Другая ветвь

— И нечего хвастать, что ты умный!

Юлиан растерялся.

— Я вовсе не хвастаю...

Сердитое фырканье.

— Хвастаешь! Подумаешь, какой — и с губернаторами-то он разговаривает, и императрицу-то он демократии учит...

— Карин, ты что?

— Ничего!

Замолчали снова, снова сверлили глазами экран, если бы взгляды были материальны — уже бы прожгли дыры в покрытии... прямо до открытого космоса, наверное!

— Послушай, — сказал Юлиан примирительно, — может, пойдем кофе выпьем?

Тряхнула рыжей шевелюрой, вздернула подбородок. Постояла, подумала... кивнула:

— Ага, давай.

Майор Поплан, наблюдавший сцену с безопасного расстояния, проворчал себе под нос:

— Ну и дети... Учишь их, учишь...

Глупый мальчишка. Сказал бы — "видел я ту Хильдегарде, ничего особенного, ты гораздо красивее" — и дело в шляпе, но где ему самому-то догадаться. Всему учить, да...

-01-

Январь

В чем было дело — в ясном ли взгляде девушки с экрана, в словах ли, которые она говорила... мы женимся по взаимной склонности, потому что так хотим, ваше благословение обрадует нас, и если бы вы изволили прибыть на свадьбу, мы были бы счастливы. Но если вы не сможете — так тому и быть, мы переживем. Хотя будем сожалеть.

А может быть, дело было в его новой столице. В Феззане. Не Один, столица Гольденбаумов, не Нойе Сансуси, их дворец. Новый мир, новый уклад, новое небо, новые стены.

— Я приеду, — сказала она. — Рада за вас обоих. Спасибо, что любите его, фройляйн.

Девушка на экране кивнула, опустив ресницы.

Вышло — подтверждением старых обетов, но теперь, когда время двинулось снова, предопределенность поблекла и размылась до вероятности, а потом как-то легко и естественно съежилась до "вряд ли".

Да. Она поедет.

Собрала необходимые вещи, распорядилась насчет дома и сада, особенно настойчиво велела следить за розой. Слуги кланялись и твердили: "да, госпожа, будет сделано, госпожа".

Вызванная машина двинулась и прошла там, где раньше было стекло, не замедлив хода. И все же графиня Грюнвальд немного нервничала, выезжая за пределы заколдованного круга — и, конечно, напрасно.

Холм и лес остались позади.

Я вернусь, Зиг. Подожди немного.

-41-

29 января 3 года Новой империи с большой пышностью состоялась свадьба его величества императора Райнхарда и его избранницы, фройляйн Мариендорф.

Белое кружево, золото и серебро, высоченные потолки в Зале торжеств в "Шангри-Ла", красный ковер через весь зал, высшие лица армии и государства при полном параде, и краше всех, конечно, жених с невестой — как им и положено.

Собрались все, за исключением лишь тех, кто далеко и не мог оставить дела. Приехала даже сестра его величества, знаменитая красавица прошлого царствования, златокудрая, белокожая, тонкая. Стоит среди придворных, неподалеку от отца невесты, держится скромно и прохладно. Будто она здесь — и отчасти все-таки не здесь.

А вот флот-адмирал Ройенталь, губернатор Новых земель, не добрался до столицы — не успел. Все знают, почему: на подведомственных ему территориях проблемы, и начались еще до объявления об императорской помолвке, и разрулить к дате не удалось. Причина уважительная. Но военному министру, господину Миттельмайеру, досадно. И даже, пожалуй, тревожно. Неизвестно почему, просто так. Волноваться совершенно не о чем. Оскар передал — все в порядке, он возвращается. Просто он не успевал никак, вот и все. Беспокоиться глупо. Праздник. Радоваться надо. И Феликс на руках у жены — малыш, в котором при желании легко увидеть сходство с его отцом, — вертится, агукает тихонько, хватает Эву за брошь у выреза праздничного платья. Феликс здесь, а его отец — нет. Несправедливо. Событие историческое, а что ребенок понимает...

Ну вот и все, приличествующие случаю слова произнесены. — Согласны ли вы?.. — Да. — А вы? — Да. — Итак, объявляю вас мужем и женой. — Голос у министра двора вздрагивает и дает петуха, волнуется, бедняга. Беспрецедентная честь — женить властелина этого мира...

До чего же они красивая пара. Уже не жених с невестой, а молодожены. Их величества. Теперь будет так.

Они развернулись от кафедры и пошли по ковру под восторженные крики подданных, которые обрели сегодня императрицу. Теперь новая династия и вправду стала династией. Новые надежды, большие ожидания. Праздник!

Идут. Лица серьезные и счастливые.

Слава кайзеру! Ура кайзерин!

Возле плеча у Миттельмайера произошло движение. Фернер. Наклоняется к уху.

— Ваше превосходительство, срочные новости.

Что-то у него в голосе... Вольфганг оглянулся. Нехорошо сжалось внутри. Ох, не для императорской свадьбы эти новости, похоже...

Кивнул жене: "Мне придется отойти ненадолго, дорогая, извини". Аккуратно, стараясь не привлекать внимания окружающих, выбрался вслед за Фернером из толпы.

Выслушал.

Срочные новости с Урваши.

Зал закружился перед глазами, черные фигуры закачались, расплываясь, и на каждой кровавая полоса поперек. Это ленты через плечо, просто ленты. И ковер красный, почему не другого цвета... Пальцы сжались в кулаки, но некого ударить — и даже в стену нельзя, праздник, это хорошо, что праздник, все смотрят туда, на белые фигуры в кружевах, белое, и золото, но отсюда до них — черное и красное, и гул в голове нарастает, это кричат "зиг кайзер", и пусть кричат, за криком они не услышат, если он и... Но он не издал ни звука. Только вцепился в праздничную ленту на своей груди и сорвал ее, даже не заметив, что делает. Стоял, смотрел на кружащийся черно-красный зал и на белую сердцевину водоворота.

Выдохнул. Разжал пальцы.

Лента упала бесшумно, ему показалось — плеснула вязким противным плеском.

Бросил:

— В министерство.

Фернер поклонился.

Вышли в боковую дверь.

-02-

Январь

Вот она и встретилась наконец со своим младшим братом, которого плохо знала, хоть и не забывала, которого бросила, хоть и любила, и посмотрела наконец в светлые глаза, в которых издали, из ее леса, ей мерещилось темное пламя — и не увидела ничего, кроме искренней радости. Он был счастлив ее приезду.

Только бледен. Тени под глазами. И — в этом мундире он необыкновенно хорош, а плащ скрадывает очертания, но он же исхудал... Глаза сияют, движения легки, дух неукротим, и все же...

— Что с тобой, Райнхард? — спросила она.

— Все хорошо, — ответил он и посмотрел прямо — и она не решилась переспросить.

Он ничего не расскажет... и он не придет на ее зеленый остров, сколько бы она ни ждала. Зачем она сказала ему: "Когда устанешь — приходи"? Пока он в силах двигаться — он не придет. И он скорее умрет, чем признает, что больше не в силах двигаться.

Когда она поняла возможный смысл и бледности, и худобы, ей стало страшно.

-42-

Торжественная церемония завершилась. Молодожены отбыли. Они появятся еще ненадолго вечером, на приеме в Гостевом дворце, и потом уедут в свой — теперь уже общий — дом, в Штайнехпальме Шлосс. А подданные будут слаженно кружиться в едином ритме под звуки оркестра Императорского (бывшего Коммерческого) музыкального театра, подолы будут качаться в такт, а каблуки притоптывать, ударяя в узорный наборный паркет бального зала, и, перекрывая мелодию танца, зазвучат здравицы и зазвенят бокалы, и за неизменным "зиг кайзер" последуют тосты за кайзерин и будущего наследника, и снова вальс — громче, громче — над дворцом, над столицей, над Галактической империей, под мерцание вечных звезд на темнеющем вечернем небе.

Но это позже, а сейчас к парадным ступеням "Шангри-Ла" один за другим подъезжали автомобили, все как один блестящие и черные. Гости выходили из стеклянных дверей отеля. Юноша в темно-синей униформе склонялся, распахивал перед пассажирами дверцы, надраенные до зеркального лоска, и в черном лаке покрытия отражалась его рука, обтянутая белейшей перчаткой. Усаживались мужчины, дамы изящно подбирали пышные юбки и переносили через порожек стройные ноги в тончайших чулках. Мелькали туфли — острые длинные каблуки, узкие мыски, тонкие ремешки, — такая нынче мода. Дверца захлопывалась, автомобиль отъезжал, сдержанно урча, и тут же подкатывал следующий, и юноша в синем вновь склонялся перед отбывающими высокими персонами, и в черном выпуклом зеркале автомобильных дверей отражалась его белая перчатка.

Толпа в холле стремительно редела, пестрые платья, черные мундиры и цветные камзолы шагали за бесшумно разъезжающиеся стеклянные створки — и исчезали, когда двери съезжались и отгораживали холл от ступеней.

Эва Миттельмайер остановилась в растерянности, оглядываясь по сторонам. Похоже, Вольфа нет совсем. Видимо, новости потребовали немедленного вмешательства. А сказал — "ненадолго". Подождать еще немного или ехать домой... Феликс вертелся и агукал, подпрыгивая. Тяжелый, руки устали. Пока не хныкал, но это счастье может прекратиться в любую секунду — ему давно пора есть и укладываться в кроватку. Да, надо ехать.

Вздохнула.

— Пойдем, Феликс. Подождем нашего папу дома.

Машинально вырвалось, не в первый раз уже — и как всегда, прикусила язык, да поздно. Привыкла к малышу, вот и слетает с языка — мама, папа... он не мой и не Вольфа. Он — на время, в утешение. Скоро вернется настоящий папа, и если скажет хоть слово, я отдам... конечно, я отдам ему его сына, но... Нехорошо так думать, и стыдно, и хоть бы Вольф не узнал... иногда мне хочется, чтобы твой папа не возвращался, Феликс. Нет, ни за что не буду так думать, ни за что, это гадко, как я могла...

— Фрау Миттельмайер, позвольте проводить вас домой.

Оглянулась. Вздрогнула — красный плащ так долго был на плечах ее Вольфа, а теперь его носит другой. Адмирал Мюллер. Слегка поклонилась, насколько позволял Феликс на руках.

— Благодарю вас, адмирал, буду признательна.

Мюллер потянулся к малышу, взял его из ее рук. Феликс завопил и вцепился в серебряное шитье на воротнике мундира.

Вышли из холла, подкатил автомобиль, сели. Ехали в молчании, только ребенок и разговаривал на своем младенческом языке, о чем — неведомо. Эве хотелось спросить о многом... что могло случиться, какие дела вызвали Вольфа прямо с императорского бракосочетания, почему даже не сказал ей ничего... и предчувствия дурные, а какие основания под ними... вроде бы никаких... но не могла придумать, как заговорить обо всем, что волновало ее, с этим симпатичным, но в сущности малознакомым человеком. Поэтому — молчала, смотрела перед собой, нервничала и старалась не подать виду.

Машина остановилась у ограды, адмирал вышел, проводил Эву до крыльца, передал ей ребенка, поклонился и повернулся уйти.

— Постойте, — сказала она внезапно для себя самой. — Как вы думаете... что-то ведь случилось, да?

— Я сам ничего не знаю, — покачал головой главнокомандующий. — Но, наверное, да. Его превосходительство никому не сказался, так что... извините, сударыня.

Кивнули друг другу. Эва вошла в дом, краем уха уловила шум мотора отъехавшей машины.

Скорей бы Вольф вернулся.

Тут Феликс завопил, и стало ни до чего.

-03-

Январь

Все-таки двор, каким бы новым и прогрессивным он ни был, — всегда двор. После приезда в столицу она всего однажды — вот сегодня, и ненадолго, — появилась среди нынешних вельмож... они так себя не называют, пусть, — среди нынешних первых людей государства. Однажды — и этого оказалось достаточно, чтобы вспомнить. Шепоток за спиной. Не злобный, — всего лишь заинтересованный, — но похож, ох как похож... И взгляды искоса. Рассматривать ее в упор им неловко, но любопытство никуда не денешь.

Разглядывают, кланяются препочтительнейше и шепчутся.

Гладкие светлые стены зала приемов затянул туман, и из него выступили темные деревянные панели Нойе Сансуси, а среди стоящих вокруг новых людей замелькали десять лет знакомые тени... недобрые лица, завистливые взгляды, расчетливые мысли... улыбки, сладкие до тошноты, и готовность без колебаний убить любого, кто хоть на мгновение загородит... может загородить... вдруг загородил бы, если бы выжил? — путь наверх. И внезапная мысль, от которой озноб по спине и паника. Его величества больше нет, ее некому защитить.

Стало трудно дышать, едва достояла до конца церемонии. Она знала, что это просто — прошлое высунуло смрадную пасть и пытается отравить ей другой, новый мир и другой, новый двор. Держалась только на том, что все время твердила себе — это кажется, этого нет, этого больше нет... этого никогда не было!

И ведь еще бал. Она не дама из третьего ряда адмиральских супруг. Она — единственная родственница жениха. Так что бал тоже придется выдержать.

Собрала всю свою волю, приклеила на губы прохладную любезную улыбку и приготовилась к испытанию. Она сможет. Она могла — десять лет без передышки, что ей каких-то два часа... потом уйдет.

Играл оркестр, и кружились пары. И ей пришлось один раз выйти танцевать — отец невесты пригласил ее, это традиция, уклониться невозможно. От других приглашений — можно и прилично, но не от этого. Так же как он не мог не пригласить ее, она не могла отказаться. Граф Мариендорф был равнодушен к танцам, графиня Грюнвальд — тем более, если не сказать хуже... Ах да, теперь уже не графиня, теперь она кронпринцесса, ведь ее брат — император всея галактики... как прежде, эти статусные подробности важны при императорском дворе, несмотря на всю его прагматичную деловитость.

Продемонстрировали обществу пару туров вальса и с облегчением вышли из круга. Благодарю вас, сударыня. Благодарю вас, сударь.

Раскланялись и разошлись. Хороший человек — тесть императора, только слишком он из тех времен, которых не было.

Брат с молодой женой уже уехал. Еще немного — и можно будет, наконец, выйти вон, на воздух, подальше от людей.

Рядом остановился человек в штатском, поклонился — мое почтение вам, госпожа, — постоял минуты две. Потом произнес, обращаясь как бы и не к ней, но так, чтобы она слышала:

— Ну вот, приличия соблюдены, можно уходить.

Тогда она наконец на него взглянула — и узнала. Ей его представляли. Гражданский премьер в правительстве ее брата, господин Сильверберг.

Уточнила:

— Вы это мне?

Поклонился снова.

— Да, сударыня. Уже можно.

— С чего вы взяли, что я хочу уйти?

— Я поневоле вижу ваше желание — я сам хочу того же.

— Вы предлагаете просто повернуться и...

— Да, мадам. Давайте провожу вас до автомобиля. Веселиться господа прекрасно могут и без нас. Тем более что вам вовсе не весело, а меня ждет работа.

— В такой час — работа?

— Почему-то она никогда не кончается, мадам.

Впервые за весь день у нее немного полегчало на душе.

— Тогда идемте, сударь.

И оперлась на протянутую руку.

-43-

Вольфганг Миттельмайер вышел из военного министерства поздним вечером. Отпустил машину, пошел пешком. Хоть немного проветрить гудящую голову. Было холодно, хотя и потеплело немного по сравнению с дневным временем, когда дул сильный ветер, и снег валил сплошной пеленой. Сейчас было тихо и безветренно. Сырой тротуар блестел в свете ночных фонарей рыжими огнями, мокрый снег по газонам казался серым, а тени отсвечивали зеленью. Ветви деревьев обвисли, придавленные белой волглой тяжестью. Иногда какая-нибудь из них вздрагивала, стряхивала вниз налипший сугробик, и тот падал, не рассыпаясь на отдельные снежинки, с тихим отчетливым звуком.