‒ Спасибо, Витя... За все...
Светланка заявилась в полдесятого. Точно как обещала. Довольная. Нарассказывалась.
‒ Вы уже в постель?
‒ Завтра с утра на рынок поедем. Шорты тебе купим.
‒ Я мамины хочу. Они уже поношены. И обтягивают.
‒ Обтягивают. А ей что?
‒ А ей новые. Сережка у Лены? Класс. Как он мне надоел...
И шмыгнула в ванную. Из-за двери еще прокричала:
‒ И две ее футболки ‒ те, балдежные, тоже уже мои. Мы договорились.
‒ Может и трусы тоже?
Она приоткрыла дверь и, высунув только голову, кокетливо заявила:
‒ А трусы завтра купим. Целую пачку. Мамины мне не подходят.
Засмеялась и тут же прихлопнула дверь, чтобы не получить по носу. Выражение ее лица вдруг напомнило ему другой случай, годичной давности...
На каждого члена семьи у них теперь отдельная комната. Когда Виктор за праздничным новосельным столом гордо сказал эту фразу, Светка взяла и ляпнула:
‒ Одна в запасе.
‒ В каком смысле?
‒ Моя.
И прыснув смехом прямо в тарелку, схватилась и убежала, чтобы не получить по носу. Только тогда все поняли двусмысленность фразы. Даже Сережка ухмыльнулся. И им с Ириной пришлось смеяться, не выдержали.
Все три комнаты в их квартире были раздельными и они с Ириной занимали самую большую, которая по площади почти равнялась двум детским и находилась по коридору напротив их. Каким-то само собою разумеющимся образом они в своей семье считались за одного члена. Что-то вроде папа-мама. Одно и то же. В большинстве самых разных разговоров дети их не делили надвое: это вы, вроде как одна сущность, а это мы, вроде как две сущности ‒ разные, а вы одно и то же.
По сути это так и было для них.
Светка однажды его спросила:
‒ Папа, ты в других людях тоже умеешь так... растворяться? Как в маме.
‒ Что ты имеешь в виду?
‒ Ничего плохого, ‒ испугалась она его грозного тона. ‒ Я просто хотела сказать... вы с мамой, как один и тот же человек ‒ ты слушаешься ее, а она еще больше слушается тебя. Вы такие взаимопослушные...
‒ Ну, это не совсем так.
‒ Перестань. Я же вижу. Ты вроде как растворился в ней... и руководишь ею изнутри нее, тем самым, чем растворился.
‒ Ну ты и философ...
‒ А она в тебе так раствориться не умеет. Я вижу. Может это потому, что ты кончаешь прямо в нее?
Он чуть не ляпнул в ответ, что она тоже иногда в него кончает, но только вытаращил на нее глаза:
‒ Светка!
‒ Чего Светка? Что я, маленькая? Уставился, как на новорожденную. А я вами очень горжусь. Ты бы слышал, как другие родители качают друг другу права. Умора. Придурки какие-то. А ты такой... что тебя просто невозможно не слушаться. Ты и чужих людей можешь так приручать? Научи меня, а? Или для этого нужно иметь... ну, быть мужиком?
‒ Не обязательно.
‒ Тогда научи.
‒ Да я и так вроде учу... стараюсь...
‒ Ловлю тебя на слове.
А совсем недавно, почти перед отъездом в деревню, она вдруг спросила:
‒ Папа, а если вдруг мама тебе изменит?
‒ В каком смысле?
‒ Ну, в прямом. С другим мужчиной...
‒ С чего ты взяла?
‒ Ну, а вдруг ей захочется... мало ли... всякое бывает. Что тогда будет?
‒ Отшлепаю ее по заднице.
‒ И все?
‒ А что еще?
‒ На прошлой неделе Галькину маму ее отец на своей кровати с любовником застал. Прямо в самый интересный момент. Жуть, что было. Все соседи повыбегали. И теперь все трое в больнице лежат. А маме больше всех досталось... Галька передачи им носит. Раздельные.
‒ Придурки.
‒ А ты только по заднице?
‒ Мы с мамой друг другу не изменяем.
‒ А если вдруг захочется?
‒ Светка!
Может, она тогда уже заведомо что-то знала? Или предчувствовала. В их семье все друг в друга слишком уж глубоко прониклись...
Он поймал себя на мысли, что и сейчас вспоминает эти разговоры, будто что-то такое предчувствуя...
Ирка уже лежала в постели, когда он вошел после душа. Попкой вверх, с раскинутыми ногами, в тех самых белых трусиках. Представление начинается...
‒ Сделай мне так же, как ей...
‒ Трусики прорву.
‒ Ну и что? Новые завтра купим. Такие, как у нее. И ей тоже купим. Подаришь и скажешь, что это за те, что испортил.
‒ Я их не испортил.
‒ Но ей же пришлось их стирать.
‒ Вроде она их и так не стирает...
‒ Не груби мне. Давай, сделай... точно так же...
Они оба были уже голые и предвозбужденные, когда в дверь постучала Светка.
‒ Мам, можно мне с вами? Пап, скажи ей, чтобы она разрешила.
‒ Светка! ‒ в отчаянии крикнула Ирина. ‒ Ну, ты и выбираешь время!
‒ Ну можно, а?
‒ Мы голые!
‒ Ну и что?
Ох уж это "ну и что". Даже интонации Иркины.
‒ Я вам что-то сказать хочу.
‒ Ладно, подожди.
Пока Ирка набрасывала простыню на себя и мужа, Светка уже приближалась к ним на цыпочках.
‒ Садись сюда, рядышком. Рассказывай. И не смотри так на нас.
Когда кто-то из детей собирался что-то рассказать, для них с мужем не существовало занятости.
‒ Меня Сережка все время за грудь трогает. И туда, вниз подглядывает, просит тоже показать. Говорит, что видел только детскую, без волос.
Ну вот. И здесь начинаются проблемы...
‒ Как быстро вы все взрослеете, Господи...
‒ Он специально обманывает. Он видел с волосами. У тебя. Он мне раньше рассказывал.
‒ А ты чего молчишь? ‒ повернулась Ирина к мужу, не зная, что ей на это сказать. ‒ По мужским проблемам специалист у нас ты.
‒ Какие тут проблемы... проблем пока нет. Ему интересно, возраст уже такой, двенадцать. А ты единственная, кого он не стесняется. Родная сестричка. Старшая.
‒ Он и маму не стесняется.
‒ Мама ему не так интересна.
‒ Так что, мне показать ему? Расставить ноги и показать?
‒ Подожди, не горячись. Давай поговорим. Не обязательно расставлять ноги. Если понадобится, это сделает мама. В каком тоне он тебя трогает и просит?
‒ В разных. В зависимости от...
‒ Ситуации или настроения?
‒ И от того, и от другого.
‒ Ты пожалуйста постарайся разобраться, что им движет в тот или иной момент. Если просто любопытство, расскажи ему все, что знаешь, при этом учти, что твои слова и суждения будут значить для него значительно больше, чем наши, он им больше поверит. Объясняя, можно даже и показать немножко, но так, чтобы у него от этого не осталось неприятного или грязного осадка, а наоборот, чтобы он тебя еще больше зауважал. У него именно эти, первые впечатления и картины потом на всю жизнь в памяти останутся. Понимаешь?
‒ А если не просто любопытство?
‒ Тогда тем более переводи все в тональность просвещения. Старайся не кокетничать и не усиливать в нем... ну, ты понимаешь. На самом деле между кровными родственниками, которые все время живут рядом, как правило, не возникает такого... желания. По самым разным причинам, в том числе чисто физиологическим, неосознаваемым. У меня так с моей сестрой было. Просто не хочется, не приходит в голову и все.
‒ Сережке приходит. Вы бы видели, как у него торчит. И о Янке он тоже знает.
‒ Какой Янке?
‒ С бывшего нашего двора. Она из Б-класса. Ее почти каждый день старший брат... имеет. Еще и дружкам своим дает. Прямо в школе.
‒ Господи, что за страхи такие, ‒ подала голос Ирина. ‒ Сколько же им лет?
‒ Ей четырнадцать, на год младше меня. А ему семнадцать.
‒ А родители у них есть?
‒ Конечно. Очень даже приличные. В смысле, ‒ денег у них, как грязи.
‒ А как она?
‒ Ничего. Хвастается.
‒ Ну и дела-а-а... Что творится в храме Божьем... Господи, ну и дела-то...
‒ Чего ты, мама?
‒ Как чего? Четырнадцать лет!
‒ Хм. У нас почти все девчонки уже... А Инку Беньо никто вообще не хочет, так она сама, огурцом проткнула...
Ирка вскочила на кровати, увлекая за собою простыню и не замечая, что стягивает ее с Виктора. Уставилась во все глаза на Светку.
‒ Я... ‒ потупилась та, ‒ как раз об этом... и хотела сказать...
Ирка как обомлела. Слова не может вымолвить.
‒ Только вы не спрашивайте кто он, хорошо? Пожалуйста.
‒ Х..х.орошо, ‒ чуть не задыхаясь, выдавила из себя она.
‒ Я сразу не сказала... и не спросилась... боялась, что вы не отпустите в деревню...
‒ Кто он?
‒ Ты же обещала...
‒ Да, да. Конечно. Конечно...
‒ Я всего один раз. Почти никакой. Мне стало так больно... жутко больно.
‒ Что?!! ‒ испуганно воскликнула Ирина, ‒ А... ему?
‒ Тоже. Орать начал. А потом... назвал нехорошим словом и убежал.
‒ К-каким словом? Каким словом, я спрашиваю?!!
‒ Сучкой. И сукой тоже.
‒ Господи... Господи помилуй! Помилуй, Господи...
Она бросилась к Светке и обняла ее со всей силы, непрерывно причитая на ее затылок "Господи помилуй"...
‒ Успокойся, успокойся! ‒ грозно крикнул на нее Виктор, видя, как испугалась ее причитаний дочка. ‒ Отлепись от нее сейчас же!
Его голос подействовал на нее как разряд электрического тока. Она мгновенно отстранилась от дочери и направила на мужа полные ужаса глаза.
‒ Иди ко мне, доченька... сюда, сюда... ляг рядышком, вот так... Ирка, отцепись! Или выйди отсюда!!!
Но та так и осталась сидеть с выпученными глазами и открытым от страха ртом, только наполовину прикрытым обеими ладонями, не замечая, что простыня слетела с нее и она сидит совершенно голая.
‒ Не стесняйся, что я голый, я сейчас оденусь... сейчас...
‒ Да не надо. Я тебя не стесняюсь. Я уже видела.
‒ Вот и хорошо, ‒ продолжал он нести, сам не понимая, что. Потому что думал совсем о другом... Об этой страшной напасти на их семью. И в голове крутились только два слова: за что? За что?
‒ Ты совсем уже взрослая стала... Я и не заметил, как ты повзрослела... Такая красивая... Расскажи, расскажи подробнее, как было. Ничего не стесняйся... Кровь была?
‒ Да. Немножко. На платье сзади пятно было. На том цветастом. А потом еще на трусах. Вымазались чуть-чуть.
‒ Он... вошел в тебя совсем? Глубоко?
‒ Наверное не совсем, я не знаю... я же не видела. Я лежала вверх лицом. Да и темно уже было.
‒ А ноги? Ты поднимала ноги?
‒ Нет. Они так лежали. Как сейчас. Только шире.
‒ Когда тебе стало больно?
‒ Сразу. А что? Почему вы так испугались? Всем ведь бывает больно сначала.
‒ Конечно всем. Когда это было?
‒ 24 мая. В субботу, ‒ она проглотила слюну. ‒ В парке.
‒ На земле?
‒ Там густая трава... между кустами. Совсем тепло было. И сухо. Почему вы так испугались?
‒ А ты как хотела? Конечно испугались. Тебе же больно было. Ты бы на нашем месте тоже испугалась.
‒ У меня потом быстро прошло. Боль я имею в виду.
‒ А раньше такой боли не было?
‒ Откуда? ‒ удивленно расширила она глаза ‒ Это же было в первый раз. Я раньше никому не давала.
‒ А потом?
‒ И потом тоже.
‒ И больше не болело?
‒ Нет. Что с вами вообще? Что тут такого? У меня почти все подруги уже давно со сбитыми целками и ничего. Родителям, конечно, не говорят... но вы же не такие, как все...
‒ Да. Конечно... Откуда у тебя такое слово?
‒ Ой, так все говорят. Ты посмотришь?
‒ Что?
‒ Ну... как у меня там... стало.
‒ А ты не будешь стесняться?
‒ Конечно буду. Ну и что? Мне интересно знать. Ты же понимаешь в этом больше, чем я.
Ох уж это "ну и что"! Он несколько мгновений нерешительно смотрел на нее, а потом вопросительно повернулся к жене. Та только растерянно пожала плечами.
‒ Снимай трусы, ‒ приказал он дочери.
‒ Знакомиться будем?
‒ Не хихикай. Снимай. Подушку под попку. Вот так. Ирка, включи верхний свет.
‒ Да, включи. Доктору плохо видно.
‒ Давай-ка без озорства. Разводи быстренько ноги. Коленки, коленки согни.
Она развела ноги, и он застыл на месте, не в силах оторвать внезапно окоченевшего взгляда от ее промежности. А шея сама втянулась между плеч от изумления.
‒ Ирка... Ты только посмотри... какое сокровище мы с тобою сочинили...
Светка смешно прыснула, дернувшись животом. Потом еще раз. Но от комментариев воздержалась.
‒ Ты только глянь, какая красавица у нас получилась... какое чудо внеземное...
Может быть, он сказал эти слова каким-нибудь особенным тоном, но Светку от них сразу покинула смешливость, она как бы поверила ему и тут же стянула через голову коротенькую ночнушку, выставив вверх острые конуса уже полностью оформившихся грудей, как бы показывая: вот какая я вся, любуйтесь на свое произведение.
Он любовался, затаив дыхание, не обращая ни йоты своего внимания за пределы видимого, будто перед ним открылось само божественное откровение. Такой гармонии поверхностей он никогда раньше нигде и ни в чем не ощущал... Такой чистоты, изящества и совершенства линий он никогда и представить себе не смог бы... Если бы от пересказа, так и не поверил бы, что такое бывает на самом деле...
‒ Па, хватит любоваться, я же стесняюсь...
Когда же это произошло, что он ничего не заметил? Он пытался восстановить в памяти, как и когда он видел ее в последний раз совсем голенькой, но выплывали только совсем детские картинки.
Нужно дотрагиваться до нее руками, чтобы посмотреть... заглянуть внутрь... а у него не было на это сил... он просто не посмеет этого сделать... не сможет...
‒ Мам, скажи ему...
Он беспомощно и даже испуганно посмотрел на Иринку... Жена, видимо, поняла его состояние, присела рядом, нет, улеглась на бок, лицом к нему, и развела пальцами ее губки. Призвала его наклониться, чтобы он увидел, что у нее внутри... Он видел, но ничего не соображал. Забыл даже, зачем они все это делают...
‒ Ну что там?..
‒ Ничего. Подожди. Потерпи немного.
От Иринкиных слов он вернулся к действительности.
‒ Смотри, ‒ шепнула она ему, ‒ надорвана, до самого края. И с этой стороны тоже. Она уже не девственница.
‒ Значит, он все-таки в нее вошел? ‒ так же тихо шепнул ей он.
‒ Да, наверное.
‒ Но дальше совсем не видно отверстия...
‒ А у меня его видно?
‒ Да.
‒ Всегда, что ли? ‒ удивилась почему-то она.
