Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Вот и бродят вокруг рынка, иногда задерживаясь у въезда, караулят, когда колбасу привезут. Чиж из мясных рядов говорил, что у капитана глаза на лоб вылезают, когда почует. Ладошкой по пакету проведет и, нежно так, пропевает:

— Колба-аска...

Чижу виднее, он пакеты для них формирует — бумажные, бежевые, огромные, они их в двух руках потом, прижав, вприпрыжку несут, вскидывая задами.

Полезное ментовское качество, а что? Могут колбасу найти, если у кого-то колбаса пропадет. Не даром же их к нам прислали. Криминалисты.

Любой найдет, если их вперед пустить и понаблюдать.

Лишь бы кошка дорогу не перебежала.

Менты прогуливались. Утро, весна, солнышко, ветерок. Обед на горизонте.

По моему, вообще-то, колбаса им по фигу. Просто жадные. Хрена им колбаса? Обычные менты.

Как к личному оскорблению они относятся к дензнакам, отягощающим чужие карманы. С беднотой заморачиваться лениво — просто деньги отберут. Но не дай бог, если у задержанного тугриков оказалось больше, чем на кармане у мента. Автоматом — подсчет, сравнение со своей наличностью и оргвыводы: на лицо вопиющая несправедливость, требующая решительного устранения. Вплоть до физического — для посмевшего таким образом намекнуть на свое превосходство и успешность в жизни. По сравнению с доблестными сотрудниками органов? Писькой меряться? У-убью-ю-ю!!! Болезненная реакция, очень хотят быть успешными, крутыми. У Архипчика отец был алкашом, загнулся от цирроза, вот Архипчик и растет всю жизнь — над собой, чтобы тоже как собака под забором не помереть. Растет и оглядывается вокруг, сравнивает достижения.

Но меру знают, планку держат — и начальству, и всем вышестоящим завидуют молча. До удобного случая.

На хозяев никогда пасть не разевают. Псы — "Место!"

А прочим и равным — пиздец!

В глазу постоянно прокручиваюся баксы, как в окошках игровых автоматов, все прохожие отслеживаются через этот прицел c хищноватым прищуром. Есть возможность — привяжутся. Ни минуты простоя, все в копилку, все в дом. Трудолюбивы. Интересно, как они выручку делят? Вру, неинтересно...

— Акела, как тебя там, а ну подь сюда...

Это их моя морда побитая заинтересовала. А нельзя ли из данной темы извлечь сколько-то баксов? Если вникнуть в ситуацию и правильно разрулить?

Сделав вид, что глухой, прихрамывая, перебегаю дорогу и, проскочив тротуар и газон, пытаюсь скрыться по тропинке вдоль шестиэтажного крепкого дома, наверно, еще сталинской постройки. Кусты защищают проход, вдоль них метров семьдесят, дальше протиснусь — там сквер и во дворы.

В конце прохода меня перехватывает Александрик. Дите я еще, это их территория — чего я хотел? У людей денежная идея, а я сопротивляюсь с битой мордой. Теперь действительно битой — Александрик легким мазком пустил мне юшку из носа, для профилактики, чтоб осознал. Побег! Доколыхавший сзаду Алексейчик добавляет подзатыльник к общей картине поимки опасного преступника и скручивает ворот футболки, приподнимая мою тушку, опять же — профилактически, чтобы не рыпался. Сегодня добер — завтракал хорошо и вообще...

— Что, с-сученок, оглох?

— А? Головой ударился, упал... Наверно сотрясение, кружится все и в ушах шумит. Слышу плохо. Еще и колено рассадил. За ящики зацепился — там, за углом штабель, у стены. Я завтра сложу, если ребята не сделают — проезду не мешает. Полежу...

— Врет ведь, сволочь малахольная?! Ну-ка, посмотри, у него ничего нет? Ничего? Полежать, говоришь... Хочешь у нас полежать, в обезьянник? Нет? Завтра две сотни принесешь, сам меня поищешь. Пшел, бегунец!..

Последний пинок явно лишний. И так все болит. Умеет Александрик, сука, по копчику. Ох... Уф... Постою, подержусь... Завтраком недоволен, уже проголодался. У них как у всех животных — ничего сложного, на инстиктах живут. Без высоких материй.

Это я так кулаками машу. После драки. Но сказано верно. Точнее — подумано, на сказы у меня сейчас здоровья нет.

Во дворах почти никого, суббота или воскресенье, явная рань. Часов девять утра. Люблю эти сталинские дворы, даже осенью, в дождь, какой-то в них покой, уют, умиротворенность. Если я уснул вчера и проболтался невесть где целый день, то сейчас понедельник, десятое мая. Дома уточню, можно телевизор включить, там таймер на нескольких программах. Надо только пройти незамеченным с моей драной мордой и одежонкой — сначала до парка, затем вдоль его дальней ограды (там всегда тихо) до своего района и, опять же, дворами — к дому. И без хвоста. Быстрым шагом, не накручивая петли — минут двадцать. Сегодня — наверно около часа.

Как в парке хорошо! Когда-то с мамой там гулял, в чистеньком костюмчике, румяный бутуз. С мамой...

И здесь проходили... много раз...

Отец погиб, когда мне было пять, пятого мая. Мама от меня не скрывала, помню — все лето плакала по ночам, думала что сплю, не услышу, маленький. Спал, но урывками. Слышал.

Я его почти не помню, только фотографии иногда отогревают память. Самый конец второй чеченской, не слишком знаю даты, может даже после. Хотя вроде война и не прекращается, только сдвинулась в Дагестан. Постоянно в командировках. Через полтора года приезжали его друзья, привезли второй орден. Вроде должны были вручать в военкомате, но нам отдали так. Нам все равно. Папа был капитаном.

Жалко, что больше не приезжали, я бы сейчас расспросил... У отца было много друзей, искал дома адреса, но не нашел... Может, еще приедут, я живу в нашей квартире, адрес не изменился.

Хоронили в закрытом гробу, том, что называется цинковым. Большой деревянный ящик с двумя ручками-досками, мне он показался огромным, может, цинковый был внутри? Маме открыть не разрешили. А в могилу опускали обычный гроб. Почему так? Так запомнил. Шел сильный дождь и было очень холодно, мама одела на меня куртку и ее потом пришлось выкинуть — испортилась, размокла. А я заболел.

И вообще — как будто осень, раскисшая земля, засыпанная старыми перепрелыми листьями, какой-то папин друг, что-то обещавший — он потом на поминках ко мне подсел, что-то мне говорил. Не помню. Их несколько было, но запомнился этот...

Мама работала учительницей — далеко, в центре, там больше платили. А я пошел в нашу, в сотне метров от дома. Это если знать и по тропкам, между домов, наискосок. Пока деревья не поднялись до четвертого этажа, из окна на кухне были видны окна младшего класса, где я учился до четвертого. Можно было сидеть до последнего, наблюдая, как класс наполняется и, сломя голову, добегать за пять минут к первому звонку. А когда поднялись — видно стало только зимой, через торчащие голые ветви, но это потеряло смысл, уроки начинались в разных кабинетах, по предметам. Все не углядишь.

Мама умерла, когда мне было двенадцать. Почти. Пятого декабря. Врачи так и не определились с ее болезнью. Говорили, что рак, а в заключении о смерти — оторвался тромб. Почувствовала себя плохо, пошла в поликлинику, оттуда отвезли в больницу. Я нашел ее почти ночью, часов в одиннадцать. Не помню, как прорвался. Как-то смог. Лежала в огромной палате, человек на тридцать, четыре ряда коек, она, по-моему, пятая во втором ряду, справа, почти в центре под тусклым плафоном. Увидел одиноко сидящую на койке старушку, сгорбленная спина, круглая (я со спины шел). И седые пряди, собранные за ушами. Я не чувствовал, что мама седая, пока мы жили вместе. Ей было тридцать шесть.

Такая беспомощность в глазах, такое отчаяние в них было. Потом шутила, отправляла домой, шептались. Все хорошо, сыночка. На другой день отловил врача. Толстый, уверенный в себе кот, усики на бело-розовом лице, излучающий профессиональную благость. Что-то было у меня во взгляде. Не стал со мной сюсюкать. Тридцать тысяч ему — и перевод в двухместную палату, список лекарств. За неделю разберемся, приведем в порядок, постараемся, ничего страшного. Все нашел, достал, купил, привез, сгрузил, передал в руки. Каждый день — все хорошо, вот-вот, вот сейчас... А мать не хотела меня пугать — я был так горд — двухместка, все лекарства, обещают! Шутила. Сыночка. За день до выписки в восемь утра звонок — ваша мама умерла, рак. А я вчера в девять вечера c ней расстался. Когда приехал, этот вышел из кабинета ко мне в коридор и предложил вернуть тысяч пять за недоиспользованную палату. Пересчитает. Лекарства исчезли, даже использованные упаковки. Я отказался.

На похороны приехали две старухи из маминой школы.

Очень помогли, без них мне не выдали бы тело.

А я стал взрослым.

Недавно по ящику видел — новый главврач больницы, фанфары! Этот...

Без вариантов. Дальше — детский дом.

А на могиле у матери только деревянная коробка, сжимающая глиняный холмик, и бетонная табличка под сугробом.

Надолго ли? Столько заброшенного насмотрелся, пока пробивал захоронение.

И концов потом не найдешь, система.

Памятник сразу нельзя — земля должна просесть, да и деньги кончились в ноль.

Земля! Земля дорогая! Жилье! Жилье элитное!

...Больные... И это не лечится.

Из квартиры выкинут, все выкинут, что смогут — продадут, память растащат...

Как и не было нас...

Может быть, фотографии удалось бы спасти и ордена отца. Не уверен.

Пару дней не ел. Потом взял старый бронзовый подсвечник (был такой) и пошел продавать на рынок.

А эти зашевелились — то ли в школу сообщили, то ли школа. Участковый, тетки какие-то с халами на головах — от непонятных организаций. Зачастили. Бесцеремонные, как и нет меня, по комнатам пройдутся оценивающе, сиротку пожалеют, еще раз пройдутся. Тот же подсвечник покрутили — мальчик, а откуда он у вас? Поприкидывали.

Вообще — полная хана, без шансов, неделя оставалась, а то и меньше.

Но мне повезло. Он приехал.

Внук маминого троюродного брата, единственный родственник, адрес которого я нашел и которому успел отбить телеграмму в Ярославль.

Моему племяннику было за сорок. Высокий (мне все высокие) тощий мужик с хорошим, но испитым лицом, в заношенном мятом костюме. Единственном. Да — пьющий. Да — нищий. Я ему буду благодарен всю жизнь. Не забуду.

Что делать он не знал, но знал я, и мы начали оформлять опекунство. Полгода бились вдвоем, я руководил. И у нас получилось. Я чуть не подох под горой этих бумаг, но удалось набрать денег на юриста и мы справились.

Памятник на могилу я поставил через полтора года. Скромный, да...

Подсвечник помог. Естественно, на рынке его у меня отобрали, но — дальше события стали цепляться одно за другое, появились знакомства — сначала — на поесть мне и на рюмку Николе (так зовут мою единственную родственную душу), потом на погашение накопившихся долгов по квартплате, потом на юриста, потом еще. Живем.

Подошли втроем: один взял с аккуратно расстеленной газетки мое единственное бронзовое имущество, покрутил в руках и пошел себе. А двое остались меня придержать. Окружающий народ отнесся с пониманием и не протестовал. И быть бы мне битым попусту, если бы не Фарид. Во-первых — не дал малышевским меня запинать за то, что я Тельману успел дать в глаз, а тот не ожидал подобной прыти от цивильного ребенка. А во-вторых познакомил с командой. Нас три молодежных команды на рынке, моя — из беглых детдомовских и беспризорников. Бомжи, короче. Две другие — из местной городской околорыночной гопоты и — национально ориентированная, без русских. Кавказ, ребята натаскиваются, у них свой тренер. И у гопоты — тренер. Только мы бесхозные. Погрузка-разгрузка, принеси-подай, не воруем. Не наш профиль.

Есть еще цыганский молодняк, но у них нет отдельной молодежной стаи. Семейный бизнес, со взрослыми, все в доле.

А подсвечник они сдали в лом за сто рублей. Бараны. Я у Тельмана потом спрашивал.

Через полгода, когда завершилась эпопея с опекунством, Никола уехал. И не пишет. Говорил, что такой уж уродился — бродяга, не может на одном месте. Я его случайно по адресу телеграммой застал, проездом — из Владика в Калининград, хочется ему всю страну посмотреть. Может и так, а может — шутит. Совестливый он. Не захотел на моей шее сидеть. Несчастный, неудачливый, не берут на работу. Перебивается случайными подачками — и так всю жизнь. Или от того что пьющий, или пьющий от того. Не рукастый, ни образования, ни профессии, но... Хороший он мужик. Мне вот повезло с командой, а ему пока нет. Да мне не так уж тяжело было, привык, хватало на двоих, приспособились. И на водку ему хватало. Не жалко. Жалко, что уехал...

Присесть бы, передохнуть. Как раз парк закончился и, перед нашими дворами надо бы собраться, чтобы там пошустрее, а то еле ноги волоку. На скамеечку, на заднике у нового армянского ресторана "Русский двор", там обычно никто не сидит и рядом никого. Редко кто пройдет, из случайных. И кусты. Но жопа так болит, что еще неделю не сядешь. Ну сука же, Александрик, как мне работать с отбитым копчиком? Или стой, или лежи, наклониться — и то болью стреляет! В школу еще надо — за партой показаться. Че, тоже боком восседать? Это ж какой труд — сорок пять минут терпеть боль, до перемены, и так — несколько раз. Да еще в морду кому-то из моих дражайших одноклассников придется дать — шуточки их очевидные и понятные, напрашиваются. Не дашь — в младопидоры запишут. Детишки, мать их...

А хороший был сквер напротив парка, пока не перепахали его под этот уебищный ресторан. Действительно, понаехали, х-хе... Тихий. Тенистый. И деревья были большие...

Пока шел, еще одна мысль накатила. Я — оборотень! Могу в хомяка. Проверять не буду — потом, когда назад, очень болит. Сука, как в фантастических фильмах, только в них оборотней в процессе перестройки корежит, а меня вот — после. Станешь хомяком, а обратно, в человека, воли не хватит, бо-бо. И — цвик!

Сейчас главное до дому тихо добраться, не попавшись на глаза одноклассникам и их мамашам. Мамаши, естественно, из окон мониторят и — чуть что увидят — сразу в школу. Стук! Грязный, рваный, битый — хулюган!!! А подать сюда Ляпкина-Тяпкина, то есть Николу — уж мы его, уж мы ему! И прочая куриная слепошарая дурь плюс кляузы во все стороны выше и ниже стоящим. Типа — спасем дитю, упрячем его в кутузку. Некоторым этого только и надо, дальше знают что делать. Двухкомнатная сталинка, да на шару! Еще и передерутся.

А малышня наша школьная, великовозрастная, сама по всем известным мне окольным дорожкам и тропинкам шарится. И не промолчит. Приключение, э-ге-гей!!! Трепливы как кумушки-старперки у подьезда. Кто, что, где, с кем, других тем нету. Чеки, колеса, кому в лом без дозы переломаться. Пьянка, дискотека, шмотки и трах, но это в своей компашке нашей школьной элиты. Еще музычка, фильмец, драчка. Подрачка, блин! Точно — бабок околоподъездных я не учел. Ключ остался в квартире, но у меня дубликат в старой заначке под кирпичем на заднике двора припрятан. Давно, на такой вот случай. Не слесаря же вызывать — сразу лишний вопрос — а где Никола? Ну и так далее... А сопрут дубликат и че? Второй припрятан в соседнем дворе. Зато от кодового замка в подъезде отмычки у меня нет. Такой вот предусмотрительный — лопухнулся, забыл. Придется за углом подождать выходящих. Скажу, если спросят, что на велосипеде учился кататься. У меня-то нет. Не до велосипедов мне.