаешь? — спросила Снежка безразличным тоном, хотя от его слов всё сжалось у неё внутри. — Когда? — она едва нашла в себе силы, чтобы не показать виду, насколько расстроена.

— Я должен ехать. Сейчас... Это приказ. В Киев. Командно-штабная игра, разбор полётов, а потом совещание командного и начальствующего состава.

У Снежки немного отлегло от сердца, и она отпустила спинку кровати, за которую инстинктивно ухватилась, чтобы не пошатнуться, когда он сообщил ей о своем отъезде. Ухватилась так, что побелели пальцы!

— Когда ты вернёшься?

— Через полторы недели. Вот — деньги, — Владимир положил на табурет несколько денежных пачек. — Этого должно хватить, если что... Я привез паёк. Но, может, ты захочешь что-нибудь купить... Только я очень тебя прошу, не ходи никуда. Вообще, не выходи из дома! Пожалуйста!! — взмолился он. — Будет лучше, если ты запрёшься и не будешь никому открывать. Даже к дверям не подходи! И на телефонные звонки не отвечай! — он заторопился и зачастил, увидев, как сверкнули её глаза. — Это необходимо для твоей безопасности! И только на время моего отсутствия! Я вернусь и всё устроится, всё будет хорошо, мы обо всём поговорим и всё наладится!

Снежка опустила глаза. Он так безпокоится о ней, потому что любит её, подумала она! И на сердце у неё потеплело...

Он так неуверенно просит её. Не заставляет, не настаивает на своём, а почти умоляет!

Потому что больше не собирается держать её взаперти насильно.

— Хорошо, — сказала она.

— И ещё... — он посмотрел ей прямо в глаза. — Ради Бога, ни за что не езди в Ленинград! Я вернусь и сам, через своих ребят, аккуратно выясню всё, что только будет возможно о твоём отце. Ему будет в тысячу раз легче, если ты будешь в безопасности! Если ты будешь недосягаема! Поверь, Снежана! — Владимир крутил и мял в руках свою фуражку, почти выворачивая её на изнанку. — Будет лучше, если никто не будет знать, где ты сейчас!

— Хорошо, — повторила Снежка. И подумала, что разбойник-то её, оказывается, сам боится, что её у него украдут!.. Это ничего! Пусть боится! Но мучить его сейчас Снежке не хотелось. Пускай сначала вернётся, а то ещё наделает каких-нибудь глупостей. А когда вернётся, она с ним, наконец, поговорит всерьёз! Почему он так за неё боится? Неужели так сильно любит?!

— Снежана... — Владимир замялся, и у неё вдруг мелькнула надежда, что вот сейчас он, наконец, скажет ей трезвый то, о чём твердил пьяный. Этим, уже теперь таким далёким, утром. Что она — его любимая жена. Что он её очень-очень любит.

— Ты меня прости за вчерашнее, — сказал он. — За это... За то, что... Я — просто идиот. Я не подумал... Я не хотел.

— До свиданья, — сказала Снежка. И вздохнула. Потому что ждала совсем других слов. — Не будем об этом сейчас... Приезжай скорее. Я буду тебя ждать.

Его глаза так вспыхнули после её слов, что она едва удержалась, чтобы не отпрыгнуть от него! Или нет. Наоборот. Кинуться к нему!

Она будет ждать его! Владимиру вдруг безумно захотелось схватить её, стиснуть в объятиях и поцеловать! Но он заметил, как Снежка вздрогнула, когда его мотнуло к ней. И сдержался... Она испугалась! Она его боится. Потому что...

Владимир стиснул зубы, яростно нахлобучил на голову фуражку и повернулся, чтобы уйти.

— А вещи? — воскликнула Снежана неожиданно для самой себя. — Ты едешь совсем без вещей?

— Тревожный чемодан в машине, — хмуро сказал Владимир, не решаясь поднять на неё глаза.

И только в дверях обернулся.

Снежка стояла на пороге своей комнаты. Вечернее солнце превратило её волосы в облако червонного золота. В серых глазах сверкали ослепительно яркие льдинки. Нежные губы были чуть-чуть приоткрыты. Она сложила ладошки у груди...

На ней было её старенькое ситцевое платье.

Владимир закрыл глаза и застонал от боли, внезапно пронзившей его сердце. Она так и не захотела принять его подарки... И он ушёл.

Снежка подбежала к окну, и дождалась, когда Владимир выйдет из подъезда. И долго-долго смотрела вслед машине, увезшей её любимого. Надолго-надолго... На целую вечность...

Она за эти дни так привыкла, что он всё время рядом, за стенкой, только руку протяни. Она так привыкла к его слегка хрипловатому голосу, так привыкла к его тёмным карим глазам, то восхищённым, то печальным.

Ей вдруг стало безумно одиноко в этой гулкой и пустой квартире. Настолько одиноко, что она еле-еле удержалась, чтобы не кинуться вслед за исчезающей вдали машиной...

Снежка долго ещё смотрела на опустевшую улицу. И хотя по ней по-прежнему ездили автомобили и ходили люди, она никого не видела...

Он уехал. И эта улица опустела. И этот город. И эта Вселенная...

Снежка подошла и закрыла входную дверь на замок. А потом отключила телефоны. Это было нетрудно. Просто вынуть в одном проводок из зажима, а другой выдернуть из розетки. Она никуда не будет выходить. Она сядет у окна и будет ждать Владимира. Своего любимого. Который обязательно к ней вернётся. Надо только немного подождать.

А впредь она никуда и никогда его одного уже не отпустит! Она заставит его брать её с собой повсюду, куда бы его ни послали! Хоть на Юг, хоть на Север! Хоть в Киев, хоть в Тмутаракань! Она его заставит! Она ему покажет! Она его... Любит.

Снежка выбежала в большую комнату и схватила его гимнастёрку, висевшую на стуле. И прижала к лицу. Она пахла Владимиром...

Снежка вернулась к себе, упала на кровать. И долго так лежала, пока не заснула, наконец. В обнимку с его гимнастёркой...

Владимир смотрел в окошко и с тоской наблюдал, как мимо один за другим проносятся верстовые столбы, километр за километром отдаляя его от Снежки. Петро, его штатный водитель, без умолку болтал о чём-то, но Владимир ничего не слышал...

Он оставил Снежку одну. Без присмотра. И без защиты.

Послушается ли она, усидит ли дома? Она такая поперечливая...

Владимир скрипнул зубами и помотал головой. Лишь бы только не поехала в Ленинград узнавать о судьбе отца! Этого он боялся больше всего! Ему она помочь всё равно ничем не сможет. Но, если сама объявится в Управлении НКВД, те, кто сообщил в мединститут об аресте комдива Добрича, смогут добраться и до его дочери! Владимир чувствовал, что и арест комдива, и исключение Снежки из института — это звенья одной цепи.

Чёрная тьма грозовым облаком клубилась над её золотоволосой головой...

Она стояла такая красивая в лучах заходящего солнца, когда он обернулся, чтобы посмотреть на неё и полюбоваться ещё хотя бы мгновение! Владимир зажмурился и неожиданной ясностью снова увидел её, нежную и сероокую. Так трогательно и беззащитно прижавшую свои маленькие ладошки к груди...

Он должен её защитить! Он должен что-то придумать!

А может, написать рапорт о переводе на Дальний Восток, в ОКДВА? Пока ещё не поздно и никто не знает, что Снежана Добрич стала Анной Иволгиной.

На самом деле, имя Аня ему вовсе не нравилось, но Снежана — такое редкое имя! Наверное, самое редкое в мире! А девушка, которая его носит, вообще, единственная такая на целом свете!

Решено! Он напишет рапорт, и они уедут! Он готов перевестись даже с понижением! Хоть комполка, хоть комэска! Лишь бы увезти её, как можно дальше от этой страшной ползучей темени, что распростёрлась над ней!

Он вернётся всего через полторы недели, повторял про себя Владимир снова и снова! Всего через полторы недели! Она будет сидеть дома и никуда не выйдет, и никому не откроет, и не ответит ни на один звонок, повторял он, как молитву!

В бригаде знают о его командировке и звонить не будут. И сам он, само собой, звонить домой не станет! Значит, позвонить может только Снежкин враг!

Ну, почему он не объяснил ей ничего, почему не рассказал о своих подозрениях?!

Чтобы её не тревожить, сказал себе Владимир! Она и так пережила столько бед за эти дни! Внезапный арест отца. Холодное жестокое исключение из комсомола и института. Этот скоропалительный, несчастный брак. И его собственная, непроходимая тупость!.. Он унизил и оскорбил её, а потом не придумал ничего лучше, как напиться в стельку! Он должен был её любить, беречь и защищать! А он...

Он вернётся из командировки и всё исправит! И тогда она поверит ему! Может быть, и не полюбит уже никогда, но хотя бы перестанет ненавидеть!

Глава пятая

Вообще-то так не бывает...

Владимир вернулся в своё купе и увидел незнакомую красивую женщину. Лет тридцати на вид. Она сидела, нога на ногу, слегка облокотившись на столик. Пушистые рыжие волосы были искусно уложены. Шёлковая голубая блузка со спущенными рукавами открывала нескромному взгляду белоснежные плечи и глубокую ложбинку между грудями. Ничем не стеснёнными. Собственно говоря, эта блузка, вообще, мало что скрывала. Так же, как и чёрная юбка, обтягивающая длинные стройные ноги.

Владимир судорожно сглотнул. Пока он ходил на вокзал, чтобы позвонить в штаб бригады от военного коменданта, ему подсадили такую очаровательную соседку!

Но, ведь, так нельзя!

Нет, может быть, и существуют какие-то инструкции на тот счет, чтобы в мягком вагоне не селить в одно купе незнакомых мужчину и женщину. Но он никогда об этом не задумывался. Потому что никогда ещё не оказывался в таком соседстве! А, может, это неписанные инструкции? И поэтому не все проводники их знают? Так или иначе, но до сих пор Владимиру ездить наедине с прекрасными незнакомками ещё не доводилось. Впрочем, учинять скандал по этому поводу он не собирался. Потому что незнакомка действительно была хороша.

И, похоже, была прекрасно осведомлена об этом.

Она махнула густыми чёрными ресницами, улыбнулась и слегка наклонила голову.

Рыжие локоны, тихо соскользнув с обнажённого плеча, обласкали её грудь. Прозрачные синие глаза всмотрелись во Владимира...

Именно то, что ей нужно! Среднего роста, но очень крепкий. Грудь как у атлета, ноги как у борца. Тёмно-синий френч сшит по заказу, иначе не смог бы вместить эти бицепсы и трицепсы. Его ладони могли бы накрыть её грудь всю. Целиком... Она даже зажмурилась от удовольствия. Ещё не испытанного, но неминуемого...

Нет! Не зря она заплатила проводнику за то, чтобы он переселил её в купе к этому мужчине! С холодным карим взглядом, двумя рубиновыми шпалами на синих петлицах, тремя орденами и медалью на широкой груди. Когда она увидела его на перроне, то поняла, что должна ему принадлежать. Вся! И сегодня же! Её путешествие, начавшееся так скучно, обещало превратиться в настоящую сказку!

Владимир закрыл дверь, лязгнув ей, наверное, немного сильнее, чем надо бы. И замер на пороге...

— Меня зовут Тина, — произнесла красавица низким, завораживающим голосом. — А вас?

— К-как... — с трудом выдавил из себя, наконец, Владимир. — Как вы здесь оказались?

— Так вышло, — сказала она, удовлетворённо отметив, как осип его голос, когда он увидел её. — Я еду в Киев. У меня есть билет... И, всё-таки. Может быть, вы представитесь?

— Майор Иволгин, — Владимир помотал головой. — То есть, Владимир.

— Владимир... — упоительным шёпотом проворковала Тина, пробуя на вкус его имя.

Он овладеет ей сегодня же, решила она. Она сделает для этого всё возможное... И невозможное.

Владимир сел посередине своего сиденья. Сесть напротив Тины он не решился. Чтобы не задеть ненароком её колени.

— Я тоже еду в Киев, — сказал он.

— Очень рада, — мурлыкнула Тина.

Она уже просто изнывала от желания! Как тогда, на перроне, когда он скользнул по ней взглядом и отвернулся, не заметив в толпе.

— На эти двое суток здесь теперь наш дом, — сказала Тина и опустила ресницы.

Она пошевелилась и её груди колыхнулись. И взгляд Владимира тут же прилип к ним.

Тина улыбнулась. Сегодня же! Сегодня же ты будешь мой!

— Стоянка уже закончилась? — невинно спросила она и села прямо напротив него.

— Н-нет... — пробормотал Владимир, силой заставляя себя оторвать глаза от её груди, и посмотрел в окно. — То есть, да... — сказал он, кое-как справившись с собой. — Сейчас мы поедем.

— Мы... — прошептала Тина и облизала розовые губки своим остреньким язычком.

В этот момент паровоз свистнул и резко дёрнул состав. Её качнуло. Она не удержалась на своём сиденье и повалилась прямо на Владимира. Он обхватил её руками, не давая соскользнуть на пол. И чуть не задохнулся, окунувшись в рыжее лавандовое облако. Её слегка приоткрытые губы оказались так близко, а тёмно-синие глаза так пристально смотрели сквозь полуопущенные ресницы, что Владимиру стоило большого труда удержаться от поцелуя.

Поезд покатился, набирая ход и лениво постукивая колёсами на рельсовых стыках...

Наконец, Владимиру удалось отодвинуть её от себя.

Тина наградила его жгучим взглядом и у него пробежали мурашки по телу. Она встала и подошла к дверному зеркалу, повернувшись к Владимиру спиной.

Её фигура была великолепна!

Тина подняла руки к затылку, растрепала волосы и принялась переплетать косу. Эта поза — стройная женщина с поднятыми к голове обнажёнными руками и шпильками в губах — обычно действует на мужчин безотказно.

Поезд уже довольно сильно разогнался и её чуть-чуть пошатывало. Она посмотрела на Владимира из-под руки и увидела его глаза... Никуда ты от меня не денешься, подумала она и улыбнулась.

Закончив заплетать косу, она подняла её к затылку и закрепила шпильками, чтобы открыть его взорам свою шею. Потом покрутила головой перед зеркалом, оглядывая всё ли в порядке, и села назад, на своё место.

Владимир перевёл дыхание.

А как же Снежка, вдруг полыхнуло у него в голове льдисто-снежным пламенем! Что же он делает?! Ведь, дома его ждёт Снежка!

Нет, сказал он себе, грустно усмехнувшись, дома его ожидает Снежана Георгиевна. Которая любит не его.

А кого? Впервые за всё это время у него в голове отчётливо прозвучал этот вопрос. А, действительно, кого это она любит? И любит ли? А он, тот, о ком речь, любит ли её? Или уже отступился?

А, может, она уже поняла, что лишь его, Владимира, защита спасет её от неминучей беды?

Увы, может, она уже и не любит того, другого. Но, это ещё не значит, что она полюбит его, Владимира. А он никогда к ней не прикоснётся, пока она его не полюбит.

— Алё-о... — Тина помахала своей тонкой длинной ладонью у него перед глазами. — Влади-мир... Где-е вы?

— Что? — спросил он, очнувшись от своих невесёлых мыслей.

— Я спросила, не хотите ли вы поужинать. Мы могли бы сходить в вагон-ресторан...

— Мы? Нет!.. То есть да, конечно... Да, — кивнул Владимир. — Давайте лучше сходим в вагон-ресторан!

— Лучше, чем что? — взмахнула ресницами Тина.

— Э-э-э...

А что он мог ещё ответить? Действительно лучше в вагон-ресторан! Туда, где много людей! Туда, где будет легче удержать себя в руках!

Потому что эта женщина оч-чень опасна!

— Отвернитесь, пожалуйста, — сказала Тина. — Я переодену блузку.

— Я выйду, — попытался встать Владимир.

— О, нет, это не обязательно, — улыбнулась Тина, положив руку ему на плечо. — Будет достаточно, если вы просто отвернётесь.

Когда он отвернулся, она сняла блузку. Сверкнув роскошной грудью. Грациозный изгиб её шеи и обнажённой спины могли свести с ума любого, кому посчастливилось бы их увидеть!

Владимир подсматривать не собирался. Но его взгляд нечаянно упёрся в зеркало. И он увидел всё... И отвернулся. И опять наткнулся глазами на зеркало, которых в этом купе не было, разве что на потолке!

Поэтому он увидел всё и со всех ракурсов! Оставалось только зажмуриться! Но это было как-то несерьёзно. Поэтому он сидел и смотрел. Пока не столкнулся с синим взглядом. И смущённо опустил глаза.

Тина довольно ухмыльнулась. Он ещё не всё увидел! Что же произойдёт, когда он увидит всё?! Как бы ей хотелось поскорее его узнать! Но она не торопилась. Она выпьет этого мужчину по капле! Он не сдавался и это возбуждало Тину ещё сильнее! Она была женщиной. Великолепной женщиной! И знала это. И знала, что сегодня отдастся ему. Вся. Потому что этот мужчина её просто опьянял! Если бы он схватил её прямо сейчас и полюбил, она сошла бы с ума! Но он почему-то медлил...

Владимир вдруг вспомнил о том, как Снежка стояла в его шёлковой полупрозрачной рубашке на фоне алого заката в тот первый вечер в его квартире. А потом повернулась к нему и он увидел почти всё! А потом она ушла, вздохнул он, и заперлась в своей комнате...

Потому что ненавидит его.

Тина разочарованно натянула блузку. Какую-то из общего перечня. А, впрочем, с тем же успехом могла натянуть любую другую. Потому что он опять куда-то уплыл... Господи, как с ним, всё-таки, трудно! А, может, он задумался не о своей предыдущей женщине, а о предыдущей войне? Наверняка, о войне. Мужчины такие предсказуемые!

— Влади-мир... — пропела Тина, наклоняясь к его уху.

Он очнулся от грустных мыслей о Снежке и помотал головой.

— Владимир! Мы же хотели пойти в ресторан! Или...

— Да! — вскочил он. — В ресторан!

Тина отвернулась и скрипнула зубами. Ну, что же. Делать нечего... В вагон-ресторан, значит, в вагон-ресторан!

Это была самая яркая пара в летящем сквозь вечер отдельно взятом вагоне-ресторане. Зрелая женщина умопомрачительной красоты и молодой красавец лётчик-майор.

Тина была очень хороша в алой блузке, внятно обрисовывающей её грудь, и чёрной, не менее внятно обрисовывающей её бёдра, юбке. Она смотрела на него голодными глазами, а он этого не замечал. Или делал вид, что не замечает...

Они сели напротив друг друга. Хотя Тина, конечно, предпочла бы усесться рядышком, чтобы можно было ненароком прижаться к нему плечом или коленкой или, если повезёт, грудью.

— Шампанского, — сказал Владимир, когда к ним подошла симпатичная молоденькая официантка с небрежно выбившимися из-под заколки белокурыми волосами и серыми глазами. Чем-то похожая на Снежку...

Которую лучше позабыть!

— Ещё что-нибудь? — улыбнулась она Владимиру и окинула ненавидящим взглядом его спутницу.

— Тина? — спросил он.

— Принесите нам графинчик водки и мясное ассорти, милочка, — мягким, протяжным голосом сказала Тина, отложив меню. — Или вы можете что-то ещё?

— Только то, что указано в меню, — поняла прозрачный намёк девушка.

— Тогда всё, — ответила Тина. — Хотя, — остановила она уже уходящую официантку. — Принесите что-нибудь на десерт... Шоколад. Или мороженое. Нам всё равно.

Официантка кивнула, поджав губы, и ушла. Тина проводила её снисходительной улыбкой. Дуэль окончилась.

— Скажите, — спросил Владимир. — Тина — это сокращенно от Валентины?

— Нет, — она слегка смутилась. — Просто, Тина...

— Странное имя, — сказал Владимир.

— Ничего, я привыкла, — улыбнулась она. — И вы привыкнете!

К ним снова подошла официантка, поставила на столик бутылку шампанского и графин водки, а затем ловко раскупорила вино и разлила его по бокалам.

Тина полностью проигнорировала её появление. Девушка покосилась на неё, сверкнув своими серыми глазами, и молча удалилась.

Владимир налил себе водки и вдруг снова вспомнил о Снежке. Такой непокорной. Такой непонятной... Или непонятой?.. Милая! Что ты сейчас делаешь? О ком сейчас думаешь?.. А, может, вспоминаешь о своём нелюбимом муже, тупоголовом и неказистом майоре?

— Влади-мир, — прорвался в его мысли голос Тины. — Алё-о... Опять вы где-то летаете? Скажите, а за что у вас ордена? Вы воевали?

— Что? — спросил он, опрокинул рюмку в рот и налил по новой.

— Да, нет... Это я так, просто, — Тина посмотрела на него и пригубила шампанского.

— Да, — сказал Владимир. — В Испании.

— Значит, вы тот самый Иволгин?

— А? — Владимир снова выпил и налил себе опять.

— Вы и есть Герой Советского Союза Иволгин?

— И что? — пожал он плечами.

— Да, нет, ничего, — сказала она, припушив чёрными ресницами свои синючие глаза. — Я уже и сама догадалась.

— Да, ну? — как бы удивился Владимир.

— Давайте, лучше выпьем за вас, — Тина повела своими красивыми широкими бровями и одним долгим глотком опустошила бокал до донышка. — Но пасаран!

— Ваше ассорти, — незаметно подкравшись, поставила перед ними блюдо официантка. И улыбнулась, обращаясь только к Владимиру. — Вам десерт сразу принести?

Хороша, подумал он, окидывая её взглядом. Очень даже ничего, если не сказать большего! И на Снежку чем-то похожа.

— Нет, девушка! — резко сказала Тина, заметив его взгляд. — Потом!

Махнув Владимиру своими безнадёжно чёрными ресницами, официантка исчезла. Прикусив губу. Эта рыжая вцепилась в своего спутника всеми когтями! Чтоб ей!

Владимир поднял рюмку, посмотрел её на свет и вдруг подумал, а что если он пошлёт всё на хрен? Возьмёт и пошлёт на хрен свою спутницу! Которая так откровенно к нему липнет. А потом, возьмёт и пошлёт туда же Снежану Георгиевну! Раз она любит другого!.. Вот, пусть к нему и идёт!

Нет!! Никогда!!!

Только не это...

Владимир скрипнул зубами и опрокинул рюмку в рот. И налил снова. Завтра он ещё будет ехать... Ехать до следующего утра... Поэтому сегодня напьётся!

— Вы женаты, Владимир? — вдруг спросила Тина.

— Да, — хмуро ответил он. — А вы замужем?

— Увы, — вздохнула она.

— А почему так печально? — поинтересовался Владимир.

— Слишком большая разница в возрасте, — снова вздохнула Тина. — Я была совсем девчонка... А он, весь такой орденоносец, начдив, Герой Гражданской.

— Начдив? — Владимир выпил своё шампанское и налил ещё. А потом долил вина в её пригубленный бокал.

— Тогда был начдив. А теперь — комкор, — Тина отвернулась и посмотрела в окно на проносящиеся мимо них поля и перелески.

— Вы едете к нему? — спросил Владимир, немного помолчав.

Она была замужем. И, слава Богу!

— Нет, уезжаю... — ответила Тина.

— Почему? — приподнял бровь Владимир.

И ей это понравилось. Она, похоже, сумела всё-таки его чуть-чуть заинтриговать. Это было так многообещающе!

— Вы не подумайте! — засмеялась она низким грудным смехом и окатила его своим бездонно-синим взглядом. От которого у Владимира опять побежали мурашки по телу. — Я не беглянка! Просто решила навестить родителей...

— А почему одна, без сопровождения? — прищурился слегка захмелевший Владимир. — Ваш муж не боится, что вас у него украдут?

Тина снова засмеялась. Он начал говорить ей комплименты! Кажется, у них потихоньку налаживается!.. Это было так романтично!

— Мы с ним давно уже просто друзья! У него так много дел, что на меня времени совсем не остаётся, — она притворно вздохнула. — Он уходит на службу — я ещё сплю. Он приходит — я уже сплю. Впрочем, и в выходные от него никакого толку, — она грустно улыбнулась, опустив лукавые глаза. — Выдумывает всякие отговорки. Возраст, наверное...

Так-так, подумал он, всё опаснее и опаснее! И поднял бокал с шампанским. Но выпить не успел.

— Владимир, — пьяненько хохотнула Тина. — А почему мы с вами до сих пор на вы? Может, надо выпить на брудершафт?

— А что, это идея! — брякнул он, не подумав.

Ура, подумала Тина, попался! И тут же вместе со своим бокалом пересела на его сторону. И прижалась к нему бедром... И плечом... И грудью... Незаметно для него.

Они переплели свои руки, и выпили до дна. А потом взяли и поцеловались!

А что? Всё по правилам! Брудершафт, он и есть брудершафт, подумал Владимир, сминая её рот губами.

Наконец-то, подумала Тина, впиваясь в его рот...

— Я не компрометирую вас? — спросил Владимир, оторвавшись, наконец, от её губ.

— Подумаешь! — пожила голову ему на плечо Тина.

Это было оч-чень опасно!

— Нет! — отодвинулся он.

Она заглянула ему в глаза. Неужели до сих пор ещё не влюбился?! Этого не может быть!

А, впрочем, не беда! У них ещё целая ночь впереди!

Они просидели в ресторане до закрытия и выпили ещё бутылку шампанского и графинчик водки. А потом, держась за руки и пошатываясь в раскачивающихся на ходу вагонных коридорах, вернулись в купе.

Владимир быстро разделся и улёгся, укрывшись простынёй, а Тина всё ещё стояла перед зеркалом.

Войдя в купе, она сразу заперлась на задвижку. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь смог оторвать от неё Владимира. Потом она сняла блузку и повесила её на плечики. Тина знала, что Владимир смотрит на неё, но не была уверена, что в темноте он увидит всё, что нужно.

А, впрочем, разглядит, если захочет!

Поезд летел, стуча колесами, и Тина летела вслед за ним... Она скосила взгляд на Владимира. Он лежал, укрытый простынёй, и не шевелился...

В купе было темно из-за опущенной шторы, но у него было хорошо развито ночное зрение. Благодаря которому он даже как-то сбил трёхмоторного в ночном небе над Барселоной.

А сейчас он видел не язычки пламени на выхлопных трубках двигателей вражеского самолёта, сейчас он видел жемчужно-белые женские груди. Которые слегка покачивались и периодически вспыхивали в отблесках уносящихся в ночь фонарей. И ослепляли.

У него перехватило дыхание.

Между тем, она расстегнула и уронила на пол юбку. И тут Владимир вообще перестал дышать. Потому что она сняла трусики и легла на свою постель совсем голая! И не стала укрываться!

И тогда Владимир начал считать про себя.

'И раз, и два, и три, и четыре, и пять...'.

Поезд безбожно болтало и встряхивало, но Владимира трясло не поэтому! Рядом с ним, всего в полуметре от него, лежала абсолютно голая женщина. Которая хотела его! Именно, сейчас!

'И двадцать один, и двадцать два, и двадцать три...'.

Тина заложила руки за голову, а потом подняла и согнула в колене свою стройную ногу, прислонив её к стенке купе.

'И сорок один, и сорок два, и сорок три...'.

Интересно, а что сейчас делает Снежка, вдруг подумал Владимир. Спит уже, наверное. Лежит себе под одеялом. И вдруг с поразительной ясностью увидел Снежку, лежащую под одеялом совсем без ничего.

Он никогда ещё не видел её без ничего! Нет, конечно, он видел её в купальнике на пляже. Но это было совсем не то! Даже, когда она мокрая выскакивала из воды. А сейчас он вдруг увидел её полностью обнажённой... Всю целиком! Упругие груди, тонкую талию, золотистый треугольник между округлых девичьих бёдер...

Владимира окатило жаркой волной желания.

И тут, вдруг, он увидел её глаза. Серые, огромные и бездонные, словно омут... Он увидел её нежные губы, которые потянулись к нему, приоткрывшись. И прикоснулись к его губам... Нежно-нежно...

Боже мой!

Владимир вдруг ужаснулся. Какой же он дурак!! Ведь, за всё это время! Он ещё ни разу её не поцеловал! До сих пор!

Тина повернулась на своей постели и легла на бок. Повернулась так, что если бы он захотел посмотреть, то увидел бы всё, что захотел.

Она громко вздохнула. Достаточно громко, чтобы её услышали!

Но он её не услышал.

Вагонные колёса настойчиво отстукивали свой ритм. Но она вздохнула достаточно громко, чтобы этот вздох мог быть услышан даже сквозь стук колёс!

Тина приподнялась на локте и посмотрела на Владимира. Спит он, что ли?

Какая же она дура! Ну, зачем она заказывала эту водку в ресторане?! Вот, он и напился! И дрыхнет теперь! Вместо того чтобы ласкать её! Роскошную и совершенно голую женщину! Тина со стоном откинулась на подушку! Ей хотелось кого-нибудь убить! Может быть, его! А, может быть, себя... Дуру.

Ладно, подумала она, до Киева ещё ехать и ехать! Завтра наверстаем... Тина вздохнула, поворочалась немного и уснула.

Владимир неслышно перевёл дыхание.

После того, как он повидал Снежку, ему уже не требовалось считать до ста, чтобы удержаться и не прыгнуть на эту, лежащую совсем рядом, обнажённую красавицу. Так откровенно зовущую к себе. Он закрыл глаза, отвернулся к стенке и вскоре тоже заснул...

Снежка лежала на своей кровати в тихом сумраке пустой квартиры, смотрела в белый потолок и думала о Владимире.

Как остро ощущала она теперь его отсутствие!

Да, он не сидел дома. Он каждое утро уходил на службу. Но она точно знала, что он недалеко. Что вечером он вернётся и войдёт в её двери. Что вечером она, наконец, снова увидит эти карие, эти любимые, эти такие чужие глаза... А она всё время грубила ему! Она язвила и к месту, и не к месту! Она постоянно мучила его! А он терпел.

А, может, он, действительно, любит её? А, может, он...

Снежка вздохнула и закрыла глаза. И вдруг с поразительной ясностью увидела его. И покраснела.

Потому что на нём совсем не было одежды.

Она никогда не видела его без одежды. Нет, конечно, на пляже он ходил в спортивных трусах. И она иногда исподтишка любовалась его широкой, заросшей рыжим волосом грудью. Любовалась его атлетическими плечами...

Она не раз примечала Владимира на спортплощадке, легко подбрасывающего двухпудовые гири под залихватские свистки и поощряющие выкрики товарищей. Однажды, когда никто не видел, она даже попыталась поднять одну из них. Но у неё ничего не получилось. Эта гиря словно приросла к земле! И как ему удавалось так легко подкидывать, жонглировать и ловить эту тяжесть!

Снежка ещё никогда не видела обнажённого мужчину. Если не считать мраморных статуй в музее, конечно. Или картинок в учебнике по анатомии человека.

Но это было совсем не то! Сейчас перед ней во всем своём великолепии предстал её любимый, её единственный! Самый родной!

Снежка потянулась к Владимиру губами и вдруг с ужасом поняла, что никогда до этого... Что ни разу в жизни!.. Что она до сих пор ещё ни разу с ним не целовалась!

Вообще-то говоря, она ни с кем ещё ни разу в жизни не целовалась! Но это её нисколько не оправдывало! И совершенно не утешало.

Снежка положила руки себе на грудь и представила, что это он касается её. И так сладко ей стало, что она вздохнула со всхлипом и две крохотных слезинки выскользнули из уголков её крепко сомкнутых глаз.

И тогда Снежка уткнулась лицом в подушку и закричала во весь голос!

Я люблю тебя!..

Владимир открыл глаза. В купе было темно. Поезд стоял. За окном по громкой связи перекликались голоса дежурной по станции и машиниста маневрового паровоза. Прошёл осмотрщик, постукивая своим молотком по вагонным буксам. На перроне о чём-то бубнили проводники.

Какой чудесный сон ему сейчас приснился! Снежка! Любимая!.. Она его поцеловала и сказала, что любит! Боже мой!.. Неужели когда-нибудь этот сон сбудется?!

Нет. Вряд ли... Он даже и мечтать об этом не мог.

Владимир повернул голову. Тина спала, чуть слышно похрапывая, откинув простыню и разметавшись по постели. Её прекрасные груди тихо приподымались при каждом вдохе.

Он закрыл глаза и снова начал считать.

'И раз, и два, и три, и четыре, и пять...'.

Станция давно уже осталась позади. Вагон поскрипывал, мотаясь из стороны в сторону. Колёса бились и звенели на стыках.

'И триста тридцать два, и триста тридцать три...'.

Владимир вдруг вспомнил Исабель. Она его любила... Но он не смог её защитить. И она погибла.

Он сделает всё возможное и невозможное, но сумеет защитить Снежку!

Хотя она его и не любит.

Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть, стучали колёса...

— Влади-мир... — услышал он вдруг мелодичный голос. — Алё-о... Просы-пайся...

Тяжёлая волна лавандовых волос упала на его лицо. Её губы были так близко! Но к сожалению, он не мог до них дотянуться.

Или к счастью. Потому что это была не Снежка.

— Владимир, ты будешь вставать или как? — спросила Тина.

— Или как, — пробормотал он.

Она выпрямилась и посмотрелась в зеркало. А потом подняла руки и поправила волосы. На ней был китайский шёлковый халат, ниспадающий до самого пола. С разрезами вдоль бёдер. Почти от самой талии.

Только халат. И больше ничего!

Потому что Тина хотела отомстить Владимиру за эту безтолковую одинокую ночь. И она ему отомстит!

— Я сейчас, — сказал Владимир, смущённо натягивая бриджи, взял зубную щётку, полотенце и пошёл в туалет.

К его возвращению она подготовилась как надо!

Когда Владимир вернулся в купе, её губки были уже подкрашены ярко-алым, глазки подведены тёмно-синим, шея, плечи и грудь опрысканы сладким цветочным запахом.

— Может, в картишки перекинемся? — спросила Тина, небрежно тасуя колоду.

— Почему нет? — сказал Владимир.

У него было отличное настроение. Потому что до сих пор перед глазами стоял Снежкин образ. Как она ему сегодня приснилась...

— Алё-о...

— Да, — сказал Владимир, очнувшись от грёз.

Тина перебросила ногу на ногу. И её расшитый драконами халат соскользнул с коленей, обнажая стройные гладкие бёдра.

— Сыграем? — спросила она.

— А то, — сказал он.

— На раздевание? — невинно поинтересовалась Тина.

Он моргнул, слегка опешив, но быстро нашёлся:

— А смысл?

— Ну, я не знаю... — протянула Тина и посмотрела ему прямо в глаза.

— Тогда на интерес, — сказал Владимир.

Господи, подумала Тина!.. Как с ним, всё-таки, трудно!

Владимиру жестоко не везло в игре. Он так и не выиграл ни одной партии.

— Значит, повезёт в любви! — довольно засмеялась Тина после его очередного проигрыша. — Тасуй, давай!

Владимир взял карты и начал их перемешивать.

Тина повернулась, чтобы поправить подушку за спиной, и её шёлковый халат нечаянно распахнулся. Практически полностью.

Владимир смущённо опустил глаза. И сразу осел на своем сиденье. Вагон покачивало на ходу и ноги Тины были слегка раздвинуты. Так, чтобы он мог увидеть всё...

— Да... — приподняла брови она.

— Н-н-нет, н-ничего, — сказал он.

Господи, подумала она!.. Самой на него накинуться, что ли?

— Нет, — повторил Владимир.

Это безнадёжно, подумала Тина. Она вздохнула, сдвинула колени и запахнула халат. Заметив, наконец, лёгкий безпорядок в своём одеянии...

Вот так поездочка на совещание, подумал Владимир! А, ведь, им предстояла ещё одна ночь наедине! Сможет ли он удержаться от Тины на безопасной дистанции?

А сможет ли на безопасной дистанции от него удержаться Тина?!

Вечером они опять ходили в вагон-ресторан. И, хотя, на этот раз обошлось без брудершафта, окружающие видели в них мужа и жену. Точнее, молодожёнов, потому что женщина слишком откровенно поедала своего спутника глазами. Жёны, прожившие в браке несколько лет, так смотреть на супруга уже не способны.

Когда они вернулись в купе и Владимир опустил штору, всё было почти так же, как и предыдущей ночью.

Почти, да не совсем... Потому что на этот раз Тина включила ночник.

Она стояла перед зеркалом и расчёсывала свои густые волосы. Расчёска медленно скользила вдоль тёмно-каштановой волны, подсвеченной тусклым электрическим светом.

Владимир лежал на своей постели, зажмурившись. Он смотрел на Тину сквозь прищуренные ресницы, и сердце его колотилось всё сильнее.

На этот раз Тина не стала заказывать водку. И шампанского они выпили всего одну бутылку.

Нет, сегодня ему не отвертеться, подумала она!

Тина положила на столик расчёску, повернулась к Владимиру и, не выключая ночника, сняла блузку. Затем сбросила юбку. И прочее. Подняла руки и стала поправлять волосы...

Снежка, мысленно звал любимую Владимир! Снежка, беззвучно шептал он! Снежка!..

Ну, что же ты, смотрела Тина на лежащего перед ней мужчину! Ведь, ты же чувствуешь, как я тебя хочу! Ну! Иди ко мне, мысленно звала она!

Но он не слышал.

— Влади-мир... — тихонько пропела она. — Алё-о... Ты опять спишь?

Он не шевелился. Тина чертыхнулась про себя, выключила ночник и легла.

Разогнавшийся поезд шатало из стороны в сторону...

Тысяча шестьсот одиннадцать, считал про себя Владимир, тысяча шестьсот двенадцать... И, наконец, задремал.

Среди ночи его разбудил женский крик. Он подскочил на своей постели.

— Сволочь! Сволочь! — кричала во сне Тина. — Сволочь!

Владимир протянул руку и стал гладить её по обнаженному плечу:

— Тс-с-с... Тише. Всё хорошо... Успокойся, Тина. Успокойся...

Она жалобно всхлипнула во сне. Владимир убрал руку и вздохнул. Кошмарный сон приснился, наверное. Он лёг, прислушиваясь к её сбивчивому дыханию, и незаметно заснул.

А когда проснулся, Тина сидела на своей заправленной постели, уже одетая и причёсанная.

— Вставай, — сказала она. — Подъезжаем уже.

За окнами мелькали Киевские пригороды.

Владимир посмотрел на Тину, но спрашивать о том, что ей снилось, не стал. Догадаться было не трудно. Наверное, пожилой и противный муж... Ха-ха.

Поезд плавно подъехал к вокзалу, дёрнулся и остановился.

— Ты не поможешь мне? — спросила Тина.

— Конечно, — сказал Владимир.

У него из вещей был только небольшой тревожный чемоданчик. Он сунул его под мышку, подхватил её баулы и пошёл на выход.

Владимира должны были встретить. Он сразу увидел младшего командира с синими петлицами и помахал ему рукой.

А, вот, её не встречал никто. Родители были уже совсем старенькие, а муж, замотавшись, никого из знакомых в штабе Киевского округа о приезде жены не предупредил. Как обычно. Она вздохнула... Ей стало грустно. Почти до слёз.

— Тина, давай я тебя подвезу, — сказал Владимир, протягивая ей руку, чтобы помочь спуститься на перрон.

— Мерси, — лучезарно улыбнулась она и пожала его ладонь.

Владимир довёз её до дома и отнёс вещи до самых дверей.

— До свидания, Тина, — тихо сказал он.

— До встречи, — игриво промурлыкала она, окинув его нежным взглядом из-под густых полуопущенных ресниц...

Глава шестая

Только человек может ощутить течение времени...

Цветы, собаки и кошки не знают, что это такое. Им повезло.

Камни, будь они живые, наверное, многое могли бы поведать о том, что видели, пока превращались в песок под ласками дождей и ветров. Камни — само олицетворение времени. Но им тоже не дано его ощутить...

Как странно, думала Снежка, сидя у окна очередным одиноким утром. Иногда время несётся вскачь, и секунды обгоняют друг друга, пихаясь и подталкивая в спину. Дни и ночи пролетают незаметно, как вдох и выдох, и мгновенно слипаются в недели и месяцы. А иногда они тянутся безконечно, и от заката до заката проходят целые годы...

Особенно, если сидишь дома, в четырёх стенах, не смея высунуть нос на улицу! Как в детстве, когда папа, наказывая за очередную шалость, не пускал её гулять!

Первые дни, после того как Владимир уехал, Снежка обманывала время, занимаясь домашними делами. Но в городской квартире, даже холостяцкой, не так уж и много дел, чтобы заполнить ими безконечность. И даже если растягивать удовольствие и делать всё, не торопясь, рано или поздно всё бельё будет перестирано и переглажено, посуда перемыта и вычищена, а от пыли по углам и под мебелью не останется даже воспоминания.

Отгладив и развесив Володькино бельё, рубашки, бриджи и гимнастёрки, Снежка занялась собственными обновками. Она перемерила по новой все платья, юбки, блузки, кофточки и туфельки, которые ей подарил Владимир, прикидывая, когда, что и с чем можно надеть.

И осталась очень довольна его вкусом. Она даже не знала, что он так тонко чувствует гармонию!

Наверное, она много чего о нём не знает, подумала Снежка. И вздохнула. Вот, уж чего она точно не знает, так это как он целуется! Она прикусила нижнюю губу. Это надо срочно исправить! И она обязательно это исправит! Как только он вернётся из командировки!

Возню с тряпками удалось растянуть почти на два дня. А потом опять пришлось ломать голову, чем заняться.

От скуки Снежка перемыла окна. Потом, наткнувшись в кладовке на ведро с извёсткой и кисть, она три дня развлекалась побелкой. И уже подумывала о том, что неплохо бы покрасить полы.

Но за половой краской надо было идти в хозяйственный магазин.

Пришлось наступить на горло песне. Потому что нарушить данное Владимиру обещание не выходить из дому эти полторы недели, Снежка не могла. Как говорил папа в таких случаях, дал слово — держись. К этому он приучил её с малолетства. Снежка считала эту привычку не самой худшей и менять пока не собиралась.

Иногда её подмывало подключить телефон, позвонить Маринке и похвастаться, что она вышла замуж. И не за какого-нибудь пятикурсника или, ах, целого аспиранта, а за самого настоящего Героя Советского Союза! И пусть поскрипит зубами! И сдохнет от зависти!

Но, во-первых, этой предательнице Снежка никогда больше и руки не подаст, а во-вторых, звонить опять же нельзя, потому что она обещала Володьке не подходить к телефону.

Никаких разумных объяснений таким предосторожностям она найти не могла. Ну и что, что её отец был арестован как враг народа! Снежка была совершенно уверена, что он ни в чём не виноват и скоро те, кому положено, во всём разберутся и его отпустят. И никак не могла взять в толк, почему должна сидеть тише воды, ниже травы.

Ничего-ничего, подумала она, вот приедешь обратно, всё расскажешь, как миленький!

Свои специфические женские возможности Снежка знала преотлично! И с мужчинами управляться умела! Даром что ли выросла на аэродроме! Крутить-вертеть пилотами и штурманами, техниками и мотористами давно уже было для неё самым, что ни на есть, обыденным делом!

Вот бы сейчас на аэродром, вздохнула Снежка...

Подставить лицо солнечному ветру, запрокинуть голову в небо и смотреть, как там, в прозрачной синеве, кувыркаются маленькие самолётики, рычат авиационные двигатели и распускаются белые купола парашютов...

Когда Володька вернётся, она поставит вопрос ребром! И заставит взять её с собой на полёты!

И, вообще, почему бы ей не завербоваться в армию вольнонаёмной? Например, медсестрой в санчасть у него в бригаде? У неё всё-таки два курса мединститута! Или в штаб, машинисткой? Она, ведь, не плохо печатает! Между прочим, не одним пальцем, как папа, а всеми десятью! И даже, не глядя на клавиатуру!

В папином кабинете, поблёскивая воронёным железом, стоял самый настоящий 'Ундервуд', и Снежка, развлекаясь, извела на нем немало бумаги. К тому времени, когда ей это наскучило, она уже весьма сносно выучилась стучать по клавишам.

Нет, подумала Снежка, Володька не разрешит! Он украл её, как разбойник с большой дороги, спрятал в своем логове и теперь, ясное дело, этакую драгоценную добычу из рук не выпустит, как и положено разбойнику!

Снежка опять вздохнула. Прошло уже десять дней с момента его отъезда и она ужасно по нему соскучилась! По его терпкому, мужскому запаху. По его низкому, чуть хрипловатому голосу. По его взглядам...

И, правда, он так странно смотрит на неё иногда! Как будто видит впервые. И что-то такое светится у него в глазах, непонятное и волнующее... Снежка представила, что, вот сейчас, он стоит рядом и смотрит на неё именно так... И даже ахнула от того, как сладко вдруг защемило у неё в груди!

Когда же ты ко мне вернёшься, разбойник мой любимый?!..

Снежка встала и подошла к полке с книгами. Может, почитать что-нибудь?

Увы, выбор был невелик. На полке стояло от силы десятка два книжек.

Вот, у них дома, на проспекте 25-го Октября... Ну, словом, когда они ещё жили с папой на проспекте 25-го Октября. У них в зале стояло несколько книжных шкафов, доверху забитых книгами. Чего там только не было! Роскошные, тиснёные золотом дореволюционные издания с чудесными картинками, укрытыми папиросной бумагой! Подшивки журналов 'Нева' и 'Домострой'... И, конечно же, новые журналы и всё-всё, что вышло в Госиздате и Детгизе за последние годы!

Снежка иной раз целый час стояла и гладила корешки ладонью, не зная, что выбрать почитать. Обычно дело заканчивалось тем, что она вытаскивала свою любимую, зачитанную до дыр, книжку про капитана Блада и, забравшись с ногами в папино кресло, погружалась в грёзы о пиратах, приключениях и романтической любви.

Ну, и что мы тут имеем? Она прошлась взглядом по полке.

Перво-наперво, само собой, уставы! Строевой. Дисциплинарный. Внутренней и гарнизонной службы. А как же без них! Обычная история! Через день — на ремень!.. Наставление по стрелковому делу. Оч-чень увлекательно!.. Та-а-ак! Что тут у нас ещё? Русско-испанский словарь, справочник по высшей математике, учебник по метеорологии для ВУЗов, школьный учебник по астрономии... Алгебра... Тригонометрия... Бр-р-р! Даже вспоминать не хочется! Смотрим дальше... Устав ВКП(б). Понятно. Сборник трудов В.И.Ленина. Избранные речи товарища Сталина. Ворошилов... Ага! Она потянула одну из книжек. 'Господство в воздухе' Джулио Дуэ. У папы тоже такая была. Сначала Снежка думала, что это фантастический роман наподобие Уэлссовской 'Войны в воздухе', но быстро разобралась. Она сунула Дуэ назад. Та-ак... Опять скучные академические рассуждения про войну... 'Техника и тактика воздушного флота', 'Воздушные силы в бою и операции', 'Воздушный бой', 'Войсковая авиация'. Уф-ф-ф...

Взрослые мужчины любят играть в войну как дети! Только маленькие мальчики возятся в песочнице, а большие дяди превращают в поле сражения целые страны и континенты! И стреляют друг в друга уже не из рогаток, а из самых настоящих пушек и пулемётов!

А это что?.. Люба Берлин. 'Записки парашютистки'. Интересно... Снежка вспомнила эту малюсенькую-премалюсенькую тёмноглазую евреечку с пухленькими губками. Она не раз видела её на авиационных праздниках в Тушино, во время которых Люба выполняла показательные прыжки с парашютом.

Снежка перелистала книжку и поставила на место. Ну, и ничего особенного! Подумаешь! Если бы она захотела, то тоже стала бы парашютисткой!

А потом Снежке вдруг стало стыдно за то, что она приревновала Володьку к Любе. Она ведь прекрасно знала, что Люба была замужем. И то, что в прошлом году она погибла, выполняя затяжной прыжок, Снежка тоже знала. И помотала головой. Она, что, ко всем на свете его теперь ревновать будет? Этак и свихнуться недолго!

А вот и художественная литература... Горький. Серафимович. Фурманов. Алексей Толстой... И всё.

А когда ему было книжки-то собирать, вдруг обидевшись за Владимира сама на себя, сама на себя рассердилась Снежка! Сутками на службе — то война, то манёвры!

Ага! Наконец-то! В самом конце книжной полки притулилось несколько поэтических сборников.

Снежка слишком хорошо знала Владимира, что бы сомневаться, что найдётся почитать что-нибудь из стихов! Он, само собой, скрывал, что не равнодушен к поэзии, но она догадывалась. Слишком уж хорошо он в ней разбирался, а кое-что иногда даже читал на память... Если удавалось его раскрутить, конечно. И, кстати, неплохо читал!

Та-а-ак... Пушкин. Лермонтов. Блок... Ага, вот! Есенин!

Снежка вытащила томик Есенина и, запрыгнув с ним на тахту, открыла посередине. Внезапно ей на колени из книги выпал листок.

Снежка удивлённо взяла его и прочла:

Грустно-светлых северных мелодий

Ветер насвистел седому Григу.

Пели волны, обнимали берег.

Белокрылые метались чайки...

У скалы покинутого фьорда

Льдисто-серые глаза полны печали,

Золотом волос играет ветер,

Руки милые когда-то их ласкали...

Ну, а там, в дали студёно-синей,

Чёрный драккар мчится за удачей,

Безнадежно в небо смотрит викинг,

Шепчет имя белокурой Сольвейг...

Что это, подумала Снежка? В смысле, понятно, что это стихи! Но чьи они? Снежка таких ещё не читала, хотя увлекалась поэзией, а некоторые стихотворения даже переписывала в отдельную тетрадку.

Стихи неизвестного автора ей очень понравились. Хотя и были не рифмованными, а белыми. Впрочем, из-за отсутствия рифмы они звучали ещё романтичней!

А вдруг их сочинил Володька, подумала Снежка. А что? С него станется! Он всё может! И на гитаре умеет играть, и поёт неплохо! И, вообще, он у неё не такой как все! Наверное, он и стихи умеет сочинять! Она размечталась... А что, если он это стихотворение сочинил про неё?

Снежка вскочила и подбежала к зеркалу в своей комнате. Она, конечно, не Сольвейг. Но природная блондинка, между прочим! И глаза у неё — серые! С маленькими ледяными искорками по всей радужке... Жаль, что она не знает, какой у Володьки почерк, и ни одного его письма у неё нет, как на грех! А то сравнила бы и не мучилась от неизвестности!

С другой стороны, почерк был явно мужской.

А кто ещё, скажите, оставит свои стихи в Володькиной книжке, кроме него самого?!

Никаких сомнений, это писал он! Вот, только сам ли он сочинил эти чудесные стихи? Или переписал откуда-нибудь?

Это был вопрос наипервейшей важности!

Потому что, если это были его стихи, то Володька, однозначно, написал их в её честь!

Снежка повертелась перед зеркалом...

А что? Очень даже симпатичная девушка! И почему это в её честь нельзя сложить стихов, скажите на милость?!

Ну и что, что стихи про Сольвейг! Это просто поэтический образ! А на самом деле, это стихи про неё!

Снежка снова перечитала волшебные строчки, прижала листок к груди и закружилась по комнате. Он это написал про неё, про неё! Иного и быть не могло!

— Льдисто-серые глаза полны печали... — продекламировала она вслух.

И вдруг замерла. У этой наглой продавщицы, которая липла к Володьке, тоже были серые глаза. А что если это стихи о ней?!

Нет, сказала себе Снежка! Какая же ты дура, ведь, он же сказал, что та продавщица была рыжая, а тут чёрным по белому написано — золотом волос! Нет, это про блондинку! А, значит, про неё, про Снежку!

Ах!..

Она зажмурилась и снова закружилась по комнате. Позабытый томик Есенина валялся на тахте...

Полевая командно-штабная игра, в которой принимали участие командиры частей и соединений Киевского военного округа, а также начальники и оперативные работники штабов, завершилась успешно. Красные, как и ожидалось, в ходе ожесточённого приграничного сражения остановили рвущегося вглубь страны агрессора, а затем, перейдя в решительное наступление, наголову разгромили синих на их же территории. После совещания командного и начальствующего состава участники командно-штабной игры разъехались по своим частям.

Владимир участия в игре не принимал. Он прибыл в Киев в качестве наблюдателя. И был этому искренне рад! Одно дело вести в бой звено, отряд или эскадрилью, а совсем другое руководить боевыми действиями целой авиабригады! Здесь нужна не личная смелость, а стратегическое мышление, оперативно-тактическая подготовка, навыки планирования и обезпечения боевой работы соединения!

А откуда им взяться, с горечью думал Владимир, видя, как решительно и умело распоряжаются своими силами его более опытные коллеги! Окажись он сейчас на их месте, Бог ведает, каких дров наломал бы! Потому что самому сбивать врага — это одно, а командовать соединением в бою — совсем другое!

Чуть более полугода назад он был простым командиром отряда и носил три кубаря в петлицах! А теперь под началом у Владимира была целая авиабригада!

С хозяйственными делами, руководством полётами и повседневной жизнью, он ещё как-то управлялся. А вот штабная работа была для него, как тёмный лес! Ему бы в академию, ему бы подучиться!

У Владимира был опытный зам и крепкий начштаба. Но комбриг обязан сам, не хуже своих помощников, ориентироваться во всех премудростях управления боевыми действиями вверенной ему бригады! И он дал себе слово, расшибиться в лепёшку, но добиться зачисления в Военную Воздушную академию этой же осенью!

На обратном пути Владимир вышел в Москве, чтобы зайти в Управление ВВС РККА и решить вопрос о переводе на Дальний Восток.

Он должен был поскорее увезти Снежку, как можно дальше от угрожающей ей опасности! Это была самая важная задача в настоящий момент! И ничего другого ему сейчас и в голову не шло!

А что касается академии, то до осени ещё далеко! Если удастся поступить, сначала Владимир поедет в Москву один. Оботрётся, разведает обстановку. И только потом вызовет жену. Может быть, к этому времени что-то прояснится и в судьбе её отца, хотя больших надежд на это он не питал. Одним словом, будем решать проблемы по мере возникновения, решил Владимир.

Однако с ходу попасть к заместителю Начальника ВВС, курирующему кадровые вопросы, он не сумел. Его помощник, моложавый майор, был вежлив, но непреклонен. Товарища комдива нет, будет через несколько дней, запишитесь на приём, товарищ Герой Советского Союза...

А может, его и правда не было.

Записываться на приём Владимир не стал. Это означало просидеть в Москве ещё почти неделю!

Но от намерения перевестись он не отказался. Не получилось в лоб, зайдём сбоку! Он в любом случае собирался навестить своего бывшего комэска. А теперь появилась роскошная возможность попросить боевого друга о помощи!

Потому что Толя Серов после Испании стал оч-чень большим начальником!

Владимира отправили домой в конце сентября, как только он чуть-чуть оклемался после тарана и вышел из госпиталя. А Толян вернулся в Союз лишь в январе. И в одночасье стал почти легендой! Ему вручили три ордена и грамоту Героя! Из старших лейтенантов он шагнул сразу в полковники! В мае был назначен начальником Главной лётной инспекции Красной Армии, а совсем недавно стал членом Совета авиации при Совнаркоме.

После крепких объятий и богатырских хлопков по спине и по плечам, посыпались обычные расспросы... Какими судьбами? Кем, да где, да как дела? Кого видал, да что о ком слыхал? А здесь зачем?

— Толя, помоги попасть на приём к Никитину! Хочу перевестись в ОКДВА! А помощник говорит, что его нет, — сказал Владимир.

Анатолий поднял трубку внутреннего телефона и несколько раз крутнул диск:

— Серов... Алексея Васильевича!.. Так. А когда будет?.. Понял! Спасибо, — он посмотрел на Владимира. — В командировке. Но завтра уже будет на месте. Сам на приём пробьёшься или проводить?.. Помощничек у него прямо цербер! Мне б такого! — ухмыльнулся он.

— Или проводить, — сказал Владимир. — Времени в обрез! Я тут мотаюсь по совещаниям уже почти две недели, а бригада без командира! Сам понимаешь!

— Слушай, Владимир, а почему на Дальний Восток? — вдруг спросил Анатолий. — Давай лучше ко мне в инспекцию! Дел невпроворот, а людей не хватает!

— Ты же меня знаешь, Толян! — Владимир развёл руками. — Какой из меня столоначальник! Мне, ведь, в кабинете и полдня не высидеть! Я же без неба не могу!

— Обижаете, товарищ майор! — покачал головой Анатолий. — С чего ты взял, что мы тут штаны просиживаем! Все мои инспектора без продыху мотаются с проверками по частям! С утра до вечера из самолётов не вылазят! И, вообще, у меня тут грандиозная мысль родилась недавно! — у него загорелись глаза. — Пилотажная пятёрка из боевых летчиков! Не просто групповой и одиночный пилотаж на грани возможного, а реальный воздушный бой! Стреляем холостыми, само собой! Но всё остальное, как в жизни! До Дня Воздушного Флота осталось всего ничего! Мы уже и тренировки начали!.. Мы — это я, Мишка Якушин, Борька Смирнов и Женька Антонов! Пятого пока нет... Кандидатуры имеются, конечно. Но мне нужен свой, проверенный! А ты, как раз, такой и есть! Давай к нам пятым!

Владимир почесал в затылке.

А, ведь, как заманчиво! Как заманчиво-то, а!.. Вместе, как в былые времена, полетать, пострелять! Опять же, зная Анатолия, Владимир был совершенно уверен, что пилотаж действительно будет на грани!

Э-эх, если бы не Снежка!..

В Москве Герой Советского Союза Иволгин неминуемо окажется на виду. И его жена, ясное дело, тоже! И неудобных вопросов им не избежать.

Анатолий заметил его колебания. Но давить не стал. Ничего, ещё не вечер! Сам дозреет! И ребята помогут!

— Так, — сказал он. — Ты подумай! Само собой, с кондачка такие дела не решаются! — Анатолий прищурился. — А пока вы будете думать, товарищ майор, я, как старший по званию, вас к себе прикомандировываю! — сказал он официально и вдруг широко улыбнулся. — Тебе всё равно сидеть в гостинице ещё, как минимум, сутки! Ты где остановился? В 'Москве' или ЦДКА?

— В 'Москве', — сказал Владимир.

— Отлично! Мы с Валей тоже там обосновались, пока квартиру ждём! Значит так! — он посмотрел на часы. — Сейчас мы с тобой завалимся куда-нибудь перекусить, а потом махнём в ТРАМ-тарарам, то бишь, в Театр рабочей молодежи! Сегодня там ставят 'Бедность — не порок' Островского. Между прочим, моя Валя — в главной роли! — гордо сказал Анатолий. — А после спектакля подхватываем Валентину и сразу ко мне! — он положил руку на телефон. — Ребятам я сейчас команду дам, чтобы к столу чего-нибудь сообразили! Посидим, потолкуем, а потом танцы устроим! Борька и Мишка придут с жёнами, а для тебя и Женьки Валя кого-нибудь с собой притащит! Для компании!.. А может, ещё кто-нибудь потом подтянется на огонёк! Я в Доме писателей с такими хорошими ребятами познакомился! — Анатолий поднял трубку и набрал номер. — Борис! Я — в театр! А ты хватай Мишку и Женьку и дуй в магазин!.. Да! Сегодня у меня!.. Кстати! Будет сюрприз!.. Э, нет, так не пойдёт! Если я скажу, тогда сюрприза не получится!.. Ничего-ничего, помучаетесь маленько!.. Ну, всё! До вечера!

Владимир подождал прямо в кабинете, пока Анатолий закончит самые неотложные дела. После чего, усевшись в 'королеву', роскошный Серовский лимузин — подарок испанских товарищей, они поехали в ресторан, поужинали, как следует, а затем махнули в театр.

Спектакль произвел на обоих огромное впечатление.

Хотя Анатолий смотрел эту постановку уже несколько раз, он снова был до глубины души взволнован развёртывающейся драмой. Так, словно всё это происходило не с Любовью Гордеевной, а с самой Валентиной!

Владимир видел пьесу впервые и, не скрывая эмоций, вовсю переживал за главную героиню, сразу же влюбившись в этот цельный и сильный характер.

Как гордо ответила она разбитной, весёлой вдове в первом действии: 'Девушка девушке рознь!'. Как сверкнули её глаза! У Владимира даже что-то к горлу подступило! Ведь, точно также могла бы сказать и обязательно сказала бы Снежка!

А сцена объяснения в любви! Как искренне и просто Любовь Гордеевна призналась в своих чувствах! Она сказала Мите, который прочёл ей своё стихотворение: 'Я тебе сама напишу... Только стихами я не умею'. А потом написала на листке: 'И я тебя люблю!'. И отдала ему.

У Владимира так гулко стучало сердце, что он невольно огляделся, не заметил ли кто! Куда там! Все взгляды были устремлены на сцену. Анатолий стиснул кулаки так, что побелели пальцы, и практически не дышал, не отрывая глаз от жены.

Э-эх, вздохнул Владимир, вот если бы Снежка написала ему такое...

А как проникновенно, глядя в зал, прямо на сидящего в первом ряду Анатолия, Валя, то есть Любовь Гордеевна, сказала, обнимая подругу в одной из сцен:

— Ах, Аннушка, как я его люблю-то, кабы ты знала!

Когда спектакль окончился Владимир вышел из театра и закурил, стоя на крыльце. Написанная ещё в прошлом веке пьеса задела его за живое. Прекрасную молодую девушку против её воли хотели отдать замуж за мерзко хихикающего старого паука только потому, что он был очень богат! А её избранник — беден...

Это ужасно, подумал Владимир, когда юные девушки так беззащитны! И чертыхнулся! А сам-то, что сотворил?! Взял и принудил несчастную Снежку выйти за себя!

Конечно, он не какой-нибудь падкий на молоденьких, слюнявый пятидесятилетний старикан! Но всё равно! Нельзя же без любви, насильно, отдавать беззащитных девушек замуж!

В конце второго действия он уже еле сдерживался! Ему жутко хотелось залезть на сцену и вмешаться! И прекратить этот кошмар! Потому что папаша главной героини, тиран-самодур, пообещал отдать её этому старику и упёрся на своём, как баран!

И она тоже хороша! Нет бы, за счастье свое побороться! Что же сдалась-то так быстро! 'Твоя воля, батюшка!' — передразнил Владимир покорную дочку Любовь Гордеевну. Просто зла на них не хватает! На девушек этих, беззащитных! Ведь, понимает же, что не видать ей счастья со старым да нелюбимым, а туда же, под венец!

А потом что? Ублажать в постели противного дряхлого старикашку, слёзы лить и чахнуть?! Ах, я другому отдана и буду век ему верна?!

Владимир в сердцах раздавил каблуком окурок! Спасибо автору, отвёл беду от глупой, послушной барышни! Спас! Вот только в жизни так не бывает!.. Никто не спасёт! Надо самому за своё счастье сражаться!

Он вздохнул. Всё вы правильно излагаете, Владимир свет-Иванович! Надо за счастье сражаться! Но сказать-то легко... А если она не любит, что делать? С ней самой, что ли сражаться?!

А, может, и с ней, пришла вдруг в голову шальная мысль! Ну и что, что не любит! А, может, это она просто в чувствах своих ещё не разобралась по молодости лет!

Интересно-интересно, подумал Владимир, оживляясь! А, может, надо просто быть понастойчивей да потерпеливей? А, может, надо что-нибудь придумать эдакое, поромантичней, и вскружить девчонке голову? А, может...

Та-а-ак, решил Владимир, в этом что-то есть! И надо это как следует обдумать!

Анатолий долго ходил по опустевшему вестибюлю, поджидая Валентину. Наконец, она вышла. На ней был голубенький костюмчик, который нравился ему больше всех остальных её нарядов. Потому что именно в нём она была, когда они познакомились. Два месяца назад. С тех пор он не расставался с ней ни на один день! И каждый из них длился целую вечность! Но пролетал как мгновение...

— Познакомься, Валя, это мой боевой друг Владимир Иволгин! Герой Советского Союза! — сказал Анатолий, глядя на жену влюблёнными глазами.

— Валя Серова, — протянула она руку.

— Володя, — аккуратно пожал тонкую ладонь Владимир.

На сцене Валентина выглядела значительно взрослее. А вблизи оказалась совсем ещё юной девушкой.

Они с Анатолием очень хорошо смотрелись рядом! Они были словно созданы друг для друга! Плотный и коренастый, русоволосый молодой полковник в тёмно-синем френче, весь в орденах, и крепкая, с прекрасной фигурой и пышной грудью, белокурая красавица в голубом костюме...

Он с такой любовью смотрел на неё, а она на него, что у Владимира перехватило горло от тоски! Ну, почему у него-то всё так неудачно в жизни сложилось! Владимир отвернулся, чтобы не выдать своих чувств.

Но он зря безпокоился. Находясь рядом, эти двое видели только друг друга. Отрываясь друг от друга лишь иногда. И лишь на миг. Когда назойливым окружающим удавалось привлечь к себе их внимание...

Вечеринка у Серовых удалась на все сто!

Сначала были только свои. Смирновы, Якушины, Женька Антонов, Владимир и две Валиных подружки, Женя и Маша. Молоденькие и очень симпатичные девушки.

Дамы хлопотали вокруг стола, а старые боевые друзья окунулись в расспросы и воспоминания. И в гостиничном номере словно повеяло порохом и зноем бездонно-голубого испанского неба. И пахнуло ароматом апельсиновых рощ с рыжих, выжженных безпощадным солнцем, склонов Сьерра-Гвадаррамы.

Наконец, все сели за стол.

— Выпьем, ребятушки, за наших испанских товарищей, — сказал Анатолий, встав с бокалом в руке. — Они бьются за будущее всех народов. Выпьем за них, за их доблесть, мужество, за нашу вечную дружбу с ними!

— За Долорес!

— За Барселону!

— Она ещё не сдаётся!

— И не сдастся!

Владимир выпил и налил себе ещё. А потом поухаживал за своей соседкой слева, замечательной девушкой по имени Маша, невысокой стройной шатенкой с улыбчивыми зелёными глазами.

За Женей Давыдовой, сидевшей справа от Владимира, присматривал Женька Антонов. Он как-то сразу и безоговорочно взял над ней шефство, и все вокруг только ухмылялись, глядя на внезапно обозначившуюся парочку.

Да, за этим столом собрались настоящие боевые друзья, вдруг подумал Владимир и улыбнулся. Давно ему уже не было так хорошо! Звенели бокалы и столовые приборы. Отовсюду раздавался смех и громкий разговор. Валя поставила пластинку на патефон и полились весёлые и лёгкие мелодии.

— Лётчики-инспекторы должны не просто проверять лётную и боевую подготовку строевых пилотов, они должны их переучивать и толкать вперёд! Эту задачу поставил перед нами товарищ Сталин! — хлопнул ладонью по столу Анатолий. — Конечно, есть лётчики, которые лучше нас летают, — сказал он. — Прекрасных пилотажников достаточно! И среди испытателей, и в строевых частях! Но у нас преимущество, — Анатолий покосился на тарелку и подцепил вилкой пельмень, свое любимое лакомство. — Опыт непосредственного столкновения с противником! Технику пилотирования мы проверили огнём! Теперь надо разобраться не только в практике, но и в теории этого дела. По-новому решать вопросы организации полётов!

— Минхерц, — перебил его Михаил. — Ты только посмотри, какие красавицы у нас здесь томятся!.. А кавалеры им про организацию полётов и боевую подготовку толкуют! Может, лучше потанцуем!

— Не мешай, Мишка, — отмахнулся от него Борис. — Толя дело говорит!

— Ну, вы как хотите, а я пошел танцевать, — Михаил подмигнул жене. — Милая, ты не возражаешь, если я приглашу на танец хозяйку дома?

— Ой, да, пожалуйста, — усмехнулась та, отлично разгадав маленькую хитрость своего благоверного.

Потому что не успел он ещё подойти к Вале и открыть рот, как Анатолий сорвался с места, да так резво, что чуть-чуть не опрокинул стул! Зато подбежал к ней первым! Свидетели этой забавной интермедии так и покатились со смеху!

Звучала 'Рио-Рита'. Владимир вопросительно посмотрел на Машу. Она улыбнулась и кивнула. Они встали и пошли танцевать вслед за остальными.

— Вы здесь проездом, Владимир? — слегка прижимаясь к нему, спросила Маша.

— Да, я служу под Ленинградом, — ответил он.

— И часто бываете в Москве?

— Да не то чтобы, — сказал Владимир. — Мог бы и почаще, конечно!

И прикусил язык, наткнувшись на пристальный Машин взгляд. Потому что его безхитростный ответ на этот простой, заданный скорее из вежливости, чем из любопытства вопрос, прозвучал как-то по-особенному.

Надо быть поаккуратней со словами, подумал он.

Улучив момент между танцами, Владимир вышел на балкон. Он хотел закурить и вдруг застыл зачарованно, с папиросой в руках...

Ночь была великолепна!

Струясь огнями ярко освещённых улиц и площадей, над Москвой поднималось золотистое марево. Оно погасило и Млечный путь, и все созвездия.

И только круглый белый фонарь Луны, да рубиновые кремлёвские звёзды светились в чёрном небе совсем рядом. По Манежной площади, шелестя шинами по мокрому после короткого вечернего дождя асфальту, изредка проносились автомобили...

А где-то там, далеко-далеко, в своей кровати спит Снежка. Что ей снится?

— Вот вы где, Володя, — тихо сказала Маша, встала рядом и внимательно посмотрела на него. — А я вас потеряла.

— Как красиво... — задумчиво сказал он.

— Да, очень, — Маша повернулась к нему и откинулась, опираясь спиной на перила.

— В этой суете, — медленно сказал Владимир. — Мы так редко смотрим по сторонам. Всё куда-то торопимся, куда-то опаздываем... И, всё равно, никогда и никуда не успеваем... — он вздохнул. — И, что печальнее всего, не успеваем увидеть эту красоту, потому что вспоминаем о ней только тогда, когда настаёт время уходить...

— Наверное, вам очень грустно сейчас, Володя, — вздохнула Маша. — Только вы не переживайте, всё будет хорошо! И она обязательно ответит на ваши чувства...

Он посмотрел на неё удивлённо. В огромных Машиных глазах затаились слёзы.

Она печально улыбнулась. А потом взяла его за руку и с наигранной бодростью сказала:

— Пойдёмте, лучше танцевать!

Владимир кивнул, немного озадаченный её словами, и, увлекаемый Машей, вернулся в шум и гам дружеского веселья.

— Володька, иди сюда! — помахал ему рукой Анатолий. — Ну, как, не надумал ещё в нашу компанию? — спросил он, наливая Владимиру шампанского в один из пустых бокалов.

— Очень хотел бы, Толя! — ответил тот. — Но, поверь, не могу пока. Может, позднее.

— Ну, что ж, дело хозяйское, — вздохнул Анатолий. — Придётся взять пятым Витьку Рахова. Он, правда, не воевал ещё, но я его отлично знаю как испытателя.

Вечеринка затянулась далеко заполночь. То и дело подтягивались новые люди. В знакомых у Серова действительно ходило пол Москвы. Официант из ресторана на первом этаже гостиницы едва успевал таскать закуску, красное вино и шампанское.

Маша не отходила от Владимира. Она оказалась очень занятной собеседницей, и он от души смеялся над её меткими замечаниями и едкими характеристиками присутствующих.

Музыка играла, не переставая, и они много танцевали. И постепенно его грусть развеялась. И её тоже...

Стояла глубокая ночь, когда Владимир собрался уходить, уговорившись встретиться с Анатолием поутру, чтобы вместе ехать в Управление ВВС. Он попрощался с радушными хозяевами и пожал руку Маше, вышедшей его проводить вместе с Серовыми.

Она смотрела на него с нескрываемой грустью. А потом вдруг порывисто обняла, поцеловала в щёку и убежала в номер.

Валя улыбнулась. Анатолий сделал большие глаза. Но оба промолчали...

На следующий день, с лёгкой Толиной руки, Владимир попал к комдиву Никитину на приём. Если бы не Анатолий, пришлось бы ему сидеть в Москве значительно дольше! И тогда он точно сошёл бы с ума от безпокойства за Снежку!

Владимир обещал ей вернуться через полторы недели, а сам опаздывает уже на трое суток! По приезде он, конечно, всё ей объяснит, но сейчас она, наверно, очень волнуется! Только бы не натворила каких-нибудь глупостей!

— А почему, именно, в ОКДВА, майор? — спросил Никитин.

— Чтобы бить врагов, их надо знать, товарищ комдив! Немцев и итальянцев я знаю по Испании, с белополяками познакомился, когда служил в Белорусском округе, с белофиннами — сейчас, в Ленинградском. А вот с самурайскими повадками пока не знаком. Ребята, кто в Китае повоевал, рассказывали, что драться самураи умеют. Вот и хочется поближе посмотреть на этих 'королей неба'.

— Ну, так и писал бы рапорт с просьбой направить в Китай! Причем здесь Отдельная Краснознаменная армия? — спросил Никитин.

— Я готов поехать в Китай немедленно, товарищ комдив! — вытянулся, руки по швам Владимир. — Но просил бы направить меня туда немного позднее... А пока в ОКДВА.

— А в чём дело? — посмотрел на него озадаченно Никитин.

— Да, ничего такого, товарищ комдив. — Владимир замялся. — Женился я только что! Две недели всего, как расписались! Надо бы хоть чуть-чуть с молодой женой пожить. Чтобы попривыкла маленько. А то уеду воевать женатый, а вернусь опять холостой.

— Резонно, — усмехнулся комдив. — А насчёт женитьбы — одобряю. Дело хорошее! Война, как говорится, войной, а жизнь — своим чередом! Ладно, — он махнул рукой. — Пиши рапорт! В штабе округа можешь сослаться на меня.

— Слушаюсь! Спасибо, товарищ комдив! — с чувством сказал Владимир.

Стояло тёплое июньское утро. В безоблачном голубом небе, не успев ещё толком подняться над крышами, ослепительно сияло солнце. От чисто вымытого асфальта московских улиц веяло свежестью и прохладой.

Владимир вышел из подъезда Управления и остановился, соображая, как лучше поступить.

Ехать в Ленинград поездом, значило потерять ещё целые сутки! Этого Владимир себе позволить никак не мог!

Сердце совсем уже изнылось от тоски! Как там Снежка? Всё ли в порядке? Даже один час задержки повергал его в отчаяние!

Как странно! Ещё месяц тому назад он мог обходиться без неё довольно долго, а сейчас не может и дня!

Значит так! На 'Стрелу' он всегда успеет! А пока надо бы смотаться на Центральный аэродром, авось подвернётся оказия до какой-нибудь площадки под Ленинградом! А перед вылетом он вызовет туда из бригады связной У-2, и, глядишь, к вечеру уже будет дома! И обнимет, наконец, свою ненаглядную!

Владимир забежал в гостиницу за вещами, взял такси и помчался на аэродром...

Глава седьмая

Если бы Владимир вернулся через полторы недели, как и обещал, вполне возможно этого ничего не случилось бы...

Вообще говоря, неделя пополам нацело не делится. В отличие от привычной шестидневки. Сначала Снежка прибавила к семи дням короткую половинку недели — три дня. Но Владимир не появился... Тогда она прибавила длинную — четыре. Но его по-прежнему не было.

Прошёл двенадцатый день с тех пор, как он уехал... И двенадцатая ночь... Пришло и ушло тринадцатое утро, а затем четырнадцатое.

Снежка стояла перед его столом и боролась с искушением подключить полевой телефон. Чтобы позвонить дежурному по штабу бригады и узнать, куда, в конце концов, подевался их комбриг, который должен был уже давным-давно приехать!.. Но она понимала, что это не папина бригада, где все её знали и охотно ответили бы на любые вопросы.

Что же случилось? Почему он задерживается?

Ужасные мысли роились в её золотоволосой голове. А вдруг он уже давно вернулся! Но вернулся не к ней!

Снежка, до сих пор абсолютно уверенная в том, что никого у Владимира нет и не было, вдруг начала в этом сомневаться.

А, может, он её просто-напросто бросил? За то, что она плохо себя вела, огрызалась и грубила!

А что, если у него всё-таки кто-то есть?

Снежка раньше никогда не имела дурной привычки рыться в чужих вещах... Но Владимир ей вовсе не чужой! Она стояла перед его столом, а руки сами тянулись выдвинуть верхний ящик. И посмотреть... Что там.

Но ей было страшно. А вдруг она там найдёт подтверждение его неверности?!

Нет, наверное, всё-таки лучше ничего не знать! И вроде бы всё у них хорошо. И вроде бы всё, как у людей... А с другой стороны, у неё уже больше нет сил!

Снежка вздохнула. Пусть лучше горькая правда, чем эта мучительная неизвестность! И она решительно выдвинула этот самый ящик.

А лучше бы этого не делала...

В ящике было полно всякого хлама. Пара толстых тетрадей. Какие-то деловые бумаги. Чернильница-непроливайка, двухцветные и химические карандаши, ручки, перья и промокашки. Готовальня, складная металлическая линейка, треугольник, транспортир.

И алая ленточка...

Снежка долго смотрела на неё, не решаясь взять в руки. А потом ухватила за кончик и подняла, брезгливо сморщившись, словно это была не ленточка, а сброшенная ядовитой змеёй износившаяся кожа. Ничего особенного, обыкновенная шёлковая ленточка. У неё самой были такие же. Когда-то в прошлой жизни. И ничего это ещё не значит!

Снежка поднесла ленточку к лицу и принюхалась. Она ощутимо пахла жасмином... Женский запах, подумала Снежка.

Само собой, горько усмехнулась она, не Владимир же ей волосы подвязывал! Снежка на секунду представила его с ленточкой вокруг стриженой под полубокс головы. Нет, эта ленточка явно принадлежала женщине... А может, она случайно оказалась в его столе?

Ну, что ты сама себя обманываешь, сказала себе Снежка! Дура! Неужели не понятно, что Владимир хранит этот 'сувенир', потому что он принадлежал когда-то его женщине! Хранит как память о ней! Достает его, смотрит и вспоминает... Как она с ним... Как он с ней...

Нет, беззвучно закричало её сердце!!

Да, сказала она ему спокойно и безучастно. Ленточка выскользнула из её рук и неслышно упала на пол.

В её несчастной голове ворочалась одна единственная мысль. Всё ясно-понятно... Позабыв про выдвинутый ящик и двигаясь словно сомнамбула, Снежка ушла к себе, легла на кровать и уставилась в стену пустым взглядом.

А шёлковая ленточка осталась лежать на полу посреди комнаты...

Владимиру повезло. Когда он приехал на Центральный аэродром, оказалось, что через час в Левашово идёт военно-транспортный 'Дуглас'. Он без проблем договорился, чтобы его взяли на борт, а потом позвонил в бригаду и вызвал связной самолет к месту посадки.

Пока 'Дуглас', ревя двигателями и перемалывая пропеллерами воздух, нёс его к Снежке, Владимир обдумывал, что сделать в первую очередь. И как, вообще, организовать их предстоящий переезд на Дальний Восток.

Сдать-принять бригаду не проблема! Со сборами никаких сложностей он тоже не ожидал. Неподъемного барахла у них со Снежкой пока ещё не накопилось. Не командармы, чай, усмехнулся Владимир! Ни библиотеки, ни ковров, ни мебели. Одно тряпьё! Поэтому крытый вагон заказывать не надо. Обойдутся одними чемоданами.

А коли так, то в Москву лучше ехать на его машине прямо из Пушкина! Семьсот километров — не так уж и много! Если выехать ещё затемно, к полуночи доберутся... Петру, его водителю, само собой, потом придётся прокатиться до Москвы поездом, чтобы отогнать машину назад, но это ничего... Свой автомобиль в Москве им очень пригодится! На такси не наездишься, а у товарищей одалживаться не хочется! Потому что не хочется никому представлять молодую жену!

Владимир хотел увезти Снежку тихо. Без пыли и шума. Без банкетов и фанфар. Поэтому и решил добираться до Москвы своим ходом. Чтобы лишний раз не светиться в Ленинграде на вокзале. Вполне может быть, что Снежку уже разыскивают!

Поэтому воинское требование у себя в бригаде и жэдэ билеты в Москве он оформит на имя Иволгиных Владимира Ивановича и Светланы Георгиевны! А если при посадке возникнут вопросы, скажет проводнику, что это кассир ошибся. Имя редкое, не мудрено и ошибиться! А будет надо, сходит и к начальнику поезда! Впрочем, ерунда! Куда они денутся! Он, ведь, не просто так, погулять вышел, а целый Герой Советского Союза и депутат Верховного Совета!

Так и сделаем, подумал Владимир, потирая руки! Не видать вам Снежки, как своих ушей, дорогие товарищи, чекисты-особисты! Потому что все её следы он заметёт надёжно! И надолго!

Дорога домой всегда дольше, чем от дома. Но, слава Богу, однажды всё кончается! Через несколько томительно долгих часов Владимир оказался, наконец, у родного порога.

Он постучал. И замер в ожидании лёгкой поступи любимой за дверями.

Тишина...

Владимир хотел постучать снова. Но вдруг вспомнил, что строго-настрого попросил Снежку никому не открывать, и достал свои ключи...

Она услышала звук подъехавшей машины и сразу поняла, что это он. Участившееся сердцебиение неопровержимо свидетельствовало об этом.

А потом, пройдя сквозь толстые кирпичные стены, её настигла неслышная вибрация его шагов... По лестнице шёл Владимир. Снежка знала это совершенно точно, потому что никогда не перепутала бы его шаги ни с чьими другими.

Ей стало невыносимо больно. Она зажмурилась, сдерживая слёзы из последних сил. И уткнулась в подушку, накрывшись с головой одеялом...

Владимир открыл дверь и вошёл. Сердце колотилось у него в груди, как сумасшедшее. Он поставил на пол тревожный чемоданчик и прислушался. В квартире висела оглушающая тишина.

Он окликнул негромко:

— Снежка? Ты где?

И не услышал в ответ ни звука.

Неужели её нет дома? Неужели она его не послушалась и всё-таки куда-то ушла? А вдруг её забрали эти? У которых холодное сердце и чистые руки...

Владимир прошёл в большую комнату. И сразу заметил выдвинутый верхний ящик своего стола.

Та-а-ак, подумал он! Роемся в чужих вещах?

Стоп! Снежка — его жена! И в этой квартире чужих вещей для неё нет по определению, напомнил себе Владимир!

Но это было уже не важно. Потому что на полу посреди комнаты он увидел алую ленточку Исабель.

И всё вдруг сжалось у него внутри...

Когда он вошёл в её комнату, Снежка даже не пошевелилась. Он присел на краешек кровати и тихо спросил:

— Ну, что опять случилось? Что я опять натворил?

Она не ответила.

— Снежка, — сказал он. — Мне пришлось задержаться в Москве по служебным делам. Так вышло. Я не знал заранее. Не сердись. Служба есть служба.

Она откинула одеяло, села и спросила, глядя прямо ему в глаза:

— Это — тоже служба?

— Что? — Владимир сделал вид, что не понял.

— Ты знаешь что, — отвернулась Снежка.

— Ах, ленточка! — наконец, догадался он.

Снежка молчала.

— Ты, что ли ревнуешь? — приподнял бровь Владимир, всё ещё надеясь шуткой отвести беду.

Она повернула голову, медленно оглядела его с головы до ног и ничего не ответила. Как неуютно стало ему от этого взгляда!

— А, собственно, в чём дело-то? Подумаешь, какая-то ленточка! — вдруг захорохорился он. — Что тут такого-то?

— Ты её любил? — вдруг спросила Снежка.

— Я... — внезапно перехватило у него горло. — Нет!.. Да... — выдавил, наконец, из себя Владимир.

Он не мог ей врать! Но лучше бы соврал!

— Да... — тихо повторила за ним Снежка, словно эхо. — Ты её любил...

Она легла и снова накрылась одеялом с головой.

И тогда он взорвался!

— Да, я любил её! — вскочил Владимир. — И что? Что ещё ты хочешь от меня услышать?! — закричал он. — Ты, вообще, слышишь и видишь только то, что хочешь! И больше ничего не хочешь знать! Потому что ты!.. Ты!.. Ты! — Владимир схватился руками за голову. — Боже! Как я уже устал от всего этого!

Снежка не шевелилась. Он застонал и выбежал из комнаты. Секунду спустя хлопнула входная дверь, и вскоре его шаги затихли где-то вдали.

Она не плакала. Она вцепилась зубами в подушку и застыла...

Сколько она так пролежала, Снежка и сама не смогла бы сказать. Наконец, она встала и пошла на кухню. Достала из тумбы бутылку креплёного красного вина, которую Владимир принёс к свадебному ужину ещё тогда, в самый первый день их совместной жизни... Нашла штопор. Со скрипом ввинтила его в пробку, поднатужилась и с лёгким хлопком раскупорила бутылку.

Снежка никогда в жизни ещё не пробовала креплёного вина, но чувствовала, что пришло время. Она налила полную кружку. И выпила, не отрываясь. А потом вторую.

Ну, что же. Лучше сделать это сейчас, сразу... И больше не мучить ни его, ни себя.

Снежка вернулась в большую комнату и подошла к столу Владимира. Вырвала из какой-то тетрадки чистый листок. Вставила в ручку новое перо. Макнула его в чернила. А потом написала: 'В народный суд г. Пушкин от Иволгиной С.Г. Заявление. Разведите меня, пожалуйста, с моим мужем'...

Владимир шёл по улице, яростно размахивая руками. Он так торопился к ней! Он так мечтал её увидеть! Ему никто, кроме неё, не был нужен! И не будет нужен никогда!

Владимир вдруг остановился и замер на полном ходу.

Никто и никогда? Тогда зачем?! Зачем он это всё ей наговорил?!

Почему он не рассказал ей про Исабель?! Почему не сказал, что эта ленточка — всего лишь горькая память о прекрасной испанской девушке, которая погибла под фашистскими бомбами в Барселоне ещё год назад?!

Почему не сказал ей, что всегда, всю жизнь, с тех пор, как увидел её, любит только одну её, Снежку?! Почему?!

Вместо того, чтобы обнять и успокоить бедную девушку, он наговорил ей непонятно чего! И нагрубил! Боже! Что он опять наделал! Владимир застонал и обвёл взглядом улицу...

И вдруг увидел прямо перед собой целую клумбу огромных белых роз. И это было именно то, что нужно! Не раздумывая ни мгновения, он подбежал к клумбе и стал срывать их одну за другой, не замечая ни шипов, ни удивлённых взглядов редких прохожих.

Нарвав полную охапку цветов, Владимир кинулся домой.

Когда он подошёл к своему подъезду, солнце уже закатилось. В вечернем небе догорал великолепный жёлто-розовый закат. А в вышине поблёскивала первая звезда.

Недвижно застыли тополя. Не было ни ветерка. И птицы примолкли.

Дверь в его квартиру была чуть-чуть приоткрыта и тихо скрипела, покачиваясь на сквозняке. Снежки нигде не было. Ни в её комнате, ни в ванной, ни на кухне.

На кухонном столе лежал тетрадный листок в клеточку, исписанный неровным почерком. Владимир положил цветы, скользнул по нему взглядом и замер, ошеломлённый.

В правом верхнем углу было написано: 'В народный суд г. Пушкин от Иволгиной С.Г.'. Он похолодел. А его взгляд уже мчался по листку, читая и ужасаясь: 'Заявление. Разведите меня, пожалуйста, с моим мужем Иволгиным В.И., потому что он всё врал, что меня любит, а на самом деле совсем не любит! Он сказал, что наш брак — фиктивный. И, что он никогда ко мне не прикоснётся! А ещё он сказал, что у него есть другая женщина и он любит её! И сознался, что целовался с ней вместо меня! Но мне всё равно! И не нужны мне его подарки, платья и серёжки! Пусть он их забирает и дарит, кому захочет, и целуется с ней, сколько хочет! И колечко своё пусть тоже забирает. Мне всё равно! Потому что я его больше не люблю! Пожалуйста, разведите меня с ним поскорее, потому что я больше уже не могу так жить! Я умру! Я лучше выпрыгну из окошка! Потому что я его не люблю! Иволгина С.Г.'.

Если бы он мог хоть что-то соображать, то, может быть, заметил бы, что в последних словах частица 'не' была явно вставлена потом. Потому что сначала была пропущена. Но он был слишком ошеломлён, чтобы это заметить.

Владимир сидел, тупо глядя на Снежкино заявление о разводе. В голове звенело... Он перечитывал его раз за разом, но никак не мог вникнуть. Строчки то расплывались перед глазами, то собирались в кучу.

Она хочет с ним развестись... Она больше его не любит...

Владимир смахнул букет со стола и розы рассыпались по полу. Он скомкал листок с заявлением в руке, а потом схватил бутылку вина, недопитую Снежкой, опрокинул её в рот и выпил до дна, прямо из горлышка. Как воду. И даже не почувствовал вкуса.

Она хочет с ним развестись... Она больше его не любит...

И вдруг в чёрной мгле, навалившейся на него, мелькнул просвет. Больше не любит? То есть... Значит... Она его любила?!

Это открытие потрясло Владимира не меньше, чем само заявление!

Она любила его... Она его любила... А он!.. Боже мой! Какой же он был дурак!.. Дурак стоеросовый!

Но, мелькнув на мгновение, спасительный просвет исчез, погрузив Владимира в ещё более страшный мрак. Она его больше не любит, потому что разлюбила!

Он схватился руками за голову и застонал. Им надо развестись! Снежка права! Разве можно жить с таким тупоголовым идиотом! Что он ей наговорил! Боже, что он ей наговорил! И опять её обидел! Он сам разрушил всё своими собственными руками! И теперь навсегда!

Владимир расправил скомканное заявление. И посмотрел на него отчаявшимся взглядом. Он не будет возражать. Он даст ей развод. Он...

Внезапно его глаза, скользнув по последним строчкам, зацепились за какую-то несуразность. Что-то было не так. Он перечитал эти строчки снова. Потом ещё раз.

'Я лучше выпрыгну из окошка! Потому что я его не люблю!'

Точно! Частица 'не' еле влезла в промежуток между последними словами! А это значит... А это значит, что сначала Снежка написала: 'Потому что я его люблю!'. И только потом исправила!

Боже! В его умирающей душе вспыхнула сумасшедшая надежда! А, может быть, она ещё не разлюбила его насовсем?! Может быть, ему ещё удастся...

Где-то за окном, внизу, вдруг раздался звонкий Снежкин смех. Владимир вскочил. И медленно опустился назад. Потому что услышал мужской голос.

Его обдало ледяным холодом. Снежка? С другим мужчиной?! Вместе?!!

Владимир вскочил. Жуткая, дикая, звериная ревность пронзила его всего насквозь! Затмевая всё вокруг, тугой волной накатила бешеная ярость! Он зарычал и бросился к дверям.

В одно мгновение Владимир слетел вниз по ступеням и остановился у распахнутых дверей подъезда, прислушиваясь. Что там происходит?..

Вино ударило Снежке в голову. Танцплощадка плыла и качалась... Она вообще до этого никогда ещё не пила креплёного вина. А тут выпила сразу две кружки! Впрочем, ей было легко и весело! Впервые за последние две недели...

Музыканты заиграли 'Рио-Риту', её любимый фокстрот, и Снежка стала чуть-чуть пританцовывать, покачивая головой.

Этот мужчина подошёл к ней и, не спрашивая согласия, решительно взял за руку, прижал к себе и повёл в танце по площадке. Она даже не успела ничего сообразить. Но не стала противиться. В конце концов, она пришла танцевать! И, вообще, она уже почти разведена! И может делать всё, что захочет!

Он прижал её к себе очень близко. Так, что она почувствовала всё его тело. Его ноги в ритме фокстрота тёрлись у неё между бёдер, а что-то твёрдое упёрлось в живот.

Снежка запаниковала и попыталась вырваться. Но он оказался сильнее и притиснул её к себе ещё крепче. Она хотела позвать на помощь и оглянулась. Все вокруг танцевали в облипку. И она смирилась с его объятиями...

Когда кончился этот танец, он схватил её за руку и удержал рядом. Она хотела отнять руку, но опять заиграла музыка, и он снова повел её в танце.

Снежка больше не сопротивлялась. Ну и пусть её обнимает этот мужчина, раз она Владимиру не нужна! Раз у него есть другая женщина! Раз он такой! Ну и пусть! Тогда она тоже найдет себе другого! Может, даже и этого, она посмотрела на своего кавалера... Мужчине было лет тридцать. Не красавец, но и не урод. А, впрочем, какая разница! Не этого, так другого! Ей теперь уже всё равно! Она оглянулась по сторонам, вон их тут сколько!

Они танцевали ещё несколько раз. Хмель начал потихоньку выветриваться, и Снежке стало как-то не по себе. Что-то во всём этом было неправильно! Ведь, на самом деле она ещё не совсем разведена. Вот, разведётся до конца, может, тогда...

В какой-то момент между танцами ей всё-таки удалось отнять руку у своего ухажёра, и она сказала:

— Мне пора домой!

— Я тебя провожу, цыпа, — сказал он, снова хватая её за руку. — Тут у нас одной гулять не стоит! Особенно, такой сладенькой, как ты!

Вырываться было как-то неудобно, и Снежка согласилась:

— Хорошо, вы можете меня проводить, но недолго.

— Это мы потом поглядим, цыпа, — хохотнул он. — Когда дойдём!

Они вышли в парк, и он попытался её обнять. Но здесь чужих глаз было гораздо меньше, и она его оттолкнула. Тогда он взял её под руку, прижал к себе её локоть и так и вёл до дома.

Не то, чтобы Снежке это было совсем неприятно. Ей это было как-то всё равно. Но так или иначе, они под ручку дошли до самого подъезда.

По дороге и познакомились. Её непрошенного провожатого звали Федя. Он работал помощником механика в гараже местного потребсоюза. Будучи в подпитии Федя вовсю травил анекдоты. И приличные и не очень. И Снежка смеялась над некоторыми из них. А кое от каких краснела.

Когда они подошли к её подъезду, хмель окончательно выветрился у Снежки из головы. Она поняла, что дело зашло слишком далеко! Она вовсе не этого хотела, когда убежала из дома, куда глаза глядят, а потом случайно забрела на танцплощадку!

Снежка попыталась освободить свою руку, чтобы уйти. Но у Феди, похоже, имелись какие-то другие планы. И он попытался её удержать.

— Так, — сказала Снежка. — Кажется, вы чего-то не поняли!

— Ты чо ломаешься, цыпа?

— Я же вам сказала — недолго!

— Ничего не знаю... — сказал он, а потом грубо схватил её за плечи и попытался поцеловать, дохнув перегаром прямо в лицо.

Снежка вывернулась и со всего маху влепила ему затрещину. Рука у неё была маленькая, но тяжёлая. Увы, она оказалась недостаточно тяжела, чтобы поставить назойливого ухажёра на место.

— Ах, ты, сучонка! — прошипел он и стал на неё надвигаться. — Сейчас ты мне за это ответишь!

Снежка отступала от него, шаг за шагом, и за спиной у неё уже разверзся чёрный зев тёмного, пустого подъезда. Она хотела позвать кого-нибудь на помощь, но у неё перехватило горло.

— Не хочешь в постельке, так я тебя сейчас прямо на лестнице загну! — сказал Федя и замахнулся.

И Снежка вся сжалась, ожидая удара.

Внезапно из подъезда мимо неё метнулась тень и крепкий кулак врезался в скулу мерзавца! Тот отлетел на несколько метров и упал, приложившись головой об мостовую.

Владимир подошёл к бездыханному телу и его рука заскребла по кобуре, пытаясь достать верный ТТ.

Но что-то помешало ему это сделать. Он повернул голову и увидел, что у него на руке повисла Снежка.

— Нет! — крикнула она, когда увидела, что Владимир подошёл к упавшему и попытался вынуть пистолет. Но он её не слышал.

И тогда она кинулась к нему и повисла на руке всем телом.

Он повернулся и поднял руку вместе с ней, словно она весила не больше, чем котёнок. Его бешеные глаза смотрели на неё, не узнавая.

— Нет! — шептала Снежка, намертво вцепившись в его руку. — Володя, милый! Не убивай его! Он того не стоит! Не надо! Нет!

Владимир, наконец, узнал её. Это была Снежка. Она вцепилась в его руку, не давая ему застрелить эту падаль!

Она защищает эту падаль?!..

На самом деле, Снежка испугалась не за своего навязчивого провожатого. Она испугалась, что Владимир его сейчас убьёт. А потом за это Владимира заберут в милицию и посадят в тюрьму.

Она испугалась за своего любимого! Но разве можно было хоть что-то ему сейчас объяснить!

— И-ди до-мой, — процедил сквозь зубы по слогам Владимир. Его мутило от ярости!

— Милый, не надо! Пойдём! Оставь его! — продолжала висеть у него на руке Снежка.

Владимиру хотелось стряхнуть её с руки и застрелить! Нет!! Ему хотелось достать ТТ и застрелиться самому!

Он зажмурился.

— Володя, — шептала Снежка. — Милый... Не надо. Пойдём...

И любимый голос понемногу стал приводить его в чувство.

Он набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул и тихо повторил.

— И-ди до-мой.

— Хорошо, — послушно согласилась Снежка, видя, что он успокаивается, и отпустила его руку. — А ты?

— И-ди.

— Хорошо. Но ты приходи скорей, ладно?

Владимир не ответил. Снежка пошла к подъезду, но перед тем, как зайти, обернулась.

Он стоял и смотрел ей вслед. Она зашла внутрь и замерла, вслушиваясь.

Когда она скрылась в подъезде, он повернулся к этому подонку, который уже очнулся и мотал головой, пытаясь встать на четвереньки.

Владимир не стал дожидаться, пока он поднимется, размахнулся и изо всех сил врезал своим кованым сапогом ему по рёбрам.

От страшного удара тот отлетел ещё на несколько метров и больше встать уже не пытался. Скрючившись, он спрятал лицо в коленях и, прикрыв руками голову, покорно ждал новых пинков.

Владимиру очень хотелось отпинать мерзавца, посмевшего приставать к его Снежке! Но он понимал, что после этого, в лучшем случае, тот проваляется здесь до утра без сознания. А в худшем, просто сдохнет.

Нет, Снежка права, он того не стоит!

Владимир взял его за грудки и поднял.

— Сейчас ты уйдёшь и позабудешь сюда дорогу, понял?! — ледяным голосом, в котором явственно слышалась смертельная угроза, сказал он. — Если я тебя ещё раз здесь увижу, я тебя пристрелю, падаль, ты понял?! — Владимир тряхнул его так, что у того клацнули зубы.

— А-а-а, — заблеял тот и обмочился.

Владимир поставил его на землю. Оказывается, всё это время он держал этого подонка на весу.

— Пшёл, прочь, — Владимир сплюнул под ноги. — Падаль вонючая.

Снежка, на всякий случай тихонько подсматривавшая из-за дверей подъезда за происходящим, увидела, как её случайный провожатый, хватаясь за ребра и шатаясь, побрёл по тротуару.

Неожиданно Владимир топнул ногой, и бедолага, спотыкаясь, заковылял так быстро, как только мог.

Убедившись, что с Владимиром всё в порядке и он не наделает никаких глупостей, Снежка стрелой взлетела вверх по лестнице и заскочила в квартиру.

Зайдя на кухню, она увидела, что по всему полу рассыпаны белые чайные розы...

Он принес ей цветы! Никто и никогда ещё не дарил ей цветов! Кроме папы... Но это, конечно, было совсем не то.

Собрав все до одной розы, Снежка прижала букет к груди и погрузилась в его благоухание...

Когда Владимир вошёл, она стояла с закрытыми глазами, опьянённая цветочным ароматом. А потом распахнула свои огромные льдисто-серые глаза, улыбнулась и посмотрела на него прямо сквозь огромные белоснежные бутоны.

Это чудесное зрелище пронзило его израненное сердце невыносимой болью! На ней было белое платье в крупный чёрный горошек. Одно из тех, которые он подарил ей... Она была прекрасна!

Но нарядилась так не для него, Владимира, а для другого мужчины.

Снежка, Снежка... Что же ты наделала...

Владимир закрыл глаза и заскрипел зубами. Кипящая волна жестокой ревности затопила его душу! Она встречалась с другим мужчиной! Он провожал её! Обнимал! Владимир глухо застонал.

Снежка подошла к раковине и, наполнив водой двухлитровый бидон, поставила туда розы. Расправила букет так, чтобы было красиво, и посмотрела сияющими глазами на Владимира. Она хотела поблагодарить его за цветы, за то, что он её спас, за то, что он есть, за то что...

А он сидел и смотрел на неё, прищурившись, холодный, словно глыба тысячелетнего арктического льда. И все слова застыли у неё на губах. И взгляд потух. Его потушила чёрная волна ревности, хлеставшая из глаз Владимира...

Разговор у них не получился. Слишком много боли они причинили друг другу.

— Ты! — кричала она ему.

А он молчал.

— Предатель! — кричала она.

А он молчал.

— Я ненавижу тебя! — кричала она.

А он молчал.

— Убирайся к своим бабам! — кричала она.

Владимир молча встал и вышел из кухни.

И тогда Снежка, рухнув, уселась на пол прямо там, где стояла, и заплакала...

Всё, чего она хотела, это чтобы он всё время был с ней. А он ушёл! Она плакала всё сильнее и сильнее...

Где он был, когда она танцевала с кем попало? Где он был?! Она уже рыдала...

Почему он не пришёл и не забрал её себе? Почему её обнимал другой?! Снежка прижала ладошки к лицу, её плечи ходили ходуном...

Он не любит её! Он не любит её совсем!! Она уже просто захлебывалась от рыданий...

Владимир прибежал на кухню, упал перед ней на колени и обнял:

— Ну, что ты? Что ты? Успокойся...

— Ты-ы-ы... — рыдала Снежка. — Меня-а-а совсе-е-ем не лю-у-бишь...

— Что ты, — шептал он, прижимая к себе. — Что ты, глупая...

— Ты-ы-ы... — рыдала Снежка всё горше.

— Что ты. Что ты... Ну, успокойся... — гладил её по голове Владимир.

— Меня-а-а-а... — рыдала Снежка всё горше и горше. — Не-е-е...

— Милая, — шептал Владимир. — Что ты говоришь... Да, я жить без тебя не могу. Я даже дышать без тебя не могу...

— А-а-а-а... — голосила Снежка и мотала головой.

Он прижал её к себе изо всех сил и стал целовать её солёные щеки и зарёванные глаза.

Владимир шептал ей ласковые слова, целовал и гладил. Он целовал её гладкий лоб и шелковистые брови, он целовал укрытые мокрыми ресницами глаза, целовал её нос и щёки. Он гладил её спутанные волосы, её спину и трясущиеся плечи...

И Снежка потихоньку стала успокаиваться. Она всегда успокаивалась, ощутив его крепкие объятия, единственные в мире объятия, которые ей на самом деле были нужны.

Когда Владимир осушил все её слезы, Снежка вытянула губки, сложив их бантиком, и подставила для поцелуя. И Владимир вдруг с пронзительной ясностью осознал, что она совсем не умеет целоваться.

Боже мой! Да она, наверное, вообще никогда в жизни ни с кем ещё не целовалась по-настоящему! У него защемило в груди от безконечной нежности... Бедная малышка! Ну, почему?! Ну, почему он был с ней так жесток?!

Он взял Снежкины губы в свои и согрел их.

И она притихла. И вздохнула, полностью удовлетворённая. Наконец-то, он поцеловал её в губы! Любимый... Она нежно улыбнулась Владимиру, не открывая глаз. И в его израненной душе посветлело. Будто солнышко вышло из-за чёрной грозовой тучи, рассеивая мрак и холод, даря свет и тепло.

Владимир приподнял Снежку с пола, посадив её как в кресло к себе на левую ногу и прислонив к правой, и подложил руку ей под голову. Он поправил её волосы, погладил по щеке, а потом опять стал целовать.

Сначала он нежно коснулся губами её нижней губки. А затем верхней. Пошевелил кончиком языка в уголках её рта и провёл им по линии её губ. Снежка тихонько застонала от удовольствия и приоткрыла их. Он поиграл с ними языком. И только ахнул, когда она стала проделывать тоже самое с его губами. Затем Владимир легонько потыкался языком в её зубки, и она послушно открыла рот. Его язык прошёлся по её язычку. И понемногу расшевелил на ответные ласки. А пока их языки сражались внутри, их губы слиплись и воевали друг с другом снаружи...

Она словно опьянела от его поцелуев. Это было так сладко!

Её запрокинутая голова лежала у него на руке. Владимир целовал Снежку и, сам того не замечая, другой рукой гладил её грудь.

А Снежка, чистая душа, решила, что именно так, и целуются по-взрослому! Чтобы и губы, и языки, и руки. И она залезла ладонью ему под френч и тоже стала гладить...

Они целовались целую вечность. И только лучи утреннего солнца сумели отвлечь их от этого занятия. Лишь тогда Владимир оторвался, наконец, от Снежкиных губ и всмотрелся в любимое лицо.

Золотистые волосы спутались, заплаканные глаза припухли. Опухли и её розовые губки, зацелованные им до неприличия.

Она сладко потянулась и зевнула. Владимир не удержался и поймал этот милый зевочек губами.

Глаза у Снежки уже вовсе не открывались. Кто-то ей под ресницы песку насыпал, так вдруг спать захотелось. Она поёрзала, устраиваясь поудобнее, обняла Владимира и прижалась щекой к его груди. Ей хотелось спать, а это была лучшая в мире подушка!

Он смотрел на засыпающую в его объятиях девушку и странное тепло наполняло его душу. Он укрыл её своими руками словно одеялом и стал потихоньку укачивать.

Снежка улыбнулась и нежно прошептала сквозь дрёму:

— Володя, любимый...

И вдруг тишина зазвенела у него в ушах! Вдруг небеса свалились ему на плечи! И обрушились и Солнце, и Луна, и звёзды! Весь Млечный путь!!

Она любит его...

Владимир запрокинул голову и зажмурился так сильно, что из глаз у него покатились слёзы.

Когда Снежка крепко уснула, он поднялся с ней на руках, чтобы уложить её на постель. Сначала он хотел унести её в дальнюю комнату и положить на кровать. Но не смог справиться с искушением, уложил её на свою тахту и лёг рядом. Снежка почмокала губами во сне, прижалась к нему и опять примостила голову на его груди.

У Владимира и так всё кружилось перед глазами. А она, вдобавок ко всему, обняла его за талию и забросила ногу, устроив свою коленку у него на бедре.

Он перевёл дух, а потом махнул простынёй, накрывая её, закрыл глаза и попытался уснуть. И, как ни странно, ему это сразу удалось.

Может быть потому, что это была его любимая, а не какая-нибудь посторонняя красотка, которая просто будоражит кровь, а на самом деле ни уму, ни сердцу.

Он очень сильно хотел Снежку, но ещё сильнее её любил! Тепло и нежность, которые переполняли его сердце, были в тысячу раз сильнее желания, когда шли с ним вразрез. И, в то же время, именно это тепло и нежность в тысячу раз усиливали желание, когда с ним совпадали.

Снежка сладко посапывала у Владимира на груди, и ей снились счастливые сны про любовь. Те же самые, что и ему. Потому что они не могли оторваться друг от друга даже во сне.

Не могли и не хотели...

Глава восьмая

Он парил над безкрайним изумрудно-синим морем...

И это было прекрасно! Но как-то странно, как-то необычно.

Владимир огляделся и вдруг понял, в чём дело. Он плыл в высоком небе сам по себе! Не на истребителе, не на планере, не под куполом парашюта. Не ревел мотор, не гудели расчалки крыльев. Лишь светлый ветер шелестел у него в ушах...

Они были вдвоём. Небо и он.

Владимир соскользнул в пике, прижав руки-крылья к телу, а потом раскинул их и взмыл свечой навстречу звёздам. Поднявшись, он закружил в вираже, и вдруг увидел в сизой дымке на горизонте высокие ажурные башни и фантастические дворцы белоснежного города. И понял, что ему обязательно нужно туда попасть! Потому что там его уже заждались...

Владимир наклонился и, быстро набирая скорость на снижении, стрелой понесся к чудесному городу. Он подлетел к самой высокой башне, затормозил, раскрыв объятия, и плавно опустился на парапет рядом с той, которая его ждала.

Он опустился рядом со Снежкой. Прекрасной принцессой снежного королевства. Она обвила его шею руками и поцеловала. Нежно-нежно...

И тут он проснулся.

Но не стал об этом жалеть. Потому что явь была прекрасней самого волшебного сна! Потому что из-под чёрных ресниц на него смотрели бездонные серые очи.

— Снежка, любимая, — прошептал Владимир, обнимая и прижимая её к себе. И сомкнул веки, напрашиваясь на поцелуй. И был им награждён...

Когда она оторвалась от его губ, Владимир открыл глаза.

Судя по солнечным зайчикам на противоположной стене, было уже далеко заполдень. Всю ночь напролёт они целовались. А потом, как упали, не раздеваясь, на его тахту, так и спали до обеда.

Рядышком. В обнимку. Как молодожёны.

— Ты, правда-правда, меня любишь? — спросила чуть слышно Снежка.

— Правда-правда, — улыбнулся Владимир.

Она зажмурилась. А потом распахнула свои необъятные льдисто-серые глазищи во всю ширь и потребовала:

— Нет, ты сам скажи!

— Я люблю тебя... — прошептал он, утопая в её глазах.

— Ещё, — шепнула она, прижавшись своей прохладной бархатистой щекой к его небритой, колючей щеке. — Хочу ещё...

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя, — шептал Владимир, притрагиваясь губами к её маленькому ушку. — Я люблю тебя, Снежка! Я люблю тебя уже целую жизнь! Люблю с самого первого мгновения, как увидел!

— Почему же ты молчал? Почему не сказал мне об этом? — спросила она, приподнимаясь и удивлённо хлопая ресницами.

— Сначала я и сам не понимал, — вздохнул Владимир. — А ты была ещё совсем маленькая!

— Неправда ваша! — возразила Снежка. — Мне уже четырнадцать с половиной было тогда!

— Да-да-да! — улыбнулся он. — Совсем взрослая!

— Совсем! — запальчиво сказала Снежка.

— Детям до шестнадцати! — шутливо потеребил указательным пальцем кончик Снежкиного носа Владимир.

Она рассердилась и попыталась вырваться из его рук, но не сумела.

— Отпусти сейчас же! — стукнула его кулачком по груди Снежка.

— Ага! Сейчас! Догоняй тебя потом! — ухмыльнулся Владимир.

Она не выдержала и рассмеялась, а потом сложила руки домиком и устроила на них подбородок.

— А когда ты это понял? — спросила Снежка. — Когда ты понял, что любишь меня?

— Не знаю... — задумчиво сказал Владимир. — Наверное, когда уезжал на курсы в Липецк. И вдруг подумал, что больше никогда тебя не увижу.

— Мне тоже было очень грустно, — сказала Снежка и положила голову ему на грудь. — А ты даже не написал мне ни разу! Ни одной строчечки! — вдруг снова рассердилась Снежка и села, разорвав кольцо его объятий. — Уехал и как в воду канул! Что я должна была думать?

— Прости меня, Снежка! — стал оправдываться Владимир. — Сначала я считал, что уехал ненадолго, что скоро свидимся. А потом меня направили в Испанию... Ну, я и подумал. Может, оно и к лучшему, что я не стал тебе писать... А вдруг убьют. Война, ведь... Вот, и хорошо, что ты ничего не узнаешь. В смысле, что меня убили. Исчез и всё! Позлишься маленько, да и позабудешь, как звали.

— Ты! — только и нашлась, что сказать Снежка. — Как ты можешь так говорить! — задрожали её губы. — Да, я сама сейчас тебя убью! — её прекрасные глаза наполнились слезами. — Если ты ещё хоть раз! — она сжала свои маленькие кулачки. — Если ты! Ещё хоть раз! Так скажешь!.. Я тебя! Я!.. Я...

Владимир приподнялся, сел и обнял её, крепко прижав к себе.

— Ну, что ты... Что ты, — шептал он, целуя её волосы и гладя вздрагивающие плечи. — Я не буду... Я не буду больше так говорить.

Снежка повсхлипывала чуть-чуть и успокоилась, согревшись в его объятиях. Владимир, не выпуская её из рук, медленно опустился назад.

— Я должен рассказать тебе про Исабель, — вдруг сказал он.

— Про кого? — подняла голову она.

— Эта ленточка, — начал Владимир и почувствовал, как сразу напряглась Снежка, и увидел, как потемнели её глаза, предвещая грозу, ураган, бурю.

Он очень рисковал. Но иначе поступить не мог. Потому что, живя во лжи, никогда не построить счастья!

— Мы познакомились прошлым летом в кафе на окраине Барселоны, — глухо сказал он. — В тот день из боя не вернулся мой друг. Я никому ничего не сказал и уехал в город на какой-то попутке. Потому что хотел напиться. И это мне почти удалось... — он помолчал, собираясь с мыслями. — Неожиданно за мой столик подсела девушка. Её звали Исабель... Мы пили красное вино и разговаривали. Потом я проводил её до дома. И мы договорились снова встретиться на следующий день. Но так и не встретились, — Владимир вздохнул. — Потому что на следующий день она погибла во время бомбёжки. Я нашёл её ленточку на развалинах... И с тех пор храню. Чтобы однажды посчитаться с теми, кто это сделал!

— Она была красивая? — тихо спросила Снежка.

— Красивая, — тихо ответил он.

— И ты в неё влюбился... — прошептала она

— Не успел... — прошептал Владимир. — Ты, прости меня, Снежка.

— За что? — спросила она.

— За всё... — сказал он.

— А ты меня прощаешь? — виновато посмотрела она на него.

— Тебя-то за что? — вздохнул Владимир.

— За то, что я такая, — вздохнула Снежка. — Сама не знаю, что вдруг на меня находит! Но иногда от ревности готова просто загрызть, растерзать, разорвать тебя на мелкие кусочки! А потом сама себя ругаю за это. Вот такая я... Нехорошая.

— Ты самая хорошая, самая лучшая на всём белом свете! — воскликнул Владимир.

А потом перевернул Снежку на спину и страстно поцеловал. Так, что у неё закружилась голова. И она поплыла. Неизвестно куда... Его губы мяли её рот. Опьяняя и сводя с ума. Его ладони катились по её телу. Обжигая, волнуя, приводя в трепет... А комната всё быстрее и быстрее вращалась вокруг них, унося старенькую тахту, на которой они лежали, куда-то в безконечность, как лодку без руля и вёсел в туманную океанскую даль...

Владимир опомнился первым. И оторвал от неё свои руки. И оторвал от неё свои губы. И откинулся, тяжело дыша, на подушку.

Не сейчас... Чуть позже... Не так. Всё будет в тысячу раз романтичней! Их первая ночь должна стать совершенно незабываемой!

Снежка совсем обезсилела от его жарких ласк. И тихо лежала рядом с ним. Вся измятая его жадными руками. И улыбалась.

Он любит её. Он и правда любит её...

Однако она ещё не выяснила до конца всё, что хотела.

— Володя, — Снежка легла на бок, повернувшись к нему, и подперла голову рукой. — А почему ты сказал тогда, на мосту, что наш брак будет фиктивным, что ты никогда-никогда ко мне не прикоснёшься?

— Потому что думал, что ты любишь другого, — вздохнул Владимир. — Поэтому ни за что не посмел бы сделать тебе предложение. Но когда всё это случилось с твоим отцом и ты осталась совсем одна, я просто растерялся. Я не знал, что делать... Я так хотел тебя защитить! И не придумал ничего лучше... — он посмотрел ей прямо в глаза. — Но я не мог и не хотел тебя ни к чему принуждать! Рядом со мной ты была бы в полной безопасности! В том числе и от меня! Раз полюбила другого.

— Глупый! Какой же ты глупый! — вздохнула Снежка и погладила его по стриженой голове. — Понавыдумывал себе всякой ерунды! Ну, какого другого я ещё могла полюбить! Неужели ты не видел, что мне никто кроме тебя не нужен?!

— Ты так холодна была со мной всё последнее время. Я думал, что ты влюбилась в кого-то. А меня терпишь только из вежливости. По старой памяти, — пробормотал Владимир.

— Господи! Да, я просто злилась на тебя за то, что ты совсем не обращал на меня внимания! — сказала Снежка. — Вот и всё!

— А я думал... — начал, было, Владимир, но не договорил, потому что Снежка закрыла ему рот поцелуем.

— Глупый, — прошептала она спустя долгое-долгое мгновение. — Какой ты у меня всё-таки глупый...

А потом села и сверкнула своими белоснежными коленками, расправляя подол платья. Владимир отвёл глаза. И посмотрел на часы. Было уже полвторого.

— Слушай, Снежка! — вдруг сказал он. — У меня есть предложение...

— Да? — навострила она свои ушки.

— Давай, я сейчас смотаюсь на службу, посмотрю что и как... А потом... — он умолк.

— Да-а-а... — поощряюще протянула Снежка.

— Может, сходим в ресторан? — немного неуверенно закончил Владимир. — Устроим себе романтический ужин?

— В ресторан! — ахнула она. — Романтический ужин!

Как это чудесно, подумала Снежка!

Нет, она, конечно, бывала в ресторане. И не раз. С папой. По выходным они часто обедали в 'Астории' или в 'Неве'.

Но никогда! Никто ещё ни разу в жизни не приглашал её в ресторан на романтический ужин!

Ой! А что же ей надеть? Обычное платье, само собой, не пойдёт. Только вечернее! Но какое? Золотистое или тёмно-синее?.. Золотистое шёлковое с декольте ей очень идёт. Но бархатное тёмно-синее с открытой спиной так ему понравилось! Он даже рот открыл и все пакеты разронял, когда её в нём увидел, улыбнулась Снежка! Да, тёмно-синее! И чёрные туфли на высоком каблуке. И серёжки. И ещё она обязательно наденет...

— Тут недалеко есть неплохой ресторан, — вернул её к реальности голос Владимира. — 'Искра' называется... Ну, как? Сходим?

— Ну, я не знаю... — посмотрела в потолок Снежка. И засмеялась, заметив, как он скис. И кинулась его целовать.

— Да!.. Конечно!.. Ещё бы!.. — приговаривала она после каждого поцелуя.

Ресторан 'Искра' занимал первый этаж одноимённой гостиницы совсем недалеко от их дома. Владимир обедал там иногда.

Перед тем как уехать в штаб, он позвонил администратору и заказал к девятнадцати столик на двоих. А ещё, пока Снежка возилась на кухне с примусом и не слышала, попросил поставить на столик большой букет белых роз. Очень большой букет.

Потом Владимир позвонил дежурному и приказал подготовить к вылету его самолёт. И, не заезжая в штаб, сразу направился в ангар.

Вот уже две недели он не поднимался в небо! Вчерашний полёт не в счёт! Владимир взял управление и сам вёл машину, но полёт по маршруту на связнике, да ещё с пассажиром, его нисколько не удовлетворил! Ему хотелось раскрутить планету вокруг своего 'чато' по-настоящему!

От души налетавшись, Владимир засел в кабинете и вплотную занялся ворохом бумаг, накопившимся за время его отсутствия.

И едва не позабыл о ресторане!

Ох, и досталось бы ему от Снежки на орехи, если бы он случайно не посмотрел на часы! Было уже пол седьмого! И времени, чтобы доехать до дома, оставалось в обрез! Владимир бросил всё, прыгнул в машину и на полной скорости помчался домой.

Слава Богу, успел, подумал он, припарковавшись у своего подъезда и посмотрев на часы. В запасе оставалась ещё почти минута! Бегом взлетев на третий этаж, Владимир перевёл дух и постучал в дверь.

И просто ошалел, когда она распахнулась...

Потому что перед ним стояла стройная девушка совершенно неземной красоты!

Вечернее платье из тёмно-синего, почти чёрного, бархата, расшитое серебряной нитью, плотно облегая фигуру, эффектно подчёркивало её идеальные формы. Золотистые волосы были тщательно уложены, открывая шею и маленькие ушки, украшенные бриллиантовыми серёжками. Огромные льдисто-серые глаза были чуть-чуть подведены, став от этого ещё глубже и выразительнее. Слегка припухшие розовые губки были чуточку подкрашены. И так аппетитно приоткрыты!

— Ты зайдёшь? — улыбаясь, спросила Снежка.

— Д-да, конечно, — пролепетал Владимир.

— Я приготовила для тебя белый китель и брюки, — сказала она. — Ну, заходи же! Да, что с тобой такое? — притворно удивилась она и засмеялась, довольная его ошарашенным видом.

Пока Владимир перевинчивал ордена и перекладывал документы, Снежка ходила по комнате туда-сюда, якобы что-то прибирая. А сама краем глаза с удовлетворением наблюдала, как его голова поворачивается вслед за ней словно флюгер, в точности повторяя траекторию её передвижений.

Вполне насладившись этой процедурой, Снежка встала перед зеркалом и повертелась, подняв руки и как бы поправляя причёску. Это зрелище настолько захватило Владимира, что несчастный китель был позабыт напрочь!

Этак они и в ресторан могут опоздать, спохватилась вдруг Снежка! И решила на некоторое время отложить восхитительную экзекуцию...

Администратор, пожилой импозантный мужчина, встретил их у входа, и как самых почётных гостей усадил за лучший столик. На котором стоял огромный и очень красивый букет чайных роз. Снежка ахнула и, не удержавшись от соблазна, окунула в них лицо. Тем временем, появившийся неизвестно откуда официант уже открыл бутылку, разлил шампанское по бокалам и также незаметно испарился.

Они сели друг напротив друга и подняли бокалы.

И тут он, наконец, увидел! Что у неё на безымянном пальце... То самое колечко, которое он ей когда-то подарил... Которое она выбросила во время их глупой ссоры.

Снежка заметила, как он смотрит на её руку, и поднесла бокал к губам. Владимир поднял глаза и её нежный взгляд сказал ему всё...

— Похоже, я задолжал тебе свадебный ужин, — пробормотал он виновато.

— И поэтому, — нарочито сурово сказала Снежка. — Сегодня ты будешь выполнять все мои желания! — она грозно нахмурилась. — Любые!

— Согласен, — вздохнул Владимир.

— Та-а-ак, — оживилась она и торжественно объявила. — Первое желание! — и сделала вид, что задумалась. — Что бы придумать такого поневозможнее? Ага! Придумала! А достань-ка ты мне Луну с неба!

Владимир ужаснулся. Но делать было нечего. Он взял фуражку и уже собрался встать, чтобы отправиться на великий подвиг во славу прекрасной дамы. Но прекрасная дама вовремя схватила его за руку и никуда не пустила.

— Да пошутила я, пошутила, — рассмеялась Снежка, а потом попросила. — Лучше прочитай что-нибудь! Мне так нравится, когда ты читаешь стихи.

— А что тебе прочесть? — улыбнулся он, не подозревая никакого подвоха.

— Что-нибудь своё, — сказала она, лукаво прищурившись.

— А-а-а... Э-э-э... — от неожиданности открыл рот Владимир. — Но, почему? С чего ты взяла? Что у меня есть что-то своё?

— Но, ведь есть же, Володя! Есть! — не отставала Снежка. — Я знаю!

— Но, откуда? — удивлённо спросил он. — Откуда ты можешь это знать?

— Ура! — захлопала в ладоши Снежка. — Я знала, я знала! Я даже нисколечко не сомневалась, что ты пишешь стихи!

— Но, Снежка! Почему ты решила, что я... — начал снова Владимир.

— Нет, сначала почитай! — перебила его она. — А потом я скажу!

— Но, Снежка, — всё ещё пытался вывернуться он. — Я не знаю...

— Ну, Володечка! Ну, пожалуйста! — почувствовав брешь в его обороне, удвоила усилия Снежка. — Ну, хочешь я тебя прямо сейчас, прямо здесь, прямо при всех поцелую! Крепко-крепко!

— Но, Снежка, — уже почти сдался Владимир. — Ведь, неудобно...

— Я твоя жена! — сказала она, как отрезала. — И могу целовать тебя, когда захочу, где захочу и сколько захочу! И никто мне не указ!

— Да, я не об этом, — вздохнул он. — Я про стихи...

— Ура! — обрадовалась Снежка, поняв, что победила. — Я так хочу послушать твои стихи! Так хочу! Так хочу!.. Ты просто не представляешь!

— Про любовь? — улыбаясь, спросил Владимир.

— Да! Да! Да! — изнемогая от нетерпения, простонала она.

Снежке действительно очень нравилось, как он читает. Никакой позы! Никакого носоглоточного завывания! Собственно, он даже не читал, а как бы рассказывал стихи. Просто и душевно. Без апломба и амбиций.

— В моей любви бывают времена,

Я то шатаюсь безнадёжно пьяный,

А то сижу безмолвно у окна

И плачу о единственно желанной...

В её глазах то холод, то огонь,

А я то верю, то уже не верю...

Моя любовь, ты — мой чудесный сон,

Моя находка и моя потеря...

Всё дело в том, что я тебя люблю,

Всё дело в том, что счастлив я, к несчастью...

Я словно песню о тебе пою,

О солнце посреди моих ненастий...

— Господи! Как красиво! — прошептала Снежка. — Ну, почему ты никогда не читал мне этих стихов!

— Потому что написал их совсем недавно, — сказал Владимир.

— Про меня? — распахнула глаза Снежка.

— А как ты думаешь? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, ты скажи! Скажи! — настаивала она.

— Про тебя, про кого же ещё, — улыбнулся он. — Или не похоже?

— Нет! — замотала она головой. — Очень похоже! Очень!

— Хочешь ещё? — спросил Владимир.

— Да! Да! Да! — умоляюще сложила ладошки Снежка. — Очень хочу!

— Мой чудесный сон —

Осень у окон...

Милые глаза —

Словно небеса...

Золото волос,

Как листва берёз...

Обнимаю стан

И качаюсь, пьян...

Вкус вишнёвых губ

На рассвете люб...

Осень у окон,

Я в тебя влюблён...

Владимир замолчал и загляделся на Снежку. Её глаза сияли неизъяснимым светом. Заслушавшись, она позабыла обо всём на свете. Её щёки порозовели, губы приоткрылись, а грудь высоко вздымалась при каждом вдохе...

— Ещё, — прошептала она. — Ещё...

— Ветви клонит ветер

И в окно стучится.

Месяц светлой тенью

В тучах серебрится...

Звон струны печальной

Душу растревожил,

В тишине хрустальной

Снова песню сложу...

Этой ночью стылой

Сердцу одиноко,

Я спою о милой

И такой далёкой...

Я спою о милой...

— Я люблю тебя... — вдруг прошептала Снежка.

Сколько раз она кричала эти слова, уткнувшись лицом в мокрую от слёз подушку! Сколько раз она писала их на заиндевевшем окне, на прибрежном песке, на искристом холодном снегу... И, вот, наконец, сказала их тому единственному, для кого они были предназначены.

Владимир даже представить себе не мог, насколько будет ошеломлён её признанием! Никто и никогда ещё не говорил ему этих слов... Он и понятия не имел, какая сила в них сокрыта! И вот, сейчас ему их сказала та единственная, ради которой он был готов на всё...

В этот момент, разложив, наконец, свои ноты на пюпитрах, заиграли музыканты. Начали духовые и струнные, а потом вступил аккордеон. И нежная мелодия танго полилась в зал, наполняя душу минором. Владимир встал и протянул Снежке руку, приглашая её на танец. Она махнула пушистыми ресницами и грациозно вложила свою ладошку в его ладонь.

Проигрыш окончился, и на сцену перед оркестром вышел певец, полноватый мужчина лет сорока. Он сделал грустное лицо, сложил перед собой руки и запел.

Студенточка, вечерняя заря,

Под липою мою одну жду тебя.

Счастливы будем мы, задыхаясь в поцелуях.

И вдыхаю аромат твой, и упиваюсь я мечтой...

Они так подходили друг другу! Крепкий молодой мужчина и стройная юная девушка. Он в белой форме, она в тёмно-синем вечернем платье. У него на груди сверкали ордена, у неё в ушах — бриллиантовые серьги.

Владимир и Снежка с самого начала привлекли внимание окружающих, слишком уж счастливыми они выглядели. Он не мог отвести от неё глаз, а она, вообще, не видела никого, кроме него. Однако вскоре прочие посетители ресторана увлеклись болтовнёй, едой и выпивкой и перестали, наконец, сверлить их взглядами, предоставив самим себе.

Иль помнишь ты, но помню я,

С тревогою я ожидал тебя.

На берегу пруда твои очи целовал я.

И пленился я навек тобой под серебристою Луной...

Снежка замечательно танцевала. Она чувствовала каждое движение Владимира и плыла рядом с ним, невесомая, словно облако в небесах. На высоких каблуках она была лишь немного ниже его, и он мог дышать тонким ароматом её волос, даже не наклоняя головы...

Когда музыка окончилась, Владимир подвёл Снежку к стулу и вдруг поцеловал ей руку. И смутился своего порыва. Но когда посмотрел на неё, увидел столько нежности в любимых глазах, что земля покачнулась у него под ногами...

Это был самый чудесный вечер в её жизни!

Они танцевали и пили шампанское. Пока им не принесли горячее.

Она целых две недели сидела на колбасе, картошке и макаронах, а в 'Искре' была неплохая кухня, и Снежка с огромным удовольствием отвела, наконец, душу. Плюнув на приличия, она наелась до отвала. Впрочем, это было даже к лучшему, потому что вначале, на пустой желудок, шампанское довольно сильно ударило ей в голову. Зато теперь она чувствовала лишь лёгкое опьянение и приятную расслабленность.

Потом они опять танцевали...

Почему танго всегда такое печальное, думала Снежка? Ей было настолько хорошо сейчас, что в её золотоволосой головке просто не укладывалась мысль о том, что кому-то может быть плохо. Но певец по-прежнему грустил.

Голубые глаза, вы пленили меня,

Средь ночной тишины ярким блеском маня...

Голубые глаза, столько страсти и огня!

Вы влечёте к себе, голубые глаза, страсть и нежность тая...

Прекрасная мелодия проникала в душу. Владимир вёл Снежку, обнимая своими крепкими руками. И она прижималась к нему всё сильнее и сильнее...

Голубые глаза, в вас горит бирюза,

И ваш сон голубой, словно небо весной...

Голубые глаза, столько страсти и огня

В этих чудных глазах! Голубые глаза покорили меня...

Это было последнее танго. Музыканты спрятали инструменты в футляры и покинули сцену так же незаметно, как и появились на ней в начале вечера.

Владимир позвал официанта и попросил счёт.

Почему всё хорошее всегда кончается, подумала Снежка. Впрочем, у неё ещё целая ночь впереди! Она-то уж точно спать сегодня не собирается! И Владимиру не даст! Ещё чего! Не каждый день у них свадьба! А, может, вообще, в первый и последний раз!

Оставив щедрые чаевые, они покинули 'Искру', прихватив пару бутылок шампанского и конфеты. И цветы, само собой!

Когда они, наконец, оказались дома, Снежка тут же шмыгнула в ванную. Пока она плескалась, Владимир в темпе, по-военному, застелил тахту, быстро и безжалостно растеребил букет и осыпал простыню лепестками роз.

В качестве столика отлично подойдёт табурет из Снежкиной комнаты, подумал он. За неимением салфетки его можно накрыть обычной наволочкой. Он сбегал на кухню за тарелкой и стаканами. И свечой.

Поставив на табурет шампанское и высыпав конфеты на тарелку, Владимир зажёг свечку, капнул ей в один из стаканов и утвердил в нём. А потом выключил свет.

То, что надо! Хотя...

Владимир метнулся в кухню и за мгновение до того, как в ванной затих шум текущей воды, успел перенести и поставить на письменный стол бидон с букетом, который вчера нарвал для Снежки прямо с клумбы.

Он перевёл дух и прислонился к стене в ожидании...

Снежка вышла из ванной в своей любимой рубашке и щёлкнула выключателем, потушив за собой свет. И подивилась воцарившейся тишине. Вся квартира была погружена в таинственный полумрак. Вся, кроме большой комнаты... Она вошла и замерла в восхищении.

Тахта была застелена белоснежной простынёй и вся осыпана благоухающими лепестками. У изголовья горела свеча. И стояло шампанское. Тонкие золотистые блики играли на тёмно-зелёном бутылочном стекле и гранях стаканов. Наполняя комнату чудесным ароматом на столе светился огромный букет белоснежных роз...

Владимир не шевелился, боясь спугнуть волшебное видение. Мерцающее пламя свечи окутало стройную девичью фигуру прозрачным золотым ореолом.

Снежка медленно повернулась к нему, подняла руки и расстегнула верхнюю пуговку своей рубашки. Потом следующую... И следующую...

У Владимира всё пересохло во рту.

Когда пуговки закончились, Снежка повела плечами и тонкий шёлк с лёгким шорохом соскользнул к её ногам...

Владимир смотрел на неё, а комната плыла. И стены медленно кружились. Вокруг самой милой, самой сероокой, самой золотоволосой...

Она была прекрасна! И он замер, околдованный её красотой, чистотой и свежестью...

И даже не дышал по-видимому. Потому что, когда она подошла к нему и поцеловала, воздух, ворвавшись в лёгкие, едва не разорвал его грудь. А Снежка прижалась к нему всем телом и поцеловала ещё раз. Ещё нежнее. Хотя нежнее, наверное, было уже невозможно.

А потом чуть-чуть отстранилась и всмотрелась прямо в глаза. Её руки, действуя совершенно независимо от сознания, принялись расстёгивать его китель. Стянули с него майку... Внезапно она отступила и, не отрывая от него своего гипнотического взгляда, легла на тахту. И подгребла к себе лепестки.

Всё было как во сне... Давнем несбыточном сне.

Владимир сбросил остатки одежды и лёг рядом со Снежкой. Голова у него не просто кружилась. Он падал в пропасть. Бездонную...

Почувствовав жар его тела, Снежка затаила дыхание и закрыла глаза. Он обнял её за талию, чуть-чуть подтягивая к себе, и прикоснулся губами к щеке. Но поцеловал совсем легонько, словно солнечный зайчик поутру.

А потом отодвинулся, любуясь нежным овалом лица и золотистыми локонами, рассыпавшимися по подушке. Зацепил полную горсть лепестков и осыпал ими её грудь...

Снежка облизнула жаждущие поцелуев губы и вздохнула. Он поймал этот вздох своим ртом и выпил, словно лёгкое розовое вино.

Между тем ладонь Владимира переместилась с её талии на бедро. Прошлась вдоль него несколько раз и примостилась между стройных ног.

Снежка до сих пор ещё немножко стеснялась. Она положила свою ладошку поверх его руки и мягко передвинула её повыше, на живот. Но Владимир не прислушался к этой немой просьбе и вернул ладонь обратно. Снежка вздохнула и покорилась... Хотя, на самом деле, ей очень нравились его ласки. И уже хотелось большего.

Владимир стал целовать её шею и потихоньку добрался до упругой груди. Она откинула голову и сладко застонала. А он мягко преодолел лёгкое сопротивление и развёл её колени в стороны...

Он имеет право это делать, сказала себе Снежка! И подчинилась. Он имеет право делать с ней всё, что захочет! Она тихо охнула, почувствовав, как его руки легли ей на грудь. Сладкий озноб пробежал по её телу... Он имеет право! И он должен делать с ней это! Потому что он её муж! Потому что она любит его! Потому что она очень хочет, чтобы он с ней это делал!

Оторвав голову от подушки, Снежка посмотрела на него туманным взором и, смежив веки, со стоном откинулась назад. Необыкновенное, томительное ощущение переполняло её!

И тогда Владимир склонился к шелковистому треугольнику и поцеловал его... И ещё, и ещё... Она замерла. Что он делает?! Разве это можно?! Ведь, это нельзя!.. Но, ведь, она хочет именно этого, неожиданно поняла Снежка, очень-очень хочет!

Господи, что же это?! Нет!.. Снежка ошеломлённо прислушивалась к себе. Волны невообразимого наслаждения прокатывались по её телу... Он целовал её, а она мотала головой из стороны в сторону, стонала и шептала его имя... Это было какое-то безумие! Она даже не предполагала, что способна испытывать такие невыразимые ощущения!

Внезапно Снежка словно взорвалась изнутри!! И улетела куда-то. Куда-то непостижимо далеко! На какой-то момент ей отказали все чувства. Она перестала и слышать, и видеть. И закричала, и выгнулась вся... А потом ослабла и рухнула на простыню.

И тогда Владимир приподнялся и лёг на Снежку. Её густые чёрные ресницы вздрогнули и удивлённо распахнулись. Она смотрела на него в упор расширившимися глазами, а он проникал в неё всё глубже и глубже...

А потом замер. Когда она вскрикнула. И подался назад.

Снежка напряглась, прислушиваясь к своим ощущениям. Но боль уже ушла. Она обхватила Владимира руками и удержала в себе. Он наполнил её собой и она не желала с ним расставаться...

Он накатывался на неё словно волна на берег. Они совершенно слились и стали единым целым! Это было упоительно!

Вдруг Снежка задрожала всем телом. И задышала, застонала, закричала... Её ногти безжалостно впились в спину Владимира. Но он даже не заметил. Потому что в этот миг, запрокинув голову, сам закричал от безконечного счастья. И оглох, и ослеп на долгое мгновение...

Снежка очнулась первая и стала целовать его, нежно шепча на ухо:

— Ну, что ты? Милый... Что ты?

— Я люблю тебя, — прошептал Владимир, медленно приходя в себя.

Он лежал рядом со Снежкой, обнимая её за плечи, и напряжение этих прекрасных мгновений постепенно отпускало его... Наконец-то, подумал он. Теперь она по-настоящему его жена. Отныне и навеки! И он никому и никогда её не отдаст!

Снежка прижалась к нему и притихла, слушая биение его сердца... Наконец-то, подумала она. Он стал её мужем. По правде. И теперь у них самый настоящий брак. А никакой не фиктивный! И никому и никогда их не разлучить! Потому что она никому и никогда его не отдаст!

— Хочешь шампанского? — вдруг спросил Владимир.

— Хочу, — сказала она.

Он сел, снял проволочную закрутку и, прижав пробку большим пальцем, шутливо направил бутылку на неё. Снежка взвизгнула и юркнула ему за спину. И как бы невзначай прижалась грудью.

Владимир даже зажмурился от удовольствия... Снежка тут же воспользовалась этим, наклонила его к себе и принялась целовать.

Хитрая девчонка отпустила Владимира, только когда услышала хлопок открытой бутылки. Он наполнил стаканы шипящим вином и подал ей один из них.

— За нас, — сказала она.

— Хочу, чтоб ты всегда была со мной, — сказал Владимир. — Круглый год, круглые сутки, каждую секунду...

— Я люблю тебя... — прошептала Снежка.

Они выпили, поставили опустевшие стаканы и, не сговариваясь, потянулись друг к другу. За сладкой закуской нежных поцелуев.

Самая волшебная и незабываемая ночь в их жизни ещё только начиналась...

Глава девятая

Он ждал приказа о переводе со дня на день...

Но прошло уже две шестидневки, а его всё ещё не было.

Заместитель Владимира, майор Черевиченко, узнав о скором отъезде командира, вздохнул, но ничего не сказал. Последнее время люди менялись на должностях с калейдоскопической быстротой. Не успеешь сработаться, глядь, а он или на повышение, или... С концами. Или сначала на повышение, а потом... С концами.

Такая, вот, беда.

Владимир через знакомых несколько раз пытался осторожно выяснить хоть что-нибудь о судьбе Снежкиного отца. Но так и не смог ничего толком разузнать. Только то, что следствие ещё продолжается. И, стало быть, его ещё не расстреляли. За неимением лучшего, это были не такие уж и плохие новости.

С тех пор, как существует армия, жизнью военного человека распоряжается командование. В самом прямом смысле этого слова. И послать его на смерть имеет полное право, а в некоторых случаях даже обязано это сделать.

Впрочем, в военное время человек быстро свыкается с угрозой гибели. Когда вокруг постоянно убивают, волей-неволей становишься философом и приходишь к мысли, что смерть является неотъемлемой и абсолютно неизбежной составляющей бытия. И идёшь под пули, когда прикажут. Даже, если приказ кажется совершенно идиотским, а смерть — безсмысленной.

Но это в военное время! А сейчас оно было, как бы, мирное.

Почему же незримая коса безжалостно выкашивала ряды красных командиров и комиссаров, прореживая их круче, чем любая, самая кровавая междоусобица? Ведь, столько лет уже прошло с тех пор, как окончилась Гражданская война!

Или она всё ещё продолжалась?

Впрочем, в условиях военной угрозы и постоянного давления со стороны мирового империализма о спокойной жизни можно было только мечтать.

И своевременно проводить регламентные работы на бронепоезде. Который стоит на запасном пути. Под парами. Как ему и положено. На всякий случай.

А пока суд да дело, страна ударными темпами строила светлое будущее, и рекорды били не только стахановцы в синих фуражках с малиновыми околышами.

Шахтёры выдавали тонны угля на гора. Доярки и пастухи раз за разом увеличивали надои и привесы. Рабочие выкатывали из цехов трактор за трактором, самолёт за самолётом.

А сталинские соколы продолжали штурмовать небо.

В самом конце июня Владимир Коккинаки и Александр Бряндинский совершили безпосадочный перелёт по маршруту Москва — Хабаровск — Спасск-Дальний, за сутки одолев на самолёте ЦКБ-30 'Москва', модифицированном дальнем бомбардировщике ДБ-3, более семи с половиной тысяч километров.

От Байкала до Хабаровска они летели в непосредственной близости от границы, на которой как обычно было неспокойно. Самураи вовсю бряцали оружием. И этот, казалось бы вполне мирный, перелёт преследовал совершенно определённые цели.

Серийный ДБ-З нёс до тонны бомб на внутренней подвеске. И не мешало напомнить кое-кому о том, что рекордные перелёты советских лётчиков могли иметь и имели сугубо практическое значение.

Не отставали от мужчин и женщины.

Буквально через несколько дней после перелёта Коккинаки и Бряндинского женский экипаж в составе Полины Осипенко, Веры Ломако и Марины Расковой установил сразу три мировых авиационных рекорда, совершив на модифицированном морском ближнем разведчике МП-1бис безпосадочный перелёт по маршруту Севастополь — Киев — Новгород — Архангельск. Десять с половиной часов отважные девушки шли над сушей на летающей лодке...

Страна дышала полной грудью, а Владимир жил в каком-то ином измерении.

Он читал газеты. Он, как и все вокруг, радовался успехам социалистического строительства, новым рекордам и достижениям. Он подписывал бумаги, отдавал приказы и руководил полётами. И сам много летал, оттачивая свой, и без того филигранный, пилотаж.

Но вся эта жизнь казалась ему какой-то ненастоящей.

Она была как декорация... Пейзаж нарисован на заднике сцены, фасад сделан из холста и фанеры, рассветы и закаты льются из-под цветной заслонки прожектора. А люди — всего лишь персонажи. И произносят слова, придуманные за них известным драматургом.

Он выходил из дому и окунался в эту жизнь. Чувствуя себя, как зритель, внезапно очутившийся на сцене прямо посреди спектакля. Шекспировские страсти ошеломляли, но где-то в глубине души сидела непонятная уверенность, что всё это — просто пьеса. Что вечером, переодевшись и смыв грим, герой со злодеем раскупорят бутылочку красного винца и разопьют её прямо в гримуборной, выбросив из головы заученные фразы.

Лишь рядом со Снежкой Владимир ощущал жизнь во всей полноте. Только её глаза, только её губы, только её руки наполняли этот мир смыслом...

К этому времени у них уже выработался свой особый язык отношений. И он без всяких слов и пояснений точно знал, в каком настроении любимая.

Если на ней было её старенькое ситцевое платьице, это означало, что она или недовольна поведением Владимира, или просто чем-то расстроена, и надо быть очень осторожным, чтобы не навлечь на себя грозу, сверкающие молнии льдисто-серых глаз, неожиданные упрёки, а иногда и поток, совершенно необъяснимых с точки зрения мужской логики, слёз...

Если Снежка была довольна жизнью, то одевала одно из платьев, которые он ей подарил. Она порхала по квартире, напевая что-нибудь весёлое, и освещала её своей улыбкой. А Владимир просто сидел и смотрел на Снежку. И его душа наполнялась нежностью и теплом...

Если она надевала его любимое бело-синее платье в полоску с широким поясом, это означало, что Владимиру удалось ей чем-то угодить, хотя он часто и сам не знал, чем именно. Тем не менее, пользуясь выпавшей удачей, он мог добиться от неё всего, чего бы ему ни захотелось. Непокорная и поперечливая Снежка, словно по волшебству превращалась в образцово-показательную и послушную командирскую жену. Такое случалось не часто, и Владимир высоко ценил эти мгновения...

Если же в коридоре его встречала прекрасная нимфа, на которой была лишь прозрачная шелковая рубашка (наиболее употребительная фраза их необычного языка), он без предисловий подхватывал её на руки и уносил в дальнюю комнату. Если у него хватало терпения, конечно.

Если его не хватало, то он успевал добежать только до тахты. Ясное дело, на то, чтобы снять одежду времени уже не оставалось совсем, и они яростно любили друг друга в чём были.

Но, если Владимир всё-таки находил в себе силы донести её до кровати, то всё было иначе.

Им нравилось ласкаться на этой старой армейской койке. Которая так звонко подпевала им, поскрипывая своими пружинами во время их нежных любовных игр!

Владимир приносил Снежку в комнату и укладывал на кровать. Она сквозь густые длинные ресницы наблюдала, как он неторопливо снимает форму и нижнее бельё. А он любовался её красотой, лаская взглядом чудесные изгибы и округлости её тела, прикрытые нежным белым шёлком. А потом опускался на колени, и начиналось священнодействие.

Верхнюю пуговку Снежка никогда не застегивала, поэтому сначала он расстегивал нижнюю. И распахивал полы её рубашки. И Снежка, замирая от сладкого томительного ожидания, закрывала глаза...

А его ладони, медленно скользя по гладкой ткани, двигались вверх и расстегивали, наконец, вторую пуговку.

После такого трудового подвига, им, конечно, требовался отдых. И они находили успокоение, лаская укрытые прохладным шёлком груди...

Немного отдохнув и собравшись с мужеством, его руки расстегивали следующую пуговку и распахивали отвороты рубашки.

А мужество требовалось немалое! Потому что перед его глазами появлялось ослепительно прекрасное зрелище... Удержаться от того, чтобы поцеловать это сокровище, было совершенно невозможно!

Снежка трепетала от острых и сладких ощущений. Её руки недвижно лежали вдоль тела, хотя она едва справлялась с желанием схватить и прижать его голову к своей груди.

После того, как была расстёгнута последняя пуговка, Владимир, уже совершенно изнемогая, наполнял Снежку собой...

Они наслаждались близостью то медленно, то страстно. Он, то безжалостно мял губами её рот, то покрывал нежными поцелуями лоб и щёки, брови и глаза...

Снежка сладко стонала, отзываясь на каждое его движение. А он из последних сил сдерживался в ожидании прекрасного мгновения, когда она взлетит в небеса и закричит, содрогаясь и теряя сознание.

И только тогда позволял себе взорваться и, уткнувшись лицом в подушку, накричаться досыта...

И ничто не могло омрачить их счастья!

Точнее, почти ничто...

Владимир не сразу решился сказать Снежке о предстоящем переезде. А вдруг она воспротивится? И не захочет уезжать так далеко от отца, надеясь, что его вот-вот освободят. Владимир не мог, не имел права лишать её этой призрачной надежды!

С другой стороны, когда придёт приказ, так или иначе придётся ей всё рассказать!

Но должна же она его понять, в конце концов! Ведь, оставаться здесь слишком опасно! И не только для неё! Теперь это опасно и для него тоже!

Нет, он не жалел о том, что женился! И боялся не за себя! Но, может быть, именно, этот аргумент перевесит в её глазах все остальные?

— Скоро нам придется отсюда уехать, — сказал Владимир.

— Почему? — удивилась она.

— Вот-вот поступит приказ о моём новом назначении.

— Откуда ты знаешь?

— Я подал рапорт о переводе на Дальний Восток. В Отдельную Краснознаменную Дальневосточную армию. Из-за этого мне и пришлось задержаться в Москве, — Владимир повернулся к Снежке, обнял и подтянул к себе. — Мы сядем в поезд, запрёмся в купе, и будем ехать долго-долго... Целых полмесяца!

— Ты подал рапорт? Но, почему? — недоумённо приподняла она шелковистые брови.

— Что-то очень неправильное было во всей этой истории с арестом твоего отца! — тихо сказал он. — Что-то нехорошее...

— Конечно, неправильное! Конечно, нехорошее! — горячо согласилась Снежка.

— Нет, ты меня не поняла! — Владимир погладил её по щеке и тихонько поцеловал. — Само собой, в аресте ничего хорошего быть не может! Но я чувствую, что за этим кроется что-то ещё! Почему об этом так быстро сообщили в твой институт? Обычно проходит какое-то время, прежде чем... Ну, в общем, если членов семьи арестованного не забрали одновременно с ним, обычно проходит сколько-то времени, пока о происшедшем становится известно посторонним. А тут, кто-то едва утра дождался! Неспроста всё это! И я не смогу чувствовать себя спокойно, зная, что кто-то спит и видит, как бы до тебя добраться!

Снежка нахмурилась, и маленькая морщинка пересекла её лоб. Владимир тут же разгладил её губами.

— Не безпокойся! Никто тебя здесь не отыщет! Никто даже и представить себе не сможет, что ты вышла замуж и сменила фамилию! — шепнул он ей на ухо.

— Да, уж! — тихо сказала Снежка с неподдельной горечью. — Это точно никому не придёт в голову... Что кто-то осмелится взять меня в жёны после всего, что случилось!

Владимир принялся целовать её в шею, чтобы отвлечь от невесёлых мыслей. А потом стал водить губами по линии скулы, играя с ней языком.

— Володя, перестань! Щекотно же! — засмеялась Снежка.

Она попыталась прижать щёку к плечу, но Владимир не отставал. Тогда она обхватила его голову руками, притянула к себе и припала к губам...

— Ты поэтому держишь меня взаперти и никому не показываешь? — поинтересовалась она, насытившись поцелуем. — Чтобы меня у тебя не отняли?

— А как ты догадалась? — заглянул ей в глаза Владимир. — Ведь, я так тщательно это скрывал! Что сойду без тебя с ума! Если тебя у меня отнимут!

— Ты и, вправду, без меня сойдёшь с ума? — тихо спросила Снежка.

Но так и не дождалась ответа. Потому что Владимир был слишком занят, осыпая нежными поцелуями её грудь. Она смежила веки и растаяла, погружаясь в негу... И время остановилось. Исчезли запахи и звуки. И стрелки на часах замерли.

Чтобы скакнуть потом сразу на несколько делений...

— Так, значит, надо собираться? — спросила Снежка, когда немного пришла в себя, вся измятая, исцелованная, изласканная.

— Надо, — сказал Владимир.

— А у нас даже нет чемоданов, — пробормотала она и зевнула.

— Завтра купим. Спи, моя хорошая, — погладил он её золотистые локоны.

И она уснула. Утомлённая ласками, успокоенная и счастливая...

Было далеко заполночь. Прохладный воздух, вливаясь в комнату сквозь распахнутое настежь окно, приятно холодил кожу.

Настоящая командирская жена, думал Владимир, глядя на тихо посапывающую в его объятиях Снежку. Он ей говорит — собирайся, всё бросаем-уезжаем! А она безпокоится только о том, что нет чемоданов! И всё! Ни упреков, ни слёз, ни сожалений!

Снежка спала, привычно закинув коленку ему на бедро. Матово-белая кожа её обнажённого, прекрасного тела ослепляла. Золотые волосы рассыпались, а одна прядка промокла от пота и прилипла ко лбу...

Он тихонько поправил её, стараясь не разбудить любимую. Снежка почувствовала его прикосновение и почмокала губами во сне. Владимир протянул руку и накрыл её поясницу краешком откинутой простыни...

И вздохнул. Ну, почему, когда человек счастлив, стихи не пишутся? Ему так хотелось бы рассказать ей о том, какое это счастье — любить её и быть её любимым...

Но в голову лезла одна чепуха. Или поэты от счастья глупеют? И им приходится изъясняться прозой, как обычным людям?

А может, всё-таки попробовать? Может, получится?

Владимир знал, что Снежке нравятся его стихи. Она так искренне восхищалась его жалкими попытками выразить невыразимое, что ему было даже неловко. Сам-то он отлично понимал, насколько его корявые вирши слабы по сравнению с настоящими стихами...

И, вместе с тем, они были ему очень дороги. Эти наивные строчки. Потому что это были кусочки его души. Маленькие кусочки огромной мозаики, которая называется Любовь... Мозаики, которую он будет складывать всю жизнь.

Его губы беззвучно шевелились. А в голове одна за другой возникали из небытия безыскусные строки. Словно кто-то зачитывал их издали, откуда-то сверху. А он снова и снова повторял услышанное, чтобы не забыть поутру. И сам не заметил, как уснул...

Их разбудил весёлый солнечный зайчик.

Снежка взмахнула ресницами и солнце заискрилось в безконечной льдисто-серой глубине её глаз. Она зевнула и потянулась всем телом. А потом отбросила простыню и, не раздумывая ни секунды, принялась целовать и гладить Владимира. Её шаловливые ладошки прошлись по нему, ничего не пропустив. И он тут же вспыхнул, как спичка. А мгновение спустя Снежка уже стонала, накрытая горячей волной его тела...

Когда они оторвались друг от друга и отдышались, Владимир неожиданно спросил:

— А хочешь, я тебе новые стихи прочитаю?

— Да! Да! Да! — обрадовалась она, поднялась и села рядом, поджав под себя ноги. — А когда ты их сочинил?

— Ночью, пока ты спала, — улыбнулся он, откровенно любуясь ею.

Снежка сидела перед ним нагая и прекрасная. Как древнегреческая Богиня.

Она заметила его взгляд и немедленно подняла руки к затылку, якобы для того, чтобы поправить волосы. Владимир протянул ладонь и она наполнилась упругой прохладой девичьей груди...

Он гладил её, а Снежка неотрывно смотрела ему в глаза.

— Ты будешь читать или... — она плотоядно облизнулась. — Мне тебя съесть?

— Съесть! — сказал Владимир.

— Ишь, ты, какой хитренький выискался! А кто мне тогда будет стихи читать?! — прищурилась Снежка.

— Ну, Снежка! Ну, Снежечка... — стал умолять он. — Съешь меня, пожалуйста!

— Нет! Сначала стихи! — потребовала она и переложила его ладонь на свое округлое, гладкое бедро.

Владимир покорно вздохнул, закрыл глаза и стал читать, тихо и раздумчиво:

— В распахнутые окна ветер шепчет

Берёзовые, белые стихи...

Я обниму любимую покрепче

И мне простятся все мои грехи...

Ещё чуть-чуть и засверкают звёзды,

И из-за крыши выскользнет Луна...

У милых губ дурманный запах розы

И терпкий вкус прохладного вина...

Ещё чуть-чуть... Любимая простишь ли,

Что я тяну наш вечер как вино?

Так перед бурей тянется затишье...

Взорвётся бурей нежности оно!

— И ты это сочинил сегодня ночью? — ахнула Снежка, прижав ладошку ко рту. — Пока я спала?

Владимир кивнул.

— У милых губ дурманный запах розы... — мечтательно повторила она. — И откуда у тебя слова такие берутся?

Он пожал плечами:

— От тебя...

Снежка даже зажмурилась от счастья!

Господи, неужели человеку может быть так хорошо! Ведь, так не бывает!

Внезапно ей стало страшно... А вдруг всё это только сон?! Который возьмёт и закончится!

Она прильнула к Владимиру. Обхватила его руками и прижалась. Нет! Этого не может быть! Они всегда будут вместе! Везде и повсюду!

И тут Снежка вспомнила о предстоящем отъезде. Владимир сказал, что приказ о назначении придёт со дня на день. И они сразу же уедут. Но...

— Володя, — посмотрела она на него. — Мы уезжаем... А как же папа?

— Мы, так и так, ничем не можем ему помочь, — тихо сказал Владимир. — Поверь, твоему отцу будет в тысячу раз легче, если ты будешь в безопасности! Как можно дальше отсюда! Ведь, ты — его единственное слабое место! И только из-за тебя он может сдаться и согласиться на сотрудничество со следствием... Иначе говоря, признать предъявленные обвинения... А это — высшая мера!

— Что же делать? — прошептала Снежка.

— Твой отец — очень сильный человек! И он обязательно выстоит! — твёрдо сказал Владимир. — Если только ты не предоставишь следователям решающий козырь! В своём лице... Это — раз.

— Что значит 'раз'? — глухо спросила Снежка, подавленная его словами.

— Если тебя задержат, — опустил глаза Владимир. — Мне не миновать ареста... И трибунала.

— Нет! — воскликнула она. — Никогда!

— Конечно, нет, — обнял её Владимир. — Мы скоро уедем. И никто ничего не узнает...

— Да! Мы уедем! И как можно скорее! — Снежка вывернулась из его рук и спрыгнула с тахты. — Надо собираться!

— Постой, — улыбнулся Владимир, ловя её за талию. — Ведь, приказа ещё нет!

— А вдруг он сегодня уже придёт! — сказала она, пытаясь вырваться. — А мы ещё не собранные! У нас даже чемоданов нет!

— Я сегодня же накуплю тебе столько чемоданов, сколько ты скажешь! — сказал Владимир, не выпуская её из объятий. — Только успокойся!

— Ага! Его будут арестовывать, а я — успокойся! — возмутилась донельзя рассерженная Снежка.

Владимир наклонился к ней чтобы поцеловать, но она отвернулась и вместо губ ему досталось её маленькое ушко. Что, впрочем, его вполне устроило. Снежка тут же поняла, чем это ей грозит, и попробовала исправить свою оплошность, но было уже поздно. Она чуть-чуть потрепыхалась и смирилась. И замерла, млея от поцелуев...

— Ты идёшь в ванную? — спросил Владимир немного погодя.

— Да, — кивнула она, когда пришла в себя.

И убежала умываться.

А Владимир убрал постель в шкаф и отправился на кухню, чтобы поставить чайник. Но не дошёл...

Потому что Снежка второпях забыла запереться в ванной. И он застыл у приоткрытой двери, не в силах оторвать глаз от фантастического зрелища...

Снежка стояла под душем, закрыв глаза и подставив лицо его прозрачным струям. И ловила их губами, подняв руки и перебирая тонкими пальчиками свои потемневшие от воды волосы. А она стекала по её спине и груди, по её животу и длинным, стройным ногам...

Владимир сам не понял, как оказался в ванной рядом с ней.

Снежка ощутила его близость, но ничуть не удивилась. Только слегка подвинулась, чтобы и ему досталось немного ласки этих горячих струй. Он прижал её к себе. И время вновь остановилось для обоих...

Хорошо, что Владимир не успел поставить чайник! Не то он выкипел бы начисто.

Когда он оторвался от неё, Снежка закрыла воду и стала сушить волосы полотенцем. А потом тряхнула головой и посмотрела на Владимира. Пристально и призывно... И тут же воскликнула, заметив, как быстро он стал разгораться:

— Нет! Нет! Я просто пошутила!

Она вылезла из ванны, смеясь и отбиваясь от его прилипчивых рук. Он попытался её удержать, но Снежка уже выскочила за дверь, оставив у него в руках лишь влажное полотенце.

Владимир вздохнул, повернул кран холодной воды и, стиснув зубы, встал под обжигающий ледяной поток. Придя в себя, он растёрся докрасна полотенцем и стал чистить зубы. А когда вышел из ванной, по квартире уже вовсю разносился запах свежесваренного кофе. Набросив свою любимую рубашку, Снежка сноровисто готовила завтрак. Пока он ополаскивался, она успела поджарить яичницу. Нарезав хлеб и колбасу, Снежка разложила их на тарелке и повернулась к Владимиру, который тихонько сидел на табуретке, любуясь её грациозными движениями.

— Давай, устроим себе маленький праздник! — сказала она, подходя к нему и обнимая за шею. — Между прочим, ты забыл, а ведь уже ровно месяц, как мы поженились!

— И ничего я не забыл, — сказал Владимир, прижимая её к себе. — Это просто ты всегда поперед батьки отрапортовать успеваешь!

— Ну, хорошо, хорошо, — потрепала его за чуб Снежка. — И что ты предлагаешь? Какие у нас планы? А, может, в виде исключения, возьмёшь выходной?

— Ну, я не знаю, — почесал в затылке Владимир. — Сегодня же первый день шестидневки...

— Никаких 'не знаю'! — отрезала Снежка, отодвигаясь. — Подумаешь, первый день! Ты и так с утра до ночи в бригаде пропадаешь! И в будни, и по выходным, и по праздникам! А у тебя молодая жена, между прочим! И ей нужно внимание!

— Ну, Снежка! — запустил руки ей под рубашку Владимир. — Не сердись! Я сейчас позвоню дежурному и скажу, что сегодня меня не будет до вечера!

— Не до вечера, а до утра! — разошлась она не на шутку, раздосадовано отталкивая его. — И заму своему позвони! Они что, даже дня без тебя обойтись не могут? Хорошо устроились, однако! Я бы на твоём месте...

— А ты не хочешь немного проветриться? — перебил её Владимир. — Мне как раз в штаб округа надо...

Снежка осеклась на полуслове и посмотрела на него широко распахнутыми глазами:

— А ты не шутишь? Ты, правда-правда, хочешь взять меня с собой в Ленинград?

Он неопределённо пожал плечами. Дескать, а почему бы и нет? Что тут такого?

— Ой, как я хочу погулять по набережной, побродить по Летнему саду... — мечтательно закатила она глаза.

— Ты не так меня поняла, Снежка, — сразу дал обратный ход Владимир. — Я имел в виду просто покататься...

— Ах, просто покататься? — она прищурилась. — Подожди, подожди, попробую сама догадаться! Мы прокатимся до Ленинграда, а пока ты будешь болтаться по штабу, я должна сидеть в машине?!

Владимир промычал в ответ что-то неопределённое. И кто его за язык тянул?! Он обругал себя последними словами за дурость и приготовился к буре, громам и молниям...

— Ладно! — неожиданно смирилась Снежка. — Посижу немного...

Слава Богу, обошлось! Владимир вздохнул с облегчением.

— Но с одним с условием! — с вызовом посмотрела она на него. — Что после этого мы поедем в Петергоф посмотреть на фонтаны! И погулять в парке!

— Конечно, конечно, — тут же согласился Владимир. — Отличная идея!

Он ожидал гораздо худшего развития событий. В Петергоф, так в Петергоф! Это ещё не так страшно! Главное, не придется гулять со Снежкой по Ленинграду, рискуя наткнуться на кого-нибудь из е ё знакомых!

— Фонтаны — это замечательно! — прихлёбывая кофе, вслух рассуждал Владимир. — Тем более, что я до сих пор ещё ни разу не был в Петергофе! Какая ты молодчина! Как здорово ты это придумала!

— И чемоданы купим заодно, — заключила Снежка, окончательно успокоившись.

До Петергофа они добрались лишь к обеду...

На заднем сиденье, поблёскивая металлическими уголками, петлями и замками, громоздились четыре новеньких чемодана. Два больших и два поменьше. Довольная Снежка всю дорогу то и дело посматривала на них через плечо. Она уже успела прикинуть, в какой из них что уложить. И если бы могла, тут же взялась бы за дело.

Но они ехали в Петергоф... И не только за тем, чтобы полюбоваться на царские дворцы и фонтаны. До отъезда на Дальний Восток она обязательно должна была заглянуть в дупло старого дуба, которое ей показал когда-то папа. И узнать, что он ей там оставил.

Они припарковались возле Ольгина пруда, у собора святых апостолов Петра и Павла, и направились прямо к Большому дворцу по центральной аллее Верхнего сада.

Снежка много раз бывала с отцом в Петергофе, всё здесь знала и с удовольствием изображала экскурсовода:

— Посмотрите направо, — дурачась, картинно повела она рукой. — За деревьями и кустами видны Кавалерские дома. В них жили кавалеры. Немного дальше находятся Фрейлинские дома. В них жили фрейлины... Это очень грустная и романтическая история. Кавалеры, молодые и симпатичные, все как один были влюблены в молоденьких и очень хорошеньких фрейлин. А старый и вредный гофмаршал не разрешал им с ними видеться. Правда, кавалерам иногда удавалось потихоньку от злобного старикашки назначить своим возлюбленным свидание. У фонтана... Когда коварный гофмаршал узнал об этом, то приказал устроить повсюду как можно больше фонтанов... И их построили целых полторы сотни! Бедненькие фрейлины совсем запутались и никак не могли найти своих кавалеров! И очень страдали от неразделённой любви! — Снежка не выдержала и прыснула от смеха.

Примерно в таком же духе она комментировала и все остальные местные достопримечательности.

— Прямо перед вами фонтан 'Дубовый'. Он так называется, потому что раньше посредине бассейна стоял дуб, — рассказывала Снежка. — Его спилили после того, как на нём повесился противный гофмаршал! — мрачно закончила она.

— Вот те на! — удивился Владимир. — А чего это он повесился?

— А того, что самая красивая фрейлина императорского двора, в которую он был тайно и безнадёжно влюблён, встречалась у этого фонтана с одним гусарским поручиком. Встречалась, встречалась, а потом взяла и убежала с ним за границу! Вот гофмаршал от злости и повесился! И после этого, что бы больше никто у царя под окнами не вешался, дуб, раз, и спилили!

Владимир недоверчиво посмотрел на неё:

— Что, правда, что ли, повесился?

— Честное пионерское! — побожилась Снежка.

В её льдисто-серых глазах, серебрились весёлые искорки.

— Или ты меня морочишь? — прищурился Владимир.

Снежка крепилась, сколько могла, под его пристальным взглядом, но не удержалась и рассмеялась заливисто:

— Ха-ха-ха! А ты и поверил!

— И вовсе нет! — попытался схватить её он.

— Поверил, поверил, поверил! — пятясь и уворачиваясь от его рук, дразнилась Снежка.

— Фантазёрка... — проворчал, улыбаясь, Владимир.

— Обратите внимание, — снова вернулась она к роли экскурсовода. — Перед вами Большой Петергофский дворец. Это композиционный центр дворцово-паркового ансамбля. Его строительство было начато ещё при жизни Петра Первого, а закончено лишь в середине прошлого века. Дворец состоит из трёхэтажной центральной части, Гербового и Церковного корпусов. Его северный фасад имеет длину триста метров и обращён к Финскому заливу, — Снежка вдруг перестала придуриваться, схватила Владимира за руку и потащила за собой вокруг здания. — Скорее, скорее! Сейчас ты такое увидишь! Такое!

И он действительно был потрясён!..

С мраморной террасы, раскинувшейся перед дворцом, открывалась совершенно захватывающая картина!

Аллеи и гроты, фонтаны и водопады. Зелень деревьев, сотни пенных искрящихся струй, сотни золотых и бронзовых статуй... Бюсты и гермы, барельефы и маскароны, вазы и чаши.

И фонтаны, фонтаны, фонтаны...

Самый грандиозный каскад фонтанов в мире, струясь и сверкая брызгами на солнце, гигантскими ступенями спускался вниз. Туда, где посредине огромного полукруглого бассейна, упираясь могучими ногами в скалу, золотой гигант разрывал пасть льву. Из которой к небу поднимался двадцатиметровый водяной столб!

Где-то вдали, в просвете широкой аллеи, по всей длине обрамлённой круглыми гранитными чашами с высокими струями фонтанов, серебристая лента Морского канала упиралась в море...

А вправо и влево от неё, расходясь лучами от балюстрады дворца, тянулись ещё два спаренных зелёных коридора с фонтанами в центре.

Снежка притихла и замерла, прижавшись к Владимиру, не в силах отвести взгляд от ошеломительной перспективы...

Он посмотрел на неё украдкой и в который уже раз поразился, какая она красивая!

Свежий ветер играл её золотистыми локонами, в безкрайних глазах светились небеса, нежные розовые губы манили с необыкновенной силой.

Она почувствовала его взгляд и повернулась к нему.

Владимира тут же качнуло к ней, но он сумел справиться с собой. И удержался от страстного поцелуя.

Никто не должен знать, как он её любит!

Только так можно уберечь своё счастье от вмешательства окружающих! От зависти. И чёрной, и белой. Одинаково опасной, что та, что другая. От скрытого недоброжелательства. И открытого. От мести, за то, что у них есть то, чего нет и никогда не будет у многих других. А, может, вообще, больше ни у кого...

— Хочешь посмотреть, как жили царь с царицей? — спросила вдруг Снежка.

— А нас пустят? — вопросительно поднял брови Владимир.

— Пусть только попробуют не пустить! — грозно сказала Снежка. — Мы им тогда как покажем твое удостоверение! Сразу все станут как шёлковые!

И они пошли искать кого-нибудь из местных...

Сторож, маленький седенький старичок в пенсне, сначала только замахал руками. Сегодня музей закрыт! Но депутатский значок Владимира, его ордена и майорские шпалы, как и предполагала Снежка, оказались решающим аргументом.

— Ну, хорошо, хорошо, товарищ депутат майор Герой Советского Союза, — бормотал сторож. — Только, ради Христа, директору ничего не говорите, что я вас пустил. А то меня уволят! Или чего похуже... Пожалейте уж старика!

— Мы никому ничего не скажем, дедушка! — успокоила его Снежка. — Мы только посмотрим на царские палаты и всё! А то нам уезжать скоро уже! На Дальний Восток! Когда ещё удастся здесь побывать!

— Ну, ладно, ладно! Раз, на Дальний Восток! — покачал головой старичок. — Вы походите, посмотрите, а я тут, у входа, посижу... Не заблудитесь одни-то? Тут и знающему человеку заблудиться пара пустяков! Мне бы, наверное, лучше вас проводить, товарищ депутат майор Герой Советского Союза... Я бы всё вам и рассказал, и показал.

— Не надо, дедушка! — торопливо сказала Снежка. — Отдыхайте! Мы уж сами как-нибудь!

— Ну, как хотите, — сторож открыл двери и впустил их во дворец.

Они бродили по залам, держась за руки, и восхищались их убранством.

Врываясь внутрь сквозь высокие окна, яркое июльское солнце пронизывало всё вокруг своими лучами, отражаясь в огромных зеркалах, хрустальных люстрах и золотых канделябрах.

Снежка болтала без умолку, а Владимир смотрел на неё, слушал и улыбался.

— Это Чесменский зал морской славы. Все картины, на которых изображены сражения русского флота с турками, выполнены на основе рассказов очевидцев, — Снежка повернулась к нему. — Между прочим, для того чтобы художник мог правильно нарисовать пожары и взрывы на кораблях, по приказу графа Орлова начинили порохом и взорвали настоящий фрегат.

— И откуда ты всё знаешь? — спросил Владимир, привлекая её к себе.

— Папа рассказывал, — сказала Снежка, нетерпеливо высвобождаясь из его объятий. — Идём скорее! Это ещё не всё!

О том, что следующий зал — тронный, он и без Снежки догадался. Потому что у восточной стены огромного помещения под живописным панно, изображающим какой-то парад, на возвышении стоял самый настоящий трон. На который, пока Владимир озирался по сторонам, не долго думая, уселась Снежка.

— Что ты! — ахнул Владимир. — Нельзя же!

— Да ничего ему не сделается! — засмеялась она и повернула руки ладошками вверх, словно держала скипетр и державу. — Ну, как? Подходит мне это кресло?

Она вздёрнула подбородок и кинула на него такой ясновельможный величественный взгляд, что поражённый Владимир не удержался и преклонил перед ней колено:

— Да, ваше высочество!

— Ну, какое ещё высочество! — смутилась Снежка, спрыгнула с трона и опустилась рядом с ним. — Я же не принцесса!

— Самая настоящая принцесса... — прошептал Владимир, поднимаясь и протягивая ей руку, и она робко улыбнулась в ответ.

И они двинулись дальше по безконечной анфиладе залов...

В одном стоял огромный стол, покрытый белой скатертью и сервированный роскошным фаянсовым сервизом на несколько десятков персон. В другом все стены были увешаны портретами прекрасных молодых девушек в национальных костюмах, наверное, тех самых влюблённых фрейлин. В третьем, со стенами, обитыми алым шёлком, под тёмно-красным бархатным балдахином с золотыми кистями стояла большая-пребольшая кровать.

Царская опочивальня...

— Сне-жка! — предупреждающе сказал Владимир, заметив, как сладко она потянулась, увидев кровать, укрытую атласным золотистым покрывалом. Словно специально откинутым в ожидании влюблённой пары. — Не-льзя!

Ага! Так она его и послушалась!

Подкравшись к замершему в нерешительности Владимиру, Снежка нежно обвила его шею руками и мягко потянула на себя, увлекая к этой необъятной кровати.

— Снежка, — шептал он, не в силах сопротивляться. — Что ты делаешь!

А она молча смотрела ему в глаза, шаг за шагом отступая к балдахину, пока не упёрлась в край кровати... И тогда её колени, неожиданно ослабев, вдруг подогнулись.

Будь, что будет, только и успел подумать Владимир, падая вместе с ней на белоснежную простыню! И утонул в урагане страсти...

Когда он успел её раздеть и раздеться сам, Снежка не помнила. Она лежала, обнажённая и умиротворённая, нежась на пышной пуховой перине, и ни о чём не думала. Просто смотрела на облака за окном и слушала тишину...

Поэтому первой услышала далёкие шаркающие шаги и покашливание сторожа. Старичок совсем извёлся от безпокойства и, решив, что товарищ депутат с супругой заблудились, отправился на их поиски.

Быстро одеваться и заправлять постель Владимир научился ещё в военной школе. Поэтому, когда сторож заглянул в спальню, кровать была в полном порядке, Снежка стояла у окна, а Владимир сидел рядом с ней на стуле.

— Что, притомились немного, товарищ депутат майор Герой Советского Союза? — участливо спросил старичок.

— Есть такое дело! — кивнул Владимир абсолютно искренне.

Он посмотрел на Снежку и улыбнулся, заметив, как на её щеках после этих слов расцвёл румянец.

— Ну, как? — поинтересовался у неё сторож. — Всё успели?

— Да, пожалуй, — сказала Снежка, пряча свои хитрющие глаза от старика. — А теперь пойдём, погуляем в парке... На фонтаны посмотрим.

Владимир поднялся.

— Спасибо вам, дедушка, — сказала Снежка, подхватила Владимира под руку и повела к выходу...

Глава десятая

Регулярные французские парки XVIII века, к которым относятся и Верхний сад, и Нижний парк Петергофского дворца, характеризуются строгой геометрической планировкой и симметричным расположением всех элементов. Аллеи в таких парках обычно расходятся веером из нескольких точек. При этом центральные в обязательном порядке пересекаются под прямым углом, деревья и кустарники аккуратно подстрижены, а на перекрестках, в зависимости финансовых возможностей устроителя, разбиваются или огромные клумбы, или бассейны с фонтанами.

Снежка привела Владимира в самый центр Нижнего парка. Туда, где Аллея фонтанов, ведущая от дворца к морю, рассекается Марлинской аллеей, протянувшейся с запада на восток более чем на два километра. Они стояли на перекинутом через Морской канал ажурном мосту, откуда открывался замечательный вид на все стороны света.

На юге, на холме, величественно возвышался Большой дворец, и сверкал гигантский хрустальный столб 'Самсона', как, по словам Снежки, назывался главный фонтан Петергофа. На севере, в туманной дали Финского залива, виднелись бастионы Кронштадта. А на западе и на востоке серебрились струи 'Адама' и 'Евы', двух больших фонтанов, устроенных там, где Марлинская аллея пересекала лучи двойных аллей, расходящихся направо и налево от дворца.

Эти, построенные по одному и тому же проекту, фонтаны отличались друг от друга лишь центральными статуями, установленными в окружении шестнадцати веерообразно вырывающихся из груды туфа струй.

В западном, посредине восьмигранного гранитного бассейна стояла мраморная Ева, а в восточном — Адам.

Любуясь красотами Петергофа, Снежка не забывала и об истинной цели предпринятого путешествия — поисках таинственного клада, странной посылки, оставленной папой для неё в самом глухом углу запущенного и дикого, в отличие от остальных тутошних насаждений, Александрийского парка. Поэтому, когда Владимир насмотрелся с моста на все четыре стороны, она увлекла, точнее, уволокла его, именно, на восток.

Не задерживаясь возле 'Адама', Снежка вывела Владимира к дворцу 'Монплезир' и, только оказавшись на Морской террасе, позволила ему, наконец, перевести дух, постоять и осмотреться.

Невысокая каменная балюстрада ограждала террасу и весь Монплезирский мыс.

— Стоя на этом месте, Пётр Первый наблюдал, как его фрегаты под грохот орудийного салюта входят в Кронштадтскую гавань, — сказала Снежка. — А вон та статуя, — она кивнула влево, туда, где у самого берега виднелась позеленевшая от времени фигура владыки морей Нептуна. — Была отлита из меди по рисунку самого Петра! Как символ того, что Россия сумела победить всех своих врагов и пробиться к морю!

Снежка стояла, вся подавшись вперёд, словно птица, готовая взметнуться в небо. Гордая осанка, высоко поднятый подбородок, устремлённый в даль взгляд...

Она повернулась к Владимиру, взяла его за руки и посмотрела прямо в глаза.

И мир вокруг исчез, внезапно растворившись в необыкновенной тишине. Стих шёпот листьев, смолкли птицы и кузнечики. И даже волны сохраняли молчание, беззвучно накатываясь на берег...

Сколько они так простояли, глядя друг другу в глаза и держась за руки, ни Владимир, ни Снежка, не помнили. А когда очнулись, медленно двинулись вдоль берега по извилистой Приморской аллее.

Да так и шли до самой Александрии.

— Володя, — виновато подняла на него свои прекрасные глаза Снежка, — Прости, что я не сказала тебе сразу, — она взмахнула густыми чёрными ресницами и вздохнула. — Мы сюда не просто так приехали... Не только на фонтаны поглядеть.

— Та-а-ак... — не особенно удивился Владимир. — Рассказывай.

— Понимаешь, Володя, — опустила взгляд Снежка. — Перед тем, как за папой пришли, он успел сказать, что оставил здесь для меня что-то. В дупле одного старого-престарого дуба. Которое показывал мне когда-то очень давно.

— Ну, и, — наклонил голову Владимир.

— Мы почти пришли уже, — тихо сказала Снежка.

— Та-а-ак... — сдвинув пилотку на затылок, потёр он лоб.

Что же теперь делать? Пойти и посмотреть, что спрятал комдив в своем тайнике? Или уйти и навсегда позабыть об этом?

Снежка молча ждала его решения. Конечно, ей очень хотелось узнать, что там лежит, в дупле... Но, если Владимир скажет, что делать этого не стоит, она подчинится.

Он огляделся. Вокруг не было ни души.

А, может, рискнуть?

Владимир посмотрел на Снежку. Она стояла, опустив глаза, и теребила поясок своего платья. Если они сейчас уйдут, так и не узнав, что оставил ей отец, девчонка потом попросту изведётся от любопытства, подумал он. Но с другой стороны... Меньше знаешь, крепче спишь! Вдруг там лежит что-то опасное? Не зря же комдив это что-то так надёжно спрятал!

А, впрочем, семь бед — один ответ!

— Была, не была! — махнул он рукой. — Бог не выдаст, свинья не съест!

— Ура! — захлопала в ладоши Снежка, а потом кинулась на шею Владимиру. — Я знала, я знала, — повторяла она, целуя его. — Я знала, что ты разрешишь!

Вот так женщины и вьют из мужчин верёвки, вздохнул он. Своими нежными пальчиками. При поддержке тяжёлой осадной артиллерии серых глаз и алых губ. И прочего арсенала... Это только считается, что мужчины изобрели тактику и стратегию! На самом деле они научились этому искусству у женщин! И наступлению, и обороне, и правильной осаде, и решительному штурму, и засадам, и обходным манёврам! И искусству дипломатии они тоже у женщин выучились! И актёрскому мастерству! Да, что там говорить! Всему на свете, и хорошему, и плохому, мужчин научили женщины!

— Ну, что же, — сказал Владимир. — Показывай что ли... Где этот твой старый-престарый дуб.

— Тут, — Снежка схватила его за руку и потащила в чащу. — Совсем близко!

И, действительно, вскоре они вышли на небольшую поляну, на краю которой стоял огромный раскидистый дуб. Лет трёхсот от роду на неискушенный взгляд.

— Вот он, — почему-то перешла на шёпот Снежка. — Дупло должно быть с другой стороны... Только ты сам посмотри, что там! Ладно? Я, всё равно, не достану.

Владимир неторопливо обошёл вокруг дерева. Всё правильно. Искомое дупло было на месте. Причём, весьма солидное...

И, в самом деле, немного высоковато. С земли не заглянешь... Авось, комдив капканов не наставил на родную дочку, подумал он. Поплевал на ладони, уцепился за край и, подтянувшись, сунул руку внутрь.

Снежка следила за ним, затаив дыхание.

Нащупав на дне какой-то предмет, Владимир дёрнул его наружу и спрыгнул вниз. В руках у него был небольшой коричневый саквояж из толстой свиной кожи. Он поставил его на торчащий неподалеку широкий чёрный пень и отошёл.

— Володя, ты куда? — спросила Снежка. — Мы же хотели поглядеть, что тут лежит...

— Потом погляжу, — сказал Владимир, доставая из бриджей коробку 'Герцеговины Флор' и спички. — Ты давай сама... А я подымлю пока.

Пускай сначала сама посмотрит что там такое, подумал он. Мало ли что ей отец оставил! А вдруг это что-то очень личное? Пускай посмотрит и сама решит что ему стоит видеть, а что нет. Он отвернулся и закурил.

А Снежка устроилась на пне и с трепетом раскрыла саквояж.

Первое, что она заметила, это знакомая с детских лет жёлтая деревянная кобура отцовского наградного маузера и коробка патронов к нему. Она расстегнула кобуру и вынула пистолет.

К воронёной стали магазина было прикреплено два серебряных шильдика. Один побольше, другой поменьше. Надпись на первом гласила: 'За безпощадную борьбу с контрреволюцией от РВС'. На втором было выгравировано: 'Добричу Георгию Александровичу 1921'.

Знакомая тяжесть приятно оттягивала руку. Маузер был смазан, но не заряжен. Она поднесла его к лицу и с наслаждением вдохнула знакомый запах металла, пороха и оружейного масла.

И словно перенеслась на мгновение далеко в прошлое...

Когда-то Снежка немало времени провела с отцом на стрельбище, пока научилась стрелять, как следует. Она даже сдала норматив на 'Ворошиловского стрелка' и с гордостью таскала значок, пока он не задевался куда-то...

Снежка сунула маузер обратно в кобуру и положила её рядом.

Кроме маузера в саквояже лежали несколько толстых денежных пачек, резная шкатулка из красного дерева, какое-то удостоверение в синей обложке, стопка писем, перевязанная выцветшей голубой ленточкой и картонный конверт с фотографиями и документами.

А ещё — сложенный вчетверо листок. Снежка развернула его, но не смогла ничего разобрать...

Потому что строчки тут же расплылись у неё перед глазами от слёз. Потому что это было папино письмо...

Наконец, ей удалось взять себя в руки и она стала читать.

'Здравствуй, дочка! Раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже арестовали. Держись! И не верь ничему, что обо мне будут говорить! Никакой я не враг народа, не троцкист и не шпион! Всё это неправда!'.

Снежка всхлипнула... Он знал! Он всё знал! И ждал ареста! Вот, почему он так с ней тогда разговаривал!

'Возникает закономерный вопрос, почему же меня арестовали? Во-первых, полагаю, что следователи могли добиться показаний от некоторых моих сослуживцев, которые уже арестованы. Есть такие методы воздействия, которым невозможно противостоять. Не говоря уже о том, что люди — существа слабые. И ради спасения собственной жизни способны совершить даже подлость. Во-вторых, меня могли оболгать люди, недовольные моей требовательностью в служебных делах. Так или иначе, обвинения, которые, скорее всего, будут мне предъявлены, не имеют ничего общего с реальностью! Помни это!

Теперь о том, что лежит в саквояже. Я сохранил эти документы, письма и фотографии лишь для того, чтобы однажды ты узнала, кем были твои отец и мать на самом деле. И кто, на самом деле, ты сама.

Только не пугайся и держи в тайне всё, что сейчас узнаешь!

Вступая в Красную Армию, я скрыл свой княжеский титул'.

Снежка уронила руки на колени... Сказать, что она была ошарашена, недостаточно. Нет!! Она была совершенно ошеломлена! Но, в то же время, не очень удивилась, потому что подсознательно ожидала чего-то, именно, такого... Ужасного... И непоправимо фатального.

Вот и дождалась. Её отец, красный командир, Герой Гражданской войны и член ВКП(б), оказывается, на самом деле был князем!

Господи, что ещё она узнает из этого письма, подумала Снежка?! И принялась читать дальше...

'Твоя мама, в девичестве княжна Лобанова, принадлежала к старинному дворянскому роду. Её предки верой и правдой служили России со времён Ивана Грозного. Били татар и поляков, шведов и турок, французов и англичан. Мой отец и твой дедушка Александр Георгиевич принял Российское подданство в середине восьмидесятых годов прошлого века. Вместе с ним переехала из Черногории в Россию и твоя бабушка Ольга Даниловна, в девичестве княжна Гнедич. В девятьсот седьмом я окончил Пажеский корпус по первому разряду и был зачислен корнетом в лейб-гвардии Кирасирский полк'.

Вот так! Пажеский корпус! Лейб-гвардия! Не больше и не меньше!

Вот, оказывается, откуда эта образованность и культура, так выделявшие отца на фоне безграмотности и грубости прочего комсостава! Вот, откуда эта внутренняя сила, уверенность в себе и чувство собственного достоинства! Вот, откуда эта ирония и сарказм, с которым он относился ко всему, что творилось вокруг...

'Вскоре в России началось бурное развитие авиации. Я поступил частную лётную школу в Гатчине, выучился летать и получил пилотское удостоверение. Оно лежит здесь же, вместе с остальными бумагами'.

Снежка отложила письмо и вынула из саквояжа небольшую книжечку с золотыми тиснёными буквами 'И.В.А.К.' на синей сафьяновой обложке.

С фотографии на неё смотрел удивительно похожий на отца, симпатичный молодой мужчина с залихватски закрученными усами. Рядом с фото по-русски и по-французски было написано: 'Международная Воздухоплавательная Федерацiя. Императорский Всероссiйскiй Аэро Клубъ — предъставiтель М.В.Ф. для Россiи сiмъ удостоверяетъ, что князь Добрич Георгий Александрович, родившийся в городъ Санктпетербургъ, сербъ, получил званiе пилота-авиатора. ? 189 от 20 мая 1913 года'.

Снежка тяжело вздохнула... До сих пор в её душе ещё теплилась призрачная надежда, что папа всё это придумал с какой-то непонятной ей целью. Теперь эта надежда растаяла как дым.

Она положила удостоверение в саквояж, взяла пакет и стала перебирать фотографии.

Некоторые она видела раньше. Вот папина, совсем недавняя, когда его наградили орденом Ленина... А это она сама. Сразу после окончания школы. Вся такая взрослая, причёска из парикмахерской, платье из ателье!.. Это они с папой. Он сидит, а она стоит рядом. С косичками и белыми бантами. Тридцать второй год... Это они втроём. Когда мама ещё была жива. Папа стоит сзади, а она сидит у мамы на коленях. Снежка перевернула фотографию и грустно улыбнулась, увидев выведенные нетвёрдой детской рукой большие буквы: 'ПАПА МАМА И Я 1925'.

А вот это фото она ещё не видела ни разу! Папа, в странной высокой фуражке с тремя полосками по верхнему краю и множеством крестов на кителе. Рядом с каким-то молодым человеком. А на обороте надпись: 'captain prince d'Obrich et suos-lieutenant Guynemer l'octobre 1916'.

Снежка поджала губы. Вот так! И не иначе... Принц д'Обри... Это надо же! А она, стало быть, натуральная принцесса!

Только этого ей и не хватало для полного и окончательного счастья!

Ещё одна папина фотография, где он в той же форме, только один. Стоит на фоне биплана с пулемётом на верхнем крыле и аистом, нарисованным на фюзеляже.

Снова папа. В нормальной фуражке, с погонами и аксельбантами. И крестами. И на груди, и на шее. А внизу, в виньетке, цифра '1917'.

Снежка помотала головой.

Попробуй, докажи кому-нибудь, что это не белогвардейская форма, а ещё дореволюционная! И слушать никто не станет! Тут же арестуют!

Уже арестовали, поморщилась она! А если бы увидели эту фотографию, уже расстреляли бы!

Снежка спрятала фото в пакет, достала следующее и ахнула. Это была мама... Улыбающаяся и необыкновенно красивая! В роскошном белом платье до пола и шляпке с огромными полями и страусиными перьями... Не мудрено, что папа в неё влюбился!

На другой фотографии мама была уже вместе с ним. Оба молодые и счастливые... Наверное, сразу из-под венца.

А это, судя по всему, бабушка с дедушкой, подумала Снежка. Потому что мужчина с длинными бакенбардами в богато расшитом золотом мундире со звёздами и лентами через плечо, был очень похож на папу.

Она не ошиблась. Украшенная завитушками надпись гласила: 'Генерал-адъютантъ при особе Его Величества князь Добрич с супругой'.

Снежка спрятала фотографии в пакет и стала читать дальше.

'Когда началась Германская война, я находился в Париже по служебной надобности. Мне удалось добиться разрешения и поступить на французскую службу. Сначала я служил в кавалерии, а потом окончил Школу высшего пилотажа, воздушного боя и стрельбы. Меня зачислили в одну из эскадрилий, в составе которой под Верденом я сбил двадцать германских самолетов. Все ордена, которые ты найдешь в саквояже, честно заслужены мной в боях'.

Снежка открыла шкатулку и перед ней засверкали эмалью и золотом кресты, подвешенные на разноцветных муаровых лентах. Те самые, что она видела на фотографиях... Только гораздо красивее.

Особенно ей понравился крестик из белой эмали на колодке с полосатой оранжево-чёрной ленточкой. Посередине креста в алом кружке с золотой каёмкой был изображен маленький всадник с копьём. И ещё один, на колодке с большим бантом из чёрно-красной ленты. Тоже очень красивый, рубиновый, с золотыми мечами. И ещё бронзовый, тоже с мечами, на зелёной с тоненькими красными полосками ленте. К которой были приколоты четыре серебряные пальмовые веточки.

Кроме них в шкатулке находилось ещё несколько золотых крестов разного размера, с колодками и без. И подвешенный на зелёном веночке к алой ленте с булавкой странный пятиконечный крест из белой эмали с надписью 'REPUBLIQUE FRANCAISE' и женским профилем в кружке.

Вместе с царскими наградами в шкатулке хранились и советские. Три ордена Красного Знамени, два серебряных, немного потёртых, и один золотой, поновее, с циферкой 'три' внизу. Орден Ленина и юбилейная медаль 'ХХ лет РККА'.

На самом дне, лежало несколько документов. Снежка достала и развернула один из них.

На пожелтевшем листе бумаги каллиграфическим почерком было выведено: 'Божiею милостiю Мы, Николай Вторый, Императоръ и Самодержецъ Всероссiйскiй, Царь Польскiй, Великiй Князь Финляндскiй, и прочая, и прочая, и прочая

Нашему ротмистру лейб-гвардии Кирасiрскаго Его Величества полка князю Георгию Добричу

В воздаянiе отъличiй, оказанныхъ вами в делахъ с германъцами на Западном фронте въ составъ Escadrille 'Les Сicognes' Armee de l'Air союзной Намъ Французской армии Всемилостивъйше пожаловали Мы васъ Указомъ въ 18 день Августа 1916 года Капитулу даннымъ Кавалеромъ Императорскаго и Царского Ордена Нашего Святаго Велiкомученнiка и Победоносца Георгия четвертой степени

Грамоту сiю во свидътельство подписать Орденскою печатью укръпить и знаки Орденскiе препроводить къ вамъ Повелъли Мы Капитулу Россiскихъ Императорскихъ и Царскихъ Орденовъ

Дана въ Петроградъ въ 20 день Сентября 1916 года'

Кроме этой грамоты, имелись такие же к орденам Владимира, Анны и Станислава разных степеней.

Более чем достаточно для высшей меры социальной защиты, подумала Снежка. Закрыла шкатулку и поставила её рядом с маузером.

'Пока я воевал, твоя мама ждала меня в Петрограде. В декабре семнадцатого я испросил отпуск и приехал за ней, чтобы увезти с собой во Францию. Чего я до сих пор не могу себе простить, так это легкомыслия, с которым мы оттягивали отъезд, до тех пор, пока он стал невозможен! Мы были молоды, безумно счастливы, встретившись после долгой разлуки, и словно дети верили в безоблачное завтра! Я надеялся, что, навоевавшись по горло, Россия не скоро вновь возьмётся за оружие. А Наталия не хотела ехать, понимая, что во Франции меня снова ждёт фронт. Когда началась Гражданская война, наши иллюзии исчезли, но было уже поздно.

Твоя мама была самой прекрасной женщиной на свете! И я никогда не прощу себе, что не смог её уберечь!

Несмотря на все переезды, мне удалось сохранить несколько писем'.

Снежка взяла перевязанную голубой ленточкой пачку. И положила назад. Нет, сначала она дочитает это. А уж потом... Если ещё сможет.

'Когда всё посмотришь, положи саквояж обратно. Или перепрячь понадёжнее. Надеюсь, тебе не надо объяснять, почему его нельзя хранить дома'.

Да, уж! Этого объяснять, действительно, было не надо! Она ещё не сошла с ума, чтобы держать в доме пороховую бочку с зажжённым фитилём!

'Если станет совсем тяжко, обратись к Владимиру. Он никогда не бросит тебя в беде. Я в этом совершенно уверен! Владимир — смелый и надёжный парень! А самое главное, он тебя любит!'

Боже мой, а, ведь, она о нём совсем забыла! Как же ей теперь быть-то?! Разве может она обо всём этом рассказать Володе?!

А разве может не рассказать?!

Господи, что же ей теперь делать?! А вдруг он отвернётся от неё?! А вдруг он станет её презирать за то, что она из княжеского рода, за то, что она аристократка старорежимная?! И уйдёт.

Нет!! Этого не может быть!

А если всё же уйдёт?! Если бросит её такую?! Принцессу несчастную.

Папа, за что?! За что, ты меня так?! Снежка застонала и в отчаянии закрыла лицо руками...

Услышав этот горестный стон, стоявший до сих пор поодаль Владимир отбросил папиросу и кинулся к ней:

— Что с тобой? Что случилось?

— Ничего! — вскрикнула она в испуге. — Всё хорошо! Ты, подожди, Володя! Я сейчас! — бормотала она, не понимая, что говорит. — Ещё чуть-чуть... Подожди, пожалуйста.

Владимир хмуро покосился на кобуру, на шкатулку, на письмо. Но больше ни о чём не стал спрашивать... Дома разберёмся, решил он.

Ему с самого начала не понравилась вся эта история со спрятанной в дупле посылкой. Всем своим существом он чувствовал опасность, исходящую от оставленного Снежкиным отцом саквояжа. И, судя по всему, интуиция его не подвела...

Господи! Ну, зачем я его открыла, думала Снежка! Ведь, всё было так хорошо!

Нет, сказала она себе, всё было очень и очень плохо! А теперь стало просто ужасно! И совершенно безнадёжно.

'За меня не безпокойся! Если, не дай Бог, мне сейчас не удастся отстоять своё честное имя, не печалься! Время всё расставит по местам! Впрочем, сдаваться я не собираюсь! И ты тоже не вешай носа! Я уверен, что всё будет хорошо!

Целую, папа'.

Всё будет хорошо... Кого ты обманываешь, папа?! Меня или себя?!

Боже мой! Что же теперь делать?

Снежка посмотрела на Владимира и внезапно решилась. Будь, что будет, но она обязана всё ему рассказать! Он всё поймёт! Если любит её... А если не любит, она просто уйдёт из его жизни... И из своей.

— Володя, — негромко позвала она.

— Да? — подошёл он.

— Нам надо поговорить, — сказала Снежка.

— Что ты нашла в саквояже? — спросил он, усаживаясь рядом.

— Вот, — протянула ему пистолет она, а потом взяла в руки шкатулку. — И вот...

— Хорошая машинка! — Владимир достал маузер из кобуры и взвесил на ладони, оттянул затвор, вынул и вставил назад обойму. — Пистолет-карабин, Ка-девяносто шесть, модель двенадцатого года, десять патронов, калибр семь шестьдесят три, — он вытянул руку, прицеливаясь. — Дальность стрельбы с прикладом до тысячи метров... Всю жизнь о таком мечтал! — с завистью сказал Владимир и прочитал надписи на табличках. — Добричу Георгию Александровичу. За безпощадную борьбу с контрреволюцией от РВС! Ух, ты!

Он вложил маузер обратно в кобуру. Снежка подала ему шкатулку и отвернулась, закусив нижнюю губу.

— Что это? — увидев царские кресты, поражённо спросил Владимир. — Откуда?

— А ты прочти... — не поворачиваясь, отдала ему отцовское письмо Снежка.

Ну, вот и всё, подумала она, уставившись в никуда. Птица счастья, обогрев и растравив ей душу несбыточной мечтой, встрепенулась и взмахнула крыльями.

Улетит? Или останется? А, может, вцепиться в неё когтями?!

Нет! Пусть всё идёт, как идёт! Снежка гордо вздёрнула подбородок, из последних сил сдерживая слёзы...

Владимир читал молча. И с каждой прочитанной строчкой хмурился всё сильнее. А, когда дочитал до конца, молча поднялся и достал папиросу. И даже не посмотрел в Снежкину сторону.

Как пусто, холодно и одиноко вдруг сразу стало вокруг!

Она опустила голову. И слёзы покатились по её щекам...

Владимир был в шоке. Обрывки мыслей кружились в голове, неотвратимо складываясь в строки обвинительного заключения. Вот тебе и орденоносец, вот тебе и Герой Гражданской войны!

Князь! Ротмистр лейб-гвардии! Капитан французской армии!

Если до этого, арестованный комдив был в его глазах всего лишь оклеветанной и невинной жертвой, то теперь состав преступления имелся налицо! Скрыть от партии своё происхождение! Да, за одно это уже полагалась расстрельная статья! Зачем? Ну, зачем он это сделал?!

А что ему ещё оставалось, затянулся сизым дымом Владимир. Не самому же к стенке становиться?! С князьями тогда не церемонились! Впрочем, как и сейчас...

Новая Россия отреклась не только от своего прошлого, но и от всех, кто его олицетворял. Поэтому советская власть ликвидировала не только царские ордена, титулы и звания, но и всех, кто их носил.

Диктатура пролетариата — это не просто слова. Это жестокая и кровавая реальность! Абсолютно необходимая и обусловленная самим ходом классовой борьбы. Обострившейся в последнее время до крайности! И, если партия без колебаний и по малейшему подозрению выкорчёвывает из своих рядов собственных членов, то что говорить о представителях враждебного класса, аристократах и золотопогонниках!

А Снежка-то здесь причём?!

Ну, ладно, подумал Владимир, прикуривая новую папиросу от окурка, ну, совершил ты преступление перед партией и народом, скрыл своё прошлое, но зачем вешать всё это на девчонку?! Зачем ей-то об этом рассказывать?! Она, ведь, вообще, ни в чём не виновата! Родилась уже при советской власти, и ведать ни о чём таком не ведала, и знать ничего не знала, что её отец — затаившийся враг!

Стоп! А разве он враг? Владимир вспомнил мужественное лицо комдива, его открытый и честный взгляд. И не смог представить своего командира, исподтишка подсыпающим песок в цилиндры авиамотора или мышьяк в красноармейскую кашу...

Нет! Снежкин отец быть врагом не мог! И никогда им не был!

Князь Добрич во Франции сражался за Россию! В кустах не отсиживался! Бил немцев! Поэтому вся грудь в крестах!.. А красвоенлёт Добрич, не жалея жизни, честно дрался за рабочее дело! Три ордена Красного Знамени и наградной маузер — лучшее тому доказательство!

Что же касается титулов, золотых погон и прочих аксельбантов, так это было ещё при царе Горохе! И к делу не относится!

Хотя, с другой стороны, очень даже интересно получается!

Выходит, взяв Снежку в жёны, он женился на настоящей княжне! Простой паренёк с рабочей окраины, голь перекатная, взял, да и женился на самой, что ни на есть взаправдашней принцессе! Владимир невольно улыбнулся, вспомнив, как совсем недавно в шутку назвал её высочеством... Вот и накаркал!

Поаккуратнее надо бы со словами, товарищ майор, подумал он, бросил папиросу и раздавил её каблуком. А затем повернулся к Снежке и только теперь заметил, что она сидит, повесив голову, и тихонько плачет. И даже слёз не вытирает.

— Ну, что же ты у меня ревёшь-то всё время, а? — присел рядом с ней Владимир.

А потом достал из кармана носовой платок и принялся промакивать заплаканные Снежкины глаза.

— А ты меня не бросишь? — прошептала она чуть слышно. — Такую... Принцессу.

— О чём ты говоришь, — прошептал он с укором. — Я жить без тебя не могу!

— Прости меня, — со всхлипом уткнулась ему в плечо Снежка.

— За что, моя хорошая? — стал гладить её по голове Владимир.

— За всё, — вздохнула она, понемногу отогреваясь в его объятиях.

И вдруг услышала, как шелестят кроны деревьев и щебечут птицы, как стучит по гулкому стволу дятел. Где-то в отдалении закуковала кукушка, и Снежка, подняв голову, принялась считать, сколько им с Володей вместе жить... Солнечный луч скользнул сквозь ветви старого дуба, пробежался по её лицу и засветился в глубоких серых глазах... Она досчитала до ста и засмеялась от радости.

Владимир поцеловал её смеющиеся губы, и у него привычно закружилась голова...

— А что делать с этим? — спросила Снежка, когда, нацеловавшись, опустила взгляд и увидела злополучный саквояж в траве у своих ног.

— Твой отец прав! Дома это хранить нельзя! — сказал Владимир. — Но и здесь оставлять опасно! А вдруг какой-нибудь любопытный пацан залезет в дупло и найдёт! А в саквояже маузер с патронами! И кресты, и фотографии, и письма! — он покачал головой. — Нет, лучше перепрятать! Закопать где-нибудь в неприметном месте.

Так они и сделали. На обратном пути Владимир съехал на обочину напротив маленькой берёзовой рощицы, зеленеющей посреди пшеничного поля метрах в ста от дороги, сунул саквояж в один из чемоданов и, прихватив сапёрную лопатку из багажника, направился туда вместе со Снежкой. Пока она караулила, окидывая зорким взглядом безкрайние поля, Владимир, аккуратно разрезав, приподнял и отложил в сторону дёрн. А потом вырыл глубокую узкую яму. Ссыпая вынутую землю на газету, предусмотрительно расстеленную рядом. Закопав чемодан, он уложил дёрн обратно и щедро полил водой из фляжки. А оставшуюся землю, забрал с собой и разбросал в канаве у обочины.

Теперь всё было шито-крыто.

Снежка ничего не взяла из саквояжа. Ни писем, ни фотографий. Однажды она, возможно, вернётся за ними. Но это будет очень и очень не скоро...

Пока Владимир прикидывал, где остановиться, чтобы закопать опасную посылку, Снежка успела прочесть родительские письма.

Некоторые из них были написаны по-французски. И, судя по датам, ещё до революции... Снежка, учившая этот язык и в школе, и в институте, тем не менее, так им и не овладела. Но всё-таки сумела понять, что аккуратные, явно выведенные женской рукой, строчки повествовали о любви и ожидании, о печали, разлуке и одиночестве... l'amour et l'attente, la tristesse, la separation et la solitude...

Несколько писем было написано твёрдым мужским почерком, в котором она без труда узнала отцовскую руку. Эти письма, тоже наполненные любовью и ожиданием, были пропитаны порохом и войной. А такие слова, как la bombe, la guerre et l'avion, le battalion et la fortification, и, конечно, la mort, можно было понять и без словаря...

На русском языке было всего три письма. И все три от папы. Коротенькие, написанные карандашом на куске обёрточной бумаги. Люблю-целую, жив-здоров, а как у вас дела... А что он мог ещё написать. Зная, что эти письма по долгу службы и, само собой, из любопытства, обязательно прочтёт какой-нибудь тщедушный чернявый комиссар с козлиной бородкой?

Снежка грустно улыбнулась, представив, как папа, сидя под крылом 'Ньюпора' торопливо писал эти письма, подсунув под листок кобуру своего маузера.

Мама, наверное, тоже ему писала. Но её письма в пекле гражданской войны, передислокаций, отступлений и наступлений, конечно же, не сохранились...

Урча мотором и подпрыгивая на рытвинах, 'эмка' всё дальше уносила Владимира и Снежку от маленькой берёзовой рощи, в которой они схоронили прошлое Снежкиного отца, а она всё оглядывалась назад, впечатывая её в память. Чтобы вернуться однажды, когда наступят лучшие времена.

Владимир отвёз её домой, а сам отправился в штаб. И, надо сказать, появился там очень вовремя! Потому что дежурный уже оборвал телефон, разыскивая командира.

Снежка оказалась права, когда сказала, что приказ о переводе может придти прямо сегодня. Сразу после обеда позвонили из штаба округа и передали срочную телефонограмму.

Майору Иволгину предписывалось сдать бригаду заместителю и немедленно убыть во Владивосток к новому месту службы. Он был назначен командиром шестьдесят девятой истребительной авиабригады Краснознамённого Дальневосточного фронта.

Владимир достал из сейфа заготовленный загодя приёмо-сдаточный акт, поставил подпись и дату. И передал Черевиченко.

Тот, не глядя, подмахнул его и протянул руку:

— Ну, что ж, бывай Владимир Иванович!

— Бывай, Николай Петрович! — крепко пожал её Владимир.

Он снялся с партийного учета, забежал в строевую часть за проездными документами и аттестатом, а потом к финансисту — за деньгами. Разделавшись со всеми формальностями и тепло попрощавшись с работниками штаба, которых собрал в актовом зале комиссар, Владимир заехал на склад ГСМ. Залив полный бак, он сунул ещё пару двадцатилитровых канистр с бензином в багажник. До Москвы должно было хватить. А, если что, имелись и талоны.

Ну, вот и всё, подумал Владимир, выехав за КПП.

Он гнал машину по шоссе и во всё горло распевал 'Авиамарш':

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор!

Завтра утром он, наконец, увезёт Снежку отсюда! За девять с лишним тысяч вёрст! И понадобятся оч-чень длинные руки, чтобы дотянуться до неё на другом конце Союза!

Владимир даже представить себе не мог тогда, насколько он ошибается...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИСПЫТАНИЕ ВЕРНОСТИ

осень 1939 г.

Глава первая

Это было словно дежавю...

Владимир сидел на огромном гранитном валуне у самой воды и молча смотрел, как пенные штормовые валы с бешенством бросаются на берег и откатываются назад, шипя в безсильной ярости.

Когда-то с ним такое уже было... Когда-то он уже сидел на этом безлюдном берегу, пытаясь справиться с мучительными воспоминаниями. Пытаясь вытравить из памяти то, что из неё вытравить невозможно...

Всё совпадало даже в мелочах. Ранение в воздушном бою, госпиталь, путёвка в военный санаторий имени товарища Ворошилова.

И потеря любимой... Безвозвратная.

Не думать об этом!!

Владимир скрипнул зубами. Ну, зачем он сюда приехал?! Он понял, что совершил непоправимую ошибку, согласившись воспользоваться предложенной путёвкой, только когда за окном вагона показались пригороды Сочи. Но было уже поздно.

Владимир оставил чемодан в номере и ушёл на берег. По сто раз уже исхоженной им когда-то, круто спускающейся к морю, лестнице.

И притупившаяся за год боль скрутила его с новой силой.

Ненастное небо... Холодное море... Пустынный пляж... Одиночество и отчаяние.

Резкий ледяной ветер острыми солёными брызгами хлестал Владимира по лицу, но он его почти не замечал.

Как же это всё произошло?! Почему?! Ведь, они так любили друг друга!

Или это только казалось?..

В начале июля тридцать восьмого года он получил новое назначение. На Дальний Восток. Сборы были недолгими, а дорога короткой.

По крайней мере, для них со Снежкой эти полмесяца пролетели словно миг!

Они выходили из своего двухместного купе только для того, чтобы поужинать в вагоне-ресторане или размяться во время длинной стоянки в каком-нибудь крупном населённом пункте. А всё остальное время сидели, запершись.

Точнее лежали. Потому что Снежка, добравшись, наконец, до Владимира, сумела компенсировать и себе, и ему, всё, что отняла у них его служба. Она сводила Владимира с ума своей ненасытностью. А он наслаждался её нежностью и страстью. И сам никак не мог насытиться...

Наверное, это и есть рай, думал Владимир! Или, как минимум, его преддверие! Шампанское, шоколад и фрукты. Зашторенное окно и крепко-накрепко запертая дверь. Любимая женщина, обнажённая и жаждущая ласки! И никаких телефонных звонков!

Не жизнь, а мечта!

Владимир стиснул виски ладонями и закрыл глаза.

Боже мой! Побывать в раю, а потом опять оказаться в аду! Только теперь уже навечно! Что может быть ужаснее?!

Они приехали во Владивосток двадцать четвёртого. Устроив Снежку в гостинице, Владимир отправился в штаб Приморской группы Краснознамённого Дальневосточного фронта. И попал, что называется, с корабля на бал! Несмотря на выходной, штаб сильно смахивал на растревоженный улей...

На дальневосточных рубежах СССР последние двадцать лет всегда было тревожно.

Сначала дремать не давали белогвардейцы и белоказаки — колчаковцы, дутовцы, семёновцы и прочие белобандиты. Китайские милитаристы прикормили всю эту шваль и периодически натравливали на Советский Союз. Потом недобитых царских генералов и атаманов перекупили и приспособили к своим нуждам самураи. Захватив Северо-Восточный Китай и создав на оккупированной территории буферное государство Маньчжоу-Го, они расквартировали там целую армию, нацеленную на Советский Союз. И провокации участились, становясь всё ожесточённее и ожесточённее...

В поезде Владимиру читать газеты было некогда. Закрывшись в купе, они со Снежкой начисто отгородились от всего окружающего мира! И даже если бы Луна свалилась с неба, вряд ли заметили бы её пропажу.

Но в штабе группы его очень быстро ввели в курс дела.

К этому времени обстановка в Приморье была уже накалена до крайности. Около недели назад поверенный в делах Японии в Москве в ультимативной форме потребовал вывести советские войска с высот Заозёрная и Безымянная в излучине реки Туманная у озера Хасан. Девятнадцатого июля фашистские молодчики напали на полпредство СССР в Токио. А на следующий день японский поверенный вручил наркому иностранных дел новую ноту с требованием передать Маньчжоу-Го весь спорный район. Советское правительство, естественно, отвергло эти наглые притязания и немедленно привело в повышенную боевую готовность войска Дальневосточного фронта.

Владимир потолкался в штабе, представился командующему и получил приказ немедленно вылететь в бригаду.

По пути на аэродром он заскочил в гостиницу, чтобы предупредить жену.

Владимир ожидал упрёков, но Снежка только вздохнула. Дело привычное. Он улетает, она остаётся. Ну, что ж, придётся немного побыть одной... Пару дней.

Но не больше!

Добившись от Владимира клятвенного обещания забрать её, как только он определится на месте, Снежка сунула ему в руки тревожный чемодан и чмокнула в щеку. Он обнял её, поцеловал и прошёлся руками, не оставив без внимания ни одной выпуклости или вогнутости в пределах досягаемости своих крепких ладоней.

На остальное времени уже не оставалось. Оба прекрасно это понимали и только вздохнули. Печально. И совершенно в унисон. И рассмеялись от радостного осознания такого совпадения и мыслей, и желаний.

Тогда они у них ещё совпадали...

Владимир поёжился и поднял воротник своего кожаного реглана. Сырость и холод пробрали его уже до костей... Это ничего, напьётся горячего чаю и отогреется. А как согреться, если холод сковал саму душу?!

Ему не удалось забрать Снежку к себе ни через пару дней, ни через неделю, ни через две...

Потому что на Хасане к этому времени разгорелась настоящая война! За десять дней только его истребительная авиабригада сделала более пятисот боевых вылетов на штурмовку самурайских позиций!

А тогда он едва успел принять дела, как поступил приказ командующего воздушными силами фронта о передислокации к месту боёв.

Пятнадцать истребителей И-15 из сорокового полка сразу же перелетели на временную площадку в Августовке. Еще тридцать 'чатос', из сорок восьмого, были переброшены в Заимку Филипповского, рядом с Барабашем.

Вместе с ними в Заимку улетел и Владимир.

Вообще говоря, это решение было довольно спорным. Потому что на передовом аэродроме под его командованием оказалась лишь треть боевых машин из имевшихся в наличии. Телефонная связь со штабом отсутствовала, а радиостанциями пользоваться было строжайше запрещено из соображений секретности. Так что управлять оставшейся частью бригады с этой площадки он не мог.

В то же время, на месте основной дислокации остался штаб во главе с майором Ракитиным, временно исполнявшим обязанности комбрига до его прибытия.

В сложившейся ситуации, не успев познакомиться ни с театром военных действий, ни с людьми, Владимир был вынужден во всём полагаться на его мнение. И невольно очутился в роли 'свадебного генерала'. Но, ясное дело, оставаться в этой роли не пожелал! Поэтому и предпочёл возглавить передовую авиагруппу, дабы вплотную заняться организацией боевой работы на новом месте.

Интуитивно принятое решение, как всегда, оказалось единственно верным.

Помимо двух его эскадрилий, в Заимке посадили ещё одиннадцать истребителей из состава ВВС Тихоокеанского флота.

Наспех приспособленная площадка, как этого и следовало ожидать, была совершенно не готова для приёма такого количества самолетов. Не хватало ни грузовиков, ни спецмашин. Некому было обслуживать технику и нести караульную службу. Даже набивать патронные ленты приходилось самим пилотам!

Впрочем, через несколько дней, к началу решающих боёв, основные проблемы удалось разрулить. Подоспели наземные службы и лётчики приступили к своим прямым обязанностям — воздушной войне.

Собственно, не столько воздушной, сколько наземной, то бишь штурмовой, хотя по данным агентурной разведки в непосредственной близости от границы и сидело около семидесяти японских самолетов. Однако хвалёные 'короли неба', высунувшись разок, больше в этом самом небе не появлялись. Так что переведаться с самураями в воздушном бою Владимиру тогда так и не удалось...

Ничего, этим летом наверстал, подумал он, глядя в тёмную даль штормового моря.

Причём, наверстал от души! И, если два года назад в Испании смерть его обошла, лишь обмахнув крылом, то в Монголии зацепила довольно крепко.

Жить без Снежки ему было незачем. Поэтому жизни он не жалел. Только, видимо, не зря говорят, что смелого ни штык, ни пуля не берёт. Дырок в шкуре узкоглазые ему понаделали, но угробить всё-таки не смогли...

Сейчас он уже не был уверен, что поступил правильно, оставив Снежку тогда во Владивостоке. С другой стороны, что бы она делала одна, без него, в военном городке? Сидела в четырёх стенах? А в городе она могла хоть чем-то себя занять! Пройтись по магазинам, например. Сходить в кино или в театр. В конце концов, просто прогуляться по набережной или позагорать на пляже.

Организуя деятельность авиагруппы, Владимир настолько замотался, что даже спал без сновидений, когда удавалось урвать несколько часов для сна.

А маховик вооруженного конфликта раскручивался всё сильнее.

Двадцать девятого июля рота самураев сбила с гребня Безымянной наш пограничный наряд. Советское командование подтянуло стрелковую роту на помощь пограничникам и к вечеру вышибло японцев обратно.

Через два дня силами пехотного полка при поддержке артиллерии самураи нанесли новый удар и опять заняли Безымянную, а следом за ней и Заозёрную. Продвинувшись на несколько километров вглубь советской территории, они опомнились и отошли назад, закрепившись на захваченных высотах.

Узнав об этом, комфронта маршал Блюхер дал указание перебросить к месту боёв стрелковую дивизию и нанести бомбоштурмовой удар по обнаглевшим агрессорам.

Из-за обычной армейской неразберихи приказ командующего попал в Заимку Филипповского только следующим утром. Его привёз посыльный на связном У-2. Для начала сделав здоровенный крюк и свозив его в штаб бригады.

Владимир приказал немедленно подготовить к вылету все исправные самолеты и подвесить бомбы.

В час пополудни тридцать шесть И-15 и восемь присоединившихся к ним по дороге штурмовиков Р-Z появились, наконец, над Заозёрной. Особого целеуказания не требовалось. Успевшие неплохо окопаться за прошедшие сутки самураи палили в них из всех видов оружия. Владимир покачал крыльями, подав команду 'Делай как я!', и перевёл свой истребитель в пике.

Сбросив бомбы, 'чатос' и 'наташи' сделали ещё несколько заходов, обстреливая вражеские позиции из пулемётов. Закончив штурмовку Владимир собрал группу и, довольный проделанной работой и отсутствием потерь, увёл её обратно.

К сожалению, не все последующие вылеты прошли так же гладко, как первый.

Рано утром второго августа с аэродрома в Заимке Филипповского поднялось тринадцать истребителей с Владимиром во главе. Под крыльями у каждого висели четыре десятикилограммовые осколочные авиабомбы.

Тогда, во всяком случае, он был в этом абсолютно уверен...

К семи утра они вышли в район Заозёрной. Однако от бомбардировки пришлось отказаться. Густая пелена белёсого тумана, поднявшегося с реки, которая не зря звалась Туманной, накрыла округу, что называется, с головой. С ручками-ножками.

Разобрать, где свои, а где противник, было практически невозможно, и Владимир, выругавшись в сердцах, подал команду об отмене атаки.

От бомб они избавились над озером Талым, одним из заранее предусмотренных для этой цели полигонов.

И лишь значительно позже, во время допросов, узнали, что едва не оказались виновниками международного скандала, чреватого большими осложнениями.

Потому что бомбы, которые они свозили туда-сюда, до Хасана и обратно, были не простыми, а химическими. То есть снаряженными ОВ. А, проще говоря, отравляющим газом.

Внешне осколочно-химические авиабомбы АОХ-10 ничем не отличались от обычных осколочных АО-10, а старший лейтенант, который получал их на складе, не удосужился проверить маркировку. Впрочем, он всё равно мало, что в ней смыслил, потому что был не оружейником, а пилотом. Вооруженец, ясное дело, такой ошибки не допустил бы.

Владимир, осматривая свой самолёт перед этим злополучным вылетом, тоже ничего не заподозрил. Бомбы как бомбы. Висят, как положено. Осталось только довезти до места, да угостить непрошенных гостей!

Уже после боёв на одну такую бомбу, случайно забытую на аэродроме, наткнулись армейские разведчики и решили подорвать там же, где нашли. Ядовитое облако понесло на автомобильную трассу, и только чудом никто не пострадал.

Об этой нелепой истории с отравленными бомбами Владимиру позднее ещё напомнят.

Усилиями чекистов обычная безалаберность превратится в злой умысел. И обвинения, выдвинутые против него, будут уже не такими безобидными.

Но это произойдёт немного позднее...

А пока Владимир по нескольку раз на день водил своих орлов на штурмовку и ни о чём другом не думал.

Кроме предстоящего рано или поздно объяснения со Снежкой по поводу своего затянувшегося отсутствия! И лишь скрипел зубами от безсилия. Потому что никакой возможности связаться с ней и объяснить ситуацию не было.

Он давно уже изругал себя последними словами за то, что сразу не увёз её с собой в бригаду. Там, в военном городке, она хоть что-то могла о нём узнать! Хотя бы то, что жив-здоров, не убит, не ранен, летает и бьёт самурайскую нечисть. И вообще. Сарафанное радио никто ещё не отменял, и женсовет был в курсе всех событий не хуже начальника особого отдела! Если не лучше!

Будь Снежка в городке, Владимир мог бы даже передать ей письмецо со связным У-2, как это делали другие летчики, время от времени отправляя весточки своим боевым подругам. Одна ма-аленькая записочка могла бы избавить его от оч-чень больших неприятностей!

Однако хуже всего было то, что, на самом деле, Снежка была совсем рядом! Всего в полусотне километров! Только перелететь через Уссурийский залив и всё!

Казалось бы, о чём речь?! Взять тот же У-2 и махнуть на ночь во Владивосток! Был бы простым лейтенантом, наверное, так и сделал бы! Плюнул на всё и удрал тайком в самоволку!

Увы! Владимир был не лейтенантом, а целым майором! И тэдэ, и тэпэ! Что называется, пионер — всем ребятам пример! Поэтому, хоть и смотрел с тоской на восток, никаких глупых выходок себе не позволял. А всю накопившуюся злость вымещал на самураях!

К этому времени для удара по озверевшему врагу советское командование стянуло в район боёв три стрелковые дивизии с частями усиления и механизированную бригаду, почти триста танков и двести пятьдесят самолетов!

Генеральная атака была назначена на девять утра шестого августа.

Собственно говоря, сосредоточение войск на исходных рубежах было полностью завершено ещё второго, и особой нужды растягивать удовольствие не было.

Но, во-первых, уже двое суток шли проливные дожди, и авиация не летала.

А во-вторых, и в главных, шестого числа Отдельная Краснознаменная Дальневосточная Армия отмечала девятую годовщину со дня формирования, и маршал Блюхер решил приурочить к этой знаменательной дате разгром зарвавшихся японских милитаристов.

Тогда эта оттяжка наступления казалась вполне оправданной, но впоследствии, наряду с другими промашками и недочётами, была поставлена маршалу в вину...

В соответствии с планом операции, две дивизии, одна с севера, а другая с юга, при поддержке танков и артиллерии должны были одним молодецким ударом выбить самураев с захваченных ими высот. Перед началом атаки предполагалось нанести два массированных бомбоштурмовых удара с воздуха и провести сорокапятиминутную артподготовку. Третья дивизия находилась в резерве и прикрывала правый фланг ударной группировки.

Ясное дело, в приказе, который Владимир получил пятого числа, всех этих подробностей не было. Но начальник воздушных сил фронта комбриг Рычагов, прилетевший на собственном истребителе следом за нарочным из штаба армии, добавил кое-что от себя лично и картина происходящего стала яснее.

— Твоя задача, — сказал Рычагов. — Заткнуть пасть зениткам! В непосредственном прикрытии ТБ пойдут 'ишаки'. Впрочем, появления самураев в воздухе не ожидается. Сидят себе в Хуньчуне, прижались, и нос боятся высунуть! — усмехнулся он. — Но мало ли что! Поэтому, на всякий случай, я даю бомбёрам двадцать пять 'ишаков'. А ты пойдёшь в нижнем эшелоне, с бомбами, — Рычагов пустил в ход руки, наглядно объясняя диспозицию. — А перед тем как ТБ встанут на боевой, оторвёшься и в пике всей группой ударишь по зениткам! Сначала бомбами, а потом пулемётами! Пройдись по ним, как следует! Что бы ни одна тварь не тявкнула, когда ТБ подойдут!

— Сделаем! — кивнул Владимир, а потом не удержался и спросил. — А если самураи всё-таки появятся?

— Вряд ли, — сказал Рычагов и прищурился. — Ну, а если появятся, можешь с ними развлечься, возражать не буду. Но, только после того, как разделаешься с зенитками! Понял?

— Понял, — улыбнулся Владимир. — Спасибо, Павел!

А на рассвете он зачитал перед строем приказ командующего фронтом:

— Нанести сокрушительный удар по коварному врагу, уничтожить его до конца — таков священный долг перед Родиной каждого бойца, командира и политработника!

Однако вылет пришлось отложить из-за тумана. И все тщательно расписанные по минутам планы полетели в тартарары!

Немного развиднелось лишь после обеда.

Вскоре над Заимкой в сторону Посьета на высоте полторы тысячи метров прошла первая волна бомбардировщиков — восемьдесят СБ. А ещё через полчаса показалась вторая — сорок четырёхмоторных гигантов в окружении двух с половиной десятков маленьких, юрких истребителей.

Владимир поднял свою группу 'по-зрячему', собрал её над аэродромом и пристроился к ТБ.

В начале четвёртого первые колонны скоростных бомбардировщиков показались над Безымянной и Заозёрной. И на головы самураев посыпались фугасные авиабомбы. Помимо окопов и блиндажей, отрытых японцами на гребнях захваченных сопок, бомбардировке подверглись артиллерийские батареи на маньчжурской стороне границы.

Приближаясь, Владимир видел, как в озеро прямо под ними упал горящий СБ. Еще один, оставляя за собой дымный след и снижаясь, тянул на север.

Вражеских истребителей в воздухе не было, зато вовсю свирепствовали зенитки! В небе тут и там мелькали чёрные шапки разрывов, а с земли раскаленным пунктиром навстречу приближающейся армаде тянулись нити трассирующих снарядов.

Такого плотного заградительного огня Владимиру видеть ещё не приходилось!

Он стиснул зубы, покачал крыльями и толкнул ручку от себя, переходя в пике. И тридцать 'чатос' со снижением устремились навстречу сверкающим трассам.

Сбросив бомбы, ястребки ударили по расчётам зенитных орудий из пулемётов. И успели сделать ещё два захода, прежде чем над ними распластали свои широкие крылья ТБ. К этому времени самураи вняли увещеваниям 'чатос', зенитный огонь заметно ослаб, и небо очистилось от чёрных пятен и ослепительно белых трасс.

Тяжёлые бомбардировщики, идя как на параде, неторопливо высыпали на врага более тысячи стокилограммовых фугасных авиабомб. А напоследок добавили ещё и тысячекилограммовых!

Земля содрогнулась от удара неимоверной силы и огромные облака пыли окутали гребни сопок.

А потом заговорила корпусная и дивизионная артиллерия!

Уводя домой свою группу, Владимир видел, как в пыли сверкают разрывы снарядов и поднимаются в воздух султаны развороченной земли. Уцелеть в этом аду было попросту невозможно!

Но самураи оказались очень живучими! И за три дня, которые понадобились, чтобы окончательно с ними расправиться, провели двадцать бешеных контратак!

Десятого числа, в последний день боёв, группа Владимира участвовала в контрбатарейной борьбе, выявляя артиллерийские позиции противника и обозначая их место разрывами авиабомб. И понесла свою первую и, к счастью, единственную потерю. Зенитным огнем был сбит один самолет. Пилот погиб.

Лишь к полудню одиннадцатого августа над щедро политыми кровью советских бойцов высотами, наконец, снова воцарилась тишина.

Воспользовавшись затишьем, Владимир немедленно вылетел в штаб бригады. Набрав над заливом полторы тысячи метров, он прошёл над Владивостоком и повернул на север.

Ему очень хотелось завернуть ненадолго в город, но он сумел удержаться от соблазна!

Сначала в бригаду! Час туда, час там, прикинул он. Посмотреть, проверить, как и что! А потом назад!

Каких-то три часа и всё!

Владимир уже три недели не видел Снежку. И очень хорошо представлял себе громы и молнии, которые обрушатся на его бедную голову, когда он вернётся.

В бригаде, слава Богу, всё было в ажуре! За исключением привычных и совершенно обыденных мелких неприятностей, вроде двух разбитых по не боевым причинам истребителей (один при посадке на незнакомом аэродроме угодил в канаву, а на другой, выруливая, наехал тяжёлый бомбардировщик).

Владимир приказал подготовить У-2 к вылету, наскоро просмотрел накопившиеся бумаги и, отдав необходимые распоряжения, умчался во Владивосток...

Уже давно стемнело. Он совершенно продрог, сидя на пустом пляже на холодном ветру.

Солнце, так и не вынырнув из-за низких грязно-серых туч, ушло за горизонт, утопившись в чёрном, ледяном море. Которое совсем слилось с таким же чёрным небом. Лишь пенистые белые гребни тяжёлых волн отделяли их друг от друга...

Начальник воздушных сил фронта высоко оценил действия шестьдесят девятой авиабригады в ходе боев и представил её командира к ордену Ленина и очередному воинскому званию 'полковник'.

Владимир тоже был доволен действиями подчиненных. Да и своими, если честно.

Однако к эйфории от победы над сильным и опасным врагом, как ложка дёгтя в бочке с мёдом, примешивалась горечь. Слишком уж много бардака творилось вокруг в эти жаркие летние дни! Поэтому он нисколько не удивился, когда в начале сентября его под роспись ознакомили с секретным приказом наркома обороны 'два ноля сорок' от четвертого девятого тридцать восьмого.

Который позднее сыграл такую роковую роль и в его жизни.

Жёсткие, чеканные фразы этого приказа навсегда врезались в его память: 'Боевые операции у озера Хасан обнаружили огромные недочёты в состоянии КДфронта... Боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава оказались на недопустимо низком уровне... Снабжение войсковых частей не организовано... Из-за расхлябанности, неорганизованности и растерянности командно-политического состава, начиная с фронта и кончая полковым, мы имеем сотни убитых и тысячи раненых'.

Потери действительно были тяжёлыми. Владимир видел сводку. За четыре дня наступления самураи сожгли двадцать четыре танка, а ещё пятьдесят шесть подбили! Погибло более семисот человек, три тысячи было ранено.

'Японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы только благодаря боевому энтузиазму бойцов, готовых жертвовать собой, защищая честь и неприкосновенность территории своей великой социалистической Родины, а также благодаря умелому руководству операциями против японцев тов. Штерна и правильному руководству тов. Рычагова действиями нашей авиации...

Все рода войск, в особенности пехота, обнаружили неумение действовать на поле боя, маневрировать, сочетать движение и огонь, применяться к местности, вследствие чего понесли большие потери'.

Приказ не оставлял никаких сомнений и в том, кто во всём этом виноват: 'Виновными в понесенных нами чрезмерных потерях являются командиры, комиссары и начальники всех степеней... И в первую очередь маршал Блюхер.

Вместо того чтобы честно отдать все свои силы делу ликвидации последствий вредительства и боевой подготовке КДфронта и правдиво информировать наркома и Главный военный совет о недочётах, Блюхер систематически, из года в год, прикрывал свою заведомо плохую работу и бездеятельность донесениями об успехах...

Сидевшие рядом с Блюхером многочисленные враги народа умело скрывались за его спиной, ведя свою преступную работу по дезорганизации и разложению войск КДфронта...

Всё его поведение за время, предшествующее боевым действиям, и во время самих боев явилось сочетанием двуличия, недисциплинированности и саботирования вооруженного отпора японским войскам'.

В дебри высокой политики Владимир не лез, но о конфликте маршала Блюхера с комкором Фриновским, первым заместителем наркома внутренних дел, слышал.

Фриновский прибыл на Дальний Восток ещё в начале июля. И прибыл не один. А с группой следователей по особо важным делам, которые немедленно к расследованию этих дел и приступили.

Когда разгорелся дипломатический конфликт с Японией по поводу Хасана, Блюхер, опасаясь вооружённого столкновения, поспешил обвинить в обострении обстановки командование Посьетского погранотряда. И послал в Москву телеграмму о том, что это наши пограничники, самочинно заняв Заозёрную, на три метра нарушили советско-маньчжурскую границу! Мало того, пытаясь убедить в своем миролюбии самураев, маршал приказал отвести с Заозёрной взвод поддержки, фактически оставив пограничный наряд в одиночку перед лицом готового напасть противника.

Который сразу же и напал. Как нападает пёс, почуявший, что его боятся.

Комкор Фриновский, до этого много лет подряд возглавлявший Главное управление пограничной и внутренней охраны НКВД, ясное дело, горячо вступился за своих!

Приехавший вместе с ним замнаркома обороны начальник Главного управления политпропаганды Красной Армии Мехлис целиком и полностью поддержал Фриновского в борьбе с потерявшим нюх маршалом.

Заканчивался разгромный приказ весьма сурово: 'В целях скорейшей замены негодного и дискредитировавшего себя в военном и политическом отношении командования и улучшения условий руководства управление Краснознамённого Дальневосточного фронта расформировать... Маршала Блюхера от должности командующего отстранить'.

Однако отстранением дело не окончилось и вскоре опальный маршал был арестован. Впрочем, не только он...

В конце сентября было возобновлено расследование дела о химических бомбах. Были взяты под стражу и начальник склада, их выдавший, и старший лейтенант, их получивший, и даже комэска, который подписал накладную. Хотя комэска вообще был ни при чём, потому что злосчастная накладная была оформлена, как положено!

Следствие разберётся, ответили Владимиру, когда он попытался заступиться за комэска. Вы лучше о себе побеспокойтесь, товарищ майор, сказали ему.

И Владимиру снова пришлось давать объяснения...

А как это так получилось, что никто не обратил внимания на несоответствие маркировки на подвешенных бомбах? И кто в этом виноват? И не усматриваете ли вы злого умысла в действиях своих подчиненных?

Владимир ничего такого, само собой, не усматривал. Неорганизованность и халатность — да! Расхлябанность и безалаберность — однозначно! Но не злой умысел! Хотя злой умысел в отношении врага в ходе боевых действий даже приветствуется!

Этот аргумент вызвал живой интерес у следователя, и Владимир прикусил язык, сообразив, наконец, что любое сказанное им слово может быть и, скорее всего, обязательно будет истолковано превратно.

А мог бы сообразить и пораньше.

Как только увидел это одутловатое, нездорового бледного цвета лицо с мясистым носом и широкими залысинами. Как только заглянул в эти маленькие, спрятавшиеся под пенсне, свиные глазки...

Почему же его сразу не насторожило то, что ничем не примечательным происшествием занимается следователь по особо важным делам, целый майор Государственной безопасности, ромб в петлице? А, ведь, должно было! Обязательно должно было его насторожить! Но не насторожило...

Майор не торопился, но копал глубоко. И дело, казавшееся вначале таким незначительным, день за днём росло, как снежный ком, затягивая в омут всё больше и больше людей. Вызывая Владимира на беседу (пока ещё только на беседу!), следователь раз от разу становился всё наглее. К этому времени один за другим были арестованы заместитель Владимира, помощник по воздушно-стрелковой службе, начальник штаба и начальник политотдела бригады.

Задавая свои хитрые вопросы, следователь всё время шевелил пальцами. Почему-то именно это непрерывное шевеление раздражало Владимира сильнее всего. Но следователей не выбирают. И он сдерживался...

На берег опустилась ночь. Владимир поднялся и, припадая на раненую ногу, медленно зашагал назад, в санаторий.

Он придёт сюда завтра. И послезавтра. И будет приходить снова и снова до тех пор, пока не вспомнит всё.

Чтобы всё позабыть...

В конце октября вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями участников боев у озера Хасан.

Таких массовых награждений до сих пор ещё не было! Двадцать шесть человек были удостоены звания Герой Советского Союза, более четырёх тысяч бойцов и командиров награждены орденами, а ещё две с половиной тысячи — медалями!

Но фамилия Владимира в списках награждённых отсутствовала.

Потому что его представление было отозвано назад.

В дни, когда вся страна чествовала героев Хасана, арестованный за контрреволюционную деятельность, вредительство, диверсии и террор, бывший командир шестьдесят девятой истребительной авиабригады Герой Советского Союза майор Иволгин сидел в одной из камер Управления НКВД по Дальневосточному краю...

Глава вторая

Первое время после того, как Владимир уехал, Снежка ни о чём не безпокоилась. Устроившись в гостинице, она достала кое-что из чемоданов, но по-настоящему распаковываться не стала, ожидая, что Владимир, как и обещал, вот-вот пришлёт за ней машину или приедет сам.

Но шли дни, а он всё не появлялся и не появлялся...

В номере ей сидеть не хотелось и она много гуляла. Изучив центр города и обследовав близлежащие магазины, Снежка быстро потеряла к ним интерес и большую часть времени проводила на пляже. Загорала и ела мороженое. А по вечерам ходила в кино или валялась на кровати с книжкой.

Пока по городу не пронеслись слухи о нападении самураев на наших пограничников недалеко от Посьета.

Знакомых во Владивостоке у Снежки не было. Тем не менее, она недолго оставалась в неведении. О ходе кровопролитных боёв с японцами со всеми подробностями ей доложила горничная Марья Ивановна, которая приходила убираться в номере.

Когда она ушла, Снежка сначала кинулась укладывать вещи, чтобы немедленно ехать к Владимиру. А потом села на кровать и застыла, уронив руки от отчаяния...

Куда? Куда ехать-то? Она даже не знала, где дислоцируется, эта его чёртова шестьдесят девятая авиабригада! Может совсем рядом, а может за пятьсот вёрст!

Если бы она могла, то придушила бы Владимира собственными руками! За то, что он бросил её одну, уехал и даже не сказал куда!

И сама она хороша! Расслабилась, как дура, за две недели в поезде, и забыла обо всём! А ведь, знает же! Отлично знает, что такое армия! Что в любой момент может придти приказ, заревут моторы и полетят родные на юг или на север, на запад или на восток! Куда начальство укажет! А ты сиди и жди мужа, пока это самое начальство соизволит дать отбой!

Господи, вот влипла-то, подумала Снежка! И даже спросить не у кого, где он и что он! Господи, хоть бы в Посьете, или как там его, всё поскорее закончилось!

Но шёл день за днём. Бои продолжались, а слухи множились...

Снежка, всерьёз обезпокоенная отсутствием вестей от Владимира, уже подумывала сходить в штаб армии и попроситься на приём к члену военного совета или начальнику политуправления, чтобы разузнать о муже хоть что-нибудь. Но пока ещё ждала, понимая, что Владимир был бы очень не доволен такой самодеятельностью.

Горничная регулярно снабжала её новостями, но даже она не знала, когда самураям, наконец, надают по сусалам и выпроводят вон!

Долго ли, коротко ли, но прошло уже две шестидневки с момента отъезда Владимира, а от него не было ни слуху, ни духу. По словам Марьи Ивановны, получавшей информацию из самых достоверных и заслуживающих доверия источников, сталинские соколы давали самураям прикурить по полной программе. И что-то подсказывало Снежке, что Владимир никак не мог оказаться в стороне от этой процедуры.

Когда восьмого августа 'Известия' опубликовали сообщение штаба первой Приморской армии Краснознамённого Дальневосточного фронта, в котором утверждалось, что 'советские части очистили нашу территорию от остатков японских войск, заняв прочно наши пограничные пункты', Снежка вздохнула с облегчением. Но через два дня 'Известия' сообщили: 'Японские войска вновь предприняли ряд атак на высоту Заозёрную, занимаемую нашими войсками. Японские войска были отброшены с большими для них потерями'.

Господи, подумала Снежка, да, когда же вы уймётесь-то?! И крепко зажмурилась... Всё! Кончилось её терпение! Если завтра к вечеру от Владимира не поступит известий, она пойдёт к члену военного совета и сама всё узнает!

Снежка зарычала и изо всех сил врезала по морде ни в чём не повинной подушке! И ещё, и ещё! Ей так хотелось что-нибудь разбить! И желательно об чью-то стриженую под полубокс рыжую башку! Пусть только вернётся!.. Она ему!.. Она его!

Снежка всхлипнула, уткнулась лицом в избитую подушку и разревелась...

Господи, только бы он вернулся! Только бы вернулся живой и невредимый! А уж она ему! А уж она его! Зацелует до смерти!

Весь следующий день она просидела в номере. И даже не пошла за этой противной газетой! А вдруг там опять сообщение о новых атаках японских войск! Но под вечер не выдержала и решила прогуляться до киоска 'Союзпечати'. Надела туфельки, взялась за дверную ручку...

И замерла.

Потому что сердце вдруг заколотилось у неё в груди, как сумасшедшее! Пройдя сквозь толстые кирпичные стены, её настигла неслышная вибрация знакомых шагов... По лестнице поднимался Владимир. Снежка знала это совершенно точно!

Странная слабость вдруг охватила её. Она закрыла глаза. Скрипнула, открываясь, дверь. И вошёл он... Снежка покачнулась и угодила в крепкие объятия.

— Володя, — прошептала она и склонила голову на родное плечо.

— Снежка, — прошептал он, подхватывая её на руки.

— Как ты долго... — судорожно вздохнула она, обняла его за шею и заплакала.

— Ну, что ты... Что ты, — принялся целовать её Владимир.

Он притворил за собой ногой дверь, а потом отнёс всхлипывающую Снежку в комнату и сел на кровать, усадив её к себе на колени. И стал укачивать, как маленькую, приговаривая потихоньку:

— Жил да был один сверчок-чок, он скрипел, как старичок-чок, а потом сказал 'молчок-чок!' и улёгся на бочок-чок!

— А ты не будешь больше меня одну оставлять? — улыбнулась сквозь слёзы Снежка.

— Ни-ко-гда! — сказал Владимир.

И она поверила...

И ответила на его поцелуй. Который из нежного и лёгкого мгновенно превратился в страстный и глубокий.

Одна рука Владимира обнимала Снежку за талию, а вторая скользила по тонкому ситцу её платья, невероятным образом оказываясь везде и всюду одновременно... Господи, как она соскучилась по его ласкам, промелькнуло в Снежкиной голове! Её словно током било от его прикосновений!

Владимир уронил её на постель и, отшатнувшись, стал лихорадочно срывать с себя одежду.

Пока он раздевался, Снежка сдёрнула и отшвырнула прочь платье. И всё остальное. А потом откинулась на спину. И позабыла обо всём на свете, слившись с ним воедино...

Когда они пришли в себя, стояла глубокая ночь.

Их освещённый ярким лунным светом номер очень походил на поле боя. Сбитая простыня свисала с кровати, одеяло и подушки упали на пол, по всей комнате валялась разбросанная одежда...

Владимир лежал, совершенно обезсиленный, а Снежка, устроившись у него на плече, тихонько гладила его грудь, перебирая густые рыжие волосы... А потом нашла пальчиком сосок. Ей вдруг так захотелось поцеловать этот кружок, что она не удержалась и поцеловала.

А лучше бы этого не делала!

— Воло-дя! — прошептала она предостерегающе, увидев, как он разгорается прямо на глазах. — Тебе надо выспаться... Нет! Володя... Нет!

Но все увещевания были безполезны. Он подмял её под себя и снова принялся ласкать. А она лежала, отдавшись ему вся, целиком и полностью, и даже не шевелилась, наслаждаясь его неистощимой силой и любовью. Но Владимир не успокоился до тех пор, пока Снежка, вспыхнув от его огня, не загорелась с той же страстью. И вновь довёл её до самого пика. И рухнул в пропасть сладкого безумия вместе с ней.

Неудивительно, что они проспали до обеда...

Перекусив на скорую руку, Владимир отправился в штаб армии.

И Снежка вместе с ним. Наученная горьким опытом, она теперь ни на шаг не отпускала его от себя. И сидела на лавочке в сквере до тех пор, пока Владимир не разобрался, наконец, со своими делами.

Само собой, ему нужно было срочно лететь в бригаду! Ничего иного Снежка и не ожидала! Но на этот раз провести себя не дала. И сказала, как отрезала:

— Без меня ты никуда не полетишь!

Владимир почесал в затылке, но промолчал.

Наверное, увидел что-то такое в её рассерженных глазах, раз не посмел возражать, подумала Снежка! Надо будет посмотреться в зеркало и запомнить!

— Ну, ладно, — вздохнул Владимир. — Завтра утром полетим вместе. У меня тут как раз У-2 стоит. Собирай свои чемоданы.

— Ура! — взвизгнула Снежка и повисла у него на шее.

Сборы были недолгими, потому что она так и не удосужилась разобрать вещи... Покидав как попало тряпки в чемодан, Снежка щёлкнула замками и прыгнула на колени к Владимиру. Который, сидя в уголке на стуле, с улыбкой наблюдал за её хлопотами.

Нацеловавшись вдосталь, они отправились в ресторан поужинать, а потом опять любились до самого утра, не обращая внимания на жалобный скрип вконец замученной кровати...

В командирском доме в военном городке комбригу полагалась двухкомнатная квартира. От которой Владимир сразу же отказался, отдав её помпотылу, у которого было трое детей и тёща. А себе взял его, однокомнатную.

С уборкой будет меньше возни, согласилась с ним Снежка.

В остальном их новая квартира была очень похожа на ту, в которой они до этого жили в Пушкине. Всё то же самое. Занавески на проволочке и мебель с инвентарными номерами. Только без ванны. И туалет на улице.

В качестве некоторой компенсации на кухне имелся большой оцинкованный чан, в котором можно было постираться. И даже ополоснуться, при желании. А в коридоре за шторкой на всякий 'пожарный' случай стояло поганое ведро.

Одним словом, обычные тяготы и лишения армейской жизни. На которые Снежка, изрядно помотавшись с отцом по гарнизонам, давно уже не обращала внимания.

Зато они были вместе! И, уходя на службу на рассвете, на закате Владимир возвращался домой! Каждый день! А по выходным всецело принадлежал только ей одной!

Ну, почти всецело. Насколько это было возможно при его должности.

Слава Богу, думала Снежка, что он у неё не отличался особой тягой ни к рыбалке, ни к охоте, как другие мужчины. Иначе всё свободное время, как и они, пропадал бы с ружьём да удочкой!

Иные жены сами поощряли своих благоверных на охотничьи подвиги. Когда семеро по лавкам, да по люлькам, любой приварок ко двору! Поэтому степень радушия, с которым они встречали возвращающихся мужей, зависела от количества добытых ими гусей и уток!

Снежке командирского пайка вполне хватало и мужа она предпочитала держать при себе. А в выходной вообще позволяла ему вставать с кровати только для того, чтобы пообедать или поужинать.

А потом загоняла обратно в постель и вновь набрасывалась на него.

Впрочем, время от времени Снежка разрешала Владимиру побродить по тайге. Но, ясное дело, лишь в её сопровождении!

Они запасались бутербродами и квасом. И уходили в сопки на весь день. Дежурный по штабу бригады, само собой, ставился в известность, где искать командира, если что. Но получал при этом от Снежки жёсткие и недвусмысленные инструкции — приступать к поискам лишь в самом крайнем и совершенно неотложном случае!

А места вокруг были замечательные! Заросшие соснами и кедрачом сопки, небольшие речки с прозрачной ледяной водой, огромное количество непуганого зверья и птиц!

Которые могли резвиться на свободе, сколько им вздумается. Потому что ни Владимиру, ни Снежке, не было до них никакого дела! Они собирали грибы и ягоды, а потом загорали, расстелив прихваченную из дома простыню. И, конечно же, любили друг друга! Укрываясь лишь небом.

Ну, а в будние дни, проводив Владимира на службу и расправившись с домашними делами, Снежка садилась за учёбу. Восстанавливаться в институте она покуда не собиралась. Может быть, позднее. А пока решила подготовиться и сдать экстерном все необходимые зачёты и экзамены, чтобы аттестоваться на фельдшера. И даже уговорила Владимира свозить её во Владивосток в книжный магазин за учебниками.

Если бы она знала, сколько бед и горя принесёт ей эта поездка!

А тогда, набрав полную сетку книжек и оставив их в машине, они отправились на набережную. Честно отстояв длиннющую очередь, Владимир купил мороженое. Играла музыка, они гуляли, держась за руки, ели эскимо и не сводили глаз друг с друга.

На нём была белоснежная форма, китель и брюки на выпуск, а на Снежке — его любимое, белое с синим, платье. Такими их навсегда и запечатлел уличный фотограф. Влюблёнными, молодыми и красивыми.

Стоял прекрасный сентябрьский день. Солнечный и яркий. Словно лето ещё не окончилось. Словно не пришла ещё осень. Словно зима, холодная и стылая, была ещё далеко-далеко...

Внезапно Снежка почувствовала чей-то пристальный взгляд и оглянулась. Но никого не увидела... Какое-то неприятное воспоминание скользнуло тенью по краю её сознания, но растаяло, так и не оформившись. Она пожала плечами и тут же позабыла об этом мимолётном ощущении. Владимир травил очередную байку из жизни лётчиков. Злоключения глупого пилота достигли кульминации и Снежка смеялась над бедолагой до слёз...

Это был один из самых лучших дней в её жизни!

Нагуляв зверский аппетит, они завернули в ближайший ресторан. А оттуда в гостиницу. Потому что, натанцевавшись и захмелев от шампанского и объятий Владимира, Снежка наотрез отказалась ехать куда-то, на ночь глядя! Утром спокойненько доедут! А сейчас...

И она посмотрела на Владимира таким взглядом, что он, осёкшись на полуслове, перестал возражать, подхватил её на руки и закружил, целуя.

Это была одна из самых лучших ночей в её жизни!

Которую она никогда не забудет! Потому, что больше в её жизни таких ночей уже никогда не было...

Вскоре после их возвращения из Владивостока у Владимира начались неприятности по службе.

Он ей ничего не рассказывал. Но она сама видела по его нахмуренным бровям и потемневшему лицу, что дела идут не очень хорошо. Что они идут плохо. И день ото дня становятся всё хуже и хуже...

Пришёл октябрь. Тёплый и ласковый. Природа словно пыталась компенсировать собой тяжесть, которой наполнили Снежкину жизнь люди.

Но в сопки они больше не ходили.

Владимир находился словно под домашним арестом. Неофициальным, но от этого не менее жёстким. Даже для поездок на беседы со следователем (слава Богу, пока ещё только на беседы!) в находящийся всего в двух километрах от их военного городка Никольск-Уссурийский, за ним присылали машину из районного отделения НКВД.

Тем временем в бригаде начались аресты.

И поселился страх...

Люди не спали до самого рассвета. Прислушиваясь, не заурчит ли во дворе длинный чёрный автомобиль. И гадая, к чьим дверям сегодня направятся уверенные шаги приезжих татей. А утром прятали друг от друга красные не выспавшиеся глаза, делая вид, что нисколько не удивлены исчезновением ещё одного боевого товарища. Песни из чёрных тарелок репродукторов звучали всё громче, строевые команды на плацу — резче, а кумачовые транспаранты с лозунгами об усилении бдительности не просто лезли в глаза, от них уже некуда было деться.

Снежка тоже боялась. И провожая Владимира по утрам в штаб, никак не могла отделаться от мысли, что больше его не увидит.

Сначала она переживала, что всё это началось из-за неё. В смысле, из-за её отца... Из-за того, что он был арестован. Но Владимир только покачал головой, обнял её и сказал, что в этом случае его уже давно взяли бы. Нет, она тут ни при чём! И он в двух словах рассказал ей о глупой истории с бомбами.

Снежка немного успокоилась, а потом испугалась ещё сильнее! Если его так задёргали не из-за неё, а по такой мелкой причине, то что будет, когда следователь дознается, что он женат на дочери врага народа?!

И всё же, вопреки всему, она верила, что её Владимира, Героя, депутата и трижды орденоносца, представленного к четвёртому ордену за Хасан, арестовать не посмеют.

Погода испортилась. Пошли холодные дожди. С деревьев облетели последние листья...

А следствие всё длилось и длилось, выматывая жилы и у него, и у неё. И Снежка уже не знала о чём молиться... Чтобы оно, наконец, окончилось, и наступила хоть какая-то ясность. Или, чтобы оно никогда не кончалось, потому что тогда Владимира заберут. Заберут у неё навсегда...

Его арестовали ночью семнадцатого октября.

Это был какой-то кошмарный сон! Который повторяется до тех пор, пока человек не сойдёт с ума.

Полночный стук в двери. Синие фуражки с малиновыми околышами.

— Майор Иволгин? Вы арестованы!

— Нет! — крикнула Снежка, кинулась к Владимиру и прижалась изо всех сил.

— Уезжай! Куда угодно! Немедленно! — успел шепнуть он, прежде чем дюжие руки оторвали их друг от друга.

Снежка посмотрела на него и сквозь закипающие жгучие слёзы прочла по беззвучно шевелящимся губам: 'У-ез-жай! Не-мед-лен-но!'.

Пошарившись по углам и перевернув всё вокруг, чекисты ушли и увели Владимира. Они ничего не взяли, кроме его пистолета, документов и боевых наград, но квартира, ещё недавно наполненная любовью, опустела.

Потому что у Снежки отняли самое главное... Потому что у неё отняли всё!

Она совершенно механически закрыла входную дверь, собрала разбросанные по полу тряпки, подняла и поставила обратно на полку книги. А потом села на кровать и обхватила себя за плечи руками.

Что же делать, что же делать, что же делать, пульсировала в её голове одна единственная мысль...

Разобранная постель ещё хранила очертания тел, но уже успела остыть. Снежка провела рукой по подушке Владимира и слёзы, наконец, покатились по её щекам. Только теперь она до конца поняла, что для неё значила его любовь!

Такая сильная... Такая настоящая...

Он обязательно вернётся! Он обязательно уцелеет и вернётся! Потому что он везучий, потому что он самый везучий в мире, повторяла себе Снежка снова и снова. А она всё сделает, как он сказал! Она...

Господи, ведь, он сказал, чтобы она немедленно уезжала, вдруг спохватилась Снежка! Она вскочила, вытащила из-под кровати чемодан и стала швырять в него вещи, собираясь в дорогу. А потом замерла и медленно опустилась на пол.

Разве она может уехать?! Не зная ничего о том, что с Володей... А вдруг это ошибка? А вдруг его подержат немного и отпустят?

Хотя, она уже и не была такой наивной дурочкой, как полгода назад, в её душе всё ещё теплилась надежда на справедливость...

Снежка решительно задвинула чемодан назад, под кровать. Она никуда не уедет, пока ещё есть надежда, что Владимира освободят!

И она никуда не поехала.

Господи, ну почему она его не послушалась?! Если бы она тогда уехала, всё могло сложиться совсем иначе...

Первый раз её вызвали для дачи показаний лишь через полмесяца.

К этому времени Снежка уже совершенно измучилась от неизвестности. Подруг в городке она себе так и не завела. А те штабные работники, которых она знала, и кто ещё не был арестован, едва завидев Снежку, шарахались от неё, как от зачумлённой.

Поэтому она даже обрадовалась, когда за ней приехали! Наконец-то, она хоть что-нибудь узнает о Володе! А может, ей даже удастся убедить тех, от кого зависит его судьба, что он ни в чём не виноват!

Все её надежды рассыпались в прах, едва она вошла в кабинет следователя.

— Здравствуйте, Снежана Георгиевна, — сказал он с удовлетворением удава, взирающего на свою безпомощную жертву. — Гора с горой не сходится, а человек с человеком обязательно сойдётся! Если таки очень этого захочет.

Господи! Ну, почему она не послушалась Владимира! Ведь, говорил же он ей, уезжай немедленно!

Это был тот самый незнакомец, который преследовал её всю весну! Следователь по особо важным делам майор Государственной безопасности Златогорский. Снежка о нём уже давным-давно позабыла. А он о ней, оказывается, нет.

— Присаживайтесь, Снежана Георгиевна, — сказал Златогорский. — Полагаю, теперь вы более благосклонно меня выслушаете.

В форме он выглядел как-то иначе. Ещё опаснее, что ли.

Форма вообще сильно меняет человека. И внешне, и внутренне. Особенно ромбы на петлицах и широкие шевроны из золотого галуна. И нарукавный знак высшего начсостава ГУГБ НКВД СССР.

Снежка села на стул, стоящий посреди кабинета, и инстинктивно одёрнула подол. Заметив как смотрит на неё Златогорский.

— За что, — спросила она прерывающимся голосом. — За что вы арестовали моего мужа?

— За то же, за что и остальных, — зевнул Златогорский, разглядывая сквозь пенсне свои ухоженные ногти. — Вредительство, диверсии и террор.

— Нет! — ужаснулась Снежка. — Этого не может быть!

— Мне очень жаль, Снежана Георгиевна, — Златогорский достал из ящика стола и положил перед собой пухлую папку. — Но, обвинения против вашего мужа выдвинуты очень серьёзные. И свидетельские показания их подтверждают.

— Но, он ни в чём не виноват! — воскликнула Снежка.

— Следствие во всём разберётся, не безпокойтесь, — прищурился он.

Его взгляд жадно ощупывал её фигуру. Плечи, грудь, бёдра. Она почти физически ощущала это.

— Но как... Как долго это будет длиться? — с отчаянием спросила Снежка.

— Ваш муж ещё не разоружился перед партией. И не признал ничего из того, что ему инкриминировано, — Златогорский полистал и закрыл дело. — Поэтому к нему применяются специальные методы убеждения.

У Снежки всё похолодело внутри. Это прозвучало так зловеще...

— К-какие м-методы?

— Специальные, — повторил Златогорский, глядя на неё в упор. — В условиях враждебного империалистического окружения государство рабочих и крестьян имеет право на самозащиту, — он откинулся на стуле. — В целях предупреждения контрреволюционной деятельности в отношении явных врагов народа разрешено и даже рекомендовано применение метода физического воздействия.

Он сказал это таким спокойным и безразличным тоном, что Снежка побледнела.

— Что делают с моим мужем? — с дрожью в голосе спросила она.

— Бьют, — следователь повертел в руках папиросу и, не торопясь, прикурил.

Снежка ахнула и прижала ладошку к губам.

— А что вы хотите? — сказал Златогорский и затянулся. — С врагами иначе нельзя.

— Но ведь он не враг! — прошептала Снежка.

— Следствие разберётся, — дым попал Златогорскому в глаза и он помахал рукой, разгоняя его перед собой. — А пока не разберётся, его будут бить. Сначала ему разобьют лицо, сломают нос и выбьют зубы. Затем отобьют все внутренние органы...

— Перестаньте! — крикнула Снежка.

— Он или признает свою вину, или...

— Что? — обезсилев, прошептала Снежка.

— Впрочем, это уже не важно, — Златогорский потушил папиросу. — К этому времени таки уже будет не важно, расстреляют его по приговору трибунала или он сам умрёт в тюремном лазарете.

Из глаз Снежки неудержимо потекли слёзы. На неё навалилось безконечное отчаяние. Володя... Любимый... Боже мой!

Златогорский снял пенсне и положил его на стол. Он потёр двумя пальцами переносицу, а потом встал, подошёл к ней и присел на корточки.

— Но вы можете ему помочь... — прошептал он. — Пока ещё не поздно.

— Как? — в заплаканных глазах Снежки мелькнула надежда.

— Я могу отменить применение метода физического воздействия, — наклонившись к ней прошептал Златогорский.

— Отмените, пожалуйста! — взмолилась она. — Он ни в чём не виноват!

— Я мог бы даже добиться его освобождения, — прошептал он ещё тише. — И даже уничтожить его дело.

— О... — простонала Снежка.

— Но это очень рискованно, — Златогорский положил руку ей на колено, но она даже не заметила, вся превратившись в слух. — Я очень рискую, — приблизил он губы к её уху. — Это не просто должностное преступление. Меня могут расстрелять, — провёл он ладонью по её бедру.

Снежка вздрогнула и отвела его руку.

— Помогите моему мужу, пожалуйста! Товарищ следователь! — глотая слёзы, прошептала она. — Я вас очень прошу!

— Зовите меня просто Генрих, — он снова положил ладонь на её колено. — Я всё для вас сделаю! Но я должен знать, за что рискую жизнью.

— Что, в-вы хотите? — с трудом выдавила из себя Снежка.

Рука Златогорского, скользнув по её ноге, нырнула под юбку. Снежка ничего не успела сообразить, а её ладонь уже хлестанула его по лицу наотмашь со всей силы!

Златогорский не удержался на корточках, отлетел и, падая, крепко приложился затылком об стену. Он помотал головой и с трудом поднялся.

Снежка вскочила со стула. Господи! Что она наделала!

— Товарищ следователь, — сказала она. — Мне надо идти.

Златогорский одёрнул гимнастёрку, поправляя заправку, и подошёл к столу. Он быстро пришёл в себя.

Это ничего! Ему даже понравилось, что она такая... Необъезженная. Это ничего, подумал он, никуда она от него не денется!

Снежка повернулась и хотела уйти.

— Стоять! — рявкнул он.

Она вздрогнула и замерла испуганно.

— Сядьте, Снежана Георгиевна, — тихо попросил Златогорский. — Пожалуйста.

Неожиданная мягкость его голоса напугала её ещё сильнее, чем окрик. Снежка медленно опустилась на стул.

— Впервые я увидел вас двадцать третьего февраля. На праздничном вечере в Доме Красной Армии. И полюбил с первого взгляда, — вдруг сказал Златогорский. — Меня поразила ваша юность и красота, Снежана!

Он налил в стакан воды из графина и выпил её большими глотками.

— Я тогда ещё ничего не знал о вас. Но очень скоро узнал всё! Потому что следил за вами, — Златогорский встал из-за стола и подошёл к окну, а потом резко повернулся к ней. — Да, я следил за вами! Всё свободное время! А у меня его немного, поверьте! Только не сердитесь, пожалуйста, — он взъерошил свои редкие волосы и близоруко прищурился. — Я караулил вас у подъезда, как влюблённый юноша, который поджидает предмет своей страсти, а потом плетётся в отдалении, не решаясь подойти и заговорить! Я следил за вами каждый день! Потому, что и дня не мог прожить без ваших прекрасных глаз, Снежана! И ничего не мог с собой поделать, — он вздохнул. — Мне уже пятьдесят... И я отлично знаю, что не красавец, — Златогорский отвернулся и глухо спросил. — Ответьте! Только честно! Был ли у меня хоть один шанс добиться вашей любви?

— Н-нет... — прошептала, шокированная его признанием, Снежка.

— Вот, видите, — сказал он и повернулся к ней. — Что же мне было делать? Но я всё-таки надеялся, что моя власть, мой авторитет помогут мне завоевать ваше уважение. Меня устроило бы даже это! Лишь бы вы были со мной, лишь бы вы были рядом! Если не ваша любовь, то хотя бы ваше уважение. А я любил бы за нас обоих. Но вы, — его голос пресёкся. — Вы отвергли мою любовь...

— Это — не любовь! — воскликнула она. — Вы преследовали меня! Вы напугали меня!

— Я не хотел вас пугать, Снежана, — вздохнул Златогорский. — Я только хотел продемонстрировать свою силу. Но вы не поняли меня и отвергли... Я был в отчаянии и совершил ужасный поступок. Простите меня, Снежана! Я только хотел, чтобы вы пришли ко мне! Чтобы вы попросили меня о помощи! И я сделал бы для вас невозможное.

— Это вы оклеветали моего отца! — ахнула Снежка в ужасе.

— Я немедленно освободил бы его! — шагнул к ней Златогорский. — Если бы меня об этом умоляли вы!

— Мой отец жив? — глухо спросила она.

— Его дело передали другому следователю, — поджал губы Златогорский. — Но он жив. И следствие ещё не закончено. Ваш отец ни в чём не признался и с ним продолжают работать.

— Работать... Вы называете это работой... — прошептала Снежка. — К нему тоже применяют специальные методы?

Златогорский кивнул.

— Я только хотел, чтобы вы поняли, насколько я могущественен! Чтобы вы уважали меня! — сказал он, прижимая руки к груди.

— Чтобы я боялась вас и ненавидела ещё сильнее?! А разве это возможно?! — крикнула Снежка.

— Ну, зачем вы так? — покачал головой Златогорский, отошёл и прислонился к стене. — Если бы вы пришли. Если бы вы попросили меня о помощи, я сделал бы всё, чтобы с вашего отца сняли обвинения! Но вы не пришли... Тогда я решил сам вызвать вас на допрос! Но вы безследно исчезли, — он потёр лицо ладонями. — Я немного не рассчитал, сразу сообщив в ректорат об аресте вашего отца. А они отреагировали немедленно. Ну, кто же мог подумать, что от вас сразу же отшатнутся все ваши подруги, друзья и знакомые! — всплеснул он руками. — Ведь, вы, вообще, были ни в чём не виноваты!

— Значит, это всё сделали вы! — побледнела Снежка.

— Простите меня, Снежана! Я не хотел, чтобы всё так вышло! — сказал Златогорский, подошёл к столу и тяжело опёрся на него обеими руками. — Но я ошибся и вы исчезли... Я искал вас по всему Ленинграду, по всей области! Я обзвонил все больницы и морги! Я чуть не сошёл с ума, думая, что по моей вине вы могли наложить на себя руки!

Снежка молчала, глядя в одну точку.

Этот человек был повинен во всех её бедах. Именно он был виновен в аресте её отца, в аресте её мужа... Как смел он называть любовью это своё, вывернутое наизнанку, извращённое и мерзкое чувство!

— И всё-таки мне повезло! — повернулся он. — Меня включили в состав комиссии и направили во Владивосток для проведения чистки комначсостава Дальневосточного фронта. Я даже предположить не мог, что встречу здесь вас! — белёсые свиные глазки Златогорского вспыхнули сумасшедшим пламенем. — Но мне повезло! Фантастически повезло! И я понял — это судьба!! Я увидел вас, когда вы прогуливались по набережной! И стал за вами следить... Вы вышли замуж, Снежана! — вдруг сорвался на визг его голос, а потом так же резко понизился до шёпота. — Вы вышли замуж и спите с ним... Каждую ночь он касается вас... Раздевает вас... И делает с вами всё, что захочет...

Его руки потянулись к Снежке и она отшатнулась.

— Но знали бы вы, — прошептал Златогорский. — За кого вы вышли замуж... — и вдруг снова завизжал, брызгая слюной и неистово потрясая кулаками. — Этот человек не достоин вас! Это негодяй!

— Как вы смеете так говорить! — вспыхнула от возмущения Снежка.

Он подскочил к ней в бешенстве. Склонился, вцепившись в спинку стула. И просипел:

— Смею...

Снежка зажмурилась, чтобы только не видеть его побелевшего лица.

Златогорский выпрямился, тяжело дыша. А потом подошёл к столу и достал из папки какой-то листок.

— Вот письмо вашего мужа, Снежана Георгиевна, — сказал он уже совершенно спокойно. — Одного из задержанных на днях должны были освободить и ваш муж попросил его передать вам это письмо, — Златогорский криво усмехнулся. — Оно было обнаружено при досмотре. И бедняга был опять арестован. Знал бы этот несчастный из-за чего рисковал свободой... Прочтите! — он протянул листок Снежке.

Она взяла его дрожащей рукой и попыталась сосредоточиться.

Неровно оторванный по краю тетрадный листок в клеточку был исписан химическим карандашом: 'Привет, подруга! Как твои дела не спрашиваю, потому что они мне теперь поровну! Как и ты сама, в общем-то! Сказал бы тебе пару ласковых, да бумаги жалко! Потому что парюсь я тут, на киче, только из-за тебя! И сам себя костерю за то, что с тобой связался! Польстился на тебя, паскуду, как будто других девок вокруг не было! Вот и вляпался по самое не хочу! Ты меня не жди! Я когда из этого дерьма вылезу, в которое ты меня втравила, всё равно к тебе не вернусь! Побарахтался бы с тобой в коечке ещё немного, да понял теперь, что надо жить успевать! Пока молодой, хочу побольше девок в баб переделать! А ты можешь катиться на все четыре стороны, куда захочешь!'

— Нет! — прошептала Снежка. — Нет...

— Если хотите, я могу устроить вам очную ставку с этим человеком, — пожал плечами Златогорский. — Прямо сейчас.

Снежка помотала головой. Нежданная беда навалилась на неё как неподъёмная глыба... Она не могла говорить. И никого не хотела видеть.

В особенности его.

Письмо выскользнуло из её пальцев и упало на пол. Златогорский поднял его и сунул в сумочку, лежащую у Снежки на коленях. Вернувшись к столу, он расписался в пропуске и что-то написал на листке бумаги.

— Вот ваш пропуск, Снежана Георгиевна, — он подошёл к ней. — А это адрес, по которому вы придёте вечером. Или я уже ни за что не ручаюсь.

Она положила обе бумажки в сумочку, а потом с трудом поднялась со стула и, пошатываясь, пошла к двери.

Что же делать, Господи?!

А разве у неё есть выбор?

За что же ей всё это?!..

Глава третья

Владимир сразу должен был догадаться, что дело тут нечисто...

Но майор Государственной безопасности Златогорский очень ловко задурил ему голову расследованием этой истории с бомбами!

Которая, если разобраться, яйца выеденного не стоила! Подумаешь, получили по ошибке не те бомбы! Никто же не пострадал! Даже самураи! Хотя они-то, как раз, ничего другого и не заслуживали за все свои злодеяния в Китае! Не говоря уже о том, что эти бомбы, именно, на них и запасали в своё время!

Так или иначе, все необходимые меры по недопущению повторения подобного уже были приняты. Недостатки в организации службы устранены. Конкретные виновники происшедшего выявлены и получили дисциплинарные взыскания за халатность. И делать так больше не будут!

С себя ответственности он также не снимает и, как комбриг, готов понести соответствующее наказание. Но просил бы учесть некоторые смягчающие обстоятельства. Во-первых, отсутствие каких-либо последствий (вообще никаких последствий!), во-вторых, малый срок командования соединением (менее недели со дня вступления в должность!), и, в-третьих, предыдущую безупречную службу и всяческие боевые заслуги.

Следователь по особо важным делам Златогорский в своем деле был не новичок, имел знак 'Почётный чекист', а осенью прошлого года за беззаветный труд на ниве борьбы с внутренним врагом в честь двадцатилетия создания органов ВЧК-ОГПУ-НКВД был награждён орденом 'Знак Почёта'.

Златогорский продумал и учел всё.

Поэтому Владимир был арестован в последнюю очередь. Только после того, как его подчиненные были взяты под стражу, должным образом допрошены и дали нужные следствию показания.

О том, что в шестьдесят девятой авиабригаде активно действовала тайная контрреволюционная организация, имевшая своей целью проведение террористических актов против руководителей партии и правительства путем сброса на них снаряженных отравляющим газом авиабомб во время воздушного парада на Красной площади.

Сначала Владимир просто опешил. И подумал, что это розыгрыш. Но следователь был вполне серьёзен. И предъявил пачку признаний, собственноручно написанных его 'соучастниками'. Где чёрным по белому указывалось, что создателем и вдохновителем упомянутой организации является майор Иволгин.

Его взяли в ночь с семнадцатого на восемнадцатое...

Это была их последняя ночь со Снежкой!

За окнами моросил холодный октябрьский дождь. Военный городок затих, погрузившись в зыбкую тьму. И в командирском доме одно за другим погасли окна. Дети и взрослые, наконец, угомонились и улеглись. И всё вокруг окутала глухая вязкая тишина. Лишь в соседней деревне лениво перелаивались дворовые псы.

Владимир лежал, отрешённо глядя в потолок, а Снежка спала рядом. Или делала вид, что спит. Чтобы ни о чём не говорить...

Со всеми этими бедами они так редко стали любиться!

Однако на этот раз Снежке удалось раскочегарить его по полной программе! Он яростно ласкал её. Словно в последний раз!

А ей было всё мало и мало! Позабыв обо всём на свете, Снежка билась и кричала в его объятиях! А когда он, совсем обезсилев, откинулся на подушку, тут же принялась покрывать жаркими поцелуями его плечи, грудь, живот. Спускаясь всё ниже и ниже. Целуя его всё исступлённее и исступлённее... Снежка словно сошла с ума! Она ласкала его страстно, самоотречённо, самозабвенно! И отталкивала его руки, пресекая все попытки её отодвинуть. И не отпустила даже когда он застонал, содрогаясь от невообразимого наслаждения...

Когда Владимир накричался всласть, Снежка легла рядом. Он обнял её, прижал к себе и тихонько поцеловал. Она что-то промурлыкала в ответ и уснула.

Или сделала вид, что уснула. Потому что ни о чём другом, кроме волны арестов, внезапно обрушившейся на его бригаду, они говорить уже не могли. А говорить об этом не хотелось.

Собаки в деревне залаяли громче. И вскоре послышалось низкое урчание автомобильного двигателя.

Владимир откинул одеяло и сел на кровати.

— Что ты... — сказала Снежка, приподнимаясь и обнимая его. — Это не к нам...

Возможно, она была права. А, может, и нет... Он поцеловал её в нос и стал быстро одеваться. Застегнул бриджи, намотал портянки и сунул ноги в сапоги.

Судя по звуку, автомобиль был уже совсем близко от их дома.

Снежка сидела на кровати, обхватив руками коленки, и молча смотрела, как Владимир натягивает гимнастёрку.

— Оденься! — сказал он, заметив, что она совсем голая.

Снежка вскочила, подбежала к нему и обняла. Он окунулся в душистое облако её волос и замер, прислушиваясь к происходящему за окном.

Машина остановилась возле их подъезда и водитель заглушил мотор. В ночной тишине гулко и неожиданно громко хлопнули автомобильные дверцы.

И зазвучали неторопливые шаги...

Снежка метнулась к своему белью, небрежно брошенному ей на пол во время любовной прелюдии. Быстро надела трусики и лифчик, а потом закуталась в длинный фланелевый халат.

И вздрогнула, когда в их дверь постучали.

Владимир открыл. Один чекист решительно прошёл в квартиру, а двое других прижали его к стене.

— Майор Иволгин? — спросил один из них.

Это был совершенно идиотский вопрос. Вошедшие отлично знали, кто он такой. Потому что вот уже почти три недели — через день, да каждый день — по очереди возили его на своем автомобиле в районное отделение НКВД и обратно.

— Вы арестованы!

— Нет! — крикнула Снежка, кинулась к Владимиру и прижалась изо всех сил.

— Уезжай! Куда угодно! Немедленно! — успел шепнуть он, прежде чем её оттащили.

Первым делом чекисты забрали его пистолет и документы. Партийный билет, удостоверение личности, удостоверения Героя СССР и депутата Верховного Совета. Затем свинтили с френча ордена, медаль 'ХХ лет РККА' и депутатский значок. Срезали знаки различия с надетой на нем гимнастёрки и с шинели. А потом приступили к обыску.

Который оказался недолгим. Потому что обжиться на новом месте они со Снежкой не успели. А тряпок и книг у них было совсем немного.

Когда всё это оказалось на полу, его увели. Даже не дав попрощаться с женой. Владимир навсегда запомнил её огромные льдисто-серые глаза, полные ещё невыплаканных слёз. Полные неизбывной боли. И невысказанной любви...

С тех пор Снежку он больше уже не видел.

Его привезли в отделение и отвели в камеру. Тесную, сырую и вонючую. В которой уже сидели два человека. Точнее, спали. Потому что до рассвета было ещё далеко. Охранник снял с него наручники. Громыхнула, закрываясь, дверь, скрежетнул ключ в замке и наступила тишина. Владимир лёг на свободные нары. Закрыл глаза. И внезапно отключился.

Огромное напряжение, под властью которого он находился все эти долгие недели, вдруг ушло. Словно кто-то опустил рубильник. И Владимир рухнул в чёрное забытьё...

Со своими товарищами по несчастью он познакомился поутру.

— Полковник Сидоров, — представился пожилой мужчина в грязной гимнастёрке со споротыми петлицами. — Иван Петрович. Бывший начальник штаба дивизии. В Германскую имел неосторожность дослужиться до офицерского чина. Поэтому записан в члены контрреволюционного Российского Общевоинского Союза. И, само собой, в японо-маньчжурские шпионы и диверсанты.

— Интендант второго ранга Цесарский. Ефим Давидович, — назвался другой арестант, маленький и суетливый. — Троцкист. А также англо-немецко-французский шпион и диверсант. Папа говорил мне в детстве: 'Учи языки, Фима! Они таки всегда пригодятся!' Вот и пригодились! Выучил на свою голову! Следователь меня спрашивает: 'Зачем тебе буржуазные языки, Цесарский? Чтобы Родину продать империалистам за ихние сребреники?' А что я ему скажу? Что учить языки мне посоветовал папа? — развел руками интендант. — Хорошо, что папы уже нет! А то его тоже арестовали бы! За то, что он — англо-немецко-французский шпион! А по совместительству ещё и древнегреческо-латинский!

Такое откровенное ёрничание сокамерников шокировало Владимира.

— Вы, товарищ майор, вероятно, думаете: 'Сам-то я ни в чём не виноват, а попал в компанию преступников! Шпионов, диверсантов и троцкистов!' — покачал головой Цесарский, заметив его реакцию. — Если вы так думаете, то напрасно! Мы такие же, как вы. Просто раньше вас попали в эту мясорубку. Лучше расскажите нам, что делается на белом свете, а то мы давно уже от него оторваны и таки ничего не знаем.

Полковник Сидоров был арестован в середине июля, когда с подачи Фриновского и Мехлиса началась очередная чистка в рядах комначсостава бывшей ОКДВА. А Цесарского взяли в начале августа.

Владимир рассказал им о Мюнхенском кризисе и сговоре Гитлера с Чемберленом.

— Это Бенешу за Тухачевского прилетело, — прокомментировал оккупацию Судетской области полковник, напомнив присутствующим о меморандуме президента Чехословакии, после которого всё и началось в прошлом году.

Потом Владимир рассказал о безпосадочном перелёте Гризодубовой, Осипенко и Расковой на рекордном самолете ДБ-2 'Родина'. О том, как они потерялись уже через пол суток после взлёта. О том, как их искали по всему Дальнему Востоку десятки самолетов, пешие и конные отряды, охотники и рыбаки. И о том, как их нашли.

— Прямо над 'Родиной' столкнулись два самолета. 'Дуглас' с журналистами на борту и ТБ-3 с парашютным десантом, — сказал Владимир. — Погибло пятнадцать человек, в том числе Герой Советского Союза Бряндинский.

— Бардак! — покачал головой Сидоров и возразить на это было нечего.

О расформировании фронта и снятии Блюхера сокамерники Владимира уже слышали. От следователей.

— Фриновский постарался! Если бы Блюхер не валил всё на пограничников, может, и обошлось бы! Хотя, вряд ли, — сказал интендант. — Когда в июне начальник НКВД края за кордон ушёл, органы в такую лужу сели, что у них другого выхода не осталось! Чтобы отмыться! Только новый заговор раскрыть! С маршалом во главе! Не меньше!

Цесарский и Сидоров уже смирились с неизбежностью и подписали всё, что от них требовали. Полковник — после побоев. А интендант сразу же после ареста.

Ефим Давидович придерживался какой-то странной теории. Чем больше посадят, утверждал Цесарский, тем лучше! Потому что там, говорил он, многозначительно тыкая пальцем в потолок, скорее поймут, что всё это — вреднейший для партии вздор! Потому что столько врагов просто не может быть!

У полковника никаких теорий не было.

— Что скажут, то и подпишете, — вздыхал он. — Как говорится, битие определяет сознание. Как станут вас кулаками по рёбрам да по физиономии охаживать, сразу всё и подпишете! Вы, голубчик, не спешите зачислять нас в негодяи. Вот, сходите на допрос, пройдёте через 'конвейер', тогда и поговорим...

Однако Владимира на допрос почему-то не вызывали...

Он сидел на нарах, стараясь не слушать болтовню Цесарского, которая день ото дня раздражала его всё больше. Так же как и безконечные вздохи Сидорова.

Обоих периодически вызывали по ночам к следователю. Вернувшись, они начинали со слезами исповедоваться, сколько ещё соседей, товарищей по работе и просто знакомых им пришлось оговорить.

Сначала Владимиру было жалко этих несчастных. А потом его стала разбирать злость! Ведь, своими клеветническими показаниями они обрекали на страдания множество ни в чём не повинных людей! И их семьи.

Страшнее всего для Владимира были ночные часы. Днём от ужасных мыслей о Снежкиной участи его отвлекали своим нытьём и жалобами полковник с интендантом. А ночью, когда их уводили на допрос, деваться от мыслей о Снежке было некуда...

Где она? Что она?

Хоть бы она послушалась его и уехала! Владимир скрипнул зубами. Снежка была такая поперечливая!

Сильная! Гордая! Независимая!.. И такая ранимая!

Он так хотел её защитить! Так старался! Он украл её, он спрятал её! Он увез её за девять с лишним тысяч вёрст! На самый край земли!

И всё-таки не смог уберечь от беды...

Льдисто-серые очи, полные слёз, полные тоски и горя, неотрывно стояли у него перед глазами. Её отчаянное 'Нет!' звенело у него в ушах.

Почему его арестовали на квартире, а не взяли под стражу в кабинете у следователя во время их очередной 'беседы'? Зачем было отвозить его домой, а потом, несколько часов спустя, снова отправлять за ним машину?

Чтобы арестовать на глазах у испуганной полуодетой жены? К чему эта безсмысленная жестокость?!

На самом деле Владимир знал ответ на этот вопрос. Только боялся себе в этом признаться. Потому что уже понял что к чему.

Увы, слишком поздно, чтобы хоть что-то предпринять...

На самом деле весь этот непрекращающийся кошмар, все эти 'беседы' и аресты были тщательно спланированной акцией! Разыгранной Златогорским как по нотам! Не случись этой истории с бомбами, он придрался бы к чему-нибудь другому. Или сам организовал провокацию. Или сфабриковал донос. Или попросту выбил из кого-нибудь нужные показания. Чем, в конце концов, всё и закончилось...

Владимира не только не насторожило, его поначалу даже обрадовало, что расследование ведёт приезжий следователь.

Не кто попало, сержант — два кубаря, три класса образования, четвёртый — коридор! А целый майор госбезопасности! Уж, он-то вникнет, он-то разберётся! Что вся эта история выеденного яйца не стоит!

Вот и разобрался...

На самом деле, он сам её и раздул! Разнюхал как-то и раздул! Владимир в этом теперь уже не сомневался! Как не сомневался теперь и в том, что Златогорский раздул всю эту историю с одной только целью — добраться до него! Чтобы убрать с дороги!

Потому что, лишь убрав с дороги Владимира, он мог добраться до его жены! Добраться до Снежки!!

Владимиру хотелось кричать и биться головой об стенку! Но на шум мог прибежать охранник. И он лежал, закрыв глаза, и только судорожно сжимал кулаки да стискивал зубы... Он собственными руками! Сам! Вырыл себе яму! И сам в неё залез! И Снежку погубил!

Он думал, что увез её от опасности! Думал, что он самый умный, самый хитрый! Как он посмеивался над этими глупыми и недалёкими особистами! И сам! Сам сунул Снежку им в пасть!

Его вызвали на первый допрос лишь на седьмую ночь...

К этому времени блестящий и щеголеватый сталинский сокол превратился в задрипанную ободранную курицу. Он постарел на десять лет, осунулся и зарос щетиной. Бриджи вспучились на коленях, а гимнастёрка со срезанными пуговицами и петлицами измялась и провоняла потом. И прочими арестантскими запахами.

Владимир задумался о том, как выглядит, лишь увидев перед собой отглаженного, выбритого и благоухающего дорогим одеколоном следователя. И почувствовал себя ещё хуже. Во-первых, потому что ещё острее ощутил свою неопрятность, а, во-вторых, потому что понял, что именно этого Златогорский и добивался.

Сполна насладившись его унижением, майор радушно улыбнулся и махнул рукой, приглашая дорогого гостя присесть. На стул, стоящий посреди кабинета.

Он уточнил анкетные данные Владимира, а потом вынул из папки исписанный лист и сказал:

— Перепишите и поставьте подпись. И можете пока быть свободны.

— Что это? — спросил Владимир, даже не шелохнувшись.

— Заявление о чистосердечном признании в вашем участии в военно-фашистском заговоре, — ответил Златогорский. — И в тайной контрреволюционной организации, планировавшей теракты против руководителей партии и правительства. Путем сброса химических бомб во время воздушного парада.

Владимир был ошеломлён дикостью этих обвинений! Однако быстро взял себя в руки. А чего собственно ещё он должен был ожидать?

— Ни в каких заговорах и тайных организациях я не участвовал, — твёрдо сказал он. — И ничего такого подписывать не буду.

— Так я и думал, — Златогорский положил листок обратно. — Что вы откажетесь. Но обязан был предложить. Для порядка, — он вздохнул. — Поймите, Иволгин, у меня все подписывают. Рано или поздно. Для вас же будет лучше, если вы это сделаете до того, как с вами поработают мои помощники, — Златогорский кивнул в сторону двух чекистов, скучающих у стены. — И искалечат вас.

— Ни в каких заговорах я не участвовал, — повторил Владимир. — И ничего не подпишу.

— Ну-ну, — скептически усмехнулся Златогорский. — Все сначала так говорят... А потом, когда с ними поработают, как следует, перестают запираться и подписывают! И вы подпишите. Никуда не денетесь.

— Никогда! — повторил Владимир.

— Никогда не говори никогда, — покачал головой Златогорский. — Нате, лучше почитайте что о вашей контрреволюционной деятельности и террористических замыслах пишут ваши соучастники.

Пока Владимир читал, Златогорский молча сидел, сложив руки на груди и откинувшись на стуле.

— Бред... Чушь... — бормотал Владимир, перелистывая страницу за страницей, не в силах поверить, что это писали его товарищи. — Чушь собачья! Быть этого не может!

Не удержавшись, он даже рассмеялся в одном особо забавном месте.

— Лётчик никогда такого не напишет! — сказал Владимир, возвращая папку следователю. — Сплошные выдумки! Какой дурак всё это сочинил?

— Смейтесь, смейтесь, — скривился Златогорский, задетый за живое, ибо сам составлял эти протоколы. — Посмотрим, как вы потом посмеётесь! Возможно, изобличая вас, ваши подельники что-то и присочинили. Не спорю. Но их можно таки понять! — майору удалось, наконец, справиться с досадой. — Люди вообще склонны к сочинительству! А тут сразу столько дополнительных стимулов! Следователь строгий. В камере тесно. Параша воняет. Одним словом, полный аффект! Люди привыкли к чистому белью, привыкли вкусно кушать! А у нас, знаете ли, баланда! Не санаторий, знаете ли! Санатории, они для передовиков производства! Для стахановцев! А у нас таки тюрьма! Для врагов народа! — описывая прелести арестантской жизни, Златогорский понемногу вновь обрёл равновесие. — Значит, не желаете разоружаться, — констатировал он. — Ну, что ж, пеняйте на себя. Я вас предупреждал.

Майор кивнул своим помощникам, и Владимир вдруг оказался на полу. Сбитый со стула сильным ударом в ухо, который нанёс один из них. Сзади. Без предупреждения.

Владимир попытался встать. По старой боксёрской привычке. Потому что словил нокдаун. А не нокаут. Но он был не на ринге. А в кабинете следователя по особо важным делам. Рефери рядом не было. Поэтому подняться ему не дали. А ударили снова. Он опять попытался встать. И получил ещё один удар. И ещё...

Упав в очередной раз, после неизвестно какого по счёту удара, Владимир оставил свои безуспешные попытки. И его принялись пинать. Коваными сапогами. По рёбрам.

Он подставлял руки. Если успевал... Но это мало помогало.

— Пре-кра-тить! — вдруг скомандовал майор.

Сержанты отошли, оставив Владимира лежать на полу. Он чуть-чуть отдышался, а потом кое-как поднялся и сел на стул. Вытер кровь с подбородка. И посмотрел исподлобья на следователя.

— Ну, как, Иволгин, подумали над моим предложением? — спросил Златогорский.

— Каким? — еле шевеля распухшими губами, спросил Владимир.

— Не прикидывайтесь дурачком, вы прекрасно меня поняли! — резко сказал майор. — Подпишите чистосердечное признание? Или хотите добавки?

— Мне не в чем признаваться! — упрямо прошептал Владимир.

— Значит, хотите ещё... Ну, что ж, хозяин — барин! — Златогорский повернулся к своим подручным и отрывисто приказал. — На 'конвейер'!

Майор убрал папку с делом в стол и запер его на ключ. А потом оделся и ушёл. Вслед за ним ушёл и один из сержантов.

— Встать! — приказал оставшийся. — Лицом к стене!

Владимир подчинился. А что ему ещё оставалось?!

Так он и стоял у стены... Всю ночь... Час за часом.

Это было настолько унизительно! Комбрига, депутата, трижды орденоносца поставили в угол, как провинившегося школьника!

Даже избитый в кровь, он никак не мог поверить, что все его звания и должности, все его заслуги остались в прошлом! Далёком и безвозвратном! Что теперь он — никто! И даже хуже, чем никто! Для этих людей он просто ничто! Пыль под сапогами...

Охранник скрипел стулом, шелестел газетой, время от времени булькал водой из графина. Не забывая при этом зорко смотреть, чтобы его подопечный стоял, как положено, не переминался с ноги на ногу и не прислонялся к стене. И при необходимости одёргивал его резким окриком.

У Владимира кружилась голова, саднило разбитое лицо, ныли ребра. Очень хотелось пить. Стоять становилось всё труднее. Через какое-то время у него начали отекать ноги. Под утро о своем существовании напомнил мочевой пузырь. Причем весьма настоятельно. Владимир терпел, сколько мог, а потом не выдержал и попросился до ветру.

Охранник обругал его матом и оставил просьбу без внимания.

Но потом, видимо, сообразил, что, если не выведет Владимира по нужде, то она, эта нужда, прольётся на пол сама. Без его высочайшего соизволения!

Оправившись, Владимир ополоснул руки и лицо, успев при этом напиться.

Прогулка по коридору и холодная вода немного взбодрили его. Но этот безконечный день ещё только начинался...

В девять утра сержанты поменялись.

Следующая смена состоялась в пять вечера. Они и в дальнейшем придерживались этого графика. И караулили по очереди, меняясь каждые восемь часов.

А Владимир продолжал стоять.

Это и называлось 'конвейер'.

Иногда появлялся Златогорский. Майор без слов выгонял сержанта из-за своего стола, молча шуршал какими-то бумагами, писал что-то, а потом также молча уходил.

Пошли вторые сутки этой изуверской пытки...

Владимир находился в каком-то сомнамбулическом состоянии. В курсантские времена ему часто приходилось бодрствовать и двое, и даже трое суток подряд! Но это было совсем не то! Тупое, монотонное, безсмысленное стояние у стены не просто усыпляло, оно убивало разум!

И тогда Владимир принялся читать про себя стихи. Он увлекался поэзией и знал немало стихотворений. Так что хватило почти до вечера. Потом он попробовал перечесть устав внутренней службы. Но вовремя опомнился. Потому что это было его любимое средство от безсонницы! А не наоборот! Тогда он взялся за наставление по производству полетов. Затем — по штурманскому делу. И так далее...

В какой-то момент он поймал себя на мысли, что повторяет одну и ту же фразу, наверное, уже в сотый раз и помотал головой, разгоняя туман.

А лучше бы этого не делал!

Потому что голова у него закружилась, и он едва не упал. Ухватившись за стену руками, Владимир с трудом удержался на ногах.

— Замри! — заорал сержант, подскочил к нему и с размаху ударил по почкам.

Владимир охнул. И с трудом подавил жуткое желание врезать сержанту в челюсть! С разворотом снизу! Так чтобы голова мотнулась. И улетела в дальний угол. Утащив за собой безчувственное тело.

Прошла вторая ночь и настало утро... А потом вечер... И снова утро.

Владимир не спал. И не бодрствовал... Земля медленно плыла под ним справа налево... По кругу... Кто-то когда-то сказал, что она вертится. Земля, то есть... И этот кто-то был совершенно прав! Вертится! И ещё как!

— Садитесь, Иволгин, — вдруг услышал Владимир у себя за спиной, и вяло подумал, что этот Иволгин — просто счастливчик, потому что ему можно сесть.

— Посадите его! — приказал Златогорский сержантам, налил в стакан воды и подал Владимиру, когда его усадили. — Пейте, Иволгин! Это — вода. Пейте!

Он поднял на майора мутный взгляд, а потом вдруг схватил стакан обеими руками и жадно припал к нему пересохшими губами. Осушил в два глотка и снова протянул Златогорскому. Второй стакан он пил медленно, маленькими глоточками. Закрыв глаза.

— Вы признаётесь в том, что состояли в тайной контрреволюционной организации? — спросил Златогорский. — Вы признаётесь, что планировали теракты против руководителей партии и правительства?

— Ничего не было. Никакой организации. Никаких терактов, — пробормотал Владимир. — Не было ничего.

— Может, и не было, — неожиданно согласился Златогорский. — Но, ведь, могло быть, Иволгин! Могло!

— Но, ведь, не было! — воскликнул Владимир. — Зачем вы выдумываете эту организацию? Зачем изобретаете эти теракты? Ведь ничего этого не было!

— А вы хотите, чтобы вас судили за то, что было? — наклонился к нему Златогорский. — Хорошо! — прошептал он, отошёл к столу, а потом резко обернулся. — Назовите девичью фамилию вашей жены!

Владимира обдало холодом.

— Отвечать! — рявкнул майор.

Владимир вздрогнул.

— Или вы уже забыли её прежнюю фамилию? — с издёвкой спросил Златогорский.

Владимир молчал.

Внезапно майор подскочил к нему и завизжал прямо в лицо:

— Или приволочь её сюда! И пусть она сама! Здесь! Назовёт! Свою! Фамилию! — брызгал слюной следователь. — Вы этого хотите?! Да?! Этого?! Устроить вам это?! Устроить?!

Владимир молчал... А что он мог сделать?! Что он мог?!

Златогорский выпрямился и сказал совершенно спокойным голосом:

— Я даю вам два дня на размышление, Иволгин. Или вы подпишете, всё, что я скажу... Или... Сами знаете, что будет.

Когда Владимира привели в камеру, он упал на шконку и потерял сознание...

— Вот! — вздохнул Сидоров, когда Владимир очнулся. — И это только начало.

Полковник оказался абсолютно прав. Его невесёлое пророчество сбылось уже на следующем допросе. С которого Владимира принесли назад в камеру на носилках.

Потому что он опять ничего не подписал. И его опять били.

— Подпишешь, подпишешь, подпишешь... — шипел Златогорский, наклонившись к валяющемуся на полу Владимиру. — Ты у меня всё подпишешь! Как миленький!

И это было последнее, что он помнил...

— Неужели вы ещё не поняли, что ваше положение безвыходно? — спросил Цесарский, когда Владимир пришел в себя и смог говорить.

— Понял, — ответил он. — И всё равно не сдамся! Умирать буду, а не сдамся!

— И умрёте, — грустно сказал полковник. — Они забьют вас до смерти, майор. Им не привыкать стать. И ничего за это не будет. Потому что мы — враги.

— А если враг не сдаётся... — сказал Цесарский.

— Его уничтожают, — закончил за бывшего интенданта знаменитый горьковский афоризм бывший полковник.

Владимир отвернулся к стене.

Он не хотел ни о чём говорить с этими сломленными, сдавшимися людьми. Бывшими красными командирами. Которые, даже если и выйдут из этих застенков, служить в вооруженных силах и защищать Родину уже не способны. И не должны! Потому что их сломали. И превратили из бойцов в забитых и трусливых подонков. Которые бросят оружие и сдадутся врагу, чтобы спасти свои никчёмные жизни...

А они продолжали без конца крутить свою шарманку. О том, что упорствовать безсмысленно, что станешь калекой, а всё равно ничего не докажешь, что лучше подписать всё, что скажет следователь, и сохранить силы для трибунала.

Где и выяснится вся абсурдность предъявленных обвинений. И их освободят. Прямо в зале суда. Вернут награды, восстановят в должностях и выплатят оклад денежного содержания за время вынужденного прогула.

И ни тот, ни другой, даже не понимали, что давно уже стали настоящими преступниками! И заслуживают самого сурового приговора! За то, что оклеветали столько людей! И обрекли их на страдания и смерть.

А, может, они подсадные, подумал он? Может, его нарочно поместили с ними в одной камере? Может, это просто ловкий ход Златогорского? Который ломает его с помощью физического воздействия. А интендант с полковником — с помощью психологического.

Он был весьма недалёк от истины... И всё-таки ошибался.

Бывший полковник Сидоров и бывший интендант Цесарский не были подсадными. Точнее, не были таковыми в полном смысле этого слова. Да, они оказались в одной камере с Владимиром с подачи Златогорского. Но майор использовал их втёмную. Поэтому Владимир ошибся, зачислив их в сексоты.

Ошибся он и в другом.

Следователь по особо важным делам Златогорский метод физического воздействия считал вспомогательным. Важным и нужным. Но только вспомогательным.

Майор не за красивые глаза получил знак 'Почётный чекист' и орден. А за раскрытие особо важных дел. Потому что, добиваясь чистосердечных признаний, искусно сочетал все способы воздействия. И физическое, и психологическое, и моральное. И к партийной дисциплине мог воззвать, и к интернационализму, и к патриотизму. Ничем не брезговал.

Но главным, неизменно приносящим успех, методом Златогорский считал психологическое воздействие...

— А у вас красивая жена, Иволгин! — сказал он на очередном допросе.

— Это не ваше дело! — сузил глаза Владимир.

— Теперь и моё тоже! — ухмыльнулся майор. — Чтобы облегчить вашу участь, она согласилась со мной посотрудничать. Во внеслужебной обстановке!

— Только посмейте её тронуть! — напрягся Владимир.

— Ну! Договаривайте, Иволгин! И что будет? Если я её посмею? — прищурился Златогорский. — А я, кстати, уже посмел! И не раз!

У Владимира потемнело в глазах после этих слов.

— Что вы сделаете? Задушите меня? Или забодаете? — издевательски засмеялся Златогорский. — Своими ветвистыми рогами!

Его подручные переглянулись и громко заржали.

Владимир не выдержал и в бешенстве бросился на майора. Но мастера заплечных дел были настороже. Они мгновенно сбили Владимира с ног и принялись топтать сапогами.

— Отставить! — приказал Златогорский.

Сержанты нехотя подчинились. Они усадили избитого в кровь Владимира обратно и прижали к спинке стула так, что он не мог даже пошевелиться.

— Генрих Златогорский — человек слова! — сказал майор. — Я обещал вашей жене, что к вам перестанут применять физическое воздействие, если она согласится стать моей любовницей. И таки сдержу своё обещание! Больше вас бить не будут. Скажите ей спасибо за это! Потому что она таки очень старалась!

— Это неправда! Вы всё лжёте! — прохрипел Владимир.

— Где вы откопали такую роскошную женщину, Иволгин? — Златогорский присел на краешек стола. — И мужчину знает как ублажить, и о себе не забывает! Просто ненасытная какая-то!

— Это всё неправда! Неправда! — повторял Владимир, как заведённый. — Вы лжёте!

— Господь с вами! Зачем мне лгать?! — сказал Златогорский. — Впрочем, если хотите, я могу устроить вам свидание. И пусть Снежана таки сама скажет, с кем ей было слаще в постели! Я, по её словам, хотя и постарше вас, зато знаю гораздо больше способов доставить женщине удовольствие!

Владимир рванулся. Но его держали очень крепко.

— Завидую я вам, Иволгин! Вот, вы сейчас отдыхать пойдёте. В камеру. — Златогорский зевнул. — Спать ляжете. А мне ещё с вашей супругой 'сотрудничать'! — он потянулся. — Какой уж тут сон! Рядом с такой женщиной разве заснёшь! — притворно вздохнул майор. — Да, вы же сами знаете!

Владимир прорычал что-то нечленораздельное.

— Ах, вот как! Не хотите, значит, в камеру?! — покачал головой Златогорский, словно заботливый родитель, сожалеющий о глупой выходке неразумного дитяти. — Тогда в карцер, — сказал он почти ласково. — Посидите немножко на холодке. Остынете. И таки подумаете на досуге. О том, о сём... Пока мы с вашей женой в коечке побарахтаемся, — он повернулся к своим держимордам и отрывисто приказал. — Увести подследственного!

Психологическое воздействие Златогорский применять умел.

И применял его мастерски...

Глава четвертая

Жестокое письмо не выходило у Снежаны из головы...

'Ты меня не жди! Я когда из этого дерьма вылезу, в которое ты меня втравила, всё равно к тебе не вернусь!'.

Её отвезли назад те же сотрудники НКВД, что и забирали. Она автоматически вышла из машины и зашла в дом. Поднялась по лестнице. Достала ключи и открыла дверь. Не раздеваясь, прошла на кухню и села на табурет. И сидела, не шевелясь, до глубокой ночи...

'Парюсь я тут, на киче, только из-за тебя! И сам себя костерю за то, что с тобой связался!'.

Мертвенный лунный свет отражался в её потухших, безжизненных глазах. Слёз не было. Не было мыслей и чувств. Не было ничего. Только это страшное письмо...

'Польстился на тебя, паскуду, как будто других девок вокруг не было! Вот и вляпался по самое не хочу!'.

Снежана встала и, зачерпнув из ведра, выпила полную кружку ледяной воды, а потом, шаркая ногами, как старуха, вышла из кухни. Сняла пальто. Не глядя, повесила его на крючок в коридоре. И даже не заметила, что оно упало. Легла на кровать и свернулась калачиком...

'Польстился на тебя, паскуду!.. Вот и вляпался!'.

В пустой, нетопленной квартире было холодно и тихо, как в могиле.

Снежану пробрало ознобом так, что зуб на зуб не попадал. Дрожащими, непослушными руками она кое-как натянула на себя одеяло и снова затихла...

'Польстился на тебя, паскуду!'.

Она закрыла глаза. Или открыла. Ночной мрак окутывал комнату непроглядной тьмой, и она ничего не видела. И не слышала. Кроме этих безжалостных, свистящих, как витая плеть, слов...

'Польстился на тебя, паскуду!'.

Снежана закрыла глаза и словно провалилась куда-то. Какая-то необоримая враждебная сила замутила, закрутила и понесла её неведомо куда. Она летела в чёрную бездну, а в ушах звенели, словно эхо, злые, безсердечные слова...

'Я всё равно к тебе не вернусь! Можешь катиться на все четыре стороны!.. Я всё равно к тебе не вернусь! Можешь катиться!.. Не вернусь! Можешь катиться!.. Можешь катиться!.. Можешь катиться!..'.

Она очнулась только к вечеру. Из последних сил поднялась с кровати и, еле волоча ноги и перебирая руками по стене, с трудом дотащилась до кухни. Стуча зубами, Снежана выпила две кружки холодной воды, набрала трясущимися руками ещё одну, про запас, и тем же манером, вдоль стеночки, вернулась назад. Поставила кружку на пол и легла. Укрылась одеялом и снова провалилась в спасительное небытие...

Следующие несколько дней Снежана помнила плохо. День сменяла ночь. В комнате то брезжило, то смеркалось. А она, то приходила в себя и лежала уставясь в стену, то снова теряла сознание.

К счастью, в забытьи, в котором её измученная душа нашла спасение от ужасной действительности, не было никаких видений. Ни радужных снов, ни кошмаров.

Когда за ней пришли, чтобы отвезти к следователю на очередную 'беседу', Снежана посмотрела на вошедших мутным взглядом и медленно села, свесив ноги с кровати. Ей что-то сказали. Она не поняла, но переспрашивать не стала. Снежане было всё равно.

Она поднялась. Одернула помятое платье. Взяла поданное пальто и хотела его одеть. Но не смогла. У неё закружилась голова, колени подогнулись, и она упала бы, не подхвати её особист.

Соседские дети, игравшие во дворе в лапту, замерли. И молча смотрели, как два крепких парня в синих фуражках с малиновыми околышами вывели Снежану из дверей под руки, да так и шли с ней до самой машины.

Но смотрели не только они. Не одна пара переполненных слезами и страхом женских глаз, спрятавшись за занавеской, проводила чужаков долгим взглядом. И все без исключения, кто наблюдал за происходящим, вздохнули с облегчением, когда страшные гости, засунув свою добычу в автомобиль, убрались, наконец, восвояси...

Сегодня они приезжали не к ним. А завтра?

— Что с вами? — подскочил к Снежане Златогорский, когда его подручные привели и усадили её на стул у него в кабинете. И испарились куда-то.

Он метался туда-сюда, а она с безразличием смотрела, как он бегает по кабинету. Наливает из графина воды в стакан. Как он поит её.

На душе у Снежаны было пусто и холодно.

Златогорский заглядывал ей в глаза, что-то непрерывно бормотал и гладил по голове, пытаясь расправить спутанные пряди её волос.

Снежане были неприятны прикосновения этого чудовища, но сил, чтобы оттолкнуть его мерзкие щупальца, уже не было...

— Отстаньте, — брезгливо поморщилась она.

Златогорский оставил, наконец, в покое её волосы и сел за свой стол.

И, слава Богу, подумала Снежана.

— Прошло уже четыре дня, а вы так и не пришли ко мне, Снежана Георгиевна, — сказал он, поправляя пенсне. — И мне опять пришлось послать за вами своих сотрудников. Но я вас прощаю. И даю вам ещё один шанс.

— Что вам от меня нужно? — спросила она слабым голосом.

— Вы не понимаете моего положения, Снежана Георгиевна! — вскочил и снова заметался по кабинету Златогорский. — Вы просто не понимаете! — он остановился прямо перед ней. — Ваш отец — враг народа! И ваш муж тоже! Я обязан вас арестовать!

— Арестовывайте, — сказала Снежана. — Мне всё равно...

— Это вам сейчас всё равно! — закричал Златогорский. — А когда вас посадят в переполненную вонючую камеру, вам станет не всё равно! Когда вас осудят, дадут десять лет без права переписки и отправят в лагерь, где любой охранник будет делать с вами всё, что хочет, когда захочет, вам станет не всё равно! Господи! — он схватился за голову. — Да, опомнитесь!

— О чём вы? — спросила Снежана.

— Поймите! Это единственная возможность уцелеть! — опустился рядом с ней на колени Златогорский. — И помочь своим близким!

Снежана молчала.

— Завтра вечером вы придёте ко мне, Снежана! По адресу, который я вам дал, — Златогорский понизил голос. — Я оформлю вас задним числом как своего секретного сотрудника. И тогда вы останетесь на свободе.

— Нет, — прошептала она.

— Вы должны это сделать! — Златогорский положил руку ей на колено. — Вы должны стать моей! — горячо прошептал он и тут же поправился. — То есть, моим! Секретным сотрудником! Только так вы спасёте своего отца и мужа! И себя!

— Нет, — сказала Снежана и попыталась столкнуть его руку с колена, но не смогла.

— У вас нет иного выхода, Снежана! — приблизил к ней своё ненавистное лицо Златогорский и схватил за плечи. — Вы станете моей... Вы... Станете... Моей...

— Нет! — собрав последние силы, Снежана упёрлась обеими руками ему в грудь, вырвалась и отскочила. — Никогда! — сказала она, тяжело дыша. — Я лучше умру!

— Никогда не говори никогда, — покачал головой Златогорский, поднимаясь. — Ну, что же... Я предоставлю вам ещё немного времени, Снежана Георгиевна... Генрих Златогорский таки умеет ждать! А вы подумайте. Взвесьте всё, как следует, — он сел за стол и положил перед собой какой-то бланк. — Чтобы вы не наделали глупостей, за вами присмотрят, — макнув ручку в чернильницу, прищурился Златогорский. — Это ордер на ваш арест. У нас не очень уютные камеры, Снежана Георгиевна. И немного тесновато. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде! — он криво усмехнулся. — Посидите немного взаперти и подумаете о моём предложении! Только, умоляю вас, не думайте слишком долго! Иначе, даже я ничем не смогу вам помочь.

Снежана не успела ничего ему ответить.

Внезапно распахнулась дверь, и вошли три человека в чекистской форме. Сильным движением руки один из них отодвинул Снежану к стене.

— Гражданин Гольдберг? — спросил второй. — Гершель Соломонович?

— Д-д-да, — промямлил Златогорский. — Эт-т-то я.

— Встать! — рявкнул чекист. — Руки перед собой, сука!

Златогорский вздрогнул и медленно поднялся.

Третий вошедший ловким движением надел на него наручники, а потом вынул из его кобуры пистолет.

— Вы арестованы, гражданин Гольдберг! — сказал второй чекист, судя по всему, главный, повернулся и вышел из кабинета.

Третий сноровисто расстегнул и сдёрнул с арестованного ремень и портупею, а потом взял его за шиворот и резко дёрнул по направлению к двери.

Златогорский споткнулся, растерянно оглянулся и покорно поплелся за ним. На бриджах у него между ног быстро расплывалось большое мокрое пятно.

Снежана всё это время так и стояла, прижатая к стене рукой первого чекиста.

— А вы, гражданка, кто такая и по какому вопросу встречались с арестованным Гольдбергом? — повернулся он к ней.

— Мой муж задержан... И меня вызывали на беседу. Мой паспорт там, — показала она на оставшуюся лежать возле стула сумочку.

Он достал и перелистал паспорт.

— А этот... Гольдберг. За что его? — набралась смелости и спросила Снежана.

— Этого вам знать не положено, гражданка Иволгина, — сказал чекист, возвращая ей сумочку и паспорт. — Можете пока быть свободны, — взяв Снежану за локоть, он подвел её к двери. — И никому не рассказывайте о том, что сейчас видели!

— Но, — в душе у неё вдруг шевельнулась безумная надежда. — Товарищ капитан!

— Не товарищ капитан, а товарищ лейтенант государственной безопасности, — поправил он её.

На петлицах у него было по шпале, но Снежана не стала спорить.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, — горячо заговорила она. — Мой муж был задержан по вредительскому навету этого Гольдберга! Он не виновен! Он — лётчик! Герой Советского Союза!

Снежана никогда не простит Владимиру этого письма! Но, сделает всё, чтобы его освободили!.. Потому что его арестовали только из-за неё! Она его в это втравила, она и вытравит! Она добьётся, чтобы с него сняли несправедливые обвинения! Но никогда! Никогда его не простит!.. И уедет! На все четыре стороны! Чтобы никогда больше его не видеть!

Как он мог?! Господи! Как он мог?!

— Герой Советского Союза? — удивился лейтенант. — Подождите! Пройдите! — он усадил её на стул, а сам сел на место Гольдберга.

— Он оболгал моего мужа, чтобы... — губы Снежаны задрожали, на глазах выступили слезы. — Он хотел... Он...

— Да, вы успокойтесь, гражданочка, — вскочил чекист, налил воды в стакан и подал ей. — Выпейте и успокойтесь. Враг народа Гольдберг арестован. Он будет предан суду за свою вредительскую деятельность и расстрелян.

Снежана пила воду большими глотками, пытаясь унять дрожь... Она должна всё рассказать этому лейтенанту-капитану, чтобы Владимира освободили, как можно быстрее!.. Чтобы всё закончилось, как можно быстрее! Чтобы она как можно быстрее могла куда-нибудь скрыться, убежать, спрятаться!.. Чтобы никогда больше! Чтобы никогда больше Владимира не видеть!

Когда стакан опустел, лейтенант забрал его, снова сел за стол и мягко сказал:

— Расскажите подробнее, чего от вас хотел арестованный!

— Вот! — Снежана достала из сумочки адрес, который сунул ей в прошлый раз Гольдберг. — Он дал мне вот это... Он домогался меня, — Снежку передёрнуло от омерзения. — Он требовал, чтобы я пришла к нему по этому адресу, и... — она опустила глаза. — Чтобы я...

Чекист взял бумажку, прочитал и поднял трубку внутреннего телефона:

— Дежурный! Опергруппу на выезд! — отрывисто приказал он. — Советская семнадцать, квартира два! Обыск и засада!

— Товарищ лейтенант Государственной безопасности, — Снежана смотрела на него с нескрываемой надеждой. — Мой муж — Герой Советского Союза майор Иволгин! Командир авиабригады! Пожалуйста, освободите его! Он ни в чём не виноват! Это всё из-за меня!.. Сначала этот Гольдберг подстроил арест моего отца, а теперь оклеветал мужа. Он шантажировал меня, чтобы... — её голос прервался. — Чтобы добиться от меня близости, — наконец, с трудом выговорила Снежана. — Они ни в чём не виноваты! Он оболгал их!

— Когда и где был арестован ваш отец? — спросил её чекист. — Его фамилия, должность, звание?

— Его арестовали второго июня. В Ленинграде. Комдив Добрич. Помощник по ВВС командующего войсками Ленинградского военного округа, — сказала Снежана. — Помогите, пожалуйста!

— Не безпокойтесь, гражданка Иволгина! — положил обе ладони на стол чекист. — Что касается вашего мужа, то его дело будет пересмотрено немедленно! Я лично за этим прослежу. Если он не виновен, его сразу же освободят! А делом вашего отца займутся следователи Управления НКВД по Ленинградской области. Мы сообщим в Ленинград об аресте Гольдберга. И направим запрос по делу вашего отца, — он поджал губы. — Увы, но это единственное, чем я могу вам помочь.

— Большое спасибо, — прошептала Снежана, с трудом сдерживая слезы. — Я всё понимаю...

— Благодарю вас за помощь! — лейтенант встал, подошел к Снежане, тоже поднявшейся со стула, и взял её за руку. — Сегодня одним негодяем в наших рядах стало меньше! Теперь он обезврежен и понесёт заслуженное наказание, — чекист вздохнул. — Много ещё врагов затаилось и подло вредит исподтишка нашей Родине! Но мы их передушим всех без исключения! — твёрдо сказал он. — Это я вам обещаю!

Она вернулась домой поздним вечером. Пешком. Если кто-то из соседей и удивился её возвращению, то оставил свои мысли при себе. Снежана сварила манной каши, немного поела и легла спать.

Утро вечера мудренее.

Она спала почти до полудня, а, проснувшись, долго лежала, глядя в потолок... Этот лейтенант-капитан пообещал, что Владимира скоро освободят. А больше она ничем помочь ему не может.

И не хочет.

Ничего она больше не хочет... Что-то сломалось у неё внутри. Как у куклы наследника Тутти. Что-то очень важное. Какая-то незаменимая деталь. Маленькая серебряная шестерёночка... Самая незаменимая.

Снежана встала. Накинула халат и пошла на кухню. Погремела посудой. Заглянула в кастрюльку с недоеденной вчерашней кашей.

Внезапно её затошнило так, что она еле-еле успела добежать до поганого ведра!

Её вывернуло практически наизнанку. До самого донышка. Хотя тошнить было абсолютно нечем. Ведь она ничего не ела уже несколько дней... Кроме тарелки манной каши вчера вечером.

Отдышавшись, она попила водички, а потом решительно вывалила кашу из кастрюли в ведро. От греха. Ничем иным отравиться она не могла.

Снежана вернулась в комнату. Она поест потом, когда оклемается. Потому что сейчас есть не хотелось вовсе. Более того, её мутило не то что от запахов, а от одной только мысли о еде!

Она села на кровать.

Значит, не вернёшься? Значит, хочешь побольше девок в баб переделать? Значит, советуешь катиться на все четыре стороны?

Она достала из-под кровати чемодан и стала укладывать вещи.

Сначала Снежана ничего не хотела брать. А потом подумала, что это будет выглядеть слишком нарочито. Как будто она обижена или оскорблена... А она не была обижена! И не была оскорблена! Ей было поровну! И, вообще, она — паскуда! Стерва, одним словом! Поэтому и вещички свои заберёт, и деньгами не побрезгует! Жить-то надо на что-то! Хотя бы первое время, пока она на работу устроится где-нибудь!.. Где-нибудь подальше отсюда! А это значит, что надо купить билет на поезд! И чего-нибудь съестного в дорогу.

Хотя, вообще-то, на еде можно и сэкономить! Потому что о ней лучше даже и не вспоминать, мелькнуло у неё в голове, пока она бежала в коридор к ведру...

Чемодан получился тяжелым. А, может, это ей только показалось из-за слабости, подумала Снежана? Так или иначе, пришлось укладывать его по новой. Она оставила лишь самое необходимое, а потом снова попробовала поднять и поморщилась. Всё равно было тяжеловато. Снежана сняла бельевую верёвку на кухне, обвязала ей чемодан и смастерила петлю, чтобы можно было тащить его, повесив через плечо.

Потом она прибралась в доме, перестелила постель и вынесла ведро на помойку. Наведя идеальный порядок, она закрыла форточки, надела пальто, обулась и присела на чемодан перед дорогой.

Осталось только написать прощальную записку Владимиру.

'Сказал бы тебе пару ласковых, да бумаги жалко'.

Ах, так! Ну, и сам тогда без записки обойдешься, подумала Снежана! И не стала ничего писать!

Выйдя на лестничную площадку, она заперла за собой дверь на два оборота и положила ключи под коврик.

Вот и всё.

Она сделала это! Она смогла! Она решительная и сильная! А не комнатная собачка! Которую можно взять за шкирку и выкинуть! На все четыре стороны! Она никому не позволит так с собой обращаться! И оскорблять! Никому! Даже ему!

В особенности, ему...

Снежана шла по пустынной дороге, выставив плечо навстречу холодному, пронизывающему ветру. Рассерженные деревья недовольно качали облетевшими кронами. И облака, нахмурившись, плыли в противоположную сторону. Какая-то назойливая ворона, размахивая крыльями и каркая, то ковыляла рядом, то прыгала, путаясь у Снежаны под ногами. Но она никого не желала слушать.

Она уедет как можно дальше...

Короткий ноябрьский день подходил к концу. Никто не видел, как она ушла. Никому до неё не было дела. За толстыми стенами домов царила предпраздничная суета. Хозяйки строгали салаты, расстилали скатерти и расставляли тарелки. А дети и мужчины отирались рядом, норовя стащить что-нибудь и получая за это по рукам. Скоро совсем стемнеет и тогда все усядутся за стол и поднимут стаканы. Сначала за товарища Сталина, потом за годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, потом за товарища Ворошилова и Сталинских соколов!

Снежана поставила чемодан и присела передохнуть. Торопиться ей было некуда. И не к кому. На всём белом свете у неё не было ни одной родной души...

Проторчав несколько суток на суматошном и неуютном вокзале, она забралась, наконец, в вагон, сунула свой баул под сиденье и вздохнула с облегчением. И даже представить себе не могла, какие мытарства ожидают её впереди!

Поезд дальнего следования 'Владивосток-Москва' был тот же самый, в котором всего каких-то три месяца назад, не замечая часов и путая день с ночью, ехала на Дальний Восток глупая, счастливая Снежка.

Поезд был тот же самый. Тот, да не совсем. И дело было не в том, что теперь он назывался шиворот-навыворот 'Владивосток-Москва', а не 'Москва-Владивосток', как тогда. И даже не в том, что теперь она ехала не в двухместном купе в мягком вагоне, а на боковой полке в жёстком. Брошенная и несчастная...

Дело было в запахах.

Её место располагалось прямо возле туалета, ароматов которого не могли заглушить даже облака густого табачного дыма, втягиваемого в вагон из насквозь прокуренного тамбура. Но это было только полбеды. А вот запах сала, копчёной колбасы, варёных яиц и прочей снеди, на которую накинулись оголодавшие пассажиры, был просто убийственным!

Когда Снежана, бледная и совершенно измученная, вернулась в очередной раз из туалета, соседка, полная пожилая женщина, посочувствовала ей:

— Терпи, девонька! Терпи, хорошая. Все через это проходят.

— О чём вы? — не поняла её Снежана. — Через что проходят?

— Да, через хворь эту, — покачала участливо головой соседка. — А ты терпи, девонька, терпи. Женская доля наша такая... Уж, я то знаю, каково тебе. Сама шестерых выносила. Намаялась...

— Да, о чём вы? — удивлённо распахнула глаза Снежана. — Я не понимаю ничего!

— А что тут понимать? — пожала плечами женщина. — Нечего тут и понимать! Тяжёлая ты. Вот тебя и полоскает.

— Да, что вы такое говорите! — ещё нашла в себе силы возмутиться Снежана. — Как вы можете такое говорить!

— А что я такого сказала? — удивилась соседка. — Ничего я такого не сказала, — и вдруг прикрыла рот ладонью. — Ах ты, Господи! А ты, поди, и не знала, девонька?! Дура я старая, как же сразу-то не догадалась! Ты ж ещё молоденькая совсем! Поди, в первый раз, да?!

Снежана молчала, оглушённая её словами. Сражённая ими наповал.

Только этого ей и не хватало...

Женщина говорила что-то утешительное, но она ничего не слышала.

Скоро у них будет маленький!

Нет, поправила себя Снежана! Не у них, а у неё! К Владимиру она ни за что не вернётся! Никогда! Пускай себе переделывает кого хочет в кого захочет! Пока молодой! А она как-нибудь и без него обойдётся! Сама ребёнка вырастит! Справится как-нибудь! А потом, когда-нибудь, через десять лет. Нет, лучше через двадцать! Когда он будет уже совсем старый, а она ещё молодая и красивая, они случайно встретятся, и тогда он поймёт, какую совершил ошибку и что потерял!

— Что вы сказали? — посмотрела она на соседку.

— Да, ты не переживай, девонька! Это только в первый раз страшно! А потом привыкнешь! На-ка, лучше съешь огурчик, — женщина достала из крынки и протянула ей солёный огурец.

Сначала Снежана хотела отказаться, но вдруг поняла, что это именно то, что ей сейчас требуется.

— Спасибо, — взяла она огурец и с удовольствием им захрустела.

— Тебя как звать-то? — спросила соседка.

— Снежана...

— А меня — Глафира Прокофьевна. Можно просто — тётя Глаша.

— Очень приятно, — сказала Снежана и улыбнулась.

Впервые за два последних месяца...

Снежане действительно было очень приятно, что рядом оказалась эта простая и добрая женщина, которая по возрасту годилась ей в матери. И даже лучше, что в матери, а не в подруги! Потому что сейчас, когда она нежданно-негаданно оказалась в интересном положении, совет взрослой и опытной женщины был ей во много раз нужнее, чем пустопорожняя болтовня и охи-ахи её ровесниц.

Вообще-то говоря, настоящих подруг у неё никогда и не было. В детстве, вместо того, чтобы играть с другими девочками в куклы, она предпочитала ошиваться возле самолётов. Институтские подруги испарились сразу же после ареста отца. А завести новых во время своего короткого замужества Снежана не успела. Да, собственно, и не стремилась к этому, с головой окунувшись в любовь.

Наконец-то, ей хоть чуточку повезло!

Тётя Глаша провела лето в гостях у старшего сына, который жил во Владивостоке, и возвращалась домой в Ярославль.

Вырастив шестерых сыновей, она, оказывается, всю жизнь мечтала о дочке! Наверное, поэтому, познакомившись со Снежкой, немедленно взяла её под своё крыло и иначе, как доченькой, уже не называла.

И, вообще, если бы не она, Снежка скорее всего сошла бы с поезда на каком-нибудь полустанке, не выдержав безконечной мучительной дороги!

Увидев, как она задыхается от табачного дыма, Глафира Прокофьевна в два счёта прекратила курение в тамбуре на этом конце вагона.

Небольшого росточка, кругленькая и седая, она была очень даже боевой! И мужчины, все, как один, отчего-то безоговорочно признавали её верховенство, называли мамашей и вели себя в её присутствии смирно, как овечки. А тётя Глаша только посмеивалась!

Оттаяв рядом с ней, Снежка сама не заметила, как, слово за слово, обо всём ей рассказала. Что забеременела от мужа, а он её прогнал, чтобы не мешала других девок в баб переделывать. Что мама у неё умерла, когда ей было всего семь лет, а папа находится под следствием. Что едет она в Ленинград, чтобы начать жизнь заново. А то, что было, стереть из памяти и позабыть, как дурной сон...

Узнав о судьбе её отца, тётя Глаша только вздохнула. Не зря говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся! Выросшая в Сибири, где изпокон веку не переводились каторжники, она не считала наличие судимости чем-то зазорным. И, вообще, дочь за отца не ответчица!

А вот насчёт мужа высказалась откровенно. Как же это можно так поступать?! И откуда они только такие берутся?! Расстреливать надо таких без суда и следствия! По два раза в день! Она могла бы долго развивать эту мысль, но Снежка, не проронившая до сих пор ни слезинки, вдруг разревелась, да так, что пришлось её отпаивать. Перепуганная тётя Глаша суетилась вокруг неё, на чём свет стоит, проклиная свою неосторожность. И дала себе слово больше этой темы не касаться. Пока бедная девочка не успокоится. Пока время не залечит её раны...

Разведав Снежкины планы, тётя Глаша принялась уговаривать её пожить в Ярославле. Ну, какая ей разница, где новую жизнь начинать! Ленинград — город столичный, спору нет! Колыбель пролетарской революции и всё такое! Но какой-то уж очень большой и безприютный! И зимы там, говорят, сырые и промозглые, а это вредно для беременной! То ли дело Ярославль! Летом — жара, зимой — мороз! Всё как у людей! Красота! Между прочим, будет кому за ребёночком приглядеть, когда мамка на работу выйдет! Тётя Глаша и присмотрит! Потому как пенсионерка и свободного времени у неё полным полно! А вот внучат до сих пор нету! Сынки всё никак не сподобятся! Всё никак не наженихаются, лоботрясы этакие!

— Так что выкинь, доченька, свой Ленинград из головы, не глупи и оставайся у нас! — повторяла она ей снова и снова. — Это ты сейчас, на втором месяце, резвая да бойкая! А как сроки начнут подходить, станешь вдвое шире, ни согнуться, ни разогнуться! И кто тебе тогда поможет? В чужом-то городе?

Возразить на это было нечего. Снежка и не возражала. Но и не соглашалась...

В первую очередь потому, что не хотела навлечь беду на семью тёти Глаши. Что бы она ни говорила насчёт сумы, тюрьмы и не ответчиц, расплата за связь с врагами народа была скорой и суровой. А насчёт никто не узнает и так далее, Снежка очень даже сомневалась.

Кругом люди. Глаза и уши. И языки. Начнутся расспросы всякие. И участковый по долгу службы поинтересуется. Кто да что, да откуда родом? Одним словом, шила в мешке не утаишь! И пробовать не стоит! Только хуже будет!

С другой стороны, Снежке ужас как не хотелось идти в приживалки! Неужели она такая неприспособленная, что сама себя не сможет прокормить! Ну и что, что беременная! Это ещё не скоро! И, вообще, не она первая, не она последняя! Справится как-нибудь!

Все эти соображения казались ей достаточно вескими. Но лишь до тех пор, пока Ярославль не скрылся в морозной дымке за окном. Вместе с тётей Глашей. К которой она, оказывается, очень привязалась за эти недели.

Обе ревели, как белуги, прощаясь на перроне. Снежка пообещала написать, как устроится, и дала слово, всё бросить и приехать к тёте Глаше вместе с дитём, если что-то, не дай Бог, пойдёт не так.

— А мы уж тебя тут примем, как родную, и никому не дадим в обиду! — сказала та и строго посмотрела на сыновей, здоровенных парней, один выше другого, которые закивали головами наперебой, дескать, само собой, ясное дело, пусть только кто-нибудь попробует хоть слово сказать!

Снова оставшись одна, Снежана вдруг почувствовала себя настолько одинокой и всеми покинутой, что не выразить словами! А колеса звенели на рельсовых стыках, унося её всё дальше и дальше...

И ничего уже нельзя было исправить!

В Москве она задерживаться не стала. И даже в город не выходила. Поскольку Ленинградский вокзал находится прямо под боком у Ярославского. Взяв билет на вечерний поезд, Снежана так и просидела на чемодане до самого его отправления.

А на следующий день была уже в Ленинграде.

Ей очень хотелось пройтись по знакомым улицам, постоять на набережной, спуститься по гранитной лестнице и опустить ладони в ледяную невскую волну. Но она удержалась от соблазна... Потому что её могли узнать.

Конечно, Ленинград — город большой, да только и знакомых у неё здесь осталось немало! Здороваться с ней, может, и побоятся, но непременно узнают! Ведь, ещё и полгода не прошло, как она уехала!

Господи, сколько всего случилось за это время, вздохнула Снежана. Иному человеку на целую жизнь хватит! Встречи-расставания... Любовь. Замужество. Война... Аресты и переезды...

Ни много, ни мало, а двадцать тысяч верст пришлось отмахать туда-сюда от моря до моря! Пол земного шара!

Но это было ещё не всё! Потому что надо было ехать дальше.

В Ленинграде ей оставаться никак нельзя. В деревне она будет слишком заметна. Так что лучше всего устроиться на работу в каком-нибудь райцентре.

Но только не здесь! Тут на каждом шагу аэродромы! ВВС Ленинградского военного округа, ПВО Ленинграда, ВВС Краснознаменного Балтийского флота, ГВФ, Полярная авиация... И везде куча знакомых! Пилоты и штурманы, техники и мотористы...

Всю дорогу от Москвы Снежана ломала голову, что делать. И, в конце концов, решила ехать в Петрозаводск. Во-первых, она ни разу в нём ещё не была. А, значит, никто её там не знает. Во-вторых, он был расположен всего в четырёхстах километрах от Ленинграда. То есть, не далеко. Но и не близко. И, в-третьих, это был не какой-нибудь захолустный 'гэ Мелководск' из 'Волги-Волги', а целая столица Карельской Автономной ССР, важный промышленный и культурный центр!

Короче говоря, не очень удаленный и вполне цивилизованный город. Достаточно большой, чтобы в нём затеряться.

Во всяком случае, тогда Снежана считала именно так...

На самом деле Петрозаводск оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Никакая это была не столица, а так, уездный городок, не многим больше Пушкина. А, может, и меньше. Большинство домов были деревянные. Каменные двухэтажные здания, явно дореволюционной постройки, украшали лишь несколько центральных улиц и площадей. В единственной гостинице, как этого и следовало ожидать, мест не было. Токмо бронь. Для партработников, передовиков и прочих орденоносцев.

Господи, и о чём она думала?! На что надеялась?!

Только теперь Снежана по-настоящему оценила волшебные свойства депутатского удостоверения Владимира. Которое без труда открывало все двери и превращало в ручных котят любых, даже самых отпетых бюрократов.

Она тяжело вздохнула, села на чемодан и уткнулась лицом в ладони. Господи, ну, почему она не оставила вещи в камере хранения, когда сошла с поезда?! Теперь придётся тащиться с ними обратно на вокзал! Через весь город!

Но не ночевать же на улице! Здесь тебе не Приморье! Не субтропики, словом! А самый настоящий Север! И зима тоже... Самая настоящая.

Завтра она что-нибудь придумает. Найдёт себе работу и устроится в общежитие. Или снимет комнату. А сейчас надо взять себя в руки. Слезами горю не поможешь! Всё! Встали и пошли!

Ждать автобуса было безсмысленно. В это время он, само собой, уже не ходит. Снежана подняла чемодан и поплелась на вокзал...

Резкий ледяной ветер с Онежского озера свистел вдоль безконечного, прямого, как стрела, проспекта и продувал её тоненькое демисезонное пальто насквозь.

Идти одной по пустынным, тёмным улицам заснеженного города было страшновато... А куда денешься! Хорошо ещё, что ночь стояла лунная, и звёзд на небе высыпало, не перечесть! Они дорогу и освещали.

Редкие прохожие почти не обращали на Снежану внимания. Идёт человек на вокзал. С чемоданом. Ну, и пусть себе идёт. Наверное, куда-то ехать собрался. Непонятно, правда, почему среди ночи? Поезд на Ленинград только рано утром будет. А на Мурманск давным-давно уже прошёл.

Когда впереди показалось длинное одноэтажное деревянное здание, больше похожее на барак, чем на вокзал, сил у неё уже вовсе не осталось. Спотыкаясь на каждом шагу, она кое-как дотащилась до дверей, вошла внутрь и поставила, попросту уронив наземь, ненавистный чемодан.

А всё-таки дошла, подумала Снежана!

Завтра она оставит этот противный чемодан на вокзале, приведёт себя в порядочек и налегке пройдётся по городу. И устроится на работу. Машинисткой в какой-нибудь конторе или медсестрой в больнице. Или работницей на кирзаводе. Или кем угодно, где угодно! Лишь бы дали койку в общежитии! А если не дадут, не беда, пойдёт и снимет комнату в частном доме!

Разобравшись с проблемой и приняв решение, Снежана повеселела. Подумаешь, ещё одна безприютная ночь! Сколько их уже было! Одной больше, одной меньше!

И никуда она больше не поедет! Петрозаводск, так Петрозаводск! Действительно, какая ей разница, где жизнь заново начинать! Ну и что, что город чужой и нет у неё здесь ни родных, ни знакомых! Ведь, именно этого она и добивалась!

Она приехала сюда именно потому, что никто её здесь не знает. Для того чтобы никто её не нашёл! Даже Владимир.

В особенности, он...

Глава пятая

Владимир не помнил, как его вели по гулким коридорам. Не помнил, как оказался в карцере. Железная дверь лязгнула, захлопнувшись у него за спиной. Но он ничего не слышал...

Кроме ужасных слов, грохочущих в его воспаленном мозгу.

'Больше вас бить не будут. Скажите ей спасибо за это!'.

Майор лжёт! Это неправда! Снежка никогда на это не пойдёт, думал Владимир!

'К вам перестанут применять физическое воздействие, если она согласится'.

Златогорский сказал Снежке, что Владимира бьют. И могут забить до смерти. Он шантажировал её! И тогда... Чтобы облегчить его участь... Она согласилась.

Нет!! Она никогда на это не согласится, с отчаянием думал Владимир!

'Никогда не говори никогда!'.

А, ведь, его и на самом деле перестали бить! Неужели она согласилась?!

— Не-е-ет! — простонал он.

'Скажите ей спасибо! Потому что она таки очень старалась!'.

Владимир стоял, уткнувшись раскалённым лбом в холодную сырую стену карцера, а растравленное воображение, словно сорвавшись с цепи, рисовало яркие, живые картины, одна страшнее другой...

'Скажите ей спасибо! Она старалась!'.

Обнажённая Снежка и Златогорский. Она сидит у него на коленях и громко смеётся...

'Просто ненасытная какая-то!'.

Обнажённая Снежка и Златогорский. Она лежит под ним и сладострастно стонет...

'И мужчину знает, как ублажить!'.

Обнажённая Снежка и Златогорский. Он лежит на кровати, а она склонилась над ним и...

'Да вы же сами знаете!'.

Боже мой...

Владимира выпустили из карцера лишь через неделю. В канун годовщины Октябрьской революции. Смягчили режим содержания в честь праздника, так сказать.

Он совершенно безучастно принял поздравления сокамерников с возвращением из ада. И ни слова не говоря, лёг на нары. И отвернулся к стене. Они ошибаются. Из ада он не возвращался. И никогда уже не вернётся. Потому что теперь у него есть свой собственный...

За эти дни он многое передумал.

Он никогда не поверит в то, что Снежка отдалась Златогорскому по своей воле! Златогорский — лжец и негодяй! Снежка никогда не согласится стать его любовницей! Ему никогда её не добиться! Только силой...

И если он посмел это сделать, то умрёт!

Сначала Владимир решил убить его во время следующего же допроса. Но потом отказался от этой мысли. Потому что слишком ослаб. Особенно за эту неделю на хлебе и воде в ледяном каменном мешке. И уже не сможет убить эту тварь одним ударом. А на второй времени не будет. И задушить его Владимир тоже не успеет. Подручные не позволят. Оттащат. А потом запинают. Или пристрелят... А Златогорский уцелеет.

Нет! Он поступит иначе. Он продержится до окончания следствия! Ненависть поможет! Он выдержит всё! И ничего не подпишет! И докажет свою невиновность!

Рано или поздно его дело направят в суд. Во время судебного заседания Владимира обязаны будут выслушать! И тогда он камня на камне не оставит от всех этих нелепых обвинений! А когда его освободят, обязательно убьёт Златогорского! За то, что этот подонок сделал со Снежкой! Не будет ни пить, ни есть, не будет спать, пока не дотянется до него! И прикончит гада! А потом будь, что будет! Пускай расстреливают!

Так он думал, сидя на бетонном полу в карцере. Так он думал, лёжа на шконке в камере. Так он думал, шагая на очередной допрос...

Однако судьба решила иначе.

Его не трогали дней десять, а когда снова привели в кабинет следователя, за столом Златогорского сидел другой человек.

— Лейтенант государственной безопасности Барабанщиков, — представился чекист. — Мне поручено вести ваше дело.

Владимир не стал спрашивать, почему его дело передали другому следователю. Хотя, само собой, ему было далеко не безразлично, кто будет решать его судьбу. Но кто бы это ни был, лучше уж этот кто-то, чем Златогорский. Которого он теперь ненавидел лютой ненавистью! И мог не удержаться. И кинуться на него с голыми руками! И тогда его пристрелили бы тут же, на месте. Прямо в кабинете. А Златогорский мог уцелеть.

— Прошу принять моё заявление, гражданин следователь, — негромко, но твёрдо сказал Владимир. — Всё это 'дело' целиком вымышлено. Это провокация. Меня оговорили. Ко мне применяли физическое воздействие, но я не подписал ни одного протокола... И не подпишу. Прошу разрешить мне, как депутату Верховного Совета Союза ССР, подать заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Калинина Михаила Ивановича. А также подать заявление на имя Наркома обороны СССР Маршала Советского Союза Ворошилова Климента Ефремовича и Секретаря Центрального Комитета ВКП(б) Сталина Иосифа Виссарионовича.

Лейтенант, прищурившись, некоторое время молча рассматривал Владимира. Потом, видимо, сделав для себя какие-то выводы, откинулся на стуле и сказал:

— Значит, вы отрицаете существование тайной террористической организации в штабе вашей бригады.

Это прозвучало не как вопрос, а, скорее, как утверждение.

— Отрицаю, — глядя следователю прямо в глаза, сказал Владимир.

— А как же показания ваших подчинённых? — спросил Барабанщиков.

— Ложь и клевета, — ответил Владимир. — Никакой организации не было. Это всё выдумки. Меня оговорили. Я ни в чём не виноват.

— Неужели совсем ни в чём? — лейтенант открыл папку и стал её листать. — И авиабомбы химические в вашей бригаде, — он сделал ударение на слове 'вашей'. — Никто не выдавал, не получал и не подвешивал?

— Я уже объяснял предыдущему следователю, — устало вздохнул Владимир. — Действительно, отдельные должностные лица проявили вопиющую халатность. И никаких оправданий тут быть не может. Особенно в боевой обстановке! Однако, учитывая отсутствие каких-либо вредных последствий и дальнейшую самоотверженную боевую работу всех провинившихся товарищей, командование ограничилось применением к ним мер дисциплинарного характера. И я в этом вопросе с командованием совершенно согласен.

— Ну, что ж, — сказал Барабанщиков, закрывая папку. — Органы государственной безопасности с вашим командованием тоже согласны. Проступок довольно серьёзный, но непредумышленный. А поскольку признаки контрреволюционной или иной вражеской деятельности отсутствуют, нашей юрисдикции он не подлежит.

Владимир удивлённо посмотрел на него, не веря своим ушам.

— Изучив материалы дела, я убедился в вашей невиновности, — лейтенант встал и одёрнул гимнастёрку. — А вот следователь, который вёл ваше дело, оказался врагом. Он арестован и будет предан суду.

Владимир медленно поднялся со стула, совершенно ошеломлённый его словами.

— Мне поручено, официально уведомить вас о прекращении вашего дела за отсутствием состава преступления, — лейтенант поморщился. — И принести извинения за допущенные в отношении вас злоупотребления.

В горле у Владимира застрял комок, на глазах выступили слёзы. Неужели всё кончилось?! Он не мог в это поверить!

— Вот ваши документы... Ордена. Медаль. Депутатский значок, — Барабанщиков достал и положил их на край стола. — За новой формой и снаряжением к вам домой уже отправлен сотрудник. Но придётся немного подождать, пока её привезут.

У Владимира дрожали пальцы, когда он раскрыл партийный билет. Строчки расплывались у него перед глазами, но он сумел разобрать хорошо знакомую каллиграфическую надпись на первой странице 'Иволгин Владимир Иванович'. Он положил партбилет в карман, а потом сунул туда же удостоверения. Сгрёб награды. Вернулся на свой стул и принялся привинчивать их к своей грязной, замызганной гимнастёрке.

Владимир понимал, что когда привезут чистую форму, и значок, и ордена с медалью, придется снять и перевинтить. Но не мог удержаться и не надеть их немедленно! Потому что это был зримый знак его нового положения! Он теперь не подследственный, не арестованный, не подозреваемый! Он теперь обратно депутат Верховного Совета и орденоносец! А когда наденет форму со знаками различия и портупею, станет обратно майором Рабоче-Крестьянской Красной Армии!

Лейтенант как-то странно посмотрел на него, но промолчал.

— Вам надо побриться, — сказал он, когда Владимир закончил возиться с орденами.

Барабанщиков достал из ящика стола безопасную бритву, кусок мыла и помазок, налил в кружку воды из графина, а потом прислонил к нему маленькое зеркало. И старательно делал вид, что читает какие-то бумаги, пока Владимир соскребал со щек многодневную рыжую щетину.

— Сейчас вас осмотрит врач, товарищ депутат Верховного Совета, — сообщил Барабанщиков, убирая бритвенный прибор назад. — А пока, — он вынул из папки листок с машинописным текстом. — Подпишите вот это.

Это была подписка о молчании.

— Всё, что происходит в этих стенах, является государственной тайной, разглашение которой влечёт за собой уголовное наказание, вплоть до высшей меры социальной защиты, — сказал лейтенант.

Владимир внимательно прочитал бумагу и только потом макнул ручку в чернильницу и расписался.

Лейтенант подшил листок в дело, а затем снял трубку и вызвал врача.

— Что скажете, доктор? — спросил Барабанщиков, когда тот закончил выслушивать и выстукивать Владимира.

— Общее физическое и нервное истощение, сотрясение мозга, множественные ушибы, ссадины и гематомы, — ответил чекист в белом халате. — Серьёзных повреждений внутренних органов первичный осмотр не показал, но, само собой необходимо дополнительное обследование. Поэтому я настоятельно рекомендую поместить в госпиталь гражданина... — он покосился на депутатский значок Владимира и поправился. — Товарища депутата.

— Подготовьте направление и предупредите начальника госпиталя, чтобы ждали... — Барабанщиков взглянул на часы. — К восемнадцати.

— Мне нужно заехать домой, — сказал Владимир.

— Зачем? — удивленно поднял брови лейтенант.

— Я должен повидаться с женой.

Барабанщиков пожал плечами и сказал доктору:

— Сообщите начальнику госпиталя, что пациент поступит к двадцати.

Врач кивнул и ушёл.

— При аресте у меня забрали пистолет, — сказал Владимир.

— Ваше личное оружие сдано по акту, — поджал губы Барабанщиков. — В госпитале оно вам не понадобится. Получите, когда выпишетесь.

В кабинете повисла тишина. И довольно надолго. Лейтенант возился со своими бумагами, а Владимир сидел и молча смотрел в окно. Ждать он умел... Теперь умел.

Наконец, привезли его парадную форму, снаряжение, хромовые сапоги и шинель.

— Почему так долго? — недовольно спросил лейтенант.

— Дома никого не было, — ответил сержант. — После опроса соседей выяснилось, что жена гражданина... То есть. Жена товарища депутата. Уехала. Седьмого числа её видели, идущую с чемоданом по направлению к станции.

— А это всё откуда? — сделал удивлённое лицо Барабанщиков.

— Ключ под ковриком лежал. Соседи подсказали. Ну, я и заглянул, — сержант покосился на Владимира. — В присутствии понятых, само собой.

— Правильно поступили, — похвалил сообразительного сержанта лейтенант, а потом спросил, заметив немой вопрос в глазах у Владимира. — Письмо или записка какая-нибудь были в квартире?

— Никак нет, — сказал сержант. — Не было. Ни письма, ни записки.

— Вы хорошо смотрели? — нахмурился Барабанщиков. — На кухне смотрели? А в комнате?

— Везде смотрел. Не было никакой записки, — стоял на своём сержант. — Ни на кухне, ни в комнате, ни в коридоре. Ни в дверях, ни на столе, ни на кровати.

— А в книгах смотрели?

— И в книгах смотрел, товарищ лейтенант, — сержант опять покосился на Владимира. — И в шкафу тоже. На всякий случай. Что, я не понимаю что ли? Не первый день в органах! Не оставила она ни письма, ни записки. Так уехала. И никому ничего не сказала. Я всех опросил. Даже дежурного, который на КПП в тот день стоял. Поэтому и задержался так.

— Хорошо, — кивнул лейтенант. — Идите и ждите в машине. Повезёте товарища депутата Верховного Совета во Владивосток, в госпиталь.

Сержант козырнул и вышел.

Владимир не знал, что и думать. Снежка уехала седьмого! Он ничего не понимал...

— Товарищ лейтенант госбезопасности, скажите, а какого числа был арестован Златогорский? — вдруг спросил он. — Если это не секретная информация, конечно.

— Златогорский? — Барабанщиков наморщил лоб. — Ах, да. Гольдберг. Его настоящая фамилия Гольдберг, — пояснил он. — Информация секретная. У нас всё секретно, — лейтенант потер подбородок. — А, впрочем, подписку вы уже дали. Его взяли шестого ноября. А зачем вам? — поинтересовался он. — Ах, да. Жена... — лейтенант отвёл глаза. — Она была у Гольдберга, когда его арестовали.

У Владимира расширились глаза. Но Барабанщиков смотрел в сторону и ничего не заметил.

— Ваша жена сообщила нам адрес его конспиративной квартиры, — сказал он.

Владимир окаменел.

— Скажите ей спасибо! Это она попросила пересмотреть ваше дело!

'Скажите ей спасибо!'.

Владимира качнуло.

— Что с вами? — спросил Барабанщиков. — Вам нехорошо?

— Нет, всё в порядке, — взял себя в руки Владимир. — Голова немного кружится. Дайте воды, пожалуйста.

— Да, конечно! Я понимаю... — засуетился лейтенант, наливая в стакан воды из графина.

Владимир снял грязную гимнастёрку и неторопливо перевинтил ордена на парадный френч. Из головы у него не выходили слова Барабанщикова.

'Она была у Гольдберга, когда его арестовали'.

Значит, майор не врал... Снежка у него была.

'Ваша жена сообщила нам адрес его конспиративной квартиры'.

Значит, майор не врал... Снежка с ним была.

Не-е-ет!!!

Владимир помотал головой. Но это не помогло... Только хуже стало.

Он скрипнул зубами и отбросил ужасные мысли! Не сейчас! Поразмышляем об этом позже! Завтра! На свежую голову... Не сейчас!

Владимир застегнул френч. Висевший теперь на нём, как на вешалке. А когда-то сидевший, как влитой... Потом спохватился и переодел бриджи. Присел, обулся. Взял в руки портупею и поправил пустую кобуру на ремне.

Это хорошо, что пистолет в оружейке, а не в кобуре, мелькнула у него странная мысль... Это хо-ро-шо.

Стоп! Всё! Встали и пошли! Владимир надел шинель и застегнул портупею. Пора выбираться отсюда!

Тащиться домой уже не имело смысла. Снежка уехала. Вряд ли он найдёт что-нибудь, раз даже особистам это не удалось.

Снежка уехала...

Что же делать?

В любом случае, в бригаде ему пока показываться не стоит. Сначала надо уточнить свой статус. Вполне возможно, что его сняли с должности комбрига после ареста... А, может, и не сняли. Такое тоже бывает.

Ничего сверхъестественного. Обычный армейский бардак.

Так или иначе, раз его отвезут во Владивосток, не помешает заехать в штаб армии. И всё выяснить на месте. А там видно будет.

Сначала Барабанщиков отнёсся скептически к этой идее Владимира, но потом согласился, что в сложившейся ситуации его появление в штабе армии сразу прекратит все кривотолки.

— А как вы объясните свои синяки? — показал лейтенант на живописные жёлто-чёрно-фиолетовые пятна у Владимира на лице.

— Как все объясняют, — невесело улыбнулся Владимир. — Поскользнулся, упал, очнулся в лазарете!

— И вы думаете, в это поверят? — с сомнением протянул Барабанщиков.

— А почему нет? — сказал Владимир. — Типичная картина при капотаже. Если, конечно, лётчик остался жив.

— А что?! — оживился лейтенант. — Это вполне правдоподобно! Это вы здорово придумали, товарищ депутат Верховного Совета! В таком случае я снимаю свои возражения, — он надел фуражку. — Пойдёмте, я провожу вас до машины и уточню задачу для водителя...

До Владивостока они доехали без приключений.

Начальник ВВС первой Отдельной Краснознаменной армии комбриг Рычагов был на месте. И немедленно принял Владимира, когда ему доложили о его прибытии.

— Ну, здравствуй! — вышел он из-за стола и протянул руку.

— Здравствуйте, товарищ комбриг! — пожал его широкую ладонь Владимир.

— Эк, тебя разукрасили! — поцокал языком Рычагов. — Словно из-под обломков извлекли! Тьфу-ты, пропасть, чтоб не сглазить! — он вернулся за стол и показал на стул. — Садись, рассказывай!

— А нечего рассказывать, товарищ комбриг, — пожал плечами Владимир. — Не выдержал направление взлёта, попал шасси в канаву и скапотировал. Чудом уцелел!

Рычагов непонимающе посмотрел на него.

— По сути всё так и было, — тихо сказал Владимир. — Фигурально выражаясь. А все подробности в личном деле, товарищ комбриг.

— Да, что ты заладил, комбриг да комбриг! — хлопнул ладонью по столу Рычагов. — Не на разборе! — он достал из коробки папиросу и закурил. — Обижаешься, поди, на меня? Думаешь, Рычагов — сволочь! Сначала ордер на арест визирует, а потом дурачком прикидывается, здоровьем интересуется!.. Кури! — толкнул он папиросную коробку по столу в сторону Владимира. — Так вот! Не визировал я на тебя ордер! Понял?! Не было меня здесь! В Москве я был! — он затянулся. — Врать не буду! Рад, что не было меня, когда тебя арестовали! Потому что не хочу душу рвать, гадая, враг ты или нет! Тут такие справки особый отдел приносит, что волосы дыбом встают! Шпионы, диверсанты, террористы! И японские, и эстонские, и немецкие, и турецкие, и американские, и марокканские! — он снова затянулся, а потом яростно затушил папиросу в пепельнице. — Ничего не понимаю! Там в Испании всё было ясно! Вот — они, а вот — мы! Бей всех, у кого кресты на плоскостях! А тут... Голова кругом! Сегодня — свой, Герой Гражданской, а завтра — враг народа! А если завтра в бой?! Кому спину свою доверить?!

— Там... — Владимир прикурил папиросу и, помахав, потушил спичку. — За всё время я видел только одного настоящего врага. Но не в камере... В камере сидели разные люди. Слабые люди. Глупые люди. Трусы, оклеветавшие и себя, и других. Были и другие, сильные. Которые не соглашались писать под диктовку всякую чепуху, — он посмотрел в глаза Рычагову. — Ни те, ни другие врагами не были! Единственный настоящий враг, которого я там видел, был мой следователь! Матёрый враг! Умный и подлый! И я дал себе слово. Выжить! Только ради того, чтобы потом вывести его на чистую воду!.. Но его и без меня раскусили. И взяли.

— Да-а-а... — протянул Рычагов. — Ну, ты и попал!

— Ничего! — усмехнулся Владимир. — Нас бьют, а мы крепчаем! Не красна девица! Или до этого ни разу по морде не получал?!

— Вот, это дело! — оживился, слегка поникший было, Рычагов. — Ты давай сейчас в госпиталь! Подлечись. Понятно, что не красна девица! Но пугать молодых пилотов такой физией тоже не стоит! Сам понимаешь! А на бригаде твоей мы пока врио кого-нибудь поставим. Добро?

Владимир не возражал... А смысл?

К полётам медицина его всё равно сейчас не допустит. И будет права! Надо сначала отлежаться. В таком состоянии в самолёт садиться, только гробиться!

Он, конечно, мог бы и дома полежать. Под бочком у Снежки... Вместо госпиталя. Но Снежка уехала неизвестно куда. Ещё десять дней назад. И возвращаться, судя по всему, пока не собирается. Потому что ей пришлось...

Стоп!! Не думать об этом! Не сейчас!.. Завтра!

Владимир затянулся сигаретой так, что она чуть не вспыхнула.

— Ты это... Насчет ордена, — Рычагов помялся. — Поторопились тут некоторые. Когда тебя взяли... Одним словом, представление, которое я на тебя подавал, отозвали обратно, пока меня не было. Я, конечно, вопрос поставлю, где надо, но, сам понимаешь, поезд уже ушёл!

— Бог с ним, с этим представлением, — махнул рукой Владимир. — Не за ордена воевали! Да у меня, их и без того...

— И то верно, — с облегчением вздохнул Рычагов. — Зачем гусей дразнить! Эта контора и так, поди, зубами скрежетала, когда извинялась!

— Было дело, — усмехнулся Владимир.

— И всё равно! — запустил руку в свой чуб Рычагов. — Это неправильно! У тебя же два десятка вылетов на штурмовку! И бригада отлично отвоевалась! Я, ведь, тебя на орден Ленина подавал... — он встал и отошёл к окну.

В кабинете повисла тишина.

— Ты знаешь, — глухо сказал Рычагов немного погодя. — Я по-настоящему рад, что им не удалось тебя сломать! Если, не дай Бог... Я лучше сдохну! Но не сдамся...

Когда Владимир, выйдя из штаба, сел в машину, дремавший положив голову на баранку, сержант госбезопасности поморгал спросонья глазами, молча завёл мотор и лихо вырулил со двора.

Доставив Владимира в армейский госпиталь, он также молча проводил его в приёмный покой. Сдал дежурному врачу с рук на руки. Дождался, пока Владимир переоденется в больничную пижаму, и только потом уехал. Не сказав ни слова за всё время их поездки...

За что Владимир был ему искренне благодарен. Потому что это был один из тех, кто возил его когда-то на 'беседы' к Златогорскому. Один из тех, кто его арестовывал, а потом пересчитывал рёбра на допросах...

Владимир так и не увидел никаких эмоций по поводу своего неожиданного освобождения на его конопатом, не очень умном, деревенском лице. Которое не скоро теперь забудет... Если, вообще, сможет забыть когда-нибудь.

Его поместили в отдельную палату. Владимир подошёл к окну, прислонился лбом к стеклу и долго-долго стоял, глядя на багряный закат...

Он сказал Снежке, чтобы она немедленно уезжала. А она его не послушалась. И осталась... И встречалась со Златогорским!

И была с ним, когда его арестовали!!

Она... Была со Златогорским... Пока Владимир сидел в карцере.

'Посидите немножко на холодке! Пока мы с вашей женой в коечке побарахтаемся!'

Владимир не мог поверить, что Снежка отдавалась этому подонку!

И никогда не поверит!! Потому что это ложь! Подлая и мерзкая ложь!!

Но, почему? Почему не уехав сразу, Снежка уехала потом, после ареста этого негодяя?.. И почему уехала, не оставив Владимиру ни строчки?! Ни единого намёка, где её искать! Словно не хотела, чтобы он её искал. Словно боялась, что он её найдёт...

И посмотрит ей в глаза.

Ну, что же. Всё ясно, вздохнул он. И нечего себя обманывать! Судя по всему, Снежка убежала и спряталась не от чекистов, а от него самого! Просто взяла и ушла... От Владимира.

Ну, что же. Мужья бросают жён. Жёны — мужей. Обычное дело! С кем не бывает! Не он первый, не он последний. Поженились сгоряча. А потом остыли. Или не сошлись характерами. Или жизненными планами.

Ну и ладно! Ну и скатертью дорога! Подумаешь!

Она не хочет, чтобы он её искал? Ну и пожалуйста!

И вообще! Чего он хотел-то?! На что рассчитывал?! Орёлик!.. Принудил девушку вступить с ним в брак! А, может, она и не любила его вовсе! Просто деваться было некуда! А как только подвернулась возможность куда-нибудь деваться, собрала чемоданчик и тю-тю! На волю! В пампасы! В светлое завтра! Без него...

А что! Найдёт себе какого-нибудь счетовода или фельдшера! И будет с ним жить! Долго и счастливо! Каждый день! И каждую ночь!

Владимир упал с размаху на кровать и уткнулся лицом в подушку. Если бы только он мог заплакать! Может быть, ему стало бы легче.

Рыдания рвались из его груди! Но он держался.

Он выдержит! Он сможет! Сможет!! Сможет!!! Её позабыть...

Владимира выписали из госпиталя в середине января. Медкомиссия признала его годным без ограничений. Но в бригаду он уже не вернулся. То есть вернулся, но лишь для того, чтобы собрать свои вещички.

И Снежкины... Те, что остались.

Несколько платьев. Несколько кофточек и юбок. Туфли. Книжки...

Все её вещи он сложил в один чемодан. Перевязал его веревкой крест-накрест, затянул узлы намертво и поклялся никогда не открывать!

Чтобы не рвать душу. Которую, пока этот чемодан укладывал, надорвал так, что не помогла и бутылка водки! И вторая тоже не помогла! А потом он вырубился.

И, слава Богу! Потому что иначе так и не заснул бы...

На следующий день Владимир сел в скорый поезд и уехал в Москву.

Приказом Начальника ВВС Красной Армии майор Иволгин был направлен на оперативно-тактические курсы усовершенствования командного состава ВВС при Военной Воздушной академии имени Жуковского. И уехал. Без сожаления. А даже наоборот.

Во-первых, Владимир, ещё до ареста, сам обращался с рапортом по команде с просьбой направить его на учёбу. Во-вторых, пришло время поменять обстановку. А, проще говоря, убраться отсюда подальше. Особый отдел всегда с большой неохотой выпускал добычу из своих когтей. И, ясное дело, за теми, кого выпустить пришлось, смотрел в четыре глаза! Так что лучше всего было эти глаза не мозолить!

А главное, ему давно уже пора получать третью шпалу. Его представление к званию полковника за участие в Хасанских событиях благополучно легло под сукно. Так что теперь приходилось расти обычным порядком. Как все! А для этого перво-наперво окончить курсы.

Кроме того, хотя Владимир и сам себе в этом не признавался, в душе у него теплилась несбыточная надежда. Встретить в Москве Снежку.

И посмотреть ей в глаза...

Воспользовавшись своими депутатскими полномочиями, ему удалось выяснить в Управлении железной дороги во Владивостоке, что гражданка Иволгина Снежана Георгиевна седьмого ноября минувшего года действительно приобрела жэдэ билет и плацкарту от Никольска-Уссурийского до Москвы. Причем, судя по рапорту начальника поезда, в Москву и прибыла, так как это место было занято до самого конца и снова в продажу не поступало.

Пора и ему в дорогу. За полгода, которые он здесь прослужил, с ним произошло так много всего, что другому вполне хватило бы на целую пятилетку! А то и на две! Или на три... И любовь, и война. И любовь, и тюрьма. И любовь... И предательство.

Полгода назад у Владимира имелся свой собственный персональный рай. Который он потерял навеки...

Теперь у него был свой собственный персональный ад! Который отныне будет при нём всегда...

Лениво стуча колесами, поезд 'Владивосток-Москва' медленно продирался сквозь заснеженную тайгу, горы и степи. Паровоз пыхтел изо всех сил, но тащился еле-еле. Как старая кляча. И эти безконечные пятнадцать суток обратной дороги до Москвы показались Владимиру пятнадцатью годами. К которым он сам себя приговорил, когда купил билет на этот треклятый, так называемый 'скорый' поезд!

Днём он спал. Или тупо пялился в окно. А потом шёл в вагон-ресторан. И пил. С тоски... И отчаяния.

А потом возвращался в купе и добирал дозу уже без свидетелей. Благо ехал один. Без попутчиков. Заселённость вагона была не выше средней и проводник никого к нему не подсаживал.

Иногда он доставал из кобуры свой ТТ и подолгу смотрел в ствол...

Пятого февраля, в двадцатый Снежкин День рожденья, Владимир напился сильнее обычного.

Он пил водку, молча смотрел в непроглядную чёрную тьму за оконным стеклом и, беззвучно шевеля губами, читал про себя стихи. О любви и разлуке... И пел грустные песни. О любви и разлуке... Также беззвучно.

Помнишь, осенней порой

Мы повстречались с тобой...

Ты мне сказала: 'Прости!'

Лишний стоял на пути.

Сердце разбила моё!

Счастье с тобой не дано...

Голубые глаза, вы пленили меня,

Средь ночной тишины ярким блеском маня...

Голубые глаза, столько страсти и огня!

Вы влечёте к себе, голубые глаза, страсть и нежность тая...

Владимир закрыл лицо руками.

Это печальное танго они танцевали когда-то со Снежкой. В ресторане в Пушкине. На их свадьбе... Её руки лежали у него на плечах. Она прижалась к нему. Он окунулся в золотистую волну её душистых волос. И уплыл куда-то далеко-далеко...

Голубые глаза, в вас горит бирюза,

И ваш сон голубой, словно небо весной...

Голубые глаза, столько страсти и огня

В этих чудных глазах! Голубые глаза покорили меня...

Ему было невыносимо больно! Невыносимо одиноко!

Он достал пистолет из кобуры. Приставил к виску. Зажмурился и нажал на курок.

Раздался сухой щелчок.

Осечка.

Он нажал снова. И ещё. И ещё... Но всё было безтолку. Пистолет щёлкал, но стрелять не хотел... Ни в какую.

Владимир чертыхнулся и вынул обойму. Так и есть. Она была пустой. Он забыл, что ещё днём достал патроны и убрал подальше. На всякий случай. Вот и пригодилось.

А, может, вставить назад, вяло подумал он. И повторить процедуру?

Нет... На сегодня, пожалуй, хватит. Как-нибудь в другой раз!

Утром, со стыдом вспоминая о своей минутной слабости, Владимир отыскал припрятанные патроны и запасную обойму. И дал себе слово больше так не напиваться! А ещё лучше, не напиваться вообще!

Приехав в Москву, он явился в академию и узнал, что его набор приступил к занятиям ещё в конце ноября. Так что ему предстояло серьёзно напрячься, чтобы догнать товарищей.

Впрочем, это было даже к лучшему! С головой погрузившись в учебу, он сумеет, наконец, выкинуть Снежку из сердца.

И позабыть...

Девятого февраля было обнародовано Постановление Совнаркома СССР о присвоении воинских званий высшему командному и начальствующему составу Красной Армии.

Увидев фамилию Серова в списке новоиспеченных комбригов, Владимир тут же ему позвонил. И по какой-то счастливой случайности сумел дозвониться.

Анатолий искренне обрадовался его звонку и в приказном порядке обязал прибыть в девятнадцать ноль-ноль к нему. На новую квартиру по адресу Лубянский проезд, семнадцать. Адрес точный! Для участия в торжественном обмывании новеньких ромбов! Кто будет?.. Будут все! Само собой, с боевыми подругами! Кстати о нём тут кое-кто спрашивал! Кто?.. Военная тайна! Повторите приказание, товарищ майор!

Владимир улыбнулся и повторил.

А потом повесил трубку и вытер повлажневшие глаза.

И так хорошо, так легко стало у него на сердце от бодрого, весёлого голоса друга, что горечь, измотавшая его уже до предела, внезапно взяла и растаяла. И он перестал ощущать себя одиноким, забытым и брошенным!

Потому что у него были друзья! Настоящие!

Которые никогда его не бросят!

Не то, что некоторые...

Глава шестая

День за днём по утрам вставало солнце. А по вечерам садилось. И просыпались звёзды, вспыхивая одна за другой. Чтобы потом всю ночь водить свой безконечный хоровод вокруг Луны. Которая месяц за месяцем, то тихо угасала, то росла, возрождаясь вновь. До боли одинокая посреди безкрайнего звёздного неба...

Приехав в Петрозаводск, Снежана переночевала на вокзале, а на следующий день устроилась работать санитаркой в глазную больницу.

Это был не самый лучший вариант. Зато здесь хотя бы никто не лез к ней под юбку!

В поисках работы Снежана зашла сначала в 'КарелЛес'. Главный инженер треста, полный, лысеющий мужчина далеко не первой молодости, не стал даже проверять, как она печатает, а с ходу предложил ей место своей секретарши, хороший оклад и отдельную жилплощадь. Однако при этом окатил таким откровенным взглядом, что Снежана едва удержалась от того, чтобы влепить ему пощёчину. И отказалась, не раздумывая.

Обойдя ещё несколько мест и наткнувшись на аналогичный приём, она забрела в глазную больницу. Поговорила с главным врачом. И осталась.

Главврач ей понравился. Потому что ничего не обещал. И не смотрел на Снежану, как на самку. И, вообще, был очень смешной. И добрый.

Вениамину Абрамовичу Левину было двадцать девять лет. Он родился в Петрозаводске, позапрошлой весной окончил Ленинградский мединститут, вернулся назад и сразу был назначен главврачом.

Чтобы скрыть свою молодость Вениамин Абрамович носил большие роговые очки. И говорил басом. Во всяком случае, сам так думал. Что говорит басом. Однако бас из него был никудышный. Невысокого роста, щупленький и тщедушный, он с трудом тянул даже на тенора. А, кроме того, очень забавно картавил.

Узнав о том, что Снежана училась в его родной альма-матер и даже закончила два курса, Вениамин Абрамович искренне обрадовался. А потом ужасно расстроился. Потому что без документов принять её медсестрой не мог.

— Ну, хоть какую-нибудь спгавочку дайте! — умолял он. — Что вы учились! Ну, вспомните хогошенько! Должно же у вас быть хоть что-нибудь! Сойдёт любая бумажка из деканата!

Снежана покачала головой. Ничего у неё не было. Никаких бумажек... Ничего у неё не осталось от той, первой, жизни. И от второй осталось только пепелище...

— Стойте! — воскликнул Вениамин Абрамович, когда она поднялась, чтобы уйти. — Я пгидумал! Вы устгоитесь к нам сантитагкой, а потом мы вас аттестуем на медсестгу в погядке должностного госта! Согласны? — он подбежал и схватил её за руку. — Соглашайтесь! Ну, Снежана Геоггиевна! Я вас пгошу! Соглашайтесь!

Она подумала немножко. И согласилась.

С жильём ей тоже, можно сказать, повезло. Пройдясь по округе и постучавшись в несколько частных домов, Снежане удалось договориться и снять комнату в нижней Слободке. Совсем недорого и буквально в двух шагах от работы. Хозяйкой завалившейся хибары, где она поселилась, была бабка Лукерья, шебутная, но довольно безобидная старушка.

Когда-то, давным-давно, бабка Лукерья была ядрёной бабой, но годы её не пожалели. Мужа отняла русско-японская война, дочерей Бог не дал, а сыновья все сгинули. Кто в Германскую, кто в Гражданскую. Жила она одна-одинёшенька. Поэтому с радостью согласилась пустить жиличку и цену ломить не стала.

Был, правда, у неё один недостаток (а кто без греха!). Любила бабка выпить. И гнала самогонку. Но не на продажу, а, так сказать, для унутреннего употребления.

Оставшись одна с малыми детьми, Лукерья вскоре приноровилась гнать сивуху да приторговывать ей из-под полы. Полицейский пристав, об этом знал, конечно, но, жалел вдовицу, и не трогал.

При Советской власти с частной торговлей пришлось завязать. Советская власть частных торговцев не любила и в конце двадцатых годов всех вывела под корень.

Участковый побеседовал с Лукерьей, ознакомил её с соответствующей статьей УК РСФСР и предупредил на первый раз. Что второго раза не будет. Бабка осознала и торговлю прикрыла. И с тех пор гнала только для себя. Соседям Лукерья, само собой, не отказывала, когда те к ней обращались за первачом на праздники. Но денег не брала. А меняла на дрова или на продукты. Участковый не стал придираться и махнул на неё рукой...

Хозяйство у бабки было небольшое. Кошка, коза да пяток куриц с петухом, которых она по зимнему времени держала прямо в избе. Управившись с немногочисленными делами, Лукерья доставала крынку с самогонкой и, опрокинув стопку-другую, затягивала дребезжащим голоском слезливую песню о Муромской дорожке да трёх соснах. Или о Маньчжурских сопках. И долго ещё хлюпала носом, жалуясь кошке на свою горькую судьбу.

Снежане она особо не докучала. А даже наоборот. Приметив, что жиличка в тягости, помогала, чем могла. И жалела. Дурочку... Молодую и глупую.

И зря! Потому что у Снежаны всё было очень даже хорошо!

Работа в больнице ей нравилась. Тошнота практически прошла. Никаких видимых перемен она в себе тоже не замечала. Во всяком случае, все юбки, кофточки и платья по-прежнему были ей впору.

Солнце светило ярко-ярко, а снег был белый-белый! И даже ветер с озера казался ей уже не ледяным и резким, а свежим и бодрящим!

Она чаще стала улыбаться. И почти не плакала.

Потому что перестала постоянно думать о Владимире. Думать о плохом ей не хотелось... И она перестала думать о Владимире вообще!

Ну, скажем, почти перестала. Потому что он ей очень часто снился.

И во сне они снова безумно любили друг друга. И ласкались ночи напролёт! То ехали в поезде, то ходили в сопки, то гуляли по набережной. То в Минске, то во Владивостоке. То в Ленинграде, то в Петергофе... Они танцевали и пили шампанское. Владимир целовал её, дарил огромные букеты белых роз и читал стихи...

Утром Снежана просыпалась вся в слезах.

Но. Ни за что! Ни на что! Эти сны никогда не променяла бы!

Она даже спать теперь стала ложиться раньше. И вовсе не потому, что бабка Лукерья приучила её к своему деревенскому распорядку — вставать затемно, укладываться засветло. И не потому, что в быстро выстывающей бабкиной избушке было тепло и уютно лишь на печи под тулупом... А из-за этих самых снов. Хотя никогда не призналась бы в этом даже себе самой.

Впрочем, рано ложась и рано вставая в будние дни, по выходным сидеть в четырёх стенах и слушать бабкины песни Снежана не собиралась. И уходила в кино или в театр. А иногда — даже на танцы во Дворец Труда.

А почему бы и нет, собственно!

Ей, в конце концов, ещё не тридцать лет, а всего-навсего девятнадцать с хвостиком! Вот состарится, тогда и будет дома сидеть! А пока молодая, будет ходить на танцы и радоваться жизни!

Во Дворце Труда всегда было людно, шумно и весело!

Снежана делала завивку, надевала тёмно-синее платье в мелкий белый горошек. Или ярко-алое. И брала с собой чёрные туфли на высоком каблуке. И от кавалеров не было отбоя!

Один из них, невысокий кареглазый шатен по имени Алексей, как заметила Снежана, вообще ни с кем, кроме неё, больше не танцевал. Не то, чтобы она этим специально интересовалась. Просто, танцуя с кем-нибудь другим, Снежана всегда ощущала на себе его пристальный взгляд. И наблюдала за Алексеем краешком глаза. А он стоял у стены, как приклеенный, и даже не пытался кого-нибудь пригласить.

К этому времени она уже успела узнать, что ему двадцать пять, что он не женат, имеет комнату в малонаселённой квартире, окончил финансовый техникум и работает старшим счетоводом на 'Онегзаводе'.

Для новогоднего вечера Снежана приберегла нежно-розовое платье и белые лодочки. И с удовлетворением отметила восхищение у него в глазах...

Это был замечательный вечер! Решив вознаградить своего верного паладина, Снежана танцевала с ним чаще обычного. Неизвестно отчего, но ей было удивительно весело. И она много и задорно смеялась. Игриво поглядывая на Алексея... И он, наконец, решился. Под самый занавес. И попросил разрешения проводить её до дома. Так робко и неуверенно, что Снежане стало его жалко. И она разрешила...

С этого времени они стали встречаться почти каждый день.

Алексей покупал билеты на последний киносеанс в Дом народного творчества. И ждал её после работы. Они смотрели картину, а потом он провожал её до дома. Иногда для разнообразия они ходили в КарГосТеатр или просто гуляли.

Снежане было легко и приятно с ним общаться. Он был очень интеллигентным молодым человеком, подавал ей пальто в гардеробе и никогда не садился в присутствии Снежаны первым. Не лапал её и вообще ничего такого себе не позволял. И даже под руку взять не решался, когда они шли рядом по улице.

Снежана была с ним достаточно откровенна и не стала скрывать, что была замужем и до сих пор не разведена, хотя ушла от мужа ещё осенью. Однако о причинах своего ухода, рассказывать не стала. И позабыла упомянуть о беременности...

На самом деле позабыла! По правде!

А в конце января вдруг обнаружила, что её любимые платья стали ей совсем малы. Сначала Снежана подумала, что просто располнела за зиму. Как это иногда бывает, если есть много конфет. А потом сообразила, в чём дело...

И впервые всерьёз задумалась о том, что происходит с ней сейчас и что ожидает её впереди. О новой жизни, которая зародилась у неё внутри, потихоньку растёт и набирает силу.

И вдруг с удивлением и восторгом поняла, что больше не одинока!

Это раньше у неё не было ни одной родной души на всём белом свете! Кроме отца, который был арестован. Да был ли жив? И Владимира, который... Стал чужой.

А теперь всё изменилось!

Но Снежана даже не представляла, насколько!

Это произошло девятого февраля... Вскоре после Дня её рождения.

Она, кстати, никому о нём не говорила. Даже бабке Лукерье. Но у главврача Левина, оказывается, была очень хорошая память. Он подписывал приказ о приёме Снежаны на работу. И запомнил дату её рождения.

Пятого числа, сразу после утреннего обхода Вениамин Абрамович зашёл в сестринскую. И при всех поздравил её с двадцатилетием! А потом пожал руку и подарил духи 'Красная Москва'!

Снежана была настолько тронута этим неожиданным поздравлением и подарком, что едва не расплакалась... Так защемило вдруг у неё в груди!

А через несколько дней случилось это!

В тот вечер Алексей после кино, как всегда, проводил её до самого дома. В окошках бабкиной хибары было темно. Похоже, Лукерья, приняв обычную дозу и выплакав кошке свою горемычную судьбу, уже спала.

Он вошёл в дом вслед за Снежаной. Хотя раньше провожал только до калитки. А на этот раз зашёл внутрь. Она пожала плечами и решила, что Алексей хочет погреться. На улице было не очень холодно, но они гуляли довольно долго.

Дверь, скрипнув, закрылась. И их окутала густая тишина. И тогда Алексей приблизился и взял её за плечи.

Снежана подняла глаза и удивлённо посмотрела на него. Это было что-то новое!

Внезапно Алексей наклонился и припал к губам Снежаны в страстном поцелуе. Его ладони соскользнули с её плеч, прошлись по спине, опустились ниже. Он прижал её к себе.

Она ничего не успела понять, как вдруг что-то шевельнулось у неё в животе! И толкнуло её изнутри!

Господи! Это же...

Да! Это был её малыш! Который пошевелился! У неё внутри! Первый раз!.. Снежана замерла, широко раскрыв глаза. Ошеломлённая своим открытием.

Тем временем, Алексей, ободренный её кажущейся покорностью, осмелел ещё больше.

И его руки легли ей на грудь.

— Нет! — воскликнула она и изо всех сил отпихнула его.

— Нет? — ошеломлённо пробормотал он, отлетев к стене. — Но, почему?

— Нельзя! — сбивчиво проговорила Снежана. — Так нельзя!.. Это неправильно!

— Прости меня, — виновато посмотрел на неё Алексей. — Я не хотел тебя обидеть...

— Нам нельзя больше встречаться, — сказала она, помолчав. — Это было ошибкой.

— Но, как же так? — растерялся он. — Снежана!

— Прости! Мне показалось... — она отвернулась. — Что мы можем быть друзьями... Но я ошиблась.

— Какими друзьями?! — воскликнул он и схватил её за плечи. — Нет! Я хочу, чтобы ты стала моей женой!

— Прости, Алёша, но я никогда не стану твоей, — сказала Снежана и высвободилась из его рук. — Женой! — она подошла к двери и распахнула её. — Тебе лучше уйти!.. И никогда больше сюда не приходить.

Алексей молча смотрел на неё. Ничего не понимая. Не зная, что делать...

— Снежана! — воскликнул он с отчаянием. — Но я не могу! Я люблю тебя!

— Прощай, Алёша, — сказала она.

— Но, почему? — тихо спросил он.

— Я ушла от мужа, — ответила она. — Но я с ним не разведена...

— Ты можешь подать на развод, — прошептал Алексей. — Ты можешь развестись...

— Не могу, — посмотрела ему прямо в глаза Снежана. — Я ношу его ребёнка. Уже четыре месяца.

Алексей совершенно опешил от неожиданности. Его глаза расширились... Но он быстро взял в себя в руки.

— Если ты выйдешь за меня, никто ни о чём не узнает! Я никогда ни в чём тебя не упрекну! — он протянул руки к Снежане. — Это будет мой ребёнок!

— Нет, — твёрдо сказала она, отстраняясь. — Никогда!

— Но, почему? — простонал Алексей.

— Потому что это наш ребенок! Моего мужа и мой, — ответила Снежана. — И больше ни чей!

Он опустил голову и вышел вон.

Снежана притворила за ним дверь и набросила щеколду.

И больше с ним не встречалась...

Хотя ещё долгое время, уходя с работы, замечала Алексея, стоящего у забора возле дома напротив... Он маячил в отдалении, но подойти не решался. И, слава Богу!

На танцы во Дворец Труда она больше не ходила.

Отчего-то ей расхотелось вдруг слушать громкую музыку, толкаться в толпе и топтаться на одном месте в обнимку с посторонними, почти незнакомыми мужчинами...

Пришла весна, а Снежана вместо прогулок под Луной предпочитала сидеть в горнице за шитьём.

В том числе и потому, что носить ей стало совершенно нечего! Кое-что из одежды ещё можно было подогнать под новые объемы. Например, скроить из двух юбок одну. Но с платьями ничего поделать было уже нельзя.

Снежана купила ситца и сшила себе пару новых. Хотя на платья эти балахоны были похожи не больше, чем чехлы от авиамоторов!

Она вздохнула и подумала, что было бы, если бы Владимир увидел её сейчас. Такую... Толстую и непривлекательную! С большущим животом и тяжёлыми грудями, с тонкой сеткой синеньких жилок поверхностного варикоза на бёдрах и отёкшими лодыжками. Откидывающуюся назад и переваливающуюся при ходьбе как утка...

Увидел бы её такую некрасивую и сразу разлюбил бы! Снова! Ещё раз!!

Снежана вытерла слёзы и подышала глубоко, пытаясь успокоиться. Потому что малыш, почувствовав, что мама чем-то расстроена, тут же заёрзал у неё внутри.

Теперь ей надо было думать не только о себе! И не кукситься! И не хныкать! Чтобы не безпокоить ребёнка! Потому что ему нужно расти здоровым и сильным! А не плаксой, как мамка!

Снежана улыбнулась сквозь слёзы, положила ладони на живот и стала напевать малышу весёлую песенку. А потом рассказала ему свою любимую сказку. Про стойкого оловянного солдатика и прекрасную балерину. Только конец у этой сказки был переделанный. И очень счастливый. Не то, что у Андерсена...

Сны про любовь Снежану больше не преследовали.

Она вообще стала плохо спать и долго-долго ворочалась, устраивая живот поудобнее. А когда всё-таки удавалось уснуть, часто просыпалась, чтобы сбегать на ведро по маленькому. Бабка Лукерья, видя, как мучается Снежана, посоветовала ей меньше пить на ночь и спать без матраса, на жёстком. А под живот и между ног подгладывать подушки. Это немного помогло. Но всё равно по утрам она чувствовала себя разбитой.

На работе к ней относились бережно. С пониманием. Особенно главврач Левин. И, глядя на него, все остальные. А в начале марта, опять же с подачи Вениамина Абрамовича, её аттестовали в медсёстры. И сразу перевели на лёгкий труд.

Незаметно подошли майские праздники...

Снежана регулярно наблюдалась в женской консультации. Сейчас ей ставили срок беременности в тридцать недель. То есть семь месяцев. А это означало, что её малыш уже совсем большой и, если, не дай Бог, случатся преждевременные роды, сможет выжить! Что он не только чувствует всё, что чувствует Снежана, а уже может видеть и слышать! Собственными глазками и ушками!

А вокруг было просто изумительно хорошо! Природа окончательно очнулась после долгой и холодной зимы. И весь мир словно обновился! Зазеленела молодая трава. Распустились листья на деревьях. На тополях и берёзках, рябине и черемухе. А на огородах, готовясь к предстоящим посадкам, закопошились хозяйки.

Снежана дышала полной грудью свежим весенним ветром. Никогда ещё до этого она не чувствовала такого подъёма! Такой безпричинной и светлой радости!

Нет, конечно, она задумывалась иногда о предстоящих родах. И, ясное дело, побаивалась немного. Но немедленно отгоняла все неприятные мысли, как только они всплывали в голове.

Ну и что, что будет больно! Потерпим! Не она первая, не она последняя! И, вообще, её малыш имеет право на эту красоту! И должен её увидеть! Жить и радоваться этой красоте вместе со всеми людьми!

Между прочим, подумала Снежана, женщины детей с незапамятных времён рожают! Как миленькие! И ничего! Справляются как-то! И она справится!

Вениамин Абрамович специально для неё где-то раздобыл 'Курс акушерства И.П. Лазаревича'. Ещё дореволюционного издания. И там всё очень подробно и доходчиво было написано. Когда, как и что.

Папа говорил ей когда-то, когда Снежана была ещё совсем маленькая, что страх, если посмотреть ему прямо в глаза, сам испугается! И убежит! Так она и поступала до сих пор. И сейчас поступит!

На первомайскую демонстрацию Снежана не ходила.

Она пошла бы, конечно, и никуда не делась бы! Если бы не Вениамин Абрамович. Который пожалел её и отпустил домой.

А лучше бы этого не делал!

Потому что тогда всё могло сложиться совсем иначе...

Если бы Снежана вернулась после обеда, как и предполагала, бабка Лукерья скорее всего уже давно отключилась бы, хлопнув самогонки в честь пролетарского праздника. И спала, уронив голову на стол и мирно похрапывая.

Но Снежана вернулась гораздо раньше... И нарвалась.

Какая муха укусила Лукерью неизвестно. Но бабка наговорила ей столько и таким отборным матерным, что Снежана просто оторопела! Несмотря на своё аристократическое происхождение, она росла не в пансионате для благородных девиц, а на лётном поле! И много чего наслушалась ненароком. Однако заковыристые выражения Лукерьи поразили даже её!

Самым невинным из бабкиных ругательств было 'сучка подзаборная'! Старушка разошлась не на шутку! Брызгала слюнями во все стороны, трясла башкой и размахивала руками. А под конец посоветовала Снежане проваливать под тот самый забор к тем самым кобелям, с которыми она своего пащенка и нагуляла!

И откуда у бабки взялось столько ненависти к молоденькой беременной женщине, которая никогда в жизни ничего плохого никому не сделала?!

Впрочем, особо ломать голову над этим Снежана не стала, а молча собрала свои вещи и ушла...

Хотя идти ей, в общем-то, было некуда.

Но и оставаться здесь после всего этого тоже было нельзя! Даже под забором для Снежаны и её малыша было теперь безопаснее! Чем рядом с этой чёрной злобой!

Для начала она отнесла свой чемодан на работу. Благо идти было всего два шага. Поставила его в сестринской и вернулась в Лукерьину хибару за оставшимися вещами (что она дура, что ли, надрываться и тащить всё сразу!).

В избе было тихо. Бабка валялась на половике и храпела на всю Слободку.

Снежана осторожно прокралась мимо неё со своим узелком и тихонько прикрыла за собой дверь...

Ну что же, подумала она, выйдя за калитку, спасибо этому дому, пойдём к другому! Мир не без добрых людей! Что она не найдёт, что ли, где голову преклонить?!

Не пропадем как-нибудь, сказала Снежана своему малышу! А к этой Лукерье больше не вернёмся! Никогда и ни за что!

Пока бабка саму Снежану костерила, ей было всё равно. Однако стоило Лукерье пройтись погаными словами по адресу Владимира, как всё закипело у неё внутри от бешенства! А уж когда эта пьянь посмела обозвать её малыша 'пащенком', поднялась просто ледяная ярость! Бабкино счастье, что Снежана беременная сейчас! А не то пришибла бы её одним ударом!

И, слава Богу, что не пришибла! Не стоит она того! И, вообще, пускай идёт лесом! Снежана выбросила из головы все свои неприятности и запрокинула голову.

Где-то высоко-высоко в небе плыли белые прозрачные облака. Солнце припекало почти по-летнему. А с озера тянуло свежестью и прохладой. Из тарелки репродуктора на столбе возле больницы громко звучали бодрые и весёлые песни. А воробьи, рассевшись на проводах, изо всех сил старались их перечирикать...

Малыш у неё в животе не мог пока ещё видеть всё это своими собственными глазками, поэтому Снежана погладила его прямо через пальто и стала рассказывать, как вокруг красиво и хорошо. И он сразу успокоился. И она улыбнулась. Потому что на душе у неё стало опять светло и безмятежно!

Всё равно, всё как-нибудь образуется! Самое главное, что врач сказал, что никаких патологий у них нет, что беременность протекает нормально, что совсем скоро, всего через два месяца, они увидят друг друга, и всегда-всегда будут вместе и никогда-никогда не расстанутся!..

Однако шли дни, а найти новое жилье у Снежаны не получалось.

Честно говоря, это её не удивляло. Ну, кому, скажите, захочется круглые сутки слушать визги-писки чужого младенца?! Кому это нужно, ходить и нюхать чужие пелёнки-распашонки, развешанные повсюду для просушки?!

И, вообще, проще отказаться сдать комнату беременной женщине, сославшись на какую-нибудь выдуманную причину, чем потом выгонять её на улицу с ребёночком!

Снежана сходила в райисполком и написала заявление с просьбой предоставить общежитие. Но ей сказали, что надо подождать, что пока мест нет, хотя позднее, может быть, что-нибудь и найдётся...

Она крепилась и не плакала... Хотя иногда очень хотелось.

А пока держала свой чемодан на работе, в кладовке. Выпрашивала ночные дежурства у старшей медсестры и подменялась, с кем только могла.

Потому что днём и вечером ещё можно было походить по городу или посидеть где-нибудь на лавочке. А по ночам бродить одна по тёмным улицам Снежана теперь побаивалась. Да и холодно было ещё по ночам!

Проспавшись и протрезвев, бабка Лукерья опомнилась, прибежала в больницу и слёзно просила прощения.

Снежана её простила, само собой. Но вернуться назад отказалась наотрез!

Нет, уж! Сейчас, она ещё на ногах. А через месяц будет на сносях! И что тогда прикажете делать, если у бабки опять мозги переклинит от самогонки?!

Отказаться-то, она отказалась. Да так и мыкалась, бездомная и неприкаянная. Днем гуляла в парке или по набережной. А ночами спала урывками на кушетке в сестринской. Пока однажды под вечер её не вызвал к себе в кабинет главный врач...

— Снежана Геоггиевна, может, вы объясните мне, что пгоисходит? — нахмурившись, посмотрел на неё поверх очков Вениамин Абрамович. — У вас уже шесть ночных дежугств! И все подгяд!

Снежана сидела, опустив глаза, и молча теребила край своего халата.

— Вы что, хотите, чтобы меня отдали под суд за нагушение тгудового законодательства? — строго спросил Левин. — Вы же на восьмом месяце уже! У вас же лёгкий тгуд! Вам вообще нельзя по ночам дежугить!

А, ведь, его действительно могут из-за неё наказать, подумала Снежана! Что же делать?! Господи, ну почему она такая нескладная! Только проблемы для людей создаёт! На глаза у неё навернулись слёзы. Снежана шмыгнула носом...

— Снежана Геоггиевна, — вздохнул Вениамин Абрамович. — Вам что, отказала ваша квагтигная хозяйка?.. Вам спать совсем негде?

Она молча кивнула. Вытерла ладошками глаза и полезла в карман за носовым платком.

Вениамин Абрамович встал из-за стола и стал ходить по кабинету из угла в угол.

— А в гайисполкоме вы были? — остановился он. — Что вам сказали?

— Что свободных коек в общежитии пока нет, — прошептала Снежана. — А когда появятся, мне сразу дадут... Скоро... — она высморкалась. — Летом...

— Та-а-ак, — протянул Вениамин Абрамович. — А комнату снять, значит, не получается...

Она опять кивнула. Молча... Потому что всё и так было ясно. Кому она нужна такая! Беременная...

Левин снова стал ходить по кабинету.

А она сидела, опустив голову. Чтобы не было видно, как она плачет.

— Пегестаньте, Снежана Геоггиевна... — пододвинул стул и сел рядом с ней Вениамин Абрамович. — Пожалуйста! Ну, не плачьте! Это вгедно для вашего малыша... Давайте лучше вместе подумаем, что делать! Ну почему, вы сгазу не пгишли и не гассказали мне обо всём?!

Снежана посмотрела на Левина полными слёз глазами... Он-то тут при чём?! Ну, чем он может ей помочь?! Она сама во всём виновата! И сама теперь за всё расплачивается!

— Вот что мы сделаем, Снежана Геоггиевна! — Вениамин Абрамович поправил очки. — Где ваши вещи? Здесь в больнице, навегное?.. Понятно, — поджал он губы, когда она кивнула. — Где им ещё быть!.. Ну, и ладно! Это даже хогошо! Значит так! — решительно сказал Левин. — Сейчас мы бегём ваши вещи и идём ко мне домой! И не смейте возгажать! — нахмурился он, когда Снежана попыталась открыть рот. — У меня большая тгёхкомнатная квагтига! Мне и двух комнат хватит! А одну я вам сдам! Вот так! И никаких газговогов! — неожиданно раскипятился он. — Летом у них места появятся! Бюгокгаты пагшивые!

Вот так и получилось, что Снежана стала жить у Левина...

Кривотолков это, конечно, вызвало немало. И косых взглядов тоже.

Впрочем, Вениамин Абрамович на них не обращал внимания. А Снежана просто не замечала... Не до того ей было! Потому что все её мысли и чаяния были о малыше.

Снежана даже и подумать не могла, что о ней говорят люди! О чём они шепчутся у неё за спиной! И правильно делала! Потому что шептали они всякую гадость. Кто-то просто любил посплетничать. А кто-то Снежане откровенно завидовал.

Тому, что она чистая и светлая. И никакая грязь к ней не липнет!

Тому, что она молодая и красивая. Несмотря на беременность. Или благодаря ей. Потому что, на самом деле, ожидание ребёнка даже некрасивую женщину делает красавицей, а красивая становится ещё краше! На зависть некоторым...

Долго ли, коротко ли, наступило лето.

В дородовый отпуск Снежана ушла ещё десятого мая. На очередном осмотре в женской консультации ей сказали, что всё у неё в порядке. Плод лежит, как надо, головкой вниз. И уже прижался ею ко входу в малый таз, как оно и положено перед родами. Так что осталось потерпеть совсем немного. Ориентировочно десятого июля, но, в любом случае, не позднее семнадцатого, её малыш появится на свет!

И, вообще, оказывается, она очень-очень везучая!

Потому что у Вениамина Абрамовича по сравнению с Лукерьиной хибарой были просто королевские палаты! И теперь Снежана, как и положено настоящей принцессе, жила в роскошной светлой комнате с видом на озеро! В красивом двухэтажном каменном доме! Большом и белом, как настоящий дворец! И со всеми удобствами! С телефоном, водопроводом и даже канализацией!

Эта квартира принадлежала когда-то родителям Вениамина Абрамовича. Его отец тоже был врачом. И, между прочим, очень уважаемым! Но это его не спасло во время одного из погромов. Столь частых, и при царском режиме, и в годы Гражданской войны. Его жена Рахиль погибла вместе с ним. А маленького Веню спрятала одна добрая женщина. И он уцелел. Потом, когда всё успокоилось, из Петрограда приехала его тетя и забрала к себе...

Когда Вениамин Абрамович вернулся в Петрозаводск после окончания института, ему как дипломированному специалисту и руководящему работнику выдали ордер на отдельную жилплощадь.

По счастливой случайности бывшая квартира врача Левина, числившаяся за горисполкомом, стояла свободной, и Вениамину Абрамовичу предоставили именно её.

Ну, не совсем её, вообще-то говоря. Потому что до семнадцатого года в ней было гораздо больше комнат, парадный вход и чёрный ход. Но затем она превратилась в коммуналку. В конце двадцатых городские власти провели инвентаризацию жилого фонда, спохватились и расселили её, а потом перегородили пополам и бронировали. В смысле, перевели в спецфонд.

И вот теперь в бывшей квартире врача Левина снова жил врач Левин.

Предоставляя ему именно эту жилплощадь, никто в горисполкоме даже не задумался о том, сколько тяжёлых воспоминаний она может разбудить в душе Вениамина Абрамовича. Но он ничем этого не показал. Хотя однажды, когда они пили со Снежаной чай с сушками на кухне, рассказал ей печальную историю своего сиротского детства.

Снежана сама выросла без матери. И прекрасно его понимала. И сочувствовала.

Потому что он был очень хороший! И очень внимательный! И так заботился о ней! Хотя она была ему совершенно никем!

Татьяна Ивановна, женщина, спасшая когда-то Вениамина Абрамовича от разъярённой толпы погромщиков, часто бывала у них в гостях и тоже очень хорошо относилась к Снежане.

До революции Татьяна Ивановна была повивальной бабкой, акушеркой, то есть. И, кстати говоря, именно она принимала роды, когда на свет появился маленький мальчик Веня. И очень весело представляла в лицах, как безпокоился и волновался его папа.

Ей было уже под семьдесят, но называть 'бабкой' эту крепкую энергичную женщину язык как-то не поворачивался.

Татьяна Ивановна давно уже не практиковала, но ничего не забыла. Она осмотрела Снежану и подтвердила, что в консультации ей всё сказали правильно. Хотя эти безтолочи, проворчала она, которые сами ещё ни разу не рожали, а уже в акушеры позаписались, ничегошеньки ни в беременных, ни в родильницах не понимают!

В полдень двадцать второго июня у Снежаны начались родовые схватки.

Недели за полторы до этого схватки у неё уже были. Правда, нечастые и не очень болезненные. Татьяна Ивановна тогда успокоила её и сказала, что это всего лишь 'репетиция'. И оказалась права. Матка немножко порепетировала и успокоилась.

Но сейчас всё было иначе. По срокам рожать ей было рановато. Но Снежана вдруг поняла, что это уже не 'учебная тревога'! Схватки были гораздо сильнее и длительнее. И регулярно повторялись. Становясь всё сильнее. И чаще. Пока её не стало скручивать каждые пять минут.

В промежутке между схватками Снежана сумела дойти до соседки и попросила позвать Татьяну Ивановну. А потом позвонила Вениамину Абрамовичу.

Он сразу всполошился, приказал ей немедленно лечь и сказал, что сейчас будет.

Снежана послушалась его и легла. Однако боли в пояснице вскоре согнали её с кровати. Она встала на четвереньки и опустила голову на руки. Да так и стояла, раскачивая тазом. И ей немного полегчало.

И тогда Снежана порадовалась, что ещё вчера догадалась сделать генеральную уборку и помыла полы. Когда её отпустило, она расстелила на полу одеяло, а поверх него — чистую простыню. И стала ждать следующих схваток...

Когда прибежала Татьяна Ивановна, околоплодные воды у неё уже отошли.

А та первым делом выгнала из комнаты, превратившейся в филиал родильного отделения, взволнованного и перепуганного стонами Снежаны Вениамина Абрамовича. И безапелляционно заявила ему, что ни в какую больницу её везти не позволит!

— Ещё чего! — сказала она ему. — Ты что, хочешь, чтобы она прямо посреди дороги родила?! Сама справлюсь! Я у твоей мамки, между прочим, тебя в этом самом доме принимала! Или забыл?!.. Бабе, когда она рожать собралась, любая суета только помеха. Ей, как кошке, лишь бы уголок был потемнее да поукромнее! А всё остальное она сама сделает! — Татьяна Ивановна вытолкала его взашей и пошла мыть руки. — Ты, Веня, иди лучше валерьянки прими! И успокойся! — сказала она. — Да смотри, чтобы носа сюда никто не показывал! И сам в том числе! Пока я не позову!

Вернувшись, Татьяна Ивановна задёрнула шторы на окнах, а потом зажгла свечи. И в комнате воцарился уютный полумрак...

Между схватками Снежана лежала на боку, отдыхая. А когда её прихватывало, опять вставала на четвереньки.

— Молодец! Умничка моя! — нахваливала Снежану Татьяна Ивановна, разминая ей поясницу. — Всё правильно делаешь! Ты только дыши, милая, не забывай! Дыши! Помедленнее да поглубже!

Снежана старалась не пускать в голову мысли о том, что схватки никогда не прекратятся. Убеждала себя не бояться очередного приступа, не зажиматься, иначе боль может усилиться многократно! А когда опять накатывало, словно становилась другим человеком. И хотела только одного — чтобы схватки поскорее окончились!

— Дыши, милая, дыши! — повторяла Татьяна Ивановна. — Ребёночку это сейчас нужнее всего! Ему, ведь, ой как трудно сейчас! Тебе трудно, а ему во сто раз труднее! А ты помогай ему! И не думай ни о чём! Для родов мозги не требуются! Тело само всё сделает! Ты только ему не мешай!

Снежана цеплялась за её голос, как утопающий за соломинку! А тело само всё делало. То тряслось от напряжения, то раскачивалось. То дышало, то кричало, то тужилось. И ещё много чего делало. По нужде. И, слава Богу, что никто, кроме Татьяны Ивановны этого не видел. А, впрочем, ей было уже всё равно! Только бы схватки поскорее окончились!

А они слились с такими ошеломляющими потугами, что Снежана даже не поняла, что кричит изо всех сил. Между тем, всё происходило так стремительно, что уже на следующей схватке она почувствовала сильное жжение в промежности.

— А вот и мы! — воскликнула Татьяна Ивановна, увидев, как прорезывается головка младенца, и, помогая ему. — Здравствуй, миленький! А мы тебя уже заждались совсем с твоей мамочкой!

Оставаясь на коленях Снежана, приподнялась на руках, переводя дух... Выпрямилась. Привстала. И тут же почувствовала новую потугу.

Р-р-раз!

Невероятное облегчение!!!

Малыш выскользнул из неё прямо в ладони к Татьяне Ивановне!

Снежана обернулась и увидела, что он лежит у неё на руках и шевелит ручками.

— Мальчик! — сказала Татьяна Ивановна и принялась очищать ротик и носик новорожденного. — Имя-то придумала аль нет ещё? — спросила она.

— Георгий, — ответила Снежана слабым голосом не в силах оторвать взгляда от маленького розового тельца сынишки.

— Егорий, значит! — улыбнулась Татьяна Ивановна. — Хорошее имя! Победоносное!

— Моего папу так зовут, — осторожно прилегла на кровать Снежана.

— А Егоркиного отца как кличут? — спросила Татьяна Ивановна. — Как по батюшке величать нашего богатыря?

— Владимирович... — тихо сказала Снежана.

— Ну что же, Георгий Владимирович, пожалуйте к мамке своей! — сказала Татьяна Ивановна и подала малыша Снежане. — На-ка, покорми его грудью, дочка! Это лучшее средство для родильницы, чтобы в себя придти после родов! А уж для мальчонки-то, вообще, сейчас самое главное!

Снежана взяла сына и приложила его к груди. Егорка похлопал глазками и поймал её взгляд. И она утонула в его бездонных карих глазах, позабыв обо всём на свете...

На часах было семь вечера. Двадцать второго июня тысяча девятьсот тридцать девятого года.

Глава седьмая

Это произошло совершенно незаметно. Во всяком случае, для Владимира.

Хотя со стороны, скорее всего, выглядело иначе.

Как бы то ни было, всё свободное время он теперь проводил с Машей.

Они встретились в начале февраля на вечеринке у Серовых по случаю досрочного присвоения Анатолию очередного воинского звания 'комбриг'...

Долго искать Серовский дом Владимиру не пришлось. Восьмиэтажное здание на Лубянском проезде, с арками и колоннадой вдоль верхнего этажа, как-то сразу бросилось ему в глаза, когда он вышел из автобуса.

Именно так, солидно и даже шикарно, и должно было выглядеть новое жилище Анатолия Серова! Героя Советского Союза! Любимца всей страны!

Дверями тоже ошибиться было невозможно. Потому что они были распахнуты настежь. А на лестничной площадке дымили папиросами боевые друзья Владимира. Он вышел из сетчатой кабины лифта и тут же попал в их крепкие объятия.

Посыпались приветствия, хлопки по плечам и весёлый смех. Улыбающийся Владимир не успевал пожимать руки и отвечать на вопросы.

Вот, оказывается, чего ему не хватало всё это время!. Дружной боевой семьи!

Вскоре на шум выглянул и сам виновник торжества.

— Володька!.. Молодец, что приехал! — Анатолий обнял Владимира и стиснул так, что у того захрустели косточки.

А потом ослабил хватку и поволок в дом, здороваться с Валентиной.

— Лапа!.. Смотри, кто приехал, Лапа! — кричал он на всю квартиру, стаскивая реглан с Владимира. — Это ж Володька Иволгин! Собственной персоной! Прямо из Владивостока!

Валентина вышла в прихожую и улыбнулась:

— Привет!

— Да, ты проходи, проходи, давай! — подталкивал его в спину Анатолий. — Только тебя и дожидаемся! Все остальные уже на месте!

И тут Владимир увидел Машу.

Она пряталась за спиной у Валентины и, улыбаясь, что-то шептала ей на ухо.

Наверное, что-то очень смешное. Потому что обе звонко рассмеялись.

Валентина лукаво посмотрела на Владимира и, подхватив Анатолия под руку, увела мужа в залу. Видимо, посоветоваться о чём-то насчёт праздничного стола, подумал Владимир.

— Здравствуйте, Маша, — сказал он.

— Здравствуйте, Володя, — сказала Маша.

За эти полгода она ещё больше похорошела. Так, что Владимир невольно ею залюбовался... Улыбчивая, милая, в красивом шёлковом платье, мягко облегающем её стройную фигуру. А она смотрела ему прямо в глаза своими ясными зелёными глазами. И вся словно светилась изнутри...

Пауза немного затянулась, но они этого не заметили.

В это время в прихожую гурьбой ввалились курильщики. И вокруг сразу стало шумно и весело. В поднявшейся сутолоке Владимира и Машу нечаянно прижали друг к другу и он взял её за плечи, заслоняя спиной от протискивающихся мимо ребят.

— А вы надолго в Москву, Володя? — внезапно зардевшись, спросила Маша.

— До лета точно, а там не знаю, — ответил Владимир, отпихивая локтями особо неловких товарищей. — Зачислен на курсы при академии Жуковского. Выпуск в начале мая. А потом, как начальство распорядится!

— До лета! — воскликнула она. — Как хорошо!

Владимир удивлённо посмотрел на неё.

— Я хотела сказать, что это, наверное, нелегко... — смутилась Маша. — Вот так, мотаться туда-сюда. То на Дальний Восток, то на Юг, то на Север... Наверное, нелегко жить вдали от дома.

— Да, нет, не очень, — сказал Владимир. — У меня и дома-то никакого нет... Я, ведь, человек военный. Привык уже давно и к казармам, и к общежитиям.

— Алё, гараж! — высунулся в двери Анатолий. — Вы скоро? Все уже за столом!

Только теперь Владимир заметил, что в прихожей никого нет. Кроме них с Машей.

А он по-прежнему держит её за плечи. Очень близко...

Слишком близко!

Владимир спохватился и отдёрнул руки. И отодвинулся.

Но было уже поздно. Потому что Толян всё видел. А теперь настырно стоял и ждал их у дверей. Ухмыляясь во всю ширь своей необъятной уральской хари.

Маша прошмыгнула внутрь, не глядя на Анатолия.

А Владимир яростно сверкнул глазами в его сторону! Что это ещё за ухмылочки?!

И вообще! Что тут такого?! Просто они с Машей давно не виделись! И всё!.. Непонятно, что ли?!

Они просто поздоровались! И всё!

Анатолий ухмыльнулся ещё шире. Дескать, какой разговор! Всё ясно-понятно! Просто поздоровались! И всё!

А теперь за стол!

— Кстати, — сказал он, пропуская Владимира вперёд. — Женек Антоновых не забудь поздравить с бракосочетанием! Расписались на ноябрьские! Помнишь Женю Давыдову? Вы с Женькой одновременно с ней познакомились! И с Машей, кстати, тоже! Когда ты у нас крайний раз в гостях был!.. Помнишь?

Владимир помнил! Только не понял, с какой стати, это 'кстати'! Но уточнять не стал! Потому что рассердился! Что за намёки?! 'Кстати' какое-то!

А потом махнул рукой. Ну, чего он вскинулся? Или Толян в самую точку попал?

Праздник удался на славу! А народу собралось столько, что новые пятикомнатные хоромы Серовых едва вместили всех гостей!

В основном это были пилоты и штурманы. Все, как один, молодые, весёлые парни. И все, как один, при орденах и шпалах. А кое-кто, включая Анатолия, уже с ромбами в петлицах! И боевые подруги у них были такие же молодые и задорные. И все сплошь красавицы, как на подбор!

Играла музыка. Шампанское и красное вино лилось рекой. Один за другим поднимались тосты.

За товарища Сталина! За ВКП(б)! За товарища Ворошилова! За Сталинских соколов! За Героев Советского Союза! За героев Испании! И Китая! За испытателей! И полярников! За свежеиспеченных комбригов! И полковников! И майоров!

И, само собой! А как же иначе! Обязательно! В первую очередь! За их верных боевых подруг!

Как-то так вышло, что Маша и Владимир за столом оказались рядом.

Это, наверное, Валя приглядела за стульями, почему-то подумал он.

Ну, и ладно! А он и не возражал. А даже наоборот! Владимиру было очень даже приятно сидеть рядом с такой красивой девушкой! Которая ухаживала за ним, подкладывая на тарелку то салат, то заливное. И улыбалась так тепло, что на душе у него стало светло и радостно...

Владимир поймал ехидный взгляд Толяна, что-то шепчущего своей Лапе на ушко. И сразу догадался, что их с Машей сдают прямо с потрохами. Валя подняла брови. Посмотрела на них. И зашептала что-то супругу. Похоже, что-то смешное. Потому что рот у Анатолия тут же расплылся во все стороны, хоть завязочки пришивай!

Ну, и ладно, поморщился Владимир! Ну, и пусть себе смеются! Подумаешь! Они-то с Машей знают, что всё было не так!

А как?

Владимир взглянул на Машу. И снова подивился, как она хороша.

Каштановые локоны, тщательно уложенные в замысловатую причёску, слегка растрепались, сделав свою хозяйку ещё милее. Нежные розовые губы были чуть-чуть приоткрыты. Бархатистые щёки порозовели от шампанского. А в зелёных глазах сверкали весёлые искорки.

Маша заметила, что Владимир смотрит на неё, и вопросительно подняла широкие шелковистые брови.

Он наклонился к ней, вдохнул лёгкий цветочный запах её волос и вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:

— Вы вспоминали обо мне, Маша?.. Хоть иногда?

— Иногда, — сказала она. — А вы?

— Иногда, — сказал Владимир, и сам себе поверил.

Тем временем начались танцы.

Давно уже пора, подумал он! И пригласил Машу.

Они танцевали 'Рио-Риту'. Как и тогда... Прошлым летом... Правда, на этот раз вокруг было как-то теснее. И, наверно, поэтому Маша прижалась к нему очень плотно. И сердце у Владимира тут же забилось через раз. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

Так они и танцевали. Глаза в глаза.

Прижавшись друг к другу...

Музыка играла без перерыва. Одна мелодия заканчивалась и начиналась другая. Владимир с Машей танцевали всё подряд, лишь изредка возвращаясь к столу выпить бокал шампанского.

Приметив сидящую девушку, к Маше тут же подкатывались кавалеры. И галантно приглашали на танец. А она всем отказывала. Мило улыбаясь и ссылаясь на усталость. Однако стоило Владимиру посмотреть на неё искоса и качнуть головой в сторону танцующих парочек, тут же с легкостью вспархивала и шла с ним танцевать.

И всё было хорошо...

Пока не зазвучало это печальное танго.

Скажите, почему нас с вами разлучили?

Зачем навек ушли вы от меня?

Ведь, знаю я, что вы меня любили!

Но вы ушли! Скажите, почему?

Владимира словно ударили!.. Он пошатнулся.

— Что с вами, Володя? — забезпокоилась Маша.

— Душно, — только и нашёлся, что ответить он.

— Вам надо проветриться! Давайте выйдем, — сказала Маша и, взяв его за руку, решительно повела за собой на балкон.

На открытом воздухе было свежо. И холодно.

— Вы идите, Маша! Не стойте здесь, — сказал Владимир, вспомнив, что на ней только вечернее платье. — Идите!

— Нет, — помотала она головой. — Мне тоже стало душно. Я тоже хочу подышать.

— Идите, Маша! А то простынете, — Владимир взял её за плечи, повернул и легонько подтолкнул к дверям. — Пожалуйста! Я себе не прощу, если вы заболеете!

Маша вздохнула и послушно вышла.

Оставшись, наконец, один, Владимир вцепился руками в перила, опустил голову и застонал... Потому что эта песня ударила его прямо в сердце!

'Скажите, почему нас с вами разлучили?'.

Да! Его разлучили со Снежкой!.. Разлучили с ней навсегда!

'Ведь, знаю я, что вы меня любили!'.

Она любила его! Он знает!.. Он уверен в этом!

'Но вы ушли! Скажите, почему?'.

— Почему?! Почему?! Почему?! — бил кулаком по перилам Владимир. — По-че-му?!

Отбив кулак, он пришёл в себя и несколько раз глубоко вдохнул морозный московский воздух... Надо взять себя в руки! Так жить нельзя! Если он не справится с этим, то просто сойдёт с ума... Он должен её забыть!

Он! Должен! Её! Забыть!

Скрипнула, открываясь, балконная дверь. Это вернулась Маша. И принесла чью-то шинель. Для Владимира... Смешная.

— Спасибо, Маша, — грустно улыбнулся он. — Вы настоящий друг.

Владимир набросил шинель ей на плечи. Укутал. Прижал к себе. Да так и остался стоять, обнимая её. Уставившись куда-то вдаль.

Где-то там. Далеко-далеко... Живёт его любовь...

— Володя, — прошептала Маша, всматриваясь в него. — Вам плохо?

— Нет, — сказал он. — Мне хорошо... А это... Пройдёт.

Она положила голову ему на грудь и замерла, пригревшись.

Ну, что же, вздохнул Владимир. Похоже, у него остался только один выход.

Клин клином вышибают! Чтобы позабыть Снежку, ему придётся влюбиться в другую девушку! Вон, сколько их вокруг! Достойных любви! Милых и нежных!

Завтра же! Нет! Сегодня же! Нет! Прямо сейчас! Немедленно!

Он сейчас же пойдёт и найдёт себе какую-нибудь симпатичную, хорошую девушку! И полюбит её! И тогда позабудет Снежку! Которая бросила его. Потому что разлюбила. И он тоже её разлюбит! Обязательно!

Иначе сойдёт с ума...

— Пойдёмте в дом, Маша, — сказал Владимир. — Вы, наверное, уже замёрзли.

Она помотала головой, и её замечательная причёска рассыпалась окончательно.

Владимир посмотрел на неё. И вдруг подумал... Что, на самом деле, ему никого искать уже и не надо. Потому что, кажется, он уже нашёл.

Они вернулись в залу.

Владимир налил себе и Маше шампанского и поднял бокал:

— За вас, Маша!

— Нет, лучше за вас, — сказала она. — Чтобы у вас всё было хорошо!

— Тогда, за нас! — улыбнулся Владимир. — И пусть всё будет хорошо у нас с вами!

Маша кивнула. Тост получился отличный! И даже более того... Они выпили и пошли танцевать.

Когда вечеринка подошла к концу, гости стали потихоньку расходиться.

Смирновы, Якушины и Антоновы жили в одном доме с Серовыми и честно поделили между собой всех, кому было далеко добираться. Или нелегко. Потому что кое-кто приналёг на вино. А в таком виде гулять по Москве, даже ночной, не стоило...

Маша заночевала у Анатолия и Валентины. Владимир тоже.

Само собой, спали они в разных комнатах. Хотя свою долю дружеских подначек огребли оба. Потому что все без исключения присутствующие заметили, что Владимир весь вечер не отходил от Маши... Или она от него.

Как бы то ни было, с этих пор он проводил с ней всё свободное время. Хотя его, вообще-то говоря, было совсем немного.

С утра — занятия в академии. По вечерам — самоподготовка. По ночам тоже. А куда денешься! Облич-ноблич, как говорят французы! Положение обязывает! Стыдно неуды хватать — Герой Советского Союза, как никак!

А днём он летал. Потому что Толян сразу же включил его в состав своей пилотажной группы.

Владимир, естественно, рассказал ему об истории с химическими бомбами, аресте и допросах с пристрастием в НКВД. Но это не повлияло на решение Анатолия. Узнав о том, как Владимира прессовали в органах, Серов лишь нецензурно выругался.

Нормальная реакция нормального человека на не нормальную ситуацию!

Первомайский воздушный парад был не за горами, и подготовка к нему шла полным ходом. Поэтому ребята тренировались каждый день...

Владимир с осени не садился в самолет и поднимался в небо с особым удовольствием! Он быстро восстановил лётные навыки и приступил к групповым полетам...

А летали они в оч-чень плотном строю! В метре от крыла до крыла! И не просто летали, а ещё и выполняли весьма сложные фигуры высшего пилотажа!

Слухи о том, что выделывающие чудеса во время воздушных праздников лётчики красной Серовской пятёрки тренируются на самолётах, связанных за крылья шпагатом, на самом деле оказались правдой!

Владимир прошёлся вдоль истребителей, выстроенных на земле в том же порядке, в котором они должны были вскоре подняться в воздух. Посмотрел на этот самый шпагат.

И всё равно не поверил.

Пока сам не убедился в его целости и сохранности после приземления ребят.

А потом почесал затылок. Да-а-а! Групповой пилотаж и без того штука серьёзная. Весь мокрый из кабины вылезаешь. И вообще... Но такое!

Поэтому они и тренировались каждый божий день!

Одним словом, свободного времени у Владимира не было вовсе! Опять же депутатские обязанности, участие в различных мероприятиях, посещение рабочих коллективов. И тэдэ, и тэпэ.

Маша училась на третьем курсе в авиационном институте и у неё тоже было много дел. Лекции, семинары, лабораторные работы, курсовой проект... Поэтому она с утра до вечера сидела в библиотеке или торчала у кульмана.

Но тут же всё бросала и убегала на свидание к Владимиру, когда ему удавалось выкроить вечер, чтобы сходить с ней в театр, на концерт или в кино. Или просто побродить вдвоём по тихим и пустынным дорожкам Александровского сада.

Они гуляли, держась за руки, а деревья вздыхали и качали им вслед своими кронами. Уже начавшими зеленеть, но пока ещё почти прозрачными.

Весенняя свежесть кружила голову, щемила душу и навевала грусть...

В конце концов, Владимиру удалось выяснить, где прячется Снежка.

Для начала он обратился в Мосгорсправку. И просто поразился, узнав, сколько, оказывается, у него в Москве однофамильцев! Вполне возможно, кто-то из них даже приходился ему дальним родственником! Однако среди десятков гражданок Иволгиных, проживающих в столице, ни одной Снежаны не было.

Стало быть, в Москве она не осталась, а поехала дальше.

Вообще-то, Снежка могла и поменять фамилию. Скажем, развестись и снова выйти замуж. Но проверкой этой версии Владимир решил заняться в последнюю очередь...

Не мудрствуя лукаво, он, как и во Владивостоке, начал поиски с Управления железной дороги. И вскоре обнаружил, что его принцесса, не проведя в Москве и дня, сразу уехала в Ленинград, попросту пересев с поезда на поезд.

В Ленинграде Иволгиных было не многим меньше, чем в Москве. Но ни одной Снежаны... Зато в Управлении Октябрьской жэдэ, ему назвали, наконец, остановочный пункт тысячевёрстного Снежкиного марафона.

Город Петрозаводск.

Сгоряча Владимир тут же кинулся в кассу за билетом. Чтобы немедленно ехать в этот самый Петрозаводск. И разобраться прямо на месте, какого рожна... Словом, зачем она туда уехала! Но передумал. Пока ждал поезда... И сдал билет обратно.

Во-первых, он отпросился лишь на три дня. Которые уже истекли. А, во-вторых... Снежка не хотела, чтобы он её нашёл.

Вот, он и не стал её находить...

Владимир посмотрел на Машу и вдруг спросил:

— А хочешь, я тебе стихи прочитаю?

— Стихи?! — удивилась она. — Конечно, хочу!

— Ты ушла,

И погасло солнце,

Звёзды спрятались в облака.

В замороженное оконце

Веткой стукается тоска...

Мне теперь

Ничего не надо.

Всё потеряно навсегда...

Счастье было со мною рядом.

Не вернуть его никогда...

— Это твои стихи, — прошептала Маша.

— Почему ты так решила? — посмотрел на неё Владимир.

— Я угадала? — спросила она.

И отвернулась. В её огромных, глубоких, как вечернее небо, глазах сверкнули звёзды... Или слёзы?.. Или ему показалось?

— Да, — сказал он. — Это мои стихи.

— Почитай ещё, — попросила Маша.

— По небу — осень.

За дверью — печаль.

Это — разлука,

Безмолвная даль.

Крик не домчится.

Рукой не достать.

Бедная птица

Разбилась опять.

Бедную птицу,

Что звали Любовь,

Счастье манило

В рассветную новь.

Бедная птица

Летела на свет.

Бедная птица!

Её больше нет...

— Хорошие стихи, — тихо сказала Маша. — Только очень грустные...

Владимир молчал.

А что он мог ответить?! Весёлых стихов о любви не пишут. Почему-то.

Он не знал, что делать... Он очень старался! Но так и не смог позабыть Снежку.

Думает ли она о нём?.. Вспоминает ли?

А, может, уже нашла себе кого-нибудь и гуляет с ним по вечерам. Ходит в кино и на танцплощадку. Позволяет себя обнимать. И целовать... А, может, даже...

Нет!!

Владимир скрипнул зубами... Умом он понимал, что потерял её навсегда. Но сердце не хотело в это верить.

Внезапно у него перед глазами возникла страшная картина. Снежка с мужчиной... В кровати! Их обнажённые тела сплелись в тугой узел...

Не-е-ет!!

Владимир помотал головой...

— Володя, — робко погладила его по щеке Маша. — Что с тобой?

Он посмотрел на неё горящим полубезумным взглядом. А потом вдруг порывисто обнял и припал к прохладным губам девушки своими пересохшими пылающими губами.

Она не сопротивлялась.

Владимир стиснул её в объятиях, и Маша охнула. И запрокинула голову, приоткрыв губы. Он тут же завладел её ртом. А она обвила его за шею руками и ответила на поцелуй.

Неумело, но горячо.

Владимир опомнился и отпустил её. И отвернулся, тяжело дыша.

Что он делает! Ведь, это всё неправильно! Он не имеет права так поступать с Машей! Прекрасной и милой девушкой! Такой чистой! Такой хорошей! Такой искренней! Заслуживающей настоящей, большой и светлой любви!

Он не достоин её!

Он должен уйти!

Владимир молча проводил Машу до дома. Кивнул на прощание. И ушёл. Не поднимая глаз. И не оборачиваясь...

Он не имеет права морочить ей голову!

И не будет!

С этой секунды он будет её избегать! Всеми правдами и неправдами! А потом закончит курсы и уедет! Куда-нибудь как можно дальше.

Он уедет и Маша сразу его позабудет! С глаз долой, из сердца вон! И так ему и надо! Потому что он это заслужил!

А до этих пор будет всячески её избегать!

Впрочем, сильно ловчить ему не пришлось...

До праздников оставалась одна шестидневка. До окончания курсов — две. Поэтому каждый день у него был расписан по минутам. Пилотаж, занятия, зубрёжка. Зубрёжка, занятия, пилотаж...

И никакой личной жизни!

И, слава Богу...

Первомайский парад прошёл на 'Ура!'. Все отлетались без сучка, без задоринки! И бомбёры, и ястребки, и их пилотажная семёрка!

После посадки, как только начальство дало отбой, Владимир незаметно улизнул с аэродрома. Втихую от товарищей. По-английски.

И на вечеринку к Анатолию тоже не пошёл.

Потому что знал, что там обязательно будет Маша. А он должен её избегать!

Сначала Владимир хотел посидеть над учебниками. А потом плюнул и завалился спать. Положив подушку на ухо...

Но это мало помогло.

Народ за стенкой вовсю праздновал Первомай. И за окнами тоже... А ему было муторно. И одиноко... И, как назло, совершенно не спалось!

Он ворочался и думал о том, что все его друзья сидят сейчас за одним большим столом. Смеются. Поднимают тост за тостом. Танцуют под патефон. А он, как дурак, лежит тут один и мучается!

Интересно, с кем танцует Маша? Ванька Лакеев, наверное, воспользовался случаем... Нет! Скорее всего, Кравченко... Ну и ладно! Это даже хорошо! Григорий — отличный парень! Тоже Герой и трижды орденоносец! Только холостой!.. Вот, пускай он и женится на Маше! Прекрасная будет пара! Маша и Гриша! Гриша и Маша!

Владимир отшвырнул подушку и сел на кровати. За стенкой уже пели.

Ну, всё! Хватит дурака валять! Один хрен, спать ему сейчас не дадут!

А, может, прогуляться? Или заглянуть в ресторан? Скажем, в 'Метрополь'? Или в 'Москву'. Праздник, всё-таки! Ну, чего он выёживается?! Все вокруг веселятся, а он сидит тут один, как сыч!

Владимир звякнул орденами, надевая парадный френч, спустился на улицу и поехал в центр.

И как-то, совершенно случайно, оказался на Лубянке. Всего в двух шагах от Серовской штаб-квартиры... Покружил, покружил. Походил вокруг да около... А потом сдался. И завернул в знакомый подъезд.

У Серовых, как всегда, стоял дым коромыслом. Впрочем, появление Владимира не осталось незамеченным и его тут же потащили к столу, на ходу засыпая вопросами.

— Володька, ты куда подевался?

— Почему задержался?

— Штрафную ему! — вынес приговор Анатолий.

Владимир пробормотал что-то невразумительное насчёт предстоящих вскоре зачётов и принял из рук хозяина здоровенный, чуть не в пол-литра, фужер красного вина. И приложился к нему под одобрительные выклики друзей. И осушил.

Когда воспитательный процесс благополучно завершился, ребята вернулись к прерванным занятиям. Вину и дамам. Кто от чего оторвался.

Владимир незаметно огляделся.

Маши нигде не было видно. Он вздохнул с облегчением (или с разочарованием?), сел на свободный стул и потянулся за бутербродом с красной икрой.

— Что случилось? — спросил Анатолий, садясь с ним рядом. — Почему так поздно? Только давай без вранья про самоподготовку!

— Маша здесь? — спросил, жуя, Владимир.

— Вы что, поссорились? — Анатолий пододвинул пару пустых бокалов и налил вина.

— Да, нет, — пожал плечами Владимир.

— Ой, ли? — прищурился Анатолий. — А чего это она, сначала пришла, а потом убежала?.. Спрашивала о тебе. Что, да как, да почему? Всё на дверь смотрела. Ждала, ждала... А потом, раз, и убежала! С мокрыми глазами!

Владимир взял свой бокал, стукнул краешком по Серовскому и выпил.

— Володька, не крути, а объясни толком, что случилось, — сказал Анатолий и тоже выпил. — Лапа за вас так переживает! А ей нельзя! Ты же знаешь! Она же на пятом месяце у меня!

Владимир налил вина в опустевшие бокалы. И снова выпил. И опять налил.

— Ничего, если я сегодня малость напьюсь, а? — спросил он.

— Не дури, Володька! — положил Анатолий свою широкую ладонь на бокал. — В чём дело? Она же любит тебя! Это же невооруженным глазом видно!

— Она?! Меня?! Любит?! — удивлённо посмотрел на него Владимир. — Быть того не может! Не шути так!

— Да, ты что слепой, что ли совсем?! — воскликнул Анатолий. — Дурачина! Мне не веришь, Вальку спроси!.. Да, ведь, Маша с прошлого лета никого, кроме тебя, в упор не видит!.. Ты, что! Все разговоры только о тебе да про тебя! А ты... Вот, дурачина!

Господи, подумал Владимир, только этого и не хватало! А он-то надеялся, что всё ещё обойдётся как-нибудь! Что же делать-то теперь?!

Он посмотрел на друга. Анатолий широко улыбался. Владимир взял бокал и выпил. И снова налил.

Маша его любит...

Теперь ему всё было понятно. На самом деле он не очень-то и удивился. На самом деле он это знал. Только не хотел верить... Точнее, просто боялся.

Она его любит... Такая хорошая. Такая красивая... Умная. Добрая. Нежная. Милая.

А он?

А он, как дурак, до сих пор думает о Снежке! Которая его бросила. Потому что его не любит. Совсем! А, может, вообще никогда его не любила...

А он. Постоянно. Всё время! Думает только о ней...

А она! Может, в этот самый момент! С кем-то целуется!.. А, может, даже...

— Алё, гараж! — хлопнул его по плечу Анатолий. — Ты где?

— А? — повернулся к нему Владимир. — Ты что-то сказал?

— Я сказал?.. Идём, давай! Сам скажешь! — потащил его из-за стола Анатолий. — Давай, звони Маше немедленно!.. Нет! — вдруг передумал он и посадил Владимира назад. — Пусть лучше Лапа ей позвонит! От тебя сейчас толку мало!

Он оставил его в покое и убежал искать Валентину. Владимир посмотрел ему вслед, а потом взял бокал и выпил...

В голове у него уже шумело.

А, ведь, он дал себе слово больше не напиваться...

Ага!.. А ещё дал слово избегать встреч с Машей!

Что он делает?! Что же он делает?!

Клин клином вышибают...

Владимир осмотрел стол. Который ломился от закусок, как ему и было положено. Вина тоже было достаточное количество!

Ну и пусть себе звонят Маше, сколько хотят, подумал он. Пока ещё дозвонятся! Пока ещё уговорят её вернуться!.. Так что времени у него — вагон и маленькая тележка! Можно спокойно посидеть. И выпить! И подумать...

А чего тут думать?!

— Привет, — кивнул он, увидев Машу. — Что-то ты задержалась!

— Привет, — села она рядом с ним. — Что-то ты совсем пьяный!

— Я не совсем пьяный, — сказал Владимир. — То есть, совсем не я пьяный! То есть, — он помотал головой. — Не так!.. Я. Совсем. Не. Пьяный!

— Ага, — покачала головой Маша. — Совсем!.. Не!

Ну, и пусть, подумал Владимир! Так оно, между прочим, даже лучше! Что пьяный... Гораздо проще!.. И нечего тут думать!

Снежка его не любит. Она его бросила. И ушла.

А Маша его любит. Она его простила. И пришла!

И пусть всё идёт, как идёт!

— Володя, проводи меня домой, пожалуйста... — попросила Маша.

И увела его. Незаметно ото всех. Кроме Вали и Толи, само собой.

Они бродили по кумачовой, праздничной Москве до рассвета. Останавливаясь в каждом тёмном закоулке... Чтобы поцеловаться.

Уже давно рассвело, когда Владимир, в конце концов, довёл Машу до её подъезда.

А потом ещё долго-долго сидел один на скамейке в парке.

Хмель уже выветрился у него из головы. Которая жутко трещала с перепоя.

Он сидел, закрыв глаза и уткнувшись лицом в ладони... Думать ни о чём не хотелось. Да, и не моглось... Ему бы остограмиться. Придти в себя...

Что же он наделал!

Теперь, после всех этих страстных поцелуев и объятий, он просто обязан был объясниться с Машей! Признаться в любви и попросить её руки... Как честный человек.

А для начала рассказать ей о том, что уже давным-давно женат!

Хотя это надо было сделать ещё вчера! До того как! А не после!

Они договорились с Машей встретиться через полторы недели. У Серовых. Которые одиннадцатого мая отмечали первую годовщину свадьбы.

Вообще-то, Анатолий сразу после праздников убывал на учебно-тренировочные сборы в Рязань. Вместе со всеми своими инспекторами. Но обещал прилететь на денёк в Москву и устроить грандиозное чаепитие. С танцами и морем шампанского.

К этому времени Владимир должен был, наконец, окончить свои курсы. Чтоб им! Хотя причём тут были курсы?!

Ну, что же. Он встретится с Машей у Серовых, пойдёт её провожать и всё ей расскажет. И пусть всё идёт, как идёт!

Но всё пошло не так... И пошло, и поехало, и полетело кувырком.

— Серов разбился! Насмерть! Вместе с Полиной Осипенко! — пронеслось по академии. По Москве. По всей стране...

Подробности Владимир узнал от Ивана Лакеева, когда тела погибших привезли в Москву для кремации. Чтобы затем похоронить в Кремлевской стене.

Они отрабатывали слепой полет на спарке. Обычная тренировка. Но почему-то на высоте всего пятьсот метров. Вместо тысячи, как положено по инструкции.

Анатолий сидел в закрытой кабине, а Полина должна была его подстраховывать.

Но не смогла. И на вираже они сорвались в штопор. Анатолий сбросил колпак и вывел машину из штопора. Но перевести в горизонтальный полёт не успел... Высоты не хватило.

Это было словно поветрие какое-то! Страна теряла Героев одного за другим! Сначала пропал без вести Сигизмунд Леваневский. Потом, во время его поисков, погиб Михаил Бабушкин. Осенью разбился Александр Бряндинский. В декабре — Валерий Чкалов. Два месяца назад — Антон Губенко. А теперь, вот, Анатолий и Полина.

Урны с прахом были выставлены в Колонном зале Дома Союзов. Два дня и две ночи по Пушкинской улице шли люди. Казалось, что попрощаться с погибшими пришла вся Москва.

У подножия двух постаментов поднялся высокий холм из десятков тысяч букетов, повязанных красными лентами. Два оркестра, симфонический и духовой, играли без перерыва. Печальные мелодии Бетховена, Шопена, Чайковского рвали душу на части... Даже мужчины едва сдерживали слёзы.

Не плакала только Валентина...

Её мать и самые близкие подруги, Женя Антонова и Маша, не отходили от неё ни на шаг. Они держали её под руки, а она стояла, отрешённо глядя прямо перед собой сухими, ничего не видящими глазами и молчала.

Владимир стоял в траурном карауле вместе с остальными ребятами...

Стоял и думал. О том, сколько отличных парней ему уже пришлось похоронить. Пилотов и штурманов. Молодых и весёлых... И о том, сколько они оставили после себя безутешных вдов...

А ещё он думал о том, что жизнь у них (в том числе и у него), конечно, очень яркая, но слишком уж короткая. Поэтому нельзя ничего откладывать на потом... Особенно, любовь.

На следующий день Владимир сел в поезд и уехал.

После окончания оперативно-тактических курсов он был оставлен в распоряжении Начальника ВВС Красной Армии и получил отпуск.

Ему предложили путёвку в Сочи, но он отказался. И поехал не на Чёрное море, а на Онежское озеро. В Петрозаводск.

А лучше бы этого не делал...

Найти Снежкин адрес большого труда не составило. Иволгина Снежана Георгиевна была прописана в частном доме по улице Малая Слободская, девять. Дом принадлежал гражданке Дударевой Лукерье Антиповне, а Снежка, судя по всему, снимала у неё комнату.

Гораздо больших усилий от Владимира потребовало свёртывание до минимума обширной программы торжественных мероприятий по случаю празднования прибытия в город Петрозаводск целого Товарища Депутата Верховного Совета СССР Героя Советского Союза Иволгина.

В гостиницу он заселился вечером. А уже поутру его навестили председатель горсовета и предгорисполкома, а также сопровождающие их лица, числом достаточным, чтобы в гостиничном номере яблоку упасть стало негде. Они и доложили план работы Товарища Депутата (и прочая, и прочая) на ближайшую шестидневку, в том числе список тридцати организаций, намеченных для посещения в первую очередь.

После весьма эмоциональных призывов к партийной дисциплине и сознательности, с одной стороны, и к милосердию и человечности, с другой, был согласован сокращённый вариант пребывания Товарища Депутата в Петрозаводске — один день на акклиматизацию и два на торжественную часть. Акклиматизация, само собой, предусматривала максимальную секретность. Никакого эскорта, одним словом! Иначе, отрезал Владимир, никакой торжественной части!

Городское начальство вздохнуло и согласилось.

А он отправился на Малую Слободскую... В гражданке. Для секретности.

— Дык, это... Съехала она, милок! Сразу после майских праздников и съехала, — развела руками бабка Лукерья.

Владимир прищурился... Бабка заёрзала.

— Забрала свой чемоданчик и ушла. А куда, не сказала! Я, ведь, к ней со всей душой! — забегали бабкины глаза. — Берегла её, как родную. Даже в горнице у неё сама убиралась, когда она совсем отяжелела...

После этих слов в доме повисла такая гнетущая тишина, что бабка, наконец, перепугалась по-настоящему!

— Ой, не серчай, милок, на дуру старую! Не со зла я! Ой, не серчай, Христа ради! — запричитала Лукерья. — Напилася и спьяну брякнула, чтобы съезжала она, значит, да рожала там, где нагуляла! Не со зла я! Что ли креста на мне нету, брюхатую бабу, да на сносях, на улицу выгонять!

Владимир медленно поднялся... Оч-чень медленно...

— Ой, не серчай! Ой, не убивай! — заверещала бабка, отскочила и забилась в угол, увидев, как побелело его лицо. — Ой, пожалей! Ой, не убивай!

— Где она? — прохрипел Владимир, медленно опускаясь назад на скамью.

— Я, ведь, и прощения у неё просила за слова свои дурные! Так, ведь, и слушать не стала! Собрала чемоданчик и ушла! — бормотала Лукерья.

— Где? — рявкнул Владимир так, что бабка подпрыгнула.

— Где ей и быть-то? У дохтура она, у своёго! Где же ещё! К дохтуру и ушла жить! — затараторила она. — Пока гладкая была, всё по закуткам с ним ховалась да миловалась! А как пузо-то попёрло, куда деваться! К нему и пошла!

Владимир поднялся, подошел к ведру с колодезной водой и, зачерпнув, выпил полный ковш. А потом уронил его, поднял ведро обеими руками и вылил на себя.

— Ой, не серчай, милок! Кого хошь, спроси, — причитала бабка. — Не обижала я её!

— Значит, от доктора забеременела? — повернулся к ней Владимир.

— От него, как Бог свят, от него! — перекрестилась Лукерья. — От кого же ещё! К нему и пошла!

— Кто такой? Что за человек? — глухо спросил Владимир.

— Левин. Вениамин Абрамыч. Главврач из глазной больницы. Хороший мужчина! Хотя и обрезанный! А, вот, поди, ж ты! Другой послал бы бабу куда подальше, а он пустил! — сипятила бабка Лукерья, бочком-бочком пробираясь к двери, чтобы сбежать.

Но Владимир так посмотрел на неё, что она застыла, заткнувшись на полуслове...

Итак, он узнал всё, что хотел.

И в Петрозаводске ему теперь делать было больше нечего.

Вечером следующего дня, добравшись до Ленинграда, Владимир поселился в гостинице 'Астория'. В роскошном номере с окнами на Исаакиевский собор.

И внезапно запил.

И безпробудно пил дней десять. Не меньше... То сутками не выходя из номера. То сутками в нём не появляясь...

А потом также внезапно бросил пить и вернулся в Москву.

Двадцать девятого мая майор Иволгин явился в Управление ВВС. Чисто выбритый и отутюженный. При всех регалиях. Отдавая холодным мужским одеколоном. И записался на приём к Начальнику ВВС командарму второго ранга Локтионову. По вопросу дальнейшего прохождения службы.

Суровый вид Владимира произвел благоприятное впечатление на помощника командарма.

Он доложил о его просьбе. И получил указание включить майора Иволгина в список летчиков, приглашенных на беседу к наркому обороны перед отправкой в Монгольскую Народную Республику.

Спустя несколько часов три 'Дугласа' с группой специалистов, имеющих боевой опыт, во главе с заместителем Начальника ВВС комкором Смушкевичем, оторвались от взлётной полосы Центрального аэродрома имени товарища Фрунзе и взяли курс на восток. Японо-маньчжурские агрессоры, забыв прошлогодний урок, вероломно напали на Монголию. И их предстояло проучить, как следует! Чтобы помнили...

Владимир смотрел сквозь иллюминатор на исчезающую в сизой дымке столицу и думал о том, как вовремя он вернулся в Москву. Вот это и называется — оказаться в нужное время в нужном месте!

Теперь самураи ответят ему за всё! Теперь они ему за всё заплатят!

В Испании и на Хасане он дрался за Родину, за Жизнь и за Любовь!

Теперь он будет драться за Родину не на жизнь, а на смерть!

Потому что жизнь ему больше не нужна...

Глава восьмая

Сначала всё было очень хорошо!

А потом понемногу стало как-то не очень...

Нет, с Егоркой всё было в порядке! Он прекрасно себя чувствовал, и аппетит имел отменный! Настоящий богатырский, как сказала Татьяна Ивановна! А это означало, что его постоянно приходилось держать у груди. По ночам Снежана даже не укладывала его в коляску, которую Вениамин Абрамович на радостях подарил им с Егоркой. Она так и дремала с ним на руках, полулёжа на подушках, а он сосал грудь, не просыпаясь. И всё никак не мог наесться!

Стул у Егорки тоже был богатырский! Соответственно аппетиту! Так что пелёнок еле-еле хватало. И первое время это было едва ли не основной заботой для Снежаны. Всё их перестирать, просушить и перегладить на два раза!

Одним словом, весь день ни минуты покоя!

Покормить, а потом перепеленать Егорку. Погулять. И снова покормить. А потом перепеленать. Постирать пелёнки и распашонки. Высушить и погладить. И опять. Покормить и перепеленать. А вечером искупать.

Ну, и всё прочее по дому, само собой. В магазин за хлебом сбегать. В квартире прибраться. На ужин что-нибудь приготовить себе и Вениамину Абрамовичу. Посуду помыть. Бельё постирать. И его, и своё. Да мало ли что ещё!

К ночи Снежана просто валилась с ног! Хотя и Вениамин Абрамович, и Татьяна Ивановна помогали ей, как могли...

Баба Таня, как мало-помалу, к великому удовольствию Татьяны Ивановны, стала к ней обращаться Снежана, овдовела много лет тому назад. Все её дочери давным-давно жили отдельно и сами уже собственных внуков нянчили.

Хозяйство у бабы Тани было не ахти какое, домик на окраине да маленький огород, и присмотра почти не требовало. Девки и бабы, которые бегали к ней со своими женскими хворями да насчёт ребятни, обычно рассчитывались продуктами. Кто молоком, кто маслом, кто яйцами куриными. Поэтому ни скотины, ни птицы она не держала. Так что, помотавшись немного туда-сюда, собрала узелок, да и перебралась к Вениамину Абрамовичу на жительство.

Временно, конечно! Пока Снежана от родов не оправится.

Нежданно-негаданно оказавшись в роли 'отца семейства', Вениамин Абрамович, как это ни странно, нисколько этой ролью не тяготился. А даже наоборот! Вернувшись с работы, он сразу же с энтузиазмом включался в процесс ухода за ребёнком и принимал деятельное участие во всех процедурах! От стирки и глажки пелёнок до купания и укачивания малыша! И даже его кормления!

Вениамина Абрамовича так умиляло это зрелище, что он замирал от восторга, любуясь, как Снежана кормит Егорку сначала одной грудью, а потом другой.

Татьяна Ивановна, наблюдая эту картину, лишь качала головой и усмехалась втихомолку, не узнавая своего любимца. Но помалкивала и событий не торопила...

Вениамин Абрамович до сих пор был не женат, на службе романов не крутил и с посторонними женщинами не встречался. Ссылаясь на сильную занятость в больнице и по общественной линии. Хотя, на самом деле, просто был очень стеснительным.

С молоденькими медсёстрами и фельдшерицами главврач Левин обращался строго официально и за разные места не хватал. Хотя эти вертихвостки, как считала баба Таня, были бы не против! Потому что, несмотря, на некоторую худощавость и очки, Вениамин Абрамович был довольно привлекательным мужчиной. И весьма завидным женихом! С отдельной жилплощадью и телефоном! Так что на него поглядывали и молодые красотки, и зрелые. Строили глазки и томно вздыхали.

А он ни на кого не обращал внимания! Не до того ему было!

Особенно теперь...

Переехав к Вениамину Абрамовичу, Татьяна Ивановна сразу взяла на себя все домашние обязанности.

И Снежане стало чуть легче.

Каждый день приносил ей новые хлопоты и заботы. И, слава Богу, что баба Таня была рядом! Потому что без неё Снежана, наверное, совсем пропала бы!

Вот, если бы она выросла в многодетной семье, то с детства знала бы как управляться с младенцами! Как их пеленать. Как их подмывать. И так далее...

Увы, младших братьев и сестёр у Снежаны не было. Так что всю эту премудрость приходилось осваивать на ходу!

Но дело было вовсе не в том, что она ничего не умела и очень боялась сделать что-нибудь не так. И не в том, что она очень уставала и совсем не высыпалась.

Хотя и в этом, наверное, тоже...

По правде говоря, Снежана сама не знала, что с ней происходит.

Временами ей овладевала ужасная апатия. И ничего не хотелось. Вернее, хотелось закрыть глаза. И больше их не открывать.

Ни-ко-гда!

Или накатывала тревога. Необъяснимая и от этого ещё более сильная! Или поднималось раздражение. И она, обычно такая весёлая и спокойная, начинала огрызаться и нервничать по всяким пустякам. А потом лить слёзы. Точнее, молча их глотать. Потому что маленький чутко реагировал на любое изменение её настроения и тоже начинал плакать.

Иногда ей начинало казаться, что она плохая мать и не любит своего Егорку так, как должна была бы любить, если бы была хорошая! И она кидалась к нему и носила на руках по комнате, укачивая и напевая его любимые песенки, пытаясь хоть как-то компенсировать малышу свою нелюбовь!

Потому что он ни в чём не виноват! Потому что он не виноват, что она такая плохая! Потому что он не виноват, что у него нет папы!

Который даже не знает, что у него родился сын!

И знать не хочет! Потому что тогда давно уже нашёл бы их и забрал к себе! И им не пришлось бы скитаться по чужим домам! И не было бы так плохо и одиноко!

А если бы и нашёл, то сразу убежал бы, куда глаза глядят, подумала Снежана! Потому что она стала такая некрасивая, что даже в зеркало не хочет на себя смотреть! Волосы, как пакля! Живот висит! Талии нет! На груди потёки молока! Вечно ходит в этом блёклом безформенном халате!

Да, и как бы он их нашёл?! Когда она сама, как дура, от него спряталась!

Потому что она дура! Дура! Дура набитая!! Уехала неизвестно куда, и даже записку ему не оставила!

А, может, Владимир всё ещё в тюрьме, подумала она?! И его мучают там! А, может, его уже нет в живых...

Нет!!! Этого не может быть!! Его, конечно, уже выпустили! Давным-давно выпустили! Потому что он ни в чём не виноват!

Это она! Она одна во всём виновата!

Это из-за неё арестовали папу! Майор Златогорский сам признался, что оклеветал его только из-за неё!.. Это из-за неё арестовали Владимира!.. И ещё несколько человек! Может даже десять! Или ещё больше!.. И все они страдают только из-за неё! Все до одного!.. Господи!

Всё это время Снежана старалась не думать о том, что случилось с её отцом, что произошло с Владимиром и его сослуживцами. Она выкинула эти мысли из головы, она амнезировала память.

Иначе просто наложила бы на себя руки.

Почему?! Господи, ну, почему она не утопилась тогда в Неве?! Ещё до того, как забеременела! Ещё до того, как вышла замуж!

Снежана закрыла лицо руками и судорожно всхлипнула. И тут же оглянулась посмотреть на Егорку. Малыш завозился в своей колясочке, но не проснулся.

Ей нельзя плакать! Снежана зажала рот ладошкой, сдерживая рыдания. Теперь ей даже плакать нельзя! И топиться тоже! Потому что у Егорки кроме неё теперь никого нет!.. Ни-ко-го!

Нет!!! Владимир жив! Его уже выпустили! Потому что он ни в чём не виноват!

Снежана зажмурилась. Она всё поняла!.. Она всё-всё теперь поняла! Вот почему Владимир написал ей это ужасное письмо! Вот почему он прогнал её!

И правильно сделал! Потому что она это заслужила! Потому что это она во всём виновата!

Но, ведь, это неправильно, подумала Снежана! Разве она это заслужила?! Она же никогда в жизни ничего плохого никому не сделала!

Нет, Владимир не мог написать ей такое письмо! Он любил её! По правде! Она это знает! Она уверена в этом!.. Нет! Он никогда не написал бы ей такое письмо!

Но, ведь, написал...

А, может, его заставили?!

Конечно, ахнула Снежана! Как же она сразу-то не догадалась!.. Его арестовали! Его били и мучили! И, в конце концов, заставили!

И он написал...

И она ушла. Уехала. Убежала... Как дура!

И ничего уже нельзя исправить.

Татьяна Ивановна видела, что со Снежаной творится что-то неладное. Но не суетилась и не лезла с утешениями. А терпеливо переносила частые перепады её настроения, горючие слезы и непонятные капризы. На своем веку она видела множество родильниц и ничему уже не удивлялась.

— Не переживай ты так, Веня, за свою красавицу, — говорила она Вениамину Абрамовичу. — И не бери в голову! Это завсегда так бывает у молодых мамок после родов! Не она первая, не она последняя! И ничего ей от этого не сделается! Поплачет немножко и успокоится! Покапризничает маленько и перестанет! Ты подожди ещё чуть-чуть и всё пройдёт!

Однако шло время, а Снежане не становилось лучше. И лишь Егорка радовал её и отвлекал от печальных мыслей!

Но сейчас он тихо спал в своей колясочке. А она стояла у окна и смотрела на озеро, голубовато-зелёная гладь которого сливалась с горизонтом, как настоящее море.

Снежане было невыносимо грустно...

Потому что сегодня было пятнадцатое августа. День рождения Владимира.

Ей вдруг вспомнилось, как весело они отпраздновали его в прошлом году! Ранним утром прямо на квартиру позвонил комбриг Рычагов, начальник ВВС Дальневосточного фронта, напомнил Владимиру о том, что у него сегодня День рождения, поздравил и объявил благодарность с занесением в личное дело. Потом именинника поздравили в штабе бригады и подарили красивый серебряный портсигар с гравировкой. Потом пришла телеграмма-молния из Москвы. От Анатолия Серова.

Лишь после обеда Снежане удалось, наконец, завладеть мужем целиком и полностью! И она немедленно увела его далеко в сопки. Чтобы опять не отняли...

Вовсю припекало солнце, сияя посреди огромного синего неба. Перекатываясь по камням, журчала безымянная таёжная речка. Ветер раскачивал верхушки сосен над головой. На все голоса пели птицы.

Снежана разложила на простыне прихваченную с собой еду — пирожки с картошкой и капустой, красную икру, копчёную колбасу, хлеб, зелёный лук, огурцы и помидоры. Владимир открыл бутылку легкого вина.

Они выпили по чуть-чуть, поцелуй на закуску.

И вдруг, позабыв обо всём на свете, накинулись друг на друга! И долго-долго любились... Сначала страстно и яростно, изголодавшись за безконечные полдня разлуки. Потом медленно и нежно, растягивая каждую секунду на целую вечность...

А потом взялись за руки и прыгнули в речку! Ледяная вода обожгла их, мгновенно освежила и зарядила своей силой!

Когда они выскочили обратно, Владимир растёр Снежану жестким полотенцем, разогревая. Посмотрел в глаза и поцеловал. Так горячо, что она не удержалась от соблазна, повалила его навзничь и снова отдалась!

А потом они ели икру и пирожки. Пили вино. Целовались и смеялись. Смеялись и целовались... И опять любились.

Она подарила Владимиру на День рожденья шёлковую белую рубашку, хороший чёрный галстук и одеколон с замечательным, холодным и мужественным, запахом!

Это было так давно. Ровно год назад...

Послеродовый декретный отпуск Снежаны тянулся очень долго, но пролетел незаметно. Ей, как медицинской сестре, наравне с женщинами-работницами полагалось целых пятьдесят шесть календарных дней отпуска по родам. Которые, наконец, остались позади.

Снежана с нетерпением ждала выхода на работу. Потому что уже устала сидеть дома. И рассчитывала хоть немного отдохнуть от свалившихся на неё забот.

Посоветовавшись с бабой Таней и Вениамином Абрамовичем, в ясли Егорку она решила не отдавать. Баба Таня об этом даже слышать не хотела! И заявила, что сама будет с ним сидеть! А Вениамин Абрамович, ни слова не говоря, поднял обе руки и проголосовал 'за'!

Лучше няньки, чем баба Таня, и отыскать было нельзя! Учитывая, кстати, и такой немаловажный при малюсенькой зарплате Снежаны факт, что она наотрез отказалась от какой-либо оплаты. И разобиделась так, что Снежане потом пришлось просить у неё прощения и целый вечер подлизываться!

В больнице её встретили хорошо. И уже через несколько дней она втянулась в привычный трудовой ритм. Который, правда, весьма разнообразили регулярные пробежки до дома, чтобы покормить Егорку.

Во время одной из таких пробежек Снежана совершенно случайно столкнулась со своей бывшей квартирной хозяйкой бабкой Лукерьей.

— Здравствуйте, Лукерья Антиповна! — сказала Снежана.

— Ой, кто это?!.. Ах, это ты, Снежаночка! — всплеснула бабка руками, сделав вид, что только сейчас заметила Снежану, хотя караулила её почти полчаса. — Здравствуй, моя хорошая! Не признала я тебя сослепу! Столько не виделись! С самой весны! — она оглядела её со всех сторон. — А ты, никак, опросталась! Ну, слава Богу! А красавица-то, красавица какая обратно стала! Живота будто и не было вовсе! Скажи на милость! — покачала она головой. — Давно родила-то? А кого? Пацана али девку?

— Мальчик, — ответила Снежана. — Пятьдесят семь сантиметров, четыре килограмма триста граммов. Два месяца ему уже.

— Ты смотри, какой здоровяк! — всплеснула руками Лукерья. — А живёшь всё там же? — забегали бабкины глаза. — У дохтура?

— Да, — ответила Снежана ровным голосом.

— Да, уж!.. У дохтура фатера, как у барина! — вздохнула с завистью Лукерья. — Люди гуторят и тилифон у него есть, и ляктрическая лампочка! И кипяток на кухне прямо из трубы течёт!.. Верно гуторят али брешут?

— Верно, — кивнула Снежана. — И электричество есть, и водопровод, и канализация.

— Канава, — попробовала выговорить незнакомое слово бабка. — Лизацция... Это что ж за канава такая? А лижут-то её зачем?

— Не канава это! — усмехнулась Снежана. — Ка-на-ли-за-ция! Трубы такие в стене. Чтобы на улицу до ветру не бегать!

— Ух, ты! — восхитилась бабка Лукерья. — И чего только люди не выдумают!

— Давно уже выдумали! Неужто вы не знали? — поморщилась Снежана. — Скоро во всех домах проведут!

— Ты уж не серчай на меня, дочка, что вышло так нескладно всё тогда! — поджала тонкие безцветные губы Лукерья. — Ты, дочка, прости уже дуру старую! — взяла она её за руку. — Я, ведь, не со зла! Спьяну тогда сбрехнула! Это всё язык мой окаянный! Оторвать бы его да собакам выбросить!

— Да, забыла я уже всё, Лукерья Антиповна! Сколько воды утекло! — сказала Снежана. — И вы забудьте!

— И то верно! — обрадовалась бабка. — Кто старое помянет, тому глаз вон!.. Сыночка-то как назвала?

— Георгий, — ответила Снежана.

Лукерье явно хотелось поболтать со своей бывшей жиличкой. Неожиданно для всех взлетевшей так высоко! Да поднабраться новостей для сплетен. Чтобы потом разнести их на хвосте по всей Слободке.

Но Снежане болтать было недосуг.

— Пора мне, Лукерья Антиповна! — сказала она решительно. — Егорку надо кормить! Сами понимаете!.. До свиданья!

И повернулась, чтобы уйти. Но не успела.

— Ой, забыла совсем! — схватила вдруг её за рукав Лукерья. — Постой, дочка, не спеши, послушай!.. Мужчина какой-то тебя искал!

Снежана посмотрела на бабку и недоумённо приподняла бровь.

— Знаешь его, аль нет? Невысокий такой, рыжеватый, стриженый! — невинно захлопала глазами Лукерья. — Молодой... Но сурьёзный!

Алёша, подумала Снежана.

Ей стало немного жаль своего бывшего кавалера... Значит, всё-таки решился зайти, грустно улыбнулась она. Он был такой хороший! Только очень робкий. Зато интеллигентный! И, кажется, действительно был в неё влюблён! Даже замуж звал...

— А когда он заходил? — спросила она у бабки.

— В мае! Недели через две, как ты ушла!.. Ох, и сурьёзный мужчина! — покачала головой Лукерья. — Суровый! Даром, что молодой! А взгляд такой, что до сих пор мороз по коже дерёт!.. Как узнал, что ты в тягости, аж побелел весь!

Снежану от этих слов будто холодом окатило!.. А потом словно жаром обдало!.. Она охнула и прижала ладошку ко рту.

Это был не Алёша! Который суровым быть не мог! По определению! И знал о её беременности! Потому что она сама ему об этом сказала!

Неужели... Нет!.. Этого не может быть!

— Я грешным делом подумала, что конец мой настал! Убьёт, не иначе! Не поглядит, что совсем старушка! Со страху все молитвы позабыла, прости, Господи!.. Отче наш, иже еси на небесех... — засипятила бабка и несколько раз перекрестилась. — А он ведро с водой, что в сенях стоит, хвать и на себя! Сверху! Как в бане из ушата! И даже пиджак не снял! — Лукерья сделала большие глаза. — А пиджак-то дорогой! И галстук! А рубаха шёлковая! — поцокала она языком. — А водица-то колодезная! Только-только принесла! Леденючая! Хлебнёшь, аж зубы ноют! А он даже не отряхнулся! И спрашивает дальше! К кому, мол, она ушла?! Ты, то есть!

У Снежаны подкосились ноги. Она пошатнулась и ухватилась за забор рукой.

— Ты уж прости меня, старую! Помирать-то раньше времени никому не охота! — всхлипнула бабка Лукерья, а потом затараторила взахлёб. — Вот, я со страху и брякнула, как на духу! Дескать, ясное дело, к кому ушла! К дохтуру своёму и ушла! Куда ж ещё! Тут он, вообще, в лице переменился!

Снежана вся обмерла...

Этим мужчиной мог быть только Владимир! Только он! И больше никто другой!

— Как узнал, что ты с дохтуром живёшь, совсем лютый стал! — бабка нервно огляделась по сторонам. — Как прищурится на меня! Я чуть не обмочилась со страху, прости, Господи! Ну, всё, думаю! Теперь точно убьёт! Ни собороваться, ни исповедаться не даст! А он ни слова не сказал, повернулся и ушёл! — Лукерья перевела дух и перекрестилась. — Он за поворот, а я на огород! И к Федорковне задами! У неё и заночевала! Упаси, Господи, не дай Бог, ещё вернётся!

Снежана немного пришла в себя и спросила слабым голосом:

— А он не представился? Фамилию не назвал свою?

— Нет, — помотала головой Лукерья. — А у меня так поджилки тряслись, что я и не спрашивала. А ты его не признала часом? Кто таков?

Снежана покачала головой, молча повернулась и пошла домой. Ничего не видя перед собой. И совершенно автоматически переставляя ноги. Хотя со стороны это было почти незаметно. Лукерья окликнула её, но Снежана не услышала...

Бабка крякнула в сердцах. Вытянуть из девки удалось совсем немного! И на хорошую сплетню это не тянуло. А, впрочем, если немного пораскинуть мозгами. И кое-что предположить...

В эту ночь сон к Снежане так и не пришёл. Егорка крепко спал, а она лежала, уставившись в потолок, и никак не могла уснуть.

'Ох, и сурьёзный мужчина!.. Суровый! Даром, что молодой! А взгляд такой, что до сих пор мороз по коже дерёт!'.

Конечно, это был Владимир! Суровый! Сильный и решительный! И настойчивый...

Она думала, что навсегда вычеркнула его из своей жизни! Думала, что никогда его больше не увидит! Думала, что надёжно спряталась от него! А он, оказывается, её нашёл! И уже давно...

Значит, он жив, с облегчением вздохнула она! Значит, этот лейтенант-капитан НКВД её тогда не обманул! Значит, они и, правда, разобрались и отпустили его!

Лишь сейчас Снежана поняла, как сильно боялась за Владимира! Так сильно, что даже думать себе запретила о другом исходе! Её сердце, сжавшееся в комок, когда его арестовали, наконец, отпустило...

Владимир жив! Он искал её! Он её нашёл! А, может, он всё ещё любит её?!

А она?

Снежана боялась отвечать на этот вопрос даже себе!.. Потому что знала ответ.

Любит!

И нечего себя обманывать! Любит!! И будет любить до самой смерти!

Но, если он тоже всё ещё любит её, если он ещё в мае узнал, где она живёт, то почему до сих пор за ней не пришёл?! Почему не забрал их с Егоркой к себе?!

'Как узнал, что ты в тягости, аж побелел весь!'.

Господи, охнула Снежана, внезапно осознав весь ужас происшедшего! Лукерья сказала Владимиру, что она беременная! А, ведь, он не знал! Она сама тогда ещё не знала. И он решил... Что она...

'Как узнал, что ты с дохтуром живёшь, совсем лютый стал!'.

Господи, зажмурилась Снежана и вцепилась зубами в кулак, чтобы не застонать в отчаянии! Лукерья сказала ему, что она ушла к Вениамину Абрамовичу! Что она живёт с Вениамином Абрамовичем!.. И он поверил!

'Как узнал, что ты с дохтуром живешь, совсем лютый стал!'.

Господи! Он поверил... Что она живёт с Вениамином Абрамовичем!

Как он мог! Как он мог даже подумать такое!

Снежана не могла больше лежать! Она вскочила с кровати, подбежала к окну и прижалась к прохладному стеклу пылающим лицом.

Что же делать, что же делать, что же делать, пульсировала в её голове одна единственная мысль...

'А он ни слова не сказал, повернулся и ушёл!'.

Снежана прислонилась спиной к стене, медленно сползла вдоль неё и опустилась на пол. Он поверил, что она живёт с другим... И ушёл.

'А он ни слова не сказал, повернулся и ушёл!'.

И ничего уже нельзя исправить...

Она вцепилась зубами в кулак, чтобы удержать рыдания. И удержала их. Но слёз остановить не смогла. И они тихо текли по её щекам и капали на грудь...

Через пару дней в одной из газет она увидела большой Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями командиров, политработников, инженеров, врачей, техников, младших командиров и красноармейцев РККА.

За образцовое выполнение боевых заданий и геройство, проявленное при выполнении боевых заданий, полковник Иволгин Владимир Иванович был награждён орденом Красного Знамени.

Снежана слыхала краем уха, что в Монголии всё лето шли бои с самураями... Значит, Владимир в них участвовал. А она не знала.

Он участвовал в боях и его наградили! Значит, он жив!

Ничего это ещё не значит, подумала Снежана. Иногда награждают посмертно...

Нет!! Владимир везучий! Он должен был уцелеть! И он уцелел! Обязательно уцелел!!

Но бои в Монголии ещё идут! И, значит, он участвует в них до сих пор!

Господи, хоть бы его не убили, закрыла глаза Снежана! Он везучий! Он обязательно уцелеет!

'А он ни слова не сказал, повернулся и ушёл!'.

Пускай он ушёл! Пускай они никогда больше не встретятся! Пускай она никогда больше его уже не увидит! Она готова на всё!

Только бы его не убили!!

С этого дня Снежана жила, как в тумане...

Она ходила на работу, кормила Егорку (слава Богу, хоть молоко не пропало!), что-то делала по дому, что-то отвечала, когда её спрашивали. А сама всё время думала только о нём... О Владимире... Думала только о том, чтобы он выжил.

В середине сентября 'Правда' сообщила о завершении боёв у реки Халхин-Гол в Монголии, полном разгроме самураев и заключении перемирия. Но о Владимире по-прежнему ничего не было известно.

И это само по себе уже было хорошее известие! Потому что на гибель Героя Советского Союза обязательно откликнулись бы центральные газеты! И, как всегда делается в таких случаях, напечатали некролог. В 'Правде', 'Известиях' или 'Красной Звезде'.

Снежана немного успокоилась.

И затосковала...

Потому что вдруг подумала, что у Владимира, конечно же, есть другая женщина! Потому что она, Снежана, ушла от него ещё год назад! Потому что бабка Лукерья сказала ему, что она, Снежана, ушла от него к Вениамину Абрамовичу! И забеременела от него! А он и поверил! И, конечно, уже давно нашёл себе другую! И полюбил её вместо Снежаны!

Теперь она постоянно ходила с покрасневшими глазами. Благо на работе всегда могла закрыться в туалете и выреветься.

В больнице её не узнавали. Куда подевалась эта смешливая, задорная и никогда не унывающая медсестра по прозвищу Снежок?!

Даже Татьяна Ивановна заволновалась! А Вениамин Абрамович просто места себе не находил! Они делали всё, что могли, чтобы хоть как-то отвлечь её, хоть как-то развеселить. Но у них это очень редко получалось.

Вениамин Абрамович совсем похудел. И так смотрел на Снежану, что не только Татьяна Ивановна, а все вокруг обо всём уже догадались!

Кроме Снежаны, ясное дело.

А он смотрел на неё такими грустными глазами и так вздыхал, что все его жалели.

Кроме Снежаны, само собой. Которая ничего не замечала.

Она была очень благодарна Вениамину Абрамовичу и бабе Тане за помощь и поддержку. Хотя сказать, что она была благодарна, значит, ничего не сказать! Иногда её обуревали такие приступы благодарности, что она в отчаянии металась по комнате, заламывая руки и понимая, что никогда и ничем не сможет отплатить им за их доброту и участие, за их внимание и заботу!

А потом на них же за это и злилась! За то, что они такие хорошие!

А потом злилась на себя за то, что такая плохая и неблагодарная!

А потом, совсем запутавшись в собственных чувствах, падала лицом в подушку и беззвучно плакала. Ну, почему, почему она такая несчастная!

Господи, ну, зачем она согласилась на предложение Вениамина Абрамовича! Зачем она сняла у него эту проклятую комнату!

Господи, ну, почему она не вернулась к Лукерье, когда та звала её обратно!

Какая же она дура!! Если бы она жила у Лукерьи, то сама всё объяснила бы Владимиру! Объяснила бы, что Егорка его сын! И тогда он ни за что не ушёл бы от них к другой женщине!

Скрипнула дверь и Снежана подняла голову. В дверном проеме темнела нескладная худая фигура.

— Снежана... — прошептал Вениамин Абрамович, закрывая дверь. — Можно к вам?

Она села на кровати, прикрывшись одеялом. И посмотрела с безпокойством на Егоркину коляску. Малыш спал, тихо посапывая во сне.

— Не бойтесь, Снежана... — Вениамин Абрамович подошёл и присел на её постель.

Он был в одних трусах, босой и мелко дрожал от ночной прохлады.

— Зачем вы здесь? — чуть слышно спросила она.

— Я не могу уснуть... — он взял её за руку. — Я давно хотел вам сказать, Снежана...

— Не надо, Вениамин Абрамович, — освободила ладонь она.

— Надо! — прошептал он и опять завладел её рукой. — Надо!

— Нет! — попыталась отнять руку Снежана, но добилась только того, что одеяло сползло вниз.

Тонкий сатин её ночной рубашки натянулся, ясно обрисовывая влажные соски и тяжёлые полушария полной молока груди.

— Снежана... Я не могу больше без вас, — зашептал Вениамин Абрамович, теряя голову, и принялся целовать её пальцы, запястье, предплечье. — Я хочу вас...

— Нет! — ошеломлённо вскрикнула она, отталкивая его. — Это нельзя!

— Но, почему? — поднял он непонимающие глаза. — Почему? Ведь вам уже можно... Уже пгошло почти тги месяца после годов!

— Не поэтому! — снова подтянула одеяло к подбородку Снежана. — Я замужем!

— Ну и что, что замужем! — не сдавался он. — Вы же ушли от мужа!

— Ну и что, что ушла! — сказала Снежана. — Я всё ещё с ним не разведена! — она вырвала, наконец, свою руку из его цепких пальцев. — Уходите!

— Но, Снежана! — растерянно пробормотал Вениамин Абрамович.

— Если сейчас не уйдёте вы, уйду я! — сверкнула она глазами. — Немедленно!

— Но куда? Куда вы пойдёте? — воскликнул он. — Ночью! Одна! С малышом!.. Вам некуда идти!

— Это не важно! — отрезала Снежана. — Уходите! Сейчас же!.. Или уйду я!

Вениамин Абрамович поднялся и, повесив голову, направился к двери.

— Завтра же я от вас съеду, — сказала ему в спину Снежана.

— Нет! — метнулся он назад к её кровати. — Пгостите меня, Снежана! Только не уходите! Подумайте о сыне! — умолял он. — Пгостите меня!

— Вы обещаете больше не приставать ко мне? — спросила Снежана. — Вы обещаете больше этого не делать?

— Обещаю! — прошептал он. — Только не уходите!

— Я подумаю, — сказала Снежана.

И осталась.

А лучше бы этого не делала...

— Веня очень хороший мальчик! — сказала баба Таня как бы между прочим, когда наутро они со Снежаной развешивали пелёнки в кухне над печью. — Умный, добрый, отзывчивый!

— Да, — прошептала Снежана, отвернувшись.

— И Егорку любит, как родного, — сказала баба Таня. — Не каждый отец так собственного сына любит, как он твоего Егорку! Можешь мне поверить! Уж я-то знаю! Столько папаш повидала! Столько слёз бабьих вытерла! — вздохнула баба Таня. — Обычно как бывает? Она дитя под сердцем носит, а он с шалавами матросит! И до, и после!.. А Веня у меня не такой! — посмотрела она на Снежану. — Он, ежели хочешь знать, сразу тебя приметил! С первого дня! И с тех пор ни на кого больше не глядит!

— Я знаю... — прошептала Снежана.

— А, ежели знаешь, чего парня мурыжишь? — спросила баба Таня. — Он, ведь, не просто так! Он, ведь, жениться на тебе хочет! А Егорку усыновить! Негоже мальчонке без отца расти! И тебе ни к чему одной маяться! Пора замуж выходить!

— Я не могу, — тихо сказала Снежана. — Я уже замужем.

— Ага! Оно и видно! — рассердилась баба Таня. — Замужем она! Да, откуда же вы берётесь, дуры такие, а?! — в сердцах сказала она. — Мужики вас бросают! Гуляют, где попало! Спят, с кем попало! А вы терпите!.. Замужем она!

С этого дня отношения с бабой Таней у Снежаны как-то разладились.

Татьяна Ивановна по-прежнему гостила у Вениамина Абрамовича, следила за домом и приглядывала за Егоркой. Но смотрела на неё так неодобрительно! И только сердито фыркала, когда Снежана пыталась заговорить с ней о чём-нибудь кроме ребёнка.

Вениамин Абрамович стойко переносил её отказ. Но совсем сник. И ходил как в воду опущенный. И так смотрел на Снежану, что у неё сердце кровью обливалось.

А она по ночам, покормив и уложив Егорку, ещё долго лежала без сна. И плакала, не вытирая слёз и даже не всхлипывая, чтобы не разбудить малыша.

Жизнь её была погублена и разбита. На мелкие-мелкие осколки...

Вениамин Абрамович старался бывать дома как можно реже, допоздна задерживаясь на работе. А однажды, когда баба Таня гуляла с малышом во дворе, а Снежана готовила ужин, пришёл ещё засветло и сказал, что был в военкомате. Потому что решил уйти в армию.

И тогда она не выдержала, разревелась и убежала в свою комнату.

Господи, да что же она за стерва такая, думала Снежана! Вениамин Абрамович так из-за неё страдает! Даже в армию собрался из-за неё уходить!

А она! Думает о том, который ушёл от неё к другой женщине! Бросил её с ребёнком! И целуется с той, другой! Ласкает её по всякому! И давно уже думать о Снежане забыл! А она сама мучается, и такого хорошего человека до ручки уже довела!

— Снежана, — неслышно подошел к ней Вениамин Абрамович и робко положил руку на её плечо. — Не плачьте, пожалуйста. Я не могу смотгеть, как вы плачете... Ну, пожалуйста. Не плачьте.

Она всхлипнула ещё несколько раз и притихла. Тепло его ладони медленно растекалось по её телу...

— Бедная, вы моя, — сказал он и погладил Снежану по щеке.

И у неё тут же побежали мурашки по спине.

А он уже вёл кончиками пальцев вниз по её шее. Медленно и нежно. Снежана закрыла глаза. Вениамин Абрамович мягко привлек её к себе и притронулся губами к её губам...

Он тихонько трогал её губы своими губами. А она, замерев, стояла перед ним, охваченная жгучей, почти позабытой истомой...

Господи, как давно к ней не прикасался мужчина!

Испугавшись этой мысли, Снежана упёрлась ладонями в грудь Вениамину Абрамовичу. Чтобы отодвинуться от него. И ощутила, как он весь затрепетал от её прикосновения...

Внезапно у неё закружилась голова.

Она покачнулась и прислонилась к Вениамину Абрамовичу. Он обнял Снежану и прижал к себе. И она почувствовала, как ей в живот уперлась твёрдая мужская плоть.

Снежана резко отстранилась от Вениамина Абрамовича и отошла к окну.

— Пгостите меня, — прошептал он.

— Не надо! — не глядя, заслонилась она ладонью.

— Пгостите меня... — опустил голову Вениамин Абрамович.

— Ах, оставьте! Я сама виновата! — сказала она и закрыла лицо руками.

— Снежана, я пгошу вас! Я умоляю! — неожиданно рухнул перед ней на колени Вениамин Абрамович. — Станьте моей женой!

Что же делать, думала Снежана?.. Что же теперь делать?!

Он такой добрый! Такой внимательный! Такой заботливый!

Баба Таня права... Он действительно хочет на ней жениться! Так сильно, что готов взять даже с Егоркой!

Уже взял... Не взирая ни на какие сплетни и кривотолки!

А она совсем не любит его! Уважает, ценит, дорожит... Но не любит ни капельки!

— Снежана, я пгошу вас! — Вениамин Абрамович обхватил руками её бёдра и ткнулся лицом между ног. — Я больше не могу! Я умоляю вас! Станьте моей женой!

Что же ему ответить?.. Ведь, это из-за неё он уходит в армию!

Нет, она не может ему сейчас отказать! Это слишком жестоко!

Вениамин Абрамович приютил её беременную, помог ей... Он так много сделал для них с Егоркой! Нет, она не может быть такой неблагодарной!

Что же делать, Господи?! А, может, пусть всё идёт, как идёт? И будь, что будет?

В конце концов, её малышу на самом деле нужен отец! А Вениамин Абрамович так хорошо относится к Егорке! И, оказывается, даже хочет его усыновить!

— Хорошо, — вздохнула Снежана. — Я согласна. Я стану вашей женой.

Вениамин Абрамович вскинул к ней лицо. И она увидела такой лихорадочный блеск в его глазах, что ей стало жалко этого мужчину. Который так сильно хочет её.

А может, и в самом деле хватит уже хранить верность человеку, который предал и растоптал её любовь?!.. А может, и в самом деле снова выйти замуж?!

И разом отомстить за всё!

Вениамин Абрамович поднялся с колен. Притянул Снежану к себе. И впился губами ей в рот. А его руки покатились по её телу, жадно ощупывая бёдра и ягодицы...

Господи, что я делаю, ужаснулась вдруг она!

— Нет! — оттолкнула его Снежана. — Не сейчас!

— А когда? — спросил он, задыхаясь. — Когда?

— Потом! — сказала она. — Когда вы вернётесь!

— Но почему? — простонал Вениамин Абрамович. — Я так хочу вас!.. И вы! Вы тоже хотите меня, Снежана!.. Я знаю! Я это чувствую!

— Нет! — сказала она. — Поймите!.. Я так не могу! И... И... Мы ещё не женаты!

— Так, давайте поженимся сегодня же! — в его глазах загорелась сумасшедшая надежда. — Сейчас же! Немедленно!

— Нет! — вскрикнула Снежана. — Нет! Это нельзя!.. Разве вы забыли? Ведь, я до сих пор ещё не разведена!

— Когда же вы, наконец, газведётесь?! — горестно простонал Вениамин Абрамович.

— Скоро, — сказала она. — Когда вы вернётесь.

— Вы обещаете? — всмотрелся он в её глаза.

— Да, — сказала Снежана.

Может быть, подумала она... А, может, и нет.

Потому что она не любит его! Потому что она не любит его совсем!!

А, впрочем, сколько женщин выходит замуж без любви! Живёт с нелюбимыми мужчинами, спит с ними и рожает от них детей...

Наверное, женская доля наша такая, вздохнула Снежана.

Она была очень благодарна Вениамину Абрамовичу. Но не любила его. Совсем. И точно знала, что никогда его не полюбит!

Потому что никого никогда больше не полюбит!!

Потому что тот, кого она полюбила. И которого до сих пор не может забыть... Жестоко и подло бросил её! И Егорку! И ушёл от них к другой женщине!

Никого она больше не полюбит! Никогда!! Раз он такой!.. Раз он с ней так! Раз он...

Но это ещё не означает, что она никогда ни за кого больше не выйдет замуж, прищурилась Снежана!.. А вовсе даже наоборот!

И это будет настоящая месть!

Глава девятая

Странное существо человек.

Ночью, во время дежурства или в карауле, когда по уставу положено бодрствовать, бдительно охранять и стойко оборонять порученный пост, часового неудержимо тянет в сон.

И люди засыпают... Да так и спят, стоя, как лошади!

Другое дело, когда ни устав, ни начальство бодрствования не требуют. А даже наоборот, предписывают спать. Скажем, врачи в госпитале. Или в военном санатории имени товарища Ворошилова.

Тут-то и наступает безсонница. Человек может лежать с закрытыми глазами. Или ворочаться. Но так и не заснёт. А только измучается...

Было далеко заполночь. Вахту, которая приходится на эти часы, моряки называют 'собакой'. И, кстати, вполне заслуженно. За время службы Владимир отстоял несчётное количество этих 'собак'. Как он мечтал тогда, отоспаться однажды по-настоящему! Когда дослужится до шпал и широких шевронов из красного басона.

Вот и дослужился. Полковник Иволгин. Старший комсостав... В царские времена титуловался бы вашим высокородием и носил эполеты. И, вполне возможно, женился бы на какой-нибудь княжне или принцессе. Симпатичной и не очень избалованной. Если повезёт.

Что же вам не спится, товарищ полковник? Или мечты свои курсантские позабыли? Ведь и семи лет ещё не прошло со дня выпуска!

Он повернулся на другой бок, и койка проскрипела что-то неодобрительное... А было время, когда она скрипела совсем иное. Когда-то давным-давно. Когда он был ещё женат.

А теперь, вот, холост. Хотя так и не разведён до сих пор. Но это уже не важно! Ничего теперь уже не важно!

Потому что Снежка ушла от него насовсем! Ушла от него к другому!

И живёт с ним! С этим другим! И забеременела от него! От этого другого! Которого, как выяснилось, зовут Вениамин Абрамович Левин...

Владимир понимал, что уйдя от него и почувствовав себя свободной, Снежка может взять и познакомиться с кем-нибудь другим. Назло ему. Как это уже произошло однажды в Пушкине. И начнёт с этим другим встречаться. Ходить на танцы или в кино. Обниматься и целоваться. Но едва не свихнулся, когда узнал об этом от Снежкиной квартирной хозяйки!

Он стиснул зубы и зажмурился... Потому что даже думать о том, что Снежку может обнимать другой, было невыносимо! Не говоря уже о поцелуях... Но он ничего не мог с собой поделать и без конца рисовал в своем воображении чудовищные картины её предполагаемых измен!

И медленно, но верно сходил с ума...

Хотя в глубине души всё ещё не мог поверить, что Снежка изменяет ему по-настоящему. Всё ещё не верил в это.

Зато теперь совершенно точно это знал!

Снежка была беременна. От Левина. И никаких других доказательств измены уже не требовалось. Потому что этого было вполне достаточно!

Узнав об этом, Владимир не стал искать встречи ни с ней, ни с её сожителем. Потому что, увидев их вместе, тут же застрелил бы обоих!

Собственно говоря, он еле-еле от этого удержался! И даже ни капли спиртного в тот день не принял. От греха... А так и просидел в номере до самого утра. Схватившись за голову руками и тупо глядя в пол. И уехал поскорее. Чтобы не сорваться и ничего не натворить.

Владимир скрипнул зубами.

Теперь ему всё было ясно!

Вот, оказывается, к кому через всю страну, пересаживаясь с поезда на поезд и нигде не останавливаясь, неслась Снежка. Вот, оказывается, кого Снежка любила на самом деле.

Когда арестовали её отца, она вышла замуж за Владимира лишь потому, что попала в безвыходную ситуацию. И только! А на самом деле, оказывается, мечтала о Левине! А Владимиру отдавалась лишь потому, что была его женой! Просто выполняла свои супружеские обязанности! И всё! А на самом деле любила другого.

Вполне возможно, что Снежка и дальше жила бы с Владимиром. И даже верность ему блюла. Если бы он был достаточно сильный, чтобы удержать её возле себя! И отстоять!.. А он не сумел...

И Златогорский отнял её у него. И забрал себе.

А когда этого мерзавца взяли, и Снежка вырвалась, наконец, на свободу, то сразу умчалась к своему ненаглядному. В Петрозаводск.

Вот это и есть настоящая романтическая любовь! Как в книжках! Когда, преодолев всяческие препятствия и козни всевозможных злодеев и мужей, любящие души и тела соединяются, наконец, в любовном экстазе и живут долго и счастливо! Каждый день И каждую ночь!

Вот так-то, Владимир свет-Иванович! Вот так, товарищ полковник! Он отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой...

Жить без Снежки ему было незачем.

Но стреляться Владимир больше не собирался! Одного раза ему вполне хватило! Ещё тогда, в Снежкин День рождения, в поезде 'Владивосток-Москва'!

Нет, это не для него! Лучше погибнуть в какой-нибудь катастрофе! Как Чкалов! Как Анатолий с Полиной!

А лучше, как Серёга! В бою! С этой мыслью он и прибыл в Монголию в начале июня. Чтобы сражаться и умереть, сражаясь!

Но ещё три шестидневки и в воздухе, и на земле стояло затишье...

Владимир был назначен советником в одну из эскадрилий семидесятого истребительного авиаполка и с утра до ночи не вылезал из кабины, натаскивая необстрелянных пилотов и передавая им свой богатый боевой опыт.

В двух воздушных боях, состоявшихся в конце мая и прошедших крайне неудачно для советской стороны, ВВС пятьдесят седьмого особого корпуса, дислоцированного в МНР, потеряли пятнадцать самолетов сбитыми. Двенадцать летчиков погибло. А самураи оба раза ушли безнаказанными и как рассказывают, совершенно обнаглев, устроили напоследок представление. Этакий воздушный парад! И долго кувыркались над линией фронта, демонстрируя фигуры высшего пилотажа...

Зря они так поступили! Не стоило им так поступать, стиснув кулаки, думал Владимир! Потому что теперь никакой пощады им уже не будет!

Советское командование отреагировало быстро и адекватно.

В район боевых действий были переброшены свежие части и срочно отправлена группа специалистов, пилотов и штурманов, инженеров и техников, имеющих опыт войны в Испании и Китае. В том числе одиннадцать (!) Героев Советского Союза, во главе с комкором Смушкевичем. Которые должны были не просто поднять боевой дух у строевых летчиков, а научить их побеждать!

Владимир до седьмого пота гонял своих подопечных по небу! Без продыху! Никого не жалея! Ни их, ни себя!

Потому что не умел ничего делать наполовину! И если брался за что-то, то выкладывался на все сто!

А ещё потому, что это был единственный способ отвлечься от мучительных мыслей о Снежке... И её изменах.

К счастью, затишье в монгольском небе надолго не затянулось.

И буря грянула! Двадцать второго июня тысяча девятьсот тридцать девятого года в небе над Халхин-Голом состоялось крупнейшее за всю историю воздушное сражение. В котором с обеих сторон приняло участие до двухсот истребителей! Оно началось в три пополудни и продолжалось два с половиной часа.

Семидесятый полк, в составе которого Владимир вылетел на перехват двадцати самураев, появившихся над рекой в районе горы Хамар-Даба, прибыл на место, когда бой был уже в самом разгаре.

Владимир дал газ до упора... Там впереди, в безоблачном и высоком монгольском небе, повсюду сверкали зеленоватые и иссиня-белые пулемётные трассы. Поблескивали, отражаясь на солнце, плоскости и остекление машин. Тут и там поднимались столбы густого, чёрного как смоль, дыма от сбитых самолётов...

Групповой бой давно рассыпался на отдельные схватки и превратился в обычную свалку. Противники метались по небу, стреляя во всё, что движется и отличается по форме и цвету! 'Москас' и 'чатос', маленькие и юркие советские истребители И-16 и И-15бис, были выкрашены в зелёный цвет, а И-97, самурайские монопланы с большими лаптями-обтекателями неубирающихся шасси, в серебристый. Благодаря чему в этой толчее и удавалось ещё разобрать, кто есть кто.

Последние два года Владимир участвовал лишь в учебных воздушных боях. И теперь с азартом навёрстывал упущенное...

Однако сегодня в небе было слишком тесно! Только головой успевай вертеть да от случайных очередей уворачиваться! Владимир и вертел! И уворачивался, как мог! И всё равно поймал таки пару пробоин от пронёсшегося мимо серебристого истребителя с красными кругами на длинных крыльях.

Разозлившись, он дал ручку вперёд и, уцепившись самураю в хвост, выбил из него пыль несколькими короткими очередями! А потом врезал одну длинную. И, судя по всему, попал прямо в бензобак. Перед носом у Владимира внезапно вспыхнул яркий огненный шар, и он резко взял ручку на себя, лишь чудом не угодив под разлетающиеся обломки...

Вечером, лежа в юрте на кошме, он долго не мог уснуть.

Нудно гудели комары. Его боевые товарищи спали, накрывшись с головой регланами. Хотя это и не спасало от вездесущих кровососов.

Владимир встал и, стараясь никого не разбудить, вышел наружу. Поднял голову и замер, поражённый безконечностью неба...

Оно было такое огромное, а звёзды такими большими и яркими!

Светлая лента Млечного пути манила, словно дорога в степи! И звала вдаль. Туда, где Снежка... Туда, где счастье...

Владимир посмотрел на свои командирские часы. Двадцать три ноль-ноль. Минус четыре. Это значит, что в Петрозаводске сейчас всего лишь девятнадцать... Красивый июньский вечер.

Где ты любимая?! С кем ты? Помнишь ли обо мне?

Сегодня он был на грани гибели... На самой грани!

Пробоины в кабине его 'моски' неопровержимо свидетельствовали о том, что Бог есть! И что он целиком на стороне Владимира!

Ну, если и не сам Создатель, то, как минимум, его порученец! В смысле ангел-хранитель.

Потому что если просунуть во входное и выходное отверстия кусок шпагата и натянуть, а техник, осматривая самолет после боя, не поленился это сделать, было видно, что пуля прошла всего лишь в сантиметре от Владимира. На уровне сердца.

Внезапно Млечный путь перечеркнул высверк падающей звезды.

Слишком внезапно! Слишком быстро! Опять он не успел загадать желание! Только собрался. Только подумал. Только прошептал:

— Снежка!

А звезда уже погасла...

Ну и ладно, вздохнул Владимир! Это уже всё равно! Потому что ничего уже нельзя исправить. Потому что Снежка уже сделала свой выбор. И выбрала не его. А другого. Этого. Вениамина Абрамовича. И забеременела от него. А, может, уже и родила.

Снежка, Снежка...Что же ты наделала...

Заснуть никак не удавалось. Владимир поднялся со своей скрипучей койки, подошёл к окну и закурил, глядя в непогоду.

Ночь выдалась ветреная и холодная. Как и положено в ноябре. Низкие чёрные тучи неслись вдоль штормового моря, пригибая к земле кроны деревьев...

К середине августа советские части в районе реки Халхин-Гол были полностью готовы к наступлению и ждали только приказа.

К этому времени Владимир сбил ещё трёх самураев лично и столько же в группе. Хотя по-прежнему не имел ни одной царапины.

Однажды вечером, после полётов, его с заговорщицким видом отозвал в сторонку Борис Смирнов. Он прибыл в Монголию вместе с Владимиром и служил советником в том же семидесятом полку.

Днём на площадку привозили свежие газеты и почту, и в руках у Бориса было письмо. Видимо, от жены.

Когда-то у Владимира тоже была жена... Но писем от неё он не ждал.

Смирнов подмигнул ему и с хитрой улыбочкой передал привет от одной общей знакомой. По имени Маша. А потом протянул сложенную вчетверо записку.

'Здравствуй, Володя! Узнала, где ты служишь, набралась смелости и решила написать. У меня всё хорошо. Экзамены сдала, хотя было совсем не до них. Валя понемногу приходит в себя. Когда всё это случилось, она словно окаменела. Это было ужасно! Но время идёт, и я надеюсь, что она сумеет оправиться. Потому что скоро у неё будет ребёнок. И надо жить дальше. А как у тебя дела? Мне сказали, что там, где ты сейчас, очень жарко. Я знаю, это звучит глупо, но всё равно, береги себя! Теперь я понимаю, почему ты ничего не сказал мне, когда уезжал. И очень за тебя безпокоюсь! И жду! Потому что люблю тебя! Маша'.

Милая, милая Маша, вздохнул Владимир. Он перечитал записку ещё раз. Свернул и положил в партбилет.

'Надо жить дальше'.

Она права, подумал он. И поднял голову... И посмотрел в небо.

Надо жить дальше...

Пройдясь по самому краю, Владимир успокоился. Если, конечно, можно назвать спокойствием пустоту и безмолвие, воцарившиеся в его душе... Так или иначе, но геройской смерти в бою он больше не искал. А просто бил врага. Не жалея жизни. И не загадывал далеко вперёд.

Сначала надо проучить самураев, думал Владимир. А потом, если он уцелеет, то обязательно съездит в Петрозаводск и оформит развод. И тогда Снежка сможет выйти замуж за отца своего ребёнка. И жить с ним долго и счастливо. Сколько захочет! А если Владимир не уцелеет, то, вообще, никаких проблем! Она станет вдовой Героя, и будет получать пенсию. Как и положено в случае потери кормильца. И опять же сможет выйти замуж за своего Вениамина Абрамовича. И любить его, сколько влезет! Потому что тогда Владимиру это будет уже всё равно!

Между тем, бои над Халхин-Голом шли нешуточные...

Таких Владимир ещё не видел. Да и никто не видел! Потому что не было ещё такого, чтобы по нескольку раз на день над небольшим участком фронта одновременно сражалось по сотне с лишним истребителей с каждой стороны!

Кто знает, может, всё ещё обойдётся, и ему не придется ехать в Петрозаводск. Может, ему ещё повезёт, и какая-нибудь шальная пуля сама поставит точку во всей этой печальной истории.

А как же Маша, вдруг подумал он!

Значит, заморочил девчонке голову, целовал-миловал, а теперь в кусты?!.. Нехорошо, Владимир свет-Иванович! Ой, нехорошо!

Ладно, вздохнул он, встретимся с Машей! Но сначала надо развестись со Снежкой!

А потом видно будет! Если Маша его не разлюбит, когда всё узнает, какой он двуличный, если простит его, то тогда... Тогда делать нечего! Придётся на ней жениться!

И сделать всё, чтобы она была счастлива! Потому что она очень хорошая девушка! И заслуживает счастья!.. Не то, что он.

Владимир несколько раз принимался писать ответ на Машино письмо. Чтобы поблагодарить за тёплые слова. За доброту и заботу. Однако дальше слов 'Здравствуй, Маша!' дело не шло... Это у него-то! Который насочинял столько стихов, что перезабыл уже половину! Он злился на себя, комкал листки один за другим и выбрасывал.

А может, отправить ей какое-нибудь из своих старых стихотворений? Просто взять и поменять золотые волосы на каштановые, а льдисто-серые глаза на зелёные?!

Но рука на такое святотатство не поднялась.

Это были Снежкины стихи! И больше ни чьи!

К счастью вскоре началось генеральное наступление. И стало не до писем. А потом Владимир получил пулю. Ту самую. Которая должна была поставить точку. И едва не поставила.

В тот день всё было как всегда. Взлёт на рассвете. Недолгий полёт к линии фронта. Бой. Рёв мотора и грохот пулемётных очередей. Запах пороха и бензина.

Владимир атаковал и завалил ещё одного самурая. Который крутанулся вокруг своей оси пару раз и посыпался вниз.

Вдруг он почувствовал сильный удар по правой ноге. Будто ломом в драке навернули. Ступня слетела с педали. Владимир посмотрел вниз и увидел, как из разорванной штанины фонтанчиками бьёт кровь...

Никакой боли он не чувствовал. Только нарастающую слабость. Поле зрения резко сузилось. Все звуки отдалились куда-то, словно у него заложило уши. Как это бывает во время пикирования.

Но он не пикировал. И не падал. А летел по прямой.

Владимир пошевелил ручкой управления. Самолет по-прежнему слушался рулей. Он посмотрел за борт. Высоты не было. Зато до своих рукой подать... Он развернулся блинчиком. Медленно и аккуратно... Перетянул через реку в пологом снижении. Убрал газ и посадил свою 'моску' на брюхо, не выпуская шасси. И потерял сознание.

Вообще-то, ему сильно повезло!

Во-первых, потому что он приземлился вблизи от КП командующего армейской группой комкора Жукова, который тут же отправил санитаров к его самолету на собственной 'эмке'. Это Владимира и спасло, поскольку счёт шёл уже не на минуты, а на секунды! Ему наложили жгут, остановили кровотечение и немедленно доставили в развернутый неподалеку полевой подвижный госпиталь. А во-вторых, потому что именно при этом госпитале действовал Хирургический отряд Военной Медицинской академии имени С.М.Кирова.

Не попади он тогда в руки настоящих профессионалов, не смотреть бы ему сейчас в это ненастное окно, подумал Владимир...

Его срочно прооперировали, а потом эвакуировали самолетом в Читу. В окружной военный госпиталь. Впрочем, сам он ничего этого не помнил. Потому что был в безсознательном состоянии. И очнулся ещё очень не скоро... Но всё-таки очнулся.

А вот Витька Рахов, пару дней спустя поймавший разрывную пулю в живот, выкарабкаться так и не сумел. И умер, не приходя в сознание. В тот самый день, когда был опубликован Указ Президиума Верховного Совета о присвоении ему звания Героя Советского Союза.

Владимир этим же Указом был награждён орденом Красного Знамени. Но узнал об этом только в начале сентября. Когда старуха с косой, терпеливо караулившая его у дверей госпитальной палаты, наконец, отступила.

Из этого же Указа он узнал и о присвоении очередного воинского звания 'полковник', к которому был представлен ещё в конце июля. По последней должности, занимаемой до откомандирования на курсы.

В Чите Владимир пробыл почти полтора месяца. А когда немного подлечился, его перевели в Москву, в Центральный военный госпиталь.

Если учесть, что самураи провертели в нем девять дырок, то чувствовал он себя вполне сносно. Хотя заметно хромал и пока не мог обойтись без тросточки. Впрочем, врачи утверждали, что это ненадолго. И списанием с лётной службы не пугали. А всё остальное было ерунда!

Ну, скажем, почти ерунда...

Приехав в Москву, Владимир долго не решался позвонить Маше.

Потому что понимал, что обязан объясниться и всё ей рассказать.

А рассказывать не хотелось.

А что делать?! Вскружил голову невинной девушке, заварил всю эту кашу, так давай теперь и расхлебывай! Дон Жуан хренов!

Делать было нечего. Надо было звонить Маше и сдаваться на милость... Владимир махнул рукой. Позвонил. И сдался...

Услышав его голос, Маша расплакалась прямо в трубку. А когда узнала, что он находится в Москве и лежит в Центральном госпитале, тотчас примчалась к нему.

Владимир считался выздоравливающим и её пропустили без каких-либо помех. Они стояли у окна в коридоре и молча смотрели друг на друга. Владимир виновато, а Маша со слезами радости на глазах.

Прошло почти полгода с тех пор, как они виделись в последний раз на похоронах Анатолия и Полины в Колонном зале Дома Союзов.

Маша сильно изменилась за это время. Она похудела. И как-то повзрослела. От девической припухлости не осталось и следа. А в глубине зелёных глаз затаилась грусть. И понимание того, что жизнь — это не весёлый пикник. А очень трудная штука. Жестокая и трагическая.

Владимир потерял много друзей. Но он был мужчина! Воин! И мог отомстить врагу за гибель своих товарищей. И забыться в бою... А самое главное, ему не надо было смотреть в глаза их матерям и вдовам! А Маше пришлось каждый день искать слова утешения и поддерживать подругу, которая ещё вчера была молодой женой и готовилась стать матерью. А стала вдовой... В двадцать лет.

Маша смотрела на него с такой любовью, с такой надеждой! А потом обняла и прижалась. Так доверчиво!

А он должен был нанести ей такой жестокий удар!

Владимир ненавидел и проклинал себя! А заодно дурацкую пулю, которая могла поставить точку в этой истории, но так и не поставила!

Ну, почему он уцелел?! Зачем?! Чтобы сломать жизнь этой несчастной девушке?!

— Прости меня, Маша... — сказал он. — Если сможешь...

Она подняла на него огромные ничего непонимающие глаза.

— Я женат, — сказал Владимир. — Уже давно. С прошлого лета.

Она смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

— Я должен был сказать тебе раньше... Я собирался, — вздохнул он. — Но не успел...

— Не успел?! — прошептала она.

— Если бы меня убили, ты ничего не узнала бы, — тихо сказал Владимир. — И всё было бы хорошо. В смысле, тогда ты не страдала бы...

— Хорошо? — распахнула она глаза. — Не страдала бы?!.. Если бы тебя убили?!

— Прости, я не это хотел сказать... — помотал он головой.

— А что? — она посмотрела ему прямо в глаза. — Что ты хотел сказать?

— Я не знаю... — простонал Владимир и отвернулся.

— Ты обманывал её, — прошептала Маша, опустив голову. — Со мной.

— Нет. Мы расстались ещё год назад, — глухо сказал он. — Она ушла к другому...

— Но, тогда, — встрепенулась Маша. — Если она ушла и вы больше не живёте вместе. Если у неё другой... Почему же ты ничего не сказал мне?

— Так вышло, — вздохнул Владимир. — Я хотел... Но всё время откладывал.

— Ты встречался со мной, чтобы забыть её? — спросила Маша.

— Да, — кивнул он с отчаянием. — Прости! Я не должен был этого делать!

— Ты говоришь, что у неё есть мужчина, — прикусила губу Маша.

— Да, — отвернулся Владимир. — Есть. Он отец её ребёнка.

— Даже так! — приподняла она брови.

— Да, — уставился он в никуда.

— Но тогда, — Маша взяла его лицо в ладони и повернула к себе. — Ты свободен!

— Нет, — сказал он. — Не свободен... Мы до сих пор ещё не разведены.

— Это не важно, — сказала Маша и положила голову ему на грудь. — Это совершенно не важно.

Владимир ошарашенно посмотрел на неё. Он ничего не понимал! Маша должна была накричать на него! Заплакать! Дать ему пощёчину! Много пощёчин! И уйти! Убежать! Бросить его!

А она! Осталась с ним. Обнимает его. И даже не сердится. Неужели она действительно так сильно любит его?!

Маша подняла на него свои ясные зелёные глаза, притянула его к себе и поцеловала. Нежно, но горячо.

Владимир обнял её и ответил на поцелуй...

Как только его выпишут, он поедет в Петрозаводск и разведётся со Снежкой. Раз она выбрала другого! И живёт с ним! С этим другим! И даже родила от него ребёнка.

А когда разведётся с ней, то сразу женится на Маше!

Если она согласится, конечно! Потому что он! Больше никогда! Ни одну девушку! Не станет принуждать к замужеству насильно!

Одного раза достаточно...

Четвёртого ноября в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца состоялось вручение медалей 'Золотая Звезда', которые были учреждены этим летом специально для награждения Героев Советского Союза. Теперь их стало уже шестьдесят пять! Семья героев рекордных перелётов и полярных маршрутов, героев Испании, Китая и Хасана пополнилась героями Халхин-Гола.

Не все дожили до этого дня.

Владимир вспомнил широкую улыбку Анатолия. Он до сих пор не мог поверить, что никогда больше не ощутит его крепкого рукопожатия! Не услышит его весёлого смеха и добродушных товарищеских подначек...

Никогда не наденет этой медали и Валерий Чкалов. Владимир не был близко знаком с этим великим лётчиком. Так, несколько встреч на сессиях Верховного Совета и на банкетах в Кремле. Но ему никогда не забыть мощный поток силы, бьющей во все стороны от этого человека!

Первым вызвали Кравченко. Григорию выдали сразу две медали! За Китай и за Халхин-Гол! Потому что он стал первым Дважды Героем! Сергей Грицевец, получивший это звание одновременно с ним, погиб в авиакатастрофе в середине сентября... Глупо и безсмысленно.

А, впрочем, подумал Владимир, когда это катастрофы имели смысл?!

Его медаль была за номером пятьдесят восемь. Ванька Лакеев помог ему привинтить её на френч рядом с остальными наградами. Которых накопился уже целый иконостас! Орден Ленина, два Красных Знамени, Красная Звезда, медаль 'ХХ лет РККА', монгольский орден 'За воинскую доблесть'. И знак участника Хасанских боев.

И за каждый заплачено кровью...

В Петрозаводск он не поехал. Ему предложили подлечиться в военном санатории имени товарища Ворошилова. И он согласился...

А лучше бы этого не делал!

Хотя с другой стороны... Всё, что ни делается, к лучшему! Потому что нужно жить дальше!.. А перед этим всё позабыть! А перед этим всё вспомнить! Владимир задёрнул шторы и вернулся в койку.

Там за окном стояла глухая ночь, ни звёзд, ни Луны. Там за окном свистел ледяной ветер. Там за окном пустынный берег хлестали волны...

Он поднимался по длинной лестнице, спускающейся к морю от санатория. Поднимался очень долго... Уже целую вечность.

Владимир поднял голову и посмотрел вверх. У лестницы не было ни конца, ни края. Он оглянулся назад. Начала у этой лестницы не было тоже. Внезапно у него закружилась голова. И он прижался к вздыбившимся ступеням, чтобы не скатиться вниз. И пополз вверх. Потому что вниз не хотел. И вдруг увидел Снежку.

Она стояла чуть выше. И улыбалась. На ней было его любимое, белое с синим, платье. И белые туфельки. Её льдисто-серые глаза лучились неизъяснимым светом. А золотые волосы трепал ветер.

Снежка держала на руках маленького мальчика. Их сына!.. Его и её!! Почему-то он совершенно не сомневался в этом!

Снежка поставила сынишку на ступеньки рядом с собой и сказала:

— Иди к своему папе, Егорка!

И Владимир выпрямился! И рванулся вверх! И вытянул руки, чтобы успеть подхватить малыша, когда тот шагнёт к нему навстречу!

И в этот момент проснулся...

Владимир не верил ни в сны, ни в сонники. Что он, бабка старорежимная, что ли! Но этот сон был таким ярким! Таким красочным! И, ясное дело, что-то означал. Вот, только что именно?..

— Иволгин! — окликнули его, когда он выходил из столовой после завтрака. Владимир оглянулся и увидел комкора Таращенко.

Комкор, полный лысоватый мужчина лет пятидесяти, когда-то служил в Первой Конной, а теперь был заместителем командующего войсками Архангельского военного округа. Они познакомились во время весенней сессии Верховного Совета.

— Здравствуйте, товарищ комкор! — пожал его руку Владимир.

— Поздравляю с очередным званием, товарищ полковник! — сказал Таращенко. — И заслуженной наградой, — кивнул он на новенькую Золотую Звезду, поблескивающую у Владимира на груди.

— Спасибо, — сдержанно улыбнулся Владимир.

— Какими судьбами? — поинтересовался комкор.

— Да, вот, отлёживаюсь после ранения, — показал на свою тросточку Владимир.

— Понятно, — сказал Таращенко и помахал рукой кому-то у него за спиной. — Хочу представить тебя супруге, — пояснил он, беря Владимира за локоть и поворачивая. — Познакомься, дорогая! Иволгин Владимир Иванович! Помнишь, я о нём рассказывал?

— Очень приятно! Таращенко Алевтина Марковна, — подала свою узкую ладонь жена комкора и улыбнулась. — Можно просто Тина.

Владимир был ошеломлен, но быстро взял себя в руки:

— Полковник Иволгин... Очень приятно.

На Тине было надето синее платье, выгодно подчеркивающее цвет глаз и все достоинства её великолепной фигуры. Которую Владимир и так хорошо помнил! Наверное, даже слишком хорошо...

Тина поняла, о чём он думает. И её щёки порозовели. От удовольствия.

— Владимир Иванович! Выручай! — сказал комкор. — Не в службу, а в дружбу!

— Да, — посмотрел на него Владимир. — А что случилось?

— Ты понимаешь, какая штука, — замялся Таращенко. — Мы здесь уже третью неделю отдыхаем. И Тиночка заскучала у меня совсем! Погода, сам видишь, какая! Дождь да слякоть! В театре мы уже были. В ресторан каждый день не находишься. А больше никаких развлечений!

— Чем же я-то могу помочь? — удивился Владимир.

— Тут по вечерам танцы в актовом зале устраивают для отдыхающих, так я разок сходил вместе с Тиночкой. Да только какой из меня танцор! — виновато посмотрел на жену Таращенко. — Владимир Иванович, ты у нас помоложе будешь! Сходил бы ты с ней как-нибудь на танцы, а? Сам понимаешь, такую красавицу одну отпускать никак нельзя! А с тобой совсем другое дело!

Такого поворота Владимир никак не ожидал. Он посмотрел на Тину. Которая стояла, скромно опустив долу свои синючие глаза, и ждала, что он скажет.

— Так, ведь, и я сейчас в танцоры не гожусь, — наконец, нашёлся, что ответить Владимир. И предъявил тросточку в качестве оправдательного документа.

— Это ничего, — успокоил его Таращенко. — Танцевать и не надо! Танцоров тут и без нас с тобой хватает! Ты просто проводи её и всё! А она пусть сама развлекается! А ты посиди, музыку послушай, на девушек посмотри! Ну, и Тиночке компания!

Владимир не знал, что делать.

— Выручай, брат, а! — взмолился Таращенко. — Только на тебя надежда и осталась!

— Ладно, — вздохнул он. — Если танцевать не надо...

— Не надо! Не надо! — закивал обрадовано комкор. — Ну, что, договорились? — протянул он руку.

— Договорились, — сказал Владимир. — Если Алевтина Марковна не возражает.

Тина улыбнулась так плотоядно, что у него побежали мурашки по коже. Владимир посмотрел на комкора, но тот, ничего не замечая, тряс его руку. С нескрываемым облегчением.

— Значит, до после ужина? — спросил Таращенко.

— Я зайду в половине восьмого, — сказала Тина.

Так, подумал Владимир, всё опаснее и опаснее!

— Нет, уж! Лучше я сам к вам зайду, — сказал он.

Как же с ним, всё-таки, трудно, подумала Тина!

— Правильно, — одобрил комкор. — Кавалер всегда сам заходит за дамой!

Ничего, ничего, прикусила свою пухленькую губку Тина! Глядя на Владимира голодными глазами. Это тебе не поезд! Никуда ты от меня уже не денешься!

После ужина он при полном параде явился в номер Таращенко.

Увидел Тину и обомлел!

Времени у неё было маловато, но она заставила мужа выпросить машину у начальника санатория на весь день. В своё распоряжение. И превзошла себя!

Роскошная причёска (три часа в парикмахерской!), маникюр и педикюр (два часа!), лёгкий, но очень чувственный макияж (ещё час!), сделали её совершенно неотразимой!

Образ роковой женщины довершали дорогие духи и золотые украшения, туфли на высоком каблуке и шёлковое вечернее платье с вызывающе откровенным декольте и вырезом на спине!

Они неплохо смотрелись рядом! Обворожительная томная красавица и суровый молодой полковник с Золотой Звездой Героя и множеством орденов на груди.

И словно магнитом притягивали к себе взгляды.

Впрочем, Владимира это нисколько не смущало.

Во всяком случае, до тех пор, пока он не наткнулся на взгляд Снежки.

Она стояла одна. В уголке... И смотрела на него.

На ней было белоснежное платье, которое он подарил ей когда-то. И белые лакированные лодочки.

За год Снежка очень изменилась. Но это была она.

Такая же стройная. Только грудь потяжелела и налилась, а линии фигуры стали глаже и женственнее. То же золото волос. Только причёска другая. Не короткая мальчишеская стрижка, а мягкие волны до плеч.

Глаза цвета ненастного зимнего неба смотрели на него в упор...

С трудом справившись с предательской слабостью в коленях, Владимир подошел к Снежке и протянул ей руку, приглашая на танец. Молча. Потому что в самый последний момент у него внезапно перехватило горло.

Она посмотрела расширившимися глазами прямо ему в глаза, сама не в силах вымолвить ни слова, и также молча вложила дрожащие пальцы в его широкую ладонь. И пошла за ним...

Владимир вывел её в круг и тихонько привлёк к себе.

Не отрывая взгляда от его глаз, Снежка медленно опустила руки ему на плечи и позволила себя обнять... И повести в танце...

Забыть тебя не так уже легко мне!

Забыть твой взгляд, забыть твой смех, обман!

Жить одному без тебя невозможно!

Не верю я тебе, твоим слезам!..

Владимир не слышал музыки. Не понимал слов. Ни о чём не думал...

Он смотрел в любимые льдисто-серые глаза и тонул в них. Тонул без конца и края... Всё глубже и глубже уходя в их прохладную светлую безконечность.

У него безудержно кружилась голова. От невесомого прикосновения её рук. От тепла и близости её тела. От нежного, уже позабытого им, запаха её волос.

Владимир словно плыл над полом, не чуя его под собой, не понимая, что делает. И не желая ничего понимать. Мечтая лишь о том, чтобы это танго не кончалось никогда...

Признайся мне! В твоей слепой измене!

Признайся мне! За правду всё прощу!

Ты и я в слезах любви найдём забвенье!

Их запить хочу, измену, грусть свою...

Снежка тихо таяла в объятиях Владимира, как тает снег под лучами весеннего солнца. И плыла в танце. Не думая ни о чём...

Она смотрела в любимые карие глаза, заворожённая их бездонной тёплой глубиной... Она чувствовала под ладонями упругие бугры атлетических плеч Владимира... Она ощущала, как её грудь иногда касается его твёрдой усыпанной орденами груди. И от каждого прикосновения внутри неё пробегали звонкие огненные волны, а голова кружилась всё сильнее и сильнее...

Признайся мне! Пока ещё не поздно!

Признайся мне! Но не жалей меня!

Ты провинилась! Поправить всё возможно!

Я твой! Признайся мне! Прощу тебя!..

Музыка окончилась...

Они стояли посреди танцплощадки совершенно одни... Глаза в глаза.

Владимир с трудом разжал руки. Собрав все свои силы, Снежка отняла ладони от его плеч. Разрыв между их телами, отсутствовавший ещё миг назад, со световой скоростью превращался в безкрайнюю бездну. Безнадёжно и неотвратимо.

Они одновременно медленно отступили друг от друга.

Музыка окончилась...

Владимир проводил Снежку в уголок, где она стояла перед этим.

— Нам нужно поговорить, — тихо сказал он.

— Да, — согласилась она и опустила глаза.

— Может быть, завтра? — спросил Владимир.

— Хорошо, — не поднимая глаз, сказала Снежка. — В десять часов я кормлю Егорку, и он потом спит до обеда...

Егорку? Владимир вдруг вспомнил свой недавний сон. Такой яркий и красочный...

— Я приду, — кивнул он.

— Приходи, — прошептала она. — Мы остановились в триста десятом.

Мы?! У него внезапно потемнело в глазах! Она здесь со своим доктором?!

— Если хочешь, мы можем завтра же оформить развод, — сказал он.

Развод?! Снежка не верила своим ушам! Он хочет с ней развестись?! Завтра?!

— Да, — сказала она.

А что ещё она могла сказать?!

Владимир вернулся к своей спутнице, необыкновенно красивой женщине, которая всё это время ревниво поглядывала в их сторону. А когда он подошёл, по-хозяйски вцепилась ему в рукав и зашептала что-то прямо на ухо. И он улыбнулся ей.

Он. Ей. Улыбнулся.

Снежкины глаза наполнились слезами. Она резко повернулась и пошла на выход. Из последних сил сдерживаясь, чтобы не зарыдать. Из последних сил сдерживаясь, чтобы не побежать! Из последних сил сдерживаясь... Пока не дошла, наконец, до дверей и не закрыла их за собой. А он не догнал её, не остановил!

И остался с этой.

С другой...

Глава десятая

Снежка плакала всю ночь.

Плакала до тех пор, пока не кончились слёзы. Но и после этого её плечи ещё долго сотрясались от беззвучных рыданий...

Сначала она плакала, забившись в какой-то тёмный закуток. Не то кладовку, не то бытовку... Вообще-то это была гладилка. Но это было не важно.

Ничего уже было не важно!

Потому что она видела всё! И сама убедилась в его предательстве. Воочию!.. Она сама видела, как он шёл под руку с этой женщиной! Такой красивой! Словно заграничная королева! Или герцогиня. Которая смотрела на него так... Так... Словно хотела его проглотить! А он! Улыбался ей!.. Предатель!

Снежка просто заливалась слезами.

Она знала! Она знала!! Она знала...

Что не надо было ходить на эти дурацкие танцы! Что не надо было приезжать в эти Сочи! Что не надо было...

Уходить от Владимира.

А он! Сошёлся с этой! Герцогиней. И улыбается ей! Обнимает её! И, конечно, целуется! И ходит под ручку. Словно она его жена!

А она никакая ему не жена!! А всего лишь любовница! Потому что это она, Снежка, его жена! Он сам говорил ей, что она его любимая жена!

А сам! Взял и бросил её! И ушёл к этой!.. Предатель!

Снежка сжалась ещё сильнее и заплакала ещё горше, сидя на полу и уткнувшись лицом в коленки.

Она так любит его! Всё время думает о нём! Жить без него не может!

А он! Танцует сейчас с этой! Другой!.. А может, уже увёл её к себе. И обнимается! И целуется! И... И...

Внезапно у неё перед глазами возникла страшная картина. Владимир и эта женщина! В кровати! Их обнажённые тела сплелись в тугой узел...

Снежка помотала головой, отгоняя ужасное видение!

Нет!! Он не может так поступить! Ведь, это всё неправильно! Ведь, это она, Снежка, любит его! Ведь, это она — его жена! Она! А не эта...

'Если хочешь, мы можем завтра же оформить развод'.

Господи, она совсем забыла! Они же договорились встретиться завтра, потому что он хочет с ней развестись! Чтобы жениться на другой!

Ну, уж нет! Не бывать этому!

Снежка вскочила... А потом медленно опустилась назад.

Что?! Ну, что она может сделать?! Если он решил с ней развестись. Не дать ему развода?! Ведь, она сама ушла от него! Сама! Как дура...

Но, ведь, она не этого хотела! Вовсе не этого!

А чего?

Это не важно. Ничего уже не важно... Потому что ничего уже нельзя исправить. Снежка встала, подошла к раковине и умылась.

Зато у неё есть Егорка! И папа...

Она пришла в номер. Покормила малыша. Спела ему песенку. А когда он заснул в своей колясочке, разделась и легла.

В холодную, одинокую постель.

Она накрылась одеялом. Сунула голову под подушку. И снова заплакала. Беззвучно. Чтобы не услышал Егорка.

Чтобы никто не услышал! За этот год, такой тяжёлый и трудный, Снежка научилась плакать так, чтобы никто не видел её слёз. Чтобы никто не догадался о том, как ей плохо...

Владимир долго стоял у двери триста десятого номера. Он стучал несколько раз. Но дверь так и не открылась.

Наверное, никого нет дома. Наверное, счастливое семейство прогуливается сейчас в парке. А разводы и свадьбы могут подождать!

Что же делать?!

Когда они танцевали вчера со Снежкой, в какой-то момент он напрочь позабыл о том, что она от него ушла. Ему даже показалось, что она по-прежнему любит его... Что она по-прежнему его жена. Его любимая... Его единственная.

И Владимир на мгновение обрёл свой потерянный рай. А когда она сказала, что приехала в Сочи вместе с Левиным и живёт здесь с ним, всё рухнуло! И он вернулся в свой персональный ад. Который навсегда.

Владимир постучался ещё раз и ушёл...

Снежка почувствовала его шаги ещё тогда, когда он только поднимался по лестнице. А потом долго-долго шёл по мягкой ковровой дорожке по коридору.

Он остановился возле её номера. И постучал.

И всё замерло у неё внутри!

Владимир постучал ещё раз. И ещё. И снова...

Но она не открыла. Даже не пошевелилась. А так и стояла у самой двери. Закрыв ладошками лицо.

А когда он повернулся и ушёл, упала на кровать и горько заплакала.

Как он мог?! Как он мог так с ней поступить?!

Сначала это ужасное письмо... Которое Снежка носила в кармашке, хотя никогда больше не перечитывала.

Потому что и так помнила наизусть!

А теперь эта женщина! Такая красивая! Такая хищная! Как акула! Нет, как ядовитая змея!.. Отняла у неё Владимира, вцепилась когтями и никак не может им насытиться! Даже слепо-глухо-немой бы догадался, что она его безумно хочет! Аж слюнки текут! А он ещё ей улыбается!.. И, конечно же, целуется! И ласкает по всякому!.. Вместо Снежки!

Потому что она дура! Дура набитая!.. Сама отдала мужа другой женщине! На блюдечке поднесла!

А он и обрадовался! Развестись решил! Чтобы потом жениться на этой хищнице!

Господи, ну, зачем она только согласилась ехать в Сочи...

В двадцатых числах сентября Вениамина Абрамовича призвали в армию. И он уехал. А Снежка пообещала его ждать. И выйти за него замуж. Когда он вернётся.

А что ещё она могла ему сказать?! Ведь, он не на пикник отправился! А в армию! Может, даже на войну!

Потому что эти войны никак не кончались! То Испания, то Хасан, то Халхин-Гол! Одна не успеет закончиться, как тут же начинается другая! Теперь, вот, освободительный поход на Западную Украину начался. Нет, всё понятно и, ясное дело, надо помочь братскому народу и освободить его от белополяцкого ярма и панской неволи! Но на войне стреляют не из рогаток, а из винтовок и пулемётов! И пули всегда находят в кого вонзиться...

Когда баба Таня узнала, что Снежка согласилась стать женой её ненаглядного Венечки, то сразу же подобрела. И целыми днями разливалась соловьём, расписывая, как славно они заживут, когда Венечка отслужит и вернётся. И какую весёлую свадебку они сыграют!

А у Снежки в животе холодело при одной только мысли о том, что придётся лечь с Вениамином Абрамовичем в постель! И отдаваться ему каждую ночь!

Слава Богу, вскоре приехала его тётя из Ленинграда и устроила грандиозный скандал! Она обозвала Снежку интриганкой и обвинила в том, что та прописалась в квартире Венечки и хочет женить глупого мальчика на себе, чтобы заполучить его жилплощадь! С телефоном, водопроводом и канализацией!

Снежка сначала обиделась, а потом обрадовалась! Только виду не показала. И решила немедленно воспользоваться представившейся счастливой возможностью выйти из игры, сохранив лицо.

Она действовала умело и решительно.

Пока тётя Сара и баба Таня орали друг на друга и полоскали всякое грязное бельё, припоминая старые обиды, Снежка сходила в больницу и написала заявление об уходе.

Её сразу же отпустили. Потому что очень любили.

А может, не очень, подумала Снежка, и поэтому отпустили так охотно. Но ей это было уже всё равно! И даже на руку!

Затем она побывала в паспортном столе и выписалась из квартиры Вениамина Абрамовича...

И зря она так разоряется, сказала тёте Саре Снежка, собирая вещи. Не нужна ей вовсе эта их квартира!

Тётя Сара поняла, что сгоряча наломала слишком много дров! Но было уже поздно. И Снежка ничего не желала слушать. Пускай тётя Сара теперь сама объясняет дорогому племяннику, почему она выгнала его невесту из его же квартиры. Которую, кстати, теперь обратно забирают в спецфонд. Потому что она служебная!

Баба Таня тоже перепугалась. И принялась на пару с тётей Сарой уговаривать Снежку остаться. А она показала им паспорт со штампом о выписке, уложила Егорку в коляску, подхватила свой чемодан и отправилась на вокзал.

Баба Таня и тётя Сара плелись за ней всю дорогу, слёзно упрашивая одуматься. Но Снежка была непреклонна.

Она купила билет до Ленинграда и устроилась на ночь в комнате матери и ребёнка. И только тогда несчастные женщины поняли, что сделанного не воротишь и заплакали уже по-настоящему.

В конце концов, Снежка сжалилась над ними. И постаралась успокоить. И пообещала написать, как устроится. Но возвращаться отказалась наотрез! На том они и расстались...

Спасибо этому дому!

Тётя Глаша в последнем письме опять звала её в гости. И Снежка решила съездить и навестить её. Для начала. А там видно будет! Может, она, вообще, насовсем в Ярославле останется!.. А может, и нет.

Приехав в Ленинград, она оставила вещи в камере хранения, а сама с Егоркой отправилась гулять по городу. Она ещё не решила, ехать ли ей в Ярославль сразу. Или же побыть в Ленинграде, который очень любила и по которому сильно скучала. И во Владивостоке, и в Петрозаводске.

Ничего, попозже решит, что дальше делать. А пока погуляет.

То, что её могут узнать, Снежку не безпокоило. Златогорского, скорее всего, уже давно расстреляли. А больше она никого не боялась...

Стояло бабье лето. Тёплое и ласковое. Сентябрьское нежаркое солнце сияло посреди высокого безоблачного неба. Кроны тополей, уже позолоченные, но ещё не облетевшие, тихо шелестели, переговариваясь о чём-то хорошем.

Они шли по проспекту 25-го Октября. Егорка гугукал, лежа в коляске, и пытался дотянуться до погремушки. А Снежка смотрела по сторонам и вспоминала, как бегала когда-то босиком по этому асфальту. Когда-то давным-давно. Когда ещё была полна надежд, верила в дружбу и любовь. И мир казался ей светлым и прекрасным...

Дойдя до дома, в котором жила в той, прошлой, жизни, Снежка вдруг решила зайти во двор, посидеть в тенёчке и отдохнуть немного.

Ничего не изменилось за год. Из под арки доносился шум проспекта, но здесь, внутри, было тихо и уютно. Играли дети. Бродили голуби. Прыгали воробьи. Дворник дядя Вася лениво шоркал метлой, дымя своей противной самокруткой.

Всё было по-прежнему... Словно ничего и не было. Ни папиного ареста. Ни её фиктивного брака. Ставшего настоящим. Чтобы потом превратиться в воспоминание. Которое она всё ещё не могла стереть.

Дядя Вася сразу узнал Снежку. Подошёл. Поздоровался. Спросил, как зовут малыша и сколько ему. Подивился, как быстро летит время. Там. За стенами дома. За аркой, которая выходит на проспект.

А потом сказал, что может прислать супружницу помочь Георгию Александровичу и Снежке прибраться в квартире. Окна помыть. Пыль протереть. И вообще. Потому как 'эти' (дядя Вася не уточнил, кто) безпорядку в ней много тогда понаделали перед тем, как опечатать.

Пути Господни неисповедимы...

Если бы она приехала неделей раньше, то, посидев на знакомой скамеечке, вернулась бы на вокзал и уехала в Ярославль к тёте Глаше. А если бы появилась здесь неделей позже, обратно уехала бы туда же.

Так и не узнав, что её отец на свободе...

Дело комдива Добрича было отправлено на пересмотр ещё весной.

Новый нарком внутренних дел Берия, расчистив авгиевы конюшни в своем ведомстве и перестреляв ежовцев, приказал пересмотреть дела оклеветанных ими красных командиров и освободить невиновных. Тех, кто ещё жив-здоров, само собой.

Комдив Добрич был жив, хотя после применения метода физического воздействия едва ли можно было назвать его здоровым.

Так или иначе, дело его было пересмотрено. Поскольку он так и не признал своей вины и не подписал ни одного протокола, а инициатор его ареста сам был осуждён, как враг народа, особых затруднений с этим не возникло. И в конце сентября он вышел, наконец, на волю.

Его восстановили в партии и вернули квартиру, которая до сих пор так и стояла опечатанная... Пыльная и затхлая.

Когда он увидел разгром, учинённый сотрудниками НКВД во время обыска, у него болезненно сжалось сердце.

Усилием воли Георгий Александрович загнал тяжёлые воспоминания в самые дальние тайники памяти. Туда же, куда загонял горькие мысли о судьбе Снежки, о которой ничего не знал с июня прошлого года...

Он попытался её найти, но успеха не имел. Ленгорсправка ответила, что Добрич Снежана Георгиевна в Ленинграде не проживает. А в институте сказали, что она была отчислена ещё в прошлом году и заявления о восстановлении пока не подавала. Её ближайшая подруга, чей номер был нацарапан карандашом на стене возле телефонного аппарата в коридоре, была очень смущена его звонком, но, к сожалению, тоже ничего не знала.

Оставалась надежда, что о Снежке что-то может знать Владимир Иволгин. Он дружил с ней. И даже был влюблён. Но, как сообщили Георгию Александровичу в отделе кадров Управления ВВС Красной Армии, полковник Иволгин был тяжело ранен в конце августа и в данный момент находился на излечении в Читинском окружном военном госпитале. Так что встречу с Владимиром пришлось отложить.

А пока заняться самим собой.

После освобождения комдив Добрич числился в распоряжении Начальника ВВС. Для поправки здоровья ему выделили путёвку в военный санаторий имени товарища Ворошилова в Сочи. Оставалось только сложить вещички в чемодан и отправиться на Московский вокзал.

Что он, собственно, и собирался сделать, когда зазвенел дверной звонок... Георгий Александрович удивился. Кто бы это мог быть? Неужели опять до боли знакомые ребята с чистыми руками и холодным сердцем?

В дверь уже стучали. Громко и нетерпеливо! Ногой!

Комдив пожал плечами, подошёл и открыл.

На пороге стояла Снежка. С ребёнком на руках.

Они проговорили до самой ночи...

Георгий Александрович стоял у окна на кухне и курил. Егорка давно уже спал. И Снежка тоже. Ей очень много пришлось пережить! Но теперь они вместе! Завтра же он пойдёт в политуправление и возьмёт ещё одну путёвку в санаторий. Для дочери и внука.

Господи, у него теперь есть внук!

Тёплая волна необыкновенной нежности окатила Георгия Александровича при мысли о Егорке. У него замечательный внук! И не просто замечательный, а самый-самый замечательный внук в мире!!

Какая же она молодец, его девочка! Всё прошла, всё выдержала!

И Владимир тоже! Георгий Александрович так верил в него! Сидя в камере и думая о судьбе дочери, он надеялся и верил, что Владимир сумеет её защитить! И он в нём не ошибся! И теперь жизнью ему обязан! Егоркиной и Снежкиной.

Пойти на такое! Поступить так!

Глаза у Георгия Александровича повлажнели. Потому что он понимал, чем рисковал Владимир. И что потом перенёс.

Это ничего, что ранен и лежит сейчас в госпитале! Главное, живой!

Снежка явно не всё ему рассказала. Что-то между ними произошло!

Георгий Александрович хорошо знал свою дочь и видел, что она далеко не в таком порядке, как пытается показать! В том, что она любит Владимира, он не сомневался ни на секунду! Невооруженным глазом было видно, что она с ума по нему сходит! Почему же они разбежались?

Снежка молчала...

И он не стал ни о чем допытываться.

Потому что хорошо знал свою дочь. Расскажет, когда сама захочет! И, вообще, милые ругаются, только тешатся! Одним словом, сами разберутся, решил он и выбросил всё из головы.

Зато у него теперь есть внук! Самый замечательный внук в мире!..

Владимир, как потерянный, бродил вокруг санатория. С утра до вечера... Зайти к Снежке снова, не договорившись об этом заранее, он не решался. А вдруг он застанет её сожителя вместе с ней! И убьёт его на месте! А она потом будет страдать! Потому что любит своего доктора. Так сильно, что даже сына ему родила! Ему, а не Владимиру! Которого никогда не любила... А просто сходила за него замуж.

Он должен с ней развестись! Неужели она не понимает, что это совершенно необходимо сделать! Срочно! Немедленно! Иначе он окончательно сойдёт с ума!

Пока он был в Монголии или в Чите, а она в Петрозаводске, это было ещё не так страшно. А теперь, когда она жила со своим Вениамином Абрамовичем всего лишь за стенкой, он совершенно извёлся! Не спал и не ел. А с вечера до утра, опустив голову, бродил и бродил по безлюдному берегу, по пустынному парку, по холодному унылому городу Сочи.

Шёл дождь со снегом. Ненастным утром... Или вечером... Владимир этого не знал. Ему было всё равно. Он брёл по сумрачному парку неизвестно куда, неизвестно зачем... Не отдавая себе отчёта в том, что ищет встречи со Снежкой. Которая, конечно, в такую погоду никуда не пойдёт! А вдруг?!

— Здравствуй, Владимир! — услышал он и оглянулся.

Перед ним стоял Снежкин отец. И широко улыбался. Распахнув объятия.

— Георгий Александрович... — прошептал Владимир.

Они обнялись. Крепко. По мужски.

Зашли в беседку и сели на скамью...

— С тех пор, как вы встретились здесь, я её просто не узнаю, — сказал Георгий Александрович. — Она то плачет, то кричит. А чаще всего просто сидит молча, уставившись в одну точку. Только когда с Егоркой возится и оттаивает, — он вздохнул. — Чем-то ты её сильно обидел, Владимир... — внимательно посмотрел на него комдив. — Очень сильно...

— Не знаю, Георгий Александрович. До ареста всё так прекрасно было, что даже больно вспоминать... — сказал Владимир. — А после того, как меня освободили, мы с ней уже не виделись.

Они не виделись со Снежкой целый год...

Владимир гнал от себя ужасные мысли о её измене. И вконец измучился, сражаясь сам с собой.

Холодный внутренний голос, не умолкая, твердил ему, что Снежка могла уйти, потому что обиделась на него за что-то. И поэтому отдалась другому. Чтобы отомстить!

Нет!! Она не могла, кричала его душа!

Но безжалостный голос повторял вновь и вновь, что она могла, что она — женщина. А женщина, чтобы отомстить одному мужчине, обычно просто отдаётся другому...

Нет!! Она не такая! Она не обычная, кричала его душа!!

Даже не обычные женщины отдаются мужчинам, гнул своё ненавистный внутренний голос. Потому что они — женщины! Хотя и не обычные.

Нет!! Нет! Нет, кричала его душа!

Но Владимир ей уже не верил...

Ведь так не бывает. Одинокая красивая женщина никогда не останется без внимания! А разве сможет она устоять перед настойчивым и галантным ухажёром?!

Сам-то он, за всё это время, так и не смог заставить себя с кем-нибудь переспать. Женщины вовсю заглядывались на него. И он иногда ощущал то плотское влечение, которое любой нормальный молодой мужчина испытывает при виде флиртующей симпатичной женщины.

Но его хранили Снежкины глаза! Которые стояли перед ним, напоминая о прекрасной и чистой любви... О невозможном, немыслимом наслаждении... О счастье, которое у них было и которое Владимир всё ещё, несмотря ни на что, надеялся вновь обрести...

А, может, он зря себя так мучает? Её ребенку едва ли больше месяца-двух, а кормящей матери не до плотских утех! Собственно, как и беременной. Во всяком случае, при больших сроках.

Но, ведь, есть лишь один способ забеременеть!

Да, сказал себе Владимир, это так! Но он не имеет права её осуждать! Он должен был защитить Снежку от всего, что ей пришлось пережить! Но не смог. И, если она вернётся к нему, не имеет права ни в чем её упрекать! И будет любить Егорку также сильно, как и её саму! Потому что это её сын! Который станет для него не 'как родной', а по-настоящему родной!

А, ведь, он мог стать его родным гораздо раньше и по-настоящему, с отчаянием подумал Владимир! Но не стал...

— Не виделись, говоришь? Интересно у вас получается! Жили-жили, душа в душу, а потом взяли да и разбежались ни с того, ни с сего! — прищурился Добрич. — Когда Егорке время приспело на свет народиться!

— Это не мой сын... — опустил голову Владимир.

— Да, ну? — иронически усмехнулся комдив. — Точно?

— Георгий Александрович! — воскликнул Владимир.

— Уже полста лет, как Георгий Александрович! — отрезал Добрич.

— Но, ведь, она, — отвернулся Владимир. — Ушла от меня год назад!

— Да, ушла! Год назад. А теперь давай посчитаем! Арифметику ещё не забыл? — спросил Георгий Александрович. — Тебя какого числа арестовали?

— В ночь на восемнадцатое октября.

— Так!.. Снежка доносила Егорку нормально, а это значит, что мы имеем девять месяцев плюс-минус пару дней!.. Акушерство, это, брат, наука точная! Сплошная математика! — Добрич вдруг оживился. — Вот у меня случай был в Гражданскую...

— Георгий Александрович! — взмолился Владимир.

— Ладно, ладно... Это я так, чтобы подразнить тебя маленько! — засмеялся комдив. — А то ты такой уверенный!

Он достал коробку 'Казбека', вынул папиросу, дунул в мундштук и сунул её в рот. И пошарился по карманам... Владимир протянул тестю свой коробок со спичками. Тот, не спеша, открыл его. Почиркал, прикуривая. Затянулся.

Владимир молча сидел и ждал. Ждать он умел. Научили.

Георгий Александрович посмотрел на него одобрительно. Молодец — парень, подумал он! Крепкий!

— Егорку она родила двадцать второго июня, — начал обратный отсчёт комдив, загибая пальцы один за другим. — Май, апрель, март, февраль...

И вдруг замолк, что-то соображая про себя и шевеля губами. Сердце у Владимира стучало в груди гулко и часто. Если бы он мог, то сосчитал бы сам. Но он не мог... Потому что... Потому что попросту боялся.

— Январь, декабрь, ноябрь, октябрь, сентябрь, — Добрич загнул девять пальцев и показал Владимиру последний — оттопыренный большой палец правой руки. — Выходит, заделали вы его в конце сентября!.. Не припоминаешь часом? — комдив отвернулся, посмеиваясь.

Владимир вспомнил их последнюю со Снежкой поездку во Владивосток. За учебниками.

Стоял удивительно тёплый сентябрьский день! Они гуляли по набережной и ели мороженое. А потом сфотографировались.

На нём был белоснежный китель, а на Снежке — его любимое, белое с синим, платье. Такими их и запечатлел фотограф. Влюблёнными, молодыми и красивыми...

С этой фотографией, бережно завёрнутой в целлофан, он никогда не расставался. Она и сейчас лежала у него во внутреннем кармане.

Они тогда поужинали в ресторане, а потом Снежка уговорила его остаться во Владивостоке, в гостинице...

Это была волшебная ночь! Как и все остальные ночи со Снежкой! Которые он помнил от первого до последнего мгновения! Лишь память о них давала ему силы выдержать допросы, побои и унижения.

Он и потом, лёжа на койке в командирском общежитии, или в юрте после боя, или в госпитальной палате, перебирал их одну за другой. Заново переживая каждую секунду...

Той ночью они так и не сомкнули глаз до самого утра, не в силах оторваться друг от друга. Потеряв голову, как молодожёны!

Это было в конце сентября. В предпоследний выходной. Значит, двадцать четвертого.

Владимир посмотрел на тестя широко раскрытыми глазами...

Неужели?! Но, ведь, тогда... Может, даже той самой ночью!

— Это мой сын! — выдохнул он.

— Врезать бы тебе, как следует, за то, что сомневался! — сказал с улыбкой комдив.

— Это мой сын! — вскочил Владимир, раскинув руки и запрокинув голову в небо. — Это!.. Мой!.. Сын!..

Сами со Снежкой ещё как дети, а уже ляльку народили, подумал Георгий Александрович, глядя на Владимира с доброй отеческой улыбкой. Надо их как-то помирить, решил он! Чтобы Егорка больше при живом отце в сиротках не ходил! Да и Снежке хватит в соломенных вдовах сидеть! И этот совсем дошёл без заботливой женской руки! Видно за версту, что не таскается по бабам!

Сам, прожив бобылём столько лет, комдив не мог этого не заметить. И мысленно, в который раз уже, пообещал себе снять ремень и выпороть Снежку, наконец, как следует!

— Георгий Александрович, простите меня, что я такой дурак! — опустился на скамью Владимир. — Но, я знаю, что вы скажете правду, даже если она будет ужасной!

Господи, ну, что ему ещё надо-то, подумал Добрич!

— Только не сердитесь! Пожалуйста! Скажите, а сейчас у неё есть кто-нибудь? Она встречается с кем-нибудь? Скажите мне, я вас очень прошу! — взмолился Владимир.

— Неужели ты так плохо знаешь свою жену, что задаёшь мне такие дурацкие вопросы, Володя? — с укоризной покачал головой комдив. — Эх, ты! А я, признаться, думал о тебе лучше...

Владимир молчал, закрыв глаза, и ждал ответа, как приговора.

— Снежка — однолюбка, как и я, — сказал, наконец, Добрич. — Если полюбит, то на всю жизнь! И если не с любимым, то, значит, ни с кем! Поэтому нет у неё никого, и никогда не было! Кроме тебя. Дурака...

Владимир уткнулся лицом в ладони.

— Ну, когда же вы разберётесь друг с другом, а?! — спросил комдив, качая головой. — Я ответил на этот вопрос, Володя, только потому, что вижу, как ты её любишь. И вижу, что никто кроме неё тебе не нужен. Так?

Владимир кивнул.

— Ну, ладно, — хлопнул себя по коленям комдив и поднялся. — Пора мне уже, — он посмотрел на часы. — Через полчаса у Егорки прогулка... Мы с ним любим вдвоём гулять, без помех. Он дрыхнет без задних ног на свежем воздухе, а я сижу на лавочке и думаю о своём. И гуляем мы с ним не меньше двух часов! — Добрич протянул руку, прощаясь. — До встречи, Володя! Ты сам знаешь, что делать!

— Спасибо, Георгий Александрович! — пожал его ладонь Владимир. — Я знаю!

Он-то знал... Только делу это не помогло.

Разговор у них со Снежкой не получился. Слишком много боли они причинили друг другу!.. А ещё между ними стояли Тина и Вениамин Абрамович. И майор госбезопасности Златогорский.

— Снежана! Я знаю, что ты дома! Нам надо поговорить, — стучался Владимир в двери её номера. — Открой, Снежана...— стучался он.

Наконец, она открыла. И сказала:

— Я согласна на развод!

— Я могу войти, Снежана? — посмотрел ей в глаза Владимир.

— Зачем? — полыхнуло на него ледяным пламенем.

— Нам надо поговорить.

— О чём. Мне. С тобой. Говорить, — прищурилась она. — Ты...

— Я, — сказал он.

— Уходи! — тихо сказала Снежка.

— Сначала нам надо развестись! — стиснул зубы Владимир.

— Хорошо! — сказала она, отошла к письменному столу, вырвала листок из тетрадки и положила рядом карандаш. — Пиши!

— Что?

— Я, Иволгин Владимир Иванович, согласен на развод через ЗАГС!

Владимир написал.

— Подпишись! — приказала Снежка.

Он подписался...

— А теперь уходи!

— Снежана, — стоя в дверях, повернулся Владимир. — Скажи, Егорка — это мой сын?

— Нет! Не твой! — отрезала Снежка. — Мой!

Пропади оно всё пропадом! Владимир саданул кулаком по косяку, хлопнул дверью и ушёл... Неизвестно куда.

Известно куда, вцепилась зубами в полотенце Снежка! Потащился к этой змеюке подколодной! Утешаться!

Снежка глухо застонала. Из глаз у неё брызнули слёзы. От бешеной ревности! Ярости и злости! И отчаяния...

Если. Она. Ещё хоть раз. Увидит его с этой. То убьёт!

Нет, зарычала Снежка и рванула полотенце так, что оно затрещало! Она сейчас же пойдёт и убьёт его! Немедленно! Она убьёт их обоих! На месте! Голыми руками! И эту змею и этого предателя!

В таком состоянии Георгий Александрович ещё никогда её не видел. И с этим надо было что-то срочно делать! Безотлагательно!

— Почему ты его всегда защищаешь! — воскликнула Снежка.

— А почему ты на него нападаешь? — спокойно спросил её Георгий Александрович. — И давай потише. Егорку перепугаешь!

Он откатил коляску в спальню и плотно прикрыл дверь.

— Ты ничего не знаешь! — шёпотом закричала Снежка.

У неё тряслись губы от ненависти...

— Ты не знаешь ничего!

— Так расскажи, — Георгий Александрович сел на диван и похлопал ладонью, приглашая её сесть рядом.

Но Снежка не в силах была сидеть на одном месте. Она металась по гостиной, ломая руки...

— Я никогда его не прощу! Никогда, никогда, никогда!!

— Никогда не говори никогда, как говаривал наш общий знакомый, — прошептал комдив и вздохнул. — И всё-таки, что между вами произошло? По словам Владимира, а я ему верю, он ничего не может понять.

— Ах, ты ему веришь! Ты веришь человеку, который мог так со мной поступить?! — до глубины души возмутилась Снежка. — Ты ничего не знаешь!

— Чего я не знаю? — ровным голосом переспросил Георгий Александрович. — Может, я и не знаю всего, но зато знаю, что Владимир — единственный человек, который не бросил тебя в тяжёлую минуту! Я знаю, — прищурился он. — Что он предложил тебе свою фамилию, потому что носить мою в сложившейся ситуации было смертельно опасно! Я знаю, что он рискнул своей карьерой и самой жизнью, чтобы тебе помочь! — в его голосе уже явственно слышался гнев, сдерживаемый с большим трудом. — И ты знаешь не хуже меня, что он лишь чудом уцелел там, откуда мало кому удаётся вырваться!.. Я знаю что там делают с людьми!.. Хватит истерить! — рявкнул комдив. — Сядь и объясни толком что я должен знать о нём ещё!

Он поднялся и заглянул в спальню. Егорка спал. Георгий Александрович вернулся на диван. И пристально посмотрел на дочь.

Снежка послушно села рядом. А потом достала из кармашка и протянула ему то самое письмо.

— Вот это мне передал следователь.

— Ах, следователь, — сказал комдив, разворачивая неровно оторванный по краю и уже изрядно потёртый на сгибах, тетрадный листок в клеточку, и пошарился по карманам в поисках очков. — Ну-ка, ну-ка...

Снежка встала, взяла со стола и протянула отцу его очки.

Почему-то она сразу успокоилась, как только отдала ему это ужасное письмо. И что-то сжалось у неё в груди от несбыточной надежды...

А вдруг?! А вдруг папа, как это не раз бывало и в детстве, и в юности, улыбнётся и одним махом решит все её неразрешимые проблемы!

— Спасибо, — пробормотал он и водрузил очки на переносицу. — Так, так, — бормотал комдив, читая.

Закончив, он снял очки и посмотрел на Снежку. А у неё всё замерло внутри... Что?! Что он сейчас скажет?!

— Ну и что? — спросил он. — Зачем ты дала мне это?

Снежка опешила.

— К-как з-зачем? — неуверенно спросила она. — Разве ты не понял, как подло и жестоко он со мной поступил?

— Кто? — спросил Георгий Александрович.

— К-как кто? — распахнула глаза Снежка. — Владимир, конечно!

— А причём тут Владимир? — поинтересовался он.

— Но, ведь, это его письмо! — сказала Снежка.

Отец молча посмотрел на неё. И она прижала ладошку ко рту, ахнув от ужасной догадки...

— Это написал не Владимир!

— Конечно, нет! Я прекрасно помню его почерк. По рапортам. И слог совершенно не его. Так объясняются маргиналы, а Владимир — культурный и образованный молодой человек!

Снежка подскочила к столу и схватила оставленное Владимиром письменное согласие на развод. Она приложила его к листку с письмом... И уронила оба. Разница была видна без всяких экспертиз.

— Боже, что я натворила?! — прошептала Снежка.

— А что ещё ты натворила? — спросил Георгий Александрович и поднял заявление Владимира с пола.

— Я заставила его дать согласие на развод! И прогнала! — слёзы огромными градинами покатились по её щекам.

— Да! — только и нашёлся, что сказать отец. — Час от часу не легче, — он поднялся с дивана и отошёл к окну. — Из-за подложного письма, которое тебе всучил какой-то подонок, ты смешала с грязью своего мужа, человека, который рискнул всем, чтобы тебя защитить! И, что самое интересное, какому-то подонку ты поверила сразу и безоговорочно! Не то, что Владимиру!.. А, впрочем, о чём это я? Ты, ведь, даже и разговаривать с ним не захотела! Да, и о чём с ним разговаривать? И так всё ясно! Раз кто-то сказал, что он мерзавец, да ещё бумажку показал, значит, так оно и есть! Чего тут ещё выяснять, правда?! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

— Папа! — прошептала Снежка, бледная как полотно.

Но отец на неё даже не глянул.

— Нет, это ты всё правильно решила! Ясное дело, нельзя жить с таким мерзавцем! И для того, чтобы добиться развода ты безстыдно лжёшь Владимиру, что родила Егорку не от него! — неумолимо продолжал он. — Ты так обрадовалась, что его оболгали, так ухватилась за эту ложь, что даже не попыталась выяснить, почему он написал и писал ли он вообще это письмо!

— Папа, не надо, — покачнулась она. Её лицо было уже белее снега...

Но отец смотрел в окно и ничего не видел.

— Конечно, не надо! — горько сказал он. — А что надо?! Угробить хорошего парня?! А Егорку оставить без отца?!.. Конечно, зачем ему такой оболганный, оклеветанный отец?! Даже, если он ни в чём не виноват!

— Папа... — прошептала она и рухнула на пол в глубоком обмороке.

— Снежка! — вскрикнул Георгий Александрович и кинулся к дочери...

Владимир собирал вещи.

Потому что решил уехать. Немедленно! Сейчас же! Сию же минуту!

Потому что с него хватит!

Он приедет в Москву и добьётся назначения куда-нибудь в тайгу! Или в Каракумы. А лучше на остров Рудольфа. За Полярный круг! Подальше ото всех! От Снежки! Раз она его так ненавидит! И прогнала! И от Тины! Которая проходу ему не даёт! И от Маши! Которая, вообще-то, ни в чём не виновата... Но это теперь уже всё равно!

В дверь постучали. Громко.

Горничная пришла принять номер, подумал Владимир. Вот и славно!

Но это была не горничная.

Это была его Снежка...

Которая стояла и смотрела на него своими огромными несчастными глазами. Полными слёз. Полными раскаяния. Полными любви.

И надежды.

— Прости меня, — прошептала Снежка, шагнула к нему, обвила руками за шею и прижалась всем телом. — Я умираю без тебя...

У него закружилась голова. И зазвенело в ушах. И потемнело в глазах... Он обнял её и выдохнул:

— Любимая...

Снежка запрокинула голову, притянула Владимира к себе и принялась целовать. Жадно. Страстно. Яростно.

Не отрываясь от его губ, она притворила за собой дверь. Не глядя, повернула ключ в замке. Сбросила с себя юбку. И всё остальное. И прислонилась к двери спиной. И застонала, почувствовав в себе Владимира. И затрепетала, вскрикивая при каждом его движении.

— Да... Да... Да...

А он, совсем потеряв голову, прижал её к дверям и ласкал прямо в одежде!

— Ещё... Ещё... Ещё... — вскрикивала она. — Хочу... Ещё...

А потом застонала во весь голос и повисла на нем, содрогаясь и всхлипывая. Владимир перестал сдерживаться и тоже закричал, сходя с ума от безконечной сладости её тела...

Немного погодя, Снежка пришла в себя и стащила с него френч. Сдёрнула и уронила галстук. И принялась расстёгивать рубашку.

Владимир поднял её на руки и унёс в комнату. Скинул остатки одежды и снова стал ласкать. А она неотрывно смотрела ему в глаза своими льдисто-серыми глазищами. Занавесив их густыми чёрными ресницами. То закрывая их, то снова открывая.

— Ты... Была... С кем... Нибудь... — тяжело дыша, внезапно спросил он, стиснув её в объятиях и ни на секунду не останавливаясь.

— Нет... Нет... Нет... — шептала Снежка. — Ни... С кем... А... Ты...

— Не-е-ет! — простонал Владимир.

И закричал, не выдержав. Впервые не дождавшись Снежки.

Но это было не важно! Потому что она закричала одновременно с ним! Не помня себя от невыразимого наслаждения!

А потом внезапно расплакалась...

Он целовал её, осушая солёные дорожки на щеках. А она отвечала на его поцелуи, то и дело перехватывая губы Владимира, гладила жесткий ёжик его волос и нежно улыбалась ему сквозь слёзы...

Наконец, они снова вместе! Несмотря ни на что!

И отныне! Ни за что! И никогда!

Их никому не разлучить!

ЭПИЛОГ

Москва, 21 июня 1941 г.

Скорый поезд дальнего следования 'Баку-Москва' мягко подкатил к перрону Киевского вокзала.

Генерал-майор авиации Добрич улыбнулся.

У окна подплывающего вагона стояла Снежка. Она держала на руках Настёну и показывала ей дедушку. Настёна хлопала глазками и пыталась схватить маму за нос. За спиной у Снежки мелькнул Владимир и помахал рукой.

Приехали! Генерал не видел дочь с зятем уже больше года. С тех пор, как приезжал в крайний раз к ним в гости. В Баку, где Владимир служил командиром истребительной авиадивизии. Месяц назад он получил, наконец, давно заслуженное им генеральское звание и догнал тестя по числу звёздочек на петлицах.

Бог даст, и обгонит в скором времени, с теплом подумал Георгий Александрович о зяте, которому был обязан жизнью! Снежкиной и Егоркиной! И Настёнкиной!

Владимира он любил также сильно, как и Снежку! И Егорку! И Настёну!

Время летит, не остановишь!

Подумать только! Завтра его внуку стукнет уже два года! Совсем большой уже стал! Снежка писала, что Егорка вовсю болтает, а Настёна начала ходить!

Настёну Георгий Александрович пока ещё не видел ни разу. На днях внучке исполнилось десять месяцев. Владимир получил долгожданный отпуск и привёз всё своё семейство в Москву. На строевой смотр к деду. Который сильно по ним скучал и не в шутку подумывал сам явиться с инспекцией!

К счастью, после заявления ТАСС от четырнадцатого, Владимиру, как и многим другим, дали, наконец, отпуск. И поезда, до отказа набитые красными командирами и их счастливыми домочадцами, покатили на юга! В Сочи и Гагры, Хосту и Адлер! В Сухуми, Батуми и вольный портовый город Одессу!

Генерал-майор авиации Иволгин с семьёй ехал в противоположную сторону. И, слава Богу! Иначе даже депутату Верховного Совета и Герою Советского Союза пришлось бы попотеть, чтобы достать билеты на поезд!

Снежка была абсолютно счастлива!

Совершенно!

Наконец-то, все эти безконечные войны и разлуки позади! Любимый рядом! Дети здоровы! И папа! И они все вместе!

Что ещё нужно для счастья?!

Ни-че-го!

Остановись, мгновенье!

Владимир говорит, что, когда хорошо, стихи не пишутся! Снежка была согласна! И пусть себе не пишутся! И ничего страшного! В другой раз! Без которого, ясное дело, не обойдётся! Но это потом!

А сейчас! Стоять, мгновение! Равняйсь! Смирно! И только попробуй, как говорит Владимир! Шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте рассматриваются, как попытка к бегству! И пресекаются соответствующим образом!

Снежка улыбнулась. И вздохнула. Совсем уже стала мать-командирша! А куда деваться! Гарнизон растёт. И требует жёсткой руки. Ну и ладно!

Владимир вынес на перрон коляску и обнялся с тестем. Которого не просто уважал и любил. Георгию Александровичу он был обязан жизнью! Снежкиной! И Егоркиной! И Настёнкиной!

Если бы Георгий Александрович не объяснил Снежке тогда, в Сочи, всё, чего не сумел объяснить он сам, его бы уже не было! И Настёны не было бы! И не было бы жизни на Земле! Во всяком случае, для него.

Поганое империалистическое окружение хотело воевать! И всё время лезло на рожон! Поэтому приходилось идти в огонь! Сплошь да каждый день! А пуля, как говорится, дура! Особенно, если жизнь не дорога.

Дело прошлое, но из песни слов не выкинешь. Было и такое...

За финскую войну Владимиру дали орден Ленина. Который он, увы, не заслужил. Потому что был заместителем командующего ВВС девятой армии и сделал от силы десяток боевых вылетов. А большую часть времени (день и ночь без продыху!) занимался снабжением и организацией наземной службы! И ни одного финна так и не сбил!

Честно говоря, в полосе их армии финны вообще не летали. Но это ничего не меняло!

Одним словом, орден он не заслужил. О чём Павлу и заявил сразу же после Указа. Но Рычагов только посмотрел на него, этак, прищурившись, и ответил, что начальству виднее! Когда дослужитесь, товарищ полковник, до широких золотых шевронов, тогда поймёте! А пока, кругом-марш! И займитесь организацией процедуры! В смысле накрывания стола. Потому что народ желает поздравить награждённого. Против чего он, комдив Рычагов, как его прямой начальник, не возражает. А даже настаивает!..

Георгий Александрович зашёл в купе, поцеловал Снежку и подхватил внука на руки. Егорка тут же захныкал и потянулся к мамке.

Снежка чмокнула сынишку в щёчку, погладила по голове и прижалась к папе вместе с ним. И Настёной, которую держала на руках.

Егорка успокоился, посмотрел на деда и дёрнул его за ус.

— Узнал! — сказал Георгий Александрович. — Узнал, пострелёнок!

Господи! Снежке было так хорошо, что даже не верилось!

Она шла рядом с папой по перрону, жмурясь на солнце. Которое било прямо в глаза. Снежка прикрыла рукой Настёнкину мордашку от горячих солнечных лучей и оглянулась на мужа. Который катил коляски, взгромоздив на них чемоданы...

Владимир поднял взгляд и посмотрел на жену. Которая шла рядом с отцом. И так тепло ему стало от её льдисто-снежного взгляда, что даже в груди занялось!

Стоять, мгновение!

И будь, что будет!..

— Жил да был один принц. И пришло однажды время ему жениться. Объездил он весь свет, а подходящей принцессы так и не нашёл, — Георгий Александрович посмотрел на внука. — Принцесс-то было вволю, да были ли они настоящие?

Снежка покормила Настёну, уложила спать и вернулась в гостиную.

Егорка и Владимир сидели и, раскрыв рот, слушали любимую папину сказку. Про принцессу на горошине. Егорка сидел на коленях у деда. А Владимир на стуле, напротив.

Снежка слышала эту сказку много-много раз и она ей тоже очень нравилась. Но сейчас как-то по-другому.

Потому что теперь Снежка понимала её иначе. Не так, как в детстве. Тогда принцесса казалась ей сказочной привередой и капризулей. А теперь она от всей души ей сочувствовала.

— Однажды вечером разыгралась жуткая непогода! — Георгий Александрович нахмурился, и Егорка широко распахнул свои карие глазки. — Молния так и сверкала, гром гремел, а дождь лил как из ведра! Вдруг в городские ворота постучали. Тук-тук-тук! — Георгий Александрович постучал по столу и Егорка вздрогнул. — Старый король надел галоши и пошёл отворять... У ворот стояла принцесса. Боже мой, на что она была похожа! Вода бежала с её волос и платья прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а принцесса всё-таки уверяла, что она настоящая!

Снежка грустно улыбнулась. Принцессам тоже иногда приходится не сладко.

— Старый король, конечно, ей поверил. И принц тоже. Потому что принцесса была очень симпатичная. Хотя и мокрая с головы до ног, — сказал Георгий Александрович. — А старая королева была не так доверчива! И на ком попало, сына женить не собиралась, — улыбнулся он. — Она не сказала ни слова и пошла в спальню. Сняла с постели все матрасы и подушки и положила на доски горошину. А поверх горошины постлала двадцать тюфяков и тридцать пуховиков.

Да, вздохнула Снежка, ей бы такое испытание!

Интересно, вынесла бы сказочная принцесса то, что выпало на её долю? Снежка была принцессой самой, что ни на есть, настоящей. То бишь, княжной. И много чего перенесла! Сказать, что это было нелегко, значит, не сказать ничего!

— Утром принцессу спросили, как она почивала. Ах, очень дурно, ответила принцесса, я лежала на чём-то таком твёрдом, что вся теперь в синяках! Тут-то все и увидали, что она настоящая! Потому что почувствовала горошину через полсотни тюфяков и пуховиков! Такой чувствительной особой могла быть только настоящая принцесса!

Будь она такая чувствительная, подумала Снежка, пропала бы уже!

— И принц женился на ней. Потому что теперь был уверен, что она настоящая! А горошину отправили в музей. Там она и лежит, если только никто её не украл. Чтобы ещё какую-нибудь принцессу на вшивость проверить. Настоящая она или только прикидывается, оттого что замуж за принца хочет...

А, может, она вовсе не настоящая принцесса, подумала Снежка?

Настоящие даже на пуховиках спать не могут, если снизу горошина! А поспали бы разок на скамейке в зале ожидания! Или на боковой полке в общем вагоне. Возле туалета. Никакая принцесса такого не выдержит!

Так что, никакая ты не принцесса, сказала себе Снежка.

Нет, прозвучал у неё внутри тихий шёпот, ты — принцесса! Самая, что ни на есть! Настоящая-пренастоящая! Просто сказочная!

Снежка посмотрела на Владимира и вдруг поняла, что это шептал не её внутренний голос. Это шептал он. Владимир...

Она посмотрела на отца.

Георгий Александрович кивнул согласно.

Настоящая, настоящая, и не сомневайся!

— А не пойти ли нам бай-бай? — спросил он.

Потому что они явно засиделись, и Егорка уже не зевал, а громко сопел, привалившись к широкой груди деда. Георгий Александрович посмотрел на ходики, тикающие на комоде. Стрелки сошлись в верхней точке. Ноль часов одна минута.

Двадцать второе июня. Сорок первого года. Второй Егоркин День рождения.

Именинник крепко спал. И им тоже пора...

Владимир лежал, обнимая свою принцессу и глядя в потолок.

Снежка тихонько посапывала, примостив голову у него на плече, как всегда, забросив на Владимира коленку. Измятая, исцелованная, изласканная им до умопомрачения. Самая любимая! Лучшая на свете! Единственная! На все времена...

Один философ сказал когда-то, что ничто не вечно под Луной.

И, конечно, был прав. Но не во всём...

Да, всё проходит. И печаль, и радость.

Но любовь остается с нами навсегда...

Если уж пришла однажды.