Другая ветвь

И ее брата тоже нет. Она помнит, что где-то среди звезд иного мира скользит его корабль, прекрасный и хищный, и за ним бесшумно летят, безупречно выстроившись, бесчисленные корабли его непобедимых армад — но это неправда. Ничего этого нет.

Вот птицы есть. Осенью они летят строем и исчезают за пределами купола, а весной пронзают стекло и возвращаются. Но это птицы. Они наполовину волшебные, ведь они могут летать.

-3-

Хильдегарде фон Мариендорф перечитала рапорт трижды, все равно не поверила своим глазам, но — так или иначе, кайзеру она обязана доложить. Новость не укладывалась в голове — разум сопротивлялся, как мог, а чувства и вовсе... Фройляйн Мариендорф никогда не думала, что это ударит ее так сильно. Впрочем, если честно, она никогда не думала о самой возможности такого удара. Этот человек казался вечным, потому что он не человек, а почти машина. Можно понять, чем он руководствуется, можно попытаться предугадать его мысль... очень трудно, но все же не кажется абсолютно невозможным. Голая логика и расчет. А человеческое там если и есть — то оно спрятано на такую глубину... все равно что и нету.

Вот, опять она думает о нем в настоящем времени — а с сегодняшнего дня нужно привыкать к прошедшему. Не есть, а был. Не нету, а не было. Потому что было — вчера. А сегодня больше нет.

О боги, что за сумбур в мыслях. Почему — понятно, мир изменился необратимо... а надо встать, выпрямить спину и доложить его величеству кайзеру о потере, которую он понес. И переложить не на кого. Это ее долг.

Войти к нему и ударить.

Для него это будет куда сильнее, чем для нее.

Но она должна.

Она одергивает китель, расправляет плечи, поднимает подбородок и открывает дверь.

— Ваше величество, рапорт от адмирала Валена с Феззана.

Голос предательски дрогнул.

Райнхард фон Лоэнграмм поднял голову от бумаг. Глаза сузились — заметил? Нет?

— Ваше величество...

— Слушаю, фройляйн. — Понял уже: что-то случилось. Ждет доклада, тянуть больше нельзя.

Она держит спину, и голос больше не дрожит, но все равно — в горле такой ком, что говорить мешает, и она надеется только, что это ей кажется, а снаружи незаметно.

— В столице произошел террористический акт. Пострадали 41 человек. Среди тяжело раненных — министр промышленности Сильверберг. — На той же ноте, и без пауз бы, чтобы не остановиться совсем — но пришлось набрать воздуха перед следующей фразой, иначе никак. — Военный министр флот-адмирал Оберштайн погиб. Адмирал Вален задержался на Феззане, чтобы навести минимальный порядок, похоронить погибших и начать расследование преступления.

Вот теперь все. Она это сказала.

-0-

Безвременье. Утро

Иногда сквозь стену проникают люди. По счастью, это случается совсем редко. Они легко, будто не замечая толстого стекла, приходят — и говорят невыносимыми словами о людях и событиях, которых нет. И ничегошеньки не понимают. И вслед за ними врывается и ударяет по ушам внешний мир, шумный, бессмысленный, уродливый, опасный, жестокий. И тогда внезапно она осознает, что мир — есть, и задыхается от боли, потому что если он есть... значит, все, чего не было — было.

Вот та девушка в брюках. Девушка, пришедшая сюда, потому что ей дорог человек оттуда, снаружи, и дело этого человека... его дело — война.

Брат.

-4-

Его величество слушал рапорт, сидя за столом. На словах "министр промышленности" глаза его расширились, на словах "военный министр" он вскочил, оттолкнув кресло, открыл рот, чтобы что-то сказать — и завис на середине движения, остановленный словом "погиб".

Фройляйн Мариендорф замолчала. Сгустилась нехорошая тишина. Только часы тикали, обычно неслышимые, — громко, ужасно раздражающе, — а больше ни звука. Потом его величество, не меняя позы и даже не повернув головы, невыразительным тихим голосом переспросил:

— Что?

Хильда невольно сделала полшага назад.

— Адмирал Вален задержался на Феззане...

Кайзер ее не слышал.

— Что он себе позволяет?! Он что, думает, у меня адмиралов полны карманы, девать некуда? — все громче и громче. — Он что, решил, что присяга ничего не значит? Он...

— Ваше величество, — попыталась встрять Хильда, — адмирала Валена вынудили обстоятельства...

Кайзер повернулся на ее голос, глядя куда-то сквозь нее, будто она была прозрачной, а за ее спиной стоял — она не знала, кто там, тем более что никого там и не было, но желание обернуться и проверить стало почти неодолимым. Хильда так и не поняла, как удержалась.

— При чем тут Вален, кто тут говорит о Валене, — буркнул его величество. И, снова повысив голос: — Как Оберштайн посмел... как он мог? — и тише: — Как он смел бросить меня? ...сейчас... именно сейчас... я не давал такого распоряжения... я не отпускал его... фройляйн.

— Да? — спросила Хильда испуганно.

— Вы все время приносите мне дурные вести, но худшей не бывало.

— Ваше величество... — пробормотала Хильда.

Кайзер ухватился за край стола и закрыл глаза. Фройляйн Мариендорф подалась к нему — и остановилась. Не нужно. И даже нельзя. Он никогда не простит, если она сейчас подойдет ближе хоть на шаг.

Плечи его величества расправились, глаза распахнулись, пальцы оттолкнули стол.

Справился.

— Фройляйн.

Вот теперь голос звучит как надо.

— Передайте Валену. Исполнение обязанностей военного министра — на нем. До моего возвращения. Позже я приму решение. Но его флот нужен мне здесь. Пусть сам назначит, кто из его людей приведет флот сюда. Я слышал, у него есть способные командиры.

— Да, ваше величество.

— И еще, фройляйн. Наступление пройдет, как намечено. Пусть флот Валена подтягивается и включается в дело по прибытии. Дожидаться его мы не будем.

— Да, ваше величество.

— Это все.

И махнул рукой, поторапливая.

Хильдегарде фон Мариендорф не посмела возразить.

-0-

Безвременье. Утро

Они сидели у камина, пламя плясало, то поднимаясь, то опадая, отражалось в глазах, бросало отсветы на короткие каштановые пряди гостьи. И та говорила... он сражается всю жизнь — ради вас, его сестры, так позвольте ему изредка, хотя бы издали, заботиться о вас. Это нужно ему... И не хотела понимать, что ей, сестре, не надо, чтобы ради нее воевали.

И тогда, устав объяснять этой живой необъяснимое, она сказала, забывшись: оставь меня и позаботься о моем брате. Знала, что не нужно говорить этих слов... их помнит тот, кто спит под холмом, он потому и спит здесь — однажды он поклялся в том же самом. Заботиться о ее брате, что бы ни случилось. И когда случилось... теперь он спит под холмом, а душа его там, снаружи, за стеклом, в мире, которого нет.

-5-

Адмирал Вален неуютно чувствовал себя даже в стенах военного министерства, что уж говорить о кабинете министра. Сесть же за стол — стол Оберштайна, в кресло — кресло Оберштайна! — было настолько неловко, что он остановился на пороге дольше, чем следовало. Наверное, у меня все на лице написано, — мрачно подумал Вален. Вот у военного министра... того, настоящего... никогда ничего не было написано на лице.

Потом решительно прошел к столу. И сел. И облокотился.

— Ваше превосходительство, — сказал глава секретариата Антон Фернер, слегка кланяясь. — Пришел герр Ланг.

Вален скривился. Все не так. И Ланг, которого глаза бы не видали. И обращение "ваше превосходительство" — правильное, он и есть превосходительство, он же гранд-адмирал, но — четкое ощущение, что здесь это звучит неуместно. Здесь так обращались к другому, об этом каждая половица и каждая папка с бумагами помнит и выражает молчаливое неодобрение. И интонация Фернера, в которой чудится неприязнь и злость — не из-за того, что Вален плох, Фернер не имеет ничего против него лично, а просто — он не тот. Это злость на несправедливость мироздания. И горе, наверное. Похороны военного министра были сколько возможно тихими, большую церемонию устроим по возвращении кайзера. И все же народу собралось немало, и речи произносили, и в каждой звучало: долг, долг, долг... Фернер не говорил речей, но был бледен, и круги под глазами, и лихорадочная нервозность во взгляде, и вот эта злость — все сразу. Видимо, сильно был привязан к своему начальнику. Он не только не говорил — он даже к гробу не подошел, стоял истуканом, смотрел на покойного, и вид у него был — как бы не упал... но он не упал. Достоял до конца церемонии и ушел молча. Может быть, и речей-то не слышал, думал о своем. И почему-то казалось — если бы он вслушался, он бы про этот долг высказался. Длинно, витиевато и матерно.

И вот теперь стоит, уже не такой бледный, корректный, прекрасно понимающий, что Вален не узурпатор, он тут волей кайзера, и что же делать — работать-то надо, работа ждать не будет... И злится.

Ну что же, пусть. На злости тоже можно держаться. Вален знает. Он тоже держался на одной злости — тогда, после смерти Лизы. И продержался, а постепенно и ожил. И вот живет теперь, и, видят боги, у него это совсем неплохо получается.

— Герр Фернер, — сказал Вален, вздыхая. — Мне обязательно принимать сейчас Ланга?

Что-то промелькнуло в глазах Фернера — а что, адмирал не успел уловить.

— Сейчас — не обязательно, — ответил Фернер. — Но рано или поздно придется. И лучше не слишком затягивать. Он занимается розыском виновных в теракте, и у него новости.

— Хорошо, — кивнул Вален. — Тогда... что же делать. Пусть докладывает.

У Ланга действительно были новости. Его люди напали на след, и даже кого-то уже взяли, допрашивают.

Это было хорошо, только уж очень неприятный тип этот глава департамента внутренних расследований. После разговора с ним каждый раз остается противный осадок. То ли руки вымыть, то ли запить чем покрепче... Когда Ланг ушел, Вален устало откинулся на спинку кресла.

Вошел Фернер. Взглянул на нового начальника. Что это — сочувствие, что ли?

— Ваше превосходительство, насчет дел, не допускающих отлагательств...

Сколько их было, и все не допускали.

Засиделись допоздна, и все равно всего не разгребли.

Когда Вален выходил из министерства, голова гудела. А на улице уже стемнело, и фонари горели вовсю, мешая рассмотреть звезды на небе... Звезды. Бросить бы все — и туда. Он привык — среди звезд, а теперь прикован к земле, и неизвестно, когда это кончится.

— До завтра, ваше превосходительство, — сказал Фернер. — Я вызову машину...

— До завтра, — кивнул Вален. — Не надо, я пройдусь пешком. Проветрюсь.

Пожалуй, мы сработаемся, — думал Фернер, глядя ему вслед. Конечно, никакого сравнения с его превосходительством... но мы сработаемся. Обязательно.

-0-

Безвременье. Утро

Ах, рыцари. Верные рыцари, прекрасные, без страха и упрека. Они прямы и просты, они чисты и светлы, они отважны и непобедимы... мальчики.

Как они хороши, пока жизнь не изуродует их лица и души. Не всякий останется рыцарем, пройдя опасный и кровавый путь побед и поражений, полный соблазнов и скрытых от глаз смертельных ям. Но пока они юны, они обещают стать... Обещают. Как мало тех, кто выполняет обещание!

Но есть такие, кто не отступает несмотря ни на что. Чьи обещания сильнее их самих — да что там, сильнее даже смерти... Зиг! Мое горе и моя вина... моя любовь? ах да, кажется... не знаю.

Срезанные ветки колют пальцы шипами. Это ничего.

-6-

Флот Валена ушел к Изерлонскому коридору под командованием контр-адмирала Штаффа и присоединился к основным силам его величества. А Вален остался.

О результатах сражения военное министерство узнало раньше всех в Империи. О том, как поддался на провокацию и полез раньше времени в драку адмирал Биттенфельд, и как погиб адмирал Фаренхайт, прикрывая отход своих, и кайзер вошел в коридор со всей махиной имперского флота, и как сражение тянулось дни и ночи, а завершилось вничью — и почему. Его величеству опять стало худо, и его войска отступили, недодавив.

О переговорах, которые кайзер предложил Яну Вэньли, Валену стало известно тоже — вторым после Изерлона. И даже дошел слух о том, что его величеству явился призрак покойного друга, Зигфрида Кирхайса, и повлиял на решение императора; но не говорили, что призраков, возможно, было двое, и один призывал к гуманности, а другой напоминал о цене победы и целесообразности жертв. Если бы в рапорте, легшем на стол Августа Самуэля Валена, временно исполняющего обязанности военного министра, об этом было хоть полслова, он не поверил бы — и вовсе не потому, что отрицал саму возможность явления. Дело в другом: Вален был почти уверен, хотя в жизни бы никому в этом не признался, в существовании призрака своего предшественника — но не там, в Изерлонском коридоре, на флагмане его величества. Тень военного министра Пауля фон Оберштайна, может быть, пребывала до сих пор в этом мире. В этом здании. В этих коридорах. В этом кабинете. За этим столом. Когда за ним не сидел адмирал Вален, за ним по-прежнему сидел флот-адмирал Оберштайн. Иногда временно исполняющему обязанности казалось, что он видит краем глаза движение, слышит шелест плаща или шорох пера по бумаге. И во взгляде Антона Фернера что-то такое отражалось... потустороннее.

Вален расхаживал по кабинету, размышляя о последних событиях. Новость о переговорах разлетелась по столице. По управлениям и министерствам прокатился встревоженный гул. Многим предложение кайзера казалось слишком сильной уступкой. Давить их надо, этих мятежников, давить, как клопа в щели, их же там жалкие остатки, наступить каблуком... плюнуть и растереть... Да, но Изерлонский коридор — узковатая щель, а они еще и уцепились изнутри лапами за плинтус. Ни каблук, ни веник не пролезают. Давить...

И следующая мысль была настолько естественной, что, казалось, ее можно было пощупать, так материально она висела в воздухе. Кайзер выманит самого кусачего вредителя из-под плинтуса на белый свет. Сам прославленный адмирал Ян, которого его величество так и не смог победить, выберется из укрытия, и можно попробовать прихлопнуть, действительно, одним ударом...

— И это даже целесообразно, — вздохнул Вален.

— Безусловно, — кивнул Фернер.

— Но бесчестно, — добавил Вален.

— Разумеется, — согласился Фернер и почему-то покосился в сторону министерского стола, за которым сейчас никто не сидел.

— Его величество никогда на это не пойдет, — сказал Вален.

— Да, ваше превосходительство, — отозвался Фернер, снова взглянув на стол. Вален тоже посмотрел туда. Ему показалось, что помощник не к нему обращается.

Но за столом, конечно, никого не было.

— И все же стоит предложить ему этот вариант, как вы думаете? — спросил Вален.

-Предложить можно, но план будет отвергнут, я считаю, — ответил Фернер.

Теперь он уже не косился в сторону стола. Он смотрел туда прямо и очень внимательно. Похоже, в отличие от своего временного шефа, он что-то видел.

— Я все же представлю рапорт, — сказал Вален.

— Вероятно, это будет разумно, — сказал Фернер и кивнул пустому креслу.

— Что там такое? — спросил адмирал, не выдержав.