Другая ветвь

Срочно нужно дело. Загрузить себя по уши, на все двадцать восемь часов в сутки, чтобы мысли о работе вытеснили все остальные, потому что эти остальные неизбежно сворачивают туда же. Что я сделал не так? Ведь все не так. Все!

Вот, например, сегодня маячила опасность свободного утра — поэтому сегодня будет плотина. Завтра еще что-нибудь. По вечерам всегда можно отправиться куда-нибудь в театр, скажем.

Пока она не скажет "да", придется работать и развлекаться на износ.

А если она не скажет "да" никогда?

Эмиль доложил о приходе военного министра.

Кайзер поднял брови: что-то, видимо, экстренное, раз Миттельмайер явился во "Влтаву", в резиденцию, а не в Гостевой дворец — в генштаб. И время — восемь утра.

— Проводи его в кабинет, — сказал император.

Боги, пусть будет что-нибудь серьезное, чтобы я мог окунуться туда с головой... боги, о чем я думаю!

Стремительным шагом он вошел в кабинет, уселся за письменный стол и поднял глаза на Миттельмайера.

— Ваше величество, — произнес военный министр, — беспорядки в Новых Землях потребовали вмешательства губернатора и его флота. По последним сведениям, Баалатская автономия не поддерживает мятежников, но выдвинула к своим границам войска под командованием Яна Вэньли.

Его величество весь подался вперед, ухватился за подлокотники кресла, будто собирался вскочить, глаза вспыхнули.

— Ян Вэньли!.. — потом плечи опустились, пальцы разжались, а глаза скрылись за ресницами, и яростной вспышки словно и не бывало. — ...Автономия не вступает в конфликт.

Миттельмайер вздрогнул и с некоторой поспешностью подтвердил: да, автономия выжидает и клянется, что вмешиваться не будет. Вот официальное сообщение от президента Хвана... вот данные от наблюдателей... вот докладная от губернатора Ройенталя...

Император встал, подошел к окну. Остановился в косом луче утреннего света.

— Обо всех новостях из этого региона докладывать немедленно.

— Разумеется, ваше величество.

— Если понадобится, я отправлюсь туда сам.

— Что вы, ваше величество. Вам не следует этого делать. Это полицейская операция, а не война.

Обернулся раздраженно, золотая грива взлетела от резкого движения, сверкнула на солнце.

— Знаю. Я сказал: если понадобится.

— Да, ваше величество.

Миттельмайер откланялся и вышел. Кайзер еще пару минут постоял, бездумно глядя за окно, передернул плечами. Сегодня, как и намечено, плотина и Сильверберг.

Автономия выжидает.

Ему тоже придется ждать... Ждать!

Вернувшись в министерство, флот-адмирал Миттельмайер некоторое время размышлял, а потом набрал на комме номер господина канцлера.

— Здравствуйте, ваше сиятельство, — сказал он. — Хотел бы переговорить с вами... не по службе. Да... да... сегодня вечером — вполне устроит. До свидания, всего доброго, граф Мариендорф.

-0-

Безвременье. Вечер

Ни за что не хотела бы поселиться вместе с братом. Она очень любила его, и сейчас любит. Только... он жёсток, властен, нетерпим. Долго ли смог бы подчиняться ей человек, с десяти лет взрослый, с пятнадцати — офицер, с восемнадцати — командующий флотом? А по-другому он не умеет. Или подчиняться, или подчинять. Единственный, с кем это иначе — Зиг. А ей брат подчинялся бы с радостью... но рано или поздно ему надоело бы, и командовать тогда будет он.

Нет. Она не хочет.

Она сама — точно такая же, хоть и кажется мягкой. Она тоже — подчиняется или подчиняет. Им — с братом — вместе? нельзя же. Нельзя!

Он не понимал причин ее отказа. Она и сама их тогда не понимала.

К счастью, он не настаивал на немедленном переезде — ему было не до того. Он командовал флотом всей Империи, а в империи начиналась гражданская война.

Она встает, откладывает вязанье, подходит к окну и смотрит в темноту. Там — ее лес. За лесом — стекло. Его не видно, но оно там.

Хорошо, что оно есть.

-34-

Осень на Феззане уже подумывала уступить место зиме, но пока еще не решилась окончательно, все тянула. Пока было тепло, и если бы листва не облетела — с тех деревьев, которые облетают, — да не темнело бы так рано, можно было вообразить, что холода еще не скоро. Это утро и вовсе выдалось ясным и солнечным, хотя, конечно, уже далеко не летним.

После завтрака Хильда натянула куртку и вышла в сад. Под мышкой она несла книгу. Сяду на солнышке и буду читать. Что хоть я взяла-то? "Зеленый фонарь". По названию не поймешь, о чем. Судя по обложке, это какая-то совершеннейшая ерунда. Ну и хорошо. Вот и буду сидеть на лавочке и читать полную ерунду. И ни о чем не думать. Особенно о своей собственной жизни и о том, что с ней делать дальше. Ни за что. Я не буду об этом думать!

Все равно у нас ничего не получится. Уже не получилось.

Что за затмение тогда нашло на нас обоих? Мне казалось — это начало... а вышло, что — тупик.

...Проснуться ранним утром в его объятиях, бояться пошевелиться, чтобы не разбудить, и любоваться... и думать о том, как теперь будет и что будет... и дождаться, когда задрожат эти длинные ресницы, и откроются эти светлые страшноватые глаза... и увидеть в них смену выражений — от сонного блаженства через испуг к стыду... и услышать — "как я мог!" и "фройляйн, мне нет прощения"... и ляпнуть в ответ — "всегда к вашим услугам, ваше величество"! И этот леденеющий взгляд, и он уже не слышит, что она совсем не это хотела сказать — или слышит, но понимает не то и не так! И говорит, что теперь не старая династия, ее порядков нет и больше не будет, поэтому он непременно на ней женится, и сделает ее императрицей, потому что он виноват и обязан! Как будто она — чтобы выслужиться... как будто она — ради карьеры... ради трона! И завопить шепотом, в ужасе, — что вы такое говорите, ваше величество, прекратите... умоляю... не надо!

И убежать со всей возможной скоростью, не поняв выражения его лица, и почему он сидит на постели молча, и только смотрит, как она лихорадочно одевается и выскакивает за дверь...

А за дверью гвардейцы на посту, и Эмиль дремлет, сидя на полу, напротив императорских покоев, и все они знают, где ты провела ночь, фройляйн Мариендорф, и как именно ты ее провела.

И только дома, запершись в своей комнате, вспомнить, как он смотрел — и сообразить наконец, что он все совершенно неправильно понял, и как исправить, неизвестно, — и зареветь, уткнувшись в подушку.

А потом, через несколько дней, попытка объясниться, которая оказалась, кажется, еще хуже... иначе почему он опять завел ту же песню про Гольденбаумов, которые позволяли себе заводить гаремы любовниц, а он же не такой... При чем тут Гольденбаумы, что он несет... и опять — только задним числом вспомнить его личные счеты со старой династией, и понять: кажется, она тоже слышала совсем не то, что он говорил. В любом случае — она убежала снова.

Разве она может теперь вернуться?.. Он присылал, спрашивал, когда ждать ее на службе. Она ответила — не сейчас, не знаю, когда, не знаю! Он приезжал, говорил с папой. Она побоялась выйти. Папа спрашивал, что она сама-то чувствует? и что она могла ответить...

Она и сейчас не знает точно, что она чувствует... а решать что-то надо. От этого бывают дети — она в этом убедилась на собственном примере. Одна ночь с ним — и вот пожалуйста... Ее долг сообщить ему хотя бы об этом. Только не сегодня. И не завтра. Когда-нибудь.

Когда?..

...Шаги по дорожке. Дворецкий.

— Госпожа Хильда, обед подан, не изволите ли...

Захлопнуть книжку, так и не прочитав ни строки.

— Спасибо, Стерцер, сейчас иду.

Стерцер унес тарелки и блюдо с жарким, затворил за собой дверь.

Папа смотрит задумчиво. Потом вздыхает.

— Поговорим?

Не хочется, но... да, пожалуй, поговорим. Я догадываюсь, что ты скажешь, папа, и будет ли толк... но попробуем.

Однако оказалось — всего не угадала.

Еще два дня думала. Решалась.

Решилась.

Ты прав, папа. Никогда ничего не боялась — и теперь не буду. Чего тянуть? я должна ему сказать, что у нас нечаянно получилось той ночью. Поймем ли друг друга в остальном... ну как получится. Но я попробую. И... и может быть, он перестанет коситься в сторону Баалатской автономии? Хотя бы ненадолго?

Мы столько воевали, чтобы окончить эту войну. Теперь мой выстрел.

И... может быть, еще не поздно сказать... что я тогда, с ним... я этого хотела, потому что... потому что...

Выговорю ли?..

-0-

Безвременье. Вечер

Брат, ох, ее брат...

Тот разговор с ним оставил у нее тягостное впечатление. Он сиял и бурно радовался, не замечая ничего. Теперь ты свободна, сестра! Я заберу тебя отсюда, и мы будем счастливы! ты счастлива? ведь правда? да?

Не замечал ее траурного платья. Вернее, отмел как несущественное. Подумаешь, траур, так принято, и все, а на самом деле — радость! Мерзавец, злобный дракон, державший в заточении прекрасную деву, издох от старости, — жаль, рыцарь, спешивший на подмогу, не успел заколоть его сам! Он не видел, что она горюет по старому дракону — не видел даже, что она плакала.

Нарисовал себе образ покойного императора вот тогда, в десятилетнем возрасте, — и еще через десять лет продолжал держать перед глазами детский рисунок.

Зиг смотрел на нее — и понимал все.

Какое счастье, что у него был Зиг — видевший, понимавший... и любивший ее брата таким, какой он есть. Блестящим, талантливым, даже гениальным, прекрасным — ослепительным чудовищем.

Она хотела бы, чтобы брат был иным — но иным он вряд ли достиг бы того, чего достиг.

Бедный мальчик, растивший себя сам. С десяти лет взрослый, он так и не вырос.

-35-

Баалатский флот вышел на позиции, как и было обещано, к 1 декабря, и повис у незримой границы, за которую не имел права соваться. Тут и стоять теперь неизвестно сколько, пока обстановка не переменится.

Господина губернатора Ройенталя пока не было видно. Но два флота маневрировали на мониторах — далеко, однако при сильном увеличении можно даже различить, где кто. Повстанцы перестреливались с Грильпарцером. Офицеры Яна старательно отводили глаза от этой картины, — не получалось. Нет-нет да косились туда. Бормотали: "да кто ж так делает... да зайдите вы слева-то... нет, лучше не слева, а обманным маневром, продемонстрировать намерения, а когда те клюнут — поднырнуть..." — и замолкали. Каждый твердо знал, что его эта драка не касается, и каждый мечтал вмешаться.

И все желали победы одной стороне — именно той, которой они никак не могли помочь, связанные договором по рукам и ногам. Вмешательство на стороне имперского флота им, наверное, простили бы — но не этого они хотели. А поддерживать мятежников нельзя... нельзя, ни за что... кулаки сжимались от бессилия и злобы.

Адмирал Ян сидел за столом в своей каюте на "Улиссе" и задумчиво перебирал бумаги. Вошел Юлиан, бледный и хмурый, встал перед столом, смотрел в пол. Молчал.

Адмирал поднял глаза.

— Слушаю тебя внимательно, — в воздухе повис невысказанный вопрос.

Юлиан одернул китель, и без того сидевший идеально. Сглотнул.

— Адмирал.

— Да?

— Адмирал, они обрадовались, когда увидели нас. А мы...

Адмирал вздохнул, но ничего не сказал.

— Получается, мы внушаем ложные надежды, а сами... И ничего сделать не можем, и уйти не можем, да?

— Не можем, — покачал головой Ян.

— Разрешите... — и снова замолк.

— Договаривай.

— Адмирал, а что, если... если послать к ним военного консультанта? Неофициально? Я мог бы...

Ян откинулся на спинку кресла.

— Нельзя, — сказал он извиняющимся тоном. — Ты на службе. Это действия против Империи, которой мы верны.

Юлиан изменился в лице.

— Мы... верны Империи, — в голосе прозвучало отчаяние. — Мы!

— Мы, — сказал Ян.

— Я знаю, вы правы, — Юлиан взглянул прямо, — но... это неправильно. Мы должны что-то сделать!

Адмирал снова вздохнул.

— Видишь ли, Юлиан...

Загудел комм.

— К вам коммодор Багдаш, — сказала с экрана Фредерика.

Адмирал кивнул.

Лязгнула дверь.

— Я зайду позже, — сердито сказал Юлиан, козыряя. — Здравствуйте, коммодор. — И вышел.

Лейтенант Минц в отвратительном настроении двинулся в сторону офицерской столовой — в надежде обнаружить там, например, Поплана. Да, хорошо бы именно его. Поговорить ни о чем и выпить. Делать все равно нечего...

Ему повезло — Поплан там был, и даже с бутылкой.

Время тянулось, медленное, как сонная улитка, оставляя на душе скользкий и мерзкий след. На мониторах вспыхивали взрывы. Имперский флот успешно сбивал мятежников — одного за другим. Мятежники огрызались, но не отступали.

Иногда удачно попадали по противнику и они, и баалатские болельщики вполголоса выражали одобрение.

Связисты напряженно вслушивались в эфир.

Адмирал Ян поднялся на мостик в сопровождении Фредерики и коммодора Багдаша. Сел в кресло. Положил ноги на стол. Закрыл глаза.

Ничего не происходило, кроме стрельбы на экране.

Потом лейтенант Джелли подскочил у своего пульта, обернулся, воскликнул:

— Сэр!

Адмирал Ян приподнял веки.

— Сэр, мятежники сбили имперский флагман.

Адмирал спустил ноги на пол и выпрямился.

— Выведите на громкую.

В эфире, перебивая друг друга, звучали возбужденные голоса. Одни кричали "ура", другие бранились.

— Имперцы отходят! — доложили от монитора.

Действительно, флот Грильпарцера подался назад. В эфире издевательски свистели и поздравляли друг друга мятежники.

— Лейтенант, — сказал Ян связисту.

— Да, сэр?

— Мне нужна связь с... — он сверился с бумагами, взглянул на Багдаша. Тот кивнул. — С господином Кайлом Ларсеном. Предположительно — он командует крейсером "Морриган".

— Слушаюсь, сэр, — Джелли повернулся к пульту. Защелкали клавиши.

Адмирал снова откинулся в кресле.

— Фредерика, пожалуйста... вызови сюда Юлиана.

— Есть, сэр. — а во взгляде читается: "да, милый".

Ждали.

— Есть связь, — сказал лейтенант Джелли.

Господин Кайл Ларсен появился на мониторе — квадратная физиономия, тяжелый подбородок, набрякшие веки, вертикальная складка между бровей и очень короткая стрижка. И пиджак — не китель. Смотрел устало и недовольно, потом увидел, кто вызывает. Глаза расширились, и рот приоткрылся, и штатское "здравствуйте" застряло в зубах. Моргнул, скулы затвердели, плечи вспомнили заученную когда-то военную выправку.

— Здравия желаю, господин флот-адмирал! — гаркнул командир мятежного крейсера.

Штатское "здравствуйте" произнес флот-адмирал Ян Вэньли.

— Мистер Ларсен, — сказал адмирал, — могу я рассчитывать на конфиденциальность нашей беседы?

Человек на экране оглянулся куда-то назад, о чем-то распорядился, снова повернулся к собеседнику.

— Теперь да, ваше превосходительство.

Адмирал кивнул.

— Что я хотел сказать вам... поддерживать ваш флот я не имею права. В сущности, я обязан бы был поддержать вашего противника, но сейчас, по счастью, в этом необходимости нет: бой окончен.

Физиономия мистера Ларсена на экране слегка скривилась.