Другая ветвь

Попытка предисловия

Текст, помещенный ниже — фанфик по "Легенде о героях галактики". Поэтому читать его, не зная первоисточника, боюсь, тяжко. Но, возможно, найдутся героические люди, которые все же захотят его осилить. Чтобы облегчить им задачу, я и прикладываю эту вводную — кто есть кто и откуда.

Если вы и так это знаете, пролистывайте дальше.

О галактике и галактической войне

На просторах галактики до недавнего времени существовали два гигантских государства — Галактическая империя (иногда говорят — Галактический Рейх) с кайзером во главе и Альянс свободных планет (иногда говорят — Союз свободных планет), демократическое государство, некогда отпочковавшееся от Империи на вновь открытых территориях. Империя и Альянс располагались в соседних рукавах галактики, и сообщение между их землями шло через два так называемых коридора — Изерлонский и Феззанский. Вне коридоров перемещение по космосу затруднено.

В Изерлонском коридоре находится крепость Изерлон, стальной шар размером с небольшую планету. Лет за пятьдесят до описываемых событий эту крепость построила Империя, но в 796 году космической эры Изерлонскую крепость захватил 13-й флот Альянса под командованием Яна Вэньли. Много чего происходило за прошедшие четыре года, но Ян Вэньли и ныне там.

В Феззанском коридоре находится планетная система Феззан, до недавнего времени это была автономная территория, формально подчиненная Империи, на самом же деле — практически независимая торговая республика, через которую шла всяческая контрабанда и кое-какая полезная информация. Правил там Адриан Рубинский, он же Черный Лис Феззана. На момент начала действия АУшки Рубинский уже потерял власть — потому что Империя захватила Феззан. Здесь теперь новая столица Империи.

150 лет Империя и Альянс воевали между собой с переменным успехом, но в последние годы ситуация кардинально изменилась, и после четырех лет непрерывных сражений Империя победила. Альянс исчез с карты галактики, и война бы на том и кончилась... но остался Ян Вэньли на Изерлоне, и он не побежден до сих пор. Императора ужасно раздражает такое положение вещей.

Новая галактическая империя

В течение 500 лет существовала Галактическая империя, основанная Рудольфом Гольденбаумом, и правила в ней династия потомков Рудольфа. Но в конце 700 годов космической эры (480-е годы по имперскому календарю) ситуация изменилась. После смерти императора Фридриха IV Гольденбаума к власти очень быстро пришел молодой амбициозный военачальник Райнхард фон Лоэнграмм, в 799 году провозглашенный новым кайзером. Он завоевал весь обитаемый мир, — кроме крепости Изерлон, — и установил на Феззане новую столицу. Старая же столичная планета, Один, стала всего лишь одной из многих.

Альянс свободных планет

Основан беглецами из Галактической империи Гольденбаумов за две с лишним сотни лет до описываемых событий. Беглецов возглавлял Але Хайнессен, в честь которого и названа столичная планета Альянса в звездной системе Баалат. Демократическое государство, сильно поизносившееся за время существования и сильно подкошенное гонкой вооружений, проиграло в конце концов войну и было поглощено Галактической империей Лоэнграмма.

Терраисты

Так сложилось, что на просторах галактики прежние религии потеряли свое значение. В Альянсе поминают ад и рай, в Империи — Одина и Валгаллу, но настоящими верованиями это не назовешь. Единственная действительно серьезная религия — культ Земли, представителей которого коротко называют терраистами. Насколько широко он распространен и чем опасен, в галактике уже начинают понимать, но еще не осознали окончательно.

Земля для них священна, и до недавнего времени там находилось укрытое в Гималаях убежище, оно же — резиденция главы культа, Великого епископа. Но поскольку терраисты устроили покушение на кайзера Райнхарда — неудачное, но громкое, — против Земли была предпринята карательная экспедиция, и имперский адмирал Вален это убежище уничтожил.

Юлиан Минц с двумя товарищами, военные Альянса свободных планет, изучали терраистов изнутри — некоторое время они пробыли послушниками ордена и вывезли из того самого гималайского убежища ценную информацию.

Главные действующие лица

Империя:

Райнхард фон Лоэнграмм, кайзер Новой галактической империи.

Хильдегарде фон Мариендорф, его соратница, сперва секретарь, а потом начальник штаба.

Аннерозе фон Грюнвальд, его старшая сестра.

Пауль фон Оберштайн, флот-адмирал, военный министр, с гибели которого и начинается развилка событий.

Вольфганг Миттельмайер, флот-адмирал, главнокомандующий.

Оскар фон Ройенталь, флот-адмирал, губернатор Новых земель.

Август Самуэль Вален, один из адмиралов команды Лоэнграмма.

Ульрих Кесслер, адмирал, глава военной полиции.

Бруно Сильверберг, министр промышленности.

Антон Фернер, контр-адмирал, ближайший помощник покойного Пауля фон Оберштайна, начальник его секретариата.

Эльфрида фон Кольрауш, бывшая любовница Ройенталя и мать его сына.

Эмиль фон Зерре, слуга кайзера.

И многие другие, разумеется.

Альянс

Ян Вэньли, флот-адмирал, прозванный Чудотворцем.

Фредерика Гринхилл-Ян, его адьютант и жена.

Юлиан Минц, младший лейтенант, его приемный сын.

Оливер Поплан, командир истребителей.

Багдаш, коммодор, специалист по информации.

Карин фон Кройцер, капрал, пилот истребителя.

И многие другие, а как же, в том числе много разных политиков.

— — — — — — — — — — — — — — — —

ДРУГАЯ ВЕТВЬ

АU без Оберштайна

-0-

Безвременье. Утро

Ранним утром над лесами светлеет небо, звезды бледнеют, и где-то за деревьями, еще невидимое, поднимается солнце. Между стволов вьются сизые ленты тумана, опускаясь все ниже, чтобы, прежде чем их настигнет горячий свет, рассыпаться по траве и листьям маленькими водяными шариками, засверкать серебристыми и радужными искрами — и исчезнуть... навсегда... до вечера, когда из воздуха снова сгустится молочная дымка и укутает темнеющий мир. А сейчас утро, и солнце близко.

Оно поднимется, разгонит туман и покатится по сине-белому куполу, и тени, сперва длинные, будут укорачиваться, съеживаться, поворачиваться, и весь день будет тепло. Солнечные лучи еще не обжигают, но уже сильно греют, хотя пока — весна, и утренний воздух забирается в рукава, холодит щеки и плечи и заставляет ежиться, запахивая на груди узорчатую шаль.

Шаль она, конечно, вязала сама.

Она любит все красивое — а еще больше она любит прикладывать к красоте свои ловкие пальцы. Она вяжет и вышивает, она выращивает цветы и подстригает кустарники, и она играет на фортепиано. Шить она тоже умеет, и сегодняшнее платье сшила сама. Ничего особенного, простое домашнее платье. Так, немного оборок, больше никаких украшательств, кроме вышивки по вороту и обшлагам. Подол длинный, она любит длинные подолы. Ах да, его она тоже вышила.

Стежок за стежком. Маленькие кропотливые штрихи по светлой ткани. Один за другим. Иголка тихонько скрипит, скользя сквозь натянутое на пяльцы полотно. Цветная нитка шуршит, тянется через основу. Изредка приглушенно звякают ножницы. За окном щебет, стрекот и шорохи; а иногда ветер бормочет, иногда барабанят капли дождя. Или бесшумно падает снег. А нитка тянется, и узор закручивается, пересекается, свивается и расцветает понемногу переливами красок.

Неторопливое, спокойное занятие, способное заполнить вечность, и результат приятен глазу.

Она окидывает себя в зеркале беглым взглядом. Пожалуй, надо связать другую шаль, из тех бледно-лиловых ниток. Но не сейчас. Корзинку с рукодельем она возьмет в руки позже. Сейчас — садовые ножницы.

-1-

12 апреля 2 года Новой империи у гранд-адмирала Августа Самуэля Валена внезапно забарахлил протез, и он опоздал на официальный банкет в свою собственную честь. В 19:50 он еще только подъезжал к залу приемов. До места оставалась от силы пара километров, когда впереди грохнуло, вспыхнуло, повалил дым. Автомобиль адмирала подпрыгнул.

— Что случилось? — пробормотал адмирал. — Скорее туда!

Машина присела на мгновение и рванулась вперед.

В развороченном зале был ужас и ад кромешный. Кровавые ошметки, неподвижные тела убитых и тяжело раненных, стоны тех, кто был в сознании, причитания, брань, нечленораздельные крики, запах дыма и крови, битое стекло и покореженное железо.

Едва взглянув на все это, Вален принялся распоряжаться. Должен же был кто-то.

— Это теракт. Не стойте. Скорую, быстро!

Бледно-зеленый от ужаса официант очнулся от шока и побежал к видеофону.

С воем примчались санитарные машины, мигая сигнальными огнями. Медицинские бригады сбивались с ног.

Вален был занят дальше некуда, и все же при каждой возможности обшаривал зал взглядом. Где-то здесь должен был быть Лютц, и не дай боги, с ним что-то серьезное... Потом наконец увидел своего друга: двое спасателей осторожно вели его к машине, подхватив под руки. Вален перевел дух: может передвигаться. Обошлось. По меркам события это, видимо, называется "отделался легким испугом".

Рысью пробежали санитары с каталкой. Человек, укрытый по горло одеялом, на котором уже проступали кровавые пятна, был еще жив, дышал трудно, со свистом, от руки тянулась трубка капельницы, а лицо серое, жуткое. Его уже провезли мимо Валена, когда тот с опозданием понял, что знает раненого — и это министр промышленности Сильверберг.

Другого раненого он тоже узнал не сразу. Волосы, упавшие на щеку и закрывшие половину лица, были залиты кровью и потеряли характерный цвет, но плащ... Вален вздрогнул. Всего каких-то полчаса назад он ядовито острил: необходимо починить протез, не то он может сам собой ударить по физиономии — вот этого самого человека, к которому сейчас подбежали санитары, щупают пульс, приподнимают, перекладывают. Пристегнули к каталке ремнями, игла в вену, покатили... Лица сосредоточенные и хмурые. Видно, плохо дело.

Ну, будем надеяться, что успеют... сейчас не до того. Слишком многое нужно сделать.

-0-

Безвременье. Утро

Она выходит на крыльцо.

Розовый куст перед домом уже развернул почки, уже высунул светлые пушистые молодые листья. Цветов еще нет, их время придет позже. Когда листочки потемнеют и погрубеют, появятся и бутоны. Потом развернутся, и поплывет восхитительный аромат. А розы на этом кусте распускаются темные, бархатистые.

Она пересадила розу из дворцового сада. Цветники Нойе Сансуси не понесли никакого ущерба от того, что один куст осторожно выкопали и перенесли сюда. Кроме садовника, никто и не заметил. И кроме его величества, конечно... хотя Фридрих IV к тому моменту уже умер, но, конечно же, он видел. Он любил этот куст больше, чем все другие в богатейших дворцовых розариях. Он посадил его сам — в тот год, когда ее привезли ко двору. И пусть его величество давно уже лежит в фамильном склепе, она знает — он беспокоился об этой розе, и там, где он сейчас, ему приятно знать, что роза не погибла.

Она трогает ветви, перебирает их одну за другой, как перебирают воспоминания. Она совсем ни о чем не думает сейчас, кроме подрезки ветвей. Вот эту срезать от развилки — или эту оставить, а срезать ту? Она пытается представить, как будет смотреться куст без одной из этих веточек и без другой. Может быть, лучше так... или убрать обе? Нет, пожалуй, оставить вот эту.

Она не знает — но почему-то уверена: на оставленной ветви распустится прекрасный цветок. На той, что упала в траву, цветы были бы тоже... и, может быть, не менее прекрасные. Ну что ж, увидим...

-2-

...Они не успели.

Острый осколок стекла угодил в висок и засел глубоко, нанеся необратимые повреждения мозгу — и несмотря на все усилия бригады скорой, в 20:34 военный министр Новой империи Пауль фон Оберштайн скончался по дороге в госпиталь. Ему было 37 лет.

Бруно Сильвербергу повезло больше: тяжело раненный, он все же дотянул до операционного стола, пережил операцию, три дня находился между жизнью и смертью — но наконец жизнь победила, и он медленно пошел на поправку.

Едва очнувшись, он заговорил о строительстве Рубенбурга. Пришедший навестить его заместитель Глюк, услышав из уст патрона "смета", "поставки" и "сроки", разрыдался.

-Слава Одину, — всхлипывал Глюк, — теперь все будет хорошо, сударь...

Лечащий врач зашипел на него и выставил из палаты, чтобы не беспокоил пациента.

Что до Лютца, он действительно, можно сказать, отделался легким испугом. Ранения оказались всего лишь глубокими порезами, которые, конечно, пришлось зашивать, но, по счастью, ничего более серьезного. Когда адмирал Вален явился в госпиталь проведать пострадавших, Корнелиус Лютц, сверкая аккуратно намотанным свежайшим бинтом на голове, сидел на своей больничной койке и выглядел почти залихватски.

— Привет, — обрадовался он, увидев Валена. — Давненько не виделись. Как тебе повезло, что тебя не было на том злосчастном приеме.

— Привет, — кивнул Вален. — Кажется, я должен поблагодарить того мерзавца, который лишил меня руки. Если б не неполадки с протезом, я приехал бы вовремя, и неизвестно, где бы сейчас лежал — здесь, как ты, в реанимации, как Сильверберг, или в морге, как Оберштайн.

— Мда, — вздохнул Лютц. — Я всегда мечтал пережить Оберштайна, чтобы плюнуть на его могилу... и вот пережил. И знаешь что, Вален?

— Что?

— Мне совершенно не хочется плеваться.

Вален вздохнул.

— Да уж. Не любил я покойного, но, как ни верти, а делал он много... причем о значительной части его дел никто ничего не знает. Кому-то придется этим заниматься, а до чего ж невовремя... Кстати, вот ты — взял бы на себя военное министерство, хотя бы временно.

— Я надеюсь вернуться в действующую армию, — покачал головой Лютц. — У меня должок к Яну Вэньли.

— Ну, в любом случае решать будет кайзер, — сказал Вален.

— И в любом случае временно все ложится на твои плечи, — добавил Лютц. — Ты уже впрягся, так тяни теперь.

В дверь постучали.

— Кто там? — грозно вопросил Лютц и тут же просиял: — О, это вы!

Вален взглянул на вошедшую медсестричку, потом на друга, потом снова на девушку. Да твое ранение не только не беда, а даже, кажется, везение, — подумал он, усмехаясь про себя. Ну что же, удачи, приятель.

-0-

Безвременье. Утро

Солнце касается волос, плечам становится жарковато под шалью. Роса сверкает под косыми лучами, в каплях вспыхивают и гаснут крошечные радуги. Еще немного — и сверкающий водяной бисер испарится.

Она проводит пальцами по нежному пуху молодого листа.

Каждую осень листья умирают, но каждую весну распускаются новые.

В ее саду этот закон так же непреложен, как везде. Только она сама — она умерла и не распустится вновь. Она живет в уединенной маленькой вилле среди леса, и знает: там, за деревьями, всего в двух километрах от дома, стеклянная стена ее шара. Ее собственного прозрачного шара, за пределами которого ничего нет. Ни других людей — все люди здесь: она сама, пара слуг и ее паж, юный Конрад, да еще тот, что спит под холмом. Ни столиц и империй. Ни войн. Звезды нарисованы на стеклянном куполе над ее лесом. На самом деле их нет.