Подходя к ним, я раздумывал, как к ним обращаться то. "Господа, товарищи, граждане, судари" ? Ну, "судари", наверное, не подойдет. Обращение времен моей молодости "Эй, народ!" не поймут. Пока я приближался, фигуры, увлеченные процессом общения, не обращали на меня внимания. До них оставалось несколько шагов, когда одна из высоких фигур протянула руку к сумке, которую маленькая фигура прижимала к груди. Вторая большая фигура тем временем достала из кармана нож, матово блеснувший лезвием. Мой возглас быстро сократился до простого громкого "Эй!". Тип с ножом сразу развернулся в мою сторону. Мужчина с острыми чертами лица в коротком пальто или бушлате и в непонятной фуражке, надвинутой до покрасневших от мороза ушей, окинул меня взглядом, увидев винтовку, неподвижно висящую у меня на плече, ухмыльнулся, и с возгласом: "А, служивый..." — шагнул ко мне. Я резко остановился и отрывисто бросил: "Стой на месте!" Тот продолжал двигаться, ухмыляясь и отводя руку с ножом. Сердце застучало, шаг назад, достаю руку с наганом из кармана, направляю в центр силуэта — выстрел. Тот падает, заваливаясь на спину. Мое внимание до этого было занято нападавшим, и теперь я бросил взгляд на другого непонятного типа. Мужчина в пальто не по размеру с меховым воротником и в меховой шапке доставал револьвер. Я наклонился влево, падая набок... Раздался выстрел — это успел выстрелить мутный тип в то место, где я только что стоял... Вытянув руку в сторону стрелявшего, я стал посылать пули одну за другой... На третьей или четвертой он согнулся пополам и повалился на снег...
Я отдышался, полулёжа на снегу, сердце колотилось, стало жарко. Мне удивительно повезло, я хоть и был осторожен, но не ожидал таких стремительных событий. Двое нападавших на снегу не двигались. А где же третий? Третья маленькая фигура обнаружилась сидевшей в ближайшем сугробе. Это оказалась девушка или молодая женщина, всё так же прижимавшая к себе сумочку и настороженно смотревшая на меня. Я стал подниматься, подхватывая слетевшую при падении с плеча винтовку и вешая обратно. Оглядевшись по сторонам, я не заметил больше никакого движения вокруг. Адреналин еще потряхивал, и движения у меня выходили резкими, револьвер в руке слегка вздрагивал. Как её там спросить, девушку? "У вас как там, всё ОК?" Мда, в этом времени вряд ли это будет уместно. А как? А, сначала лучше убрать револьвер, а то начинать разговор, резко размахивая наганом, будет не лучшей идеей. Сунув оружие в правый карман, я обратился к девушке, пытаясь подбирать слова из старого книжного лексикона: "Барышня, всё ли у вас в порядке? Позвольте вам помочь?" Я шагнул к облюбованному ей сугробу и протянул девушке руку. Настороженность в её взгляде после моих слов несколько снизилась, хотя и не пропала совсем.
— Благодарю вас! Я вам очень признательна, вы меня спасли, — ответила она, принимая помощь и вставая. — Не знаю, как вас величать...
— Да, простите, не представился. Меня зовут Александр Владимирович, — ответил я, называя свое имя-отчество, все равно никаких документов нового тела я не обнаружил, и как его должны были звать в этом сне или не сне, я не имел понятия.
— Очень приятно, — ответила барышня, слегка улыбнувшись и немного отпуская прижатую к груди сумку, — а меня Елизавета Михайловна.
Меня позабавила наша светская беседа после происшедших динамичных событий. Мысленно улыбаясь, я посмотрел на девушку, руку которой я только что отпустил. Ростом пониже меня, она была одета в черное пальто, хорошо идущее ей и подчеркивающее фигуру, но, по всей видимости перешитое из какой-то гражданской шинели, только форменные гербовые пуговицы были заменены на обычные. На голове у Елизаветы Михайловны была женская меховая шапочка из темного меха. Девушка смотрела на меня большими глазами, казавшимися темными из-за расширенных зрачков, то ли по причине темноты, то ли пережитого волнения. У неё было приятное лицо с тонкими чертами, взгляд её казался сейчас строгим от слегка сдвинутых изящных бровей. Спохватившись, я оторвался от разглядывания этой молодой женщины и обратил внимание, что она тоже тем временем изучает меня, скользя взглядом по шинели, винтовке, папахе и бороде.
— Александр Владимирович, простите ради Бога меня за любопытство, — спросила она, чуть отведя глаза в сторону, — но вы офицер? Быть может, прапорщик?
— Не угадали, Елизавета Михайловна, — улыбнулся я. — Вы видите перед собой простого солдата, хотя у меня и имеется высшее образование.
Сам же в это время был готов хлопнуть себя по лбу. Образование мне, видимо, впрок не пошло. Вот же развлекся ночной прогулкой! Я даже легенду для себя не придумал. И кем мне себя сейчас называть? Как в своей жизни, программистом? Ага, на счетах с костяшками. Или на арифмометрах, они, вроде, уже на границе девятнадцатого и двадцатого века в России серийно производились, арифмометры Однера. Более поздний собрат подобных машинок это арифмометр "Феликс", я даже его в своей жизни видел. Но как на нём считать, я вообще не представляю. Да я даже не помню, как логарифмической линейкой пользоваться, хотя когла-то давно интересовался по приколу. В старинной, полуторавековой давности технике я тоже ни бум-бум. Так что инженером мне себя не назвать, спалюсь. "Киса, хочу спросить вас как художник художника... Вы рисовать умеете?" Вот вот. Всё, что имеет пересечение в моих знаниях с местными реалиями, это физика и математика в рамках средней школы, ну, может, первых курсов университета. Серьезную математику я даже с таким вековым отставанием не потяну. Вот и кто я теперь после этого? Попробовать учителем себя назвать, все-таки уважаемая профессия. Преподавал, мол, физику и математику, а сейчас всё из головы выветрилось, надо учебники полистать, повторить, после фронта. А что на фронте было, тоже забыл? Ага, после контузии. Ретроградная амнезия, все забыл. Лишь бы не было бы встречи с родственниками или сослуживцами нынешнего тела, а то будет "Узнаю брата Колю!" как у тех же Ильфа и Петрова.
Для того, чтобы девушка не стала продолжать расспросы, где и в каком учебном заведении я обучался, я поспешил перевести разговор на другую тему: "Елизавета Михайловна, прошу прощения, но вы не будете против, если я проведу осмотр одежды и вещей нападавших?" — завернул я эвфемизм для обозначения выворачивания их карманов, интересуясь их содержимым, даже не совсем с меркантильным смыслом. В компьютерных игрушках, в которых я бегал и стрелял когда-то в молодости, такое было обычным делом, у убитых можно было найти много полезного для дальнейшей игры. Сейчас же мне было интересны какие-то детали этого странного места и времени, этого сна, где я находился. Девушка в ответ на вопрос молча покачала головой. Я подошел к убитому, напавшему на меня с ножом. Он лежал на спине, глядя вверх неподвижными глазами. В центре груди на пальто виднелось пулевое отверстие. Натурализм мертвого тела и необходимость в буквальном смысле залезть к нему в карманы сильно отличалась от подобных действий действий в любой игре в неприятную сторону. Стараясь не смотреть убитому в лицо, я присел и сунул руку в левый карман его пальто и наткнулся на что-то металлическое. Вытянув предмет, я увидел небольшой пистолет из разряда тех, что называют дамскими. На ствольной коробке было написано "BROWNINGS PATENT". Нажав защелку снизу на рукоятке и вынув магазин, я увидел, что магазин полный. Вернув магазин обратно и продолжив осмотр кармана, я нашел еще несколько мелких патронов к пистолету. Переложил всё найденное к себе в шинель, поискал в другом кармане у убитого и нащупал небольшой бумажный сверток. Вынув его и развернув, увидел обрывок газетного листа с завернутым в него белым порошком. "Больной был, а это лекарство?" — подумал я. "Марафетчик он," — раздался поясняющий девичий голос сзади. Я оглянулся, Елизавета Михайловна стояла в нескольких шагах и смотрела на результат моих поисков. Пару секунд я непонимающе смотрел на неё, потом до меня дошло. Я вытряхнул содержимое свертка в снег, встал и попытался рассмотреть текст газетного обрывка. Это была неровная полоска с газетного краю, на котором в старой орфографии значилось "Новая Петроградская газета: политическая и литературная. ...февраля 1918г."
Значит, этот город вокруг — Петроград. И время, в котором я сейчас себя осознавал, начало проясняться, но ситуация еще больше запутывалась. Сон у меня или не сон? Я любительски интересовался историей, чем то надо было заниматься на пенсии в свободное от внуков время, и совсем недавно читал об этом периоде жизни страны. То есть, еще один аргумент в пользу сна? Мало ли какие возможности существуют у человеческого мозга. Начитавшись книг, посмотрев пару фильмов, нагрузил мозг информацией, и теперь он выдает мне во сне настолько реалистическую картинку. Я попробовал вспомнить, встречал ли я упоминание о "Новой Петроградской газете", и ничего не нашел в своей памяти. С одной стороны, если вся эта реальность вокруг построена моим мозгом и фантазией, то, скорее всего, могла бы представиться газета "Правда" или "Известия", как первые приходящие в голову. С другой стороны, мало ли где я мог прочитать про эту "Новую Петроградскую" и затем просто забыть, а в глубине памяти информация осталась. И вообще, как отличить кажущуюся видимую картинку от "объективной реальности, данной нам в ощущениях"? По качеству этой самой видимой картинки, что она не дрожит и на пиксели не разбивается? А с другой стороны, какая, в сущности, мне разница — все вокруг неотличимо от реальности, имеются самостоятельные действующие лица, значит, надо считать этот мир реальным, пока не доказано обратное, и вести себя соответственно, как человек в человеческим теле, а не иллюзорная матрица.
— Александр Владимирович, не томите, мне до ужаса любопытно, что за тайны в этом газетном обрывке? — раздался с нотками нервного веселья голос девушки. — Вы смотрите на него уже добрых пару минут.
Её слова меня вывели из задумчивости и вернули опять в эту непонятную реальность.
— К сожалению, Елизавета Михайловна, ничем таинственным поделиться не могу, — смутился я и показал ей обрывок. — Всего лишь название газеты и дата. Похоже, я потерял счет дням.
Взгляд девушки из веселого стал немного сочувствующим. Тем временем я выбросил обрывок и подошел ко второму нападавшему. Рядом с ним лежал выпавший из его руки револьвер, который я поднял, вытер от снега о шинель и положил в карман. В пальто у него нашлись горсть револьверных патронов и связка двух каких-то ключей. Патроны я переложил себе, а ключи вернулись в пальто их бывшего владельца. Расстегивать на убитых верхнюю одежду, испачканную в крови, и рыться во поисках внутренних карманов на виду у девушки, мне подумалось, будет неправильным, да и самому, если честно, не совсем хотелось.
Девушка не уходила, заставляя меня гадать: то ли её останавливает простое любопытство, то ли она опасается дальше идти одна.
— Елизавета Михайловна, разрешите проводить вас до дома? — задал я вопрос, желая продолжить знакомство и узнать побольше информации об окружающем от единственного знакомого здесь человека. — И нуждаетесь ли вы еще в какой помощи?
— Да, Александр Владимирович, проводите меня, если вас не затруднит, — смущенно ответила девушка.
— Нет, что вы, нисколько, — откликнулся я и предложил. — И зовите меня просто, Александром, или Сашей, если вам удобно.
— Хорошо, и вы меня, Александр, можете тоже называть по имени, — согласилась девушка.
По дороге к её дому я честно признался Елизавете, что себя на фронте и до войны с германцем я не помню. Она сделала свои выводы про возможную контузию, и я не стал её разубеждать, а обманывать впрямую я не хотел. Девушка в свою очередь рассказала мне, что обучалась на Бестужевских курсах, вышла замуж за инженера, но муж вскоре ушел на германский фронт прапорщиком в пятнадцатом году и погиб в первых же боях. Молодая вдова устроилась на службу в машинописное бюро, чтобы прокормиться, и попутно занималась пошивом и починкой одежды по просьбам различных знакомых. Вот и в этот вечер, почти ночь, Елизавета поздно возвращалась домой после выполненного заказа. Я подумал, что у неё в сумке, которую Елизавета в начале нашей встречи так прижимала к себе, была, вероятно, плата за работу. Транспорт в Петрограде в эти суровые времена почти не ходил, и девушке пришлось добираться пешком. Разговаривая, мы через полчаса подошли к двухэтажному дому, где после замужества Елизавета с мужем снимали у домовладельца трехкомнатную квартиру, а сейчас оня жила в одной из комнат, а две остальных сдавала другим жильцам для облегчения расходов по квартплате.
Подходя к дому, девушка с извиняющимся лицом попросила помочь ей принести в квартиру дрова к печи для обогрева комнаты. В доме было печное отопление, и в каждой комнате стояла голландская печь. На мой вопрос, а где дрова, Елизавета показала на необитаемое деревянное строение в двух домах от нас. Оказалось, жители в Петрограде в отсутствие в этом году в столице дров, угля или торфа уже начали разбирать бесхозные деревянные строения на растопку. Поднявшись по черному ходу, так как дверь парадного была уже закрыта, Елизавета дала мне топор для добывания дров из разбираемого строения. Я за три раза принес три больших охапки выломанной древесины и сгрузил их у печи в небольшой комнате, где жила Елизавета.
Комната имела высокий потолок, гораздо выше, чем в моей квартире через столетие с лишним. Зато планировка комнаты была сильно вытянута от непривычно для меня узкого окна с двойным перекрестием деревянных рам к двери напротив. В боковой стене выступала облицованная кафельной плиткой голландка, за ней стояла металлическая кровать, у окна размещались стол, стул и швейная машинка с ножным приводом, а вдоль другой боковой стены стояли вещевой закрытый шкаф и буфет со стеклянными дверцами, у двери была вешалка для одежды.
Девушка тепло меня благодарила, и я, ощущая жажду и чувствуя анекдотичность ситуации — "тетенька, дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде" — попросил у Елизаветы воды, которую та сразу же принесла в металлической кружке, и спросил, нельзя ли остановиться у неё переночевать хоть на кухне или в прихожей, и чем я могу расплатиться за постой, и не нужно ли еще что сделать, воды, например, принести.
— Ну конечно, Александр, вам же, наверное, совершенно некуда идти в столице, — ответила девушка и продолжила с легким румянцем. — Воды носить не нужно, у нас водопровод и даже ватерклозет, и вы можете помыться после фронта. У нас есть ванная, — добавила она, — только воды греть для неё нужно на плите на кухне.
— Елизавета, огромное вам спасибо, в смысле, очень вам благодарен, — поправился я, вспомнив, что слово "спасибо" только в двадцатом веке начало применяться, — и даже не могу сказать, за что больше, за возможность переночевать или помыться, — полушутливо закончил я.
Сняв с плеча и поставив в угол винтовку, я помог девушке растопить печку, раскалывал и подавал щепки и дрова, а Елизавета привычно и умело разожгла в печи огонь. Елизавета сняла меховую шапочку, у девушки оказались под ней темные длинные волосы, заплетённые в косу. Я проявил галантность и поухаживал за девушкой, помогая ей снять пальто, и она осталась в темно-синем длинном платье с высоким застегнутым воротом. Затем я набрал воды в большой бак, поставил на плиту и стал разжигать в ней огонь. Пока вода медленно нагревалась, я зажег свечу на кухне — в очередной раз не подавалось электричество, и в квартире было темно — стал чистить свое и новоприобретенное оружие. Провозившись с непривычки с чисткой довольно долго, я зарядил оба револьвера, а маленький "Браунинг" и патроны к нему отнес Елизавете со словам: "Вот, возьмите, он вам будет по руке, и вам будет безопаснее. Время сейчас, знаете, такое... Если вы не умеете, я вам объясню и научу." Девушка приняла подарок, и почему-то потеряла ту имевшуюся небольшую строгость своего вида, став трогательно беззащитной, несмотря на настоящий пистолетик в ей руках. Она ничего не ответила, лишь кивнула головой и несмело улыбнулась.
