В результате, когда оставшиеся баталии фон Фюрстенберга, восстановив строй и кое-как развернувшись, попытались-таки возобновить атаку, их встретили дружные залпы мушкетёров, шквал картечи и плотный строй шведских пикинёров, в который неповоротливые имперские терции упёрлись, словно в крепостную стену. Примерно то же самое, в тех или иных вариациях, происходило и на других участках сражения, развернувшегося на обширном поле под Брайтенфельдом.

В центре, лучшие полки имперской пехоты так и не смогли преодолеть сопротивление шведской первой линии. Интенсивная пальба мушкетёров, ядра многочисленных тяжёлых батарей и настоящий ливень картечи из четырёхфунтовых батальонных орудий буквально выкашивали плотные ряды имперской пехоты, не давая тяжеловесным терциям перейти разделяющий противоборствующие армии ручей и зацепиться за противоположный берег. Но наиболее драматично события развивались на правом фланге шведской армии, где наступление имперских войск возглавил неустрашимый Паппенхайм.

Лихой кавалерист атаковал в своём привычном стиле — стремительно, яростно и упорно, пытаясь одновременно обойти фланг неприятеля и смять его фронтальным ударом. Но на сей раз "храбрейший генерал империи" встретил более чем достойного противника. Густав Адольф, решив лечить подобное — подобным, назначил руководить своим правым флангом лучшего кавалеристского командира шведской армии — неистового Юхана Банера. И не прогадал.

Паппенхайм раз за разом ходил в атаку, лично возглавляя эскадроны имперских кирасиров. И раз за разом его конница откатывалась назад, не выдержав сосредоточенного огня мушкетёров и контратак шведской кавалерии. Паппенхайм, уже несколько раз раненый, отказываясь признать поражение, снова и снова собирал смешавшиеся и поредевшие эскадроны, чтобы в очередной раз бросить их на стену пик и огня. А когда волна имперской конницы в очередной раз расплёскивалась, налетев на нерушимо стоящие на своих позициях батальоны шведской пехоты, из глубины вновь выносились на рысях неугомонные скандинавские рейтары и, дав пистолетный залп в упор, с палашами наголо сминали утративших строй и разгон имперских кирасир.

Всё пространство перед шведскими позициями уже было устлано телами убитых лошадей и мёртвых всадников. Многие эскадроны буквально легли костьми под перекрёстным огнём шведских баталий. Но граф Готфрид Генрих цу Паппенхайм, всё же собрал остатки некогда грозных полков, чтобы повести их в последнюю — восьмую (!!!) атаку на вражеские позиции. Эта атака была отбита так же, как и семь предыдущих, но бесстрашный генерал уже не видел её бесславного окончания — его конь пал, сражённый метким выстрелом безвестного шведского мушкетёра. Паппенхайм, несмотря на ранения, ещё сумел вовремя соскочить на землю, чтобы не оказаться придавленным падающей конской тушей. Несколько приближённых офицеров, развернули коней, чтобы подобрать попавшего в беду командира — казалось, ветреная фортуна вновь не оставит своего любимчика, позволив ему в очередной раз выкрутиться из безнадёжной ситуации... Увы, налетевший отряд финских хаккапелитов* смял и опрокинул спешивших на помощь своему командиру соратников. Самого Паппенхайма диковатые финны, не слишком разбиравшиеся кто попал им в руки, сперва несколько раз рубанули палашами, а затем кто-то из кавалеристов, нагнувшись с седла, довершил дело, практически в упор разрядив пистолет в лицо упавшего навзничь генерала.

После этого весь левый фланг имперцев, прекратив атаки и придя в явное замешательство, начал подаваться назад, разрывая контакт с противником. Из обескровленных имперских полков, только что неистово напиравших на вражеские позиции, не смотря ни на какие потери, словно выдернули стальной стержень и теперь они на глазах расползались, превращаясь в аморфную безвольную массу. А Банер, ещё не зная о гибели своего именитого визави, но, тем не менее, безошибочно уловив надлом в рядах неприятельских войск, тут же перешёл в наступление, решительно двинув вперёд всё правое крыло шведской армии.

Густав Адольф, расположившийся со своей ставкой во второй линии за центром шведской армии и пристально следивший оттуда за ходом битвы, только и ждал этого момента. Король, идя на это сражение, сознательно выбрал оборонительную тактику, не сомневаясь, что Тилли, несмотря ни на что будет атаковать. Во-первых, на решительном ударе глубоких колонн пикинёров и многочисленной тяжелой коннице строилась вся имперская тактика, которая вот уже десяток лет неизменно приносила армиям императора и Католической лиги победу за победой. Во-вторых, Тилли попросту была необходима эта победа здесь и сейчас, ибо на ещё одну затяжную кампанию ему могло попросту не хватить денег. Что ж, король готов был предоставить ему такую возможность! Пусть неповоротливые имперские терции сами подставляются под убийственный огонь шведских батарей и многочисленных мушкетёров, стреляющих к тому же вдвое чаще их имперских противников. Пусть несут потери, ломают строй и теряют управление в борьбе с куда лучше организованной, а потому более подвижной и гибкой шведской армией. Густав Адольф не сомневался, что его войска смогут отразить любой натиск, сколь бы силён он ни был. Но это не значило, что король собирался только обороняться, терпеливо дожидаясь, когда у врага иссякнут силы и желание атаковать и он сам уберётся с поля битвы, признав тем самым своё поражение. Вовсе нет! Оборона была лишь средством измотать противника, растянуть его силы и втянуть в бой резервы и к двум часам по полудни этот замысел в общем и целом удался.

Даже не смотря на позорное бегство саксонцев, шведская армия прочно удерживала все основные позиции, которые заняла перед битвой, а имперцы, пытаясь охватить её с трёх сторон, безбожно растянули свои силы. При этом оба фланга и центр практически утратили связь между собой. И вот когда левый фланг имперцев сперва заколебался, а затем и вовсе покатился назад, король начал действовать...

Пришпорив коня, Густав Адольф лихо пронёсся перед строем двух застывших в строю кавалерийских полков — его последнего резерва.

— Солдаты! Наш час настал! Судьба всей войны решится в этой атаке! Вперёд! Gott mitt uns!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Прозвище, закрепившееся за финскими кавалеристами, сражавшимися в рядах шведской армии. Название происходит от боевого клича финских всадников hakkaa paalle — бей их!

Глава 54

— Ну вот и всё похоже... Что скажешь, Рыжий?

— Да уж, самое время исповедаться... только вот некому.

Я пожимаю плечами.

— Не больно-то и хотелось.

— Тоже верно.

Хорст скребёт грязными ногтями покрытую рыжей щетиной щёку и недовольно морщится. Есть от чего.

Битва, столь многообещающе начавшаяся с залпов нашей центральной батареи, неуклонно шла к своему завершению. И конец этот не сулил нам ничего хорошего.

Пока мы бестолково топтались перед шведским центром, безуспешно пытаясь перейти злополучный ручей, враг не терял времени даром. Вскоре после полудня по участившейся пальбе и резко усилившемуся шуму на правом фланге стало ясно, что там творится что-то неладное. Наши командиры это конечно же тоже поняли, так что наш натиск резко пошёл на спад. Терции одна за другой оттягивались назад и старались привести себя в порядок, готовясь встретить грядущие неприятности. Увы, но под огнём неприятеля проделать этот манёвр достаточно быстро и организованно удалось далеко не всем.

Баталии как раз перестраивались в оборонительное построение, готовясь встретить неминуемую контратаку врага, как этот самый враг к нам и пожаловал. И вовсе не оттуда, откуда все ждали. Шведская конница ударила с тыла, сходу захватив нашу большую батарею, порубив и потоптав при этом большую часть орудийной прислуги. Причём, насколько я могу судить, пришла она не с правого фланга, что можно было бы ещё хоть как-то предполагать, а с левого, где, вообще-то говоря, полагалось сражаться кирасирам и всяким прочим кроатам Паппенхайма. Собственно, выходящие из тыла на рысях эскадроны поначалу и приняли за собственную кавалерию, спешащую нам на помощь. И только когда эти всадники, издав непонятный боевой клич, принялись рубить на венгерский гуляш всех, кто попадался им на пути, стало понятно, что дело тут явно нечисто.

А дальше всё покатилось под откос. Чёртовы шведы попёрли со всех сторон. Справа, слева, с фронта и с тыла. Смотреть по сторонам было особо некогда. Знай только успевай заряжать да целиться, не забывая ещё командовать своими олухами, следить за своевременной сменой стрелковых шеренг, да стараться не пропустить момента очередной кавалерийской атаки, чтобы успеть уйти под защиту пикинёров и не очутиться под палашами диких хаккапелитов. Но из обрывков чужих фраз, и того немногого, что удавалось увидать сквозь клубы порохового дыма и тучи поднятой пыли в промежутках между собственными залпами, картина вырисовывалась безрадостная.

По всему выходило, что флангов у нас больше нет. Напротив, правое и левое крыло шведского войска, хищно изогнувшись, охватывали нас с двух сторон, стремясь удушить в своих плотных объятьях. С тыла то и дело налетала финская конница, а с фронта наседали, покалывая острыми пиками и обжигая огнём мушкетных залпов, перешедшие ручей батальоны шведской пехоты, которые мы безуспешно пытались разгромить всю первую половину дня. Несколько наших терций, не выдержав града сыпавшихся со всех сторон ударов, были опрокинуты и разгромлены, что называется, на голову. Голштинский полк, понесший большие потери от артиллерийского огня и оттеснённый в сторону, попытался прорваться, но был зажат шведской пехотой и сложил оружие, практически у нас на глазах. Оставшиеся терции, уже не пытаясь никуда двигаться и лишь стараясь прикрыть друг друга, сбились в кучу, образовав некое подобие гигантского каре.

В сражении, между тем, наступила пауза. Наши, уже отчаявшись отбиться, просто переводили дух, пытаясь привести в порядок поредевшие роты и хоть как-то подготовиться к очередному вражескому натиску. Шведы, активно двигая батальоны и эскадроны по полю боя, перегруппировывали свои силы, готовясь к атаке, которая по всем прикидкам должна была стать последней. А главное — подтягивали тяжёлую артиллерию. Те самые двенадцатифунтовые орудия, которые целый день громили нас из-за ручья. После того, как мы отступили, шведские пушкари уже не могли нас доставать. Вернее, могли, но при этом неминуемо зацепили бы и своих, круживших вокруг нашей кучи-малы словно стая голодных волков. Зато, когда орудия переправят через ручей и установят поближе...

Я тоскливо оглянулся на плотную массу имперских солдат, сгрудившихся в одну огромную баталию — даже последнему обознику ясно, что как только дойдёт до стрельбы, тут ни одно ядро не пропадёт даром. Так что, по всему выходит, прав Рыжий — самое время исповедоваться, да причащаться. Потому как жить нам осталось ровно до того момента, как шведские артиллеристы наладят свою адскую машинерию, а потом...

Внезапная волна непонятного оживления, прокатившаяся по рядам апатично застывших в строю солдат, заставила закрутить головой в поисках источника новой неведомой опасности, но всё оказалось намного интересней. Отделившись от рядов шведской пехоты, застывшей на почтительном удалении от наших нынешних позиций, к нам неспешно приближалась небольшая группа всадников.

Ребята это были очевидно не простые, хотя и одетые довольно неброско, без особых изысков. Оружия они в руках не держали, если не считать пику на которой трепетал под порывами посвежевшего с утра ветерка белый флажок. Под постепенно усиливавшийся ропот имперских солдат, эта кучка всадников неспешно преодолела примерно половину расстояния разделявшего позиции двух армий и, помахав для верности своим знаменем, остановилась, явно поджидая ответного хода с нашей стороны.

Я заозирался, стараясь поскорее разглядеть кто же из наших отправится на переговоры с противником, внезапно решившим проявить милосердие. Может всё ещё обойдётся? Шведы ведь берут пленных, верно? Галланд так говорил, причём не раз. Да и сложивших оружие голштинцев вроде бы не стали рубить на месте, а просто отогнали куда-то с глаз долой... Увы, несмотря на постепенно усиливающийся ропот в строю, никто из имперских командиров не спешил на встречу терпеливо ждущим в сторонке шведским парламентёрам. У них что там гордость не вовремя взыграла или думают, что те вечно будут торчать посреди поля, как чучела в огороде? Вот сейчас постоят ещё немножко, а потом подтянутся пушкари и поминай как звали!

Словно подслушав мои невесёлые мысли, раздвинув строй наших пикинёров на открытое пространство вышел какой-то офицер. Потом, чуть в сторонке, другой. Оглядевшись и увидев первого, вежливо кивнул и побрёл вдоль строя на встречу товарищу, тяжело опираясь на офицерскую алебарду и ощутимо припадая на левую ногу. Затем подтянулась ещё парочка. Потом ещё и ещё. Пока неподалёку от меня, буквально в паре десятков шагов не собралась довольно приличная кучка — человек 10, среди которых был и наш дражайший герр Юлиус.

Я удивлённо оглянулся направо, затем налево вдоль фронта нашей баталии. Но больше никто не появился. Это всё что ли? Десяток офицеров, из которых кажется не было никого в звании выше гауптмана — это всё уцелевшее командование нескольких пехотных полков? Я потряс головой, отказываясь верить собственным глазам. Нет, то что нас здорово проредили, было понятно и так. Нашего оберст-лейтенанта ранило незадолго до начала отхода — картечь перебила ноги. Кажется, его даже успели отнести в тыл до того, как нас всех окружили. Командовавшего валлонами испанского идальго свалила пуля. Вроде бы ещё утром, на берегу треклятого ручья, во время самой первой атаки. Так что по всему видать герр Юлиус таки дождался своего часа — теперь он командует нашим полком. Но неужели у всех остальных дела обстоят так же плохо? Или даже ещё хуже? Да не, не может быть! Может многие просто остались со своими солдатами — не могут же все оставить строй? Но всё же, всё же... ни одного оберста или хотя бы майора?

Господа офицеры, тем временем закончили обмениваться приветствиями и односложными замечаниями о ходе сражения, перейдя к обсуждению волновавшего всех вопроса.

— А где же ваш оберст-лейтенант?

— Отходит бедняга, пуля в животе засела... Майору ногу оторвало ядром — пришлось мне за него идти.

— Вон оно как, а у нас...

— Господа! Сейчас не время для досужих разговоров. Боюсь наши доблестные противники и так уже ждут слишком долго. Следует решить кто отправится на переговоры.

— Куда важнее, что мы можем от этих переговоров ожидать?

— А что тут можно ожидать? Вряд ли нам предложат почётную капитуляцию. В сложившихся обстоятельствах, всё на что мы можем рассчитывать, это сохранение жизни в обмен на сдачу оружия и знамён.

— Я бы сказал, что это уже не мало, учитывая наше текущее положение...

— Конрад, я сделаю вид что не слышал этого, исключительно в память о нашем давнем знакомстве! Мы в строю, у нас достаточно и людей, и пороха, и пуль. И от присяги нас никто не освобождал!