Другая ветвь

Выходило — то ли Кнепке внезапно сошел с ума, то ли возненавидел флот-адмирала по непонятным причинам — настолько, что своей жизни не пожалел.

Потом криминалисты из лаборатории представили рапорт о детальном осмотре автомобиля со всем его содержимым... и Бергенгюн схватился за голову.

Среди обгорелых клочьев ткани, когда-то бывших одеждой покойного Кнепке, один лоскуток не имел никакого отношения к военной форме.

— Может это быть остатками от вот такого шарфа? — Да, сударь, весьма вероятно. — Могла на нем быть вот такая надпись? — Трудно судить, но какая-то несомненно была...

Его превосходительство флот-адмирал Ройенталь рассчитывал, что меры по борьбе с терраизмом хотя бы некоторое время останутся тайной для Земного культа — но, выходит, напрасно. Он еще только летел от Альмансора до Урваши, а герр Кнепке уже приготовил бомбу и продумал план покушения.

И ведь кто-то снабдил его информацией, не сам же он связывался с единоверцами с дальних промышленных окраин.

Теперь для Ханса Эдуарда Бергенгрюна дело чести — не дать остановиться работе, которую начал губернатор. И пока Феззан не распорядился о новых назначениях на Урваши, Бергенгрюн сделает все, что сможет, и даже больше.

Никто не видел слез на его бородатой физиономии, и только он сам знал, что они были.

-0-

Безвременье. Ночь

Она сделала, как обещала.

Брат не слышал ничего — но ее имя пробилось сквозь вакуум, поглощавший вокруг него все звуки. Бедный, бедный... Она пришла! Он бился о кошмар, не в силах вырваться, но она пришла... он кинулся к ней за спасением, как в детстве. Он хотел пожаловаться на темноту. Он хотел уткнуться ей в подол. Только она не позволила.

Сделай так, чтобы все стало хорошо, пожалуйста... Зажги свет!

Бедный мальчик.

Она старшая, она всесильна, она спасет...

Да где ей... ей не разогнать эту темноту, она сама тонет, разве что утянет с собой на дно — только как это объяснить... никак.

Я ухожу, Райнхард. Прощай. Когда ты устанешь, приходи ко мне.

Все, что она может для него сделать — ждать его в конце пути. Больше ничего.

Понял ли, нет ли... он это принял.

И интонации потерянного ребенка исчезли из голоса.

Зачем он спросил... — ты любила его? фамилия прозвучала сухим треском.

Она ударила по клавише, прерывая связь, прежде чем с губ сорвалось — Зиг... она больше не могла.

Лес шумит за окнами, дождь стихает, на небо высыпают звезды — какой завтра день, если все они одинаковы... дождь ли, снег ли, тепло ли холодно, ветер ли, тишь... Каждое вчера, уходя, тянет за собой сегодня, а там неизбежно наступает завтра — но не для нее. Как бы ни старались, тикая, часы — напрасно.

Нет здесь времени. Совсем нет...

-39-

Его величество объяснился с фройляйн Мариендорф, и империю ожидает скорая свадьба — вот почему кайзер перестал интересоваться искусством столь внезапно. Какое ему дело до оперы и балета теперь, когда в минуты досуга он уединяется с фройляйн — и уж несомненно, что с ней-то он не тратит время зря! Говорят, она беременна. Слава великому Одину, у империи теперь есть... ну, почти есть — наследник ли, наследница, не так важно. Как гора с плеч.

И высший командный состав флота, и высшие гражданские чиновники практически поголовно радовались про себя такому повороту событий, некоторые, впрочем, и вслух. Адмиралы его величества собирались за выпивкой, подталкивали друг друга локтями, пили за здоровье императора и его невесты — пока неофициально, о помолвке еще не было объявлено, но все и так знали. Услышав новость, Миттельмайер просиял, Меклингер выдал экспромт ("пусть звезды радостно горят, и Млечный путь сияет нам, когда любовь секретаря завоевал фон Лоэнграмм" — по понятным причинам, этот стишок никогда не издавался в его собрании сочинений), адмирал Биттенфельд, простая душа, громогласно сообщил окружающим, что "кайзер у нас — мужик!" — и все с ним шумно согласились, а адмирал Айзенах кивнул и показал большой палец.

Его величество женится, его кайзерин родит, война окончена, и горизонты впереди светлы и необъятны.

...Его величество кайзер весь декабрь чувствовал себя отвратительно. Может быть, сказалось лихорадочное возбуждение осени, когда он намеренно загонял себя работой и развлечениями — кто знает. А может быть, была повинна погода — на Феззане как-то внезапно настала зима, в самой тоскливой ее вариации — снег падал и таял, падал и таял. Мокро, холодно, противно.

В то ясное утро, когда он целовал фройляйн в своем кабинете, у него ныли суставы — но не настолько сильно, чтобы показывать это хоть кому-либо, даже ей. И несколько дней потом он действительно все время проводил с нею, хотя и совершенно невинно — обниматься сил хватало, и даже самочувствие от этого улучшалось, а большего как-то и не хотелось. Потом стало так худо, что и не до объятий. Все свободное время он лежал в постели, и бумаги читал полулежа, и вставал, только когда уж совсем было необходимо... на заседание госсовета, например. Поднимался, требовал мундир, кривясь, надевал его — с помощью верного Эмиля, — встряхивал гривой и шел легким, уверенным шагом туда, куда вел его долг, не позволяя ни одному взгляду усомниться в бодрости духа и тела кайзера всея Галактической империи... и возвращался обратно так же ровно и уверенно — сам. И падал.

Она знала.

Собственно, она знала и так, и все же... теперь, когда фройляйн из его служащих переходила совсем в другую категорию, следовало обсудить с ней и эту сторону жизни. Пока еще жизни. Надолго ли — жизни?.. Он не знал, и никто не знал, и это его злило. Он держит в руках судьбы всего обитаемого мира — но не в силах удержать свою собственную. А теперь фройляйн разделит его судьбу с ним...и между ними не должно быть недомолвок.

Он тянул, не решаясь заговорить об этом — он не привык упоминать о своих слабостях. Ему казалось — такое умолчание делает его сильнее, и, возможно был прав... но, возможно, и нет. Но молчать — ей... никак нельзя. Никак.

Когда он наконец решился и завел этот разговор, он еще чувствовал себя довольно прилично, но состояние ухудшалось день ото дня, и важно было успеть, на случай если...

— Фройляйн, — сказал он ей. — Вы знаете. Я болен.

Он не был настолько плох. чтобы произносить все это — в халате, лежачим. Они сидели друг напротив друга за низким столиком, не в креслах — на диванчиках с вычурными спинками, и удобно, и если что, он сможет прилечь... невыносимо сознавать, что теперь он все время должен учитывать вот эту слабость, он не даст болезни ни единого шанса, покуда сможет... он сможет — обязательно... но на самом деле он не уверен на все сто, и к этой неуверенности он тоже не привык — и привыкать не желает!

Эмиль принес кофе и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

Хильда подняла взгляд. Он сидит в непринужденной позе, пальцы не вздрагивают, и улыбается немного нервно — ему труден этот разговор, — и если бы не был так бледен, и если бы она не знала, действительно, насколько плохи его дела... не догадалась бы. В груди заныло. Я все отдала бы, чтобы тебе стало легче... но боги жестоки и ничего не возьмут в обмен на твою боль.

— Вы мне нравитесь, очень, и я хочу жениться на вас, это вы тоже знаете... но я женюсь на вас не потому, что вы мне нравитесь... если бы только в этом было дело, не знаю, порядочно ли с моей стороны было бы обременять вас собой. Я болен, и никто не знает, что с этим делать, а сама по себе моя болезнь излечиваться не собирается... так что долго я не протяну. Я женюсь на вас не столько для себя, сколько для Империи. Ужасно, правда? — и усмехнулся.

Хильда отставила чашку и встала со своего места. Тоже мне, диспозиция... через стол от него, напротив, будто они тут собираются дипломатические союзы заключать. То есть он, наверное, так и думает... но она заставит его передумать. Обошла стол и села на диванчик рядом с ним.

Его величество посмотрел на нее с неудовольствием — видимо, она сбила его с мысли, но подвинулся, чтобы ей было удобнее. Нахмурился, опустил ресницы, продолжил:

— Я был непростительно безответственным с вами, но не собираюсь извиняться. В конце концов, в результате моей безответственности у моей Империи появилась надежда на будущее. И вы, фройляйн... вы понимаете, что этот брак означает для вас. Ответственность. Вы ответственный и разумный человек, вы справитесь.

— Ваше величество, — сказала она, — конечно, я понимаю. Как бы ни повернулось с вами и вашим здоровьем... вы можете рассчитывать на меня. И... если хотите, прилягте. Ничего в этом такого...

В самом деле — перед кем он тут держит спину?.. Но перестать ее держать было труднее, чем позволить себе расслабиться. А она встает, и касается его плеча, и мягко подталкивает. Оказывается, не настолько он крупный мужчина, чтобы не уместиться на этом диване полулежа, и даже для фройляйн осталось место — сесть рядом.

Она гладит его волосы и говорит:

— Я правда все понимаю. Я приму ответственность, которую вы на меня возлагаете. Но не забывайте, ваше величество, что я выхожу за вас именно потому, что вы мне нравитесь. Хорошо?

— Хорошо, — сказал он и улыбнулся — совсем иначе, чем в начале этой бестолковой беседы.

Бестолковой? ну, некоторый толк безусловно есть...

В начале нового, третьего по нынешнему календарю, года ему полегчало.

-0-

Безвременье... Время

Иногда через стеклянную стену проходят люди. Иногда — письма. Иногда — такие, как это. На конверте сиял золотом крылатый лев.

Она взял письмо из рук Конрада, повертела. Внутри твердое — голографическое послание, или информационный диск, или что...

Официальное. Три с лишним года она почти не получала писем, только изредка — от подруг, раза два — от брата и один раз вот такое, официальное. Приглашение на коронацию. Она не поехала тогда — не была уверена, что будет там уместна... и что нужна брату... и уверена была, что встречаться им еще рано. И дворец! Ни за что, ни на шаг — в Нойе Сансуси. Там навсегда — тень ее кайзера, и она при этой тени, и иначе никак...

О чем же ее ставят в известность теперь?

Взяла из рабочей корзинки ножницы, аккуратно разрезала конверт вдоль бокового сгиба, возле золотого львиного хвоста.

Плотный глянцевый картон. Белый, золотыми полосками обозначены уголки, и тенью сквозь белизну проступают бледные чайные розы.

Та, прежняя открытка, коронационная, была красивая, но куда менее изящная. А эта — тоже приглашение, и тоже на большое государственное мероприятие, только иного рода.

"Райнхард фон Лоэнграмм и Хильдегарде фон Мариендорф рады сообщить Вам о церемонии бракосочетания, которая состоится..." Вот оно что. Он женится.

Хильдегарде фон Мариендорф. Знакомое имя.

Та девушка в брюках.

Что же, по крайней мере женится брат не так, как до сего дня женились императоры в этом государстве. Девушка была влюблена еще тогда, в тот день, когда они сидели здесь у камина, — хотя в тот момент вряд ли сама это осознавала.

Девушка, давшая то же обещание, что и Зиг.

Нехорошо екает под ложечкой. Не хочется так думать, но если это из-за обещаний...

Она встает и идет к комму. Впервые за три с лишним года она кладет пальцы на его клавиши и вызывает Феззан.

И пока где-то на длинном пути ретрансляционные станции перебрасывают друг другу сигнал, внезапно понимает: этот миг никогда не повторится.

Время очнулось.

-40-

Баалатский флот оставался на позициях еще некоторое время после ухода губернатора Новых земель. Поскольку конфликт разрешился без военного вмешательства со стороны Сил самообороны, делать было совершенно нечего. Вернее, было бы нечего, если бы командование не нашло немедленно важное и нужное занятие.

Все время, пока губернатор утрясал с местным населением вопрос о терраизме, и еще десять дней после этого флот тренировался. Вот и сейчас.

Юлиан Минц стоял на мостике "Улисса", наблюдал слаженные движения кораблей на большом обзорном экране.

— Пляшут, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

— Неплохо, — одобрительно произнес рядом неизвестно откуда взявшийся Поплан. — Кто танцмейстер?

— Лао, — ответил Юлиан. — Адмирал Аттенборо сказал, если гонять как следует, из него можно попытаться воспитать примерно половину адмирала Фишера.

— Хм, — с сомнением в голосе отозвался Поплан, — не знаю, не знаю... адмирал Фишер был непревзойденным мастером точного маневра, сможет ли Лао...

— Ну, они почти не сбиваются с такта, — заметил Юлиан.

Шаги за спиной, замедлились, остановились. У Юлиана покраснели уши. Это же Карин. Он узнает ее по шагам.

Поплан покосился на него и хмыкнул, но ничего не сказал.

— Это какой танец? — спросил девичий голосок.

— Вот уж не в курсе, мисс, — сказал Поплан. — Может, кадриль?

Юлиан скосил глаза. И конечно, именно в эту минуту Карин взглянула на него. Взгляды столкнулись и испуганно отпрянули.

— Ладно, я пошел, — сообщил Поплан. — Дела у меня... — и как-то удивительно ловко исчез.

Стояли рядом, в шаге друг от друга, и внимательно пялились в экран, совершенно не замечая, что на нем происходит. Молчали — не знали, что сказать. С каждой минутой заговорить было все труднее.

— А когда мы пойдем домой на Хайнессен, не знаете? — спросила наконец Карин.

— Адмирал говорил, через пару дней, — Юлиан ухватился за этот вопрос, как за спасательный круг. — Непонятно, чего правительство тянет. Необходимости в нас тут больше нет...

— Я хотела бы успеть до свадьбы, — сказала Карин. — Наряды и украшения меня не очень интересуют, но все-таки...

— До какой свадьбы? — Юлиан не то чтобы заволновался, и все же... не может быть, чтобы она собралась замуж... но вдруг... в груди как-то нехорошо сжалось.

— Да императорской же, — удивилась Карин. — Ты что, не слышал новостей?

— Каких новостей?

— Да уже который день передают, телевидение с ума сходит. Кайзер женится.

— А, — сказал Юлиан с облегчением. — Ну и пусть... а зачем тебе успевать домой? — раз она перешла на "ты", он тоже перейдет, как бы невзначай. Прокатит ли?

— Хотела посмотреть нормально, без помех. Это, наверно, будет красиво. И еще мне интересно, какая она из себя.

— Кто?

— Да невеста же. Фройляйн Мариендорф.

— А, — сказал Юлиан. — Симпатичная. Умная. Мне понравилась.

— Эй, когда это она тебе понравилась?

Не только "ты" принято как должное! Это возмущение в ее голосе — просто музыкой в ушах.

— На переговорах, — пояснил он. — Мы с ней говорили. О демократии.

— О чем?!

— О демократии, честное слово. Она интересовалась, ну и...

— Что эти имперцы могут понимать в демократии, — фыркнула Карин. — Зачем интересоваться тем, что уничтожаешь...

— Ну... может быть, затем, что они все-таки оставили ее нам, нашу демократию, — сказал Юлиан с укоризненной ноткой. — Они же ее не совсем уничтожили.

Карин демонстративно дернула плечом.

— А знаешь, я еще тогда подумал — интересно, какая из нее бы вышла кайзерин...