Последнее Поколение. Цена ошибки

Совсем хорошо дела обстояли с привыканием. Сейчас она без страха ходила по большим подземным залам и, спеша по делам, бесстрашно пробегала по подвесным мостикам, почти не хватаясь за скользкие вытертые перила. Даже получала удовольствие, когда замедлив бег жизни на несколько минут, замирала над пропастью, позволив себе чуть-чуть полюбоваться пугающей красотой и ещё раз вдохнуть застоявшийся, но вкусный воздух подземелья.

... Она прибежала их хранилища поздно ночью. Как обычно. Сегодня она завершила главы, оставив на завтрашний день вычистку перевода. Глаза слипались, напоминая, что последнюю неделю она жертвовала нормальным сном ради пары лишних абзацев, чтобы закончить заказ генетиков, как можно раньше. Но это не было достаточным поводом, чтобы оставив пыльную комнату отказать себе в удовольствие принять душ.

Дом встретил её привычной темнотой и тишиной. Алив скинула с себя теплый плащ, отметив, что где-то успела зацепиться краем, потеряв целый кусок ткани. За ним последовали тряпичные сапожки. Чтобы не повредить об камни ноги, в сапоги было принято подкладывать гибкие пластины по длине ступни. Далее на пол последовали широкий кожаный пояс с тяжелой металлической пряжкой и пристегнутым кинжалом и верхняя накидка до колен на шнуровке, тонких лямках, с широкими разрезами по бокам. Такие накидки девушки надевали поверх платья: длинной рубаки до пят из грубой серой ткани с широкими рукавами, которые подвязывались обычными шнурками.

Взяв в руки ворох одежды, Алив проскользнула в ванную комнату, старательно не смотря в левый угол — там, на стене висело старое, покрытое паучьей сетью трещин зеркало.

Некрасивая... Сколько Алив не говорила, что смирилась с этим, каждый раз заглядывать в глубины зазеркалья становилось всё трудней. И сейчас девочка с болью осознавала, кого увидит, стоит ей только нарушить данный себе запрет и заглянуть в глубины зазеркалья. Уродка. У мутантов хоть было оправдание своим изъянам, а она, осмелилась родиться в человеческой семье. Сутулая, тощая, ни капли несимпатичная девочка с выпирающими ребрами, кривыми ногами и узкими бердами. Алив провела рукой по впалой груди. В её возрасте у соседских девчонок грудь начинала приятно округляться, привлекая внимания мальчишек, а она оставалась плоской, как доска. А после того раза и вовсе лишилась единственной гордости — длинных, густых волос, взамен получив неровные, разноцветные пряди, которые все время топорщились. Сколько раз в той далекой странной жизни то брат, то родители пытались убеждать её, что она вполне мила и подростковая угловатость обязательно пройдёт.

Алив не верила. Она давно поняла, что чудес не бывает.

Девочка залезла в большую ванну с высокими бортами и включила генератор воды. Потом долго с наслаждением тёрла себя узкой шершавой мочалкой, пока не решила, что так можно и кожу содрать. Всё-таки усталость брала свое, глаза сильнее слипались, и даже приутихло голодное бурчание желудка. Алив тщательно промыла сухой водой короткие волосы, добавив капельку ароматизатора и, завернувшись в полотенце, почистила одежду, после чего поднялась к себе в комнату.

На единственном стуле сидел хмурый лорд.

Алив приглушенно пискнула, радуясь, что одежда в руках скрывает её нескладную фигуру, обмотанную тонким полотенцем.

— У меня к тебе серьёзный разговор, — однако, Вельза ничуть не заботило смущение девочки, которая в своей же собственной комнате не знала, куда себя деть. Ночная рубаха лежала под высокой подушкой, но переодеваться при мужчине, пусть и друге, было унизительно.

— Я что-то не так сделала? — испуганный вопрос вырвался сам собой, и девочка тут же опустила голову, принявшись изучать пряжку ремня. Как же она боялась услышать о своей никчемности, о том, что она больше берёт у клана, чем отдает взамен.

Вельз вздохнул, как-то очень печально. И Алив всё-таки решилась посмотреть на друга. Взгляд лорда смягчился, словно он каким-то невероятным образом прочитал её мысли. Он поднялся со стула и отошел к маленькому окошку, повернувшись спиной. Алив бросив одежду на пол, кинулась одевать рубаху. Однако та все равно не давала чувства защищенности, открывая ноги, руки до локтя и острые ключицы. Пришлось её ещё и в одеяло завернуться, чтобы не чувствовать себя неуютно.

— Это я виноват, не предвидел всего и не успел ничего сделать.

— Что? — Алив устроилась в углу кровати, смотря, как Вельз виновато сутулится, не поворачиваясь обратно к девочке.

— Мои сородичи слишком не любят людей. А ты ещё и маг. Одинокая девочка под защитой старшего лорда для многих, как бельмо на глазу. Они бояться тебя и твоей свободы.

— Мне придется вернуть наверх? — по телу Алив прошла дрожь омерзения. Девочка не хотела возвращаться я довитому воздуху и отравленному, давящему на сердце лабиринту. При одной мысли, что её выкинул наверх, хотелось рыдать и выть.

— Нет, — слова Вельза не принесли облегчения. Только тревогу.

— Совету нужна твоя кровь, знания, способности. Ты должна оказаться под полным контролем клана. И я ничего не могу им противопоставить. Тебе придётся завести семью.

Кровь? Знания? Алив тихо заскулила. Одно дело найти того, с кем можно разделить заботы и тяготы жизни — другое дело послушно рожать каждый год способных к магии детей. А ведь она ещё не была готова к деторождению, даже девушкой не стала.

Краснея от стыда и унижения, она сказала это Вельзу.

— Это понятно, малышка, — мутант, наконец-то перестал смотреть в одну точку, присев рядом с девочкой. Взял её за руку, — она согласны подождать, но опекун должен быть найдет в течение одной недели.

— А ты? — испугавшись собственной наглости, спросила Алив, — ты мой друг и не сделаешь мне больно... Я тебе верю, Вельз.

— Именно друг, — согласился лорд, — я предложил кандидатуру Мильгера. Вы поладили, и он неплохо к тебе относиться. Подумай, Алив, пожалуйста. Мне жаль, что совет загнал меня в угол, не оставив альтернатив. Я тянул столько, сколько смог, но управлять кланом, который в любой момент может отказаться от своего лорда — не возможно.

Алив всхлипнула и кивнула головой. И даже не посмотрела, как Вельз выходит из комнаты, аккуратно прикрывая протяжно скрипнувшую дверь. Почему-то сразу стало холодно и темно. Девочка зло ударила жесткую подушку, не было сил даже расплакаться — хотелось просто закрыть глаза и больше никогда не проснуться. Все то, что она бережно выстраивала несколько месяцев, рухнуло.

И снова вернулась боль.

Нет, девочка всегда знала: все, что она сможет — найти такого мужчину, от которого её не будет тошнить. Чтобы закусив губу, терпеть чужие прикосновения и ласки, и учиться притворяться, что они нравятся ей. В их мире одинокие женщины не выживали. А Алив не смотря ни на что, любила свою жизнь.

Но так рано перестать принадлежать себе, только обретя клочок самостоятельности? Лишиться хоть какого-то выбора? Это было слишком несправедливо.

Девочка сжала в кулачке теплый медальон. От отчаянья и боли голова раскалывалась напополам, а сердце громко-громко бухало, словно хотело прорвать грудную клетку. Что же ей делать? У кого спросить совета?

Почему же так больно и холодно...

Алив свернулась под одеялом, накрывшись с головой, и зажмурилась. Нелепое детское желание — убедить себя, что это все ей только приснилось. Но только все — это что? Разговор и приговор Вельза? Жизнь в подземном лабиринте? Встреча с теми существами? А может быть сама Алив чей-то кошмарный сон?

— И вот-вот он проснётся, и все исчезнет... — подсказал приятный мужской голос, — и этот уродливый мир, и боль, и холод, и ты.

Алив взвизгнула, вскакивая с кровати и путаясь в одеяле. Отпрыгнула к окну, формируя в руках огненный шарик и остро жалея, что маленький кинжал остался среди вороха одежды, которую она не убрала от дверей. И тут же погасила магию, с ужасом и недоверием уставившись на ночного гостя.

Это был он.

Тот мужчина, которого она видела во снах и рисовала, старательно пряча карандашный наброски. Кого она увидела в том хрустальном гробу... Идеальное лицо с точными соразмерными чертами, улыбка, чуть прищуренные серые глаза — удивительно живые и глубокие с ноткой серебра. Русые волосы, чуть не достающие до плеч, черная, траурная одежда. Как же он был невыносимо прекрасен. Казалось светиться изнутри. Или нет? Не кажется... Кожа мужчины действительно светилась, окружая его золотым ореолом. Засмотревшись, девочка не сразу осознала самое главное: сквозь неземную красоту гостя просвечивало убогое убранство комнаты, камень стены, небольшой шкаф для личных вещей.

Всего лишь призрак... видение.

— Кто ты?

— Ты слышала — моё имя Юра. Прости, что потревожил тебя, но когда выбора не остается, приходится делать шаг вперёд. Я — тот медальон, что ты сжимаешь в руке. Осколок заключенной в нем памяти. Тот, кто создал меня — настоящий я, давно мертв. Тело сковал хрусталь, сознание исчезло в пустоте и боль не тревожит его более. То, что ты видишь: проекция, которую создает заключенная в медальоне магия. Если бы не твоя сила, она бы никогда не пробудилась, но иногда память становиться худшим наказанием. Впрочем, давай начнем сначала. Я помогу тебе сделать выбор, если ты согласишься выслушать меня.

Алив затравленно оглянулась. Так сложно было понять странную речь. Боль? Проекция? Выбор? Если он мертв, то кого видит перед собой девочка? И почему она готова поверить всему, что скажет мужчина?

— Всего лишь небольшая и очень грустная сказка о маленьких детях, которые не послушали своих мам и ушли слишком далеко, забыв дорогу домой...

Отрывок 11

Песочные часы

Ошибка... и все решено.

Лишь память, боль и вина

Нам с кровью мешают вино

И выпить дают до дна...

— Здравствуй, солнце, — он улыбается. Как обычно встречает её, поднимаясь из-за стола, и протягивает руку, — я по тебе скучаю...

Хельга прижимается к нему, обхватывает худыми руками, вдыхает знакомый запах. Мята, что-то сладкое, немного сигаретного дыма, ваниль. Да, это он, Юра...

— И я... как же я по тебе скучаю, родной... — она судорожно и резко проталкивает воздух, пытаясь сдержать всхлип. Как когда-то давно в детстве, смотря фильмы с грустными концовками, она стеснялась плакать, прижимая к лицу носовой платок, и вот так же рвано и тяжело дыша.

Тонкий шелк белой рубашки скользит под пальцами и почему-то она не чувствует тепло его тела. Словно она обнимает пустоту. Нет, не надо... Это просто холод. Юра здесь, рядом с ней.

Всего лишь холод... и никак не согреться.

Несколько минут они стоят так посреди молочно-белой пустоты. Несуществующий ветер треплет складки длинной скатерти на круглом небольшом столе. В бокалах красное вино — слишком ярко среди белого-белого цвета боли. Юра перебирает спутанные грязные волосы Хель, а она просто дышит, стараясь впитать в себя каждую секунду отмеренного им времени.

Но часы уже перевёрнуты, время не умеет ждать. Маленькие-маленькие песчинки. Сейчас их миллионы, раз, два... ещё песчинка. Время утекает, стремиться к концу, и не может его найти. Мечется в клетке из стекла, пересыпаясь до мельчайшей частички, исчезая навсегда.

Только за тем, чтобы кто-то большой и могущественный снова перевернул их.

Продолжил пытку.

И так невыносимо сложно сказать то, что так давно требует выхода.

...— Я пришёл, чтобы попрощаться, солнце, — Юра отстранился, обошёл столик, облокотившись на твердую деревянную поверхность. Мягкая ткань приятно холодила пальцы.

Всего лишь иллюзия.

Осколок.

Ещё одна маленькая песчинка.

— Нет... — Хельга покачала головой, — ты не сделаешь этого, не сможешь. Ведь это только моё воображение. И ты его часть, обрывок. Ты не оставишь меня... Нет. Я не смогу это пережить.

— Ты права, это только твоё воображение. Ведь я уже тебя оставил. И ты продолжаешь жить, дышать, разговаривать. Отпусти меня, солнце, прошу. Мне так больно смотреть, как ты изводишь себя, чем платишь за возможность встретиться здесь. Я не могу смотреть на это... на то, чем ты становишься там, в жизни, это так отвратительно и страшно. Невыносимо видеть тебя такой. И просыпаясь, ты всё равно ничего не помнишь. Я умер. Прошу, отпусти.

— Нет, — повторила она, улыбнулась, — это не справедливо. Я не могу отпустить тебя. Не хочу оставаться одна. Скажи мне, родной, почему? Неужели за все нужно платить? Счастье... кажется, я ещё помню его. Почему, Юра? Почему у нас все было так неправильно? Всего лишь друзья — как этого мало, родной. Я ведь никогда никого не любила. Не успела попробовать. Пыталась, убеждала. Но не смогла. У тебя был тот рисунок, я часто смотрела на него, пытаясь понять, а что чувствуешь ты, когда берёшь его в руки? Когда смотришь в глаза той девушке. Как это — желать кого-то? Целовать, прикасаться... чувствовать. У тебя был хоть кто-то, а для меня ты так и остался единственным. Мы были уродами, Юра. Ни влечения, ни ничего.

— Солнце, мы были обычными людьми. Я не жалею, что у нас ничего не получилось. По вечерам задергивая шторы в нашей комнате и желая тебе спокойной ночи, я чувствовал себя счастливым. Я поправлял большое одеяло, выключал тот дурацкий ночник, обнимал тебя, а потом засыпал, зная, что все хорошо. И большего было не нужно. Но когда я держал в руках свой рисунок, ощущал только боль. Когда-нибудь эта девочка появиться на свете, знаю. И с её самого первого крика я буду рядом. Буду смотреть, как она играет с погремушками, делает первый шаг, как учиться говорить и узнает этот мир. Как она поступает в школу, заводит друзей, ходит в кино, а по вечерам достает личный дневник и, устраиваясь на подоконнике, что-то пишет. Влюбляется в первый раз, встречается с другими мужчинами, выходит за любимого человека, играет со своими детьми. Я буду с ней все время, увижу её старость и смерть. И ни разу ни навещу во снах, не смогу прикоснуться к ней, взять её за руку, поцеловать, почувствовать тепло.

Юра отвернулся.

— Нет, Хельга... — я не смогу назвать её единственной. Прости. Ты плачешь, и снова из-за меня. Отпусти и боль исчезнет. Тебе станут сниться настоящие сны и, просыпаясь, ты не будешь больше ощущать ту странную пустоту, что мучает тебя даже там, в реальности.

...Ветер затихает. Бокалы разбиты. Тягучее вино кровью разливается по белоснежной скатерти; в осколках хрусталя отражается только пустота. А песок все пересыпается, словно не верит, что время когда-нибудь подойдёт к концу, так словно за одной песчинкой всегда последует другая, а прочное стекло огородит их от страшного и уродливого мира. В этом мире пустоты так спокойно слушать, как шуршит, пересыпаясь в никуда, белый-белый песок.

— А я даже на яву продолжаю искать тебя в толпе. Все жду, что вот-вот меня кто-то окликнет, и я смогу все вспомнить. Ты сказал, что я продолжаю жить, дышать, но это не правда. Знаешь, там продолжает жить другая женщина, а меня нет. Это странное место — клетка из стекла и пустоты для моей души, единственное, что продолжает оставаться. Если я отпущу тебя, то тоже исчезну. Ты говоришь, что там не будет боли, это так? Мне страшно, родной...