Хуберт пару секунд недоверчиво оглядывает меня из-за своего импровизированной щита, затем демонстративно втягивает носом воздух, словно принюхиваясь, и, наконец, неуверенно тянет:

— Вроде не пьяный... Правда что-то срочное что ли?

Тяжело вздохнув, я начинаю нарочито медленно засучивать рукава. Денщик, оценив мои приготовления, резко идёт на попятную.

— Да ладно, чего ты, в самом деле? Ну, надо так надо! Мне то что? Моё дело маленькое... Только ты это, ты сам как-нибудь. Мне сейчас к нему лучше не соваться.

Бормоча себе под нос, Хуберт осторожно сдаёт задом, пропуская меня в дом, после чего спешит затеряться в тёмных недрах коридора, а я, вдохнув поглубже, негромко стучу в единственную дверь, из-под которой выбивается тонкая полоска мерцающего света от горящей свечи.

— Берти, паршивец, я же сказал, чтоб духу твоего тут не было! Какого чёрта мне не дают спокойно заснуть в собственном доме?!

— Это я командир.

Несмотря на не слишком вдохновляющее начало, я аккуратно приоткрываю дверь, просовываю в образовавшуюся щель голову и быстро оглядываюсь. Герр Юлиус восседает на расстеленной кровати в одном белье и нательной рубахе, зато с пистолетом в руке, который он незамедлительно направляет в мою сторону. Признаться, от такой картины у меня даже мелькнула мысль, что осторожный денщик, возможно, был в чём-то прав, и наши пороховые дела действительно можно было бы отложить на завтра... Но пока я думал, гауптман, приглядевшись, опускает пистолет, а выражение его недобро прищуренных глаз сменяется с подозрительного на удивлённое.

— Моравец? А ты какого дьявола тут забыл?

— Добрый вечер, герр гауптман.

Воспользовавшись сменой начальственного настроения, я осторожно проскальзываю в комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Есть один важный разговор. Не для канцелярии коменданта.

— Хм-м...

Удивление в глазах ротного сменяется заинтересованностью. Пару мгновений любопытство борется с ленью и раздражением, наконец, фон Лаутербах кладет пистолет на прикроватный столик и машет рукой, указывая на свободный стул.

— Ладно, рассказывай, что там у тебя?

Я облегчённо выдыхаю, после чего, подвинув стул поближе к кровати, усаживаюсь на него верхом и начинаю свой рассказ.

К концу моего повествования гауптман выглядит даже более задумчивым, чем после совещания под председательством коменданта, на котором его показательно прокатили, так и не утвердив в должности командира полка.

— Говоришь, с этими патронами даже наши криворукие рекруты смогут стрелять вдвое чаще?

— Ну, за вдвое не поручусь, но давать три выстрела вместо двух — точно смогут. И осечек меньше будет по идее...

— Хм-м-м... Звучит неплохо... вот только где мы пороха возьмём, чтобы так лихо палить?

Каверзное замечание ротного помимо воли заставляет мои губы кривиться в самодовольной ухмылке.

— Так в том-то и дело, герр гауптман! Вы же с герром комендантом как уговорились? Что две трети всего пороха мы с собой забираем. А сколько фунтов в тех третях — про то мы с вами знаем, потому как арсенал на днях инспектировали, да может комендант ещё — если он, конечно, ту опись читал, когда вы ему на подпись её давали.

Тут я бросаю на командира пытливый взгляд, на что он отвечает тихой ухмылкой, исполненной чувства собственного превосходства — не боись, мол, всё как надо было.

— А герр Хайно, что полк наш поведёт — про то не ведает. Болеет он, сегодня вон на ногах еле стоял — не до того ему, чтоб самолично по складам бегать, да проверять. Потому герр комендант снаряжаться в поход вам и поручил. Официально поручил, приказом. Всё чин по чину. Вот и получается, что...

— Что Хайно понятия не имеет, сколько у нас пороха. А когда хватится, проверять уже поздно будет — обратно в Баутцен не побежишь. Но пороха от этого больше не станет.

— В полку — нет. А в нашей роте...

— Погоди!

Герр Юлиус принимается задумчиво теребить левый ус.

— Ты что, хочешь подделать полковую опись, утаив часть полученного пороха?

— Ну-у-у, можно и так конечно. Всё равно ж эту опись я составляю, а вы подписываете. Правда там ещё комендант заверить должен... Но можно и проще сделать. Укажем, что получено из арсенала пороха для изготовления такого-то количества патронов. Вот сколько укажем — столько и поделим на всех поровну. А что не укажем, то наше будет. Если даже герр Хайно пронюхает как-то сколько того пороха в фунтах было, всегда отбрехаться сможем, что при изготовлении патронов часть пропала. Ну, рассыпалась там, или отсырела — мало ли...

— Гм... и что ж мы укажем на весь полк?

— А по 12 патронов на стрелка. Всё чин по чину — полный боекомплект, так что не придерутся.

— А сколько достанется нам?

— Если я правильно посчитал (а я дважды перепроверил!), то ещё по три с половиной дюжины сверх того на брата. Можно будет как следует погонять наших увальней с настоящей стрельбой и ещё на два хороших боя останется. А будут спрашивать, откуда такое богатство — скажем, что с прошлой кампании сберегли, ещё с Валленштайновых запасов.

Ответом мне служит напряжённая тишина. Герр гауптман хмурится, зачем-то крутя в руках пустую трубку и задумчиво посматривая исподлобья. Затем, вздохнув, негромко произносит, глядя мимо меня в тёмный угол за рукомойником и, как будто, размышляя вслух:

— Может и жаль, что француз так быстро выздоравливает. Из тебя получился бы отличный секретарь...

Глава 22

Я блаженно потягиваюсь, зевая во всю пасть, и глубокомысленно подытоживаю свой незамысловатый рассказ о патронной эпопее:

— Всё хорошо, что хорошо заканчивается.

Отто с Хорстом, зашедшие проведать Франца, который очухался настолько, что сегодня впервые самостоятельно выбрался из дому, чтобы подышать свежим воздухом и в итоге задержавшиеся послушать последние новости, озабоченно переглядываются.

— Всё равно не могу понять, как ты это провернул.

Шульц недоумённо пожимает плечами. Хорст согласно кивает, присоединяясь к мнению старшего товарища. Я небрежно отмахиваюсь:

— Да ничего сложного на самом-то деле. Главное гауптмана убедил, а дальше уже мелочи.

Фельдфебель недоверчиво хмыкает.

— То-то и оно, что нашего гауптмана — чёрта с два в чём-то убедишь. Он упёртый как баран, дело своё знает и советов от нижних чинов слушать не любит. Он и от старших-то чинов не любит, если на чистоту...

— Вот!

Я наставительно поднимаю вверх указательный палец, акцентируя внимание слушателей на ключевом моменте.

— А что у нас было в день моего разговора с герром Юлиусом? Правильно — совещание у коменданта!

— И что с того?

— А то, что там нашего герра Юлиуса слегка обидели — не назначили командиром, поставили под начало какого-то полудохлого оберст-лейтенанта, которого от болезни на ветру шатает. И тут я со своими патронами... Вот у герра гауптмана и появился шанс хоть так новое начальство нахлобучить...

Фельдфебель с унтером обмениваются понимающими ухмылками. А кутающийся в одеяло Галланд победоносно улыбаясь заявляет:

— Моя школа!

После чего заходится в приступе глухого кашля.

— Твоя, твоя... Ты-то сам как? Дорогу выдержишь? А то мы завтра выступаем — и так уже на день задержались.

— Выдержу.

Француз, отдышавшись, утвердительно кивает и заворачивается в одеяло поплотнее.

— В седле сидеть не смогу, конечно, но на повозке — можно. Думаю, в пути окончательно оклемаюсь, если Эльза не добьёт меня своими отварами.

— Э, она для тебя же старается, между прочим!

Тут Отто одобрительно кивает, уточняя:

— К тому же почти бесплатно!

Галланд в ответ вымученно улыбается:

— Ну, спасибо ей, чего уж. Если б не её отрава, может и сдох бы по дороге.

— То-то и оно, что по дороге. Щас-то ты герой, вон аж сам с крыльца спустился. А ну как двинемся, и тебя опять развезёт?

Франц недоверчиво шмыгает носом, словно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, после чего решительно встряхивает головой:

— Не, нормально всё будет. Через пару дней совсем на ноги встану. Наверное. А пока прокачусь в повозке тихонечко. Надеюсь, нас не будут гнать форсированным маршем? У нас же командир новый тоже не вполне здоров, как я понял...

Я насмешливо фыркаю:

— Сдаётся мне, наш гауптман не теряет надежды, что герр Хайно таки скопытится в дороге. Тогда можно будет заявиться в стан Тилли во главе целого полка, а это сам понимаешь — дорогого стоит. Так что на счёт форсированного марша я бы не зарекался. Тем более, что мы и так уже задержались...

— Это я уже слышал. А из-за чего, кстати?

— Так из-за патронов же этих самых. Из-за чего же ещё?

— А что с ними не так?

— С ними всё так, кроме того, что их нет. Точнее не было. Вот и пришлось их делать. Пока всё достали, пока бумагу промаслили, да пока накрутили сколько надо...

— О, кстати, всё хотел спросить: где ты достал столько бумаги? Только не говори мне, что спёр в канцелярии коменданта — всё равно не поверю!

— Не, в канцелярии я спёр всего дюжину листов и бронзовую чернильницу. И то не для патронов, а так — про запас. А бумагу я достал в городском архиве.

— Это как?

— Как, как... Я ж туда заглядывал, когда опись по городскому арсеналу составлял. Там этих бумажек — страсть сколько. До потолка всё завалено! Ну, вот и подумал: чего зря добру пропадать? Гауптман написал запрос бургомистру, чтоб предоставил для изучения всю документацию по городскому арсеналу. На предмет проведения аудита. А то последняя проверка выявила недостачу пороха и прочей амуниции. Комендант приказ подмахнул. Ну а я с ним заявился в ратушу, а оттуда прямиком в архив. Да и выгреб у них все бумажки, которые по военному ведомству числились. Вот из них мы патронов и накрутили, чтоб, значится, хоть какая-то польза армии со всего этого бумагомарательства была. Ну и все концы в воду, опять же. Теперь уже ни герр Хайно, ни комендант, ни сам фельдмаршал Тилли не разберутся: сколько там того пороху было, сколько нам досталось, и куда он весь делся.

Хорст во время всего рассказа приглушённо хрюкает, давясь смехом. Отто добродушно усмехается, а Франц понимающе кивает:

— Вот это правильно! А то на войне никогда не знаешь, кого больше бояться — врага или проверки от собственного командования. В конце концов, шведские стрелки могут и промахнуться, а вот профос* — вряд ли. А уж если наш гауптман не поладил с новым командиром...

— Мда, если б не это, ты б уже мог быть секретарём командира полка, а я б уж как-нибудь простым ротным писарем...

Ответом мне служит дружное ржание. И лишь через пару минут, поборов приступ веселья и в очередной раз прокашлявшись, Франц, извиняясь, разводит руками:

— Прости, камрад, но с герром Хайно я тебе не помощник. Разве что Эльза с каким-нибудь зельем пособит.

Реплика француза вызывает новый взрыв смеха. Хотя я посреди всеобщего веселья, всё же бросаю на Отто вопросительный взгляд. Не, ну а вдруг? Мало ли, как говорится... Фельдфебель, не прекращая ржать, чуть заметно покачивает головой. Ну, нет, так нет.

— Ну и ладно. Авось и так обойдётся.

— Прорвёмся, как-нибудь.

Отто, всё ещё добродушно посмеиваясь, привычно переводит разговор в деловое русло:

— Ты лучше скажи, что там с твоими патронами, не подведут?

Я в ответ на столь явное недоверие к своему нововведению недовольно кривлю морду.

— Обижаешь! Сегодня утром герр гауптман лично десять штук наугад отобрал, и я их при нём же сам по мишени за городскими воротами и отстрелял.

— И как?

— Вон у Рыжего спроси, он там рядом тёрся.

Шульц, вопросительно изогнув бровь, оборачивается к Хорсту и тот спешит поделиться впечатлениями:

— Я такой частой стрельбы в жизни не слыхивал! Ты меня знаешь, Отто — не первый год вместе воюем. И клянусь Девой Марией и её бесподобными сиськами, что я бы не смог за такое время сделать больше шести выстрелов, даже если бы мне приказал сам архангел Михаэль! А я ведь, господь свидетель, не самый плохой стрелок в нашей армии. Да кому я говорю, ты же и сам это знаешь!

— Хм, выходит правда? Теперь наши криворукие мушкетёры смогут стрелять вдвое чаще?

Я пожимаю плечами:

— Ну, вдвое — вряд ли... Но что чаще — факт.

— А как с меткостью? Хотя кого я спрашиваю...

Мы с Хорстом весело скалимся в ответ, после чего унтер, растопырив пальцы, изображает перед грудью окружность размером примерно с обеденную тарелку.

— Вот в такой круг десять пуль положил. Все до единой! Со ста шагов! Я тебе говорю, ему ворожит сам дьявол! Не может простой человек бить точнее, чем божий гнев!

— Цыц!

Отто мигом утрачивает всю весёлость и, поднеся к носу Хорста сжатый кулак, угрожающе цедит сквозь зубы:

— Вякнешь такое ещё раз и сможешь своими глазами взглянуть на собственную задницу изнутри, понял?

Рыжий мигом сдаёт назад и примирительно подняв руки частит:

— Да ладно, чего ты? Я ж всё понимаю! Моравец — наш парень!

— То-то же! И будь я проклят, если не рад тому, что он стоит в одном строю с нами, а не с теми, кто против нас.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

— Profos (нем.) — воинская должность. Профосы, помимо прочего, отвечали за поддержание порядка, охрану помещённых под арест солдат и приведение в исполнение назначенных им наказаний.

Глава 23

Шанс на деле подтвердить данную Отто оценку выпал очень скоро — на третий день после нашего выступления из Баутцена. Хотя начиналось всё на редкость буднично, можно даже сказать мирно. Полк Гольдаккера, во исполнение полученных приказов, деловито пылил по дорогам Силезии на соединение с главными силами Тилли, когда в час пополудни к нашей компании, неспешно марширующей в голове войсковой колонны, подъехал герр Юлиус. Гауптман, как и всегда в последнее время, был при полном параде — верхом, с лихо закрученными и напомаженными усами, в начищенной кирасе, с новым пером на шляпе и в дорогом плаще, который раньше одевал лишь по торжественным случаям. Словом, наш ротный всячески демонстрировал, что он тут всеми командует и вообще самый главный, что, учитывая продолжающуюся болезнь оберстлейтенанта Хайно, было не так уж далеко от истины. Тем более странным являлось препаршивое настроение, явно отпечатавшееся на благородной харе герра Юлиуса... Впрочем, отец-командир поспешил развеять наше недоумение, буквально выплюнув с высоты седла, даже не глядя в нашу сторону:

— Пропали шестеро фуражиров из роты фон Витта. Отправились вчера утром пощупать хутор к югу от дороги, который мы прошли три часа назад, и до сих пор не вернулись. Отто, возьмёшь один взвод и проверишь, где их черти носят. Только не задерживайся. Мы остановимся на ночёвку в Брокдорфе — догонишь колонну там.

— А как же наши цыгане?

Морда командира при упоминании горе-рейтаров кривится так, словно он махом опрокинул в себя рюмку уксуса.