Другая ветвь

— А? нет-нет, ничего, просто я задумался.

...Вален действительно составил рапорт, и его послание легло на стол к кайзеру 28 мая. Его величество проглядел послание, буркнул: "Эта должность плохо влияет даже на самых благородных", — и больше письмом не интересовался.

В любом случае поздно было бы руководствоваться этим коварным планом, даже если бы он был менее отвратительным, — та сторона уже вылетела на переговоры.

-0-

Безвременье. Утро

Она возвращается в дом и проходит на кухню. Она любит готовить, не любит только делать это каждый день. Когда-то, в те времена, которых не было, ей приходилось полностью вести домашнее хозяйство — больше было некому: мать умерла, отец пил, денег в обрез, младший брат растет не по дням, а по часам, и все время хочет есть... И еще когда-то она жила во дворце, где вовсе не нужно думать о таких вещах, дворец полон слуг, только взгляни — уже несут поднос, и кланяются, и косятся... выскочка, чуть ли не с улицы подобрана, а туда же — графиня. Но воля его величества — закон, и раз он решил, что этой женщине место здесь, она будет здесь.

Как хорошо в этом лесу у холма. Можно выбирать, что делать и что не делать... что помнить и что не помнить.

Можно помнить Зига и не помнить, что он умер.

Сегодня у нее нет настроения хлопотать над обедом, она оставит это Конраду. Только выберет, что приготовить, и снова выйдет в сад — с вышивкой в руках.

Солнце поднимается все выше, заглядывает через плечо, любуется неоконченной работой. Вышита едва треть, но уже видны нежные кремовые, розовые и лиловые лепестки. Она не вышивает портретов. Только цветы... но эти — почти портрет. Отец Зига выращивал такие орхидеи в своей теплице. Она тоже — там, во дворце. И здесь...

Тонкая нить скручивается, норовя затянуться узлом. Она терпеливо расправляет ее.

-7-

...Когда на "Леде II" получили сообщение о дурных намерениях сумасшедшего коммодора Форка, идущего с пушками наготове навстречу кораблю изерлонских переговорщиков, время было — час ночи, и адмирал Ян уже принял снотворное. Теперь он сидел в кресле на мостике, рядом с капитаном "Леды", и отчаянно зевал. Глаза закрывались сами собой, и голова была тяжелая, и мысли ворочались еле-еле, сонные, заторможенные.

Появились два имперских эсминца сопровождения. Мы проследим, чтобы с вами ничего не случилось, дорогая изерлонская делегация. Положитесь на нас. Мы тут разберемся с этим ненормальным Форком... минуточку... пли! Да, кстати, не окажете ли честь принять наше командование на вашем корабле, мы хотели бы засвидетельствовать почтение...

Флот-адмирал Ян Вэньли, с усилием подавив зевок, уже начал было отвечать, что решает господин Ромски, глава эль-фасильского правительства и формальный глава делегации. Но не успел договорить.

— Сэр, — вклинился в его фразу связист, — тут что-то странное. Я выведу на громкую передачу, послушайте...

Сквозь треск помех, действительно, слышалось странное. Говорили по-имперски. Быстро, требовательно, возмущенно. Часть реплик пропадала, проглоченная несовершенством связи, но смысл уловить было нетрудно.

— Кто такие?.. нет, это вы скажите, кто такие вы? Не слышу! Какого флота?... номер подразделения назовите!.. не понял... Кто-кто послал?... да что вы несете, в самом деле! Назовитесь! Имя, звание! Я? Я коммодор Хауфенбак, а вы кто? Не слышу, повторите!

Адмирал Ян выпрямился и зевнул, уже не скрываясь. А вот в голосе появились стальные нотки, прежде размытые полусонным состоянием, но теперь пробившиеся снова.

— Покажите мне их, — потребовал он.

На экране возникли еще четыре имперских корабля. Они были дальше, чем те два эсминца, но ненамного.

— На одиннадцать часов, похоже, тоже подходят, — доложили от радара.

— И тоже выясняют, кто тут кто, — добавил связист. — Вот, слышите?

В имперскую перебранку вклинился новый голос. Он требовал немедленного ответа, какого черта тут делает коммодор Хауфенбак и из какого флота этот капитан Берг-как-его-там, и почему на его эсминце подозрительный номер, не соответствующий...

— Капитан, — сказал адмирал Ян.

— Да, сэр? — в голосе капитана Рыськова звучало беспокойство.

— Мне это не нравится, — адмирал Ян зевнул снова, — а соображаю я плохо и медленно. Давайте-ка потихоньку двинемся назад и посмотрим, что будет.

"Леда II" затормозила, подалась назад.

Голоса в эфире, увлеченные выяснением отношений, не отреагировали.

— Уходим обратно в коридор, — сказал Ян. — Лучше мы вернемся попозже, когда они договорятся.

— Разворот — и ложимся на обратный курс, — скомандовал Рыськов.

Теперь маневр был замечен. Один из спорщиков закричал: "Уходят!" В эфире поднялся гвалт, разбираться в котором уже не имело смысла. Потому что еще кто-то неосторожно ляпнул: "Ловите!" — и помянул чью-то мать.

— Полный ход, — сказал Ян. — И будем надеяться, что наша "Леда" быстрее.

— Наша "Леда" шустрая, — с гордостью произнес капитан. — Полный вперед!

Имперцы перестали браниться между собой и рванули в погоню — и гнались до тех пор, пока не увидели шесть кораблей во главе с "Улиссом", вышедших с Изерлона следом за "Ледой" и вот теперь высунувших носы из коридора. Снова послышалось упоминание чьей-то матери, имперцы замедлились, потом развернулись и отошли.

— Адмирал, вы целы? — с тревогой наперебой спрашивали с экрана связи.

Адмирал Ян не ответил. Рыськов бросил на него беглый взгляд, постарался не улыбнуться. Доложил:

— Все в порядке, господа. Господин флот-адмирал принял снотворное, и оно его победило.

— Что там такое было? — поинтересовался генерал Шенкопф.

— Мы не очень поняли, — ответил капитан.

— Ну, на станции попробуем разобраться, — сказал Юлиан Минц. — Как хорошо, что все хорошо кончилось.

— Это точно, — кивнул Шенкопф. — Ну, домой, ребята.

-0-

Безвременье. Полдень

Цветок на вышивке расправил лепестки. Еще один. С каждым новым стежком все дальше улетают мысли, все явственнее встает перед глазами его лицо, его смущенная улыбка, его яркие синие глаза и яркие темно-рыжие кудри, и в шелесте листвы слышится его голос — он зовет ее по имени, неизменно прибавляя почтительное "госпожа"... он так и не научился обращаться к ней иначе, не посмел. Отодвигался, боясь подойти слишком близко и нарушить правила мира, в котором они жили тогда — того мира, который теперь исчез. И она тоже... она тоже не смела, хотя поначалу пыталась. Когда он был младше ее на целую треть жизни, это казалось так просто: подойти, потрепать по голове, приласкать мимоходом, налить молока в кружку и угостить пирогом. Такой же младший, требующий заботы и опеки, как и брат.

Потом все изменилось.

А потом...

Она на мгновение прикрывает глаза.

Потом он умер, и об этом она вспоминать не будет.

Он умер, и она умерла. А ее брат жив.

Там.

-8-

Хильдегарде фон Мариендорф вошла к кайзеру с рапортом, мысленно готовясь выдержать грозу. Нет-нет, лично она ни в чем не провинилась, и громы и молнии падут не на ее голову — но грохоту будет изрядно, и даже стоять поблизости от громовержца в такую минуту... Но придется.

Переговоры, решиться на которые было так трудно и болезненно для его величества, сорвались — причем сорвались по вине имперской стороны.

Вероятно, кайзер обрадовался бы, если бы срыв произошел по вине противника — это развязало бы ему руки для нового витка битвы с давним врагом, и, может быть, на этот раз удалось бы наконец разбить этого невыносимого Яна Вэньли. Увы, вины за сложившуюся ситуацию на изерлонцах не было. Что особенно досадно для Райнхарда фон Лоэнграмма. Не только повода для драки нет, еще и имперская сторона выглядит крайне некрасиво.

— Ваше величество, сообщение с Изерлона...

Кайзер стоял у обзорного экрана, глядел на звезды. Спина прямая, — даром что в халате, самочувствие императора оставляет желать лучшего, — однако поза задумчивая, а не героическая. И внутренне собран, и размышляет, вероятно, о предстоящей встрече с заклятым врагом. Ян Вэньли столько крови попортил всему военному руководству Рейха и его величеству лично, — и это не считая еще той крови, которую он пролил на полях сражений. Воспоминания о Вермиллионе до сих пор угнетали Райнхарда фон Лоэнграмма. Сознавать, что ты способен захватить весь мир, но не в силах справиться с одним-единственным человеком, причем за этим человеком всего лишь горсть кораблей, жалкая кучка людей и одна маленькая крепость... Шарик, висящий в пространстве, по сравнению со всем, что держит в своих руках его величество, — горошина, если не пылинка. И вот этот шарик ни схватить, ни уничтожить, ни забыть... Хильда полагала, что забыть-то как раз не только можно, но и нужно. Это разумно. Раз уж не выходит иначе. В конце концов, это, пожалуй, ниже достоинства монарха всея галактики — обращать слишком много внимания на группировку мятежников столь малого размера. Она бы даже сказала — пренебрежимо малого.

Эти люди действительно опасны лишь одним — пока они сидят там, на своем островке, отрезанном от прочего мира необозримыми пространствами космоса, над их головами развевается вражеский флаг. Он не спущен и спускаться не намерен. И вся Империя помнит об этом флаге. И всякий, кто вздумает сопротивляться, будет оглядываться на них.

Но если заставить отречься от этого флага весь остальной мир, можно временно пренебречь врагом. А от небрежения, весьма вероятно, этот нарыв на теле Рейха со временем так или иначе погибнет сам. Или засохнет, или вскроется — лопнет, взорвавшись изнутри.

Все-таки их очень мало там, на Изерлоне, и если им нечем будет заняться... Пока его величество не успокоился, он сам обеспечивает Изерлону жизненную цель.

Изерлон живет сопротивлением.

Лишить его необходимости сопротивляться — тем или иным способом, — и проблема разрешится.

Его величество умный человек, он и сам это понял бы, не будь на Изерлоне Яна Вэньли.

Пренебречь Яном Вэньли — свыше сил императора Новой галактической империи.

Даже всемогущему боги выставляют ограничения. И в этом, вероятно, проявляется мировое равновесие...

— Кто посмел? — спросил кайзер тихо.

Лучше бы бушевал, — промелькнуло в голове фройляйн Мариендорф.

— Я что, неясно выразился, объявив о переговорах? — продолжал его величество. Все еще тихо, еще сдерживает крик, но когда взорвется... — Кто они такие, что позволяют себе идти против воли своего императора? Я объявил о переговорах, и какие-то третьесортные комадиры... Фройляйн.

— Да, ваше величество?

— Распорядитесь. Тщательное расследование — само собой. Узнать, кто стоял за этими... инициативными безмозглыми кретинами! Кто они вообще такие?

— Коммодор Хауфенбак, лейтенант-коммандер Линдеман, а третий...

Кайзер бросил на нее острый взгляд.

— И что третий, фройляйн?

— С ним неясности, — ответила Хильда. — Он пытался скрыться от патруля, когда ему приказали остановиться и подчиниться... его корабль обстреляли... словом, мы не знаем, кто он был такой и откуда взялся. С первыми же двумя проще, ваше величество. Коммодор Хауфенбак — из флота Грильпарцера, то есть бывший подчиненный адмирала Ренненкампфа, а лейтенант-коммандер Линдеман — из уцелевших командиров флота адмирала Фаренхайта.

— Мотивы их мне ясны, — сказал кайзер несколько спокойнее, — но спускать с рук подобное поведение невозможно.

— Да, ваше величество, — поклонилась Хильда, — оба они под арестом до выяснения, и...

— Выяснить в кратчайшие сроки, — резко оборвал ее кайзер. — И наказать, чтоб впредь неповадно. И передайте всем — мы возвращаемся на Хайнессен.

— Да, ваше величество.

— Подготовьте послание. Наши сожаления и извинения для передачи Изерлону.

— Да, ваше величество.

— Я просмотрю и подпишу.

— Будет сделано, ваше величество.

— Фройляйн...

— Да, ваше величество?

Кайзер в раздражении ударил ладонью по столу.

— Как унизительно.

Хильда потупилась.

— Извиняться перед этими людьми... Поставить своего императора в такое положение... Оправдываться перед врагом за то, что в моем флоте служат нетерпеливые мстительные идиоты!

— Ваше величество, — сказала Хильда, — во всяком флоте найдутся нетерпеливые мстительные идиоты. И потом, их намерения были наилучшими, — вот ведь и адмирал Вален предлагал...

Его величество гневно тряхнул золотой гривой.

— Ах, фройляйн! — помолчал и добавил: — Вот если бы флот-адмирал Оберштайн был жив!..

Хильда поклонилась и ничего не ответила.

Да. Его величество безусловно прав. Если бы был жив флот-адмирал Оберштайн...

-0-

Безвременье. Полдень

Как просто было когда-то, в детстве, которое кончилось внезапно с появлением чужих людей в деловых костюмах, на черном автомобиле. До того мгновения ей казалось, что детство ушло со смертью мамы, когда в десять лет ей пришлось из ребенка стать опорой отца и матерью для младшего брата. Но она ошибалась.

Ее детство еще продолжалось, трудное, но светлое. И только после того дня... оно осталось в маленьком коттедже с допотопной плитой и стиральной машинкой, с палисадником, где она возилась в свободные минуты для своего удовольствия — и как же редко они выпадали! с забором из штакетника, с соседним домом, в котором жил садовник со своей семьей. Орхидеи...

Зиг...

Она сердито втыкает иглу в кремовый лепесток. Не хотела же вспоминать, а вспоминается.

Ну вот, стежок неправильный. Аккуратно выдернуть нитку, снова вставить ее в иголку и повторить.

Да, теперь хорошо.

-9-

Юлиан Минц сидел в аппаратной у связистов и раз за разом прокручивал запись, извлеченную из бортового компьютера "Леды". Над записью довольно долго колдовал Багдаш, и теперь помехи большей частью были убраны, а голоса звучали четче и внятнее. Ему никак не давали покоя две фразы.

Нет, уже не уверен, что мне не мерещится, — подумал Юлиан. Снял наушники, встал из кресла, вышел из аппаратной. Остановил пробегавшего мимо парнишку из числа начинающих пилотов, курсантов Поплана.

— Погоди минуту, — сказал Юлиан. — Не знаешь ли, где сейчас майор Поплан?

— Только что видел его в ангаре, — охотно ответил мальчишка.

— Будь добр, передай ему, что у меня есть для него кое-что интересное, — попоросил Юлиан. — Если сможет, пусть заглянет ко мне сюда, в аппаратную.

Мальчик кивнул, развернулся и побежал в сторону ангара.

Юлиан вернулся к креслу и наушникам и снова нажал кнопку воспроизведения.

Поплан появился минут через двадцать.

— Ну, что тут у тебя? — спросил он.

— Хочу, чтобы ты послушал вот это, — ответил Юлиан.

Встал из кресла, протянул майору наушники.

— Давай, — кивнул Поплан, усаживаясь на освободившееся место.

Юлиан включил запись.

Рыжие брови Оливера Поплана сошлись к переносице, глаза сощурились.

— Еще раз, — резко бросил он.

Послушал еще раз.

Стянул с головы наушники.

— Молодец, парень, — сказал Оливер. — В общей мешанине я не заметил. Знаешь что, давай-ка Машенго позовем, поглядим, что он скажет.