Хотя, пожалуй, не стоит мне благодушествовать и считать первых чекистов эдакими добряками. Если бы имелись какие-либо доказательства контрреволюционной деятельности или уголовного преступления в ВЧК могут запросто и расстрелять, подумал я. Причём в это хаотичное бурлящее время и расстрелы могли быть непредсказуемыми, в зависимости от ситуации или личности. Как я читал когда-то в той жизни, за первое полугодие 1918 года все ЧК страны расстреляли около 200 человек, причём большинство за бандитизм и прочие уголовные преступления, а когда в прошлой реальности после мятежа левых эсеров ВЧК вместо Дзержинского временно возглавил Петерс, чрезвычайные комиссии по России расстреляли тогда за один июль немного более 150 человек и за август уже 400. Правда, это происходило уже в более тяжёлой и тревожной обстановке: после убийства Володарского в июне, после Ярославского восстания и в разгар мятежа чехословацкого корпуса. Даже наказания преступникам без налаженной судебной системы часто определялись в то время случайно, в зависимости от сложившейся обстановки. В предыдущей моей реальности после ранения Ленина на местах по собственному почину произошло ужесточение наказаний за все, в том числе и за уголовные преступления, и случился стихийный всплеск расстрелов как контрреволюционеров, так и уголовников, и, к сожалению, даже просто подозреваемых в контрреволюционной деятельности в связи с происхождением или бывшим офицерским званием. Такие самочинные расстрелы проводились тогда, в том, другом сентябре 1918 года во многих городах и посёлках безо всяких указов из центра и даже не обязательно органами ЧК, как реакция на покушения и на угрозу Советской власти. В этом мире подобного развития событий, к счастью, удалось избежать.
А я тем временем подходил к зданию ВЧК. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия в это время находилась не в ставшим позднее известным бывшем доходном доме страхового общества "Россия" на Большой Лубянке дом 2, но была, однако, на той же улице Большая Лубянка. ВЧК сейчас размещалась по адресу дом 11 дальше по улице и занимала трёхэтажный дом так же бывшего страхового общества "Якорь", а в так называемый "Большой Дом" в начале улицы должна будет переехать гораздо позже, к середине 1919 года.
На входе меня остановил вооружённый матрос. На вопрос к кому направляюсь я назвал Дзержинского, сказал свою фамилию, пояснив, что из уголовно-розыскной милиции и встав в стороне, принялся ждать, пока матрос получит насчёт меня указания. Через небольшое время он мне предложил самому подняться наверх и объяснил, где находится кабинет Председателя ВЧК. Поднявшись по двухмаршевой лестнице на один этаж, я подошёл к повороту коридора. Председатель ВЧК занимал угловой кабинет на втором этаже. Постучавшись и услышав в ответ "Да, да, входите," я потянул на себя двустворчатую деревянную дверь. За ней увидел Дзержинского во всё той же солдатской форме, держащим в руке медный чайник литра на два.
— Товарищ Кузнецов, здравствуйте, проходите, — поприветствовал меня хозяин кабинета. — Хотите чаю?
— Благодарствую, не откажусь, — ответил я входя в комнату и с любопытством оглядывая её. В её стенах с двух угловых сторон были узкие и высокие окна, у одной из стен стоял высокий металлический шкаф, оставшийся, видимо, от прежних хозяев здания. У другой стены стояла раздвижная ширма, из-за которой виднелась металлическая кровать, застеленная серым солдатским одеялом. На крючке вешалки висели шинель и фуражка.
Дзержинский показал мне рукой на стул, стоявший рядом со сдвинутыми канцелярскими столами. На деревянных столешницах было разложено множество бумаг, на столе стояли два вычурных по нынешнему времени телефона, а ещё один висел на стене. Кроме бумаг на столе находился письменный прибор с чернильницей и пресс-папье. Сам Дзержинский взял с тумбочки у стены два стоявших на блюдцах гранёных стакана, разлил в них кипяток из медного чайника, затем добавил в них заваренный чай из простенького керамического чайничка. Чай был пустой, без сахара и хлеба, но, как я понимаю, Дзержинский не использовал своё служебное положение и питался обычным пайком, который был вряд ли сильно лучше моего красноармейского, всё же Феликс не барствующий глава Петросовета Зиновьев. Но даже просто горячий чай был как нельзя кстати, так как в этом здании с толстыми стенами было холодновато, да и на улице было прохладно.
Мы уселись у бокового стола, я взял в здоровую руку за верхний краешек стакан, и мы отхлебнули обжигающий напиток. Я не удержался и, кхекнув, с шумом выдохнул, на что-то Дзержинский понимающе усмехнулся. За чаем чекист начал расспрашивать меня о службе в милиции, обезвреживании бандитов, вспомнили разоружении анархистов, затем разговор переключился на поиски Савинкова и наши с Никитиным приключениях в Ярославле. Расспросил меня Дзержинский и о Царицыне, и я рассказал в общих чертах о раскрытии там подпольной офицерской организации, всё равно начальник Царицынской ЧК Червяков мог что-то и сам сообщить Дзержинскому. На третьем стакане чая этого долго разговора Дзержинский сделал мне предложение, от которого, как он понимал, я не имел права отказываться:
— Товарищ Кузнецов, переходите к нам в ЧК. Нам нужны такие люди. Здесь, в ЧК мы имеем сейчас важный фронт борьбы за революцию!
Я опешил, не готов был я к такому неожиданному предложению. И ответственность здесь выше, и на виду будешь. К тому же неизвестно, как потом повернётся, вдруг начнут чистки проводить и о моём прошлом разузнавать. А сейчас что мне делать, как отвечать? Или согласиться? В ВЧК под начальством самого Дзержинского может быть наоборот безопасней, и возможностей для влияния на историю больше может предоставиться.
— Так, товарищ Дзержинский, как же так, я же беспартийный? — спросил я удивлённо. — Никогда политикой не занимался и в партиях не состоял.
— Главное, товарищ Кузнецов, — ответил Дзержинский, — что вы твёрдо стоите за революцию и за нашу Советскую власть. Проявите себя, и я готов дать вам рекомендацию в партию большевиков. Я телеграфирую в Царицын, что вы переводитесь в распоряжение ВЧК.
Я подумал немного, а потом медленно сказал:
— Это, товарищ, Дзержинский, большое, серьёзное предложение. Только загвоздка одна есть.
— Какая загвоздка вам препятствует, товарищ Кузнецов? — спросил мой собеседник.
— Я слово дал, — сказал я.
— Кому? Какое слово? Что вы не поступите на службу в ВЧК? — в свою очередь удивился Дзержинский.
— Товарищу Сталину, — ответил я. — Когда его про отпуск спрашивал. Я обещал, что вернусь потом в Царицын.
Дзержинский замолчал, потом согласно на мгновение прикрыл глаза:
— Да, это уважительная причина, товарищ Кузнецов, слово надо держать. Я, признаюсь, думал вам поручить организацию охраны Владимира Ильича, раз вы очень вовремя предотвратили от него недавнее покушение.
— Если дозволите, товарищ Дзержинский, то есть у меня мысли кой-какие об этом... — несколько смущённо тем, что отказал Дзержинскому, произнёс я.
— Готов вас внимательно выслушать, — откликнулся Дзержинский, посмотрев прямо на меня.
Высказал ему свою идею, что шофёр охранником быть не может, он занят автомобилем, в дороге у него даже руки заняты управлением, да и во время остановки его задача не отстреливаться, а тронуться с места и уехать, увозя охраняемого от нападения. Нужен дополнительный настоящий охранник, находящийся всё время рядом с человеком и способный уберечь и укрыть его от угрозы и открыть ответный огонь при необходимости. С этими, в общем-то простыми мыслями Дзержинский сразу согласился. Далее я заметил, что любой умеющий палить из нагана не подойдёт. Нужен сотрудник с опытом вооружённых столкновений с бандитами, например из милиции или ЧК, решительный, находчивый и не теряющийся в сложных ситуациях, метко стреляющий, а кроме того наблюдательный, чтобы успеть заранее обнаружить угрозу. Ему придётся смотреть на окружающих, отслеживать их поведение и действия. Перед покушением даже эсер-террорист может вести себя необычно и отличаться от окружающих, что можно заметить.
— Замечательно, — сказал Дзержинский, — значит, решим так. Вы же пробудете в Москве некоторое время до излечения?
— Ну да, наверное, пока рука слегка заживёт, — покивал я.
— Тогда я телеграфирую в Царицын, что вы немного задержитесь по причине ранения. Соберем группу проверенных товарищей, и вы в эти дни организуете с ними занятия. По всем вашим мыслям. По рукам?
— По рукам, товарищ Дзержинский, — теперь уже без сомнений согласился я.
В завершение разговора Председатель ВЧК попросил меня описать на бумаге вчерашнее происшествие с покушением на Ленина и предложил воспользоваться своим стоящим на столе письменным прибором. Я замялся:
— Товарищ Дзержинский, а карандашом можно? Не приучен я чернилами писать, буквы совсем корявые получаются, и то клякса, то бумага рвётся, — честно признался я.
Дзержинский не возражал, и я, поместившись сбоку от стола ПредВЧК, начал писать сочинение на тему "как я провёл вчерашний вечер". Вопросов, почему я оказался на заводе Михельсона, я не опасался. Известно было, что по пятницам в некоторых местах Москвы, в том числе и на заводе Михельсона, лидеры правящих партий, большевиков и левых эсеров, и видные лица Советской власти выступают на митингах перед народом. Ну а то, что в эту пятницу выступал Ленин, ну мне так повезло. Исписав короткими простыми предложениями две тетрадных страницы своим полупечатным почерком без "ятей" и "еров", а так же сделав несколько намеренных ошибок, я отдал заполненный с обеих сторон листок Дзержинскому. Тот оторвался от прочтения каких-то документов, вложил листок в картонную папку, объяснив, что будет знакомиться со всеми материалами позже. Дзержинский выписал мне пропуск на выход и, встав из-за стола, пожал мне руку и предложил зайти к нему в ВЧК послезавтра с утра. Я подтвердил, что обязательно приду, попрощался и шагнул к двери. Потом вспомнив кое-что, оглядел кабинет ПредВЧК и сказал:
— Хороший у вас кабинет, товарищ Дзержинский. Не обижайтесь только, однако я бы посоветовал его поменять на другой.
— Почему вы так считаете? — поинтересовался Дзержинский, подняв голову от бумаг.
— Второй этаж, окна на улицу. Вас здесь видно может быть, и на совещания коллегии ВЧК небось собираетесь, вечерами свет горит. Если бы я был контрреволюционером и затаил зло на ЧК, я бы кинул с улицы пару гранат в окно, как мы с товарищами Громовым и Никитиным в Ярославле проделали. И всем здесь каюк наступит. И вам, товарищ Дзержинский, и вашим товарищам.
Дзержинский задумался на секунду и согласно качнул головой:
— Благодарю вас за ваше предупреждение, товарищ Кузнецов. Мы обязательно его учтём.
Спустившись по бывшей когда-то роскошной лестнице к выходу, я показал матросу пропуск и вышел на улицу. Вдохнул полной грудью, улыбнулся плывущим по небу облакам. А жизнь-то наладилась! Подозрений нет, у Дзержинского я на хорошем счету. И в Москве с Лизой какое-то время побуду. Хорошо! Поправил пиджак, накинутый поверх левого плеча, переместил слегка поудобнее руку на перевязи и зашагал домой. Попробую одной рукой ужин нам приготовить, а там и Лиза придёт.
В воскресенье мы с Лизой отсыпались, отдыхали, бродили по зелёным бульварам и, как сказали бы в моём прошлом времени, гуляли "по старой Москве". Сейчас в это время Москва не такая уж "старая" и многим кажется обычной, но от этого смотрится не менее уютной и привлекательной.
Ну а в понедельник с утра в ВЧК, и там до вечера, и в последующие дни тоже, "как на работу". Занимался с группой из четырёх выделенных Дзержинским чекистов. Трое достаточно молодых, не старше меня нынешнего, один постарше, с опытом уличных боёв в Москве в 1905 году. В перестрелках участвовали все, кто с полицией, кто с бандами, кто-то во время подпольной работы на захваченной германскими войсками Украине, так что опыт есть. Начал с удобного ношения и быстрого выхватывания оружия. Моей поясной и подмышечной кобурами поразились, но сначала в негативном смысле — зачем такой огород городить? Понимание пришло чуток попозже, когда предложил посоревноваться, кто раньше окажется с готовым к бою оружием в руках. Против удобного снаряжения и моих наработанных навыков никто из них ничего сделать не смог, особенно когда закрытая кобура у кого-то не захотела быстро расстегнуться, или курок нагана за карман пиджака при вынимании зацепился или заткнутый за пояс револьвер выпадал при резких движениях в неподходящий момент. В общем, озадачил их устройством себе амуниции ношения оружия и тренировкой быстро выхватывать. Наличие финки у меня их удивило, но все вопросы отпали, когда рассказал, как она нам с Никитным и Громовым в Ярославле жизни спасла.
Дальше пошла наработка навыков наблюдения за людьми, выезжали на митинги, смотрели как кто себя ведёт. Проводили "практические" занятия, когда одному нужно было угадать, кто из остальных "готовится к покушению", в то время как другие вели себя как обычная публика. Прорабатывали возможности попыток нападения на охраняемых людей и как эти попытки можно предотвратить. Учились работе в паре, вести наблюдению по секторам или на ближнюю и дальнюю зону. Выписывали правила при выходе из автомобиля, посадке в него, при поездке или пешем сопровождении. Настоял на том, чтобы заранее знакомились с пунктами поездок охраняемого лица и изучали место, подходы, выходы. Пообщался с Гилем, водителем Ленина, объяснил требования при вождении автомобиля с пассажиром, поведение при нападении или остановке. Надеюсь, истории с задержанием автомобиля Ленина бандой Кошелькова как в моей предыдущей реальности в январе 1919 года здесь не произойдёт, а то мало ли как там могло повернуться.
Кроме работы выполнил я в эти дни и данное себе ранее обещание заняться с Лизой культурным досугом. Театральный сезон еще не начался, и в самих театрах смотреть было пока нечего, премьеры будут к ноябрю. Однако можно было ходить на артистические вечера и выступления актёров в различных залах, читавших стихи или разыгрывавших отрывки из пьес, и мы с Лизой были на одном из таких вечеров. Плата была по возможности, кто хлебом, кто маленьким мешочком муки или кусками сахара, кто поленом для печки. Артисты "подхалтуривали", и не в уничижительном смысле, а пытались подработать и прокормить себя и семью. Декрет Совнаркома "Об объединении театрального дела" о субсидировании театров будет подписан только через год, в августе 1919 года. Сходили мы как-то и на постановку пролеткультовского театрального кружка. Мне его агитационное действо показалось очень примитивным, да и Лиза, воспитанная на классике, не была в восторге от подобных экспериментов. Были два раза и в синематографе, на снятых ещё в царское время "Барышне-крестьянке" по повести Пушкина и на фильме "Миражи" по повести Л.Чарской с актрисой Верой Холодной в главной роли. Ну что могу сказать, хм, необычно, всё же немое кино надо уметь смотреть. Я-то из детства только Чарли Чаплина помнил. А Лизе очень понравилось. Читал в газетах, что снимаются новая, советская "фильма" : комедия по сценарию А.Луначарского "Уплотнение" и "Барышня и хулиган" по сценарию Маяковского и с ним же в главной роли, но они выйдут только в конце этого, 1918 года, или в начале 1919.
