Сани со скрипом скользили по снегу, фыркала лошадь. Мы ехали под ночным небом, вдыхая морозный воздух. Никитина "отпустило" напряжение, и он облегченно улыбался: у него это была первая серьёзная самостоятельная операция по задержанию, завершившаяся успешно, совсем без убитых и раненых, и не упустив сбежавшим ни одного преступника. Павел рассеяно с полуулыбкой смотрел вокруг, а я подтянув на ноги полу шинели, увидел в ней сквозной порез, наверное, осколком от гранаты пробило. Просунув в дырку палец, я сокрушенно вздохнул. Опять зашивать, у меня еще с прошлого раза пальцы исколоты, у шинельки-то сукно толстое, игла туго идёт. Иван со смехом толкнул локтем витавшего где-то Павла:
— Глянь, у Сашки в шинели опять дыра. Этак в привычку войдёт — каждую операцию по дырке!
Павел глянул на меня и рассмеялся. Глядя на гогочущих ребят, я тоже невольно заулыбался. Всё таки дыра в шинели такая мелочь. Хотя надо будет сегодня на Знаменском зашить, а то Лиза заметит и опять будет волноваться. А Иван тем временем продолжал:
— Слышь, Паш! Вот через три года мы весь бандитизм уничтожим и всё воровство искореним и повернём их на трудовую сознательную жизнь...
— Ну ты скажешь! — не согласился Никитин. — Три! Не успеем!
— Ну, пусть пять лет! — не стал спорить Гусь.
— Да, пять, оно похоже, — утвердительно кивнул Павел.
— Так вот, об чём говорю, — продолжил Иван, — через пять лет преступности не будет, и сдашь ты, Сашка, свою шинелку в музей. А на ней напишут: "шинель героя уголовно-розыскной милиции Александра Кузнецова". А шинель сама вся латаная-перелатаная, вся в разноцветных заплаточках...
— Иди ты... — смеясь, ткнул я локтем Ивана. А тот посерьезнел и сказал:
— И пойдешь ты, Сашка, тогда в мирную жизнь, мечту свою исполнять. Вот какая у тебя, брат, есть ещё своя мечта? После устроения социализма на земле и счастья всех трудящихся?
Я задумался. А есть ли у меня мечта? Жить с любимой девушкой? Воспитывать детей? Заниматься любимым делом? Или для мечты надо брать выше — сделать этот мир и жизнь людей в нём хоть на чуточку лучше?
— Не знаю, не думал еще... — честно признался я. — Ну, вообще, я науками хотел заняться... Нравится оно мне...
— А ты, Паш? — спросил Гусь у Никитина. Павел смущенно отвёл глаза:
— Я... это... книжки некоторые читал... Ну, разные... Мне давали... Там и про товарища Немо было, как он боролся за свободу индийского народа от эксплуататоров. Он и на лодке своей плавал под водой. И про разные страны было. А я вот нигде кроме Москвы не бывал, родился здесь в фабричном доме, и работать с детства начал. И хочется мне посмотреть всюду, края разные. У нас страна-то большая, где-то льды, говорят, не тают никогда, а где-то, слышал, всегда жарко и теплое море...
— Даа... море... — Иван понимающе кивнул. — А я вот, хоть и матрос, но вот не в море меня тянет. Заболел, братцы! Как у видел, так заболел! Давно было, еще на Балтике — смотрю я — аэроплан летает, высоко высоко... Как птичка снизу казался, вот с такусенькими крылышками. И так мне захотелось с ним полететь, в высоту, в простор... Влюбился я, братцы, в высоту, в небо... И с тех пор мечтаю лететь там свободно везде как птица. И смотреть сверху повсюду, и на жаркое море, и на льды...
— Фамилия твоя водоплавающая! — поддел я Ивана. — Тебе нужен не простой аэроплан, а чтоб на воду садился.
— А на Северный полюс?.. Я читал... — воодушевился Павел. — Представляешь, ты на своём аэроплане откроешь Северный полюс! А вокруг снега, снега...
— А что?! — улыбнулся Иван. — Вон Сашка пойдёт в свою науку и придумает нам такой аэроплан, чтоб и на воду садился, и до полюса долетел. И откроем с тобой! — и Иван весело пихнул меня — Так что, Сашка, готовься. Пять лет у тебе пока есть, пока мы все задание трудового народа исполняем. Но ты как шинелку в музей сдашь, так сразу и давай, придумывай!
Я, улыбаясь, кивнул. И вправду. А что? Может Иван Гусь сможет стать как Водопьянов, Чкалов, Байдуков или Беляков. Станет летчиком, установит рекорды. Ему столько же лет, сколько тем же Водопьянову и Белякову. До полета через Северный полюс и посадки самолёта на лёд вблизи него остаётся меньше двадцати лет.
— Наши через полюс пролетят и на льдины высадятся. Точно тебе говорю. Вот веришь? — я посмотрел на Ивана.
— Верю, Сашка. Верю... — Иван откинулся на санях спину. — Сейчас же всё возможно. Новая жизнь началась! Нам бы только разруху победить. И везде будет открыта дорога. Придумывай, летай!... — Он широко распахнутыми глазами посмотрел на ночное чёрное небо и раскинул в стороны прямые руки, как будто крылья, или как будто хотел обнять этот бездонный небосвод, на котором яркими точками светили звёзды...
... Улыбчивый романтик, влюблённый в небо, Ваня Гусь убит в двадцатом под Перекопом...
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
**
Интересные ссылки:
Лысков Д. "Великая русская революция, 1905-1922. гл.7. Между миром, войной и миром"
https://history.wikireading.ru/70498
В.Горелик. Перемирие
http://www.proza.ru/2017/09/20/1685
В.Горелик. Демобилизация, переходящая в мобилизацию
http://www.proza.ru/2018/03/21/1827
В.Горелик. Война или мир
http://www.proza.ru/2018/03/25/1067
В.Горелик. Конец перемирия
http://www.proza.ru/2018/04/02/862
В.Горелик. Бессильная армия
http://www.proza.ru/2018/04/03/1466
В.Горелик. На пути в Брест
http://www.proza.ru/2018/04/04/990
В.Горелик. Ратификация Брестского соглашения
http://www.proza.ru/2018/04/06/876
Михутина И.В. "Украинский Брестский мир".
https://history.wikireading.ru/307946
Щербаков А.Ю. Гражданская война. Генеральная репетиция демократии. "Первый бой с самостийниками"
https://www.litmir.me/br/?b=215213&p=31#section_54
Щербаков А.Ю. Гражданская война. Генеральная репетиция демократии. гл.10 "Не читали мы ни Маркса, ни Бакунина"
https://www.litmir.me/br/?b=215213&p=40#section_65
Ручная граната системы Рдултовского обр. 1914 г.
http://weaponland.ru/board/granata_rdultovskogo_obrazca_1914_goda_rg_14/24-1-0-134
Формула невозможного. Как "Северный полюс-1" сделал Арктику советской.
http://www.aif.ru/society/science/formula_nevozmozhnogo_kak_severnyy_polyus-1_sdelal_arktiku_sovetskoy
К 80-летию первого перелёта через Северный полюс.
https://topwar.ru/118340-bezumstvu-hrabryh-poem-my-pesnyu-k-80-letiyu-pervogo-pereleta-cherez-severnyy-polyus.html
Перелёты экипажей В. Чкалова и М. Громова через Северный полюс в Америку.
http://aviation21.ru/perelyoty-ekipazhej-v-chkalova-i-m-gromova-cherez-severnyj-polyus-v-ameriku/
Глава 9.
Приехали мы на третий Знаменский, сдали задержанных и рулоны найденной ткани. Павел засел писать отчет, а я, спросив у Ивана нитки с иголкой и устроившись у соседнего стола, зашивал небольшой разрез на шинели и посматривал, как Паша царапает пером по бумаге, сажая иногда кляксы. Писал чернилами и пером Никитин получше меня, сказывалась практика: и буквы ровнее, и клякс меньше, словом, как заканчивающий начальную школу против первоклассника. Что он там написал, не видел, но Розенталь, взяв отчет в руки и читая его, пару раз даже глянул на меня с непонятным выражением. Похвалив Никитина и всех участников с превосходно проделанной работой, комиссар в виду позднего вечера отпустил всех по домам.
Лизе дома я рассказал о новом знакомом, Иване Гусе, о сегодняшнем задержании и возврате ценного имущества артельщикам, пропустив гранату и дырки в шинелях: всё прошло просто и технично, поставили засаду, напугали штурмом, постреляли в стены и окна, те побежали, их схватили, потерь нет. Пусть лучше Лиза от меня общую картину узнает, а то завтра кто-нибудь из участников начнет рассказывать, и будут военные байки с рассказами охотника в одном флаконе, и по женскому телеграфу Лиза не только про гранату, но про орудия прямой наводкой может услышать. Лиза с большим интересом послушала, поохала в острых местах, порадовалась за нас и за меня в особенности, потом сама рассказала, что у них нового, что слышно. Я тоже с интересом слушал, кивал, посмеивался живому Лизиному рассказу, а сам с грустью представлял себе, что вот будь мы сейчас в моём прежнем двадцать первом веке, может, и не разговаривали бы мы так друг с другом, сидели бы каждый погрузившись в свою компьютерную панель, перебрасываясь словами на бытовые темы, или совсем молча, и привычки день за днём заглушали бы наши чувства и отдаляли бы нас друг от друга. А сейчас мы легли спать пораньше, и я с удовольствием ощущал под руками кожу любимой девушки, формы её тела, и в ночной темноте видел её красивый силуэт и отблеск звезд и лунного света в больших глазах, слышал её шепот, вздохи и стоны. Разве может компьютерная панель, даже голографическая, сравнится с этим...
На утреннем коротком совещании Розенталь отметил Никитина и меня, объяснив вкратце детали вчерашнего захвата. А дальше прошла новая сводка преступлений, раздача заданий, беготня по городу, короче говоря, трудовые будни, к которым уже начинаю привыкать. С помощью Павла узнавал Москву восемнадцатого года, а в отсутствие линий метро и карты с навигатором в мобильном, пришлось запоминать улицы, пешие проходы и действующие трамвайные маршруты, которых из-за разрухи оставалось не так много, и часто трамвайное движение использовалось для перевозки грузов. Наловчился ездить на подножках трамваев, когда удавалось зацепиться, зачастую этот способ был единственной возможностью воспользоваться переполненным трамваем. Поначалу казалось дико и непривычно висеть снаружи, держась за поручни, воспринималось каким-то ребячливым аттракционом, это же опасно и неудобно. А потом привык, и такое передвижение стало восприниматься как обыденность, особенно глядя на людей солидной наружности, висящих на подножках трамвая рядом со мной.
У меня уже стала притупляться новизна ощущений, появилось привыкание и к заматыванию каждое утро нескольких метров солдатских обмоток, и не так остро ощущалось чувство почти постоянного голода. Редко освещенные улицы уже казались обычными, в отличие от бывших в памяти залитых жёлтым электрическим светом улиц прежнего, двадцать первого века. Привыкая к этой жизни и к этой работе, постоянно бывая на улицах, я стал обращать внимание и на окружающую обстановку, на местных жителей, на обывателей, как тогда говорили. В то время это слово не несло еще негативного оттенка, так же как и "мещанин", а имело в виду вполне определённую социальную группу людей. А городские обыватели, мещане, дворяне, были растеряны, напуганы и встревожены. Резкая перемена власти, две революции почти подряд сломали привычный общественный уклад. Большинство образованных людей с восторгом встретило февральскую революцию, октябрьская же привела их в смятение. Среди более низких слоёв населения кто-то еще поминал царя и какой был при нём порядок, кто-то же со злорадством готовился припомнить все свои обиды "буржуям", в которые записывались все находящиеся выше по социальной или образовательной лестнице. Рабочие ходили со спокойной, даже торжествующей уверенностью в том, что кончилось время эксплуатации, и теперь вся власть их, трудящихся.
Много раз мне в глаза бросались потерянные взгляды бывших обеспеченных людей, несоответствующие их еще хорошей одежде. Видел даже иногда стоящими на улицах и продающими что-то из своих вещей и престарелого сутулившегося бывшего чиновника, и когда-то солидную даму в пенсне, и молоденькую барышню, и краснеющего от стыда офицера с напряженным лицом, все они потеряли привычный уклад жизни, источники существования и определённость будущего. Впрочем, солдаты, ехавшие с западного фронта и толкущиеся в Москве, бывали не менее растерянными или озлобленными, в особенности при учащении слухов о приближении германских войск — никто не хотел опять на войну.
Не раз на улицах Москвы мы с Павлом натыкались на стихийные митинги, возникающие то тут, то там, на перекрестках и площадях. Митинги возникали по поводу и без. Они были каким-то модным революционным поветрием, которое охватывало большинство населения, и не только революционно настроенную часть. Возможно, люди жаждали высказаться в том, что накипело, и получить какую-нибудь уверенность, почувствовать себя в какой-то общности в это неспокойное время перемен. Ораторы выступали, толкуя каждый о своём: кто агитируя за свободу и революцию, проклинал старый режим, кто ругал "правительство", возмущаясь нормами раздачи хлеба, а кто просто сотрясал воздух, агитируя за всё хорошее против всего плохого. Взбудораженные люди перебивали, перекрикивали выступавших, бывало, переходя от одного митинга к другому. В народе и и шептались, и даже громко говорили о приходе германцев, вот-вот ожидая их появление в Петрограде и Москве. Слухи ходили обо всём самые невероятные: и что немцы восстановят в России монархию, и что Петроград и вся Украина уже взяты Германией, и что большевики продались немцам, и на улицах появятся немецкие солдаты, или что союзники заключили соглашение с немцами или, наоборот, высадят десант для защиты от них России, а большевики не продержаться и двух месяцев, и даже вовсе фантастические и бредовые выдумки. Мы с Павлом и Иваном, слыша эти слухи и разговоры на улицах и трамваях, не верили им совершенно — они по причине твердой уверенности в правоте большевиков и силе власти трудового народа, я по причине знания бывшей и будущей истории.
Москва расслоилась и как будто распалась на несколько параллельных миров. В некоторых кабаре и кабаках, в гостиницах пенилась ночная жизнь, которую прожигали спекулянты, оставшиеся при средствах богачи, культурная богема вперемешку с бандитами и анархистами, кого-то "экспроприировавшими". Среди табачного дыма и хихиканья проституток в воображении людей искусства бурлили идеи и декаданса, и авангардизма, грозящие сломать все старые формы, взорвать и снести старую архитектуру и на опустевшем месте лепить всплески своего воображения.
Образованный и бывший обеспеченный слой был растерян, много говорил, обсуждал, тешил себя иллюзиями про максимум две недели большевизма, надеялся то на немцев, то союзников, считал себя "революционером и социалистом", апеллировал к "народу", но оказывалось, что тот самый "народ" был этому слою ранее неизвестен, а сейчас стал совсем неузнаваем.
Народ, который раньше существовал где-то в абстракции общественных деятелей, или в виде тихо занимающихся своим трудом работников, заявил о себе с неожиданной силой, и, что особенно пугало прежде более высокие слои общества, часто с озлоблением и ненавистью. Нищета и малограмотность низших социальных слоев сыграла теперь против высших. Превратно понятые частью необразованного населения революционные слова позволяли назвать буржуем и эксплуататором просто более образованного человека и даже всего лишь более высокооплачиваемого работника. А озлобление от тяжелой жизни и в меру своего понимания воспринятые революционные идеи позволяли выместить на буржуе всю накопившуюся ненависть и полностью отвергать всё, связанное с прошлым миром.
