Имперский стрелок

На герра Юлиуса, высказавшегося столь резко, обернулись все. Кто-то с уважением и даже одобрением, кто-то с некоторым недоумением. Названный Конрадом офицер с пропитанной кровью повязкой на голове, довольно безразлично пожал плечами.

— Присяга не помешала Тилли и остальным удрать с поля боя, бросив нас на растерзание шведам.

— Мы давали присягу не маршалу Тилли, а его величеству кайзеру! И полк фон Дитрихштайна, которым я ныне командую, выполнит свой долг!

— Хорошо сказано, герр Юлиус.

Проронивший это офицер, слегка кивает, намекая на почтительный поклон. А наш ротный (или теперь уже полковник?), подбоченившись, оглядывает остальных командиров орлиным взором и, не дождавшись новых высказываний, подводит неутешительный для нас итог:

— Итак, meine Herren, если больше никто не возражает, я, с вашего позволения, передам наш общий ответ этим достойным господам.

Произнося последнюю фразу, гауптман кивает на терпеливо ожидающих на ничейной полосе шведских парламентёров. Кто-то из офицеров кивает. Раненый Конрад, обернувшись и очевидно не найдя внятной поддержки, вновь пожимает плечами. Герр Юлиус, победоносно усмехнувшись, подзывает Галланда с загодя привязанным к обломанному древку пики носовым платком и, махнув на прощание начинающим расходиться по своим местам офицерам, решительно направляется в сторону не без интереса наблюдающих за развитием событий шведов.

Я оглянулся, пытаясь охватить взглядом поредевший строй нашей роты. Старина Хорст, рыжие усы которого из-за осевшей на них пороховой гари приобрели какой-то сизоватый оттенок. Лопоухий Йенс, понуро опершийся на свой мушкет. Зачем-то устало разглядывающий носки своих щегольских башмаков Арцишевский... Взгляд зацепился за мощную фигуру в тяжелой кирасе и штурмхаубе застывшую посреди строя наших пикинёров — похоже сегодня фрау Шульц всё-таки станет вдовой. Не зря Отто за неё переживал. Вот только хитрый фельдфебельский план женить Эльзу на мне тоже вряд ли сработает, ибо шансов пережить этот денёк у меня ничуть не больше чем у самого Отто. Разве только...

Отвернувшись, я бросил быстрый взгляд на прямую спину уверенно шагавшего по направлению к шведам гауптмана. Затем также быстро развернулся обратно. Отто, словно почувствовав что-то, мрачно зыркнул в мою сторону из-под козырька шлема. Не знаю, что он прочёл в моём обеспокоенном взгляде, но спустя пару бесконечно длинных мгновений фельдфебель едва заметно кивнул, словно бы отвечая на так и невысказанный вопрос. А может и не было ничего такого, и старый друг просто решил немного размять затёкшую за целый день стояния в шлеме шею? Не знаю, но разворачиваясь в сторону шведских парламентёров и неспешно приближавшегося к ним фон Лаутербаха, я уже не колебался.

Пальцы привычно поправили тлеющий фитиль. Руки словно сами собой взяли мушкет на изготовку. Приклад упёрся в плечо, ствол плавно опустился вниз... В последний миг я ещё успел заметить краем глаза удивлённо раскрытый рот и вытаращенные в немом изумлении буркала Йенса замершего в строю по левую руку от меня, а затем мушкет, коротко пшикнув над ухом пороховой затравкой, радостно бахнул, отправив две унции раскалённого свинца в свой недолгий полёт.

Герр Юлиус, взмахнув руками, рухнул лицом вниз и почти сразу затих. Пуля попала ему прямо над вырезом кирасы — в аккурат под основание шеи. Шагавший рядом с ним Галланд, дёрнувшийся было от выстрела, теперь тупо смотрел на распластавшегося в грязи гауптмана. Затем поднял взгляд и уставился прямо на меня с каким-то странным выражением на лице. Шведы тоже забеспокоились, показывая в нашу сторону и что-то активно обсуждая. Я, машинально опустив приклад к ноге, так и стоял в строю мушкетёров, отстранённо наблюдая за последствиями самого легкого и самого тяжёлого выстрела в своей жизни. Над строем по бокам и за спиной потихоньку начинал подниматься растревоженный гул, заставивший меня обернуться. Стоявшие рядом со мной солдаты попятились, но я не обратил на это никакого внимания, ища взглядом мощную фигуру в рейтарской кирасе и шлеме.

На старом месте фельдфебеля не обнаружилось. Когда я всё же отыскал его взглядом, Отто, энергично растолкав попавшихся ему по дороге солдат, как раз пробился к знаменосцу, тянувшему шею в попытках рассмотреть через головы стоящих впереди шеренг, что же там такое происходит. Одним рывком отобрав знамя у растерявшегося гефрайтера, Шульц, решительно пройдя в первую линию сквозь предусмотрительно расступившийся перед ним строй, демонстративно швырнул наш полковой штандарт на землю и, повернувшись к всё ещё топчущимся на нейтральной полосе шведам, проорал:

— Мы сдаёмся на милость шведского короля!

Глава 55

Вдохнув полной грудью наполненный вечерней прохладой воздух, задираю голову повыше, словно надеясь увидеть там какой-то знак. Однако небеса безмолвствуют. Солнце давно скрылось за горизонтом, бездонная чаша небосвода постепенно заполняется чернотой, на востоке уже сияют первые звёзды и лишь на западе ещё тлеют отблески догорающего заката. Зловещие красноватые сполохи напоминают зарево далекого пожара. Подложив под задницу пустую патронную сумку и пристроив вытянутые руки на согнутые колени, я задумчиво пялился на постепенно темнеющий горизонт, меланхолично жуя травинку и вспоминая перипетии минувшего дня.

После фельдфебельского демарша с полковым штандартом, желающих продолжать сопротивление уже не нашлось. Может их и раньше не особо-то много было, просто никто не решался первым произнести роковые слова — мы сдаёмся? Зато стоило им прозвучать и остатки воли к сопротивлению буквально смыло бурной волной облегчения. Как будто приговорённому к смерти, уже взошедшему на эшафот и готовящемуся положить голову на плаху, внезапно объявили о помиловании — по выспреннему выражению нашего учёного француза.

Потом мы все сдали оружие, сложили к ногам победителей оставшиеся знамёна и под конвоем пехотинцев из Синей бригады* более-менее организованно добрели до границы нашего старого лагеря под стенами Ляйпцига, где и стали располагаться на ночлег. В сам лагерь нас правда не пустили — там уже вовсю хозяйничали победители и помощники в этом деле им были явно ни к чему. Но в целом шведы вели себя довольно-таки пристойно. По мнению Отто, которому было с чем сравнить, даже более чем. Оно и неудивительно в принципе, если они собираются завербовать нас в свою армию, то обирать до нитки будущих камрадов, с которыми завтра предстоит стоять в одном строю — не самое лучшее решение. В бою-то оно всяко случается — вы постреляли, мы ответили... Бывает, как говорится, война — дело житейское. А вот если уже после боя, последнюю монетку отобрать, да новые сапоги с безоружного пленного снять — вот такое уже не забывается!

Так что наш победоносный противник особо не лютовал. Лагерь конечно разграбили — куда ж без этого? Все запасы пива и шнапса, что нашлись у маркитантов, пустили в оборот и гульбасили до самого утра, немилосердно дудя при этом в захваченные у наших горнистов трубы и прочие духовые инструменты. Из-за этого дурацкого концерта выспаться толком никому не удалось, так что утром все наблюдаемые мной рожи были как на подбор — злыми, уставшими и недовольными. Харя Арцишевского, лазившего где-то полдня, а под вечер решившего заявиться по мою душу, была ничем не лучше остальных — такая же хмурая и посеревшая, как будто это не шведы а он сам всю ночь пил без остановки, трубя в горн после каждой новой кружки.

Лейтенант, молча кивнув вместо приветствия, не чинясь плюхнулся на задницу рядом со мной, посидел так минуту-другую, периодически недовольно зыркая в мою сторону. Затем, видимо собравшись с мыслями, глубоко вздохнул и начал довольно-таки неприятный разговор.

— И что это вчера было? А, Анджей?

Вопрос прозвучал на польском и явно неспроста. Для Арцишевского он родной, а я — единственный в роте, кто отлично понимает и как минимум неплохо, пусть и не без акцента, разговаривает хоть на чешском, хоть на польском, хоть на сорбском, сиречь силезском, диалекте. Следовательно, разговор точно не для чужих ушей. Ну что ж...

— Думаю, рука провидения.

— Чего-о-о?!

Лейтенант, аж подпрыгивает на месте, разом растеряв всю свою апатию.

— Или может воля господня. Кто знает?

— Шутишь?

Я, не меняя расслабленной позы, равнодушно пожимаю плечами:

— Какие уж тут шутки? Герр Юлиус, мир его праху, сам решил и других гауптманов на совете убедил, что нам всем надлежит сражаться до конца и умереть за императора. И вдруг один единственный выстрел, как гром с ясного неба, и наш гауптман, да простятся ему грехи его, вольные и невольные, падает словно молнией поражённой. После чего несколько полков сдаются все, как один. Что это, как не воля Его?

Алекс недоверчиво качает головой, не спуская с меня подозрительно прищуренного взгляда.

— Если была на то воля Его, если суждено нам было сдаться и пройти через испытания за грехи наши, то почему господь не вразумил нашего гауптмана и иных командиров?

— А с чего ты взял, что не вразумлял? Но разве не сказано в писании, что человек сам волен выбирать свою судьбу? Наш гауптман выбор сделал. А господь наш вседержитель — явил волю свою.

— Твоими руками?

— А почему нет? Пути господни неисповедимы.

— И почему ты так уверен, что вершил именно Его волю? Враг человеческий ведь тоже не дремлет...

Я невесело хмыкаю.

— Люцифер конечно может многое, но всё же не всемогущ. Ответь мне, лейтенант, почему меня никто не остановил? Почему никто не возразил, когда какой-то фельдфебель заявил, что наши полки сдаются? Почему молчали все до единого офицеры? Солдаты? Ты сам? Или скажешь, нечистый помутил разум всем разом? Молчишь? То-то и оно.

Арцишевский еще пару минут сидит, насупившись как сыч, натужно переваривая услышанное. Затем, вздохнув, выдаёт, не глядя в мою сторону:

— Знаешь, меня ведь шведский оберст к себе вызывал... Не только меня, конечно. Туда всех офицеров по очереди приглашали.

— И что?

— Спрашивал: кто стрелял в парламентёра?

— А ты?

— Сказал, что не видел...

— Ну, правда, в принципе. Ты на другом фланге роты стоял, ещё и в четвёртой шеренге...

— Да... и к тому же на библии поклясться от меня никто не требовал.

— А ещё что? Не только ж про парламентёра спросить звали.

Лейтенант некоторое время задумчиво гладит подбородок, уже начавший зарастать тёмной щетиной и, наконец, выдаёт:

— На службу звали. Патент гауптмана сулили, если за неделю смогу роту навербовать.

Я недоверчиво хмыкаю:

— Неделю? Да у тебя к утру рота будет. И такая, что все шведы до единого обзавидуются. Только моргни, а мы с Отто и французом всё организуем.

— Да понятно, куда ж без вас-то...

Кажется, еще немного и сомнения лейтенант, буквально витающие в воздухе, можно будет пощупать. Я только удивлённо качаю головой — смотри ка какой вдумчивый стал! Раньше-то за гонором не до того было. Мои губы кривит слабая улыбка:

— Не сомневайтесь, герр гауптман, из вас выйдет отличный командир роты!

— Ну да, ну да... Я вот только фон Лаутербаха вспоминаю — при упоминании бывшего ротного, лейтенант поспешно осеняет себя крестным знамением — тоже ведь отличным командиром был, а вон оно как повернулось...

Приходится вновь кивать, соглашаясь с невысказанными подозрениями. Сомнения лейтенанта мне вполне понятны. И почему этими сомнениями он решил поделиться именно со мной, а не с фельдфебелем — тоже. Вчера одного ротного застрелил, завтра, глядишь, уже и другого следом отправил... Тут поневоле задумаешься: стоит ли патент гауптмана таких хлопот или может ну его? Что ж, попробуем расставить все точки над i.

— Знаешь, чем отличается хороший офицер от просто офицера?

— Чем?

Арцишевский, не поворачивая головы, косится на меня, явно подразумевая какой-то подвох.

— Тем, что хороший офицер никогда не отдаст приказ, который его солдаты не готовы выполнить. Не важно почему. Не хотят, не могут, бояться — на войне всякое может случиться. Важно вовремя это понять и не требовать от людей невозможного. Герр Юлиус, царствие ему небесное, это знал, потому и был нам хорошим командиром... пока не забыл об этом правиле. Ты станешь отличным ротным, лейтенант, я уверен. Просто помни, что я сейчас сказал.

Арцишевский, прищурившись, некоторое время пристально смотрит на меня, словно оценивая, затем, видимо прикинув что к чему, задумчиво кивает и, наконец, усмехнувшись, уточняет:

— Так, говоришь, рота будет готова к утру?

Я неспешно поднимаюсь с насиженного места, затем блаженно потягиваюсь, сцепив руки в замок и вывернув ладони к стремительно темнеющему небосклону и лишь после этого, решительно тряхнув головой, заявляю:

— Даже не сомневайтесь, герр гауптман!

Затем, переведя взгляд на реющий над отжатым у нас лагерем флаг с поблекшим жёлтым крестом на бледно-синем фоне, задумчиво добавляю:

— Раз служба у императора не задалась, стоит попытать счастья под знамёнами Северного Льва.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Одна из так называемых "цветных" бригад шведской армии — наиболее известных и привилегированных соединений.

6