* Иоганн Людвиг Гектор Изолани (нем. Johann Ludwig Hektor Isolani), итальянец по происхождению, поэтому от рождения носил имя Джованни Луиджи Этторе Изолани (итал. Giovanni Luigi Ettore Isolani) — создатель и командир первого кроатского кавалерийского полка на службе императора (сформирован в 1625г). К 1631г уже генерал.

* Alte Kampfer (нем.) — старые бойцы.

* Одно из неофициальных прозвищ кроатских наёмников, полученное за яркое и непривычное для Западной Европы облачение.

* То есть скьявону (от итал. schiavona — славянский).

Глава 39

Как не странно, из ступора меня вывела та самая быстро растекающаяся кровавая лужа. Чтобы не вляпаться, пришлось сделать шаг назад. Заодно и огляделся, оторвавшись, наконец, от созерцания груды кровавых ошмётков, в которую моими стараниями превратился незадачливый кроат. Вслед за способностью соображать начали возвращаться и остальные чувства, в первую очередь — слух, по которому, словно тупым ножом по сковородке, тут же резанул тонкий, донельзя противный визг, переходящий в совсем уж непередаваемый писк. И только бросив взгляд на бьющуюся в истерике незнакомку, я понял, что всё это время она безостановочно орала на одной высокой ноте. Ну, по крайней мере, с лёгкими у неё точно всё в порядке. Вот на счёт нервов — не уверен.

Чтобы поскорее прекратить этот душераздирающий вой, не придумал ничего лучшего, как, повернувшись к истошно голосящей горожанке, направить на неё остриё своей окровавленной шпаги. Наши взгляды буквально на миг встретились и я, не без труда разомкнув судорожно сжатые челюсти, всё-таки выдавил одно единственное слово:

— Заткнись.

То ли в горле у меня сильно пересохло, то ли слух слегка пострадал от непрекращающегося визга, но собственный голос показался мне на редкость хриплым и невыразительным. Сам бы на такой даже не обернулся. Но молодка у стены явно считала иначе. Так что, по всей видимости, я всё же сильно недооценил размеры собственной харизмы. Или это заляпанная кровью шпага с прилипшим к лезвию клоком волос придала моей просьбе необходимую убедительность?

Как бы то ни было, но одного единственного слова хватило, чтобы дамочка, наконец, заткнулась. Причём буквально.

Не знаю, специально это было сделано или нет, но сидящая передо мной на полу фрау вместо того, чтобы просто перестать орать и спокойно захлопнуть рот, предпочла закрыть его ладошками. Теми самыми, которыми до сих пор поддерживала разорванный лиф своего платья. Остатки платья, естественно, тут же сползли на пол, явив мне дамские прелести во всей возможной красе. Застывший взгляд, вперившийся в испуганное лицо незнакомки, сам собой скользнул ниже... Мда, богато живут в Магдебурге — ничего не скажешь!

Так и не найдя сходу, что ответить на столь весомые аргументы, я, краем уха уловив какое-то шебуршание за спиной, обернулся через правое плечо, в поисках совета и поддержки. Только для того, чтобы узреть в дверном проёме две обалделые рожи из нашей развесёлой команды, которые тут же растворились без следа, едва лишь осознав, что попались мне на глаза. Интересно девки пляшут... это что, я действительно так страшно выгляжу, что даже свои от меня шарахаются? Желая проверить внезапную догадку, повернулся еще немного и заметил мелко дрожащего, как осенний лист на ветру, Йенса.

Лопоухий засранец, от которого целый день были одни проблемы и никакой пользы, уронив мушкет беззвучно шевелил губами шепча слова молитвы. И часто-часто крестился глядя в пустоту перед собой оловянными глазами размером с двухталлеровую монету. Ну всё, auf den Arsch fallen*, только этого мне сейчас и не хватало!

Сделав пару шагов, схватил за шиворот и энергично встряхнул по-прежнему глядящего куда-то в пустоту "оруженосца".

— А ну очнись, недоносок мелкий!

Смотреть "в будущее" Фишер не прекратил, зато забормотал громче.

— Дева Мария, матерь божья, спаси и сохрани меня грешного, ибо не ведал, что творил!

Лучше б он этого не делал...

— Ах ты дерьма кусок! Весь день под ногами путался и под руку мешался, а теперь о душе задумался?!

В правой руке я всё ещё сжимал рукоять скьявоны, так что врезал своему недоординарцу с левой. Хвала всем святым, что сообразил в последний момент, а то эфесом так бы всю морду набок и свернул. Зато кулаком получилось очень даже неплохо. Фишер, получив по роже, знатно приложился затылком об стенку и это прочистило ему мозги получше всяких слов. Еще секунд десять он по инерции плямкал расквашенными губами, затем взгляд прояснился и Йенс, громко шмыгнув носом, втянул кровавые сопли обратно в свой стремительно распухающий шнобель.

— Герр гефрайтер, я...

— Дерьмо ты свинячье! Еще раз такое увижу — шею сверну! Понял?

— Так точно, герр гефрайтер!!!

— Подобрал оружие! Проверил замок! На караул! Наизготовку! Сойдёт. Следи за дверью и если опять облажаешься, тебя не то, что дева Мария, тебя сам господь Бог со всеми архангелами не убережёт.

Восстановив тишину, застроив зеленоклювого и хотя бы относительно прикрыв тылы на случай очередных неожиданностей, я, наконец-то, смог приступить к тому, ради чего собственно всё и затевалось. То есть к грабежу. И начал как раз со злополучного кроата. Точнее с того, что от него осталось.

На пропитавшиеся кровью тряпки даже смотреть не стал. Примерился было к сапогам — добротные, кожаные, почти новые... Но, едва тронув ближайший из них, понял, что в нём буквально хлюпает кровища. Не судьба. Изловчившись, срезал с пояса кошель, умудрившись не вступить в, продолжавшую растекаться, багровую лужу. Подобрав валявшееся на полу отрубленное ухо с лоскутом кожи, вырвал из мочки щегольскую серьгу. Вытянул из-за голенища отличный нож с золингенским клеймом. Немного потыкал труп остриём шпаги наудачу, надеясь нащупать что-нибудь стоящее, заранее зашитое в подкладку, но тут опять не свезло. Напоследок подобрал валявшуюся на полу саблю. Ножны паршивенькие, рукоять самая простая, но лезвие вроде ничего. Глядишь, пару монеток у маркитантов и выручу.

Покончив с мародёрством, отхватил клинком относительно чистый кусок штанины и тщательно оттёр лезвие своей скьявоны от начавшей уже подсыхать крови. Ну вот, с обязательной рутиной, будем считать, разобрались, пора и о более приятных вещах подумать...

Так и не убрав шпагу в ножны, перевёл оценивающий взгляд на притихшую, словно мышь под веником, безымянную фрау (или всё-таки фройляйн?). Та так и сидела под стеночкой, продолжая старательно зажимать рот обеими руками. С тех пор, как я велел ей заткнуться, она не издала ни звука и, кажется, даже позу не сменила. Занятно...

— Эй, ты там живая вообще?

Ответом мне был затравленный взгляд и какое-то сдавленное мычание сквозь плотно сжатые губы. Затем, очевидно, так и не решившись нарушить предыдущий приказ помалкивать, горожанка активно закивала. Ничем не сдерживаемые сиськи с вызывающе торчащими ярко-розовыми сосками при этом весьма заманчиво качнулись. Раз, другой, третий... Да что ж такое?! Прям наваждение какое-то!

Криво ухмыльнувшись собственным мыслям, я осторожно присел на корточки, использовав по-прежнему сжимаемую в руке шпагу в качестве трости. Затем, не без труда оторвавшись от зрелища энергично подпрыгивающей груди, заглянул в переполненные недоверием и страхом голубые глаза.

— Ну что, красавица, поговорим немного?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* "Упал на жопу" (нем.). Немцы так говорят, когда произошло что-то нехорошее. По смыслу примерно как "тушите свет, сливайте воду".

Глава 40

Красавица, судя по испуганно распахнутым глазам и мелко подрагивающим рукам, особой радости от предложения пообщаться не испытывала, но и отказать не рискнула — только осторожно кивнула. Ну и ладненько.

— Ты вообще кто такая? Хозяйка?

Дамочка в ответ энергично замотала головой, от чего сиськи, к которым мой взгляд как-то сам собой возвращался при всяком удобном случае, снова закачались самым что ни на есть вызывающим образом, только теперь уже не вверх-вниз, а из стороны в сторону... Тоже неплохо в принципе — туда-сюда-обратно... Я решительно встряхнул головой, чтоб избавиться от навязчивого гипноза. Не, так не пойдёт!

Свободной левой рукой накрыл одно из заманчиво вздымающихся полушарий, слегка сдавив — на пробу. Грудь, мягко пружиня, послушно подалась под пальцами. Затвердевший сосок игриво пощекотал ладонь. Горожанка, судорожно вздохнув, только усугубила эффект. Эх, хороша чертовка! Слишком хороша для простой служанки...

Взгляд, с некоторым трудом оторвавшись от ещё "не охваченной" груди, быстро пробежался по фигуре, машинально отмечая новые несоответствия. Платье слегка мало, даже будучи разорванным, едва ли не до пупа, довольно плотно держится на фигуре — явно с чужого плеча. Кожа слишком чистая, как в смысле отсутствия грязи, так и всевозможных шрамов, порезов, ожогов и тому подобных повреждений, неизбежных при постоянной возне с котлами, кухонными ножами и прочей хозяйской утварью. Руки нежные, ногти аккуратные, суставы не покручены... Вряд ли повариха или прачка, с двенадцати лет полоскающая бельё в проруби, сможет так хорошо сохраниться к двадцати пяти (или сколько ей там?) годам.

Продолжая тискать податливую грудь (приятно, чёрт возьми), на всякий случай уточнил:

— Ты немая, что ли?

Очередной энергичное мотание головой в ответ.

— Нет? Тогда отвечай, во имя всех святых! Кто ты есть?!

— Сноха* я хозяйская! Муж к брату приехал, чтобы осаду переждать. Ну и меня с собой захватил.

— И где он?

— Муж?

— Плевать на мужа! Хозяин где? Деверь* твой?

— Я не знаю! Он ещё вчера ушёл по делам и с тех пор не возвращался. И муж тоже... Йохан... ну, хозяин — квартальный старшина, они там вчера готовились к чему-то, а Петер мой ему помогал. Я думала — утром вернуться, а тут такое началось...

Дамочка, не удержавшись, всхлипывает. Дался ей этот муж!

С явной неохотой отпустив грудь, которую продолжал машинально мять всё это время, тыльной стороной ладони влепил ей хорошую пощёчину, чтобы вновь настроить на нужный лад. Горожаночка жалобно взвизгнула, но даже не попыталась заслониться, только сжалась в ожидании очередного удара. Хотя какая она горожанка, если приехала в город только перед самой осадой? Та и плевать.

— Красавица, раз мужиков в доме не осталось, значит теперь ты здесь за хозяйку. А раз ты хозяйка, то показывай дорогим гостям, где тут что припрятано.

Для убедительности замахиваюсь ещё раз.

— Ну? Живо!

Фрау передо мной испуганно зажмуривается и всё-таки вскидывает руки в запоздалой попытке защититься. Мой взгляд при этом опять (в который уже раз!) соскальзывает на роскошную грудь. На белоснежной коже там, где ещё недавно покоилась моя рука, красуются кровавые разводы. Скосив глаза на собственную кисть, замечаю такие же быстро подсыхающие красно-бурые пятна — всё-таки заляпался. Ну и ладно.

Ничтоже сумняшеся протягиваю окровавленную ладонь горожанке уже успевшей приоткрыть один глаз и испытующе поглядывающей на меня из-под руки, вскинутой в бесполезной попытке защититься.

— Вставай! Быстро!

Затем, окинув еще раз взглядом соблазнительно выпирающие женские прелести, с некоторым сожалением добавляю:

— И прикройся чем-нибудь.

* * *

Спустя пару минут мы уже подымаемся на второй этаж, дружно гремя башмаками по лестнице. Я с заряженным и готовым к бою мушкетом — впереди, за мной — свежеиспечённая хозяйка, наспех завёрнутая в какую-то накидку, дабы не смущать сверх меры не окрепшие умы камрадов своими выдающимися достоинствами. Замыкал шествие Йенс, через ступеньку шмыгающий своим расквашенным носом — а нечего было кающегося грешника из себя строить без команды старшего по званию!

Кстати, о старших.

Отто я нашёл буквально влёт — командный рык фельдфебеля разносился по всему дому, придавая снующим туда-сюда солдатам нужное ускорение и внося в окружающий нас бедлам некий элемент упорядоченности. Когда я, галантно открыв ногой дверь перед следующей за мной дамой, вошёл в бывшую хозяйскую спальню (если судить по большой двуспальной кровати), мой лучший друг занимался своим любимым делом. Схватив за горло одного из наших новобранцев, Отто методично, словно работающий водяной молот, лупил солдатским затылком в дощатую стену, сопровождая каждый удар нравоучительным замечанием:

— Если ты (стук!), скотина криворукая (стук!), разобьёшь без моего разрешения (стук!) еще хотя бы одну стекляшку (стук!), то я твои корявые ручонки узлом завяжу (стук!). Этот графин (стук!), тварь ты безмозглая (стук!), из венецианского цветного стекла (стук!), стоил больше твоего годового жалования (стук!). Но ты, мразь мелкотравчатая (стук!), этот год не проживёшь (стук!), если и дальше будешь такие фокусы откалывать (стук!). Понял, свинья рукожопая, или повторить?

Солдатик хрипел, старательно пучил глаза и даже пытался кивать, всем своим видом выражая согласие с мнением старшего товарища, но, как и моя пленница, давеча, не произносил ни слова. Может оно и к лучшему, а то, как знать, вдруг фельдфебель захотел бы продолжить содержательную беседу? А так Отто довольно быстро утратил интерес к разговору и, разжав пальцы, резко развернулся к выходу, где сгрудилась наша живописная троица со мной во главе.

— О, Андре! Чем порадуешь?

Проводив сочувственным взглядом сползавшего по стене новобранца, судорожно растиравшего шею и одновременно пытавшегося с жутким сипением втянуть в себя воздух через все отверстия разом, я вежливо посторонился, предоставляя Отто возможность полюбоваться моей пленницей.

— Да вот, спас от надругательства нашу гостеприимную хозяйку — горит желанием отблагодарить верных солдат императора. Как говорится, чем богата.

От моей последней фразы на мрачной физиономии фельдфебеля тут же расползается скабрезная ухмылка.

— Что богата — вижу. Благодарить ей тебя, судя по всему, долго придётся. У кого отбил-то хоть? У наших?

— Не, кроат какой-то.

— Его?

Отто как-то неопределённо кивает головой в мою сторону, очевидно намекая на кровавые пятна, обильно покрывающие мои штаны и куртку.

— Ага.

— Ну и ладненько...

Определившись со мной, фельдфебель вновь переключает внимание на нерешительно мнущуюся в дверях горожанку. Его улыбочка расползается чуть шире, становясь уже откровенно плотоядной.

— Ну что, хозяюшка? Показывай, где серебро припрятали, куда побрякушки свои сложили, что ещё интересного приберегли?

Спорить с Отто — вообще мало кто решается, и новоявленная хозяюшка исключением не стала. Так что следующий час, если не больше, мы только и делали, что шныряли по всему дому, от чердака до подвала. Вскрывали полы, раскопали схрон в подполье, запихнули Йенса (как самого худого) в дымоход... По ходу всех этих метаний, куча добра, складируемого на полу в прихожей, поверх предусмотрительно разложенных покрывал и скатертей, неизменно росла, радуя глаз и вселяя бодрость в сердца наших камрадов. Ибо, как любил говаривать рыжий Хорст, ничто не веселит солдатскую душу так, как хорошая добыча после доброй драки! Теперь бы всю эту весёлость не растерять...