Потянулось ожидание, которое через пару часов прервалось человеком в мундире, наверное, железнодорожника, зашедшего в помещение кассы. Притихшие было за это время люди зашевелились, и я, подойдя к ним, принялся проталкиваться в этой движущейся и неорганизованной толпе поближе к окошку кассы. Вскоре окошко открылось и масса народу попыталась прижаться к нему, надеясь получить ответ на долгожданный вопрос: "Билеты будут?... Паровоз с бригадой нашли?... Когда состав подадут?..." В ответ из раскрытого окошечка донеслось: "Да, да!... Паровоз есть, уголь в бункер погрузит и подцепим!... Продажа билетов начинается...!"
Десятки рук протянулись в сторону кассы, многие норовили первым сунуть деньги и назвать станцию назначения. Наконец, раздался какой-то металлический лязг или стук, и первому человеку, стоявшему у самого окошка, выдали какую-то картонку, и он стал прорываться сквозь людей в сторону. Дело понемногу начало двигаться, люди передо мной, под подобные же странные железные стуки осчастливленные билетами, освобождали место, и я приближался к кассиру. Через тридцать-сорок минут толкотни я оказался перед окошком, назвал Москву как конечную станцию, класс вагона и количество билетов, и протянул в окошко требуемую сумму денег, заранее взятых у Лизы. Кассир в форме вынул из разложенных стопками коричневатых картонных прямоугольников два, вставил их в какое-то устройство и с размаху ударил сверху по рукоятке. Раздался тот самый лязгающий стук, и мне быстро дали их в руки. Рассматривать было некогда, к кассе притиснулся уже следующий покупатель. Зажав картонки в руке и протолкавшись из толпы наружу, я повнимательнее рассмотрел эти узкие прямоугольники. На них были номера, надписи в старой орфографии "Николаевская ж.д. III класс" и "Петроградъ — Москва", а на просвет виднелись выбитые дырочками цифры, в которых угадывалась сегодняшняя дата.
Подойдя к Лизе, подхватил наши вещи. Раздался звон колокола, и мы пошли к выходу на перрон. Оказалось, чтобы выйти к поезду, надо было предъявить купленные билеты.
— Провожающие к поезду не пропускаются? Проход только по билетам, — спросил я у девушки, выйдя под навес вокзала к железнодорожным путям.
— Почему не пропускаются? Пропускаются, — ответила она, — Покупают для этого перронные билеты на проход, и подходят к поезду вместе с отъезжающими.
"Порядки в прошлом веке были строже, однако," — подумал я.
В этот момент показались вагоны, толкаемые пыхтящим паровозом. На перроне витала смесь непривычных запахов: пахло едкой гарью и угольным дымом от паровоза, копотью от керосинового сигнального фонаря рядом стоявшего железнодорожника, креозотом от пропитанных шпал под рельсами. Стоял шум переговаривающегося и перекрикивающего народа, редким стуком стучали колеса по стыкам рельс, пыхтел паровоз, издаваемое знакомое с детства "чух, чух, чух", как мы все, играя когда-то давно, изображали поезд. Первый вагон подошел к концу железнодорожного пути, поезд остановился, взвизгнув тормозами и лязгнув сцепками. Разнообразно одетая толпа бросилась к своим вагонам.
— Побежали, займем места получше! — крикнула Лиза.
— А какие у нас места на билете, ты не заметила? — на ходу спросил я.
— На билете не проставляют места, — отвечала Лиза, — Там только класс вагона. У нас третий класс, вон они — зелёного цвета, это наши. Синие будут первого, а желтые — второго. В каких-то поездах могут в билетах номер места давать, за это больше платить нужно, плацкарта называется.
Слегка запыхавшись от быстрого шага с узлами вещей, мы подошли к ряду вагонов третьего класса и присоединились к одной из кучек пассажиров, влезающих в поезд. Яне сразу понял, что мне показалось странным, а потом догадался — у вагонов посередине виднелось снизу еще одно колесо плюс к двум с каждого конца, то есть вагон оказался трехосным и размерами меньше привычных мне из прошлой жизни. Пройдя через закрытый тамбур, мы миновали печку и попали внутрь вагона. Внутренний вид напоминал старый плацкартный вагон с жесткими сиденьями. Некоторые верхние полки были опущены, и попарно смыкались друг с другом, образуя в каждом отсеке сплошную широкую лежанку второго яруса для трех человек. Третьим ярусом располагались багажные полки, на одну из которых я и закинул наши узлы, отцепив чайник, кружки и вынув съестное. Сами мы с Лизой уселись в этом же отсеке на сиденья. Некоторые люди сразу полезли на верхние полки, укладываясь на их твёрдую поверхность прямо в верхней одежде. По просьбе Лизы я сходил к кондуктору и за небольшую денежку взял тюфяки, чтобы не так жестко было спать ночью. Народ рассаживался, толкался, занимал места, распихивал чемоданы, узлы и котомки, предпочитая класть их себе под голову на полках.
Колокол прозвонил три раза, вслед за ним раздалась трель свистка. "Обер-кондуктор свисток даёт. Поезду отправляться," — шепнула мне Лиза. Глаза её были распахнуты и на лице её было какое-то затаённое ожидание или предвкушение путешествия, отсвет романтики дальних странствий, часто свойственных детству или молодости. Её выражение было так заразительно, что я невольно сам проникся этими чувствами и улыбался, глядя на девушку и посматривая в окно. Послышался паровозный гудок, паровоз стал издавать надрывное и редкое "тух... тух...тух", вагон дёрнулся, и перрон за окном стал отъезжать. Поезд медленно и постепенно стал набирать ход, паровоз стал пыхтеть всё менее натужно и гораздо чаще, "чух чух чух", а потом, разогнавшись, сменил звук на лёгкое и отрывистое "пых-пых-пых". Колёса всё так же стучали по рельсам, как и в моём далёком детстве, когда я ехал в какое-нибудь путешествие... Хотя нет, не так же. В детстве стыки рельс отзывались колёсам "ту-тук ту-тук", два сдвоенных стука четырёхосного пассажирского вагона. Сейчас же чувствовались три удара "тук тук тук" от каждой оси нашего трёхосного. Весь поезд был наполнен звуками, лязгали сцепки, скрипели стенки вагона, непривычно стучали три колеса, пыхтел паровоз, гудело пламя в вагонной печке, шуршали и кратко переговаривались люди. За окном проплывали назад одноэтажные домики с тонкими дымками из печных труб и зимний заснеженный пейзаж.
Романтика великих географических открытий через какое-то время сменилась в ощущениях более приземлёнными чувствами. В желудке начало посасывать, но мы с Лизой решили подождать до станции, где можно набрать кипятка. У нас был хлеб и солёная рыба, и нам несомненно захочется пить, а в вагоне этого века нет привычного мне современного "титана" с кипятком, да и пластиковых бутылок с газированной водой еще не изобрели. На первой станции быстро выскочившие люди вернулись со словами: "Кипятка нет... До следующей..." Что ж, придется потерпеть до следующей остановки.
На другой станции так же не было кипятка из-за нехватки угля и дров. Наконец, на очередной остановке я в числе прочих пассажиров соскочил с подножки вагона с чайником в руках, и мы увидели на перроне будку с надписью "Кипяток" над которой поднимался дымок и пар. Народ побежал туда, хотя можно было не торопиться, стоянка была большая, паровоз заправляли водой. У будки уже выстроилась очередь, как тут говорили, "хвост". Когда очередность дошла и до меня, я заплатил стоявшей женщине мелкую сумму, подставил чайник под кран, торчавший из бака, повернул на кране деревянную ручку, и горячая вода стала вытекать из крана, наполняя чайник кипятком и паром. Заполнив доверху, я закрыл чайник крышкой и побежал, торопясь, чтобы вода не остыла на морозе.
Лиза засыпала в чайник имеющейся у нас непонятной "чайной" смеси, мы достали немного хлеба и рыбы, и стали утолять голод. После еды мне даже такой чай показался вкусным и ароматным. За время, пока мы по походному трапезничали и заваривали чай, паровоз набрал воды, и поезд тронулся в дальнейший путь. Теперь к звукам вагона добавились звон и позвякивание многочисленных чайников и металлических кружек, которые пассажиры повынимали из своего багажа.
После прошедших уже нескольких часов дороги, после насыщения и напившись чаю или простого кипятка, у кого что было, люди помягчели и расслабились, и душа, видно, запросила общения, разговоры шире полились по вагону, охватывая и вовлекая многих окружающих людей.
— Большевики своим варварским захватом власти довели Россию до разрухи, — сказал ни к кому не обращаясь некий господин, иначе не назовёшь, с аккуратной бородкой, в дорогом пальто с меховым воротником, — Паровоз ждали два часа, кипятка не было! Всё катится в пропасть...
— Паровозы, они ремонта требуют. И вагоны тож, — возразил мужчина в возрасте, по виду из рабочих, с седоватыми усами, одетый в простое пальто, — Всё на войну уходит, которую царизм начал, а Временное правительство продолжало. Вот и с топливом нехватка, подвозу то нету.
— Временное правительство исполняло свои обязательства перед союзниками! В этом наш патриотический долг! Война до победного конца! — возмутился "господин".
— Вот и довоевались. Царя-батюшку прогнали. Землицу пахать некому, мужики на фронте гибнут. Хлебушек у хрестьян забирают, — тихо сказал седой старик, с длиной бородой, в крестьянском зипуне.
— Тиранию царя свергли, и мы задышали воздухом свободы. Исполнились чаяния всех просвещенных людей современности, — вступил в разговор мужчина профессорского вида, в пенсне, с подстриженными усами и бородкой, из под распахнутого пальто которого виднелся костюм-тройка, белая рубашка и тонкий галстук, — Вся власть должна принадлежать Учредительному собранию! Лишь оно является волеизъявлением всего свободного народа.
— Которое хамски разогнали те же большевики, — скривив губы дополнил "господин".
— В вашем Учредительном собрании делегаты из старых списков, а из рабочих и крестьян мало. Сплошная буржуазия, а трудящийся то народ мало кто представлял, — возразил молодой рабочий в потрепанном пальто, под которым виднелись пиджак и косоворотка, и брюки были заправлены в поношенные сапоги.
— Любезный, а Революция у нас в России, извините, буржуазная. Вы, может быть, не совсем образованы, но, поверьте, я то знаю, о чем говорю. Я сам марксист, — снисходительно уверял "господин", — На смену отсталому феодальному самодержавию должна прийти буржуазная республика, чтобы идти вслед передовым демократиям Европы, как и добивается партия конституционных демократов. Мы не можем по большевистскому, простите, хотению, в своём развитии перескочить капиталистическую формацию, сам Маркс об этом писал.
— Да, не для того передовые люди России свергали царских сатрапов, чтобы жить при большевистском угнетении, — поддакнул "профессор", — Я социалист, и ответственно заявляю, что до социализма нам предстоит еще долгий путь, какой уже давно проделывают все цивилизованные страны. И наша партия социалистов-революционеров стоит на почве Учредительного собрания и парламентской республики, где представлен весь народ и все собственники, в особенности крестьянство.
— А землицу нам, однако, большевики дали, господин хороший, — ехидно заметил бородатый рыжеватый крестьянин, сидящий через проход в боковом отделении.
— Большевики в своём "декрете" нагло украли тезисы эсеров, — вскинулся "профессор", — это была наша программа раздела и нарезки всех земель по крестьянским хозяйствам.
— А чего ж вы раньше то своей программой не воспользовались на землю то? — усмехнулся рабочий в возрасте, — Пока у власти были во Временном правительстве. А то землю то крестьянам давать не спешили.
— Наше Временное правительство решало текущие задачи! И мы участвовали в войне, выполняя союзнические обязательства, нам было не до земли, — воскликнул "профессорского" вида мужчина, — Всё должно было решить Учредительное собрание!
— А зачем нам теперь ваше буржуазное собрание, — сказал молодой рабочий, — У нас теперь Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. И государство теперь наше. Республика Советов, где власть у нас, у трудящихся, а не эксплуататоров. Третий Съезд Советов вместо вашего собрания уже всё решил. И про мир, и про землю. Земля теперь общая.
— Обчая не обчая, но ежели кто у нас её или хлеб наш отобрать вздумает, то у нас тута и ляжет. И город нам не указ, — мрачно высказался угрюмый заросший черноволосый крестьянин, до этой поры молчавший.
Эта тяжёлая фраза резко снизила оживлённость спора, и повисло неловкое молчание. Рыжеватый крестьянин, покопавшись, достал мешочек и газетку, оторвал клок бумаги, отсыпал туда из мешочка, свернул самокрутку и закурил. По нашему отделению заклубился сизый дым, от которого защипало глаза, так что Лиза зажмурилась и заморгала, а у меня запершило в горле.
— Дядя, я б тебя попросил курить свою траву в тамбуре, — обратился я к нему. — Что ты туда насовал, что аж горло дерёт, людям мешает. Мы за местом твоим проследим, не беспокойся, вернёшься, не пропадёт.
— А у нас тяперича свобода! — едко усмехнулся рыжеватый. — Чаво хотим, того и делаем. Что же трудящимся и закурить нельзя, — он глянул на меня и скосил глаза вниз. — Однако, мы и в тамбур можем пойтить, да. Ежели обчеству мешает, то, конечно, оно так, да. Мы ж не супротив обчеству то, — переменился он во мнении и засобирался в тамбур.
Я не сразу понял причину его резкой перемены, но проследил за направлением его взгляда и заметил, что из кармана моей шинели высовывается рукоятка револьвера. "Поговорка про доброе слово и револьвер, — мысленно рассмеялся я. — Работает, однако," — но поправил наган в кармане, спрятав его поглубже.
Мимо окна мелькали деревья, поля, мы проезжали полустанки и станции. Где-то остановки были короткие, где то побольше, для заправки водой или для смены паровоза. Я еще пару-тройку раз бегал за кипятком, не на всех станциях его можно было набрать. В одну из таких отлучек возвращаясь с чайником к нашим местам, я увидел троих мужчин, одного худощавого франтовато одетого и двоих покрупнее, но одетых попроще, переговаривающихся с кем-то в нашем отсеке-купе. Переложив чайник из правой в левую руку и подойдя поближе, я услышал напористые слова франта:
— Вы же понимаете, что такой красивой девушке не стоит ехать одной в поезде, наполненном изголодавшимися мужчинами. Но я уверяю вас, со мной вам нечего бояться. Я присоединяюсь к вашему путешествию, мадмазель, и всё будет "тре бьен," — после чего он сделал попытку войти в купейное пространство.
Сразу же след за этим я услышал щелчок раскрываемого Лизиного саквояжа, куда она перед отъездом положила браунинг, и раздался напряженный и твёрдый Лизин голос:
— Рекомендую не приближаться. Я не одна. У меня есть спутник. Гражданин, вам лучше удалиться, нам с вами не по пути.
Я вынул из правого кармана шинели наган и прижал руку к корпусу, направив ствол на этих троих.
— Какие вопросы, господа хорошие? — произнёс я, обратив на себя их внимание. Франт метнул взгляд внутрь купе, по видимому, в сторону Лизы, потом его глаза остановились на направленном в его сторону стволе револьвера.
— Нет, нет, никаких вопросов к товарищам, — криво осклабился он, и, мотнув головой своим спутникам, развернулся и пошел к другому выходу из вагона. "Мы, это, просто уходим, что ли?" — спросил его один из сопровождающих. Я сделал несколько шагов мимо нашего купе вслед за ними и услышал обрывки фразы в ответ: "...эсерка бешеная... ты шпалер в сумке у ней видал?.. и боевик при ей... Им шлепнуть как тебе высморкаться..."
