Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Три дня ни крошки не давали, только воду. Той — ведро, пей сколько влезет и дуй под себя. Цепь ножных кандалов сквозь стенной крюк пропустили, метра полтора свободы. Никаких стоков, канавок, дырок в полу. Закованными руками штаны надеть сложновато, цепь между кандалами короткая, всего три звена. Сбросил штаны и так сидел. Подстелил — и на них голым задом. Все одно только воду раз в сутки меняют, никто не видит.

Ну, какие впечатления приговоренного к повешению о днях перед казнью в средневековой тюрьме? Никаких. Не те это воспоминания, которые стоит бережно хранить, боясь позабыть хоть немного. Старался больше спать. Закалка, жизнь приучила. Пытался не думать о смерти. Получалось.

Свою казнь чуть не проспал. Еле успел натянуть штаны до колен. Стражники не стали издеваться, помогли.

А принц вовсе дурак! Получил сначала информацию из Гессен-Касселя, что видели среди проходящих пленных такого расфуфыренного юнца. Потом получил из Вестфалии информацию, что не было такого среди отпущенных. Конечно, не было! Кто бы стал русского офицера, союзника, в германском плену держать? Он во Франции в плену сидел, там отпустили, а уж потом этот болван как-то прибился к французским отпущенникам. Ну, я так думаю. Вот, черт мне попался, загадка на загадке.

Ну, ладно. Вешать так вешать. Утром, но не рано, часов в одиннадцать вывели. Площадь полна народа. Барабаны. Виселица, помост. Два стражника по бокам, но за руки не тянут, сам иду. Провели, поднялся по лесенке, поставили меня рядом с палачом. Местный чинушка раскатал лист, зачел. Я еще по-немецки тогда не очень: понял, что за разбой и убийства — к повешению. Чуть ли не я сам Кровавый Гизель! Палач петлю накинул, подтянул. Напротив трибуна, принц на троне, рядом на стульях две дамы, пониже скамейка — там придворные вперемешку. Стража перед трибуной и за троном в полном рыцарском доспехе, с алебардами. Клоуны! Спеть бы вам, гады! Интернационал или из Высоцкого что-нибудь. Ладно, не в настроении.

Шучу. Не в голосе.

И тут эта княжья морда — ручку так красиво вытягивает и вещает. Я думал — помилование, казнь заменяется бессрочной каторгой или еще чем-то приятным. Утопление вместо повешения? Три последних желания — покурить, выпить и бабу, а уж потом казнь и народные гуляния? Нет.

Отменяет решение суда, не дает свершиться роковой ошибке. Князь бдит! Получен ответ от фельдмаршала-лейтенанта. Слава князю, слава князю, радуйтесь! И вы, барон, тоже радуйтесь. Освободить на месте, расковать, препроводить...

Ну дурааак!

Расковали. Поклонился я князю и пошел гусей пасти.

Пришлют за мной от фельдмаршала. Сам пока занят, не может.

Глава 7

— Хороший день, Алекс. Продал дом мельнику, завтра Шредер принесет деньги.

— Ты с ума сошел! Зачем? Где мы жить будем?! Не продавай, что-нибудь придумаем.

— Поздно, мы ударили по рукам. Жить будем у фрау Анны, там две комнаты. Она с Генрихом переберется в переднюю, а свою отдает нам в аренду. Чем вам не нравится мать Генриха? Хорошая женщина — добрая, чистоплотная. За отдельную плату постирает и приготовит так, что пальчики оближешь. Не то, что я.

Кугель улыбнулся и залихватски подмигнул:

— Хватит вашему животу страдать от моей стряпни.

Подмигивание меня не успокоило. Растерялся от такой новости.

— Но зачем?! Нам почти хватало. Я еще наплету силков, поставишь...

Здесь я лукавил, врал сам себе. Полсотни заячьих силков из конского волоса, спроворенного мною с немалым риском, были расставлены Кугелем вблизи города: уходить далеко, оставляя меня одного и надолго, он не хотел. Местные пацаны и огородники распугали зайцев в ближнем подлеске задолго до моего рождения. В смысле — давно. Остатки съедобных зверушек вычесывались мелким бреднем, не одни мы такие умные и голодные. Два-три зайца в неделю, иногда рябчик, на большее трудно рассчитывать. Кугель лучший охотник в округе, ловушками перекрыл самые хитрые заячьи лазы и тропы, все перспективное уже обставил силками. Даже тетерев попался месяца полтора назад. Тетерева вблизи города сто лет не видали.

Больше из ближнего леса не выжать, хоть весь ловушками заставь. К тому же конкуренты, куда без них. Забирают нашу добычу, легко, если успевают первыми. Шуметь не принято — мы здесь все браконьеры. В конце концов, не будь огородов, местные зайцы давно бы послали нас и удалились. Огородникам за приманку, справедливо. А тут еще я как пионер на тощую, жилистую огородниковскую шею. Трижды обносил аккуратно лелеемые за городом грядки. Теперь-то все. Поняли хозяева витаминов, откуда ветер дует. Сдержанно попросили Кугеля присмотреть за мелкой окрестной шпаной. А шпана тут одна — я! Что ни говори, но воровство. Карается отсечением руки. Барон-то барон, но сколько же можно. И барона отвадят, если не прекратит.

Я понятливый. Да и накрал за три раза пфеннигов на пять по ценам местного рынка. Слезы, а не помощь Кугелю. Дрова бы рубил, да не нанимает никто оголодавшего барона, никому проблемы не нужны. Хворост тоже собирать нельзя. Тем более, продавать собранный — открытое воровство у князя. Специальные сборщики собирают и продают. Хоть вой.

У Кугеля остатков денег только на хлеб, недели на две.

В общем, без денег нам светит конкретный швах.

— Надо приодеть вас, Алекс. В этом нельзя ходить, уже холодно, а дальше станет еще холоднее. Скоро за вами приедут, мне будет стыдно. Вы должны привыкнуть правильно одеваться, вы же барон.

— Мне нормально. По одежке протягивай ножки.

— Как-как?

Я повторил.

— Не выдумывайте! Завтра будут деньги, пойдем заказывать вам костюмы и сапоги. И зимний плащ! И шапку! Или вы хотите забрать те обноски, в которые превратился ваш мундир? В нем уже нельзя ходить. Вернетесь к себе, пошьете новый.

— Кугель, а как же ты?! Где ты жить будешь без дома?! Нет, так я не могу. Не могу позволить тратить на меня деньги. Приедут — пусть забирают в том, что есть.

— Поймите, Алекс, никто не знает, когда за вами приедут. Может скоро, а может и нет. Надо ждать. А впереди зима. Вам питаться надо после ранения. Я же вижу, вы еще растете — есть надо. Не только хлеб! Вам нужно мясо, молоко! Много мяса и молока. Масло, даже мед — чтобы выздороветь. Вы еще очень слабы, а зимой обязательно простудитесь, у вас будет лихорадка и жар. И вы умрете! И все мои труды пропадут. Вам понятно, несносный молодой человек? Кто обещал слушать своего няньку? Никаких разговоров, ничего не хочу слышать. Завтра зайдем на рынок, купим много еды.

Осень уже окрашивает леса в желтую палитру. То одно, то другое дерево превращается в желтую или оранжевую свечу среди зеленых собратьев. Первые заморозки проходятся кисточками по верхушкам рощ, убранные поля желтеют короткой стерней. Трава на лугах легла под дождями и ей уже не суждено распрямиться. Днем еще тепло, но по утрам тонкий ледок сковывает неглубокие лужи...

— Не убедил. Я выносливый. Что-нибудь подвернется, надо еще подождать.

— Какой же вы выносливый? Нет, вы упрямый. Если бы я видел, что вы выносливый, я бы начал учить вас... Я бы начал учить вас обращаться с оружием. Надо еще очень и очень много работать над вашим телом. Вы можете стать сильным, если пожелаете. Хотите? Тогда завтра пойдем на рынок и купим много еды. И вы будете много есть, много спать и... тогда посмотрим.

— То есть, хитрый Кугель решил обмануть слабого юного барона и пообещал, что сделает из него могучего воина, если тот будет хорошо есть? Я правильно тебя понял?

— Правильно. Но — есть вы будете, вы поправитесь, и вы не умрете зимой. Я так хочу.

— Хорошо. С одним условием. Ты поедешь со мной. Если у тебя здесь больше не будет дома, то твоим домом станет мой. Там, где я буду жить.

— Молодой человек, подумайте, неужели старый Кугель не видит, что вы не хотите возвращаться к своим родственникам? Что вас это гнетет. Зачем вам Кугель ко всем вашим бедам? Возвращайтесь к своим, а когда оперитесь и возмужаете — приезжайте сюда. Я не пропаду и мы посидим за кружкой пива, вспоминая это лето. Ведь тогда вам уже можно будет пить пиво, вы станете большим, сильным и взрослым. А Кугель не пропадет, не беспокойтесь о нем. Спасибо вам, но не надо, все будет хорошо.

Мне нечего было ему ответить. У меня нет дома.

Он не дал мне соврать.

Наверное, тот день мы должны были (напоследок) молча просидеть в нашем уютном, ставшим таким родным, домике в одну комнату c прихожей, с маленькой железной печуркой в углу. Походная печка, вроде большого ящика. Поменьше сундука, побольше чемодана. Кугель приспособил. Так хорошо бывало вечерами просто посидеть, слушая воркотню Кугеля, глядя на огонь. И в последний день нашего пребывания здесь сидели бы мы, тайно переживая, поглядывая друг на друга, предаваясь унынию, скорбя о своей судьбе.

Возможно, если бы я был один, так бы и произошло. Ни дома, ни семьи, черт-те где... Кугель дом продал, считай — последнюю рубаху с себя снял и — нечем отблагодарить. Из-за меня, на старости лет...

А что я могу, куда его брать? Привезут к семье, опознают и прибьют на пороге. Дальше — нищенствовать на дорогах, если сразу не грохнут? По тюрьмам... Здесь не подняться, если ты никто. Покарябанный, с головой что-то не то, побаливает, через день накатывает слабость, весь покрываюсь потом. Полежишь — проходит. Иногда быстро, минут за пятнадцать, иногда только к утру. Правда, после приступа здорово соображаю, память работает как часы. Уже приучился это использовать.

Ага, как же!

Кугель живо взял меня в оборот. Никогда не думал, что за день можно столько выучить. По-голландски — теперь я и сам уверен — свободно. Думаю, через месяц и с английским дойду до кондиции. Вот именно, на языке думать надо, в этом секрет. Французский пора запускать на орбиту. Некогда унывать!

Жаль, что португальского Кугель не знает. Как он в Бразилии-то жил?

— Господи, боже мой милосердный, когда же это все кончится!!! Умереть бы, сдохнуть! Я не могу так больше, понимаете, не могу!! О, мадонна, ну что же это такое! Дайте вы мне спокойно сдохнуть, что называется! Ну куда ты это поставил?! Куда?

Просыпаться под истеричные вопли фрау Анны то еще удовольствие. Слышимость здесь великолепная, по прошествию месяца фрау к нам попривыкла и перестала сдерживаться окончательно. Обычно предметом ее стенаний был Генрих, то то я раньше замечал, что мальчишка такой тихий, задумчивый. Думал, влияние средневековья: сентиментализм, романтизм! Да нет, он просто затурканный своей матерью-вдовой. Каждый день — как на вулкане, в любой момент, по любому поводу лава может хлынуть из жерла и затопить все вокруг. И будет топить, топить, пока сердце фрау не переполнится жалостью к себе и она, разрыдавшись, не кинется на лежанку. После этого в доме наступает тревожная тишина, все ходят на цыпочках, не дай бог чихнуть. Последствия взрыва непредсказуемы. С красным от бешенства лицом она кидается на Генриха, вцепляется в волосы, пытается укусить, побольнее ударить. Кугель, увидев такое в первый раз, был укушен и чуть не лишился глаза, но вдовушку скрутил, дотащил до лежанки. Там она как бы потеряла сознание и, посматривая через слегка приспущенные ресницы, затихла, постанывая. Так и постанывала до ночи, несчастным голосом требуя от Генриха то — то, то — се. Укрой, холодно. Очень холодно, я ледяная! Раскрой, жарко, очень жарко, горю! Принеси воды. Я вся в синяках. Посмотри, посмотри, видишь? Ну вот же! Еще принеси воды. Я не хочу вас видеть! Не хочу, понимаете? Убери воду. Потом захрапела. Утром опять вроде нормальный человек.

Ничего Кугель не понимает в женщинах. Ничего! Это ж надо было так лопухнуться? Приветливая. Холостой сосед, вот и приветливая. На людях. А когда пожили в квартирантах, да поняла, что жениться на ней не собирается (ни на ком не собирается, между прочим), то вся личина облезла. Он и повода не давал: всегда вежлив, но не более того. С ума не сошел, под юбки к ней не заглядывает. Ровный, уважительный, безотказный, если чего надо по дому сделать. Чего тебе еще? Судя по всему, кое-что еще было нужно. Главное. А раз нет — так и возненавидела. Теперь и Кугель, и я в списке, сразу за Генрихом. Подумаешь, барон! Она думала, что бароны — это совсем другие люди. Благородные, свет от них идет, запах амброзии! Уважала — издалека, или просто побаивалась. А от меня — ни света, ни запаха. И чего меня бояться? Так что, теперь тоже стараюсь не дышать, а то и мне не меньше достанется. Кугель заплатил вперед за полгода, остается только терпеть. Стираем потихоньку сами, что напрочь убило ее уважение к барону, хоть за стирку тоже заплачено. Хорошо, что свое белье стирать не заставляет, обходимся без истерик. Готовит? Как для себя готовит, без души. Еду. Когда вспомнит, что вроде поесть надо. Тарелки швыряет. Мы теперь стараемся поесть на стороне, в харчевню ходим. Дорого. Тайком Генриха подкармливаем. Увидит — орет как паровозный гудок, себя жалеет и — дальше истерика по накатанной.

Ни черта Кугель в женщинах не понимает. Точка.

Во дворе послышалось хриплое прокашливание, потом раздался приглушенный стук в дверь. Здесь такой считается вежливым. Голос со двора произнес с ощутимыми почтительными нотками, сдерживая природную хрипотцу:

— Господин барон, вы здесь?

Потом погромче:

— Господин барон?

Кому это я понадобился с утра? То — никто и ничего, а тут — господин барон! Вряд ли приглашение на работу, от работодателей такого не дождешься, не таким же тоном. А княжеские стражники просто бы вломились. Сейчас увидим. Что там Анна, померла?

Не померла. Ах, какой приятный голос. Может, если захочет.

— Добрый день, господин стражник. Пожалуйста, проходите, господин барон у себя.

Шаги протопали через переднюю комнату и опять раздался вежливый стук:

— Господин барон?

— Войдите.

Со скрипом открылась дверь, на пороге моей комнаты образовался стражник. Толстый, мордатый, представительный, с усами параллельными полу. Кажется, Карлом зовут, фамилию не помню. Был, когда меня приходили арестовывать перед казнью. Очень важный господин.

— Господин барон, его светлость рейхсфюрст фон Изенбург-Бирштейн-Оффенбах приглашает вас к себе. Мне приказано почтительнейше сопроводить вашу милость. Изволите что-то приказать?

— Изволю. Подожди во дворе, пока оденусь. И, почтеннейший, ты не знаешь, чему я обязан этим визитом к князю?

— Ваши родственники приехали, господин барон. Я подожду во дворе. Если что-то потребуется, только прикажите.

Вяло махнул, отпуская, пытаясь сообразить, что делать?

— Подожди там. Фрау Анна, вы слышите? Завтрак, фрау Анна, и побыстрее, я тороплюсь. И где Кугель?

— Сию минуту, господин барон, сию минуту. Кугель с самого утра ушел к герру Фишеру, сказал, что по делам, к полудню вернется. Я могу послать за ним Генриха.

— Генрих, бегом за Кугелем! Скажешь, что за мной приехали, я его жду, пусть поторопится. Фрау Анна, у вас пять минут. И извольте почистить мои сапоги, пока я завтракаю. Не к стражнику же с этим обращаться...

Последнее через губу, но Анна слышала. Я и хотел, чтобы слышала. А чо? Могу и к стражнику. Он живо почистит мне сапоги. Анной.