Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Болит все, больше — внутри, в голове, особенно в затылке. Наверно, там рана глубже, оттуда били. А на морде и... глаз — это уже потом, сапогами. Руки, ноги, требуха — совсем не болят. Совсем, потому что копчик чувствуется, побаливает. Значит остальное целое. Не били по ребрам. Слабость от сотрясения, да еще и крови, наверно, много потерял. Здесь-то, вон — лужица небольшая, а в машине... Они что, не заметили, что из меня кровь течет? А из мертвого кровь течет?

Дались тебе эти менты, что ты все про них...

Убираться надо, уползать, вернуться они могут, вот что... Вот только... рубаху надо снять и — осторожно, на голову. Кровь остановлю, если продолжает... и вообще...

Легко сказать — рубашку снять. А для этого надо куртку... А для этого надо сесть...

Тихонечко... сначала перевернусь на спину...

Солнце в зените. Господи, как тянется этот день.

А теперь обопрусь локтями и, неся голову, как драгоценный сосуд, продумывая каждое движение, осторожненько... тихонечко...

Я сел.

...

А потом — встал.

Сильно воняло кладбищенским трупным запахом, застарелыми носками. И все поле передо мной было покрыто трупами. Именно трупами — застывшие, изоманые позы, никаких сомнений. Ни одного движения, когда попытался его отсматривать. Колышущаяся трава — и в ней цветные и темные холмики, ближе и дальше, почти до самой кромки леса. Много, сотни. Сотня — точно, возможно больше, группами и отдельно лежащие. Я-то с самого края, рядом — двое, дальше группа, а потом уже они все.

Когда сел — сразу увидел. А когда встал...

Тетеньки, можно я в обморок упаду? Очень хочется.

Блядь! Ну что за жизнь! Заебало!

В обморок падать не стал, но к ближайшему трупу полз на четвереньках. Ноги не держали. Что и хорошо. Удобно было блевать, голова меньше трясется. Там уже блевать-то нечем, больше тужился — вот что больно, опять кровь пошла. Парнишке смяли лицо чем-то вроде дубины. Нет, лица там не было, был багрово-черный провал, мясо вперемешку с костями. Чистый подбородок с приставшим к кровяному потеку длинным волоском. Не брился еще, а единственную волосину зачем-то оставил. И лоб — выше бровей, почти у самых волос. Короткие, обычная стрижка. Остальное — мясо. Все это затылком влипло в толстую лужу крови. Других ран не видно. Да и зачем?

Короткая — до пояса, красная однобортная куртка со стоячим воротником, расшитая по груди рядами позолоченных шнуровых петель. Три ряда позолоченных пуговиц, на которые накинут этот шнур. Вся грудь, по вороту, на рукавах — все обшито золотым... Шитье позолоченное.

Петли, пуговицы — как расстегивал?

Вторая куртка тоже расшитая, еще и с черной меховой опушкой, зацеплена пропущенным через подмышку шнуром. Серые штаны с кожаной вставкой между ног. На кальсонных завязках сбоку — от пояса до пяток. Под ними... Под ними короткие черные сапоги без каблука. Вон, шляпа его валяется. Кивер. Разукрашенное ведро с козырьком и длинной блямбой сверху.

И остальное. Барахло.

Ножнички, щипчики, зеркальце, духи, помадка. Кстати, пригодились бы, кроме шуток.

Верх — типо гусар, низ — типо... Голова че то не варит... Низ типо Паниковский. Босяк в сапогах и кальсонах. А туша подальше — типо купец-разбойник. И следующие тоже все разные. Типо армия из разнообразных павлинов, о единообразии и стандартизации понятия не имеющая. А я — типо в Армани, кроссовках и полосатых трусах белорусского производства. С головой, замотанной типо в тюрбан из нарезанных лент бывшей белой рубашки. Типо саблей.

Сойдет здесь моя рубашка за батист?

Но рост и комплекция, похоже, совпадают. Не проверишь — не поймешь. Типо.

И я, вцепившись двумя руками, начал стаскивать сапоги. Сначала сапоги. Кроссовки потом сниму.

Особенно, наверно, здорово выглядело — интригующе!!!, когда я лежал со спущенными, недозавязанными штанами на полуголом трупе (без штанов), трогательно уткнувшись носом ему в плечо. Верхнюю одежду с трупа я сдуру сразу не снял. Чтобы правильно, не напутав, идентично все одеть. Чтоб один в один, а то забуду. И, верхняя — сложнее, там шнуры... А потом, когда пыжился, возясь со штанами, опять потерял сознание.

И вот, допустим, кто-то приходит — и чито он видит? Картина маслом!!!

Обалдеть!... Что подумают люди?..

Что подумал я, когда очнулся, можно не вспоминать — там один мат. Ну что я за мародер такой бестолковый. Стыдись, салага!

Этот поц еще и обосраться успел. Не сильно, видимо, перед войной постился, берег себя от раны в брюхо, но — в соответствующем месте — оставил очень характерное пятно. Это для полноты картины, чтоб совсем уж меня добить, чтобы видел себя со стороны, баран!

Типа — маньяк кончил по-полной! Ату его, извращенца!!!

Ладно, работаем, а то, действительно — кто-то появится...

... Повесят, однако...

По залитому закатным солнцем, метающим лучики из-за каждого ствола, светлому лиственному лесу шел человек. Летний чистый залитый солнцем лес — это чудо. Темные громады дубов, как зубры, караулят его границы, напрягая могучие плечи, скалой выдвигая их из зарослей подлеска, угрожая врагам своей темнотой и силой. Липы, как благородные олени — разбрелись по чаще, пасутся, и здесь, и там, чутко охраняя свой молодняк. А березы, рябины, ольха — как неизвестные пока еще природе радостные звери, без всякого порядка, разбежались и живут где хотят, ни о чем не думая. Создают то предчувствие радости, ради которого и заходишь в лесную прохладу после асфальтовой сковородки шумящего и дымящего города. И птицы, и травка, и... вообще.

А человек? Человек таки двигался — шатаясь, иногда падая. Полз на четвереньках, стоял, прижимаясь к стволам. Отталкивался от них, делал несколько шагов, опять падал.

Ну, это долго рассказывать...

А летний светлый лиственный лес — это все-таки чудо.

Когда по лесу еле идешь... да от дерева к дереву... шатает, да через... коряги, да падая. И, блядь, ударяясь...

Встал! Встал, блядь, я сказал!!! Пошел!..

Был бы я умным... Был бы я умным — обшарил бы все трупы, пока воду не нашел. До фига трупов — хоть у одного, но фляга ведь была? Да не у одного... Это мой зараза-кавалерист был без фляги. Спроси я у него — а фляга где? Он бы, падла, наверняка сказал... Сказал бы — я кавалерист, фляга на лошади уехала! И пистолеты уехали... И, вообще, — все, целый чемодан, только ведро осталось... Ведро забирай... Сказал бы? Ска-азал... Струсил бы, что за утерю фляги я ему кадык вырву. И потому бы наврал... Не было у него лошади. Они туда все пешком приперлись. Без стремянов. Б-рр, нет! Без шпор! И их ухайдакали...

Был бы я... Был бы я умным, я бы не в лес, а в поля пошел. Поля штука конечная, во что-то — да упрешься. И там все видно. И меня бы нашли... И это бы все уже кончилось, меня бы уже убили. И началось по-новой... Допустим, хомяком...

А еще — червяком! Земляным червяком!..

Но — есть же шанс, что — нет? Есть. А я — поперся в лес, потому что в полях воды нет, а вода есть в лесу... Потому он и растет. А пить надо... Пить... Крови много потерял. А про флягу не допер... Потому что по башке ударенный. А лес величина бесконечная... и воды в нем нет. Я же северный житель? Северный... То есть, по природе лесной... Cеверный олень... Вот — такой — я...

Был бы я умный, я бы тот пистолет у усатого не брал. Он, сука, кило три весил и я его волок. Ну и что, что за кушак... Только ноги и здоровы были... Он мне, сука, все ноги отбил... Он мне... по яйцам... Сука...

Был бы я... Я бы его сразу выбросил,.. а не тряпки свои прятал... Слишком близко... от края... леса, могут найти... если по следу... пойдут. Все, не могу больше!

Встал! Встал, блядь, я сказал!!! Пошел!..

Ох,.. сука...

Был бы я умным...

Ох...хо...

Был бы я умным,.. я бы там остался. Лежал бы... Лежал бы в своем... костюмчике... отдыхал. А не... не в этом обосранном реквизите — с дурацкой... саблей вместо костыля. Дурацкой! Вот... упаду и порежусь... Зарежет она меня, сука... чувствую. Только и ждет... из руки вывернуться... Брошу, сука! И ведро, блядь, тоже... Слышишь, кивер, это о тебе... разговор. Отвяжу и брошу... Я предупредил! Еще раз — и брошу! Выброшу, как пистолет... Я за тобой наблюдаю... Сгниешь...Сгинешь в лесу, реквизит... Метровая... гадина, кило на два! Не... выходит из тебя... путной палки, как есть... не выходит.

Ох-хо-о...

Лежал бы, людей дожидался. Водички бы... Водички бы попил. Флягу бы нашел... Пришли бы, а я им — Здрасьте!.. Здравствуйте, люди... А я инопланетянин! Буду... вас сейчас советами... учить! Лечите меня быстрее... Или нет,.. не так... Здравствуйте, а я иностранец... Миль пардон, же ву при. Поз...вольте даме ручку поцеловать!.. Желаете джинсовый костюмчик примерить?.. Проездом поиздержался... Если только в долг?.. Ей-богу, отдам, сейчас же телеграфом... вышлю. Как только — так сразу. О!.. Или так... Это я... тут у вас всех ворогов побил!.. Один, все один, можете не проверять... Они крались, а я — раз!... и всех вас спас!.. Битте-дритте, мне орден на грудь... за спасение вашего Отечества... А они меня — Бац! И опять в хомяка!..

Все, вышел... Вон — деревня. Подавись...

И я, с чувством выполненного долга, опять потерял сознание. Раз в седьмой— восьмой. Уже не важно...

Жили у бабуси два веселых гуся:

Один белый, другой серый...

Вечереет... Строго говоря, до заката еще далеко, часа четыре. Но — хочется сказать — вечереет, ну и скажем! Не днем же, презрев всяческие мирские заботы, встречаться двум почтенным горожанам, чтобы спокойно и не торопясь обсудить? Встретились ближе к вечеру, как и положено степенным людям, а не бездельникам каким-то. Когда все суетные дела переделаны и почтенному мужу и отцу семейства вполне позволительно посидеть после тяжкого трудового дня, обсудить с коллегами — к примеру — виды на урожай. Или прочие окрестные виды. Да даже, в том числе, не говоря худого слова (то есть — молча, каждый сам про себя и по себе) — открывающиеся через улицу виды на соседку, нагнувшуюся над грядкой с георгинами в палисаднике. Так себе виды, но на безрыбье... Забор мешает, плохо видно? Убрать? Не надо? Ну, говорю же, так себе виды...

Сидим. Пьем. Закусываем.

Хорошо бы, но...

Этак любой решит. что здесь пьяницы собрались. а не достойные своего звания бюргеры, жители столицы целого княжества — Изенбург.

А и выпивка — она денег стоит. И закуска. Так-то, да каждый день — в трубу вылететь недолго. Или праздник какой? Нет.

Просто зашел герр Шеффер к своему хорошему знакомому — герру Вагнеру. К серьезному солидному господину, который держит городскую скобяную лавку. Зашел по дороге, на минуточку, а так — дела! Дела! Он ведь тоже серьезный и солидный господин, герр Шеффер — поставляет канцелярские принадлежности, и ни куда-нибудь, а в городскую ратушу, вот и смотри! Уважаемые люди сидят на лавочке у палисадника около дома герра Вагнера. Один вышел на минутку, присел на лавочку у калитки, а тут и другой мимо проходил. Тоже присел. Поздоровался. О погоде спросил. А кормить — угощать? Да с чего это? Хороший гость дома обедает. Да и не гость герр Шеффер! Так, рядом случайно проходил...

Почему бы и не поговорить? Да хотя бы и о погоде.

А захотелось бы обоим — могли бы в пивную пойти, только рано еще в пивную. Солидные люди, им в такое время в пивной делать нечего. Не пьянь подзаборная, не юнцы, не бездельники и так далее, долго еще можно перечислять. Если попозже — то конечно можно. Кружечку пива, а есть повод крепко выпить — так и стопочку шнапса. Ничто человеческое им не чуждо. Бывает и так.

Если повод есть.

Тогда и Шеффер зачем? Пусть сам в пивную идет и сам за себя платит.

Это с точки зрения Вагнера. Шеффер аналогичен.

Так что — находимся мы сейчас в Штадтвальде близ Кобленца, городке тысяч на пять населения, с ратушей, с церковью — даже не с одной, а с двумя. Городок чистенький, аккуратный, центральная ратушная площадь давным-давно замощена, да и несколько улиц тоже. Домишки небольшие, чаще одноэтажные, сельского типа, под неизменной черепицей, завезенной из соседнего государства — графства Лерхенфельд, прямо из ихней столицы, что от здешней верстах в двадцати. Или в десяти милях — кому как удобнее считать. Славятся соседи своей черепицей. Здешние больше овцеводством промышляют. Пивоварение и там и там развито, каждой гордится своим местным сортом. Ну, да ладно о пиве...

По правде говоря, и то, и другое пиво — дерьмо. Вы бы его пить не стали. Не говоря уж про вкус — просто бы побрезговали.

Окружен наш городок дремучими непроходимыми лесами, что тянутся верст на пятнадцать на север, а потом, уже за ними, идут бескрайние поля северного соседа, графства Шенборн-Гейзенштамм — тоже — верст на пятнадцать. Те соседи пшеницей промышляют, выращивают.

Сказал — окружен. Соврал для красного словца. Не в лесах же овец разводить? На обширных лугах их разводят, вокруг широкой стремительной реки, что течет аж с альпийских гор. Вроде бы оттуда. Не проверял пока никто. Как река по-научному называется, то есть — на картах — тоже неизвестно, а местные называют ее просто рекой. Других-то нет. Да вроде — на больших картах — и этой нет, а маленькие карты жителям княжества без надобности: чего там отображать-то, все и так видно! И вот в пойме реки на протяжении всего ее течения по территории великого нашего государства и расположены те луга, на которых и пасутся те самые овцы, что являются основой благосостоянии и князя, и ближних его, и, само собой, всех окрестных жителей, что этих овец пасут и стригут. Или князь пасет и стрижет своих пастухов и стригалей, и в этом основа его богатства? Ну, не важно. На данном этапе.

Улочка, на которой живет Вагнер, не в центре, ближе к той стороне, что на лес выходит. Не выбился пока герр Вагнер в высший эшелон, туда, поближе к центру, где мостят. Пока проживает здесь, где летом на дорожной колее пыль по щиколотку, но уже не там, где ее по колено, где загорелые мальчишки в одних коротких штанах по лету бродят в ней, словно цапли по мелководью, медленно вынимая ноги из горячей пуховой подушки и, пошевелив пальцами, наблюдают, как она стекает на дорогу. Такая мягкая! Ну, а по осени — соответствующей глубины и вязкости грязь. В которой кареты намертво застревают, если даже шестерик запрячь.

Пока — так: одноэтажный домик, палисадник, скамеечка перед ним, три гуся щиплют травку у калитки, благоразумно не удаляясь. Уже три! Растет благосостояние. Потихоньку, но что делать? И пяти лет не прошло, как открыл Вагнер лавочку. До того был подмастерьем у местного каретника, механикусом! — как теперь сам себя называет, рассказывая биографию и воспоминая. Ничего, зато сын Вагнера будет природным лавочником, закрепит за собой и семьей эту статусную ступень. И пусть бросит камень тот, кто считает, что за время жизни одного поколения можно добиться большего, рванув наверх сразу на две ступени. Только не в гусей! В Вагнера бросайте.

Уважаемый Шеффер пошел другим путем. Расставшись с профессией овечьего пастуха, он решил удариться в науку. Всем родом. Тягу почувствовал. Поэтому пока находится в самом начале задуманной многоходовки. Лавку канцелярскую не открыл (денег нет), да и покупателей на его изысканный умный товар в государстве маловато — одна ратуша и потребляет. В нее и завозит периодически то, что приобретает аж в Марбурге. Пытался к князю подкатить, но княжьи морду скорчили и покупают все по своим каналам, чуть ли не у производителя — напрямки — заказывая! Ну да ладно, все одно — по любым понятиям Шеффер теперь купец. Пока небогатый. Но в перспективе видит он своего потомка столичным архивариусом или даже княжьим канцеляристом, писцом, к примеру. Научным трудом чтобы... Как бы...