Имперский стрелок

Пролог

Шестнадцатый век подарил Миру множество удивительных достижений и не меньше проблем, оставив по себе яркую, но неоднозначную память.

С одной стороны, великие географические открытия и стремительное завоевание Нового света безмерно расширили границы существующего мира, запертого доселе в тесном углу Евразийского континента. Изыскания Коперника, Джордано Бруно, Галилео Галилея и множества других учёных заложили основы классической научной мысли, дав мощный толчок к познанию существующего мироустройства. Успехи в науке и технике, вкупе с прокладкой новых торговых путей, привели к невиданному росту экономики. Нахлынувшие богатства способствовали расцвету искусств...

На другой чаше весов лежали реформация и пришедшие с нею религиозные войны. Различные ереси случались и до того — катары во французском Лангедоке и чешские гуситы — лишь наиболее яркие из них. Но всё же до сих пор это были не более чем локальные вспышки, более или менее успешно купировавшиеся католической церковью. Протестантизм, начало которого традиционно связывают с именем Лютера, расколол надвое всю Европу — от края до края.

Во Франции кровавое противостояние гугенотов* и католиков растянулось на полвека и закончилось падением правящей королевской династии. В Нидерландах — разорвало страну надвое и привело к тяжелой затяжной войне за независимость. В Англии, Шотландии и многих других державах католики и протестанты сплошь и рядом ополчались друг на друга, решая вопросы веры с оружием в руках. Но наиболее сложная ситуация возникла в Германии, входившей в ту пору в состав Священной Римской империи германской нации. Аугсбургский религиозный мир 1555 года, даровав местным князьям право самим определять веру своих подданных*, на время пригасил пламя непримиримой вражды, но не разрешил, да и не мог разрешить всех накопившихся противоречий.

Мирские владыки всячески стремились увеличить свои богатства и влияние за счёт католической церкви и различные протестантские течения, возникавшие тут и там, как грибы после дождя, играли им в этом на руку. Поборники же католицизма и в особенности недавно созданный орден иезуитов всемерно препятствовали подобным намерениям. Конфликт интересов вызревал, словно гигантский нарыв, переполненный гноем и кровью. Прорыв этого гнойника был лишь вопросом времени.

Наступающий семнадцатый век должен был дать ответы на все неразрешённые вопросы: кому владеть недавно открытыми заморскими колониями, кому властвовать на торговых путях, кто будет диктовать свою волю в обновлённой Европе и, главное, какая религия будет царить в умах миллионов дворян, бюргеров и крестьян Старого света? Расставить все точки над i могла только война. И она началась тёплым ясным днём 23 мая 1618 года с восстания чешских сословий. Первая война Нового времени, в которой предстояло схлестнуться всем странам и народам континента, чтобы, наконец, разорвать тугой узел непримиримых противоречий, опутавших многострадальную старушку Европу.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Закрепившееся во Франции название протестантов

* Принцип был сформулирован предельно просто: Cuius regio, eius religio (лат.) — чья страна, того и вера

Wo uns das Schicksal hinstellt

Ist unser einerlei.

Zu jeder Zeit

Steh'n wir bereit

Denn wir sind immer dabei.*

Глава 1

Лето. Тепло. По небу неторопливо плывут редкие облачка. Воздух напоен ароматами свежего сена. Легкий ветерок с берегов Балтики ласкает кожу и игриво перебирает порядком отросшие волосы. Мимо, тихо цокая копытами, неспешно влечёт повозку смирная крестьянская лошадка. Судя по характерному поскрипыванию плохо смазанных осей, это возвращается толстый Петер на своей колымаге. На дальней околице затеяли перекличку петухи, а с выпаса за селом протяжно мычит недоеная корова. Мир, покой, благодать... Даже и не скажешь, что вокруг уже второй десяток лет бушует война.

— Моравец! Эй, Моравец!

Открыв правый глаз и приподнявшись на локте, осторожно кошусь на источник шума — может, послышалось спросонья? Не, не показалось. Щуплый паренёк из последнего пополнения в порядком потрёпанной одежонке и стоптанных башмаках, приставив козырьком руку ко лбу, бдительно осматривает окрестности. Блин, придётся идти, всё равно ведь не отстанет. Махнув рукой, чтобы привлечь его внимание, со вздохом поднимаюсь, напяливаю на голову шляпу и, одёрнув куртку, бреду к жизнерадостно скалящемуся посланцу.

— Чего разорался?

Новобранец, самодовольно улыбаясь, машет рукой себе за спину:

— Начальство тебя вызывает!

— Ну, вызывает и вызывает. Тебе-то что за радость?

Я как бы ненароком делаю шаг вперёд, ощутимо нависая над худосочным вестником, отчего его весёлость как-то резко увядает.

— Так это... Я ж того...

— Пасть захлопни, чучело.

Ишь, лыбится оно. Думает, небось, что раз начальство вызывает, то ничего хорошего мне не светит. А вот хрен ты угадало, недоразумение щербатое!

С такими мыслями я, благовоспитанно сняв головной убор, чинно вошёл в светлую горницу, где меня уже ждали.

— Всей честной компании здравствовать и радоваться!

— И тебе не хворать, Андре. Проходи, чего как не родной? Садись, только тебя ждём...

Под разноголосый хор приветствий я, кинув шляпу на лавку, проследовал к столу, влившись в дружные ряды нашей весёлой компании.

Во главе, как и положено командиру, с гордым видом восседает на табурете лейтенант — Александр Арцишевский. Отпрыск обедневшего шляхетского рода, вынужденный покинуть родную Полонию из-за конфликта с более удачливым соседом, пользующимся покровительством местного магната. По правую руку от него бездумно крутит пуговицу щегольского мундира, мечтательно глядя в окно, штатный ротный борзописец Франсуа Галланд. Или Франц, как предпочитают говорить местные. Парень не обижается, хотя Франсуа всё же правильнее — француз как-никак. Напротив него, вальяжно развалившись, попирает задницей лавку Отто Шульц по прозвищу Кувалда — здоровенный бугай со светлыми волосами и недобрым взглядом серо-стальных глаз, впервые увидевший свет на берегах Рейна. У нас в роте этот белобрысый мордоворот небезуспешно исполняет обязанности фельдфебеля*. Ну и ваш покорный слуга — Андре Моравец — божьей милостью гефрайтер* мушкетёров его императорского величества кайзера Фердинанда Второго. Отличная компашка, что и говорить! Хотя так было не всегда...

Моя военная эпопея началась около полутора лет назад. В ту пору я как раз валялся в придорожной канаве — голый, с разбитой башкой и без сознания. Отличный старт многообещающей карьеры! Проходящие мимо солдаты, убедившись, что взять с меня уже нечего, хотели было двинуться дальше, но тут в дело вмешалась Эльза — вторая и, безусловно, лучшая половина ротного фельдфебеля. Уважаемая кампфрау*, обозревая окрестности с облучка проезжающей повозки, соизволила заинтересоваться происходящим на обочине оживлением. Уж не знаю, чем я так ей глянулся (в дальнейшем на все подобные вопросы она предпочитала отшучиваться), но в итоге меня всё же извлекли из канавы и запихали под парусиновый тент обозной фуры. Так, не приходя в сознание, я и выступил в свой первый военный поход.

Рота тогда направлялась на зимние квартиры после кровавой и безуспешной осады Штральзунда. Участие в двух неудачных штурмах стоило жизни почти всем унтерам и большей части опытных солдат, оттрубивших к тому времени уже не одну кампанию. Вдобавок ко всему какой-то не в меру прыткий шотландец проткнул шпагой бедро гауптману*, лейтенанта буквально разорвало в клочья залпом картечи, а писарь, пользуясь временным безвластием, исчез в неизвестном направлении, прихватив на память кое-что из ротного движимого имущества. Словом, подразделение отчаянно нуждалось в пополнении и бесхозный, хоть и порядком ушибленный, парень был признан полезным приобретением.

Добрейшая фрау Эльза взяла личное шефство над болезным и буквально за пару недель умудрилась поставить меня на ноги. Утраченная память, правда, так и не вернулась, но это мало кого волновало. Отто, из-за отсутствия офицеров, фактически руливший тогда всем ротным хозяйством, перемолвившись как-то буквально парой фраз "за жизнь", по одному ему ведомым признакам заключил, что у меня типично моравский выговор. Так я обзавёлся собственным прозвищем, а после того, как меня под ним внесли в ротные списки — ещё и фамилией. С именем вопрос разрешился ещё проще, поскольку дело происходило в день святого Андрея Первозванного. И быть бы мне имперским пикинёром, благо стать позволяла достаточно уверенно управляться с громоздким восемнадцатифутовым копьём, но в дело опять вмешался случай.

Как-то раз, когда способность соображать уже вернулась, но при ходьбе ещё ощутимо покачивало, я, валяясь в обозной повозке, от нечего делать взялся изучать лежавший там же сломанный мушкетон* с кремнёвым замком. И доизучался до того, что в итоге смог его починить. Правда не сразу, а через три дня и с помощью подвернувшегося под руку кузнеца. Зато потом Отто, освидетельствовав результаты моих трудов, притащил ещё четыре фитильных мушкета разной степени исправности и даже редкостный колесцовый пистолет. Вот так я и сменил специализацию, попав после окончательного выздоровления в ряды стрелков.

В ту пору как раз наступил новый, 1629-й год. Война, уже добрый десяток лет бушевавшая на землях Священной Римской империи германской нации, наконец-то, пошла на убыль. Войска кайзера и Католической лиги после нескольких лет упорных боёв в пух и прах разнесли армии Евангелической унии. 12 мая в вольном городе Любек был подписан мир с датчанами. Казалось, ещё немного и на истерзанных войной германских землях, наконец-то, воцарится мир. Несмотря на это, главнокомандующий имперскими войсками генералиссимус Альбрехт фон Валленштайн, не спешил вкладывать меч в ножны и распускать свои победоносные полки. Напротив — армия активно пополнялась.

Не избежала общей участи и наша славная компания. Арцишевский, едва появившись в роте, занял вакантную должность младшего офицера. Любознательный студент Франц, получив звание фенриха*, возглавил ротную канцелярию. Ну а я, проявив изрядное рвение и сноровку в овладении искусством стрельбы из мушкета, был произведён в гефрайтеры. После же того, как зарекомендовал себя самым метким стрелком во всей роте, утвердился в роли инструктора, обучая вновь завербованных рекрутов премудростям обращения с огнестрельным оружием.

Однако, несмотря на воинственные приготовления, в целом жизнь наша протекала вполне мирно и даже беззаботно, чего никак нельзя было сказать о жизни окружавших нас бюргеров и бауэров. Солдат кайзера не зря прозвали "валленштайновой саранчой". Даже не воюя, доблестные защитники империи и католической веры, буквально объедали целые области, имевшие несчастье стать местами их расквартирования. Лично нам достался Мекленбург, правителем которого с недавних пор стал сам генералиссимус фон Валленштайн, так что обгладывать окрестное население совсем уж до костей всё же не позволялось, но на жизнь, а порой и на веселье, хватало вполне. Даже чума, вспыхнувшая во время злополучной осады Штральзунда, обошла наши квартиры стороной. Но везение не может быть вечным и, судя по хмурым физиономиям собравшихся за столом камрадов, суровые времена уже не за горами...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Нам всё равно где ляжем

Где мы найдём жильё.

Будет приказ

И сей же час

Встанем мы все под ружьё.

Фрагмент старой немецкой песни Wir Sind Die Alten Landser

* Feldwebel (нем.) — старшее унтер-офицерское звание

* Gefreiter (нем.) — старший солдат, привлекаемый к наиболее ответственным заданиям и потому освобождённый от ряда хозяйственных работ

* Kampfrau (нем.) — женщина, следующая за армией, чаще всего, но не обязательно, родственница кого-то из военнослужащих

* Hauptmann (нем.) — ротный командир в пехоте, капитан

* Mousqueton (фр.) — короткий мушкет с расширяющимся стволом, дробовик

* Fahnrich (нем.) — кандидат в офицеры, прапорщик

Глава 2

Первые же слова Арцишевского, произнесённые им после взаимных приветствий собравшихся, подтвердили мои худшие опасения.

— Готовьтесь к маршу, господа.

Последнее слово лейтенант произносит после едва заметной паузы. Хоть год пребывания в рядах наёмников и поубавил запас панской спеси, всё же подобное уважительное обращение даётся гоноровому шляхтичу лишь ценой изрядных усилий. Ещё бы! Ведь за одним столом с ним сидит натуральное быдло, которое даже не замечает ясновельможных душевных терзаний. Ну, почти.

— Меняем квартиры или?..

Я не заканчиваю фразу, но лейтенант всё понимает правильно.

— Или. Генералиссимус перенёс свою ставку в Мемминген и созывает наиболее надёжные полки.

— Это вообще где?

Вопрос Отто звучит настолько равнодушно, насколько это вообще возможно — фельдфебелю явно плевать куда идти и он не считает нужным это скрывать. Арцишевский раздражённо пожимает плечами:

— Не знаю. Где-то на юге, вроде бы рядом с Регенсбургом.

— В Баварии что ле?

— Наверное. Бывал там?

— Неа.

— Мда...

Лейтенант неопределённо хмыкает.

— Что-то не так, командир?

Арцишевский несколько секунд нервно барабанит пальцами по столу, словно размышляя, отвечать мне или нет, затем всё же решает снизойти и нехотя цедит:

— Мне не нравится то, что происходит. Целые полки снимают с побережья и отправляют к чертям собачьим — не только нас. Весь корпус Альдрингера. А шведы только этого и ждут...

Теперь уже настаёт мой черёд хмыкать.

— И что за печаль, если они высадятся, когда нас здесь не будет? Не знаю, кто как, а я так только рад буду, если наша встреча с ними состоится как можно позже. Ещё лучше будет, если разберутся вообще без нас, потому что последнее пополнение, которое чуть не полроты составляет, alles kaputt gemacht*. Эти Schweinehunde* записались в армию, чтобы жрать каждый день за счёт казны и щупать крестьянских девок, не боясь получить в рыло. Погибать за кайзера и честь полка они не собираются. Так что едва запахнет жареным, большинство попросту разбежится.

— Пусть так, но ведь в иных полках хватает Alter Kampfer*.

— У Арнима их тоже было немало. Пожалуй, побольше чем у нас...

Лейтенант недовольно поджимает губы — я бесцеремонно наступил на его любимую мозоль. Хоть обстоятельства и заставили гордого шляхтича покинуть родину, радеть о её благополучии он не перестал. Год назад, вступая в ряды имперской армии, Арцишевский страстно мечтал очутиться в составе корпуса генерала Арнима, что как раз направлялся в Польшу. Ржечь Посполитая в ту пору переживала не лучшие времена, терпя одно поражение за другим в тяжёлой войне со шведами, и наш славный кайзер, которому потомки викингов тоже попили немало крови, отправил на помощь королю Сигизмунду 15000 отборных солдат под началом одного и лучших генералов Райха.

Наш лейтенант в число счастливчиков не попал, отчего страшно переживал. Тем не менее, был абсолютно уверен сам и неустанно уверял остальных, что теперь-то ненавистным северным захватчикам придётся несладко. Реальность оказалась несколько сложнее. Может шведы и были не в восторге от появления у поляков нескольких полков закалённых в битвах ландскнехтов, но на результате очередного раунда противостояния это сказалось слабо. Большая часть немецких подкреплений, во главе с самим Гансом Георгом фон Арнимом осталась на балтийском побережье, охраняя Гданьск и прочие польские города от возможного вторжения с моря, где безраздельно господствовал шведский флот. Эти отделались сравнительно дёшево, жестоко пострадав лишь от зимних холодов да хронической бескормицы, ибо снабжение в польском войске было организовано из рук вон плохо. Те же 6000, что вместе с коронным войском гетмана Конецпольского всё же попытались выбить суровых скандинавских завоевателей из оккупированной ими Ливонии закончили и вовсе печально...

Меня подобная судьба не прельщает, так что перспектива избежать встречи с горячими шведскими парнями, безусловно, радует. А вот лейтенант, похоже, всё никак не уймётся. К счастью, судя по всему, он один такой на всю роту.

— De furore Normannorum libera nos, Domine*.

Наш французский интеллектуал, отвлёкшись от созерцания вида за окном, всё же соизволил высказать своё мнение. Арцишевский в ответ недовольно кривится. Его знакомство с высокой латынью можно охарактеризовать как весьма поверхностное, но этого вполне достаточно, чтобы уловить общий смысл фразы. Отто, который в силу отсутствия системного образования как раз таки ни черта не смыслит, ни в латыни, ни в благородном искусстве риторики, зато благодаря немалому житейскому опыту отлично разбирается в практической стороне обсуждаемого вопроса, с изяществом носорога переводит обсуждение в куда более конструктивное русло.

— А что гауптман?

Лейтенант только разводит руками:

— Сказал подготовиться к маршу, а сам поехал к оберсту* для получения дальнейших указаний.

— Надеюсь, он выбьет для нас пару повозок из полкового обоза, да и башмаки перед походом не мешало бы обновить...

Отто задумчиво чешет подбородок, покрытый светлой трёхдневной щетиной, прикидывая про себя, что ещё может понадобиться в дальней дороге.

— Я передал ему полный список требуемых вещей, а уж как решит оберст...

Франц в свою очередь разводит руками.

— Ну, тогда ждём возвращения гауптмана. Послушаем, что он скажет. А барахло в повозки покидать — дело не хитрое, успеется.

Забегая несколько вперёд, следует признать, что предусмотрительность нашего фельдфебеля пришлась очень кстати, поскольку новости, привезённые герром гауптманом, оказались весьма неожиданными.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Всё испортило (нем.)

* Типично-немецкое ругательство, дословно — свинособаки

* Старых бойцов, ветеранов (нем.)

* От ярости норманнов избавь нас, Господи (лат.) — слова средневековой молитвы.

* Oberst (нем.) — командир полка, полковник.

Глава 3

Юлиус фон Лаутербах заявился уже под вечер и был, что называется, мрачнее тучи. Не глядя бросив поводья расторопно подскочившему денщику, гауптман, не проронив ни слова, удалился в свой дом, хлопнув дверью перед самым носом обескураженного Арцишевского.

— Чего это со стариком?

Я с интересом перевожу взгляд на Отто, который, как и я, наблюдал всю сцену прибытия начальства, небрежно опираясь на садовую ограду. Фельдфебель пожимает плечами:

— Пойди, пойми. Но таким пришибленным я его давненько не видел.

— Пришибленным? Да он просто злющий как чёрт! Похоже, оберст здорово припалил ему хвост.

— Был бы он зол, денщик уже получил бы кулаком в нос, на лейтенанта наорали бы прямо посреди улицы, а вся рота бегала бы как наскипидаренная и не знала куда спрятаться. Уж поверь на слово, каков наш гауптман в гневе, я знаю не понаслышке. Нет, старик крепко выбит из колеи. Как в тот раз, когда полковой доктор заявил, что у троих мушкетёров, которые слегли от горячки — чума.

— Хм-м...

Слова Шульца заставили всерьёз задуматься. Из всей нашей компашки фельдфебель знаком с командиром дольше кого бы то ни было и, как и полагается опытному служаке, успел неплохо изучить непосредственное начальство. Герр Юлиус, будучи младшим сыном в семье не слишком зажиточного помещика, разумеется, не мог рассчитывать на сколько-нибудь существенное наследство, а потому с младых ногтей готовил себя к военной карьере и, едва началась война, записался в армию Бюкуа. С ней он участвовал в усмирении непокорных чехов и отличился в битве у Белой горы, после чего получил чин гауптмана и встал во главе роты. С тех пор утекло немало воды — сменился (и не раз!) рядовой состав, приходили и уходили младшие офицеры и унтера... даже Карл Бонавентура де Бюкуа уступил должность командующего императорской армией великому Альбрехту фон Валленштайну. И только Юлиус фон Лаутербах, превратившийся к тому времени из зеленого новичка в битого жизнью ветерана, неизменно оставался во главе своей роты. Ни три ранения, ни тяготы походов и осад, ни идущая по пятам за армией чума не смогли остановить бравого воина кайзера. И если уж Отто, без малого четыре года отслуживший под его началом, говорит, что за всё это время лишь раз наблюдал ротного в столь расстроенных чувствах, то видимо случилось и впрямь нечто из ряда вон выходящее...

Закончить мысль мне не дали. Сперва к нам подтянулся обиженный ни за что ни про что лейтенант, раздражённо поинтересовавшийся, какая вошь укусила сегодня нашего глубокоуважаемого командира и что за дьявольщина вообще происходит? Затем подошёл погружённый в очередной приступ мечтательности Франц, вежливо уточнивший, почему почтенное сообщество мнётся у калитки, вместо того, чтобы выслушивать последние новости и приказы в доме гауптмана? И наконец, скрипнув дверью, вышел на крыльцо сам герр Юлиус. Окинув усталым взором опустевший двор, и мигом приметив нашу подзаборную компанию, фон Лаутербах коротко кивнул, несколько запоздало поприветствовав собственных подчинённых, после чего по-прежнему молча махнул рукой себе за спину, указывая на распахнутую дверь. Ну что ж...

Озадаченно переглядываясь, мы дружной толпой проследовали в предложенном направлении и, повинуясь очередному широкому жесту гауптмана, чинно расселись за довольно широким столом, покрытым походной скатертью. Сам командир сесть не пожелал и с пояснениями не торопился. Заложив руки за спину и слегка прихрамывая (последствия так и не залеченного до конца ранения, полученного под одним из бастионов Штральзунда), фон Лаутербах пару раз неспешно прошёлся по комнате взад-вперёд, после чего, опёршись на жалобно скрипнувшую спинку стула, вперил в нас свой тяжёлый взгляд. Пауза затягивалась...

Наконец, гауптман, словно очнувшись, несколько раз недоумённо моргнул и всё-таки нарушил давящую тишину, сдавленно выдохнув:

— Сегодня пришла срочная депеша из Регенсбурга. Кайзер Фердинанд, храни его господь, даровал генералиссимусу полную отставку. Альбрехт фон Валленштайн отстранён от командования армией и лишён звания адмирала Балтийского и Океанического морей. Численность императорской армии решено сократить, а главнокомандующим всех военных сил Райха отныне становится граф Иоганн фон Тилли.

В разговоре возникла многозначительная пауза, прерванная новой репликой командира:

— Я надеюсь, вы все помните, что вступая под знамёна нашей армии, давали присягу именно кайзеру, а не генералиссимусу или кому бы то ни было другому. И в случае необходимости сможете донести эту простую истину до каждого из солдат.

После этого гауптман замолчал окончательно, а мы все, как по команде, принялись задумчиво переглядываться. Новую информацию следовало осмыслить и как-то разложить в голове. Первым с этой задачей вполне ожидаемо справился практичный фельдфебель.

— А что там с нашим маршем на Мемминген?

— Его никто не отменял. Завтра мы выступаем к пункту сбора и далее на юг.

— Гхм... м-м-м... мнда.

Двусмысленность создавшейся ситуации, когда главнокомандующий отстранён от должности личным указом кайзера, а армия продолжает исполнять его приказ о сборе полков в окрестностях Регенсбурга была понятна абсолютна всем присутствующим. Как и то, для чего уже опальный фон Валленштайн, открыто похвалявшийся пинками разогнать зажравшихся германских князей, стягивает войска к городу, где ныне заседает созванный по инициативе императора Рейхстаг*. Но высказать вслух возникшие сомнения никто так и не осмелился, ограничившись скептичным хмыканьем, да многозначительными взглядами. Очередную неловкую паузу прервал приземлённый фельдфебель, традиционно клавший на высокую политику вместе с большой стратегией. Причём Отто, уж не знаю, специально или нет, ловко увёл разговор подальше от скользкой темы, непринуждённо уточнив, что там с дополнительными повозками из полкового обоза, раз уж предыдущий приказ остаётся в силе, и роте предстоит долгий марш...

Фон Лаутербах в ответ как-то безразлично пожимает плечами:

— Оберст сказал обходиться своими силами. Справимся?

На лице фельдфебеля появляется недобрая ухмылка.

— Конечно справимся, герр гауптман! Чай не впервой...

Командир напряжённо кивает:

— Хорошо. Тогда не буду вас больше задерживать. С богом. Завтра утром мы выступаем.

После этого всем присутствующим оставалось только распрощаться и, гремя отодвигаемыми лавками, потянуться к выходу, где наша честная компания окончательно распалась. Лейтенант в глубокой задумчивости отправился к себе, Франц, отдавшись очередному приступу меланхолии, тихо мурлыча что-то под нос, побрёл к своей хате, игравшей по совместительству ещё и роль ротной канцелярии, чтобы "подбить перед уходом кое-какие итоги". А вот мы с Отто, дойдя до угла забора, немного подзадержались. Оглянувшись, фельдфебель негромко свистнул. На переливистый свист из сгущающихся сумерек выступили три крепкие фигуры, чем-то неуловимо схожие между собой, несмотря на отсутствие какого-либо кровного родства.

— Ну что там, Отто?

Клаус — самый нетерпеливый из наших унтеров.

— Завтра выступаем. Дорога дальняя, так что нужно как следует прибарахлиться, чтоб хватило до самого Регенсбурга.

— Так ведь эта... приказ генералиссимуса.

Михель — самый осторожный из троицы.

— В жопу генералиссимуса! Он уже не наш командующий — гауптман привёз личный указ императора.

— Но...

— Ты со мной спорить собрался, что ли? Хлебало закрой и слушай, что тебе старшие говорят! Меньше года в унтерах ходишь, а туда же...

— Так ведь если...

— Если, если... Если ты ещё что-то вякнешь, то будешь зубы с пола горстями собирать.

Подкрепляя столь недвусмысленную угрозу, Отто подносит к носу Михаэля здоровенный кулак, отчего поток возражений как-то разом иссякает.

— Короче так: командир приказал собрать всё нужное для марша своими силами. Так что подымаем наших дармоедов и начинаем потихоньку трясти местных бауэров*. Берём три повозки с лошадьми, упряжью и всем прочим — у трактирщика, рябого за три двора отсюда, и плешивого с окраины у которого дом с четырьмя окнами. Ещё кобылу старого хрыча, что сразу за хатой нашего лейтенанта живёт. Телега у него дрянь, а лошадка справная... Свинью, которая за трактиром хрюкает — заколоть и перед походом накормить парней от пуза. И поросят не забудьте. Самого жирного — гауптману. У денщика его оставите. Одного моей Эльзе отдайте — она знает, что с ним делать. И ещё петуха. Лейтенанту с фенрихом по хорошему куску парного мяса занесите, фунта на три-четыре. Овечек пока не трогать, с собой погоним — дорога не близкая, а впрок всё равно не наешься, сколько за раз ни сожри.

Фельдфебель ненадолго прервал свой содержательный монолог, давая слушателям надлежащим образом усвоить полученную информацию, после чего довёл до подчинённых оставшиеся инструкции.

— Барахло всякое с собой не тащить — до маркитантов всё равно не донесём. Хаты и сараи не жечь, местных не калечить, утварь и девок не портить. Если кто будет упираться — угомонить по-тихому. Герцог Мекленбургский нынче нами не командует, но война — штука сложная, кто знает, как оно завтра повернётся... Всё ясно?

— На счёт девок...

Хорст — самый рассудительный и вдумчивый из взводных.

— Сказано было: не шуметь и не калечить! Что неясно?

— Так мы же тихо и аккуратно!

Отто хмыкает и как-то неопределённо крутит кистью.

— Смотрите сами. Но если разбудите гауптмана, то он может сильно огорчиться. Ну и вас огорчит заодно. А я от себя добавлю — за ротозейство.

Хорст, скалясь, довольно потирает руки:

— Всё будет в порядке, командир, чай не первый год под знамёнами!

— Тогда с богом! И это, на трофейный шнапс не налегать, чтоб к утру все были на ногах.

Троица взводных, отсалютовав, отправляется выполнять полученные поручения, а Отто, проводив их взглядом, хищно улыбается каким-то своим мыслям, после чего, обращаясь уже ко мне, негромко бросает:

— Пошли, что ли? Посидим немного, Эльза на стол соберёт... где-то у меня початый бочоночек пива оставался — всё равно до утра нормально отдохнуть не дадут, а завтра в повозке отоспишься.

Я молча киваю. Почему бы и нет? Но прежде чем двинуться вслед за неспешно шагающим фельдфебелем, всё-таки бросаю последний взгляд за спину, в ту сторону, куда отправились целеустремлённые унтера. Пока всё тихо, как и обещал рыжий Хорст, хотя внутренний голос, гаденько хихикая, подсказывает, что это ненадолго.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Reichstag (нем.) — "Имперское собрание", высший законодательный орган Священной Римской империи германской нации.

* Bauer (нем.) — фермер

Интерлюдия. Густав Адольф

Последние лучи заходящего солнца, скользнув по песчаным дюнам, осветили одинокую худощавую фигуру в простом неброском мундире. Человек приставил козырьком руку к глазам, чтобы прикрыться от слепящих отблесков и переступил на месте, слегка меняя позу. Последнее движение отозвалось ноющей болью в ушибленном колене, заставив вечернего наблюдателя поморщиться. Впрочем, недовольная гримаса на его лице почти сразу же разгладилась, сменившись легкой улыбкой, стоило лишь вспомнить обстоятельства получения внезапно заявившей о себе травмы.

Не далее как этим утром, спускаясь на берег по шатким сходням, он споткнулся и, не удержав равновесия, упал на одно колено. Казалось бы: что тут такого? Подобное может случиться с каждым человеком. Но когда этот человек — шведский король, ступивший на вражеский берег во главе собственной армии, любое, даже столь пустяковое событие воспринимается немного по-другому. Народ вокруг затаил дыхание, глядя на то, как оступился, едва сойдя на германскую землю очередной заморский завоеватель. И тогда многочисленная толпа собравшихся увидела, как грозный северянин, обнажив голову, осенил себя крестным знамением и, подняв взор к бледному померанскому небу, что-то беззвучно прошептал.

Шведский монарх шептал проклятия в адрес криворуких плотников, не сумевших сколотить нормальный причал, но это было уже неважно. В пёстром сборище собравшихся на берегу людей уже пошёл гулять, перебегая от одной компании к другой, настойчивый слушок о том, что свирепый северный захватчик, едва ступив на германский берег, смиренно преклонил колено и вознёс молитву Господу, прося благословить его начинания. Поступок достойный мудрого правителя и доброго лютеранина!

В итоге, благодаря самообладанию, находчивости и толике везения досадное происшествие обернулось славным предзнаменованием. Впрочем, по-другому, наверное, и не могло быть. Густав Второй Адольф — король Швеции, Финляндии и Ливонии — слишком долго шёл к своему Рубикону, чтобы просто так споткнуться, переступая с дощатых сходен на плотный песок померанского пляжа.

Пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что этот путь начался задолго до его рождения — ещё на закате уходящего шестнадцатого века и элегантной эпохи ренессанса. Тогда Европу сотрясали два великих конфликта — династия Габсбургов, утвердившись в Новом Свете и заняв половину престолов Старого, настойчиво стремилась установить свою власть во всем Мире. А католическая вера, оправившись от первых ударов реформации, перешла в наступление, намереваясь вновь, как и тысячу лет до того, безраздельно властвовать над умами и душами добрых христиан. При этом Габсбурги, все как на подбор, были ревностными католиками. Соответственно, их враги волей-неволей тяготели к различным протестантским движениям, из-за чего две ветви великого противостояния постепенно сплетались в одну.

В год 1588-й от Рождества Христова в этой борьбе, казалось, наступил перелом. Восстание в Париже, спровоцированное и направленное Католической лигой, привело к пленению и последующему убийству французского короля — бездетного Генриха Третьего, последнего из династии Валуа. За вакантный трон тут же развернулась ожесточённая борьба. Влиятельнейшее семейство де Гизов во главе с харизматичным герцогом Лотарингским, посадило на престол своего ставленника — архиепископа Руанского кардинала Шарля де Бурбона. Против этого восстал другой родственник почившего короля — Генрих Наваррский, что характерно, тоже из династии Бурбонов. За Гизами стояла созданная и возглавляемая ими Католическая лига, за наваррцем — недобитые гугеноты, для которых он был безоговорочным лидером и роялисты из окружения покойного Генриха Валуа, не простившие Гизам смерти своего покровителя. Очень скоро в конфликт оказались втянуты соседние державы. Генриха Наваррского поддерживали Англия и протестантские князья Германии, на стороне Гизов открыто выступила Испания.

В итоге война затянулась на несколько лет. Престарелый Шарль де Бурбон, коронованный под именем Карла Десятого, не дожил до её окончания, тихо скончавшись в своей постели поздней осенью 1590-го года. После этого уже ничто не мешало амбициозному Генриху де Гизу занять опустевший трон и весной следующего 1591-го года он короновался в Реймсе под именем Генриха Четвёртого. Его наваррский тёзка, в конце концов, проиграл и был убит, осиротевшая Наварра оказалась в составе Испании, а гугеноты — разгромлены на голову и лишены большей части политических прав. Габсбурги торжествовали — Франция на протяжении последних ста с лишком лет бывшая наиболее сильным и последовательным противником их централизаторской политики в Европе, теперь оказалась втянута в орбиту испанского влияния. Гизы, придя к власти во многом благодаря испанским субсидиям, а затем и прямой помощи испанских войск, да ещё и будучи поборниками католицизма, просто не могли хотя бы временно не подпасть под влияние своих могущественных соседей.

Причём успех сопутствовал католикам не только во Франции. От руки религиозного фанатика пал Вильгельм Оранский — штатгальтер Голландии* и признанный лидер мятежных Соединённых провинций. Испанский десант высадился в Ирландии, спровоцировав там кровавое восстание местных католиков. Контрреформация наступала повсюду и только на севере Европы ещё оставались очаги организованного сопротивления. Одним из таких очагов как раз и была Швеция — будущая родина Густава Адольфа.

Бедная, но гордая страна отказалась признать короля-католика. Герцог Сёдерманландский, младший брат покойного короля, возглавил протестантскую оппозицию, а затем и прямое вооружённое сопротивление воспитаннику ненавистных иезуитов — своему собственному племяннику и родному сыну предыдущего монарха — Сигизмунду. Шведский принц к тому времени уже успел стать королём польским и всячески стремился объединить под своим скипетром оба королевства, связав их для начала личной унией. А ещё Сигизмунд Третий Васа был истово верующим католиком и страстно мечтал вернуть своих заблудших соотечественников в лоно папистской церкви. В 1596-м году при его непосредственном участии в Польше была заключена так называемая Брестская уния, открывшая дорогу к постепенной интеграции православных схизматиков в систему католицизма. Так почему бы не провернуть нечто подобное и в родной для Сигизмунда Швеции?

Планы Сигизмунда Третьего выглядели вполне реально, более того — активно претворялись в жизнь. Для противостояния растущей католической угрозе, небогатой Швеции требовались могущественные и влиятельные союзники. Выбор скандинавов пал на Голландию. В конце уходящего шестнадцатого века Республика Соединённых провинций была, безусловно, сильнейшим бастионом протестантизма. Под началом Вильгельма Молчаливого, а после его трагической гибели, под началом его сына — Морица Оранского, Нидерланды десятилетиями вели непримиримую борьбу с деспотией Габсбургов. Несмотря на все усилия, мощнейшая в мире испанская армия во главе с лучшими полководцами Европы так и не смогла сломить сопротивление флегматичных, но упорных фламандцев.

Чтобы заручиться поддержкой Соединённых провинций, недавно овдовевший герцог Сёдерманландский пошёл по проверенному пути — сочетался браком с Амалией Оранской — дочерью предыдущего и родной сестрой нынешнего штатгальтера Голландии. В итоге союз состоялся, Швеция получила столь нужную ей финансовую и политическую поддержку, позволившие отбить все поползновения Сигизмунда восстановить свою власть в стране, а герцог Сёдерманландский стал новым королём — Карлом Девятым. Однако сам брак, послуживший прологом важнейших политических событий, долгое время оставался несчастливым. Один ребёнок умер в трёхмесячном возрасте, затем Амалия долго не могла забеременеть повторно, и лишь в первый год нового семнадцатого века в королевской семье родился здоровый крепкий малыш. Так от союза мятежного шведского короля с сестрой непокорного голландского штатгальтера появился на свет будущий Густав Второй Адольф.

С тех пор утекло немало воды, победный марш католиков захлебнулся на рубеже 16-17 веков. Жесточайший экономический кризис, истощение сил и финансов, растраченных на противостояние с гугенотами и англичанами, в итоге так и не позволили могущественной Испании покончить с маленькой Голландией. В 1609 году между непримиримыми врагами было подписано временное соглашение о прекращении огня сроком на 12 лет. Мир застыл в состоянии шаткого равновесия, которое было разбито с началом восстания чешских сословий в Праге. Постепенно распространяясь, пожар войны охватил большую часть Священной Римской империи. Голландцы опять сцепились с испанцами. Французы, залечив раны от многочисленных гражданских войн, вновь стали поднимать голову, всё реже вспоминая про помощь оказанную испанцами при воцарении династии де Гизов, и открыто попирая интересы Габсбургского дома. Особенно участились подобные случаи после смерти Генриха Четвёртого и восшествия на престол его сына — Шарля. Тем не менее, воинская удача медленно, но неумолимо клонилась на сторону Габсбургов и Католической лиги. До сего момента...

Длинный летний день подошёл к концу. Солнце, признав неизбежность поражения, коснулось краем горизонта, раскрасив напоследок сытые брюшка облаков нежно-розовыми тонами. Густав убрал руку от лица, ещё раз окинув взглядом картину высаживавшихся войск, открывавшуюся с вершины песчаного холма. Отсюда, с неприветливых берегов Померании, начнётся его поход, который повернёт вспять мутную волну католической контрреформации, покончит с доминированием Габсбургов в Европе и, наконец, завершит то, что оказалось не под силу его предкам. Губы короля скривила многообещающая усмешка.

— Они ещё не знают, что их ждёт. Gott mit uns!*

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Голландия, Нидерланды, Нижние земли, Республика Соединённых провинций — названия государства, образовавшегося в нижнем течении Рейна в результате первой европейской буржуазной революции на территориях ранее принадлежавших испанской короне. Главой государства являлся штатгальтер, избираемый Генеральными штатами (парламентом).

* С нами Бог (нем.) — девиз Густава Адольфа, ставший впоследствии весьма популярен среди германских солдат в качестве военного клича.

Глава 4

— Дядя Анди! Дядя Анди!

Я чуть не вздрогнул от неожиданности — так хорошо придремал на солнышке и на тебе! Но чуть — не считается, да и стремительно приближающиеся вопли, судя по интонации, не несут в себе явной угрозы, потому спокойно поправил прикрывавшую лицо шляпу, придав ей более естественно положение, и, потянувшись, в меру дружелюбно поприветствовал подбежавшего белобрысого пацанёнка:

— Чего тебе, мелкий?

— Дядя Анди, тут такое! Такое!!!

— Короче!

— Шведы идут! Скоро будет битва!

Парнишку просто распирает от важности, полученные непонятно где сведения неудержимо рвутся наружу, заставляя секретоносителя нетерпеливо перетаптываться. Окинув скептическим взглядом пританцовывающего и разве что не подпрыгивающего на месте паренька, я только вздыхаю. Ладно, будем снисходительны, в конце концов, молодость — недостаток, который быстро проходит. Да и вызванная послеобеденной дремотой приятная истома уже рассеялась без следа, не выдержав бурного явления малолетнего хулигана. Так отчего бы и не уделить толику своего времени мелкому пакостнику? Тем более, опыт подсказывает, что принесённые им известия, если конечно как следует их отфильтровать, отбросив извечную детскую тягу к преувеличениям и поспешным выводам, могут быть действительно интересными.

— Эмиль, сколько раз тебе говорить: хочешь служить в армии, научись докладывать по существу — кратко, но подробно, не упуская важных деталей! Давай ещё раз, с начала: куда идут шведы, откуда, какими силами и где ты это узнал? Ну?

Мальчишка недовольно сопит, укоризненно зыркая на меня исподлобья. Я только что пнул грязным армейским башмаком его хрустальную мечту. Да, да, да у семилетнего Эмиля есть мечта, к которой он неустанно стремится. Парень страстно желает стать солдатом и уже разработал подробный план, который поможет ему в достижении столь заманчивой цели. Замысел, в общем-то, достаточно прост и, как ни странно, весьма реалистичен, но требует просто уйму времени на своё осуществление. Сперва надо дожить до 12 лет, тогда Эмиля смогут официально принять на службу — ротным барабанщиком. Это Кувалда-Шульц самолично пообещал ему ещё на прошлое день рождения. Затем, спустя лет пять, можно будет стать уже настоящим солдатом — мушкетёром или пикинёром. Ну а там и заветное унтер-офицерское звание не за горами — достойный венец блестящей воинской карьеры. Скажете слишком мелко для заветной мечты семилетнего мальчишки? Ну а что вы хотели от сына ротного фельдфебеля?

Эмиль тем временем прекращает пыхтеть, словно перегретый чайник и, собравшись с мыслями, выдаёт вполне информативный, хотя и несколько сумбурный доклад:

— Шведы деблокировали Штральзунд, они взяли Росток и идут на Висмар! Так сказал курьер, когда разговаривал с герром гауптманом. Только не с нашим, а из второй роты. Я был близко и всё слышал и тут же побежал к тебе, потому что папа сейчас в городе, вот! А курьер очень торопился, даже не стал слезать с коня, сразу поскакал дальше, вон туда!

Парнишка сопровождает свою речь активнейшей жестикуляцией, напоследок указав направление дальнейшего движения помянутого курьера — по дороге на Нюрнберг, что, в общем-то, вполне логично. Как и то, что мелкий, в отсутствие родителей, прибежал поделиться со мной полученной новостью — я всё-таки числюсь чем-то вроде друга семьи. Кстати, не в последнюю очередь именно потому, что отлично поладил с Эмилем и его младшей сестрёнкой Идой. Но это всё лирика, что же до принесённых сведений...

— Всё это конечно очень интересно. Хвалю, тебя, как будущего фельдфебеля, за длинные уши и быстрые ноги, в смысле за внимательность с расторопностью. И выражаю всяческую благодарность. Но вот пороть горячку было вовсе не обязательно.

— Почему?

— Да потому, что никакой битвы не будет.

— Как так? Ведь шведы наступают!

Эмиль выглядит чрезвычайно озадаченным и даже расстроенным. Ну да, в его представлении битва — это нечто героическое и донельзя интересное.

— Эх, малой, учишь тебя, учишь, а всё бестолку... Ты хоть знаешь, где этот Висмар находится?

— Неа!

Парень опускает взгляд и виновато шмыгает носом.

— Зато я знаю — чёрте где отсюда, на берегу Балтики. Помнишь, сколько мы шли из Мекленбурга? Вот и шведам не меньше шагать придётся.

— А чего тогда курьер так спешил?

— Работа у него такая.

— А мы разве не пойдём им навстречу? Ну, шведам...

— А зачем?

— Чтобы разбить! Они же враги!

Эх, малой, твой бы энтузиазм, да на нужное дело...

— И что тебе так неймётся?

— Так ведь... война же!

— А подумать?

Мальчишка в ответ недоумённо хлопает глазами. На лице Эмиля крупными буквами написано: да что тут думать? Действовать надо! Я только вздыхаю. Дать ему подзатыльник, что ли? Чтоб угомонился. Хотя с другой стороны, делать всё равно особо нечего — учений сегодня нет, начальство по такому случаю всё в разъездах, Отто с Эльзой тоже вон в город умотали... А пацан так ко мне прикипел именно потому, что я, пусть не всегда, но хотя бы изредка уделяю ему время. Парень-то он неплохой, шебутной конечно, но смышлёный. Читать, правда, так и не научился до сих пор, но то такое — ещё наверстает. Эх, ладно!

— Оглянись.

Я обвожу рукой горизонт, предлагая оценить открывающийся пейзаж.

— Что видишь?

— Лагерь! Поля! А вон там — Бамберг.

— Правильно. И в этом самом лагере под Бамбергом стоит всего три полка инфантерии* да драгуны Бутлера. И ни одной пушки! Маловато для хорошей драки, не находишь? К тому же наш командир — генерал Альдрингер — уехал представляться новому главнокомандующему. Вроде бы в Регенсбург, а это, доложу я тебе, тоже не ближний свет. Так что никуда мы отсюда не пойдём. На этой неделе так точно. Ну а там видно будет...

Эмиль недовольно шмыгает носом и разочарованно вздыхает. Я, чтобы как-то подсластить пилюлю, дружески треплю его по вихрастой голове:

— Не переживай мелкий, эта война началась, когда ты ещё не родился и даже не думает заканчиваться, так что сражений на всех хватит.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Infanteria (исп.) — пехота

Глава 5

Эмиль, напутствуемый легким подзатыльником, отправился восвояси, я же, немного помедлив, направил свои стопы в сторону ротной канцелярии. Конечно, никакая битва со шведами в ближайшее время нам не грозит, но всё же новости, принесённые малолетним шпионом, явно заслуживали того, чтобы обсудить их с бывалыми и знающими людьми. Бывалый, правда, сейчас таскается по лавочкам Бамберга под присмотром бдительной супруги, но знающий-то никуда не делся! С такими мыслями я и ввалился в палатку нашего писаря.

— Здорово, Франц! Слыхал последние новости?

Фенрих при моём появлении оторвался от книги, которую лениво перелистывал, валяясь на своей походной постели. Я невозмутимо выдержал скептический взгляд приправленный легкими нотками раздражения, которым меня окатили с головы до ног и по-хозяйски расположился на единственной табуретке, демонстрируя готовность к диалогу. После десятисекундной паузы Франц сдаётся и, признавая собственное поражение, со вздохом откладывает книгу в сторону.

— Ну, чего там у тебя?

— Шведы наступают. Взяли Росток, сняли блокаду Штральзунда и сейчас подходят к Висмару. Может и осадили уже, пока курьеры туда-сюда мотались.

— Хм-м-м... интересно.

Выражение недовольства на лице Франца сменяется глубокой задумчивостью. Я не вмешиваюсь, давая ему неспешно осмыслить полученные сведения. Котелок у парня варит очень даже неплохо — если позволить ему как следует разогреться, то в итоге можно получить весьма интересные выводы. Эту способность француза наши с ним общие камрады сильно недооценивают, считая его обычным книжным мечтателем. Соответственно и относятся к нему с этакой легкой снисходительностью, уважая в основном за исключительную грамотность, мягкий характер да редкостную добросовестность. А зря. Потому как, несмотря на элегантную внешность и крайнюю обходительность в общении, фенрих далеко не так прост.

Начать хотя бы с того, что Франц Галланд учился в Сорбонне и даже успел получить там степень бакалавра. Правда дальше карьера у него не сложилась. Все благие начинания погубила как раз-таки выдающаяся начитанность подающего надежды студиозуса, вкупе с врождённой склонностью к вольнодумству. Франц всерьёз увлёкся учением Жана Кальвина*, на почве чего даже позволил себе некие критические замечания в адрес католической веры. О нездоровых наклонностях юного оболтуса, не отличавшегося в ту пору особой осторожностью, быстро стало известно, после чего Галланд немедленно прослыл "проклятым гугенотом". Костёр инквизиции за такое конечно не грозил, но о том, чтобы пополнить ряды "дворянства мантии"* с подобной характеристикой нечего было и мечтать.

Уразумев во что вляпался и прикинув дальнейшие перспективы Франц не долго думая круто сменил планы, а заодно и место жительства, решив перебраться туда, где его религиозные убеждения не будут мешать карьерным устремлениям. Выбор новоявленного гугенота вполне естественным образом пал на Голландию. Республика соединённых провинций мало того, что сделала кальвинизм своей государственной религией, так ещё и была на тот момент, пожалуй, богатейшей державой на континенте. Страна активно развивалась, голландские купцы захватили и уже не первое десятилетие прочно удерживали первенство в мировой торговле. Амстердамская биржа являлась настоящей Меккой европейской экономики. Суда под трёхцветными флагами бороздили все известные моря и океаны, нагло попирая владычество дряхлеющей на глазах Испании. Нидерландские мануфактуры снабжали своими товарами половину мира, а банки уверенно теснили старые кредиторские конторы, столетиями финансировавшие королевские дома Европы.

Немаловажным доводом в пользу Голландии выступало также то, что новообразованная республика была оплотом буржуазии, в известной степени свободной от сословных ограничений. Нетитулованному, но небесталанному и хорошо образованному молодому человеку выдвинуться там было бы гораздо легче, чем под сенью традиционной монархии.

Против голландского варианта играло всего одно, хотя и довольно существенно обстоятельство. Нидерланды вели непримиримую и практически бесконечную войну с Испанией. Само по себе это не было такой уж проблемой — воевали в наши жестокие времена много и постоянно. Трудность же заключалась в том, что между Францией и Голландией располагались Южные или Испанские Нидерланды. Соответственно, желающие попасть в страну дамб и ветряных мельниц должны были либо воспользоваться услугами морского транспорта, либо объезжать испанские владения по суше — через охваченные войной германские земли. Франц выбрал второе.

Трудности путешествия по стране, где католики и протестанты увлечённо режут друг друга, а всевозможные армии шляются взад-вперёд, словно пьяный по ярмарке, новоявленного путешественника не смутили, а зря. Очень скоро выяснилось, что жизнь — штука сложная и не всегда согласуется с книжной мудростью, которая у Франца в те поры явно превалировала над практическим опытом. В результате до Голландии француз так и не добрался, зато наша рота обзавелась новым писарем...

— Занятно.

Видимо придя к каким-то определённым выводам, Галланд наконец нарушил затянувшееся молчание.

— Похоже, шведы собираются в точности повторить свою Ливонскую кампанию.

— В смысле?

— Захватят все порты на побережье, возьмут под контроль устья рек и будут ждать наших ответных действий, укрепляясь на захваченных позициях.

— Если так, то это плохая стратегия. Сейчас у нас практически нет командования, армия разбросана и вообще всё через жопу. Но к весне Тилли наведёт порядок, соберёт ударный кулак и...

— Не всё так просто, Андре. Хотя в чём-то ты, безусловно, прав. Шведы отлично подготовились и очень удачно выбрали момент для нападения. Валленштайн ушёл в отставку, а перед тем ещё и отвёл большую часть полков вглубь страны...

— Ага, чтобы держать курфюрстов* за глотку.

— Верно, но не только. Ещё и потому, что Померания — не самая богатая провинция Райха, а за три года войны с датчанами её к тому же здорово разорили. Большую армию там просто нечем кормить.

— Тогда шведам там и подавно ничего не светит. Им нужно как можно быстрее прорываться с побережья вглубь страны, в богатые земли и попытаться разбить нас по частям, пока Тилли ещё толком не прибрал имперскую армию к рукам.

— А вот тут ты не прав! Швеция — морская держава. Помнишь Штральзунд?

— Вообще-то нет. Мне память слегка отшибло.

— Ах да, всё время забываю. Уж больно складно ты говоришь, да и вообще размышляешь на удивление здраво... Так вот! Штральзунд отбил несколько штурмов и выдержал осаду императорской армии во главе с самим Валленштайном, потому что шведский флот снабжал город по морю всем необходимым и постоянно подвозил подкрепления. А теперь у них есть не только Штральзунд. Они высадились в устье Одера и первым делом захватили Штеттин, потом Росток. Сейчас займутся Висмаром. Как думаешь, почему?

Я нерешительно почесал затылок. Возможно, этот городок всего лишь следующий на очереди, а скандинавские захватчики просто и незатейливо движутся вдоль побережья, беря под контроль все встречные крепости в порядке живой очереди. Но какое-то шестое чувство настойчиво намекало, что Франц не просто так заострил на нём моё внимание. Так! С чего вообще пошёл разговор? С моря и шведской морской силы. И как это может быть связано с Висмаром? Задав сам себе этот вопрос, я едва удержался, чтобы не хлопнуть ладонью по лбу. Ну конечно!

— Флот Валленштайна.

— Именно!

Франц довольно потирает руки, как азартный учитель, чей ученик только что решил сложную задачку с подвохом.

— В Висмаре собрана имперская каперская эскадра. Шведы блокировали её с моря ещё во времена штральзундской осады — чтобы не мешалась под ногами. А теперь наверняка хотят покончить с ней окончательно. После этого уже никто не сможет угрожать им на море. Они будут свободно перебрасывать подкрепления и, маневрируя силами, мешать планомерной осаде, затягивая боевые действия. Ты ещё не забыл, что Померания разорена и не сможет как следует кормить осадную армию?

— А ты сам-то не забыл, что шведам тоже нужно что-то жрать?

— Конечно, нет! И будь уверен, король Густав наверняка учёл это в своих планах.

— Море?

— Именно, друг мой, именно! Море — это лучшая дорога, которую только можно себе представить, ибо даже небольшой корабль с не самым вместительным трюмом заменяет собой сотню обозных телег.

— Это что ж получается, нам в следующем году предстоит уже не одна осада Штральзунда, а целая куча? М-м-да, умеешь ты обнадёжить.

Франц в ответ виновато разводит руками.

— Учись во всём видеть хорошие моменты. Если я прав, то, скорее всего, нам не придётся схватиться со шведами до следующей весны — чем не повод для радости?

Галланд слабо улыбается, но затем вновь становится серьёзным:

— Впрочем, император может думать иначе. Ведь сейчас по большому счёту всё зависит от его решения.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* То есть кальвинизмом — одним из протестантских течений, приверженцев которого во Франции принято было именовать гугенотами.

* La noblesse de robe (фр.) — лица, получившие дворянство за гражданскую службу, преимущественно чиновники.

* Kurfurst (нем.) — князь-выборщик, один из семи князей Священной Римской империи, участвовавший в выборах императора.

Интерлюдия. Фердинанд Второй

Высокий господин с вытянутым лицом, казавшимся ещё более длинным из-за аккуратной клиновидной бородки, бросил очередной взгляд на лежащий перед ним документ и недовольно скривился. Фамильная "габсбургская" оттопыренная нижняя губа при этом выпятилась ещё больше, придав лицу императора Священной Римской империи комично-обиженное выражение. Фердинанд Второй брезгливо оттолкнул украшенный грозными печатями пергамент на котором красивым каллиграфическим почерком с изящными завитушками было изложено постановление недавно завершившегося совета князей и погрузился в мрачную задумчивость. Помыслы кайзера блуждали вдали и от неприветливых берегов Померании, где в это время стремительно разворачивалось вторжение передовых отрядов шведской армии, и от древних стен Регенсбурга, где только что оглушительным провалом завершилась очередная попытка подчинить обнаглевших германских князей интересам имперской политики. Неторопливо перетекая, мысли императора постепенно уводили его прочь от злополучного заседания Рейхстага, к самому началу его политической карьеры.

Тогда, без малого дюжину лет назад, всё было одновременно и проще и сложнее. Возлагая на чело священную корону древней империи, Фердинанд ставил перед собой две грандиозные цели, которые в его собственном сознании неразрывно переплетались между собой. Во-первых, следовало утвердить в Германии величие имперского владычества, избавив его от влияния своевольных курфюрстов и сделав столь же абсолютным, как власть испанского или французского королей в их собственных владениях. Во-вторых, надлежало вернуть католической вере ведущую роль в умах и судьбах его подданных, завершив столетнюю борьбу с реформацией к вящей славе церкви святого Петра.

Избранный путь отнюдь не выглядел лёгким, но свежеиспечённый император верил в своё предназначение и упорно шёл к избранной цели, отвергая любые компромиссы. Хотя временами дела складывались совсем плохо, а чешские повстанцы и их трансильванские союзники даже доходили до ворот Вены, Фердинанд оставался неизменно твёрд в однажды принятых решениях, не идя ни на какие уступки врагам кайзера и истинной веры. Он сумел привлечь на свою сторону могущественных союзников в лице курфюрста саксонского и Католической лиги Максимилиана Баварского, а также вовлечь в германские дела испанских родственников из старшей ветви многочисленного Габсбургского дома, что, в конце концов, позволило переломить ход столь несчастливо начавшейся войны. Но чем ближе казалась окончательная победа, тем чаще начали случаться события, заставлявшие новоявленного владыку усомниться в правильности выбранной стези.

Последнее из таких событий было связано с отставкой главнокомандующего. Ещё совсем недавно Альбрехт фон Валленштайн пребывал на вершине могущества, буквально купаясь в лучах славы. Великий герцог Мекленбурга, герцог Фридландский, генералиссимус и адмирал Священной Римской империи откровенно упивался свалившейся на него властью, даже не подозревая, что это начало конца его феерической карьеры. Дело в том, что с подписанием Любекского мира у Райха практически не осталось официальных врагов. Соответственно германские князья, вынужденные фактически за свой счёт содержать несметные полчища "фридландского выскочки", да при этом ещё и терпеть от заносчивого главкома постоянные оскорбления и утеснения, получили законный повод для недовольства. Со всех сторон на кайзеровский двор в Вене посыпались запросы: для чего император продолжает держать под знаменем армию в 140 000 человек и против кого намерен её использовать?

Страх за нерушимость своих "исконных" прав заставил сплотиться всех германских князей от Рейна до Одера и от стылых берегов Балтики до заснеженных отрогов Альп. В единый строй встали и католики, и протестанты, забыв ради своих княжеских привилегий обо всех религиозных различиях, казавшихся ещё совсем недавно столь принципиальными. Хуже всего было то, что против императора выступил Максимилиан Баварский, до сих пор бывший вернейшим союзником и первейшей опорой императорской власти во всех перипетиях сложной германской политики. Более того — свежеиспечённый курфюрст фактически возглавил княжескую оппозицию, буквально заставив большинство удельных правителей, чуть ли не впервые за всю историю, выступить единым фронтом!

Идти на прямой конфликт с князьями и Католической лигой было чревато новой гражданской войной, в которую рано или поздно могла втянуться Франция, издавна поддерживавшая дружеские отношения с правителями Баварии. И в Вене это прекрасно понимали! Впрочем, не только в Вене. Валленштайн также отлично понимал плюсы и минусы сложившейся ситуации! Неугомонный генералиссимус в полной мере осознал все преимущества, которые давало ему военное положение и всячески подталкивал императора к открытой конфронтации с оппозиционными князьями, надеясь таким образом вновь раздуть затухающее пламя войны. Главнокомандующий небезосновательно рассчитывал, что новый виток боевых действий безмерно увеличит его и без того колоссальное влияние, принесёт ему новые почести, богатства и славу. И чтобы добиться своего коварный фридландец сулил Фердинанду то, к чему тот так долго стремился — абсолютную власть над Германией. Ведь если оппозиция будет сломлена, то уже никто и никогда не решится оспорить решения кайзера...

Всё это звучало чрезвычайно заманчиво, более того — вполне реалистично, но... Фердинанд отлично понимал — пойти на такой шаг, означало полностью утратить поддержку знати, включая заморских родичей, навечно связав свою судьбу с вознесённым к зениту чешским дворянчиком. Единственной опорой империи в таком случае становились наёмные полки Валленштайна, а значит и реальная власть в таком случае принадлежала бы не помазаннику божьему, а его всесильному главкому... И всё же, всё же...

Дополнительный повод для колебаний подбросили испанские родственники, попросившие в благодарность за оказанную некогда помощь в очистке долины Рейна от протестантов в свою очередь помочь в разгоревшейся войне за Мантуанское наследство. Внезапно вспыхнувший конфликт на севере Италии затрагивал интересы Франции и Испании, но не задевал напрямую Священную Римскую империю. Тем не менее, Фердинанд, движимый родственным долгом, поспешил на помощь своим испанским кузенам. Валленштайн резко возражал, отказываясь посылать своих солдат в Италию, но, в конце концов, вынужден был уступить, согласившись на отправку туда тридцатитысячной армии. В итоге напряжение только возросло.

Испанцы, изначально вполне благосклонно относившиеся к главкому, благодаря тому, что тот сумел оттеснить на второй план католическую армию Тилли и стоящего за ней строптивого баварского курфюрста, существенно скорректировали своё мнение, не простив откровенного нежелания посылать войска им на помощь. Французы, пока ещё не до конца оправившиеся от последствий религиозных войн у себя дома, не смогли оказать достойной поддержки своим итальянским протеже. В результате Мантуя была взята имперскими войсками и передана испанцам, но Франция затаила обиду и стала ещё активней искать способы противодействия габсбургскому засилью в Европе. Папа Римский весьма настороженно отнёсся к появлению германских войск в Италии — наместники Святого Петра отлично помнили походы на Рим германских императоров и чрезвычайно болезненно воспринимали любые намёки на их повторение. Ну а сам Фердинанд Второй Габсбург получил очередной повод усомниться в лояльности своего генералиссимуса.

Но главной причиной разрыва доселе нерушимого тандема стал эдикт о реституции. Ибо с самого начала своего правления, едва ли не больше, чем к установлению абсолютизма имперской власти Фердинанд стремился к восстановлению изрядно покачнувшихся позиций католицизма в подвластных ему землях. После разгрома датчан уже ничто не сдерживало религиозное рвение кайзера. Даже не дожидаясь официального подписания Любекского мира, Фердинанд издал эдикт о реституции, официально возвращавший католической церкви все земли и имущество, перешедшие от неё к протестантам аж со времён подписания Аугсбургского религиозного мира в далёком 1555 году. Попутно запрещался кальвинизм, а на лютеранство накладывались изрядные ограничения, но это были уже сущие мелочи на фоне того имущественного катаклизма, который должны были вызвать статьи данного указа.

Против решения императора восстали практически все, кроме разве что иезуитов. Даже вожди Католической лиги, во главе с Максимилианом Баварским, даже твердокаменный фанатик Тилли, огнём и мечом корчевавший лютеранскую ересь повсюду, где только мог до неё дотянуться. Да что там говорить, если сам Папа Римский, не иначе как в отместку за Мантуанскую эскападу, назвал эдикт "несвоевременным" и "не служащим на благо истинной веры". Но больше всего Фердинанда взбесила позиция генералиссимуса. Главнокомандующий вновь открыто пошёл наперекор воле своего монарха, отказываясь помогать в осуществлении положений реституционного эдикта на местах. Это было последней каплей.

Нарыв вызревал долго и в итоге вскрылся на Рейхстаге в Регенсбурге. Там Фердинанд выдвинул перед собранием германских князей три фундаментальных требования. Во-первых, утвердить эдикт о реституции. Во-вторых, избрать его старшего сына — тоже Фердинанда — римским королём, то есть официальным наследником императорской короны. Ну и в-третьих, объявить войну Голландии, к чему императора старательно подстрекали испанские родственники, вдохновлённые удачным (для них) разрешением мантуанского кризиса. К некоторому изумлению кайзера по всем трём пунктам был получен немедленный и решительный отказ. Райх не заинтересован в войне с Соединёнными провинциями. Утверждение реституционного эдикта в его нынешнем виде невозможно. А об избрании сына императора римским королём не может быть и речи до тех пор, пока сам император не прекратит систематических нарушений германской конституции и прописанных в ней прав князей. И первым шагом императора на пути к примирению со своими вассалами должна стать отставка ненавистного всем Валленштайна.

Причём резкие слова князей не расходились с делом. Максимилиан Баварский добился от членов Католической лиги резкого увеличения расходов на содержание армии Тилли. Курфюрст Саксонский объявил о создании собственной армии, во главе которой поставил недавно вернувшегося из Польши фон Арнима. После чего, на пару с ещё одним протестантом — курфюрстом Бранденбурга — и рядом более мелких правителей заявил, что снимает с себя всякую ответственность за последующие события.

Находившийся всё время поблизости, в Меммингене, генералиссимус многозначительно заявлял, что узел многовековых противоречий невозможно развязать, зато его можно разрубить мечом... и тут же похвалялся, что стоит лишь императору захотеть и его полки в мгновение ока разгонят всё собравшееся в Регенсбурге титулованное сборище. Звучало это чертовски соблазнительно, вот только Фердинанд не готов был положиться на меч, рукоять которого зажата не в его руке...

В итоге традиционные ценности всё же победили и, после долгих колебаний, кайзер официально заявил о снятии Альбрехта фон Валленштайна с поста главнокомандующего и грядущем сокращении императорской армии на 39 000 человек. К немалому изумлению многих, генералиссимус безропотно согласился уйти в отставку, не предприняв никаких мер противодействия. Вот только ожидавшегося изменения позиции князей так и не произошло, лучшее доказательство чему — сегодняшний меморандум.

Фердинанд Второй, вынырнув из пучины воспоминаний, ещё раз с отвращением взглянул на лежащий перед ним документ и с трудом согнал с лица поселившуюся там раздражённую гримасу.

Курфюрсты, похоже, восприняли отставку приводившего их в трепет фридландца как должное. В сдержанных выражениях приветствуя данное решение императора, светские и духовные князья — католики, кальвинисты и лютеране, все как один, единодушно требовали (именно требовали!) от своего императора отменить "несвоевременный и во всех отношениях вредный" эдикт о реституции. Ибо, согласно конституции, "подобные вопросы может решать лишь Рейхстаг". Пока же данное постановление остаётся в силе, не может быть и речи об избрании юного наследника Фердинанда римским королём.

Перечитав меморандум, император подавил очередной тяжёлый вздох. Этот жалкий клочок пергамента перечёркивал десять лет борьбы, лишений и побед — всё, чего он достиг за время своего правления. На фоне такого кульбита практически незамеченной осталась достигшая Регенсбурга уже на излёте съезда князей весть о вторжении шведского короля. Ознакомившись с докладом, кайзер лишь безразлично пожал плечами — ещё одна безнадёжная авантюра очередного нищего властителя безлюдной и полудикой страны на самом краю Ойкумены. Если шведского выскочку ничему не научил печальный пример его датского соседа, то тем хуже для него. Новый главнокомандующий императорской армии устранит эту досадную неприятность. Что же касается самого Фердинанда, то он не собирался забивать себе голову всякой ерундой, когда его же собственные вассалы фактически требовали у него отречься от своей веры, от ноши, которую он сам на себя возложил и от власти, которой он добился, ради тихой и благополучной передачи трона его законному наследнику. Нет! Этому не бывать никогда!

Император истово перекрестился и возвёл очи горе:

— Раны, нанесённые церкви, не могут ждать, когда их залечит Рейхстаг!

Глава 6

— Чёртов святоша! Иезуитский ублюдок! Сын хромого осла и подзаборной шлюхи!

Несколько долгих мгновений я с некоторым изумлением и нескрываемым интересом наблюдаю за бушующей Эльзой, затем перевожу вопросительный взгляд на Отто. Фельдфебель в ответ лишь безразлично пожимает плечами — ерунда, мол, не бери в голову. Ну, оно в принципе и так понятно было, что ничего серьёзного, но всё же интересно, кто это так раздраконил его обворожительную супругу?

— Что за шум? Моё почтение, кстати.

— А, это ты, Андре!

Заполучив в своё распоряжение свободные уши, Эльза тут же сбавляет голос и начинает деловито тараторить, спеша поделиться сокровенным:

— Представляешь, идём мы по городу, никого не трогаем, зашли в одну лавочку, к старьёвщику — у них зачастую совсем новые вещи бывают, к тому же по сходной цене и очень даже неплохие. Я там как раз одну себе присмотрела, хотела примерить и тут слышу — кричат на улице. Но не дурным голосом, когда режут кого-то, а просто очень громко разговаривают. Ну, думаю, выйду, гляну — интересно же, да и недалеко вроде... Выхожу, а там этот урод, собрал за углом человек двадцать и вещает напропалую!

— Что за урод-то?

— Да бродяга какой-то! Облезлый весь, потасканный, худой как собака шелудивая, но орёт словно нанятый! Мол, все беды господь нам посылает за грехи наши. И гореть всем в аду, если так и дальше будет всё идти. А чтоб бед избежать, надо жить скромно и в строгости, а грехи изживать безжалостно, потому как куда это годится, если блудницы прямо среди бела дня по улицам ходят, честных людей не стыдясь?! И в меня пальцем своим грязным тычет! В меня! Добрую лютеранку, порядочную женщину, верную жену, мать двоих детей! Bloedmann*! Вlindes Schwein*!

Разошедшаяся не на шутку Эльза, сыплет богохульствами направо и налево, всё больше распаляясь по ходу своей обличительной речи. Мы с подтянувшимся на шум Галландом понимающе переглядываемся. История на самом деле не нова и в том или ином виде повторяется чуть ли не в каждом городе, где появляется наша рота.

Если вкратце, то Эльза — женщина не просто красивая, а очень красивая. И на редкость ухоженная к тому же. По жизни она по-бюргерски расчётлива и бережлива, но на своей внешности не экономит никогда. А поскольку родилась и выросла в Гейдельберге*, да и вообще много чего повидала, то одевается она совсем не как крестьянка или рядовая горожанка. В частности, Эльза принципиально не любит таскать на голове чепец или даже простую косынку, гордо демонстрируя всем и каждому свои роскошные светлые волосы.

Такое взрывное сочетание природной красоты с яркой и не вполне стандартной одеждой неизменно привлекает к фрау Шульц повышенное внимание, где бы она не появилась. И чёрт его знает, чем бы это в итоге для неё закончилось, если б не Отто. Дело в том, что фельдфебельская чета являет собой как бы живую иллюстрацию поговорки про страшную силу красоты. И если Эльза олицетворяет собой красоту, то за страшную силу однозначно отвечает её муженёк, имеющий привычку цепляться головой за потолочную балку практически в любом помещении, кроме разве что кафедрального собора, и с лёгкостью ломающий ударом кулака двухдюймовую дубовую доску. Учитывая всё вышесказанное, судьба уличного проповедника вызывает у меня некоторое беспокойство... Вернее, могла бы вызывать, если б мне вообще было какое-то дело до этого безымянного и, судя по всему, весьма невезучего бродяги.

— И что случилось с этим бедолагой?

Франц, не хуже меня ухвативший суть происшествия, тактично подыграл начавшей уже потихоньку остывать Эльзе, давая ей возможность закончить эту трагикомичную историю на мажорной ноте. "Порядочная женщина и верная жена" немедленно ухватилась за предоставленный шанс. Откинув на спину шикарную косу, украшенную тёмно-синей лентой, расправив плечи и картинно уперев руки в бока, Эльза уже совсем было собралась в красках поведать о своей победе, но всё испортил заскучавший Отто. Молчавший всё это время фельдфебель с ухмылочкой сообщил, что как раз к тому моменту он выбрался из лавки и лениво поинтересовался причиной творящихся беспорядков, после чего толпа как-то подозрительно быстро рассосалась. Учитывая тот неоспоримый факт, что Отто был при шпаге да к тому ж ещё и с парой пистолетов за поясом, а также принимая во внимание всё, что ранее было сказано о внешности и наклонностях моего камрада, такое поведение добрых горожан следует признать вполне естественным. В итоге единственной пострадавшей во всей этой истории оказалась Эльза, которой так и не дали толком излить свой праведный гнев. Проклятия вслед улепётывающему проповеднику и его случайной пастве — не в счёт.

— Легко отделался поганец!

— Ага, разве что портки обмарал со страху.

— И откуда они такие берутся?

— Да кто их знает?

Фельдфебель безразлично пожимает плечами.

— Война ведь — всякое дерьмо наверх всплывает.

— Не в войне дело. Вернее не только в ней.

Франц, всё ещё посмеиваясь над историей незадачливого уличного пророка, помахивает прямо у меня перед носом предостерегающе поднятым пальцем.

— Императорский эдикт о реституции — вот главный корень всех здешних бед!

— А он-то тут причём?

— Как это причём? Ты представляешь, сколько протестантских пасторов лишилось своих приходов? А ведь это как раз те люди, которые привыкли и зачастую неплохо умеют взывать к пастве.

— Думаешь этот уличный проповедник — бывший пастор?

— Почему бы и нет? Насколько я понял, он говорил неплохо — громко, внятно, с воодушевлением... и при этом его слушали!

— Вот только с темой проповеди он малость промахнулся...

— Да уж, неувязочка вышла. А ведь мог бы податься в полковые капелланы...

— Не, это вряд ли.

Отто с сомнением качает головой.

— Парой месяцев раньше, когда командующим был Валленштайн, мог бы. А сейчас...

— Думаешь, Тилли погонит всех на мессу*?

— Даже не сомневайся. Я почти пять лет служил под его командой в армии Лиги и за всё это время не видел в её рядах ни одного протестантского пастора. Уверен, года не пройдёт, как он заведёт здесь такие же порядки. Это, если нас ещё раньше не распустят.

— Вот это вряд ли! Слыхал последние новости? Шведы наступают. Померания уже под ними, на очереди Мекленбург.

Отто в ответ пожимает плечами:

— Указ кайзера никто не отменял, а согласно ему новый главнокомандующий должен распустить треть полков.

Я в свою очередь развожу руками:

— Думаю, это не про нас. Да и вообще не факт, что до этого дойдём. Шведы — ребята серьёзные, на Балтике у них всё схвачено и выбить их оттуда будет непросто. Можешь вон у Франца поспрашивать, если что. Так что распускать полки сейчас — не лучшая идея. А Тилли — стреляный воробей, уж точно не хуже нас это понимает.

— Валленштайн тоже много чего понимал и где он сейчас? Хотя... говорят, скоро сюда подойдут ещё четыре полка — вот тогда и посмотрим, что тут вообще затевается.

Выдав довольно неожиданную новость о возможном прибытии свежих подкреплений, Отто презрительно сплёвывает под ноги, как бы подводя черту под нашим спонтанным обсуждением текущей военной обстановки.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Кретин (нем.)

* Слепая свинья (нем.)

* Столица Рейнского (Нижнего) Пфальца, один из крупнейших культурных центров Германии того времени, в частности там располагался старейший университет Германии (основан в 1386г.).

* Missa (лат.) — основная литургическая служба в католицизме.

Глава 7

— Lunte abblasen, Pfanne offnen!*

Я неспешно прохаживаюсь вдоль строя новобранцев, старательно дующих на замки своих мушкетов.

— Чего ты сопишь, как медведь на случке? Дунул раз и хватит. А ты куда смотришь, баран пучеглазый? Полку открой!

Очередной нерадивый рекрут получает чувствительный подзатыльник, а я, дойдя до конца шеренги, разворачиваюсь, чтобы подать новую команду:

— Muskete hochhalten und anlagen!* Приклад в плечо упри, бестолочь! Какого дьявола ты его подмышку суёшь всё время?! А ты куда целишься, убогий? Мишени вон там! Почему у тебя ствол виляет, как собачий хвост? Руки дрожат что ли? Так ты не пей с вечера! Если ты, кусок голштинского дерьма, не попадёшь куда надо хотя бы один раз из трёх, то до следующих стрельб о шнапсе можешь забыть.

Так, раздавая тумаки и ценные указания, я постепенно смещаюсь вдоль строя к противоположному флангу, и лишь убедившись, что всё исполнено как надо, подаю следующую команду:

— Muskete abdrucken. Schiest!*

Гремит нестройный залп, и шеренга стрелков окутывается клубами едкого дыма. Кто-то из горе-воинов тут же начинает глухо кашлять, некоторые принимаются самозабвенно тереть глаза, а парочка даже осеняет себя крестными знамениями. В сторону мишеней не посмотрел никто. Гордость императорской армии, мать их так!

— Lunte abnehmen!* Чего раскорячились? Schneller! Schneller!* Шевелитесь, коровы беременные! Чего вылупился? Убрал фитиль, каплун гамбургский!

Завершив очередной проход и раздав полагающуюся порцию пинков, я, наконец, добираюсь до завершающего этапа тренировки:

— Pfanne abblasen!*

Ошалевшие новобранцы под моим строгим взглядом старательно сдувают остатки пороховой гари, пыхтя при этом словно кузнечные меха. Прям беда с этим последним пополнением. Такое ощущение, что туда специально собрали самых тупых увальней со всей северной Германии.

— Достаточно. На сегодня всё. Почистить оружие. Потом проверю. Если найду хоть крупинку нагара — вы у меня до конца месяца икру метать будете! Всё ясно, жабы померанские?

Мушкетёры, опасливо косясь в мою сторону, поспешно покидают стрельбище, а ко мне вразвалочку подходит Хорст — командир нашего третьего взвода, новобранцев из которого я только что дрючил.

— Ну и как успехи?

Я с кислой улыбкой киваю на полдюжины соломенных чучел, игравших роль мишеней во время давешнего обстрела:

— Сам видишь. Аж два попадания на три полных залпа, да и те, скорее всего, случайные.

Хорст недоверчиво щурится, придирчиво осматривая неуязвимые соломенные конструкции, без видимого ущерба выдержавшие массированный обстрел с пятидесяти шагов и осуждающе цокает языком:

— Да ладно тебе, вон третье справа всё в дырках — три в грудь, две в живот, одно вообще в башку — прям посерёдке!

— А, не обращай внимания. То я пристреливался перед занятиями. Шесть зарядов на это одоробло извёл...

Унтер уважительно посвистывает:

— Силён, Моравец! Не зря видать говорят, что над твоими пулями словно сам чёрт ворожит.

Я только пренебрежительно хмыкаю, слыхали мы уже эти байки. Хорст, между тем, закончив обозревать плачевные результаты стрельбы, возвращается к основной теме беседы:

— Так что там с моими обормотами, вообще без шансов?

— Ну почему же? Плечо себе прикладом никто не вывихнул, ключицу не сломал. Глаза порохом тоже никому не выжгло. И ни один ствол не разорвало. Нормально. Дайте мне месяц времени и хотя бы по сто зарядов на человека, и я научу их валить все мишени с одного залпа. А ещё через месяцок они даже научатся проделывать этот фокус за положенное по уставу время. Как видишь, ничего невозможного.

Взводный в ответ только невесело хмыкает:

— Кто б нам ещё дал этот месяц? Не говоря за сотню зарядов!

— Это да...

Мы почти синхронно вздыхаем в унисон собственным невесёлым мыслям. Дела и впрямь выглядят неблестяще. С последним пополнением так и вовсе швах. Этих оболтусов набрали по деревням на севере страны прошедшим летом, чтобы покрыть имеющийся некомплект, и теперь зеленоклювики* составляют где-то треть роты. Причём такая ситуация по всему полку.

В принципе, дело обычное и никого особо такая ситуация не напрягала. Пополнение училось не шатко, не валко — в основном держаться в строю, да следить за своим оружием, чтоб не шибко ржавело. Основное обучение откладывали на зиму, когда полки соберутся на зимних квартирах, и появится много свободного времени. Но теперь из-за внезапной отставки генералиссимуса и неожиданно резвых действий шведов все планы пошли прахом.

Враг не собирался ждать и, судя по взятому темпу, намеревался ещё до первого снега захапать всё балтийское побережье. Маршала Йоганна фон Тилли, сменившего Альбрехта фон Валленштайна на посту главнокомандующего императорской армии, такой расклад не шибко устраивал, и он слал грозные приказы своим генералам. Те, в свою очередь, устраивали головомойку командирам полков, оберсты драли три шкуры с гауптманов и так далее. Конец этой длинной цепочки терялся где-то на импровизированном стрельбище, на котором я только что закончил занятие с нашими недомушкетёрами. Вся беда в том, что одних лишь грозных приказов для победы над серьёзным врагом, как правило, недостаточно. И жизнь в очередной раз подтвердила эту нехитрую истину.

С уходом Валленштайна, словно по мановению волшебной палочки, начало портиться снабжение. Провиант и фураж стали поступать нерегулярно, а кое-где, поговаривают, поставок не стало вовсе. У нас до такого пока ещё не дошло, хотя жалование за последние два месяца так и не выдали. В принципе, подобные задержки случались и раньше, но вкупе с остальными тревожными признаками это здорово настораживало. Ко всему прочему, пороха для обучения рекрутов и подготовки к большому смотру, на котором (если слухи не врут) нас будет инспектировать сам новоявленный главком, выделили из расчёта аж по семь выстрелов на мушкетёра. Три из которых они и сделали сегодня под моим чутким руководством... Вот так и живём. Взводные пытаются подтянуть немногих уцелевших ветеранов и рекрутов второго года службы, которых уже успели кое-чему научить, ну а я гоняю молодняк. Результат, как нетрудно заметить, не сильно впечатляет.

Будь моя воля, я б с таким войском из лагеря выходить побоялся, не то что шведов на зиму глядя из Померании выбивать. Но где я и где граф фон Тилли, которому ещё предстоит отчитываться перед нашим славным кайзером за результаты своей дебютной кампании в должности главнокомандующего всеми вооружёнными силами Райха? Вот потому и тренируемся, уныло пересчитывая остатки последнего, ещё валленштайновского, жалования и немногочисленные запасы пороха. А заодно ожидая приезда фельдмаршала с несколькими старыми полками, о которых мой многоопытный камрад Отто предупреждал ещё три недели назад. По всему выходит, что только тогда наша ближайшая судьба и обретёт, наконец, некоторую определённость.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Фитиль обдуть, полку открыть (нем.) — здесь и далее уставные команды, использовавшиеся при обучении мушкетёров в XVII веке

* Мушкет поднять и прицелиться! (нем.)

* Мушкет упереть. Пли! (нем.)

* Фитиль снять! (нем.)

* Быстрее! (нем.)

* Полку обдуть! (нем.)

* Grunschnabel (нем.) — новобранцы

Интерлюдия. Иоганн фон Тилли

Главнокомандующий императорской армии нервно мерил шагами рабочий кабинет своих временных апартаментов. Ему было о чём подумать. За свою долгую жизнь, а Иоганн Церклас фон Тилли разменял уже восьмой десяток, он повидал всякое, но с подобными трудностями столкнулся впервые. Как и с подобной ответственностью. Было от чего потерять голову. Было от чего прийти в отчаяние! Вот только "старый унтер", как полуиронично называли за глаза заслуженного воина некоторые молодые выскочки, не привык сдаваться.

С ранней юности, когда пятнадцатилетний валлонский дворянин Жан Серклез де Тилли, решив посвятить себя воинской службе, вступил в ряды знаменитой Фландрской армии*, он многому научился. И прежде всего — стойко переносить любые превратности судьбы. Многолетняя служба под командованием Алессандро Фарнезе*, которую юный Тилли начал рядовым (!), не только привила на всю оставшуюся жизнь приверженность к испанской моде, но и дала бесценный военный опыт. С тех пор утекло немало воды, даже имя его теперь произносят преимущественно на немецкий манер. Испанские штандарты с бургундским крестом, под которыми он начинал свою военную карьеру, сменились флагами императора, а затем и знамёнами Католической лиги. Проведя почти всю жизнь в походах, он дослужился до звания фельдмаршала, а на закате прожитых лет, волею господа оказался во главе всех вооружённых сил Священной Римской империи. Вот тут-то и стала ясна истинная цена благосклонной улыбки Фортуны...

Непобедимая и грозная императорская армия на деле оказалась подобна кораблю без мачт и парусов, беспомощно дрейфующему в бушующем море военных неурядиц. Возглавив вооружённые силы Райха, Тилли с некоторым удивлением узнал, что на деле кайзер Фердинанд мало что решает в собственных войсках. Да, солдаты и офицеры, нанимаясь на службу, приносили присягу императору, клялись ему в верности и становились под его знамёна с двуглавым орлом. Но на этом роль императора заканчивалась.

Внезапно выяснилось, что из императорской казны поступала хорошо если пятая часть от потребных для содержания армии средств. Всё остальное её создатель и теперь уже бывший командующий — оборотистый герцог Фридландский добывал своими силами. В основном конечно путём регулярно взимаемых контрибуций с захваченных территорий. Но не обходилось и без куда более сложных махинаций.

Так, например, основную часть провианта и в частности зерна солдаты императора получали из запасов Валленштайна, регулярно пополнявшихся посредством централизованных закупок. Так же, в окрестностях Йичина, на севере Богемии, находились многочисленные суконные и оружейные мануфактуры, пороховые мельницы, кузницы, плавильни, швальни и прочие предприятия, обеспечивающие солдат всем необходимым. Нюанс был в том, что эти поистине бесценные богатства располагались на личных землях отставного генералиссимуса, которые особым распоряжением кайзера освобождались от постоя имперских войск, также как от любых сборов и повинностей по содержанию армии. Таким образом, вожделенное содержимое валленштайновых амбаров и арсеналов нельзя было даже реквизировать — только купить за звонкую монету. Кстати, монету потребную для выплаты жалования и всевозможных расчётов за военные закупки неугомонный фридландец чеканил сам, для чего ещё несколькими годами ранее предусмотрительно выбил себе при венском дворе соответствующее разрешение.

И вся эта сложная военно-экономическая махина прекрасно работала... вплоть до отставки генералиссимуса. Со сменой командующего система немедленно принялась скрипеть и разваливаться, словно рассохшаяся повозка. Ибо пока во главе армии стоял Валленштайн целый ряд военных поставок с принадлежавших ему земель и предприятий осуществлялся в кредит. Теперь же коварный фридландец потребовал оплаты вперёд. Более того, нимало не смущаясь военным положением в котором ныне пребывала его родина, бесцеремонно напомнил об огромной задолженности императорской казны перед ним, которую неплохо было бы погасить...

В то же время традиционный источник дохода — контрибуции с захваченных земель — в значительной мере иссяк. Кайзер, пытаясь восстановить добрые отношения с князьями и не допустить полного разорения охваченных военными действиями регионов, существенно ограничил размеры взимаемых репараций, а также перечень владений, в которых допускалось размещение войск. Эти меры были предприняты более год назад — накануне заключения Любекского мира и в преддверие созыва Рейхстага в Регенсбурге. Тогда, после разгрома датчан и Евангелической унии, такое решение выглядело уместным и своевременным. Но за истёкший срок обстановка успела претерпеть изрядные изменения. В дела империи активно вмешалась Швеция, почти погасший пожар войны разгорался с новой силой... ограничительные указы, меж тем, продолжали действовать!

Тилли, едва разобравшись, что к чему, немедленно обратился к императору с просьбой исправить сложившуюся ситуацию. Но Фердинанд Второй не спешил с отменой своих постановлений. Причём для такой нерешительности имелись веские основания. Германские князья не были безропотными овцами, которых можно безбоязненно стричь. К примеру, Максимилиан Баварский и Иоганн Георг Саксонский располагали собственными армиями. За баварцем, ко всему прочему, стояла могущественная Католическая лига. Саксонец, заручившись поддержкой курфюрста Бранденбургского и ряда более мелких протестантских владетелей, фактически также стал во главе настоящей коалиции. Сил на открытое противостояние с императором у них, конечно, не хватало, но за спиной Баварии маячила куда более грозная Франция, не скрывавшая своей заинтересованности в происходящем. Что же до протестантского союза, то Бранденбург и некоторые другие его участники непосредственно граничили с Померанией, в которой вот уже несколько месяцев хозяйничали шведы. Открытый переход протестантских князей (и без того до предела обозлённых прошлогодним эдиктом о реституции) на сторону скандинавских захватчиков мог обернуться настоящей катастрофой, открыв врагам дорогу в самое сердце империи.

В результате всё оставалось по-старому, а обстановка ухудшалась с каждым днём: денег не хватало, провиант, фураж, порох и амуниция поступали с перебоями и в абсолютно недостаточных количествах. Задержки жалования и проблемы с продовольствием самым катастрофичным образом сказались на боеспособности войск. Проще говоря, солдаты принялись массово разбегаться. Особенно буйно дезертирство расцвело в северных районах, наиболее сильно пострадавших в последние годы, а потому попросту неспособных прокормить размещённые там полки. С прекращением подвоза зерна из Чехии, на войска, расквартированные в Померании и соседних провинциях, обрушился натуральный голод. Чем, конечно же, не преминули воспользоваться ушлые скандинавы... Ко всему прочему, тамошнее население, равно как и большая часть солдат из гарнизонов, придерживались лютеранской веры, так что призывы Густава Адольфа, громогласно объявившего себя защитником всех протестантов, упали на благодатную почву.

Солдаты, офицеры и целые отряды, обозлённые голодом и безденежьем, массово переходили на сторону захватчиков, становясь под знамёна шведского короля. При этом Густав запрещал своим войскам грабить и притеснять местное население, что на фоне недавнего разгула датчан и подвигов "валленштайновой саранчи" выглядело настоящим чудом. Неудивительно, что шведов сплошь и рядом встречали как освободителей, а города сдавались один за другим. Причём имперские гарнизоны, едва сложив оружие, тут же записывались в ряды победителей — лишь бы поскорее встать на довольствие и не быть выброшенными на мороз в преддверии надвигающейся зимы.

Самым же паршивым во всей сложившейся ситуации оказалось то, что выправить положение было практически невозможно. Тилли лишился сна и покоя, пытаясь исправить хоть что-то. Писал письма императору и князьям, выбивая субсидии и провиант, объезжал гарнизоны, стараясь наладить снабжение, тасовал полки, чтобы хоть как-то удержать стремительно падающую дисциплину... Нельзя было сказать, что у него не получалось совсем ничего, нет. Но старый маршал чувствовал, что этого недостаточно. Он отлично понимал, что именно сейчас, пока враг ещё не овладел всеми крепостями и не вцепился, как следует, в только-только завоёванные позиции, лучший момент, чтобы сбросить шведов в море. Но он также сознавал, что доставшаяся ему армия в её нынешнем, полуразваленном состоянии не готова к тяжелой зимней кампании в разорённой и враждебной Померании. И это ощущение собственного бессилия бесило его больше всего.

Осознав последнее обстоятельство, Тилли, наконец, прекратил метаться из угла в угол, словно тигр в клетке, и, задумчиво подергав свою "испанскую" бородку, направился к письменному столу. Следовало признать, что свою первую кампанию в роли главнокомандующего он проиграл. Признать и начинать готовиться к следующей кампании. Пусть разгромить вторгшихся шведов сразу оказалось невозможно, война с ними ещё не проиграна. Напротив, она только начинается! Воинское счастье переменчиво и скоро, очень скоро, ветреная богиня удачи вновь повернётся к нему лицом!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Ejercito de Flandes (исп.) — самое боеспособное соединение вооружённых сил Испанской короны, базировавшееся на территории Южных Нидерландов (современной Бельгии).

* Герцог Пармский, испанский наместник Нидерландов и командующий Фландрской армии — один из наиболее ярких полководцев и политических деятелей времён Нидерландской буржуазной революции.

Глава 8

— Сегодня Фортуна на нашей стороне!

— Да ты что? А я и не заметил!

— Заметишь, когда будешь получать жалование!

Галланд буквально лучится весельем, в упор не замечая мой скепсис.

— Жалования я уже три месяца не видал. И, честно говоря, меня это обстоятельство сильно расстраивает.

— Хватит хандрить, Андре! Говорю же, сегодня ты получишь свои деньги. Точнее, половину. Но согласись, это лучше чем ничего.

— Откуда такие слухи?

— Почему слухи? Сведения верные — прямиком от гауптмана!

— Тогда рассказывай подробней.

— Что тут говорить? Оберсту наконец-то прислали денег, но на весь полк не хватало. Максимум на три роты. И то если платить только ветеранам. Вот ротные и разыграли в кости, кому достанутся деньги в этот раз. И наш гауптман выиграл! Так что сегодня ты получишь своё жалование за позапрошлый месяц. Как, впрочем, и я.

— Господь вседержитель да хранит герра Юлиуса от всяческих бед и да благословит дева Мария его лёгкую руку, ибо это первая хорошая новость с тех пор как от нас свалил Валленштайн!

— Тихо ты!

Франц досадливо морщится, попутно награждая меня укоризненным взглядом.

— Нечего так громко орать о том, что не рад новому главнокомандующему. А то ещё начальство неровен час услышит...

— Это что ли?

Я, в свою очередь наградив собеседника укоризненным взглядом, небрежно указываю себе за спину, на неспешно приближающегося к нам Шульца.

— Здорово, Отто! Слыхал новость?

— Про жалование, что ли?

— Откуда знаешь?!

— Послужите с моё, желторотые — тогда, глядишь, и научитесь узнавать про жалованье раньше, чем оно прибывает в полк.

Фельдфебель самодовольно ухмыляется, снисходительно похлопывая меня по плечу. Нам с Францем остаётся только завистливо вздыхать. Что тут скажешь? Опыт — великая вещь!

— Ладно, парни, раз такое дело, есть предложение вечером наведаться в город и как следует отметить столь радостное событие. Знаю я там одну неплохую таверну...

— Что, действительно неплохую?

— Они пиво не разводят!

— Да ладно!

Мой взгляд исподлобья буквально переполнен недоверием, однако Отто стоит на своём:

— Точно! Сам проверял.

— Ну, раз ты говоришь...

— А вино там не подают?

Фенрих, похоже, полностью разделяет мои сомнения в честности бамбергских трактирщиков. Но ожидаемого сочувствия своим кулинарным пристрастиям всё же не находит.

— Камрад, отвыкай ты уже от этих французских замашек! Здесь все нормальные люди пьют пиво! Вино хлещут только неприлично богатые или неприлично родовитые. Ты же гугенот! А Кальвин завещал жить в скромности и не впадать в излишества. Или я что-то путаю?

— Да нет, всё верно...

— Вот и не выпендривайся. Сегодня вечером идём пить пиво. Если повезёт — неразбавленное.

— А если не повезёт?

— Тогда Отто угощает! Верно я говорю?

Фельдфебель, добродушно усмехаясь, согласно кивает — хороший признак. Видать пиво там и впрямь неплохое. Франц обречённо вздыхает. Шульц ободряюще похлопывает его по плечу:

— Не грусти, нормально посидим. Там и пожрать прилично можно. И даже музыка какая-то есть — хорошее заведение.

— Уговорили, черти. Вечером посмотрим, что за дыру вы там раскопали. Но если мне не понравится тамошнее пиво, то за жратву тоже платите вы!

— А если понравится, то ты!

— Идёт!

Ха, а жизнь-то, похоже, налаживается! Видать Фортуна нынче и впрямь на нашей стороне.

Глава 9

Как показали дальнейшие события, со столь оптимистичными выводами я всё же несколько поторопился. Первый тревожный звоночек прозвенел, когда Эльза пронюхала про нашу затею и категорическим тоном заявила, что не позволит Отто пропить столь долгожданный заработок в первый же день. В итоге, после бурных переговоров стороны пришли к компромиссному решению — пьянке быть, но Эльза идёт с нами. В принципе, это уже можно было считать вторым тревожным признаком, но только что полученные серебряные кругляши с профилем императора грели душу и приятно оттягивали карманы, а потому, отбросив все сомнения, наша дружная компания направилась в кабак.

Таверна с малоаппетитным названием "ToteKatze"* располагалась в довольно фешенебельном районе, неподалёку от центральной площади и, вопреки всем опасениям, производила весьма приятное впечатление. Помещение оказалось не очень закопчённое, да и грязи почти не было. Приятный полумрак скрадывал недостатки обстановки, а запахи с кухни успешно забивали вонь городских улиц, упорно норовящую просочиться через открытые окна. Народу, несмотря на вечернее время, было не слишком много и мы без особых проблем заняли целый стол.

Вид серебряного полуталера, раскрученного на тщательно отскоблённой столешнице лёгким движением пальцев, мигом заставил вышедшего к нам хозяина заведения преисполниться величайшим почтением. Мы едва-едва успели осмотреться и даже толком не начали скучать, как нам уже подали Eintopf*. Горячее варево с горохом, капустой и кусками баранины под свежий (ещё тёплый!) пшеничный хлеб пошло просто отлично. Даже рафинированный Галланд, именовавший подобные блюда не иначе как "свинячьим месивом", наворачивал так, что только ложка мелькала. Тушёная капуста с жареными свиными колбасками, поданные чуть позже, тоже не разочаровали. А светлое пиво, по утверждению трактирщика, прямиком с епископской пивоварни и вовсе заставило нашего француза горестно вздохнуть, ибо по всему выходило, что платить за сегодняшний праздник живота придётся ему.

Впрочем, особо расстроенным Франц не выглядел, об остальных и говорить нечего. Приятная сытость навевала умиротворение, а добрая кружка пива — поднимала настроение и развязывала языки, пробуждая тягу к общению. Подходящая тема для обсуждения в виде шумной и довольно приметной компании не заставила себя долго ждать.

Четверо суровых мужиков, разодетых в яркие, аляповатые, но явно недешёвые тряпки, буквально вломились в таверну, обдав притихших завсегдатаев ядрёным запахом лошадиного пота, перемешанным с густым ароматом парфюмов. Вызвав своим явлением лёгкий переполох и заставив ненадолго смолкнуть пиликанье скрипки в углу, вновь прибывшие с видом хозяев жизни проследовали к центральному столу. Двое сидевших за ним бюргеров при этом почли за лучшее поспешно освободить места. А хозяин, буквально горя желанием услужить дорогим гостям, шустро метнулся к новым посетителям, чтобы лично принять заказ.

— Кондотьеры*.

Отто, как и все, искоса приглядывавшийся к новоприбывшим, не забывая при этом потягивать пиво, первым пришёл к определённым выводам.

— Думаешь?

Франц, оторвав скептический взгляд от обсуждаемой компании, решил оспорить выводы старшего товарища.

— Скорее простые наёмники, которым повезло неплохо приподняться.

— Они минимум унтера. И точно из Италии.

— Что из Италии — тут не поспоришь.

Француз прерывается, чтобы допить свою кружку. В обсуждение тем временем вклинивается Эльза.

— А шмотьё своё эти петухи ломбардские не иначе как из кафедрального собора вынесли.

— Откуда знаешь?

Я позволяю себе усомниться в столь безапелляционном утверждении, потому как в отличие от предыдущих тезисов, оно кажется мне недостаточно обоснованным. В конце концов, версии фенриха с фельдфебелем подтверждались обилием легко заметных военных ухваток и деталей снаряжения, которые вкупе с характерным италийским говором, обрывки которого долетали до нашего стола, формировали вполне однозначную картину. А вот каких-либо связей с церковью или хотя бы с церковной рухлядью на мой скромный взгляд не наблюдалось. Отто с Францем, судя по озадаченным выражениям на лицах, придерживались того же мнения. Но Эльзу высказанное недоверие только раззадорило.

— Да что ж я, церковное шитьё не узнаю, что ли?! Плащ вот того бородатого прямиком из церковной ризы перешит — это ж даже отсюда видно!

— Хм-м-м... Это где ж они так прибарахлились?

Отто, приняв доводы супруги, задумчиво погладил гладко выбритый по случаю праздника (а выплату жалования в наши лихие времена смело можно считать праздником) подбородок.

— Мантуя?

Я ляпаю первое, что приходит в голову, хотя почти сразу же и сам понимаю беспочвенность своего предположения. Буча из-за наследства довольно внезапно двинувшего кони герцога Мантуанского и впрямь была знатной. Наши парни тогда взяли город силой и, как водится, немножко его пограбили, перед тем, как посадить на тамошний трон нужного человека. Местные во всём этом веселье, конечно же, тоже отметились. И наблюдаемая нами четвёрка в принципе вполне могла бы быть из их числа... Если бы не одно "но" — вся эта катавасия вокруг Мантуи закончилась больше года назад.

— Вряд ли. Может, они и там побывали, конечно, но то уже дело прошлое, давно всё быльём поросло.

Отто полностью подтверждает ход моих мыслей, после чего, ещё раз окинув взглядом обсуждаемую компашку, выносит окончательный вердикт:

— Похоже, ребятки примчались прямиком из Вальтеллины*.

— Может быть. Слыхал, французы недавно вновь пытались прибрать её к рукам. Знать бы ещё из-за чего весь сыр-бор.

— Испанская дорога, друг мой, испанская дорога...

Француз многозначительно поднимает вверх палец, чтобы придать большее значение следующей фразе.

— Источник всех моих бед.

— И что с ней не так? С дорогой этой. А главное ты-то тут каким боком?

Фенрих тяжело вздыхает:

— Долгая история... тут без пары кружек не разобраться.

— Так зачем дело встало?!

— Боюсь, я сегодня и так изрядно поиздержался...

Франц виновато разводит руками — ничего не попишешь, мол. Отто в ответ понимающе хмыкает:

— Ладно, так уж и быть, я выставляюсь. Но только если твоя история того стоит! И учти, я кое-что слышал об испанской дороге.

— В самом деле? Откуда?

Встрепенувшийся при известии о дармовой выпивке француз, задавая свой вопрос, недоверчиво щурится, подозревая какой-то подвох. Фельдфебель в ответ безразлично пожимает плечами.

— Я начинал службу во Фландрской армии.

После чего, повернувшись к жене, добавляет:

— Дорогая, принеси нам ещё по кружке, а то корчмарь, похоже, прилип к этим макаронникам надолго.

Эльза, уже навострившая уши и явно настроившаяся послушать новую историю в исполнении нашего высокоучёного писаря, недовольно фыркает, но затем, бросив быстрый взгляд в сторону центрального стола, за которым суетился, лично расставляя какие-то блюда, трактирщик, всё же отправляется к главной стойке. А Отто, проводив взглядом ладную фигуру удаляющейся супруги, небрежно бросает задумавшемуся Францу:

— Рассказывай, что там у тебя за история.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Дохлая кошка (нем.)

* Один горшок (нем.) — густая мясная (если повезёт) похлёбка с крупой, бобовыми и овощами. Традиционное блюдо немецкой кухни.

* Сondottiero (итал.) — командир наёмного отряда, в более широком смысле — беспринципный наёмник-авантюрист.

* Область, представляющая собой обширную горную долину на границе Италии и Швейцарии.

Глава 10

Франц задумчиво трёт лоб, видимо стимулируя работу мысли, и лишь затем принимается за свой обстоятельный рассказ, начав, как водится, издалека:

— Вы это наверняка и так знаете, но я на всякий случай повторюсь, ибо это важно для нашей истории, что Испания уже лет сто является сильнейшим королевством Европы. Помимо Кастилии, Арагона, Каталонии и Португалии католическому королю* принадлежат ещё и многочисленные владения в Италии, а также Бургундия и Южные Нидерланды. И разумеется обширнейшие колонии в Ост и Вест Индии. Столь огромные территории, населённые миллионами подданных, дают иберийским* монархам невиданную мощь и неисчислимые богатства, но в то же время создают и немалые проблемы. Ввиду того, что владения, принадлежащие испанской короне, разобщены, связь между ними возможна преимущественно по морю. Пока испанский флот безраздельно господствовал на морях, в этом не было большой беды, но с тех пор, как Англия, Голландия и прочие северные страны обзавелись собственными флотами, морские перевозки стали ненадёжными. К примеру, голландцы почти полностью заблокировали испанское судоходство в Канале* и Северном Море, из-за чего прервалась связь Испании с Южными Нидерландами. Конечно, Филиппу* под силу собрать очередную Великую армаду, способную прорваться через голландские заслоны, но для этого придётся отозвать корабли со всех концов мира, чего Испания, конечно же, не может себе позволить. И уж тем более таким способом невозможно поддерживать постоянное сообщение с Нижними землями на регулярной основе. Именно из-за этого обстоятельства в итоге захлебнулось наступление Фландрской армии на мятежные провинции, заставив Испанию в начале века подписать двенадцатилетнее перемирие с Морицем Оранским.

Но если испанские владения разобщены, то дом Габсбургов, возглавляемый, как известно, королём Испании, славится своим единством. И когда Филипп Испанский не сумел справиться с возникшими трудностями, ему на помощь поспешил его германский родственник — император Священной Римской империи. Испанские войска получили право прохода через земли империи — так родилась испанская дорога...

Тут плавное течение рассказа оказалось ненадолго прервано появлением Эльзы, ловко водрузившей на оперативно очищенный от пустых мисок стол четыре внушительного вида кружки, украшенные роскошными пенными шапками и резной деревянный поднос с брецелями*. Следующие пару минут были заполнены лишь сёрбаньем, чавканьем да односложными восклицаниями, характеризующими качество напитка и общее состояние души. Причём в исключительно позитивном ключе. Лишь когда кружки опустели наполовину, а горка брецелей осела, словно сугроб под весенним солнцем, Галланд, слегка переведя дух, продолжил своё повествование.

— Так вот. Вместо того, чтобы плыть в Нидерланды по морю, испанцы стали направлять подкрепления Фландрской армии по суше. Войска, снаряжение и деньги из Севильи или Валенсии перебрасывались в Геную, пополнялись солдатами навербованными непосредственно в Италии и далее следовали через земли империи к верховьям Рейна. После чего сплавлялись на барках вниз по течению до самых Нидерландов. Просто, надежно и безопасно — не нужно рисковать войсками и кораблями, когда один сильный шторм в Кантабрийском море* или удачная атака голландских каперов в Канале могут разом погубить плоды многих месяцев кропотливых приготовлений.

— Звучит интересно, но пока непонятно, причём тут Вальтеллина?

Я ненадолго прекращаю жевать, чтобы подать реплику и тут же тянусь за новым брецелем. Франц, наградив меня укоризненным взглядом поверх кружки, вздыхает, досадуя на такую нетерпеливость слушателей и, отставив пиво, продолжает:

— А Вальтеллина тут притом, что новая придумка Габсбургов понравилась далеко не всем. Ведь для чего понадобилась испанская дорога? Да для того, чтобы сподручней было снабжать Фландрскую армию! А против кого действует эта армия? В первую очередь против Голландии. Но если что, может выступить и против Франции — как было во время войны трёх Генрихов*. Ведь от Брюсселя* до Парижа куда ближе, чем от Милана или Барселоны. Естественно, голландцы и французы были не в восторге от таких нововведений и тут же стали искать меры противодействия новой угрозе.

— Нашли?

— А как же!

Галланд вновь прерывается, чтобы хлебнуть из кружки, после чего с воодушевлением продолжает:

— У испанской дороги нашлось целых два узких места — долина Рейна и Вальтеллина. Дело в том, что на большей части пути войска могут следовать либо по землям испанской короны и союзных ей италийских государств, либо по личным землям императора, либо через владения католических епископств. Но есть пара исключений. В среднем течении Рейна у впадения в него реки Неккар располагаются владения курфюрста Пфальцского — так называемый Нижний или Рейнский Пфальц. Тамошние курфюрсты во времена реформации перешли в кальвинизм, которого, как вы знаете, придерживаются и голландцы. Добавьте к этому такое немаловажное обстоятельство, что матерью последнего курфюрста по счастливому совпадению оказалась дочь Вильгельма Оранского*. Ну и, конечно же, не забудьте, что Нижние земли издревле торговали по Рейну с Пфальцем. Так что им было не так уж сложно договориться с Фридрихом* об оборонительном союзе, чтобы в случае нападения на Голландию, их немецкий союзник просто перекрыл бы Рейн...

— Умно.

Отто одобрительно кивает, на что Франц только неопределённо пожимает плечами.

— Да, задумано неплохо. Но на деле вышло не так гладко. Впрочем, мы отвлеклись. Мои дорогие соотечественники, как вы помните, тоже были не в восторге от габсбургских нововведений, но предпочли избрать другой путь для противодействия этим поползновениям.

— И вспомнили про второе узкое место испанской дороги?

— Именно. Ведь испанцам принадлежит не вся Италия. Хотя их владения там весьма обширны, но попасть из подвластного испанской короне герцогства Миланского на земли империи можно лишь через Вальтеллинскую долину, зажатую между Венецианской республикой и Конфедерацией Швейцарских кантонов. Вот на швейцарцев и сделали ставку мои земляки. Они договорились с руководством Гризона* — кантона, граничившего с долиной, и тамошние райслауферы* попросту захватили Вальтеллину. Естественно, такой исход не понравился уже испанцам, и они бросились исправлять ситуацию. Ну и исправили...

Произнося последнюю фразу, Галланд многозначительно косится на пирующую по соседству четвёрку кондотьеров.

— Поучительная история.

Отто, допив, со стуком водружает кружку на стол и с хитрым прищуром заканчивает:

— Только ты-то каким боком ко всем этим делам.

— Ну-у-у... как сказать?

Фенрих многозначительно поглядывает на дно собственной посудины, вызывая понимающие усмешки у четы Шульцев.

— Дорогая, будь добра, принеси нам ещё по одной.

— Ммм! Вот так всегда — на самом интересном месте!

Эльза недовольно дует губы, но всё же принимается шустро собирать порожние кружки. После чего, напутствуемая легким шлепком по попе, отправляется за новой порцией пойла, а мы, проследив за ней до трактирной стойки, в очередной раз возвращаемся к своей беседе.

— Так что там с твоими приключениями на испанской дороге?

— А, ничего особенного.

— В смысле? Ты ж сам говорил...

Француз беззаботно отмахивается, как будто отгоняет надоедливую муху.

— Да тут всё просто! Во-первых, если бы не эта дорога, испанцы, скорее всего, не рискнули бы продолжать войну с Голландией и продлили перемирие ещё на сколько-то лет. Ну, или подписали бы полноценный договор и признали, наконец, независимость Соединённых провинций. А я соответственно смог бы спокойно приехать в Амстердам через Брюссель и никогда не попал бы в Германию. Ну и во-вторых, если бы Нижний Пфальц не перекрывал эту самую дорогу, то испанцы не прислали бы в самом начале войны корпус Кордовы* на помощь императору Фердинанду и не оставили бы потом свои гарнизоны в ряде крепостей на Рейне. А ведь именно с неприятного инцидента между солдатами одного из испанских гарнизонов начались события, приведшие меня в итоге к этому столу.

Франц разводит руками, словно извиняясь:

— Вот собственно и весь сказ.

— Занятная сказочка.

Отто по-хозяйски окидывает взглядом завалы сдвинутой на край стола пустой посуды и выносит окончательный вердикт:

— Будем считать, что пиво своё ты честно отработал. Хотя, как по мне, стать ротным писарем в армии кайзера — не самое большое несчастье в твоей жизни. Ведь, положа руку на сердце...

Закончить мысль фельдфебелю не даёт пронзительный визг, переходящий в звонкий женский крик:

— Куда лапы суёшь, скотина мохнорылая?!!!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Los Rey Catolicos (исп.) — одно из почётных титулований испанского монарха, дарованное Папой Римским за окончательное изгнание мавров из Европы. Аналогичным образом французского монарха именовали "христианнейшим королём" — Le Roy Tres Chretien (фр.)

* После присоединения Португалии в 1580г, под властью испанской короны оказался весь Иберийский полуостров.

* Ла-Манш

* Тут подразумевается Филипп Четвёртый Габсбург — с 1621 года король Испании, Португалии, Неаполя и т.д.

* Brezel (нем.) — классический крендель, традиционная немецкая закуска к пиву.

* Mar Cantabrico (исп.) — принятое в Испании название Бискайского залива.

* Последняя (восьмая!) религиозная война во Франции, приведшая в итоге к смене правящей династии. Названа в честь предводителей противоборствующих сторон — Генриха Третьего Валуа, Генриха Наваррского и Генриха де Гиза.

* Столица Испанских (Южных) Нидерландов, включавших в себя в то время территорию современной Бельгии и часть Северной Франции.

* Штатгальтер Голландии, возглавивший организованную борьбу за независимость от Испании.

* Имеется в виду Фридрих Пятый Виттельсбах — курфюрст Пфальца на момент начала Тридцатилетней войны.

* Grisons (фр.), он же Граубюнден — Graubunden (нем.).

* Reislaufer (нем.) — традиционное название швейцарских наёмных пехотинцев.

* Крупный отряд из состава Фландрской армии под командованием генерала Фернандеса де Кордоба, выделенный испанцами в помощь Фердинанду Второму в начальный период Тридцатилетней войны и сыгравший важную роль в разгроме вооружённых сил протестантов в долине Рейна и в частности в оккупации Пфальца.

Глава 11

Мы дружно, словно по команде, разворачиваемся к столу в центре зала, за которым пировали залётные кондотьеры. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ощерившаяся Эльза резким взмахом выплёскивает кружку пива прямо в рожу одному из итальянцев. И тут же, не дав ему даже проморгаться от залепившей глаза пены, от души лупит опустевшей кружкой по башке!

Продолжение данной мизансцены мы досматривали уже на ходу — выбираясь из-за стола и спеша к месту событий. Пока добирались, камрады облитого и крепко стукнутого макаронника успели повскакивать с лавок и преградить нам путь, а сам заводила, выделявшийся длиннющей, непонятно по какой моде отпущенной бородой, даже умудрился поймать юркнувшую было в дальний конец зала Эльзу. И в то время как фрау Шульц с визгом пыталась вывернуться из обхвативших её за талию клешней, а изрядно оглушённый бородач, мотая мокрой головой и невнятно рыча, всеми силами старался этого не допустить, началось самое интересное.

Один из итальянцев в дорогом, хотя и несколько старомодном берете с длинным пером, оказавшийся впереди своих товарищей, ещё успел вскинуть руку не то в останавливающем, не то в примирительном жесте и даже что-то выкрикнул по-итальянски... Вот только фельдфебель диалога не поддержал. Вместо ответа Отто просто и незатейливо двинул своему визами по морде. Я уже говорил, что мой лучший друг запросто перешибает кулаком дубовую доску? Так вот: кости он ломает ничуть не хуже! Что при случае могли бы подтвердить многочисленные жертвы его таланта от среднего Рейна до южного берега Балтики. Теперь же, судя по всему, редкостный дар герра Шульца получит признание и за альпийскими перевалами, выйдя, так сказать, на международный уровень. Во всяком случае, обладатель приметного берета, перелетевший через стол и распластавшийся на полу посреди груды разбросанных объедков и битой посуды, даёт довольно весомые основания так предполагать.

Надо сказать, что столь впечатляющий дебют не оставил равнодушным никого. И пока шарахнувшиеся по углам зрители выражали своё восхищение происходящим экспрессивными возгласами, непосредственные участники событий с итальянской стороны внезапно осознали, что дело принимает серьёзный оборот. А осознав этот неприятный для себя факт, недолго думая, решили повысить ставки. В том смысле, что ближайший к Отто макаронник ткнул его в бок ловко выхваченным кинжалом.

Точнее, попытался ткнуть. Потому как кованный итальянскими мастерами клинок вместо того, чтобы мягко войти в почку не успевшего отскочить фельдфебеля, встретился с не менее жёсткой сталью немецкой даги*, зажатой в левой руке Галланда. Француз, мигом смекнув что почём, не стал тратить время на вытаскивание из ножен своей любимой валлонки*, предпочтя короткий клинок, куда более уместный в ближнем бою среди хаотично расставленных столов и опрокинутых лавок. И не прогадал.

Брови итальянца удивлённо взмыли вверх, когда Франц, поймав лезвие кинжала на гарду, буквально вывернул оружие из рук своего противника. А уже в следующий миг Галланд перешёл в стремительную контратаку, длинным выпадом достав отшатнувшегося назад кондотьера. Апеннинский гость ещё успел отскочить в сторону, ловко перепрыгнув через упавшую лавку, но стремительно разливавшаяся по лицу бледность и не менее быстро расползающееся тёмное пятно на правом боку красноречиво свидетельствовали, что у нас стало одним противником меньше. Ведь, судя по тому, что лезвие даги, всё ещё крепко зажатой в руке француза, окрасилось кровью почти до половины, клинок пробил печень, а это практически смертный приговор...

Впрочем, Франц предпочёл не оставлять места случайностям и довёл дело до верного, резко сократив дистанцию и отправив подранка на пол быстрым ударом эфеса по неприкрытой голове. Всё произошло настолько стремительно, что я даже не успел вмешаться, хотя, видит бог, и спешил изо всех сил. Проблема была в том, что я изначально находился дальше всех, и чтобы поучаствовать в драке мне сперва пришлось оббежать вокруг стола. А пока я этим занимался последний из итальянцев, оказавшийся несколько в стороне от общей свалки, успел вытащить из-за пояса пистолет...

Добежать до него я уже никак не поспевал, а потому сделал единственное, что мне оставалось в данной ситуации — метнул в эту сволочь подхваченную тут же массивную табуретку. И попал! Удар пришёлся в плечо, сбив стрелка с ног и заставив выронить пистолет. Подняться ему я уже не дал, с ходу врезав кованым башмаком по роже, а затем добавив для верности ещё разок под дых. После чего, облегчённо выдохнув, спокойно подобрал валявшийся на полу пистолет, проверил наличие пороха на полке и, оглядевшись по сторонам, взвёл курок. Зрители по углам при этом как-то резко притихли, постаравшись поплотнее вжаться в лавки и стать как можно незаметней. А трактирщик, лихорадочно пытавшийся поджечь фитиль допотопной аркебузы* от коптящей масляной плошки, поймав мой осуждающий взгляд, тут же прекратил своё сомнительное занятие, и, аккуратно сунув оружие под стойку, с извиняющейся улыбкой попятился в сторону кухни.

В итоге внезапно вспыхнувшее оживление как-то резко сошло на нет. Активность проявляли лишь главные зачинщики беспорядков — супружеская пара Шульцев да непривычно бородатый итальянец, которого при более внимательном рассмотрении, наверное, всё же следовало признать выходцем из какого-то другого региона непонятными путями попавшего в компанию истинных кондотьеров. Хотя сейчас его происхождение вряд ли имело какое-то значение. Всё что заботило сейчас обладателя курчавой рыжеватой бородищи, так это как бы выбраться с минимальными потерями из создавшейся ситуации. Надо признать, что способ он выбрал довольно-таки смелый, но, учитывая обстоятельства, не шибко правильный.

Обхватив брыкающуюся Эльзу рукой поперёк стана и прикрываясь ею как щитом от разъярённого фельдфебеля, бородач второй рукой выхватил из-за пояса кинжал, приставив клинок к женской шее и выкрикнув что-то предупреждающее на непонятном, но явно не итальянском языке. Отто остановился, недобро поглядывая на противника прищуренными глазами и напружинившись в ожидании подходящего момента для рывка. Я молча поднял пистолет, собираясь поставить финальную точку в этом безобразии. Но Эльза справилась и сама. Ну, почти.

Добропорядочная фрау, примерная супруга, верная жена и так далее по списку, резко мотнув головой, врезала затылком прямо в лицо незадачливому пленителю, расквасив ему нос и заставив отшатнуться назад, утратив на миг равновесие и концентрацию. Этого вполне хватило Отто, чтобы одним прыжком преодолеть разделявшее их расстояние, перехватить за запястье руку с кинжалом и, освободив всё ещё удерживаемую за пояс Эльзу, отшвырнуть её в сторону как котёнка. После этого спасти не в меру ретивого бородача не смог бы ни бог, ни дьявол, ни даже они оба вместе взятые, если бы вдруг этой парочке пришло в голову действовать сообща.

Итальянец, или кто он там такой был, ещё успел врезать Отто по морде свободной рукой, но это уже не играло никакой роли. Фельдфебель, приняв кулак на скулу, лишь слегка отвернул голову, смягчая удар, после чего, по-прежнему удерживая левой руку с кинжалом, от души врезал правой в челюсть. Хоть рыжебородый и выглядел крепким парнем, от такой встряски он явно поплыл. А Отто, развивая успех, до хруста вывернул зажатое, словно клещами, запястье, заставив кондотьера с криком выронить кинжал. После чего, опрокинув противника навзничь и прижав к полу, принялся методично превращать его в отбивную. Прежде чем я, подойдя сзади, мягко перехватил занесённую для очередного удара руку, Кувалда Шульц, лишний раз подтверждая правильность своего прозвища, натурально успел превратить лицо бедолаги в какое-то кровавое месиво.

— Хватит, брат. Не трать силы понапрасну. Если хочешь его добить, то проще просто прирезать.

Отто, окатив меня хмурым взглядом, легким рывком освобождает перехваченную руку, которую я, в общем-то, и не удерживал, затем, схватив отрубившегося кондотьера за ворот, резко отрывает его от пола, заставляя принять сидячее положение. Голова бедняги безжизненно свешивается набок, мазнув при этом мокрой от пива и крови бородой по манжете парадной рубахи фельдфебеля, выбившейся из-под рукава не менее парадного дублета*. Расплата наступает незамедлительно.

Мощнейший удар левой, хруст сломанной челюсти и на несколько футов вокруг разлетается веер кровавых брызг вперемешку с осколками выбитых зубов. Лишённое опоры тело заваливается набок, а голова со стуком бьётся о дощатый пол. Занавес.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Daga (исп.) — специфический кинжал с развитой гардой, применявшийся в паре со шпагой.

* Имеется в виду так называемая "валлонская шпага" (палаш) — длинный двулезвийный колюще-рубящий клинок, весьма популярный во времена Тридцатилетней войны. Выделялись характерным эфесом, одним из элементов которого был перфорированный металлический щиток, защищавший кисть фехтовальщика.

* Arquebuse (фр.) — дульнозарядное ружьё с фитильным замком, предтеча более мощных мушкетов, преобладавших на вооружении армий к началу XVII века.

* Doublet (фр.) — мужская верхняя одежда, распространённая в Европе эпохи ренессанса. К XVII веку фактически представлял собой довольно плотно сидящую на теле куртку с подкладкой и стоячим воротничком.

Глава 12

Отто поднимается, распрямляясь во весь свой немалый рост, и смачно сплёвывает на пол. Растрёпанная но, насколько можно судить, невредимая Эльза тут же бросается ему на шею.

— Тебя не ранили? Всё в порядке?

— В порядке.

Фельдфебель потирает ушибленную скулу, оценивая степень нанесённых повреждений, и недовольно морщится.

— Какого чёрта они вообще к тебе полезли?

— А я-то откуда знаю?!

Эльза возмущённо всплёскивает руками, всем своим видом выражая негодование.

— Несла вам пиво, никого не трогала. Эти сидели, жрали, тараторили по своему, так что нихрена не понять, на меня косились, гоготали. А мне-то что? Шла себе мимо и вдруг этот аrschgesicht* меня за задницу ухватил!

Тут добропорядочная фрау, видимо не в силах сдержать охватившее её возмущение, от души пинает злополучного бородача, не забыв, правда, перед этим подобрать подол платья, чтобы ненароком не запутаться в складках.

— Ну а дальше вы и сами всё видели.

— Мнда...

Отто критическим взглядом окидывает зал таверны, пытаясь оценить последствия только что завершившейся битвы, и, издав вздох искреннего сожаления, подводит итог:

— А ведь уже домой собирались... всего по кружечке выпить оставалось.

— Угу.

Я в свою очередь осматриваю результаты побоища.

— Кстати! По последней-то мы так и не выпили! Выходит эти уроды ещё и должны нам остались...

Стоило только мне озвучить эти неприятные во всех отношениях выводы и тут же, как на грех, один из виновников происшествия — тот самый обладатель приметного берета с пером, которого Отто отоварил в самом начале, принялся подавать признаки жизни. В смысле: застонал и, перевернувшись на живот, попытался встать на четвереньки. Более неудачного момента он даже придумать не мог бы...

Ко всему прочему, барахтаясь на полу, этот хмырь влез прямо в здоровенную лужу из разлитого пива. Естественно поскользнулся и приземлился мордой в эту самую лужу, продемонстрировав тем самым полнейшее неуважение к постигшей нас утрате. Стерпеть такое добрые солдаты кайзера, конечно же, не могли. Причём первыми, как не странно, нервы сдали у воспитанного француза. Убрав дагу и подхватив валявшуюся под ногами табуретку — кажется ту самую, которой я обезвредил стрелка, фенрих решительно шагнул к не оставлявшему своих попыток подняться кондотьеру.

— Drecksack*! Это было НАШЕ пиво!!!

С этими словами Франц со всего маху лупит массивным табуретом по хребту застывшему в коленно-локтевой позе итальянцу. Макаронник приземляется обратно в лужу, распластавшись, словно расплющенная обозной фурой жаба. Табурет трещит, но держится — видно на совесть сколотили. А Галланд, отбросив многострадальную мебель, в сердцах добавляет поверженному врагу сапогом по рёбрам.

— Arschloch*!

Я только головой качаю, глядя на всё это дело. Если уж наш француз ругается по-немецки, то дело действительно дрянь. Самое время внести немного конструктива.

— Камрады! Раз уж эти суки оставили нас без выпивки, то, наверное, будет справедливо, если они возместят нам эту потерю... А заодно и компенсируют ущерб!

— Точно! Они ведь напали на солдат кайзера, а это вооружённый мятеж, который по законам империи карается вплоть до смертной казни с обязательной конфискацией имущества.

Заметно воспрянувший Галланд мигом подводит под намечающийся грабёж правовую базу.

— С позволения ваших милостей...

Трактирщик, выглянув с кухни, с заискивающей улыбкой обращается ко всем сразу, видимо так и не сумев выделить в нашей компании главного.

— Я видел всё с самого начала и готов поклясться девой Марией, а если потребуется, то и подтвердить под присягой, что эти проходимцы грязно домогались к добропорядочной фрау, а затем напали на благородных господ офицеров с оружием в руках. И к тому же разгромили мне полтаверны, не заплатив при этом ни пфеннига*!

Намёк настолько прозрачный, что это уже и не намёк даже, а деловое предложение. Мы молча переглядываемся и Отто, как бы выражая общее мнение, так же молча кивает. Чего тянуть-то, в самом деле?

Негласная договорённость достигнута и у всех тут же находятся самые неотложные занятия. Задержавшиеся посетители тихонечко по-над стеночкой тянутся на выход. Трактирщик, отослав на кухню обеих подавальщиц, аккуратно прикрывает входную дверь, которую берутся посторожить двое его подручных. Ну а мы принимаемся обстоятельно обшаривать кошели с карманами и прощупывать подкладки кондотьерских шмоток в поисках своей законной компенсации.

На расстеленный прямо на полу плащ летят кинжалы, пистолеты, изящный стилет*, три отличные скьявоны*, пара бронзовых пряжек, простенькая серебряная фибула*, резная табакерка и, конечно же, различные монеты, преимущественно итальянской чеканки. Последних, к нашему разочарованию, совсем не так много, как хотелось бы. Правда среди добычи есть ещё витая серебряная цепь, скорее всего, ещё совсем недавно удерживавшая церковное кадило и пара перстней. Один явно древний, слегка потёртый из потемневшего от времени серебра. Второй золотой, с виду массивный, но на деле довольно лёгкий, выполненный в специфической дутой манере. Отто, сдирая его с пальца многострадального бородача, добавил тому, судя по зверскому хрусту, минимум два перелома. Но даже несмотря на такие ухищрения, добыча выглядит не слишком знатной.

Я уже всерьез стал присматриваться к сапогам бородатого, которые на первый взгляд были примерно моего размера, когда эти меркантильные размышления прервал радостный возглас Галланда. Француз, потрошивший несчастливого обладателя пернатого берета, которого ещё совсем недавно дубасил табуреткой, с донельзя довольным видом рассматривал пригоршню заманчиво поблескивающих золотых кругляшей извлечённых из потайного кармашка. Затем протянул один из них фрау Шульц.

— Что скажешь, Эльза?

Благовоспитанная и уважаемая дама, лишь мельком взглянув на монету, чуть не пустилась в пляс.

— Лопни мои глаза! Клянусь распятием, это же настоящий испанский дублон*! Полновесный, ещё довоенной чеканки!

Мы молча переглядываемся, боясь поверить в свалившееся счастье. А верить-то надо, ведь дражайшая жёнушка нашего фельдфебеля, помимо яркой внешности и бойкого нрава, имеет ещё минимум два несомненных достоинства — умеет вкусно готовить практически из чего угодно и безошибочно определяет качество любой монеты, попадающей в её нежные ручки. Вердикт Эльзы по части пробы, веса и реальной стоимости монет, насколько мне известно, не удавалось оспорить ещё никому, а значит...

Следующие десять минут мы с удвоенной энергией прощупываем одежду, обувь, пояса и вообще всё, что только можно, распарывая любой подозрительный шов. К сожалению, больше ничего стоящего найти не получается, но и так наш улов выглядит весьма солидно. Двадцать золотых, даже на четверых, это очень неплохая прибавка к сегодняшнему жалованью, так что, день, можно сказать, удался. Именно с такими мыслями, весело переговариваясь и обсуждая перипетии недавней потасовки, мы покинули гостеприимную таверну, прихватив с собой аккуратно увязанный узел с трофеями и предоставив трактирщику самому разбираться с недобитыми кондотьерами, а также остатками их движимого имущества. На робкую попытку радушного хозяина заикнуться о плате за ужин, Франц широким жестом швырнул на стол пару мелких серебрушек, небрежно бросив через плечо:

— А за последнее пиво, с них спросишь!

Фраза сопровождалась недвусмысленным кивком в сторону четырёх распростёртых на полу тел.

И лишь выйдя на улицу, уже тонущую в вечерних сумерках, фенрих, отбросив свою недавнюю браваду, задумчиво поинтересовался, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Интересно, что нам всем грозит за это маленькое приключение?

Ответ пришёл от многоопытного Отто:

— Грозит? Да почитай что ничего. Герр Юлиус не отдаст нас под суд, оберст тем более. А на местных нам вообще плевать. Да и до макаронников этих дела никому нет. К тому же мы здесь надолго не задержимся. Два, максимум три дня и мы уйдём из лагеря.

Видя наши с Францем недоумённые взгляды, фельдфебель с ухмылкой поясняет:

— Что, не знали? Нам не только жалование сегодня привезли. Курьер от Тилли передал новые приказы — кампания закончена, полки распускают на зимние квартиры.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Здесь и далее — немецкие ругательства.

* Pfennig (нем.) — мелкая разменная монета.

* Stiletto (ит.) — специфический кинжал с тонким и узким, как правило, гранёным клинком без режущей кромки.

* Schiavona (ит.) — меч (шпага) со сложной, так называемой "корзинчатой" гардой.

* Fibula (лат.) — застёжка (заколка), служащая одновременно украшением.

* Doblon (исп.) — испанская золотая монета весом около 7 гр. достоинством в два эскудо, во Франции была известна как "пистоль".

Интерлюдия. Густав Адольф

Король с кривой усмешкой щелчком сбил с обшлага мундира одинокую снежинку. Первый снег этого года. И последнее напоминание о том, что затянувшуюся летнюю кампанию пора заканчивать. Вот только Густав не собирался останавливаться.

Высадившись во главе передового шестнадцатитысячного корпуса своей армии неподалёку от устья Одера, король, спустя какие-то пару недель, триумфально вступил в Штеттин — столицу и крупнейший город Померании. Но дальнейшие завоевания происходили уже без его персонального участия. Непосредственное командование принял Густав Горн — испытанный вояка, прибывший со вторым эшелоном армии вторжения. Именно под его руководством шведские войска заняли Росток и Любек, сняли блокаду Штральзунда, в рекордные сроки очистили Померанию от остатков имперских войск и перенесли боевые действия в соседний Мекленбург.

Единственной серьёзной преградой, а заодно и главной целью этого победного марша стал Висмар — последний оплот имперского владычества на берегах Балтики. Впрочем, шведы оказались готовы к такому повороту событий. Порт Висмара со стоящим в нём разукомплектованным "флотом Валленштайна" был прочно блокирован мощной шведской эскадрой, базировавшейся на остров Пёль. А с суши крепость оказалась плотно обложена осадным корпусом фельдмаршала Горна, который немедленно приступил к инженерной подготовке штурма. И вот теперь, когда последние приготовления подходили к своему завершению, под Висмар прибыл сам Густав Адольф с несколькими свежими полками.

Остановить его победную поступь могла только наступающая зима. По крайней мере, на это рассчитывали за стенами Висмара и в ставке Тилли. Но северный король, казалось, вознамерился бросить вызов самой природе, заставляя своих солдат продолжать осадные работы, несмотря на осеннюю непогоду и подступающие холода. Сторонний наблюдатель, даже достаточно искушённый в военном деле, мог бы усмотреть в таком поведении простое тщеславие, свойственное многим правителям. Более резкий в своих суждениях человек не преминул бы попрекнуть шведского монарха ослиным упрямством, а благочестивый католик наверняка подыскал бы для такого случая и более крепкие выражения, благо Густав Адольф уже успел стать для папистов Старого Света настоящим жупелом. Однако тут присутствовала своя, особая логика.

Разумеется, и сам шведский король и большинство его солдат, будучи уроженцами суровой Скандинавии, были подготовлены к трудностям сравнительно мягкой германской зимы куда лучше большинства европейцев. Безусловно, расторопность и исполнительность прекрасно организованной интендантской службы позволила своевременно обеспечить действующую армию необходимым количеством тёплой одежды. Флот, со своей стороны, позаботился о снабжении войск необходимым количеством припасов, позволявшим вести осадные работы без оглядки на достаточно скромные ресурсы окружающей местности. Всё это учитывалось шведским королём в его расчётах, внушая уверенность в собственных силах, но определяющим мотивом, заставлявшим Густава продолжать боевые действия в то время, когда полки императорской армии уже разошлись по зимним квартирам, было нечто иное.

Взятие Висмара и ликвидация остатков "флота Валленштайна" означали воплощение в жизнь вековой мечты шведских правителей — захват господства на Балтике. Великая цель, к которой стремилась Швеция со времён разрыва Кальмарской унии* и получения независимости. Цель, на достижение которой положил жизнь отец Густава. Цель, к которой сам Густав шёл с самого дня своей коронации, методично преодолевая любые преграды встающие у него на дороге.

Первым серьёзным успехом на этом длинном пути стало участие в Ливонской войне, по итогам которой Швеция сумела закрепить за собой Эстляндию. Но по-настоящему знаковым моментом стала Кальмарская война, когда Дания — ещё один претендент на балтийское господство — решила воспользоваться затруднениями соседа, погрязшего в тяжёлом и безуспешном противостоянии с Речью Посполитой.

Энергичный, честолюбивый и небесталанный Кристиан Четвёртый* мечтал если не о восстановлении Кальмарской унии, то, по крайней мере, о расширении датских владений в Сконе*, объединении их с Норвегией и окончательном оттеснении шведов от берегов Каттегата вглубь Скандинавии. Причём для столь смелых прожектов имелись все основания.

Швеция была изрядно истощена длительной и неудачной войной, а её основные силы безнадёжно завязли в Ливонии. Дания же, располагая сильнейшим флотом на Балтике, была в силах не только обеспечить переброску своей армии в Сконе, но и заблокировать, или, по крайней мере, существенно затруднить возвращение шведского экспедиционного корпуса из Эстляндии. В планах Кристиана Датского неучтённым остался только один фактор, оказавшийся в итоге решающим.

Впрочем, поначалу всё шло в строгом соответствии с замыслом. Кристиан во главе шеститысячной армии высадился в Сконе и вскоре овладел Кальмаром, за исключением городской цитадели. Развивая наступление, датские войска двинулись к Йёнчёпингу, а флот развернул активные действия на море, угрожая Стокгольму. Казалось, ещё немного и Швеция падёт, но именно в этот момент в войну вмешалась третья сила, мгновенно переломив ситуацию.

Голландия, всего два года назад подписавшая двенадцатилетнее перемирие с Испанией, внезапно выступила в поддержку своего скандинавского союзника. Причём дело тут было, конечно же, не в том, что шведский король являлся зятем штатгальтера. Хотя этот фактор, безусловно, учитывался. Куда существенней на решение Генеральных штатов влияло то, что Швеция была одним из важнейших контрагентов голландских коммерсантов. Скандинавский лес был жизненно необходим для работы нидерландских верфей, а сталь и медь шведских рудников исправно питали многочисленные голландские мануфактуры. Не менее важным обстоятельством выступала так называемая "зундская пошлина" — плата взимаемая датчанами со всех судов, проходящих через Зунд* и существенно урезавшая прибыли голландских купцов так или иначе участвующих в балтийской торговле.

В итоге, взвесив все обстоятельства, Генеральные штаты приняли решение откликнуться на призывы шведов о помощи. Голландская эскадра, по количеству вымпелов раза так в полтора превосходившая весь датский флот вместе взятый, внезапно появилась в Скагерраке, разрушив на корню все грандиозные планы Кристиана Четвёртого. Причём голландцы даже не стали атаковать датчан, лишь отогнав артиллерийским огнём сунувшиеся к ним патрульные корабли, но этого оказалось достаточно. Кристиан, забрав с собой наиболее боеспособные войска, срочно вернулся в столицу. Датский флот, прекратив все операции, укрылся на рейде Копенгагена. Успешно развивавшееся наступление тут же захлебнулось, а воспрянувшие шведы вновь отбили Кальмар, освободив от осады упорно оборонявшийся гарнизон цитадели.

На следующий год ситуация для датчан приняла и вовсе скверный оборот. Так как голландцы фактически установили блокаду Копенгагена, а шведы, заключив при посредничестве тех же голландцев пятилетнее перемирие с Польшей, перебросили на родину большую часть войск из Ливонии и перешли в решительное наступление, заняв к концу кампании ряд пограничных территорий Норвегии и захватив почти всю Сконе, за исключением Мальмё. Продолжать войну в подобных обстоятельствах было чревато ещё большими потерями и Кристиан, смирив гордыню, запросил мира, который и был заключён в начале следующего, 1613-го года.

По результатам мирного договора, оказавшегося фактически трёхсторонним, хотя Голландия официально никому войны не объявляла, Дания теряла все захваченные шведами на момент перемирия территории в Скандинавии, а также передавала им всё ещё удерживаемый датским гарнизоном Мальмё. Правда, за последний Швеции предстояло выплатить датской казне компенсацию в размере одного миллиона рейхсталеров в течение пяти лет. Не менее важной была статья, освобождавшая любые суда под голландским флагом от уплаты пошлины за проход через Зунд, а также Большой и Малый Бельты. Характерно, что для шведских судов все пошлины и сборы оставались в силе. Тем не менее, договор фактически знаменовал собой закат датского могущества на Балтике и постепенный переход первенства к набирающей мощь Швеции.

В последующие годы данная тенденция только усиливалась. Смерть престарелого Карла Девятого означала лишь короткую передышку перед очередным натиском. С восшествием на престол молодого и напористого Густава Адольфа, шведы уже под его предводительством возобновили войну с Речью Посполитой, продолжив последовательно расширять свои владения на южном берегу Балтики. После захвата Риги в 1625 году и разгрома польского коронного войска под Митавой, окончательное превращение Балтийского моря в "шведское озеро" считалось уже просто вопросом времени. Как вдруг в игру вступил новый участник, незамедлительно разрушив сложившийся баланс сил.

Имперская армия Валленштайна, громя мятежных протестантских князей и пришедших им на помощь датчан многострадального Кристиана Четвёртого, летом 1627 года достигла берегов Балтики, заняв Померанию, Мекленбург, Шлезвиг, Голштинию и Ютландию. Само по себе это ещё не таило в себе никакой угрозы. Скорее наоборот: дальнейшее ослабление Дании, лишившейся своих владений в Германии, было на руку шведам. Проблема была в другом.

Испанцы, давние союзники империи, решили использовать данное обстоятельство для нанесения удара по своему наиболее непримиримому противнику — голландцам. План был, в общем-то, прост: создать на балтийском побережье Германии военно-морскую базу и разместить там сильную каперскую эскадру, по типу фландрской армады*. Под столь богоугодное дело Испания готова была выделить значительные средства и необходимые на первых порах кадры. Впрочем, фон Валленштайн, произведённый в адмиралы и назначенный ответственным за воплощение столь многообещающего замысла в жизнь, существенно его переиначил. Грезивший о величии Германской империи, в которой он будет играть ведущую роль, генералиссимус вместо того, чтобы идти на поводу у испанцев, начал собственную игру. К формированию каперской эскадры, базой которой был определён Висмар, действительно приступили, вот только конечной целью данной деятельности являлась вовсе не борьба с голландской торговлей и рыболовством, а создание полноценного германского флота и захват господства на Балтике! Более того, Валленштайн попытался, правда безуспешно, возродить на новой основе благополучно почивший в бозе Ганзейский союз!

Неудивительно, что подобная активность вызвала весьма нервную реакцию у всех мало-мальски заинтересованных сторон. В итоге новая Ганза умерла, так и не родившись, а обманутые в своих надеждах испанцы, ранее вполне благосклонно относившиеся к одиозной личности генералиссимуса, резко сменили своё мнение и развернули активные интриги с целью отстранения от власти всесильного главкома. Что же до Швеции, то после выхода имперских войск на балтийское взморье и начала формирования флота Валленштайна, Густав вынужден был прервать успешную войну с Польшей, заключив очередное перемирие сроком на год и впервые активно вмешаться в дела Райха. Результатом стало подписание союза с вольным городом Штральзунд, который при этом фактически перешёл под власть шведской короны. Доставленные шведским флотом наёмники под командованием шведского коменданта отразили все приступы имперских войск. Планы Валленштайна оказались сорваны, а Густав Адольф получил в своё распоряжение стратегический плацдарм на землях Священной Римской империи. Причём всем было ясно, что это отнюдь не конец, а скорее пролог очередного великого противостояния.

Фактически под Штральзундом состоялась первая проба сил — будущие противники как бы примерялись друг к другу. Решительная схватка по молчаливому соглашению сторон оказалась отложена. Шведам необходимо было завершить войну с Речью Посполитой, которой Валленштайн, в отместку за штральзундскую эскападу, предоставил серьёзную военную помощь, что позволило затянуть безнадёжное сопротивление поляков ещё на год. В то же время изрядную часть сил Райха отвлекли инспирированные испанскими союзниками проблемы в Италии, вылившиеся в итоге в войну за мантуанское наследство, но главное — любимое детище императора — реституционный эдикт и связанные с ним проблемы. И лишь пару лет спустя стороны схлестнулись вновь, чтобы, наконец, решить, кто будет владеть Балтикой в ближайшие десятилетия...

Поправив шарф и поплотнее запахнувшись в тёплый плащ, Густав обернулся к почтительно молчавшей свите, сопровождавшей его в рекогносцировочной поездке. Взгляд короля остановился на крепкой фигуре генерала Торстенссона.

— Леннарт!

Командующий артиллерией при упоминании своего имени встрепенулся, аккуратно тронув шпорой бок лошади, чтобы приблизиться к окликнувшему его монарху.

— Как обстоят дела на батареях?

— Замечательно, ваше величество.

Генерал, не покидая седла, отвешивает лёгкий, но не лишённый изящества поклон, что, в общем-то, неудивительно, если вспомнить о том, что свою карьеру ещё совсем молодой (всего 27 лет!) командующий артиллерии начинал в качестве королевского пажа.

— Наши сапёры славно потрудились. Закончено сооружение двух брешь-батарей. Этой ночью начнётся установка на них орудий. Послезавтра будет готова ещё одна. Соответственно через три дня мы будем готовы начать бомбардировку.

— Мортиры?

— Уже на позициях, мой король.

— Порох? Ядра?

— Запасов хватит на два полноценных штурма.

— Сколько вам потребуется времени, чтобы пробить бреши?

— Два дня и мы превратим бастионы Висмара в груду камней!

Последняя фраза вызывает у короля довольную улыбку. Окинув ещё раз взглядом городские укрепления, Густав вновь оборачивается к своей свите:

— Готовьтесь к штурму, господа. Через пять дней мы с вами будем ужинать в городской ратуше Висмара! Но перед этим всё же отправьте к ним парламентёра — победителям к лицу великодушие.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Kalmarunionen (дат.) — личная уния Дании, Швеции и Норвегии под верховной властью датских королей в 1397-1523гг.

* Король Дании и Норвегии в 1588-1648гг.

* Историческая провинция на юге Швеции, часть которой весь XVI век оставалась под властью датской короны.

* Пролив между островом Зеландия и Скандинавским полуостровом.

* Испанская эскадра, базировавшаяся в Дюнкерке (Дюнкирхене) и специализировавшаяся на нарушении голландской торговли в Северном море и Ла-Манше. Комплектовалась преимущественно каперами.

Интерлюдия. Фердинанд Второй

— Они сдались.

Голос императора прозвучал совершенно спокойно и даже отрешённо. Малознакомый с ним человек мог бы подумать, что известие оставило кайзера абсолютно равнодушным. Но единственный собеседник Фердинанда знал его слишком хорошо, чтобы купиться на показную бесстрастность.

— Увы, ваше величество. Сегодня из штаб-квартиры Тилли пришло подтверждение. К сожалению, слухи распускаемые еретиками, на сей раз, оказались не беспочвенными.

Император молча склонил голову, обдумывая обрушившиеся на него вести. Ему было о чём поразмыслить. Нахальное вторжение шведского короля, изначально смотревшееся натуральным фанфаронством, на глазах превращалось в серьёзную проблему, постепенно обрастая всё новыми и новыми подробностями. Весьма неприятными подробностями.

Перво-наперво выяснилось, что имперская армия, буквально накануне вторжения сменившая главнокомандующего, оказалась абсолютно не готова к отражению иноземной агрессии. И почти тут же стало ясно, что как раз сами агрессоры подготовились к вторжению просто образцово. Причём их подготовка отнюдь не ограничивалась простым сбором и обучением полков, да заготовкой необходимых для подобного мероприятия припасов. К примеру, они весьма умело воспользовались озлоблением и недовольством, вызванным у протестантов северной Германии прошлогодним эдиктом о реституции.

Буквально накануне высадки первых шведских войск, эмиссары Густава опубликовали и распространили по всей Европе монарший манифест на пяти языках, провозглашавший поддержку королём всех протестантов, пострадавших от контрреформации. Газетчики, памфлетисты и целая армия пасторов неустанно разносили весть о том, что у стонущих под гнётом Габсбургов сторонников евангелического учения наконец-то появился защитник. И эта весть находила горячий отклик в сердцах и умах многих немцев, уже разуверившихся было в самой возможности противостоять диктату императорской власти.

Впрочем, как оказалось, это были ещё цветочки. Вскоре после падения Штеттина, Густав нанёс новый, куда более сильный удар, обнародовав недавно заключённый договор с Францией, согласно условиям которого, Швеция обязывалась выставить против императора армию в 30000 пехоты и 6000 конницы. А "христианнейший король"* со своей стороны брался оплатить содержание этой армии, выплачивая шведской казне дважды в год по полмиллиона рейхсталлеров, в течение ближайших пяти лет. Кроме того, согласно договору, Густав гарантировал свободу вероисповедания для католиков и обещал воздержаться от нападений на владения курфюрста баварского, считавшегося другом и союзником французского короля.

Статьи франко-шведского соглашения, в особенности последние, камня на камне не оставляли от старательно создаваемой Габсбургским домом, при деятельном участие иезуитов, идеологической картины непримиримого противостояния католицизма и протестантизма. Конечно, Франция и раньше выступала против своих испанских единоверцев на землях Италии, взять хотя бы недавние стычки за обладание Мантуей или пресловутой Вальтеллиной. Но всё это ещё можно было как-то списать на мелкие свары в дружном католическом семействе. Теперь же Карл Одиннадцатый* — сын великого Генриха де Гиза, непримиримого гонителя гугенотов, в своё время практически полностью очистившего Францию от протестантской скверны, вступал в открытый союз с лютеранским монархом, направленный против католического властителя Священной Римской империи.

Более того! Густав Адольф, самонадеянно провозглашая себя покровителем всех протестантов, при этом вовсе не объявлял себя врагом сторонников римской церкви. Напротив! Заверенное Францией обязательство чтить религиозные чувства католиков выбивало из-под ног императора ещё одну опору, лишая Фердинанда Второго нежно лелеемого его сторонниками образа защитника католицизма. Зачем защищать то, чему никто не угрожает? Именно этим вопросом задавались сейчас все немецкие князья, получая из венской канцелярии очередные предписания о выделении средств на содержание имперской армии, обеспечении постоя войск и сборе денег на предстоящую военную кампанию.

Но окончательно идею о священной войне правоверных католиков против мерзких еретиков похоронил никто иной, как сам наместник святого Петра — Папа Урбан Восьмой. Глава католиков всего мира, до избрания Папой Римским немало лет занимавший должность папского нунция в Париже, специальной буллой объявил начавшуюся распрю между шведским королём и германским императором обычным мирским конфликтом, не имеющим ничего общего с крестовым походом или иной богоугодной войной за веру. В столь щекотливом деле наверняка не обошлось без влияния французов, но это было уже неважно. Католические князья во главе с Максимилианом Баварским и раньше не горевшие желанием поддержать своего императора, теперь получили прекрасный повод уклониться от участия в разгорающемся конфликте.

А конфликт, между тем, продолжал шириться, охватывая всё новые и новые провинции, словно разъедающая тело язва. До последнего момента имелись обоснованные надежды на то, что распространение шведской заразы удастся остановить под стенами Висмара, благо город был неплохо укреплён, снабжён немалым гарнизоном с многочисленной артиллерией и в изобилии обеспечен всеми потребными запасами. Предложение шведов о сдаче было отвергнуто, а первый штурм — отбит, хоть и ценой немалых потерь. Нападающим удалось проделать бреши в стенах и даже ворваться внутрь крепости, но спешно возведённые демилюны* и упорство обороняющихся не позволили развить первоначальный успех. После этого абсолютно все, от фельдмаршала Тилли до последнего солдата висмарского гарнизона, были уверены, что шведы снимут осаду. На побережье Мекленбурга уже надвигалась зима, чуть не каждый день лагерь и траншеи осаждающих засыпало мокрым снегом, а оставшиеся после осенней непогоды лужи по ночам сковывала хрустящая ледяная корка. Но вопреки всему шведы продолжили осаду.

В середине декабря упорные скандинавы, соорудив четыре новые батареи и придвинув свои передовые траншеи вплотную к крепостному гласису, начали очередную бомбардировку, за один день всадив в бастионы Висмара 6000 тяжёлых ядер и мортирных бомб. В последующие дни обстрел продолжался с неослабевающей силой. Ураганным огнём осадных орудий все укрепления на участке предстоящей атаки были превращены в груды щебня. Артиллерия обороняющихся оказалась полностью подавлена, а большинство защитников либо погибли, либо бежали, будучи не в силах сдержать обрушившийся на бастионы Ад. Комендант, отчаявшись отразить неминуемую атаку, выслал из крепости трубача, предлагая сдать Висмар со всей артиллерией и запасами, в обмен на беспрепятственный выход гарнизона, но Густав Адольф, лично руководивший подготовкой к последнему штурму, презрительно отверг саму возможность почётной капитуляции. Преисполненный уверенности в успехе и озлобленный неудачей предыдущего приступа, шведский король потребовал сложить оружие без всяких условий, угрожая в противном случае истребить всех защитников до последнего человека. На обдумывание ультиматума гарнизону и жителям города давался всего один день. И вот в самый канун Рождества ворота Висмара распахнулись, чтобы выпустить длинную колонну пленных, покорно вверяющих свою жизнь и судьбу в руки торжествующего завоевателя...

Известия об этом достигли Вены уже в новом, 1631 году и выглядели настолько неправдоподобно, что поначалу им попросту не хотели верить. Однако очень скоро слухи подтвердились, и закрывать дальше глаза на северную угрозу стало попросту невозможно.

Фердинанд Второй, подняв голову, ещё раз взглянул на лежавший перед ним подробнейший отчёт о падении Висмара написанный аккуратным убористым почерком фельдмаршальского секретаря. Затем, задумчиво побарабанив пальцами, перевёл взгляд на президента тайного совета, терпеливо ожидавшего монаршего волеизъявления.

— А что вы думаете по этому поводу, друг мой?

Ганс Ульрих фон Эггенберг — наиболее доверенный советник Фердинанда и фактический глава имперского правительства — склонился в почтительном полупоклоне.

— Вашему величеству ведомо моё мнение по данному вопросу. Шведский король показал себя умелым и опасным противником. За его спиной стоят немалые силы, и наши последние неудачи дают тому лишнее подтверждение. В борьбе с таким сильным врагом мы не можем полагаться на добрую волю князей, которой они и ранее выказывали не слишком много. Единственной надёжной опорой вашего величества в такой щекотливой ситуации может служить лишь сильная имперская армия. И вашему величеству лучше кого бы то ни было известно, кому должно возглавить вооружённый отпор врагу в столь непростое время...

Последняя фраза Эггенберга вызывает на лице Фердинанда легкую улыбку, которая, однако, почти сразу вновь сменяется выражением глубокой озабоченности.

— Нет, Ганс. Я принимаю твои резоны, но не намерен менять своё решение. Пусть Валленштайн и дальше пребывает в опале, ибо, если он вновь возглавит армию, это, в конечном счёте, может обернуться для нас куда большими несчастьями, чем нашествие шведов. Граф Тилли — испытанный воин, опытный полководец и добрый католик. Я верю, что ему под силу оборонить земли Райха от любого иноземного вторжения. Мы недооценивали угрозу, которую нес нам шведский узурпатор*, но нынче это уже в прошлом. Как только наступит весна, наши армии вновь перейдут в наступление, и успехи снежного короля* растают под лучами имперского солнца.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Le Roy Tres Chretien (фр.) — почётный титул французских королей

* Король Франции на описываемое время

* Demi lune (фр.) — вспомогательное фортификационное сооружение в виде полумесяца, прикрывающее основные укрепления от огня брешь-батарей.

* Империя не признавала произошедшую в Швеции смену власти, приведшую к коронации сперва Карла Девятого, а затем и его сына — Густава Второго Адольфа и продолжала считать королём свергнутого Сигизмунда (кузена Густава), который так и не отрёкся от своих прав на шведский престол, упорно именуя себя "королём шведов, готов и вендов".

* Пренебрежительное прозвище, которым Фердинанд Второй действительно наградил Густава Адольфа по аналогии с "зимним королём" Фридрихом Пятым Пфальцским — ещё одним соперником Фердинанда, который правил в Богемии всего одну зиму, прежде чем был выбит оттуда армией Тилли.

Глава 13

Большой, почти мне по пояс, потемневший от напитавшей его влаги, сугроб медленно оседал, не в силах противостоять прямым солнечным лучам. От его подножия, весело переливаясь, бежал тонкий ручеёк, питая обширную лужу посреди двора. А в луже плавал самодельный кораблик, которым управлял неугомонный Эмиль. Бегая по берегу водоёма с длинной хворостиной и сопровождая каждый манёвр соответствующими командами, юный адмирал вёл свою скромную флотилию к очередному успеху. Звонкий мальчишеский голос разносился по всему двору, заставляя тревожно крутить головами трёх тощих куриц, деловито гребущихся в прелой земле в поисках чего-то съестного. Я, расположившись на крылечке, грелся на солнышке, лениво наблюдая за суетой мелкого пакостника. Всё-таки идея сделать ему кораблик оказалась на удивление удачной, иначе эта шкода от меня не отстала бы.

Идиллию разрушил примчавшийся посыльный. Йенс Фишер — рекрут с прошлогоднего набора, один из немногих, кто хоть чего-то стоит как солдат. Это если судить с моей кочки. В отличие от прочих наших увальней, парень довольно смекалистый, ловкий и, главное, расторопный. К тому же имеет одно несомненное преимущество — умеет относительно сносно читать и писать, чему научился, пробыв три года в услужении у сельского священника. С приходом имперских войск в его родной Брауншвейг, пастору стало не до прислуги и семнадцатилетнего мальчишку просто выставили за дверь, где его и нашли наши доблестные вербовщики.

— Герр гефрайтер! Велено передать вам приглашение явиться к господину фельдфебелю!

Вот, что я говорил? Парень с соображением! Готов биться об заклад, что "приглашение" Отто звучало примерно так: "эй ты, недоносок, бегом метнулся и привёл мне Моравца"! Но Йенсу хватило ума сгладить острые углы.

— Отчего ж не явиться, если приглашает? Он у себя?

— Точно так, герр гефрайтер!

Фишер тянется, словно на генеральском смотру, всеми силами демонстрируя служебное рвение. Далеко пойдёт, поганец. Надо будет с Отто переговорить по этому поводу. Пусть и не сразу, но из парня может быть толк, а хорошие солдаты всегда нарасхват. С такими мыслями я и направился к месту обиталища моего боевого товарища.

В избе, занимаемой фельдфебельским семейством, обнаружился лёгкий переполох, средоточием которого являлась Эльза. Фрау Шульц стремительно шастала из угла в угол, собирая, перекладывая, проверяя и пакуя всевозможные вещи. Вокруг неё бегала маленькая Ида, не столько помогая, сколько увеличивая царящую в доме суету. Моё появление в разгар аврала, разумеется, не осталось незамеченным. И если Отто ограничился приветственным кивком, то Эльза молчать не стала.

— О, Андре! Не знаешь где Эмиль? Ума не приложу, куда запропастился этот мальчишка.

— Он в соседнем дворе, запускает кораблик.

— Откуда он у него взялся?

— Я сделал.

Эльза с негодованием всплёскивает руками:

— Да он же промокнет до нитки и в придачу вымажется по уши!

Отто на это только хмыкает, а я пожимаю плечами:

— Он уже где-то с полчаса так развлекается и ничего. Не переживай ты так. Парню почти восемь — справится как-нибудь.

Судя по выражению лица, которым Эльза встречает моё заявление, её буквально переполняют сомнения в благоразумии собственного первенца, но продолжить спор ей мешает дочка. Требовательно подёргав мать за подол платья, Ида весьма своевременно влезает в наш разговор:

— Мама! А можно мне тоже поиграть в кораблики?

Взгляд, которым девочка смотрит на мать, не переставая теребить подол её платья, пожалуй, способен растопить десяток сугробов на подобие того, что питает злополучную "корабельную лужу". И Эльза, не выдержав такой атаки, сдаётся.

— Хорошо, солнышко. Только не лезь в воду. И одень тёплую кофточку!

— Урааа!

— Куда?! Стой, дай повяжу тебе платок. И присмотри за Эмилем, чтобы он никуда не влез. Поняла?

— Да, мама!

— И сильно не задерживайтесь, как замёрзнете — сразу назад!

— Хорошо мама!

Ида, топоча башмачками, уносится на улицу, а Эльза, вздохнув, вновь принимается перекладывать кипы вещей. Я, стараясь больше не попадаться ей под горячую руку, незаметно выскальзываю из дома, кивнув перед этим невозмутимо восседающему посреди всего этого бедлама Отто. Буквально через минуту фельдфебель, на ходу застёгивая дублет, догоняет меня у калитки.

— Что за переполох? И зачем звал, кстати?

Отто сокрушённо вздыхает:

— Курьер прибыл. Кончился наш отдых, роте приказано сниматься с зимних квартир и идти к месту сбора. Тилли собирает армию для летней кампании.

Я в ответ на такие новости аж присвистнул.

— А не рановато ли? Под деревьями ещё снег лежит, по ночам холодрыга — зуб на зуб не попадает. У нас же полроты в соплях захлебнётся ещё до прихода в лагерь.

Камрад на это только плечами пожимает:

— Война не ждёт. Говорят, шведы опять наступают, их передовые дозоры уже в Бранденбурге.

— И не сидится ж им на месте! Может со жратвой у них совсем плохо стало, вот и снялись раньше времени — как думаешь?

— Да кто их знает? Но мы выступаем завтра до полудня — это точно.

— То-то Эльза так всполошилась...

— Угу.

— И куда идём?

— На Баутцен.

— Это где?

— В Лаузице.

— ???

— Сразу за Саксонией, чуть севернее Богемии.

— Далековато... А дальше?

— Понятия не имею.

Отто безразлично пожимает плечами.

— Тилли своими планами со мной не делится, да и шведы тоже. А гадать я не мастак. Если хочешь почесать языками за будущую стратегию, то тебе прямая дорога к французу.

А что? Это мысль! И очень даже правильная. Мне ведь, в отличие от некоторых, не надо загодя собирать кучу вещей, а время до выступления в поход ещё есть, так отчего бы не поговорить напоследок с умным человеком?

Глава 14

Галланд обнаруживается на огороде за домом старосты. Ровное пространство между коровником и забором летом занимаемое капустными и морковными грядками уже освободилось от снежного покрова и даже немного подсохло, но земля ещё недостаточно прогрелась для посадки. Пользуясь этим обстоятельством, фенрих на пару с квартирующим в доме деревенского старосты лейтенантом определили огород под фехтовальный манеж. В момент моего появления Франц с Арцишевским как раз разыгрывали какую-то мудрёную фехтовальную партию, осторожно прощупывая издалека защиту друг друга. Тихо позванивая кончиками шпаг, француз с поляком медленно двигались по кругу против часовой стрелки своеобразным приставным шагом. Поскольку спешить мне было особо некуда, решил немного понаблюдать, чтобы не прерывать интересный поединок.

История с этими дружескими схватками началась довольно неожиданно и, можно сказать, случайно. Всё завертелось прошлой осенью, когда мы только перебрались из лагеря под Бамбергом в определённую нам для зимнего постоя деревеньку во владениях епископа Вюрцбургского. Заняться на новом месте было, в общем-то, нечем и личный состав роты развлекался, как мог. Точнее, кто во что горазд. Лейтенант Арцишевский, например, заимел привычку каждый день не менее пары часов перед обедом посвящать фехтовальным упражнениям на свежем воздухе. Вот за этим делом его как-то раз и застукал наш высокоумный писарь.

Понаблюдав пару минут, как потомственный шляхтич лихо пластает воздух своей саблей, и явно заинтересовавшись непривычной манерой фехтования, Галланд простодушно предложил лейтенанту учебный поединок, чтобы экспериментальным путём выяснить, чья школа эффективней. На что традиционно не испытывающий недостатка в самоуверенности Арцишевский довольно легкомысленно согласился. Результат изрядно удивил ясновельможного пана.

Тут надо бы сказать, что наш француз родился хоть и не в дворянской, но всё же весьма состоятельной семье. И поскольку, будучи младшим сыном, целенаправленно готовился к самостоятельной карьере, благодаря стараниям папеньки получил очень неплохое и довольно разностороннее образование. В частности, с детства брал уроки фехтования, к которому обнаружил явный талант. Затем, уже будучи в Париже, продолжил свои тренировки, регулярно посещая престижную фехтовальную школу, а также пополнил свой личный багаж знаний практическим опытом нескольких нелегальных дуэлей. В итоге учебный поединок с поляком завершился с каким-то абсолютно разгромным счётом. Кажется, незадачливый шляхтич вообще не смог толком достать своего дипломированного визави.

После столь показательного фиаско изрядно озадаченный Арцишевский вынужден был основательно пересмотреть своё отношение к представителям "низших сословий" и, наступив на горло собственной гордости, сам попросил Галланда преподать ему несколько практических уроков владения шпагой. На что добродушный, да к тому же мающийся от безделья француз недолго думая согласился. И даже продал поляку под этим благовидным предлогом отличную скьявону, доставшуюся ему при разделе нашей общей добычи снятой с кондотьеров после славной драки в "Дохлой кошке". Сам Франц остался верен своей "валлонке", которой сейчас и пытался аккуратно достать горячего шляхтича, то и дело порывающегося плюнуть на правильную стойку и ринуться в лихую рубку. Буквально полминуты такой вдумчивой "работы" и план француза сработал!

Попытавшись энергично атаковать открывшегося было, но в последний момент ушедшего с линии неприятельской атаки Галланда, поляк самым что ни на есть позорнейшим образом "провалился", сбился с шага и тут же получил акцентированный укол в межреберье. Точнее, получил бы, будь поединок настоящим. А так смертельный удар был просто обозначен, что, впрочем, не делало поражение менее обидным. Даже моих скудных познаний в фехтовании хватало, чтобы это понять. За зиму я, пользуясь случаем, тоже взял у нашего неожиданно разносторонне одарённого писаря несколько уроков, но в отличие от честолюбивого шляхтича даже не пытался претендовать на знания и славу настоящего мастера клинка. Так, освоил с помощью опытного товарища самые базовые навыки, да разучил несколько простейших ударов и блоков. По словам Франца, которые вполне согласуются с моими собственными наблюдениями, этого более чем достаточно, чтобы уверенно чувствовать себя в массовой свалке, где все режут всех. В поединке с мало-мальски обученным противником мне, конечно, ничего не светит, да и ладно. Всё равно в любой действительно серьёзной ситуации я предпочту полагаться на мушкет — так оно понадёжней будет. Jedem das Seine*, как говорится. Что, однако, не мешает мне ценить чужое мастерство.

Разгорячённые участники только что завершившейся учебной дуэли дружно разворачиваются, услышав мои вежливые аплодисменты:

— О, Андре. Давно ты тут?

— Только что подошёл. Осваиваете новую стойку? Что-то я не припомню, таких реверансов по кругу.

— Да вот, пытаюсь научить Алекса основам дестрезы*.

Галланд пожимает плечами.

— Пока не очень, но это ж только начало. Думаю, недельки через две кое-что уже начнёт получаться.

— Тут и думать нечего. Нихрена у вас не получится, ни через две недели, ни через четыре.

— Это ещё почему?!

Устало отдувающийся после недавней взбучки Арцишевский мигом вскидывается, видимо уловив в моих словах намёк на отсутствие у него надлежащих способностей в благородном фехтовальном искусстве. Правильно уловил, в принципе. Сказано было именно с расчётом позлить чересчур гонорового поляка к месту и не к месту поминающего про своё шляхетское происхождение. Вот только уличить меня в издёвке на сей раз не выйдет.

— Да потому что завтра мы выступаем в поход. Герру гауптману пришёл пакет от оберста.

— О как! Что-то рановато...

Арцишевский озадаченно чешет затылок. Франц согласно кивает, присоединяясь к высказанному мнению:

— Действительно неожиданно. Даже интересно, что там такое стряслось.

Я безразлично пожимаю плечами с видом всезнающего ветерана, для которого подобные задачки проходят по разряду старых как мир и потому само собой разумеющихся истин.

— Шведы идут на юг, их аванпосты уже в Бранденбурге.

— В самом деле? А мы куда выступаем?

— На Баутцен.

— Это в Бранденбурге?

— Нет, в Лаузице.

— Гм, а где это?

— На востоке. Сразу за Саксонией, вроде бы.

— Хм-м... да, может быть... Кажется, я начинаю понимать...

— Так может и нам объяснишь заодно?

— Конечно! Только надо заскочить ко мне. Это будет проще показать, чем рассказать.

— Так в чём проблема? Пошли.

Сказано — сделано. Правда минут пять всё же приходится потратить на то, чтобы подхватить развешанные на заборе вещи, выбраться с огорода и перейти на другую сторону улицы. После чего Франц, предварительно порывшись в своём сундуке, раскладывает на столе большую и явно недешёвую карту.

— Откуда такая роскошь?

Лейтенант буквально снимает вопрос у меня с языка, опередив на какую-то секунду. Карта и правда выглядит роскошно, но француз только беззаботно отмахивается:

— Да ерунда, купил в Париже перед отъездом. Вот смотрите.

Галланд уверенно тыкает пальцем куда-то в самый центр карты.

— Это Померания и Мекленбург — их шведы захватили в прошлом году. А вот здесь, на Эльбе — Магдебург, который, насколько я слышал, добровольно перешёл на их сторону.

Лейтенант согласно кивает.

— Так и есть. Их администратор* присягнул на верность шведскому королю.

— Вот!

Франц торжествующе поднимает вверх указательный палец. После чего без всякой паузы вновь тычет им в карту.

— А здесь у нас Бранденбург. Тамошний курфюрст, кстати, родственник Густава Адольфа. Если точнее, шведский король женат на его родной сестре. Но это так, к слову. Главное — вот.

Фенрих аккуратно отчёркивает ногтём тонкую линию реки, пересекающую карту сверху вниз.

— Это Одер. Большая судоходная река. Шведы контролируют её устье. Там же расположена их главная база — Штеттин. А вот выше по течению — Бранденбург. Ну а за ним уже начинаются владения Габсбургского дома — Силезия и... Лаузиц в который мы направляемся.

— Думаешь, шведы будут наступать вверх по течению, подвозя припасы и подкрепления на речных барках, а курфюрст Бранденбургский будет им в этом помогать?

Арцишевский задумчиво поглаживает свои щёгольские усы. Франц энергично кивает:

— Конечно! А Тилли, чтобы этому помешать, собирает силы в Баутцене. Вот тут. Таким образом, он перекрывает шведам дорогу вглубь империи. И заодно получает возможность наступать вниз по Одеру до самого Штеттина, если повезёт.

— А как же Магдебург?

— О, это настоящий козырь в руках Густава! С одной стороны он стережёт Эльбу, надёжно прикрывая шведские завоевания в Мекленбурге и Померании с запада. С другой — держит для шведов открытыми ворота в Саксонию, чьи земли раскинулись выше по течению реки. И да, на случай если вы забыли, курфюрст Саксонский — протестант, да к тому же, если верить страсбургским газетам, ещё в прошлом году требовал от императора отменить эдикт о реституции, в противном случае угрожая ему чуть ли не войной. Вот так-то!

Мы с лейтенантом после этой речи ещё с четверть минуты задумчиво чешем затылки, неуверенно переглядываясь между собой. Наконец, я берусь озвучить очевидный, хотя и неприятный вывод:

— Это что ж получается? Шведы могут одним махом оказаться чуть ли не в самом сердце Райха, а мы даже все дороги им перекрыть не сможем?

— Ну, как знать?

Галланд философски пожимает плечами:

— Многое будет зависеть от курфюрстов Саксонии и Бранденбурга.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Каждому своё (нем.)

* La Destreza (исп.) — испанская школа фехтования, оформившаяся в 16-17вв.

* Протестантский правитель, сменивший католического архиепископа по результатам реформации.

Интерлюдия. Георг Вильгельм Бранденбургский

Еще совсем не старый, но рано погрузневший мужчина, кряхтя, поднялся с кресла и, тяжело опираясь на трость, прошёл к окну. Открывшаяся панорама весеннего Берлина не вдохновляла. Грязные улицы с многочисленными лужами, деревянные дома, жмущиеся друг к другу, словно пытаясь таким образом согреться. Сырой холодный ветер, треплющий плащи немногочисленных прохожих и штандарт с красным орлом* на дворцовом флагштоке... Столь безрадостное зрелище могло бы вогнать в меланхолию даже весьма стойкого к жизненным невзгодам человека, к каковым курфюрста Бранденбургского не решались причислить даже самые горячие из его немногочисленных поклонников.

С самого своего восшествия на престол в 1619-м году Георг Вильгельм вынужден был непрестанно лавировать в поисках всё новых и новых компромиссов, то и дело, поступаясь одними принципами ради сохранения других. Наверное, по-другому и не могло быть, учитывая то, в какое непростое время довелось ему править и насколько противоречивое наследство пришлось принять после кончины родителя. Но слабость и нерешительность новоявленного курфюрста окончательно запутали всё, что только можно.

Начать хотя бы с того, что сам Георг Вильгельм вслед за своим отцом стал кальвинистом. В то время как абсолютное большинство его подданных, а также родная мать являлись лютеранами. И, несмотря на все потуги собственного духовника, курфюрст в итоге так и не решился воплотить в своих владениях известный принцип — cujus regio, eius religio. В дальнейшем подобные парадоксы множились с пугающей быстротой, буквально связывая незадачливого правителя по рукам и ногам.

Георг Вильгельм не имел ничего против кайзеровской власти и в меру своих сил добросовестно старался поддерживать мир в империи. Но как было хранить верность императору, который главной целью своей жизни провозгласил восстановление господства католической веры, если сам курфюрст был протестантом? И как будто мало было того, что сам Георг Вильгельм в глазах папистов являлся еретиком и уже одним лишь этим заранее обрекался быть виновным во всех смертных грехах, так он ещё и умудрился жениться на Елизавете Шарлотте Пфальцской — родной сестре Фридриха Пятого Пфальцского! Того самого предводителя Евангелической унии, который осмелился бросить открытый вызов императору, приняв из рук чешских сословий корону Богемии, которую Габсбурги считали своей собственностью!

В итоге несчастный курфюрст метался между двух враждебных лагерей, не примыкая толком ни к одному из них. Он так и не решился вступиться за своего родственника и единоверца, когда войска императора и Католической лиги вторглись в Чехию. Но он не смог отказать супруге в просьбе приютить подвергшегося императорской опале шурина* в своих владениях, что, конечно же, не добавило ему симпатий при венском дворе. И это был лишь один из бесконечной череды эпизодов, когда нерешительность курфюрста выходила ему боком, делая виноватым в глазах обеих противоборствующих сторон.

Второй подобный случай произошёл несколько лет спустя, когда в затихшую было распрю императора с собственными князьями, готовились вмешаться новые силы. Датский король, вдохновлённый обещаниями французских и британских субсидий, активно сговаривался с северогерманскими князьями, намереваясь под благовидным предлогом защиты немецких единоверцев округлить свои собственные владения. Георг Вильгельм, как мог, дистанцировался от этой авантюры, решительно отвергнув все предложения Кристиана Четвёртого* о союзе, но это всё равно не спасло земли Бранденбургской марки от оккупации войсками императорской армии Валленштайна, когда война с датчанами всё же началась.

Спасаясь от военных угроз и житейских неурядиц, Георг Вильгельм на некоторое время даже покинул свою резиденцию в Берлине, перебравшись в доставшееся ему в наследство от матери герцогство Прусское. Следует честно признать, что дворец в Кенигсберге во всех отношениях превосходил жалкое строение с вечно текущей крышей, бывшее обиталищем курфюрста в Берлине. Но даже добротные стены бывшей резиденции магистров Тевтонского ордена оказались неспособны защитить незадачливого правителя от новых политических невзгод.

Осенью 1624-го года, завершая свой большой заграничный вояж, в гости к Георгу Вильгельму заглянул с визитом молодой и тогда ещё мало кому известный Густав Второй Адольф. Официальной причиной поездки, включавшей посещение Англии, Шотландии, Голландии, Дании и ряда немецких княжеств, последним из которых как раз и являлась Пруссия, значилась грядущая свадьба шведского короля. Проще говоря, возмужавший монарх подыскивал себе подходящую невесту, объезжая под этим благовидным предлогом все мало-мальски заметные северные столицы. И в этом не было бы ничего плохого, если бы не одно НО. Действительной причиной европейского турне Густава являлось обсуждение условий вступления Швеции в войну на стороне активно формирующейся антигабсбургской коалиции. О чём было прекрасно известно абсолютно всем заинтересованным особам.

Неудивительно, что Георг Вильгельм, всеми силами пытавшийся отмежеваться от любого участия в войне, весьма подозрительно отнёсся к визиту "жениха", буквально с порога дав понять, что высокому монаршему гостю тут не рады. Однако напористый северянин очень быстро показал, что умеет добиваться своего. Во-первых, ушлый швед в два счёта очаровал младшую сестру курфюрста — двадцатидвухлетнюю красавицу Екатерину. Во-вторых, произвёл неизгладимое впечатление на вдовствовавшую Анну Прусскую — мать курфюрста и потенциальной невесты, которая, несмотря на свой преклонный возраст и старческие хвори, по-прежнему пользовалась немалым влиянием при дворе. Ну и наконец, в третьих, бесцеремонный скандинав очень доходчиво дал понять и самому Георгу Вильгельму и его доверенным советникам, что пошлины, взимаемые в прусских портах и составляющие изрядную часть государственных доходов Бранденбургского дома, напрямую зависят от благополучия Балтийской торговли. А кто как не активно развивающая свой флот Швеция может обеспечить безопасность этой торговли лучше всего?

Впрочем, окончательное согласие на брак сестры с нахальным северным соседом курфюрст дал не раньше, чем получил самые надёжные заверения о том, что Швеция ни при каких обстоятельствах не выступит в союзе с Данией против императора. Учитывая, что шведы с датчанами в последние сто лет то и дело воевали между собой, оспаривая друг у друга первенство на Балтике, обещание данное Густавом Адольфом в Кенигсберге выглядело вполне правдоподобно. И в общем, можно сказать, что шведский король действительно сдержал своё слово. Когда в следующем, 1625-м, году войска Кристиана Датского вторглись на земли Райха, шведы так и не пришли им на помощь...

Но откуда ж бедняге курфюрсту было знать, что его новоявленный зять весной того же 1625-го года внезапно вторгнется в принадлежащую полякам Лифляндию, развязав очередную войну против Ржечи Посполитой?! И ладно бы самодовольный швед ограничился только этим! Ещё одна война по соседству — это конечно неприятно, но всё же терпимо. Так нет же! Буквально через год Густав Адольф потребовал (именно потребовал!) от своего бранденбургского шурина закрыть прусские порты для польских товаров, угрожая в противном случае попросту захватить Пруссию силой. Поскольку к тому времени шведский выскочка уже успел занять всю Лифляндию, взять Ригу и разгромить польскую армию под Митавой, с такими требованиями пришлось считаться.

Прекращение торговли с Польшей нанесло страшный удар по бранденбургской казне, но это было лишь началом. Еще через год шведы потребовали предоставить им порт на прусском побережье для действий в Данцигской бухте и почти сразу же высадили шеститысячный экспедиционный корпус в Пиллау, превратив его в главную базу своей блокадной эскадры. Скандинавские захватчики и их шотландские наёмники хозяйничали в прусских владениях Георга Вильгельма как у себя дома, практически не считаясь с мнением номинального хозяина. Фактически, солдаты Густава вели себя ничем не лучше, чем головорезы Валленштайна, в это же самое время грабившие земли Бранденбургской марки.

От всех этих несчастий, которым не видно было конца, Георг Вильгельм впал в жесточайшую хандру, из которой его вывело лишь известие о подписании в Любеке мирного договора с датчанами. Чуть позже в Альтмарке было заключено перемирие между Швецией и Ржечью Посполитой. И, наконец, из Регенсбурга пришла долгожданная весть об отставке ненавистного Валленштайна. Казалось, еще немного и жизнь вернётся в своё привычное русло. Георг Вильгельм даже рискнул вернуться в пустовавшую последние несколько лет берлинскую резиденцию, занявшись её восстановлением. Вот если бы ещё не злополучный императорский эдикт о реституции...

Впрочем, приободрившийся курфюрст Бранденбургский был настолько преисполнен оптимизмом, что не исключал возможности отмены сего опасного документа. Ну или по крайней мере рассчитывал добиться от кайзера права на исключение своих владений из сферы действия реституционных указов.

Приступ оптимизма, вызванный отставкой грозного генералиссимуса, оказался настолько силён, что Георг Вильгельм даже поддался на уговоры своего коллеги — курфюрста Саксонии, подписавшись под его меморандумом к императору. Совместное воззвание двух протестантских курфюрстов и ряда более мелких князей, рискнувших примкнуть к этому демаршу, требовало от кайзера отозвать "незаконный" эдикт о реституции и восстановить на землях империи религиозное и политическое устройство, существовавшее до 1618-го года. Георг Вильгельм искренне считал такое решение не только возможным, но и желательным — ведь это принесёт на истерзанные войной германские земли долгожданный мир, причём мир справедливый! Увы, политики в своих решениях далеко не всегда следуют голосу разума...

Фердинанд Второй попросту проигнорировал адресованный ему меморандум, оставив воззвание курфюрстов без ответа, а у обиженных императорским пренебрежением протестантских князей очень скоро появился новый заступник, который не собирался утруждать себя составлением никчёмных писулек. Старый знакомец и трижды проклятый родственник Георга Вильгельма — Густав Адольф Шведский, расправившись с польскими недругами, вломился на земли империи во главе собственной армии, неся на пиках своих солдат свободу протестантам, а также гибель и разорение всем, кто осмелится встать у него на пути.

Многие правители северо-восточных княжеств пострадавшие от реституции, не говоря уж про простых бюргеров и крестьян, хлебнувших лиха от произвола "валленштайновой саранчи", радостно приветствовали нового защитника. "Протестантского мессию", как полушутя, полусерьёзно окрестил шведского короля желчный и острый на язык курфюрст Баварский. Опальные герцоги Мекленбурга и Брауншвейга добровольно перешли на сторону заморского завоевателя. Старый герцог Померанский безропотно отдал свои владения в распоряжение бесцеремонного захватчика. Вольный город Любек — негласная столица Ганзы — сам открыл ворота перед шведами. В Штеттине и Кольберге толпы горожан восторженно приветствовали подчеркнуто скромно выглядевшего правителя холодной северной державы.

О да, Густав Адольф умел вызывать восторг толпы, умел нравиться простым людям и очаровывать благородных дам. Даже искушённые в политике вельможи далеко не всегда могли противостоять его своеобразному обаянию. Георг Вильгельм отлично помнил как легко и непринуждённо шведский король сходился с офицерами столичного гарнизона и магистратами, представителями духовенства и статс-дамами во время приснопамятного визита в Кенигсберг. Северянин был неизменно энергичен и бодр, блистал остроумием и не брезговал при случае крепким словцом, особенно пребывая в компании военных. Однако Георг Вильгельм не забыл и то плохо скрываемое презрение, с которым тогда ещё совсем молодой швед смотрел на него при ведении тех давешних переговоров...

С тех пор утекло немало воды. Курфюрст Бранденбургский, мучимый застарелой травмой ноги и потому вынужденный вести малоподвижный образ жизни, изрядно растолстел и обрюзг. А неугомонный швед стяжал себе славу умелого полководца и ловкого политика, но вряд ли стал миролюбивей и честнее, чем был семь лет назад. И вот теперь он, стоя у северных застав Бранденбурга во главе армии отборных головорезов, предлагает ему — Георгу Вильгельму, "своему брату и доброму другу" союз. Союз, направленный против его законного сюзерена — императора Фердинанда, чья армия, возглавляемая безжалостным графом Тилли, собирается у южных границ Бранденбургской марки... Воистину выбор между Сциллой и Харибдой*! Вот только ему, в отличие от гомеровского Улисса, на сей раз, вряд ли удастся проскочить меж ними невредимым.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Герб Бранденбургской марки

* Брат жены, т. е. Фридрих Пятый Пфальцский — "зимний король" Богемии

* Король Дании и Норвегии

* Два чудовища из греческой мифологии, между которыми, по легенде, довелось проплыть Одиссею (Улиссу).

Интерлюдия. Иоганн фон Тилли

Фельдмаршал и военный наместник императора машинально огладил свою "испанскую" бородку и ещё раз пробежал глазами текст лежащего перед ним письма, украшенного подписью и личной печатью курфюрста Бранденбургского. Послание одного из семи князей-выборщиков заставляло задуматься. Не то чтобы изложенные в нём факты и напрямую вытекающая из них просьба стали для маршала каким-то откровением, вовсе нет. Всё прочитанное было, хотя бы в общих чертах, известно ему и ранее, а озвученная просьба являлась, как минимум, ожидаемой. Но, Господь Вседержитель, как не вовремя!

Все последние месяцы, с тех пор как принял на себя командование имперской армией, Тилли только и делал, что пытался подготовить её к грядущим боям. И не сказать, чтобы так уж сильно преуспел.

Альбрехт фон Валленштайн, уходя в отставку, оставил своему преемнику настоящую орду в 134 000 солдат и офицеров. Чудовищная мощь! Правда изрядную часть этой грабь-армии составляли новобранцы, завербованные взамен ветеранов, отправленных в Италию и Пруссию — на помощь испанским и польским союзникам. И всё же, учитывая, что шведы высадили в Померании какие-то жалкие 30000, к которым следовало прибавить шеститысячный гарнизон Штральзунда, задача по уничтожению вражеского десанта, поставленная императором перед новым главнокомандующим не выглядела особенно сложной. Действительность оказалась куда мрачнее.

Начать хотя бы с того, что имперские полки были раскиданы по просторам Священной Римской империи от Рейна на западе, до Одера на востоке и от морских берегов на севере, до альпийских перевалов на юге. Причём наиболее опытные и боеспособные части находились как раз таки в южных землях. Так что вторжение скандинавов на первых порах встретила лишь относительно небольшая и уж точно не лучшая часть армии Райха. А дальше в войну на стороне захватчиков вступили нехватка денег и проблемы со снабжением, которые принялись косить ряды императорских войск похлеще картечи и чумы, свирепствовавшей на германских землях в предыдущие годы. В итоге, к весне 1631-го года, несмотря на все ухищрения командования, в полковых списках числилось лишь немногим более ста тысяч человек.

В тоже время шведы, не испытывавшие подобных трудностей, смогли изрядно усилить свою армию. По сведениям шпионов, которым Тилли склонен был доверять, в Померании и Мекленбурге нынче размещалось никак не менее 70000 солдат. Еще 8000 должны были прибыть из Швеции в самое ближайшее время — как только откроется весенняя навигация. Пусть даже многие из них — зелёные новобранцы или вчерашние перебежчики, на которых вряд ли можно положиться в серьёзном деле. Всё же и таким третьесортным пушечным мясом можно укомплектовать тыловые гарнизоны, отряды фуражиров и прочие второстепенные подразделения, тем самым высвободив испытанные полки ветеранов для решительного наступления вглубь германских земель. А в том, что такое наступление последует, Тилли практически не сомневался.

Но вторжение шведов было лишь одной из проблем, одолевавших имперского главнокомандующего. Не меньше неприятностей доставляли германские князья, которые по идее должны были бы всячески способствовать отражению иноземной агрессии. На деле же всё обстояло с точностью до наоборот.

Граф Тилли, с начала войны командовавший войсками Католической лиги, с которыми одержал немало побед, принимая должность главнокомандующего имперской армии рассчитывал, что его теперь уже бывшие подчинённые и дальше будут сражаться бок о бок с солдатами кайзера, как это было во время недавнего противостояния с датчанами. Однако жизнь очень скоро развеяла все иллюзии на этот счёт. Основатель и бессменный руководитель Католической лиги — Максимилиан Баварский разошёлся с Фердинандом во взглядах на внутреннюю политику, и попросту отказался выделить войска в помощь императору. Тем более недавно обнародованные условия франко-шведского соглашения гарантировали неприкосновенность владений входивших в Лигу князей, что давало им формальный повод для подобного невмешательства. В результате прекрасно обученная и оснащённая сорокатысячная армия Лиги самоустранилась от грядущего столкновения, оставшись на своих зимних квартирах в долине Рейна.

Столь эгоистичная позиция католических князей, а в особенности отступничество Максимилиана Баварского, долгое время бывшего главным покровителем Тилли, больно задевали самолюбие старого фельдмаршала. Но всё же Лига, при всей её двуличности, по крайней мере, не несла прямой угрозы. Во всяком случае, сейчас. Чего никак нельзя было сказать о политике протестантских курфюрстов...

При одном лишь воспоминании о приверженцах евангелической ереси фельдмаршал непроизвольно нахмурился. Практически всю свою жизнь он воевал с этими вероотступниками, которых искренне считал главным мировым злом — куда более опасным, нежели богомерзкие иудеи, тёмные в своём невежестве язычники или даже ненавистные любому доброму христианину магометане. И вот пару лет назад, нечестивая сила лютеровой ереси была, наконец, сломлена. Как думалось тогда, окончательно. Протестанты были придавлены безжалостной дланью императорского эдикта о реституции, лишавшего их немалой доли имущества, а также большей части прав и привилегий на территории Райха.

Своевольные князья, запуганные мощью имперских полков, боялись даже помыслить о противодействии благочестивым начинаниям Фердинанда. Казалось, ещё немного и истинная вера восторжествует по всей Германии. Увы... Стоило лишь появиться на горизонте новому заступнику евангелического учения, как проклятые еретики вновь начали поднимать голову. И первым в ряду бунтовщиков оказался доселе лояльный к императору курфюрст Саксонский.

Воспользовавшись отставкой Валленштайна, вторжением шведов и размолвкой императора с Католической лигой, Иоганн Георг* подбил своего соседа Георга Вильгельма Бранденбургского и ряд других протестантских князей на прямое неповиновение императору. Осенью 1630-го года, когда шведские полки уже топтали германскую землю, захватывая один померанский город за другим, эта кучка отступников выдвинула кайзеру настоящий ультиматум. Князья требовали от Фердинанда отозвать реституционный эдикт, восстановить все права и привилегии протестантов, снять императорскую опалу с мятежного курфюрста Пфальцского, герцогов Мекленбургских и прочих властителей боровшихся за торжество евангелического учения. Взамен императору обещалась поддержка в борьбе со шведами. Что будет, если кайзер откажется выполнять требования князей, в меморандуме не уточнялось, но ответ напрашивался сам собой. Тем более, что правитель Саксонии, бывший главным организатором и безусловным лидером этого протестантского заговора, так и не дождавшись ответа императора, приступил к формированию собственной армии. И вот это уже несло в себе настоящую угрозу! Угрозу тем более реальную, что земли мятежных князей непосредственно примыкали к захваченной шведами Померании...

Особую остроту протестантской проблеме придавало то обстоятельство, что изначально Иоганн Георг вовсе не собирался ограничиваться созданием одной лишь саксонской армии. О нет, замысел мятежного курфюрста был куда обширней и опасней! Предполагалось, не много не мало, возродить на новой основе Евангелическую унию — с единым войском под единым командованием. Саксония должна была выставить при этом 20000 солдат, Бранденбург — 15000 и ещё столько же все остальные члены союза. Командующим новой армии стал один из бывших соратников фон Валленштайна — Ганс Георг фон Арним, по такому случаю экстренно произведённый в фельдмаршалы.

Если бы проект саксонца реализовался в полной мере, то впору было бы задуматься о срочном заключении мира, или хотя бы временного соглашения о приостановке боевых действий со шведами, ибо отбиваться от двух противников одновременно представлялось отнюдь не лучшим решением. К счастью, усилия имперских дипломатов и меры, предпринятые лично Иоганном фон Тилли, не пропали втуне. Амбициозные замыслы курфюрста Саксонского удалось в известной мере купировать, а деятельность организованного им евангелического союза — парализовать. Нерешительный курфюрст Бранденбургский так и не рискнул пойти на окончательный разрыв с императором, отказавшись в итоге от участия в создании объединённой протестантской армии. Правители помельче также отмежевались от саксонского смутьяна. Кто-то затаился в ожидании дальнейшего развития событий, а кто-то и вовсе предпочёл пойти на прямой союз со шведским королём, считая его защиту более действенным средством от чинимых императором притеснений.

Кстати, позиция Густава Адольфа сыграла в судьбе протестантского союза далеко не последнюю роль. Из тех обрывков сведений, которые долетали до штаб-квартиры Тилли из сложной и многоярусной системы переговоров, что подобно ловчей сети опутала дворы всех мало-мальски значимых правителей Европы, однозначно следовало, что инициатива курфюрста Саксонского вовсе не обрадовала амбициозного шведского монарха. Судя по всему, высокомерный венценосец не собирался мириться ни с какими независимыми силами на территории Германии, которую, по-видимому, уже считал своей законной добычей.

В итоге единое протестантское войско так и не возникло, что несколько охладило воинственный пыл Иоганна Георга. Тем не менее, саксонская армия, численность которой по последним донесениям разведки достигала уже 21000 человек, всё же была сформирована, каковой факт вносил в и без того сложную картину противостояния двух непримиримых противников дополнительный элемент неопределённости.

Попытки найти единственно-верное решение, способное обеспечить выход из создавшегося тупика и переломить, наконец, ситуацию в пользу императорских войск, добавили в эспаньолку Тилли немало седых волос. Но сколько бы бессонных ночей фельдмаршал не проводил над кипами карт и секретных донесений в компании своих генералов и штабных офицеров, итог был всё равно один.

Иоганн фон Тилли резко, совсем не по-стариковски, встав со своего места, стремительно пересёк комнату, служившую ему рабочим кабинетом. Ненадолго задержался у окна, выходившего во внутренний двор. Задумчиво побарабанил пальцами по стеклу, затем также стремительно вернулся к столу с лежащим на нём письмом курфюрста Бранденбургского, в котором тот сообщал об угрожающих движениях шведской армии на границах его владений, а также о настойчивых предложениях союза, поступающих от Густава Адольфа. Послание заканчивалось слёзной просьбой защитить верного вассала императора и его несчастных подданных от ярости скандинавских завоевателей, "ибо у нас нет иной возможности оборонить себя и если, паче чаяния, помощь имперских войск запоздает, то нам не останется ничего иного, как склониться перед жестокой волей иноземных поработителей". В последней фразе звучала практически ничем не прикрытая угроза сдать Бранденбург на милость шведов, что в свою очередь грозило обернуться настоящей катастрофой...

Фельдмаршал решительно смахнул злополучное письмо в ларец, специально выделенный для хранения подобной секретной переписки. Глухо стукнула захлопнутая крышка, сухо щёлкнул миниатюрный замок. Иоганн Церклас фон Тилли — граф империи, фельдмаршал и военный наместник кайзера, аккуратно отодвинув шкатулку с документами на край стола, выпрямился во весь свой невеликий рост ещё раз (последний!) окинув кабинет внимательным взглядом. Затем, подхватив шляпу с роскошным страусовым пером — по последней испанской моде, крутанулся на каблуках, направляясь к выходу. Время размышлений прошло — настала пора действовать! И всё же, как не вовремя...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Курфюрст Саксонский

Глава 15

— Donnerwetter! Только его тут не хватало!

Отто зло сплёвывает под ноги и недовольно косится на неспешно приближающуюся фигуру гауптмана. Я философски пожимаю плечами. Начальство — оно всегда не вовремя. Как правило...

— Чего смотрим? Выталкивайте эту чёртову фуру, пока она по оси в грязь не ушла!

Фельдфебель демонстрирует служебное рвение, но без огонька, попросту отбывая номер. Солдаты так же бездарно имитируют активность, вяло суетясь вокруг завязшего фургона. Герр гауптман, надвинув шляпу на глаза и поплотнее закутавшись в тёплый плащ, устало взирает на всё это безобразие с высоты седла. Картина в целом являет собой живую иллюстрацию или, если выражаться высоким штилем, квинтэссенцию всего весеннего похода нашей роты.

Никогда не видели пехотную роту на марше? Унылое надо сказать зрелище. Сотня или полторы мужиков и парней с оружием в руках, одетых в похожие, хотя и не одинаковые одежды. Например, в обмундировании нашей роты преобладают жёлто-коричневые оттенки, на фоне которых тут и там проглядывают отдельные яркие пятна. Над вереницей бредущих без особого строя людей покачиваются длинные чёрточки пик, а сзади, поскрипывая, тащатся повозки ротного обоза, влекомые меланхоличными крестьянскими лошадками. Рядом с повозками вышагивают нестроевые — кампфрау, маркитанты и прочий околовоенный люд, составляющий неотъемлемую часть любой армии. Летом картину дополняет едкая дорожная пыль, оседающая на одежде и лицах, окрашивая их в одинаковый сероватый цвет. Осенью или ранней весной, как вот сейчас, дополнением служит вязкая бурая грязь, цепляющаяся за ноги марширующих и колёса обозных фур. В этой самой грязи мы и барахтаемся с самого выступления из Вюрцбурга.

Вообще то, что поход через полстраны на самом излёте зимы ни к чему хорошему не приведёт, было ясно с самого начала и дальнейшие события только подтвердили правоту этих предположений. В путь мы отправились, когда в лесах ещё не сошёл снег. Дороги развезло так, что гружёные повозки то и дело уходили в грязь по самые ступицы. По ночам ощутимо подмораживало, что в сочетании с сыростью и пронизывающим ветром практически полностью исключало любую возможность ночёвки под открытым небом. В результате приходилось становиться на постой в придорожных деревнях и спать вполглаза, постоянно опасаясь получить вилами в брюхо от благодарных бауэров.

Верхний Пфальц и Богемия, по которым мы двигались к Баутцену, назначенному местом сбора всей армии, были захвачены католическими войсками ещё десять лет назад. Но новые властители так и не нашли у местных пейзан должного понимания, свидетельством чего являлись постоянные крестьянские восстания, последствия которых мы имели возможность наблюдать чуть ли не каждый день. По дороге нам встретились остатки трёх сожжённых дотла деревень, не считая мелких хуторов и отдельных усадеб. А из 47 виселиц, что я насчитал за время пути, ни одна не пустовала.

И, конечно же, всё это сказывалось на людях не самым лучшим образом. За время марша от роты отбились, отстали или просто дезертировали двенадцать человек и ещё девятнадцать слегли от простуды. Шестнадцать из них теперь валяются в повозках и непонятно когда смогут встать в строй и смогут ли вообще, а троих мы уже схоронили. Из оставшихся на ногах, половина хрипит и кашляет, буквально умываясь соплями. Если так пойдёт и дальше, вся рота превратится в бродячий лазарет. И как тогда прикажете воевать?

Схожие мысли, по-видимому, обуревают и герра Юлиуса, так как наш гауптман, понаблюдав с минуту за бесплодными попытками вытолкать из лужи завязшую повозку, устало вздыхает и, выпростав руку из под плаща, указывает нам с Отто на обочину:

— На пару слов, господа.

Мы, переглянувшись, безучастно отходим в сторону от застрявшего фургона, спиной ощущая, как солдаты тут же перестают изображать активную деятельность. Гауптман, терпеливо дождавшись пока мы приблизимся, неспешно покидает седло. Жирное месиво под ногами при этом радостно чавкает, принимая в свои объятия новую жертву. Впрочем, командирской обуви от этого, как говорится, ни холодно, ни жарко — высокие кавалерийские ботфорты и так заляпаны грязью по самые отвороты. Фон Лаутербах на подобные мелочи и вовсе не реагирует, будучи поглощён абсолютно иными мыслями, о чём красноречиво намекает его следующая фраза:

— Господа, думаю, не следует вам напоминать, что указ главнокомандующего, который оберст довёл до нашего сведения, предписывает полку в полном составе собраться в Баутцене не позднее, чем за десять дней до Благовещения*?

Отто, метнув косой взгляд исподлобья на солдат, собравшихся в кучку у застрявшего фургона, хмуро кивает:

— Мы помним приказ, герр гауптман. Но дороги раскисли, лошади устали и люди тоже. Многие слегли и их приходится везти — повозки перегружены. Мы не можем двигаться быстрее.

Фон Лаутербах чуть слышно хмыкает и машинально оглаживает свои воинственно встопорщенные усы, задумчиво глядя на набычившегося фельдфебеля. Результатом командирских размышлений становится новый вопрос:

— Скажите, вы давно получали жалование?

Столь неожиданный поворот заставляет Отто удивлённо крякнуть.

— Давненько, герр гауптман. Почитай ещё в Бамберге дело было, когда полк на зимние квартиры распускали.

— Верно, верно...

Герр Юлиус поощрительно кивает, подтверждая правильность сказанного и тут же, попеременно поглядывая то на меня, то на Отто с этаким хитрым прищуром уточняет:

— Надеюсь, вы не забыли, что жалование тогда досталось не всем?

— Никак нет, герр гауптман!

На сей раз мы с Отто отвечаем хором и без малейшей задержки. Ещё бы, ведь в своевременном получении наших честно заработанных талеров есть личная заслуга нашего же горячо любимого командира, на что он сейчас и намекает.

— Так вот, господа, по сведениям нашего оберста, которыми он счёл возможным со мной поделиться, ситуация вполне может и повториться. Армейская казна отнюдь не ломится от избытка серебра, так что граф Тилли, скорее всего, не сможет расплатиться со всеми. И неприбытие к означенному месту сбора в условленное время может стать отличным поводом не платить опоздавшим полкам и ротам вовсе... Полагаю, вы понимаете к чему я клоню?

Мы с Отто в очередной раз обмениваемся мрачными взглядами и синхронно киваем. Что ж тут непонятного? Приедем позже середины марта — останемся без денег. Это как пить дать. Гауптман, оценив нашу пантомиму, удовлетворённо кивает в ответ.

— Я рассчитываю на вашу помощь, господа. Мы должны быть в Баутцене вовремя, чего бы это не стоило. Это в наших общих интересах.

Доведя таким образом задачу до подчинённых, герр Юлиус вновь взбирается на коня и, объехав по дороге завязший фургон, неспешно отправляется в голову нашей маленькой колонны, оставив нас с Отто переваривать услышанное на обочине. Фельдфебель, проводив начальство недовольным взглядом, шумно сморкается, попеременно зажимая ноздри большим пальцем. После чего, вытерев руку о штанину, хлопает меня по плечу.

— Андре, не в службу, а в дружбу, пройдись вдоль колонны и собери унтеров к моей повозке. А я пока займусь этой чёртовой колымагой. Сам понимаешь, задерживаться нам теперь никак нельзя.

Я молча киваю и, выдрав ноги из хлюпающей грязюки, отправляюсь выполнять полученное поручение. Уже огибая обширную лужу с застрявшей в ней злополучной фурой, я слышу позади преисполненный мрачной решимости фельдфебельский рык:

— Чего стали, дармоеды?! А ну навались! Что вы ползаете как слизняки в навозе?!

Привалившийся к борту фургона солдатик болезненного вида в линялой накидке поверх потёртой суконной куртки, наматывая сопли на кулак, недовольно бурчит себе под нос:

— На себя посмотри, улитка сраная.

Произнесено было совсем негромко, но немедленно раздавшееся у меня за спиной зловещее шипение Отто в очередной раз доказывает, что хороший фельдфебель всегда знает, что о нём думают его солдаты:

— Для тебя я Hauptkampfschnecke*! Понял ты, мокрица померанская?!!!

Последнее что я услышал, покидая место происшествия, стал глухой звук удара, сопровождающий обычно момент встречи кулака с черепной коробкой.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Праздник Благовещения Пресвятой Богородицы отмечается католиками (как, впрочем, и протестантами) 25 марта по григорианскому календарю.

* Главная боевая улитка (нем.)

Глава 16

Предместья Баутцена показались под вечер. На восьмой день после памятного разговора на обочине и ровно на два дня позже срока, установленного главнокомандующим. Последнее обстоятельство означало, что жалованья мы, скорее всего, не получим. Отлично сознавая сей прискорбный факт, все унтера роты без исключения ходят злющие как черти, срываясь на рядовых при любом удобном случае. Солдатики, не посвящённые во все нюансы, а потому не подозревающие какая подляна их ожидает, напротив излучают бодрость и оптимизм, предвкушая скорый отдых после тяжёлого марша. Над колонной звучат оживлённые разговоры, на хмурых лицах впервые за много дней играют улыбки. Возницы понукают усталых лошадей — если немного поднажать, то можно попасть в город ещё до ночи. А там тепло, харчи и немудрёные солдатские развлечения...

Небольшой пикет встречает нас за очередным поворотом дороги. Гауптман и следующий за ним словно тень фельдфебель перебрасываются с дозорными несколькими короткими фразами, после чего герр Юлиус, дав шпоры коню, уносится вперёд, явно спеша поскорее попасть в город, а Отто остаётся на месте и озадаченно чешет в затылке, ожидая пока подтянется основная часть отряда. На мой невысказанный вопрос Шульц, слегка понизив голос, чтобы не слышали проходящие мимо солдаты, поясняет:

— Армия ушла из Баутцена. Авангард выступил третьего дня, последние полки — вчера, сразу после полудня. Гауптман поскакал к коменданту за новыми приказами.

Фельдфебель вздыхает и окидывает ползущую по дороге колонну сочувственным взглядом, после чего негромко добавляет:

— Так что, скорее всего, наш постой здесь не затянется...

Вот же ж... С другой стороны, раз армия уже покинула зимние квартиры, с размещением на ночлег проблем у нас не будет — хоть одну ночь можно будет провести нормально, а не как селёдки в бочке. После пары-тройки недель походной жизни поневоле начинаешь ценить даже такие мелкие радости.

С последним предположением я, как скоро выяснилось, попал не в бровь, а в глаз. Прямо в воротах нас встречает скучающий лейтенант из городского гарнизона, который, наскоро переговорив с Арцишевским, указывает нашей роте места для постоя. С размещением, как и ожидалось, проблем не возникает — мы получаем в своё распоряжение целую улицу в довольно зажиточном квартале. О том, что основные силы армии во главе с фельдмаршалом Тилли благополучно свалили, не дождавшись своей главной ударной силы в нашем лице, уже в курсе все, вплоть до последнего нонкомбатанта, но это пока мало кого волнует. Ушла армия и господь с ней — храни их дева Мария и святой Георгий, как говорится, а мы пока тут отдохнём в тепле и достатке. О том, что с достатком как раз могут быть серьёзные проблемы, догадываются лишь самые ушлые, но и они предпочитают помалкивать — к чему отбирать у людей радость раньше времени? Всё равно ведь ничего уже не изменишь... А потому народ весело, с шутками и прибаутками обживается на новом месте. Распрягают и задают корма лошадям, загоняют во дворы фургоны, помогают выбраться больным, тащат немудрёные пожитки и переругиваются с недовольно бурчащими бюргерами, вяло выражающими свой неподдельный восторг от новоявленных соседей, заселяющихся в их дома.

Лично я располагаюсь в доме пекаря. Сюда же Йенс Фишер и ещё пара новобранцев, пыхтя, затаскивают вещи нашего француза, включая все бумажки ротной канцелярии. А затем, под моим присмотром, аккуратно переносят на одеяле и самого Галланда. В процессе переноски Франц ненадолго приходит в себя, но почти тут же вновь впадает в забытьё. Пухлая жена и две румяные, уже почти взрослые дочки нашего радушного хозяина с явным подозрением посматривают на происходящее, осеняя себя крестными знамениями и недоверчиво прислушиваясь к неровному дыханию, что со свистом и хрипом вырывается из груди валяющегося без сознания постояльца. Память о чёрной смерти* ещё свежа и мои заверения о том, что наш фенрих всего лишь простудился в дороге, воспринимаются довольно скептично. Если бы не скьявона, доверчиво трущаяся о моё бедро да тройка насупленных помощников во главе с Йенсом за спиной, нас бы даже на порог не пустили. Но, как известно, добрым словом и пистолетом можно добиться куда большего, нежели просто добрым словом. Пистолет у меня был и даже не один, а потому похожая на сдобную булку хозяйка, в конце концов, обречённо машет рукой и, помянув святого Николауса со всеми апостолами, оставляет нас в покое.

Честно говоря, я думал, что на этом сегодняшние хлопоты завершены и остаток вечера, равно как и всю ночь, можно посвятить блаженному ничегонеделанию, наслаждаясь заслуженным отдыхом, теплом, комфортом, обильной едой и свежим пивом. Не тут-то было!

Едва распихав свои вещи и кое-как обустроившись на новом месте, я выбрался на улицу с твёрдым намерением разыскать Отто и возможно ещё кого-то из старослужащих, после чего забуриться в какой-нибудь кабак и гудеть там до самого утра, вознаграждая себя за все трудности и лишения зимнего похода. Но вместо этого, едва спустившись с крыльца, буквально нос к носу сталкиваюсь с нашим гауптманом.

— Моравец? Ты-то мне и нужен! Как там наш француз?

Я, чтобы скрыть досаду, спешно придаю лицу приличествующее случаю выражение, которое с некоторой натяжкой можно было бы описать фразой "глубокая озабоченность с легкими нотками беспокойства".

— Неважно, герр гауптман. У него жар такой, что ещё немного и одеяло дымиться начнёт. Сегодня почти весь день провалялся без сознания, иногда что-то лопочет в бреду. И слабость такая, что едва может шевелиться. Эльза поит его какой-то дрянью, иногда ставит компрессы, но я не уверен, что это помогает. Ему бы отлежаться в тепле и тишине хотя бы с недельку, а то, боюсь, еще несколько дней в телеге по такой погоде и нам придётся искать нового писаря...

— Мда-а...

Герр Юлиус задумчиво поглаживает не слишком тщательно выбритый подбородок, после чего, даже не глядя в мою сторону, на всякий случай уточняет:

— А что говорит Эльза?

Я пожимаю плечами:

— Да примерно то же самое — покой, тепло, время, хорошая еда. Парень молодой, должен выкарабкаться.

Фон Лаутербах вновь задумчиво кивает. Фельдфебельская жёнушка, за неимением какой-бы то ни было альтернативы, в свободное от семейных хлопот время исполняет обязанности ротного фельдшера или чего-то на подобие. Ну, как исполняет? Советы болящим она раздаёт бесплатно — поскольку господь заповедовал помогать ближнему своему. Зато за всяческие травяные настойки, отвары и повязки с мазями Эльза дерёт со страждущих немалые деньги. Ибо фрау Шульц, несмотря на все свои достоинства, всё же далеко не святая и её любовь к ближним не распространяется настолько далеко. Как ни странно, народная медицина в её исполнении довольно эффективна, до определённого предела, разумеется, а потому пользуется устойчивым спросом, что в свою очередь приносит фельдфебельскому семейству заметный доход, а лично Эльзе — некоторый авторитет в нашем маленьком и не слишком куртуазном коллективе. Вон даже герр гауптман изволит интересоваться её экспертным мнением...

— Покой, говоришь...

Герр Юлиус как-то неопределённо хмыкает.

— Будет ему покой.

Тут уже настаёт моя очередь озадаченно хэкать.

— А разве мы не идём вслед за армией?

— Нет. Фельдмаршал оставил специальный приказ для таких как мы. Части, опоздавшие к всеобщему сбору, остаются в Баутцене в ожидании дальнейших распоряжений. Так что мы временно вливаемся в местный гарнизон.

Я в ответ на такие новости только руками развожу.

— Может оно и к лучшему, герр гауптман. Людям нужен отдых. Да и лошадкам тоже. Амуницию поправить не помешает, опять же...

На жёстком лице ротного появляется невесёлая усмешка.

— Да, отдых не помешает... Вот только кто за него заплатит а, Моравец?

Вопрос риторический потому я в ответ лишь молча вздыхаю. Фон Лаутербах на это тихо хмыкает.

— Молчишь? То-то и оно... А, впрочем, сейчас не об этом. Наш комендант хочет сформировать из отставших сводный полк и потому назначил меня своим заместителем. Временно, разумеется. Хотя, кто знает...

Герр Юлиус издаёт мечтательный вздох и неожиданно меняет тему, задавая, казалось бы, абсолютно никак не связанный со всем предыдущим разговором вопрос:

— Ты ведь грамотный, насколько я помню?

Будучи несколько сбит с толку таким внезапным поворотом и без того довольно странной беседы, я осторожно киваю.

— Так точно, герр гауптман. Но только если на немецком. С латынью я как-то не в ладах.

Но командир лишь беззаботно отмахивается.

— Хватит и немецкого. Мне нужен писарь, как ты понимаешь. Или даже секретарь. И раз уж наш француз настолько плох, то придётся тебе малость повозиться с чернилами вместо него. Завтра с утра подходи к моему дому. С зелёными ставнями — в самом начале этой улицы. Письменные принадлежности не забудь. И оденься поприличней.

Огорошив меня потоком новостей, Фон Лаутербах, резко разворачивается на каблуках и, не оборачиваясь, удаляется. А я провожаю твёрдо шагающую фигуру командира прищуренным взглядом до тех пор, пока она не скрывается за поворотом и лишь затем облегчаю свой разум возмущённый тихим ругательством. Кажется, моя ночная пирушка только что со звоном накрылась блестящим медным тазом.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Эпидемии чумы

Глава 17

В истории с новым назначением, несмотря на очевидные минусы, было, тем не менее, минимум одно положительное обстоятельство — мне удалось отлично выспаться. После общения с гауптманом я волевым решением отказался от похода в пивную и героически завалился спать. В отдельной комнате и на чистой простыне! Впервые за очень и очень долгое время... Казалось бы, мелочь, но на войне почему-то очень быстро начинаешь ценить такие вот тривиальные удобства. Так что утро я встречал отдохнувшим, до безобразия бодрым и в целом готовым к исполнению своих новых обязанностей. Правда, запаса оптимизма хватило ненадолго.

Первая трудность на новой должности поджидала меня ещё до выхода из дома. Памятуя наставление командира "одеться поприличней" и не считая свой собственный гардероб хоть сколько-то соответствующим такому громкому определению, я, недолго думая, решил позаимствовать кое-какое шмотьё из запасов нашего франтоватого француза. Ему-то оно сейчас всё равно без надобности, и раз уж я всё равно топчусь на его полянке... Вот тут-то и выяснилось одно очевидное, но от того не менее досадное обстоятельство.

Дело в том, что мы с Галландом, мягко говоря, отличались комплекцией. И если в плечах его парадный камзол сел на меня почти идеально, то про рукава, едва достававшие до середины предплечья, этого сказать было уже никак нельзя. Полы камзола также оказались минимум на ладонь выше, чем требовалось, так что в целом довольно элегантный наряд смотрелся на моей долговязой фигуре немногим лучше, чем на вешалке. В довершение всего, меня абсолютно не устраивала перспектива натягивать чулки, так что я ограничился короткими штанами, которые заправил в начищенные ещё с вечера сапоги. А чтобы хоть как-то замаскировать недостаточную длину рукавов, закатал их почти до локтей. Образ дополняли перевязь со скьявоной, заткнутый за пояс пистолет, кинжал за голенищем и надвинутая на глаза шляпа без пера.

Оглядев себя со всех сторон, я вынужденно признал, что новый наряд выглядит довольно... своеобразно. Но деваться было некуда, так что, подхватив резной пенал с письменными принадлежностями и сумку с бумагами, я, вздохнув, покинул гостеприимный пекарский кров и поплёлся к ратуше. Стараясь не обращать внимания на иронично-недоумённые взгляды встречных прохожих, которых по мере продвижения к центру города становилось всё больше и больше, я за каких-то четверть часа без особых приключений добрался до цели моего маленького путешествия. Всё-таки Баутцен был совсем небольшим городком.

Правда, у входа в ратушу всё же возникла небольшая заминка, связанная с тем, что стоявшая там пара часовых поначалу не сильно-то хотела меня пропускать. Недостаточно лощёный внешний вид сыграл со мной злую шутку, вызвав у мающихся от безделья солдат законные сомнения в необходимости допускать столь подозрительную личность в святая-святых — штаб-квартиру коменданта. В итоге на препирательства со скучающими стражами я потратил почти столько же времени, сколько и на всю дорогу до ратуши. Конец вялой перепалке положил никто иной, как герр Юлиус собственной персоной, заявившийся для исполнения своих служебных обязанностей заместителя командующего гарнизоном. Гауптман мигом разрешил спор в мою пользу, наорав на часовых и пообещав им близкое знакомство с плетью, если они впредь не научатся отличать праздношатающихся проходимцев от доверенных лиц высшего командного состава.

В итоге я таки утвердился на своём законном месте, которое располагалось за обширным столом в приёмной бургомистра, занимаемой ныне комендантом Баутцена. Впрочем, сам комендант пока отсутствовал — не то продолжал давить подушку, не то шлялся где-то по своим комендантским делам. Так что до самого обеда я внезапно оказался самым важным человеком в городе, конечно не считая многоуважаемого герра гауптмана. А может и считая — тут как посмотреть. Ведь всех являвшихся с докладами, либо на приём встречал именно я и лишь потом допускал их до священной особы заместителя коменданта, либо записывал и передавал доставленные сведения. Ну, или не пропускал, соответственно...

Такое положение вещей открывало довольно заманчивые перспективы, которые надо было срочно обдумать, но вот этого-то мне как раз и не дали. К обеду заявился комендант со своими штатными прихлебателями, а меня фон Лаутербах, недолго думая, послал подальше, поручив своего рода инспекцию. Следовало обойти все квартирующие в Баутцене части и составить список имеющегося личного состава и вооружения. Пока — со слов командиров, но не трудно было догадаться, что официальный смотр, на котором будет необходимо предъявить всё заявленное имущество и персонал, не за горами.

Кстати говоря, в нашу собственную роту, которая шла в перечне первой, я по указке гауптмана, недрогнувшей рукой вписал 180 годных к строевой службе солдат с полным вооружением. Хотя на деле у нас даже с больными, неспособными стоять на ногах (и лишь господь ведает, когда они смогут встать в строй и смогут ли вообще), набиралось всего 127 человек, включая офицеров. На мой недоумённый взгляд гауптман, слегка пожав плечами, пояснил:

— Нам в поход не завтра выступать. Подтянутся отставшие, может и новых рекрутов навербуем... Всех подходящих будем записывать в нашу роту — так и наберём полный состав. А довольствие и жалование, если повезёт, нам уже сейчас на 180 человек положат... Смекаешь?

Ещё бы не смекнуть! Да и остальные гауптманы наверняка тоже не пальцем деланные. И будь я проклят, если герр Юлиус не сшибёт с них за это свою долю. А там, глядишь, и мне чего перепадёт...

Губы сами собой расползлись в самодовольной ухмылке — новая должность уже не выглядела такой уж обременительной, на ходу обрастая всё более и более заманчивыми возможностями.

Глава 18

— И как успехи?

На суровом лице Отто, когда он задаёт этот простой, в общем-то, вопрос играет хитроватая улыбка. Я неопределённо пожимаю плечами.

— Смотря с чем сравнивать.

После этих слов взгляды всех присутствующих скрестились на сумке с письменными принадлежностями, которая за время пребывания в Баутцене стала уже практически неотъемлемой частью моего гардероба, без которой я чувствовал себя почти столь же неуютно, как в те редкие моменты, когда оставался безоружным. Вздохнув, я запускаю руку внутрь и, немного порывшись в холщовых недрах, вываливаю на тщательно отскоблённые доски стола жменю весело звякнувших монет.

— Неплохо!

Рыжий Хорст, отмечающий сегодня с нами окончание тяжелого трудового дня в трактире "У Йорга", завистливо цокает языком. Отто реагирует куда более сдержано.

— Это сегодняшний улов?

— Угу. Включая подачку от ротного за труды. Ну и там ещё по мелочи... Одного отставшего записал в новую роту сразу гефрайтером, рейтару из вчерашнего пополнения задним числом вписал в ведомость коня, которого он третьего дня украл... Ерунда в общем.

— Мда, не густо.

Отто провожает скептическим взглядом жалкую горстку монет, когда я небрежным жестом смахиваю их с края стола обратно в сумку, и, растягивая слова, задумчиво добавляет:

— Хотя-я-я... нам-то и того не достаётся.

— Ну чего пристал к парню? Он в писарях-то без году неделя — научится ещё! Да и сейчас-то, как по мне, неплохо справляется. Верно, Андре?

Хорст жизнерадостно хлопает меня по плечу, весело скалясь из-под рыжих усов, на которых медленно тают остатки пивной пены. Отто на это замечание только добродушно ухмыляется.

— Может, возьмёшь пару уроков крючкотворства у француза? Кстати, как он?

Я непроизвольно кривлюсь. Галланд мне конечно друг, но после его выздоровления с тёплым местечком писаря при штабе придётся попрощаться — здравствуй строй и моё почётное место на правом фланге шеренги мушкетёров. Давно не виделись, как говорится.

— Нормально, поправляется. Уже встаёт понемногу. Не весь, правда. И то когда на дочек булочника поглядывает.

Хорст и Отто весело ржут, глядя на мою кислую рожу.

— А что такой мрачный? Виды на них имел, что ли?

— Не, они не в моём вкусе.

— А кто в твоём? Та костлявая маркитантка, как её там, Марта?

— Мартина.

Я делаю морду кирпичом и невозмутимо добавляю:

— И я заходил к ней по делу — чернила покупал.

— Ну да, ну да... зайти к бабе на ночь глядя за чернилами — это ж самое оно. А что на час задержался, так просто выбирал долго. У неё ж тех чернил, небось, видимо-невидимо...

— А ты что, под дверью караулил что ли?

— Да ну, зачем? Земля и так слухами полнится. Да и то сказать, парень ты видный, при деньгах опять же... Чего б и не заглянуть к одинокой женщине?

Я презрительно фыркаю:

— Много ты понимаешь!

— А то!

Хорст самодовольно ухмыляется, залихватски подкручивая усы.

— Мне ещё ни одна баба не отказала! И не откажет. Верно, малышка?

Последняя фраза Хорста сопровождается смачным шлепком по заднице пробегающей мимо подавальщицы. Девушка, задорно взвизгнув, разражается в ответ экспрессивной тирадой, для убедительности грозно замахиваясь на рыжего дебошира пустым подносом. Унтер, довольно ухмыляясь, шутливо прикрывает голову руками и подавальщица, громко фыркнув, гордо разворачивается и удаляется восвояси, бормоча что-то себе под нос и подозрительно поглядывая в нашу сторону. Хорст, проводив взглядом удаляющуюся девушку, поворачивается к нам с Отто и делится результатом своих наблюдений:

— По-моему, я ей понравился.

— С чего ты взял?

— А ты видал, как она на меня смотрела?

Я скептично хмыкаю и высказываю наиболее логичное с моей точки зрения предположение:

— Как на говно?

— Ха! Говори что хочешь, но эта малютка уже почти что моя!

Я в очередной раз хмыкаю. Оптимизм рыжего конечно впечатляет, но...

— Неважно, что говорю я, главное, что сказала она...

— А ты что понимаешь ихнюю тарабарщину?!

Хорст даже не скрывает своего удивления. Что, в общем-то, вполне объяснимо. Большинство местных вроде и понимают по-немецки хотя бы с пятого на десятое, но между собой предпочитают общаться по-своему. Однако я, как ни странно, их говор вполне себе воспринимаю...

— Ну да, есть немного.

— И что же она сказала?

— Чтоб у тебя руки отсохли, рыжий козёл! Ещё она определённо предложила тебе пощупать свою собственную жопу. Ну и там ещё что-то было, но это я уже не разобрал.

— Мда? А ты уверен?

Хорст выглядит изрядно озадаченным, как будто такой поворот действительно является для него чем-то неожиданным. Я только руками развожу:

— Извини, камрад, но ошибка исключена.

— Эх-х... А откуда ты вообще знаешь этот говорок? Бывал тут раньше?

Приходится пожимать плечами.

— Понятия не имею. Может и бывал. А может, и нет. Я же моравец — помнишь? Во всяком случае, Отто так считает.

— И что с того?

— А то, что Моравия не так уж и далеко. К тому же Лаузиц, как и Моравия, входят в Чешское королевство. Смекаешь?

— Вон оно что... Слу-у-у-ушай!

Унтер, отодвинув пустую кружку, наклоняется ко мне через стол и, понизив голос, заговорщицки шепчет:

— А можешь сказать той красотке...

— Сам скажи — она по-немецки явно понимает.

— Не, это всё не то! Она-то может и понимает, зато если сказать по-ихнему...

— Ну и что такого нового ты хочешь ей сказать? Что пощупал свою задницу, как она советовала, и её попка понравилась тебе больше?

— Ну-у-у... тоже вариант, в принципе. А ты бы что сделал, Отто?

— А у меня жена есть. И она не любит, когда я других баб за задницу щупаю. А уж если я ещё и начну сравнить их прелести с её...

Хорст сочувственно похлопывает фельдфебеля по могучему плечу.

— Прости, камрад, не подумал. Наши холостяцкие забавы уже не для тебя.

— Да не очень-то и хотелось...

— Что, правда?

— Правда. Эльза уж всяко получше всех этих немытых шлюх. К тому же моя жена всегда со мной, а трактирные девки и маркитантки имеют поганую привычку исчезать, когда они больше всего нужны. И сдаётся мне, скоро как раз такой момент и настанет. Так что развлекайтесь, пока время ещё есть.

Последние слова Отто заставляют меня резко помрачнеть. Эх, не хотел я портить первую приличную пьянку на этой неделе, но раз уж зашёл такой разговор...

— Кстати, на счёт этого...

Глава 19

Собеседники синхронно поворачиваются в мою сторону, награждая меня одинаково-недоверчивыми взглядами. И я, вдохнув поглубже, начинаю свой невесёлый рассказ.

— Слыхал я утром краем уха один разговор... В общем, вчера комендант получил новые предписания из штаб-квартиры Тилли или ещё откуда и сегодня господа офицеры их обсуждали за не очень плотно прикрытой дверью... Короче, насколько я понял, всем тыловым гарнизонам велено собрать солдат, годных к полевой службе и срочно слать их в расположение главной армии. Видать у Тилли со шведами не заладилось, вот и требует подкреплений.

Хорст от таких новостей начинает нервно подёргивать кончик рыжего уса, более-менее гладко выбритый Отто ограничивается тем, что недовольно кривит морду. Ну, я в принципе и не рассчитывал на вопли радости по случаю предстоящего выступления, так что...

— Спорили до обеда, но в итоге решили, что комендант остаётся на месте почитай с одним секретарём да парой денщиков. Все кто могут шагать и держать в руках мушкет или пику войдут в сводный полк и отправятся на подмогу фельдмаршалу. Ну и мы, стало быть, тоже.

— Про деньги что-то говорили?

Если бы хозяйственный фельдфебель не задал этот вопрос, то мир бы, наверное, перевернулся и рухнул в тартарары. Но чуда не произошло, так что мы ещё немного побарахтаемся.

— А то как же! Считай половину времени только за них родимых и говорили. Правда так ни до чего и не договорились. Комендант божился, что Тилли, уходя, выгреб всё до последнего пфеннига, так что никаких подорожных мы не получим. Может на месте что-то выдадут... но это не точно.

Отто в ответ понимающе хмыкает. Собственно в такие чудеса как выплата жалования тут давно уже никто не верит, посему вопрос про деньги был задан скорее для проформы.

— Погоди, так это что ж получается? Если комендант остаётся, то наш старина Юлиус станет командиром полка?

Хорст аж недопитую кружку отставляет в сторону, под впечатлением от внезапно сделанного открытия. Но я спешу развеять его заблуждения.

— Не, полк поведёт какой-то оберст-лейтенант*. А наш гауптман при нём заместителем.

— Что ещё за оберст-лейтенант?

Я пожимаю плечами.

— Да черти его знают. Из какого-то пехотного полка. Заболел вот и остался, когда армия уходила. Сейчас вроде оклемался, хотя руки до сих пор трусятся и потеет почём зря.

— Как зовут?

Отто, когда доходит до дела, традиционно лаконичен.

— Хайно фон Гольдаккер. Слыхал?

Фельдфебель молча покачивает головой. Ну, нет, так нет.

— В общем, через три дня выступаем, так что можно начинать паковать шмотьё.

Шульц флегматично пожимает плечами. Дескать, собраться — дело нехитрое, было б что собирать. Хорст хитро поглядывает в сторону давешней подавальщицы, снующей между столов в дальнем углу зала — кому что, а рыжему бабы! Готов спорить на свой сегодняшний заработок (жаль только не с кем), что неугомонный унтер уже придумывает как бы половчее зажать приглянувшуюся деваху в каком-нибудь укромном углу. Счастливый человек — что тут ещё скажешь? А у меня вот в голове крутятся, маршируя по кругу, исключительно цифры из читаных или составленных самолично рапортов, ведомостей и отчётов, прошедших через мои руки за последнюю неделю. Не зря видать говорят: многие знания — многие печали! А знания такие, что и впрямь сплошная печаль...

Изначально по плану коменданта предполагалось собрать из отставших полноценный полк — не меньше 10 пехотных рот. На деле после нашей славной компании в Баутцен заявилось ещё 3 и на том поток опоздавших иссяк. Видать слухи о том, что Тилли ушёл, а вместе с ним растаяли в туманной дымке и шансы на получение жалования, разошлись по окрестностям быстрее, чем хотелось бы. Едва оклемавшийся после болезни Хайно, на пару с фон Лаутербахом чуть на дерьмо не изошли, но таки выдрали в состав формируемого полка ещё 2 роты из состава местного гарнизона, оставив коменданта фактически с голой жопой. Сами роты неплохо пополнили за счёт отставших солдат, которые поодиночке и небольшими группами стекались в Лаузиц, рассчитывая примкнуть к армии и если не заработать, то хоть как-то подкормиться после голодной зимы. Из таких доходяг самых здоровых и бравых записывали в нашу роту, числившуюся первой, а остальных более-менее поровну раскидывали по оставшимся. В итоге по состоянию на утро сего дня под началом герра Юлиуса уже значилось 176 нижних чинов, а в остальных пяти ротах от 147 до 169 солдат и по паре-тройке офицеров в каждой.

Кроме того имелась ещё и сводная кавалерийская рота, состоящая из 65 разнокалиберных всадников во главе с лейтенантом. В этом странном подразделении собрались представители едва ли не всех известных видов конницы, кроме разве что казаков да турецких спагов. Командир всего этого сборища, как и ещё десяток человек, составивших костяк роты, раньше служил в кирасирском полку. Полдюжины числились драгунами, ещё несколько — конными аркебузирами, а большинство оставшихся вообще сложно было отнести к какому-либо конкретному типу кавалерии. К тому же на всю роту приходилось ровно 46 верховых лошадей, а у некоторых "кавалеристов" не было даже сёдел.

Комендант, подписывая приказ о создании роты, в сердцах окрестил эту шайку "цыганскими рейтарами", каковое прозвище тут же ушло в народ, вызывая яростное зубоскальство в адрес незадачливых наездников. Личный же состав конной роты, оправдывая закрепившееся прозвище, немедленно отметился случаями конокрадства и воровства, которые множились, словно блохи на дворняге, после каждого патрульного рейда наших славных рейтаров по окрестностям Баутцена.

Начальство на подобные нарушения просто закрывало глаза, рассчитывая хотя бы таким способом оснастить вверенные его попечению подразделения. Но даже не вполне законные меры давали весьма слабый эффект. Тилли, отправляясь с армией на север, вымел из округи всё, что могло хоть как-то пригодиться в предстоящем походе. Так что в Лаузице сейчас нельзя было найти не то, что рейтарскую экипировку — даже стёртые подковы и старая уздечка могли уцелеть разве что чудом.

И ладно бы это касалось только конницы! Чёрт с ними, с рейтарами недоделанными. Но увы. Нас, в смысле славную имперскую пехоту, учинённое фельдмаршалом разорение зацепило как бы не больше, чем кавалеристов, о чём мне было известно, опять же, не понаслышке. Дело в том, что одним из первых поручений, которое взвалил на меня герр Юлиус, едва утвердившись на должности помощника коменданта, стала проверка городского арсенала на предмет поживиться там чем-то полезным. Однако здравый, в общем-то, план полностью провалился, поскольку означенная проверка выявила полное отсутствие каких-либо запасов пороха, свинца, оружия и вообще хоть чего-нибудь стоящего. Интенданты Тилли, выступая в поход, выгребли всё подчистую, оставив на память о себе лишь жалкую горстку не подлежащих ремонту мушкетов да переломанных пик.

Я, кстати говоря, тогда же, не иначе как от досады, прихватил несколько мушкетов с вздутием ствола в казённой части. Думал грешным делом доработать их напильником, удалив часть ствола непосредственно перед вздутием и таким образом заполучить учебные пособия, на которых можно было бы без особых помех отрабатывать основные приёмы заряжания. Как говорится, с худой овцы — хоть шерсти клок. Потому как зрелище наших недоделанных стрелков во время экзерциций с оружием вызывало почти физическую боль, а понимание того простого факта, что мне рано или поздно предстоит идти в бой вместе с этими криворукими увальнями, внушало нешуточную тревогу.

В последнее время я, правда, несколько охладел к этой идее. С одной стороны обязанности писаря съедали большую часть свободного времени. С другой, благодаря общению с разными интересными личностями, у меня появилась куда более перспективная в плане повышения боеспособности наших недомушкетёров идея. Вот её-то мне и предстояло как следует обдумать за три дня оставшиеся до нашего выступления из Баутцена.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Oberstleutnant (нем.) — подполковник.

Глава 20

Собственно, идея была даже и не моя, а, что называется, честно позаимствована. Ну и творчески переиначена — а как иначе то?

А началось всё с короткого разговора между мной и одним шибко ушлым дезертиром. Парень прошлой осенью завербовался в саксонскую армию, но потом что-то не поделил с фельдфебелем и, трезво оценив свои шансы, смазал пятки салом. Недолгие странствия привели его в наш богоспасаемый стан под Баутценом, где горемыка изъявил желания вновь попытать счастья на воинском поприще, но уже под знамёнами императора. Конкретно же со мной его свело желание начать очередной этап своей карьеры с несколько более выгодных позиций. Проще говоря, этот хват захотел записаться в одну из рот наспех формируемого полка сразу унтер-офицером. Я в принципе был не против, тем более, что парень оказался и впрямь ушлым и готов был заплатить за свои нескромные желания целых два серебряных гульдена голландской чеканки неведомыми путями попавших в карманы саксонского дезертира (сам их обладатель на полном серьёзе утверждал, что выиграл монеты в кости у какого-то заезжего маркитанта из Гамбурга). Но малый опыт пребывания на писарской должности вкупе с врождённой осторожностью не позволили мне совсем уж безоглядно подходить к решению кадровых вопросов, а потому прежде чем вписать ретивого саксонца в соответствующий реестр, я решил всё же прояснить для себя уровень его квалификации. Вот тогда-то и выяснилась одна интересная особенность.

Оказалось, что в саксонской армии с подачи нового командующего уже с год как пытаются ввести, не много, не мало, новый способ заряжания мушкетов. Со слов говорливого дезертира получалось, что тщательно отмерянную навеску пороха потребную для выстрела, заворачивают в бумажную обертку и туда же запихивают пулю. Получается патрон, каковой при заряжании необходимо "скусить" зубами, после чего просто высыпать его содержимое в ствол мушкета и прибить сверху шомполом, использовав бумажную обертку в качестве пыжа. Причём в саксонской армии ходят упорные слухи, что столь хитрое новшество вовсе не является изобретением Георга фон Арнима, а самым наглым образом подсмотрено им во время недавнего похода в Пруссию, куда его посылал на помощь полякам ныне опальный генералиссимус. Именно там старина Георг якобы и узрел, как подобным образом заряжали свои мушкеты не то сами шведы, не то их шотландские наёмники.

Пребывая под сильнейшим впечатлением от услышанного, я в тот же вечер, едва вернувшись домой, достал и напялил свой старый добрый бандольер* с "апостолами"*, сумкой для пуль и роговой пороховницей. После чего, схватив мушкет для наглядности, стал мысленно его заряжать, отмечая в уме каждое производимое действие.

Открыть полку, насыпать немного пороху из пороховницы, закрыть полку и пороховницу, перевернуть мушкет, открыть одного из "апостолов" и высыпать его содержимое в ствол, закрыть опустевший футляр. Достать из сумки пыж, запихнуть его в ствол и прибить шомполом. Затем достать пулю, закинуть её в ствол и прибить ещё одним пыжом. Убрать шомпол. Всё, можно целиться, не забыв предварительно проверить тлеющий фитиль и поправив его в случае необходимости.

Вроде не так уж и сложно. Особенно, если все действия уже доведены до автоматизма. Правда, дополнительные трудности создаёт необходимость проделывать все указанные манипуляции синхронно с остальными камрадами, стоя с ними плечом к плечу в плотном строю. Тут уж лучше не зевать, если не хочешь получить локтём в бок в том самый момент, когда сыпешь порох на полку или в ствол. Если же с навыками беда, то напортачить при перезарядке — легче лёгкого, что регулярно демонстрируют мои нерадивые сослуживцы из последнего набора. Причём обгадиться они умудряются стоя в безопасности на учебном стрельбище. А что с ними приключится под огнём страшно даже представить. В принципе, если они хотя бы не убегут, побросав мушкеты, то будет уже неплохо.

Впрочем, не будем о грустном. Предположим, что наши горе-стрелки, глядя на меня, Отто, рыжего Хорста и прочих ветеранов, всё же не разбегутся при виде наступающих шведов, а стуча зубами от страха, мужественно встретят врага дружными залпами. После чего, начнут дрожащими руками перезаряжать свои мушкеты. И вот если при этом они будут использовать вместо привычных "апостолов" бумажные патроны, то количество производимых во время зарядки движений уменьшится примерно вдвое. Соответственно, уменьшится и вероятность ошибки. Ну и время на перезарядку весьма изрядно сократится... Даже с такими криворукими стрелками, как наши недоученные рекруты. А может даже — особенно с такими. Ведь, как известно, легче научить полного бездаря, чем пытаться переучивать того, кто уже хоть что-то да умеет и мертвой хваткой держится за свои старые навыки. Но как бы то ни было, способность стрелять вдвое чаще противника — дорогого стоит. Donnerwetter, да за такую возможность я готов прозакладывать даже своё гефрайтерское звание вместе с полагающейся к нему прибавкой к жалованию!

Недостатки, конечно, тоже имеются — куда ж без них? Взять тот же порох. Он, зараза такая, имеет паршивую привычку портиться от влаги. И если деревянный пенальчик с плотно пригнанной крышкой неплохо защищает от сырости, то про бумажную обёртку этого не скажешь. Один майский дождик и можно остаться вообще без зарядов. Утренняя роса, туман и прочая мокрота тоже может выйти боком. Если не сразу, то через недельку-другую точно. Хотя с такими напастями при должной сноровке можно бороться. Например, использовать под патроны промасленную и навощённую бумагу. Да и сами патроны на походе и биваке хранить в какой-нибудь водонепроницаемой упаковке.

Впрочем, это всё ерунда. Основная трудность с патронами вовсе не в весенней сырости и даже не в бумаге, которую, кстати, еще следует где-нибудь достать. Главная проблема тут в том, как убедить герра Юлиуса пойти на столь смелый эксперимент! Но я ж не зря последние несколько недель подвизался на должности писаря — пришла пора применять новоприобретённые навыки на деле!

Приняв столь радикальное решение, я в два глотка выхлебал остатки пива, отточенным движением отодвинул опустевшую кружку и, напялив на голову шляпу, пожелал собутыльникам доброй ночи. После чего решительно двинулся в сторону выхода — пора наведаться в гости к герру гауптману, а то вдруг завтра в бой, а мы не готовы?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Bandolera (исп.) — перевязь, плечевой ремень, используемый для ношения различной стрелковой экипировки (см. иллюстрации).

* Такое прозвище закрепилось за деревянными футлярами (пеналами) с порохом (один футляр — один пороховой заряд). Стандартная экипировка мушкетёра обычно включала 12 таких мерных футляров (по количеству учеников Христа, откуда, собственно, и произошло прозвище), как правило, подвешиваемых на специальную перевязь — бандольер.

Глава 21

Герр Юлиус квартировал в солидном двухэтажном доме, на первом этаже которого располагалась бакалейная лавка, склад и коморки прислуги, а на втором находились хозяйские апартаменты. Причём почтенное семейство негоциантов волею гауптмана было выдворено из своих покоев и вынуждено ютиться по кладовкам да углам. В то время как фон Лаутербах с комфортом разместился на втором этаже, благо туда можно было попасть по отдельной внешней лестницы прямо со двора, минуя лавку и пыльные коморки. Вот на этой самой лестнице меня и встретил Хуберт. Командирский денщик, открыв дверь задом, выбрался на лестницу, сжимая в руках объёмистую кадку с водой, которую явно собирался выплеснуть во двор. Поскольку я в тот момент как раз находился под лестницей, то мне такой вариант как-то сразу не понравился.

— Только попробуй, морда! Мигом все ступеньки задницей пересчитаешь!

— Моравец, ты что ли?

Хуберт, обернувшись через плечо, подслеповато прищурился, силясь рассмотреть меня в сгущающихся сумерках.

— Я конечно! Кто ж ещё-то? Гауптман у себя?

— У себя, где ж ему быть-то? Вот, только-только перед сном умывался.

В доказательство своих слов, Хуберт слегка приподнимает злополучную кадку.

— Ну и отлично, мне как раз с ним переговорить надо...

С этими словами я, выйдя из тени, начал взбираться верх по слегка поскрипывающей лестнице. Однако денщик от такого поворота отчего-то заметно всполошился.

— Поздно уже, герр гауптман почивать собирался. Ты это, лучше завтра приходи.

— Тебя забыл спросить, когда мне приходить!

Не обращая особого внимания на бурчание денщика, я продолжил своё уверенное восхождение по лестнице, пока не упёрся в деревянную лохань, которую Хуберт, пока суть, да дело, успел-таки опорожнить и теперь выставил перед собой в качестве своеобразного щита.

— Не пущу! Тебе же хуже будет, если герра Юлиуса разбудишь. Он когда не в духе на расправу скор, характер у него — сам знаешь какой. Попадёшь под горячую руку — мало не покажется. Завтра приходи, еще мне спасибо скажешь, что на ночь глядя тебя, дурака, не пустил.

Я, прищурившись, окидываю загораживающую проход полноватую фигуру недобрым взглядом:

— Слышь, толстый, ты по морде давно не получал, что ли? Или, по-твоему, мне делать больше нехрен, как только к герру гауптману в гости набиваться?

Хуберт пару секунд недоверчиво оглядывает меня из-за своего импровизированной щита, затем демонстративно втягивает носом воздух, словно принюхиваясь, и, наконец, неуверенно тянет:

— Вроде не пьяный... Правда что-то срочное что ли?

Тяжело вздохнув, я начинаю нарочито медленно засучивать рукава. Денщик, оценив мои приготовления, резко идёт на попятную.

— Да ладно, чего ты, в самом деле? Ну, надо так надо! Мне то что? Моё дело маленькое... Только ты это, ты сам как-нибудь. Мне сейчас к нему лучше не соваться.

Бормоча себе под нос, Хуберт осторожно сдаёт задом, пропуская меня в дом, после чего спешит затеряться в тёмных недрах коридора, а я, вдохнув поглубже, негромко стучу в единственную дверь, из-под которой выбивается тонкая полоска мерцающего света от горящей свечи.

— Берти, паршивец, я же сказал, чтоб духу твоего тут не было! Какого чёрта мне не дают спокойно заснуть в собственном доме?!

— Это я командир.

Несмотря на не слишком вдохновляющее начало, я аккуратно приоткрываю дверь, просовываю в образовавшуюся щель голову и быстро оглядываюсь. Герр Юлиус восседает на расстеленной кровати в одном белье и нательной рубахе, зато с пистолетом в руке, который он незамедлительно направляет в мою сторону. Признаться, от такой картины у меня даже мелькнула мысль, что осторожный денщик, возможно, был в чём-то прав, и наши пороховые дела действительно можно было бы отложить на завтра... Но пока я думал, гауптман, приглядевшись, опускает пистолет, а выражение его недобро прищуренных глаз сменяется с подозрительного на удивлённое.

— Моравец? А ты какого дьявола тут забыл?

— Добрый вечер, герр гауптман.

Воспользовавшись сменой начальственного настроения, я осторожно проскальзываю в комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Есть один важный разговор. Не для канцелярии коменданта.

— Хм-м...

Удивление в глазах ротного сменяется заинтересованностью. Пару мгновений любопытство борется с ленью и раздражением, наконец, фон Лаутербах кладет пистолет на прикроватный столик и машет рукой, указывая на свободный стул.

— Ладно, рассказывай, что там у тебя?

Я облегчённо выдыхаю, после чего, подвинув стул поближе к кровати, усаживаюсь на него верхом и начинаю свой рассказ.

К концу моего повествования гауптман выглядит даже более задумчивым, чем после совещания под председательством коменданта, на котором его показательно прокатили, так и не утвердив в должности командира полка.

— Говоришь, с этими патронами даже наши криворукие рекруты смогут стрелять вдвое чаще?

— Ну, за вдвое не поручусь, но давать три выстрела вместо двух — точно смогут. И осечек меньше будет по идее...

— Хм-м-м... Звучит неплохо... вот только где мы пороха возьмём, чтобы так лихо палить?

Каверзное замечание ротного помимо воли заставляет мои губы кривиться в самодовольной ухмылке.

— Так в том-то и дело, герр гауптман! Вы же с герром комендантом как уговорились? Что две трети всего пороха мы с собой забираем. А сколько фунтов в тех третях — про то мы с вами знаем, потому как арсенал на днях инспектировали, да может комендант ещё — если он, конечно, ту опись читал, когда вы ему на подпись её давали.

Тут я бросаю на командира пытливый взгляд, на что он отвечает тихой ухмылкой, исполненной чувства собственного превосходства — не боись, мол, всё как надо было.

— А герр Хайно, что полк наш поведёт — про то не ведает. Болеет он, сегодня вон на ногах еле стоял — не до того ему, чтоб самолично по складам бегать, да проверять. Потому герр комендант снаряжаться в поход вам и поручил. Официально поручил, приказом. Всё чин по чину. Вот и получается, что...

— Что Хайно понятия не имеет, сколько у нас пороха. А когда хватится, проверять уже поздно будет — обратно в Баутцен не побежишь. Но пороха от этого больше не станет.

— В полку — нет. А в нашей роте...

— Погоди!

Герр Юлиус принимается задумчиво теребить левый ус.

— Ты что, хочешь подделать полковую опись, утаив часть полученного пороха?

— Ну-у-у, можно и так конечно. Всё равно ж эту опись я составляю, а вы подписываете. Правда там ещё комендант заверить должен... Но можно и проще сделать. Укажем, что получено из арсенала пороха для изготовления такого-то количества патронов. Вот сколько укажем — столько и поделим на всех поровну. А что не укажем, то наше будет. Если даже герр Хайно пронюхает как-то сколько того пороха в фунтах было, всегда отбрехаться сможем, что при изготовлении патронов часть пропала. Ну, рассыпалась там, или отсырела — мало ли...

— Гм... и что ж мы укажем на весь полк?

— А по 12 патронов на стрелка. Всё чин по чину — полный боекомплект, так что не придерутся.

— А сколько достанется нам?

— Если я правильно посчитал (а я дважды перепроверил!), то ещё по три с половиной дюжины сверх того на брата. Можно будет как следует погонять наших увальней с настоящей стрельбой и ещё на два хороших боя останется. А будут спрашивать, откуда такое богатство — скажем, что с прошлой кампании сберегли, ещё с Валленштайновых запасов.

Ответом мне служит напряжённая тишина. Герр гауптман хмурится, зачем-то крутя в руках пустую трубку и задумчиво посматривая исподлобья. Затем, вздохнув, негромко произносит, глядя мимо меня в тёмный угол за рукомойником и, как будто, размышляя вслух:

— Может и жаль, что француз так быстро выздоравливает. Из тебя получился бы отличный секретарь...

Глава 22

Я блаженно потягиваюсь, зевая во всю пасть, и глубокомысленно подытоживаю свой незамысловатый рассказ о патронной эпопее:

— Всё хорошо, что хорошо заканчивается.

Отто с Хорстом, зашедшие проведать Франца, который очухался настолько, что сегодня впервые самостоятельно выбрался из дому, чтобы подышать свежим воздухом и в итоге задержавшиеся послушать последние новости, озабоченно переглядываются.

— Всё равно не могу понять, как ты это провернул.

Шульц недоумённо пожимает плечами. Хорст согласно кивает, присоединяясь к мнению старшего товарища. Я небрежно отмахиваюсь:

— Да ничего сложного на самом-то деле. Главное гауптмана убедил, а дальше уже мелочи.

Фельдфебель недоверчиво хмыкает.

— То-то и оно, что нашего гауптмана — чёрта с два в чём-то убедишь. Он упёртый как баран, дело своё знает и советов от нижних чинов слушать не любит. Он и от старших-то чинов не любит, если на чистоту...

— Вот!

Я наставительно поднимаю вверх указательный палец, акцентируя внимание слушателей на ключевом моменте.

— А что у нас было в день моего разговора с герром Юлиусом? Правильно — совещание у коменданта!

— И что с того?

— А то, что там нашего герра Юлиуса слегка обидели — не назначили командиром, поставили под начало какого-то полудохлого оберст-лейтенанта, которого от болезни на ветру шатает. И тут я со своими патронами... Вот у герра гауптмана и появился шанс хоть так новое начальство нахлобучить...

Фельдфебель с унтером обмениваются понимающими ухмылками. А кутающийся в одеяло Галланд победоносно улыбаясь заявляет:

— Моя школа!

После чего заходится в приступе глухого кашля.

— Твоя, твоя... Ты-то сам как? Дорогу выдержишь? А то мы завтра выступаем — и так уже на день задержались.

— Выдержу.

Француз, отдышавшись, утвердительно кивает и заворачивается в одеяло поплотнее.

— В седле сидеть не смогу, конечно, но на повозке — можно. Думаю, в пути окончательно оклемаюсь, если Эльза не добьёт меня своими отварами.

— Э, она для тебя же старается, между прочим!

Тут Отто одобрительно кивает, уточняя:

— К тому же почти бесплатно!

Галланд в ответ вымученно улыбается:

— Ну, спасибо ей, чего уж. Если б не её отрава, может и сдох бы по дороге.

— То-то и оно, что по дороге. Щас-то ты герой, вон аж сам с крыльца спустился. А ну как двинемся, и тебя опять развезёт?

Франц недоверчиво шмыгает носом, словно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, после чего решительно встряхивает головой:

— Не, нормально всё будет. Через пару дней совсем на ноги встану. Наверное. А пока прокачусь в повозке тихонечко. Надеюсь, нас не будут гнать форсированным маршем? У нас же командир новый тоже не вполне здоров, как я понял...

Я насмешливо фыркаю:

— Сдаётся мне, наш гауптман не теряет надежды, что герр Хайно таки скопытится в дороге. Тогда можно будет заявиться в стан Тилли во главе целого полка, а это сам понимаешь — дорогого стоит. Так что на счёт форсированного марша я бы не зарекался. Тем более, что мы и так уже задержались...

— Это я уже слышал. А из-за чего, кстати?

— Так из-за патронов же этих самых. Из-за чего же ещё?

— А что с ними не так?

— С ними всё так, кроме того, что их нет. Точнее не было. Вот и пришлось их делать. Пока всё достали, пока бумагу промаслили, да пока накрутили сколько надо...

— О, кстати, всё хотел спросить: где ты достал столько бумаги? Только не говори мне, что спёр в канцелярии коменданта — всё равно не поверю!

— Не, в канцелярии я спёр всего дюжину листов и бронзовую чернильницу. И то не для патронов, а так — про запас. А бумагу я достал в городском архиве.

— Это как?

— Как, как... Я ж туда заглядывал, когда опись по городскому арсеналу составлял. Там этих бумажек — страсть сколько. До потолка всё завалено! Ну, вот и подумал: чего зря добру пропадать? Гауптман написал запрос бургомистру, чтоб предоставил для изучения всю документацию по городскому арсеналу. На предмет проведения аудита. А то последняя проверка выявила недостачу пороха и прочей амуниции. Комендант приказ подмахнул. Ну а я с ним заявился в ратушу, а оттуда прямиком в архив. Да и выгреб у них все бумажки, которые по военному ведомству числились. Вот из них мы патронов и накрутили, чтоб, значится, хоть какая-то польза армии со всего этого бумагомарательства была. Ну и все концы в воду, опять же. Теперь уже ни герр Хайно, ни комендант, ни сам фельдмаршал Тилли не разберутся: сколько там того пороху было, сколько нам досталось, и куда он весь делся.

Хорст во время всего рассказа приглушённо хрюкает, давясь смехом. Отто добродушно усмехается, а Франц понимающе кивает:

— Вот это правильно! А то на войне никогда не знаешь, кого больше бояться — врага или проверки от собственного командования. В конце концов, шведские стрелки могут и промахнуться, а вот профос* — вряд ли. А уж если наш гауптман не поладил с новым командиром...

— Мда, если б не это, ты б уже мог быть секретарём командира полка, а я б уж как-нибудь простым ротным писарем...

Ответом мне служит дружное ржание. И лишь через пару минут, поборов приступ веселья и в очередной раз прокашлявшись, Франц, извиняясь, разводит руками:

— Прости, камрад, но с герром Хайно я тебе не помощник. Разве что Эльза с каким-нибудь зельем пособит.

Реплика француза вызывает новый взрыв смеха. Хотя я посреди всеобщего веселья, всё же бросаю на Отто вопросительный взгляд. Не, ну а вдруг? Мало ли, как говорится... Фельдфебель, не прекращая ржать, чуть заметно покачивает головой. Ну, нет, так нет.

— Ну и ладно. Авось и так обойдётся.

— Прорвёмся, как-нибудь.

Отто, всё ещё добродушно посмеиваясь, привычно переводит разговор в деловое русло:

— Ты лучше скажи, что там с твоими патронами, не подведут?

Я в ответ на столь явное недоверие к своему нововведению недовольно кривлю морду.

— Обижаешь! Сегодня утром герр гауптман лично десять штук наугад отобрал, и я их при нём же сам по мишени за городскими воротами и отстрелял.

— И как?

— Вон у Рыжего спроси, он там рядом тёрся.

Шульц, вопросительно изогнув бровь, оборачивается к Хорсту и тот спешит поделиться впечатлениями:

— Я такой частой стрельбы в жизни не слыхивал! Ты меня знаешь, Отто — не первый год вместе воюем. И клянусь Девой Марией и её бесподобными сиськами, что я бы не смог за такое время сделать больше шести выстрелов, даже если бы мне приказал сам архангел Михаэль! А я ведь, господь свидетель, не самый плохой стрелок в нашей армии. Да кому я говорю, ты же и сам это знаешь!

— Хм, выходит правда? Теперь наши криворукие мушкетёры смогут стрелять вдвое чаще?

Я пожимаю плечами:

— Ну, вдвое — вряд ли... Но что чаще — факт.

— А как с меткостью? Хотя кого я спрашиваю...

Мы с Хорстом весело скалимся в ответ, после чего унтер, растопырив пальцы, изображает перед грудью окружность размером примерно с обеденную тарелку.

— Вот в такой круг десять пуль положил. Все до единой! Со ста шагов! Я тебе говорю, ему ворожит сам дьявол! Не может простой человек бить точнее, чем божий гнев!

— Цыц!

Отто мигом утрачивает всю весёлость и, поднеся к носу Хорста сжатый кулак, угрожающе цедит сквозь зубы:

— Вякнешь такое ещё раз и сможешь своими глазами взглянуть на собственную задницу изнутри, понял?

Рыжий мигом сдаёт назад и примирительно подняв руки частит:

— Да ладно, чего ты? Я ж всё понимаю! Моравец — наш парень!

— То-то же! И будь я проклят, если не рад тому, что он стоит в одном строю с нами, а не с теми, кто против нас.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

— Profos (нем.) — воинская должность. Профосы, помимо прочего, отвечали за поддержание порядка, охрану помещённых под арест солдат и приведение в исполнение назначенных им наказаний.

Глава 23

Шанс на деле подтвердить данную Отто оценку выпал очень скоро — на третий день после нашего выступления из Баутцена. Хотя начиналось всё на редкость буднично, можно даже сказать мирно. Полк Гольдаккера, во исполнение полученных приказов, деловито пылил по дорогам Силезии на соединение с главными силами Тилли, когда в час пополудни к нашей компании, неспешно марширующей в голове войсковой колонны, подъехал герр Юлиус. Гауптман, как и всегда в последнее время, был при полном параде — верхом, с лихо закрученными и напомаженными усами, в начищенной кирасе, с новым пером на шляпе и в дорогом плаще, который раньше одевал лишь по торжественным случаям. Словом, наш ротный всячески демонстрировал, что он тут всеми командует и вообще самый главный, что, учитывая продолжающуюся болезнь оберстлейтенанта Хайно, было не так уж далеко от истины. Тем более странным являлось препаршивое настроение, явно отпечатавшееся на благородной харе герра Юлиуса... Впрочем, отец-командир поспешил развеять наше недоумение, буквально выплюнув с высоты седла, даже не глядя в нашу сторону:

— Пропали шестеро фуражиров из роты фон Витта. Отправились вчера утром пощупать хутор к югу от дороги, который мы прошли три часа назад, и до сих пор не вернулись. Отто, возьмёшь один взвод и проверишь, где их черти носят. Только не задерживайся. Мы остановимся на ночёвку в Брокдорфе — догонишь колонну там.

— А как же наши цыгане?

Морда командира при упоминании горе-рейтаров кривится так, словно он махом опрокинул в себя рюмку уксуса.

— Их отправили вперёд квартирьерами, небось уже щупают брокдорфских баб да ощипывают последних гусей.

— Везёт уродам...

— Вот и ты не зевай.

Гауптман, наконец-то, соизволяет обратить к нам свой светлый взгляд и многозначительно добавляет:

— Фуражировку, между прочим, никто не отменял.

После чего разворачивается и, даже не оглянувшись, даёт шпоры коню, уносясь куда-то в хвост колонны. А мы с Отто остаёмся переваривать услышанное. Впрочем, ненадолго. Гауптман ещё не успел скрыться с глаз за вереницей повозок ротного обоза, как фельдфебель уже принялся привычно раздавать распоряжения. И первым под раздачу попал любопытный Хорст, сунувшийся разузнать, что там принесло высокое начальство на наши многострадальные головы.

— Собирай своих, есть работёнка.

Унтер молча кивает и, щедро перемежая уставные команды дежурными сквернословиями, начинает строить свой взвод у обочины. А Отто, не меняясь в лице, тем же будничным тоном, но уже обращаясь ко мне, добавляет:

— Раздай мушкетёрам по комплекту патронов.

— Думаешь, пригодятся?

Поиск полудюжины потенциальных дезертиров и даже фуражировка на небольшом хуторе в несколько дворов не выглядят таким уж опасным занятием, но опыта у Отто поболее моего и его равнодушный вид тут не показатель. Я отлично помню, как таким же скучающим голосом он велел повесить троих крестьянских мальчишек, пытавшихся на привале спереть у нас конскую упряжь.

— Кто знает?

Фельдфебель безразлично пожимает могучими плечами.

— Но лишними не будут точно.

Ну, раз старший товарищ так считает...

Я неспешно направляюсь навстречу влекомым флегматичными лошадками фурам. Поравнявшись с третьей из них, взмахом руки велю вознице притормозить и, дождавшись остановки, киваю любопытно выглянувшему из-за парусинового полога Йенсу, который дисциплинированно, как ему и было приказано, маршировал позади "пороховой повозки", охраняя наши боеприпасы от неизбежных на войне случайностей.

— Тащи ящик, мелкий.

Вот за что люблю этого лопоухого крысёныша, так это за сообразительность. Не переспрашивая и не задавая дурацких вопросов, Фишер понятливо кивает и, отложив собственный мушкет, скрывается в недрах фургона, чтобы через десяток секунд вновь явиться пред мои ясные очи, но теперь уже задом наперёд, волоча за собой увесистый, окованный железом сундук. Спускают наш пороховой запас на грешную землю они уже вдвоём с возницей. А я руковожу процессом со стороны, поигрывая массивным ключом от навесного замка. Ну а что? Начальство я или где? Опять же, патроны эти — почти исключительно моя личная заслуга. Так что их хранение со всеобщего молчаливого согласия доверили тоже мне. Ни гауптман, ни даже хозяйственный как хомяк Отто, слова поперёк не сказали. Вот и храню... К слову, весьма успешно. По крайней мере, сырость вроде удалось побороть.

Я придирчиво осматриваю аккуратные ряды патронов, переложенные толстыми листами вощёной бумаги — как будто всё в порядке, осталось только проверить в деле. Оглянувшись, киваю вопросительно поглядывающему в нашу сторону фельдфебелю и ору мнущимся на обочине мушкетёрам Хорста:

— Подходим по одному, патронные сумки приготовить.

Глава 24

Четыре часа спустя мы уже всей толпой в четыре с лишком дюжины рыл сидели в кустах неподалёку от злополучного хутора, ожидая результатов разведки. Хорст с неполным десятком ветеранов отправился на рекогносцировку, а основные силы во главе с Отто вооружённые до зубов и донельзя взвинченные таились в заросшей диким орешником балке. Рыжий, уповая на нашу численность, поначалу предлагал, не мудрствуя лукаво, окружить хутор и взять тамошних пейзан в оборот. Но многоопытный фельдфебель, съевший на подобных делах не одну собаку, не стал наобум соваться туда, где уже бесследно исчезли камрады из соседней роты, предпочтя действовать осторожно. Так что вперёд ушла разведка из наиболее испытанных вояк, а молодняк под присмотром нескольких опытных товарищей остался дожидаться условного сигнала, нервно стискивая оружие и поминутно оглядываясь в поисках неведомого врага.

В итоге тягостное ожидание оказалось прервано не криками и выстрелами со стороны загадочно молчавшего хутора и даже не явлением таинственного супостата, а запыхавшимся посыльным из высланной нами же разведки. Немного отдышавшись, гонец доложил, что хутор благополучно захвачен без единого выстрела. Более того, силам передового дозора удалось взять языка!

В ходе дальнейших расспросов выяснились достаточно интересные подробности. Разведчики Хорста, добравшись на место и осмотревшись, нашли хутор покинутым. Причём жильё было оставлено организованно и сравнительно недавно — день, максимум два назад. Над трубами не вился дымок, дома, сараи и погреба были аккуратно закрыты, скотина и всяческая дворовая утварь — исчезли. Но пыль и запустение еще не успели завоевать покинутые людьми владения. Всё указывало на то, что хуторяне свалили организованно, прихватив все ценные пожитки и тщательно заметая за собой следы. Причём сделали это буквально накануне нашего появления. А если уж быть до конца точным, то именно от понимания неизбежности нашего визита они скорее всего и свалили.

Но если бауэры отчалили недавно, да ещё и со всем своим барахлом, то уйти далеко они просто не могли. Да и отправляться в дальние странствия весной, когда большая часть запасов подъедена, а до нового урожая ещё ой как далеко, бросив только что засеянные поля — довольно сомнительное мероприятие. Рассудив подобным образом, Хорст весьма логично предположил, что крестьяне вовсе никуда не уезжали на своих скрипучих подводах, а просто схоронились в одном из окрестных лесочков, дожидаясь пока ненасытную валленштайнову саранчу в нашем лице пронесёт мимо попутным ветром войны. А предположив, начал действовать, разбив свою разведгруппу на три поисковые тройки и отправив их прочёсывать ближайшие окрестности, велев обратить особое внимание на места, удобные для скрытного наблюдения за покинутым хутором и ведущей к нему дорогой. Такая тактика принесла свои плоды в виде двух весьма подозрительного вида типов в крестьянской одежде, но при оружии, застуканных в зарослях бузины за выгоном. В процессе знакомства один из наблюдателей получил палашом по голове и, по выражению разведчика, слегка пораскинул мозгами. Зато другой был скручен и доставлен к Хорсту на допрос. Что случилось дальше связной не знал, так как сразу после захвата языка рыжий отправил его к нам, чтобы доложить о достигнутых успехах.

Выслушав всё это, Отто секунд десять хмурится, задумчиво поглаживая гладко (ну почти) выбритый подбородок, затем, рубанув рукой воздух, решительно командует:

— Выступаем!

После чего уже тише, так чтобы слышал только я и еще двое гефрайтеров, стоящих поблизости, добавляет:

— Послушаем что там наплёл пленный, тогда и разберёмся, что делать дальше.

Уж не знаю, что там пытался рассказывать пленный изначально, но к нашему приходу выглядел он откровенно неважно да и звуки издавал довольно-таки невнятные. Возможно, конечно, что в последнем обстоятельстве была повинна заткнутая ему в рот тряпка со следами крови. Зато крутящийся тут же Хорст прямо-таки лучился уверенностью и самодовольством, буквально с порога принявшись излагать последние новости.

— В общем, они решили отсидеться, пока войска не пройдут мимо. Схоронились в леске за речкой, тут неподалёку. А этих двух живчиков (тут Хорст кивает себе за спину на связанного пленного) оставили наблюдать за своими сраными сараями издалека, чтобы, значит, сразу прознать когда пора валить еще дальше. Ну или о том, что уже можно возвращаться. Да только мы их взяли по тихому, так что никого они предупредить не успели.

— А они оставили только этих двоих? Всего один пикет?

Отто сходу задаёт вопрос, который буквально крутился у меня на языке еще по дороге к этому злосчастному хутору. Рыжего, судя по всему, он тоже немало беспокоил, поскольку ответом на него он озаботился заранее.

— Этот (тут следует очередной небрежный кивок за спину) клянётся спасением своей души, а больше ему сейчас клясться и нечем, что кроме них тут со вчерашнего дня никого не было. Их самих должны были сменить только на утро. По тому запасу жратвы, что был у них в котомках — похоже на правду. Кстати, со жратвой у них всё в порядке. Тилли прошёл стороной, фуражиры к ним ни разу не наведались.

— А те шестеро из роты фон Витта?

— Заходили вчера, но неудачно. Под бережком теперь лежат. Кстати, у этих двоих, что мы взяли, был армейский мушкет. Ну а селюки после этого снялись и откочевали за речку. Тут недалече. Если сейчас выступим, до темноты успеем прихватить всех тёпленькими. Что скажешь, командир?

Отто пару долгих мгновений смотрит тяжёлым взглядом на притихшего в своём углу пленника, после чего уточняет:

— Дорогу хорошо разузнал?

— А то!

Хорст самодовольно усмехается в свои рыжие усы.

— Тут и брод есть подходящий...

Фельдфебель, решившись, кивает.

— Выступаем. Пойдёшь с передовым дозором.

После чего, бросив косой взгляд в сторону связанного хуторянина, подводит закономерный итог:

— А этого на ветку.

Рыжий расплывается в счастливой улыбке:

— Само собой, командир, само собой...

Глава 25

Сама операция по захвату коварных бауэров прошла, что называется, без сучка, без задоринки — сказался немалый опыт отцов-командиров в организации мероприятий подобного рода. Ну и крестьяне, которым соответствующего опыта как раз-таки не хватало, существенно облегчили нам задачу.

Всё потому, что вздумавшие прятаться от солдат кайзера пейзане не придумали ничего лучшего, чем затаиться в достаточно густом леске за неширокой, но бойкой речушкой. Местечко было и впрямь довольно глухое, вот только свой лесной лагерь они разбили фактически на небольшом мысу с трёх сторон омываемым рекой, дающей в том месте затейливую петлю. Лесные своды и отделяющий от потенциальной опасности водный поток наверняка давали ощущение безопасности. Вот только речка в том месте оказалась не проходима в брод, а значит достаточно было всего лишь перекрыть не такое уж широкое основание мыса, чтобы лесные сидельцы оказались в самой натуральной ловушке.

Второй ошибкой крестьян, в итоге ставшей для них поистине фатальной, была отвратительная организация караульной службы. Нет, за главным бродом — на натоптанной тропе, по которой раньше гоняли коров, наблюдали. Целых двое селюков при оружии, наподобие тех, что попались разведчикам Хорста за околицей хутора. Но был ведь еще и второй брод — ниже по течению. Конечно, он был существенно дальше и не такой удобный — скотину по нему точно не прогнать. Да и знали про него наверняка только местные. Ну и Хорст, умевший, когда надо, разговорить даже мёртвого. Точнее те, кого он брался разговорить, зачастую очень скоро оказывались мёртвыми... но это уже детали.

Как бы то ни было, брод мы нашли. И он оказался не охраняемым. В полном соответствии с показаниями пленного. По крайней мере, тщательное наблюдение не выявило никакого человеческого присутствия на противоположном берегу. Впрочем, рыжий не стал рисковать, отобрав из своей команды троих умеющих плавать и послав их еще ниже по течению за ближайший поворот реки. Там парни, избавившись предварительно от большей части одежды, переправились через стремнину вплавь с одним лишь холодным оружием. После чего скрытно подобрались к броду с тыла. И лишь убедившись в отсутствии нежелательных свидетелей, дали сигнал переправляться остальным.

Дальше началась самая неприятная часть операции, когда надо было брести по пояс в воде, борясь с довольно резвым течением, держа при этом над головой мушкеты и патронные сумки. Балансируя на скользком илистом дне и ежесекундно рискуя окунуться в бодрящую весеннюю водичку с головой солдаты один за другим перебирались на противоположный берег, ругаясь себе под нос и посылая кары небесные на головы коварных крестьян, удумавших прятаться от доблестных воинов кайзера в такой несусветной глухомани. Впрочем, несмотря на очевидное недовольство участников, переправа прошла вполне успешно, хотя двое особо невезучих индивидов таки умудрились макнуться в ручей с головой, основательно замочив как собственную репутацию (и хрен бы с ней), так и имевшийся у них на руках запас патронов (а вот это уже обидно). Я, наблюдая за этой картиной с берега, мысленно поставил себе отметку на будущее подумать о мерах по сохранению пороха сухим в таких вот неприятных, но не таких уж редких на войне ситуациях. Пока же следовало побыстрее разобраться с текущими делами.

Солнце стремительно клонилось к западу, посылая последние лучи света сквозь по весеннему яркую листву и подсвечивая розовым брюшка неспешно плывущих по небу кучевых облаков. На землю быстро опускались сумерки, а ночной бой не входил в наши планы. Так что, понукаемые негромкими командами и энергичными пинками младших командиров, солдаты, по-быстрому проверив оружие, патроны и запасные фитили, вылив воду из сапог и наскоро подогнав экипировку, начали строиться в боевой порядок.

Собственно атака прошла на удивление гладко. Развернувшись цепью, взвод Хорста вломился в табор временных переселенцев, застигнув беглых бауэров, что называется со спущенными штанами. Крестьяне как раз пригнали с близлежащего лужка свою скотину и были заняты её обихаживанием, а также приготовлением нехитрого ужина и подготовкой ко сну. Нападения на ночь глядя явно никто не ждал, так что мы свалились на них как снег на голову.

Нет, совсем уж незамеченным наше приближение конечно же не осталось. Несколько десятков мужиков, продирающихся через жидкий подлесок, звякая оружием, хлюпая мокрыми башмаками и негромко матерясь, когда незамеченные в сумерках ветки хлестали по лицу особо неудачливых солдат, всё же создавали достаточно шуму, чтобы привлечь внимание некоторых крестьян. Так что крики тревоги всё же раздались до того, как мы появились на сцене во всей своей мокроштанной красе, но времени предпринять что-то действенное у местных уже не осталось. Выход с мыса был надёжно перекрыт, а воинственный клич изданный Отто и дружно подхваченный всем нашим доблестным воинством вызвал в рядах противника, уже охваченных нездоровой суматохой, настоящую панику. Несколько явно не прицельных выстрелов, данных не иначе как от избытка энтузиазма, окончательно похоронили волю пейзан к сопротивлению, если таковая вообще имелась.

Фактически всё "сражение" свелось к ловле мечущихся и вопящих крестьян и особенно крестьянок. В каковом деле пришлось поучаствовать и мне, хотя находясь изначально во второй линии в качестве своеобразного резерва я, честно говоря, рассчитывал ограничиться ролью стороннего наблюдателя. Не вышло.

Белобрысая деваха, кровь с молоком, вылетела прямо на меня из-за ближайшего куста. Увидев новую опасность, беглянка вскрикнула и попыталась юркнуть в сторону. Надо сказать, что данный манёвр был проделан весьма шустро, но всё же недостаточно быстро, чтобы обмануть хорошо развитые хватательные рефлексы. Короткий бросок и в моей левой руке оказывается зажата толстая коса цвета спелой пшеницы. Довольно сильный рывок, заполошный крик и девица картинно падает к моим ногам. Чтобы тут же, сжавшись в комок и обхватив голову руками, начать частить на местном сорбском диалекте:

— Отпустите, господин! Я простая хуторянка, я не сделала ничего плохого, я...

— А ну цыц!

Для убедительности дёргаю всё ещё удерживаемую косу, чтобы прекратить поток невнятных причитаний. Дальнейшее наше общение прерывает очередное внезапное явление — из-за куста пыхтя и отдуваясь вываливается один из наших солдат, сжимая в руке обнажённый палаш. Едва увидав свернувшуюся у моих ног девку, парень меняется в лице и обвиняюще ткнув пальцем в нашу сторону выдаёт:

— Отдай! Она моя!

А вот это уже интересно... Недоверчиво сощурившись, я окидываю неожиданно нарисовавшегося конкурента скептическим взглядом. Из последнего пополнения, зачисленного в роту уже в Баутцене. Довольно крепкий, задиристый и не очень умный парень. Кажется, его звали Йохан. Хотя это не так важно. Разевать хлебало на меня ему в любом случае не по чину. Я демонстративно накручиваю всё ещё удерживаемую косу на запястье, в то же время перехватывая поудобней свой мушкет.

— — Твоя? Что-то я этого не заметил, приятель...

Йохан, или как там его, шумно сглатывает. Кажется, до парня начало доходить с кем он связался и чем это для него чревато. Однако отступить просто так мешает гордость. Или недостаток мозгов.

— Я... я её почти поймал.

В качестве доказательства Йохан демонстрирует зажатые в левой руке разорванные бусы. Я насмешливо хмыкаю:

— И что ж тебя остановило?

— Мне помешал какой-то парень — кинулся на меня как сумасшедший. Пока я его успокоил, эта успела вырваться!

Я только криво ухмыляюсь:

— Не повезло тебе, камрад.

Йохан недовольно сопит, угрюмо глядя на меня исподлобья, затем бросает жадный взгляд на притихшую беглянку. Улучив момент я тоже кошусь на свою нежданную добычу. Девица, надо сказать, очень даже ничего. Круглолицая, голубоглазая... и весьма аппетитная, с какой стороны не посмотри. Понятно почему камрад так завёлся! С другой стороны, лично меня раскладывать её на лужайке как-то не тянет — хрен его знает почему... Но и уступить просто так — не вариант. Урон авторитету, товарищи не поймут. Хотяяяя...

— Сегодня не твой день. Зато вчера тебе, говорят, свезло. Я слышал ты выиграл на спор гольдгульден* у старого Михеля?

Мой неудачливый конкурент пару секунд непонимающе таращится на меня, затем, сообразив, недовольно поджимает губы. Потом переводит взгляд на всё еще сидящую на земле красотку. Следующие пару секунд я с интересом наблюдаю на его плутоватой роже отражение жестокой битвы между жадностью и похотью. Наконец жадность признаёт своё поражение и Йохан, решительно тряхнув головой, выуживает откуда-то из-за пазухи и протягивает мне тускло поблёскивающую в лучах заката монетку. Я с усмешкой отпускаю всё ещё удерживаемую косу и аккуратно подбираю золотой кругляш с заскорузлой солдатской ладони. После чего деликатно отхожу в сторону.

Бесшумно вынырнувший из вечерней мглы Отто, оценив мой улов и, походя мазнув взглядом по утаскиваемой за кусты девице, с нескрываемой ехидцей в голосе интересуется:

— Не продешевил?

Я ловлю на лету подброшенную большим пальцем монетку и беззаботно пожимаю плечами:

— Жизнь покажет!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Золотой гульден, он же дукат — золотая монета весом около 3,5 грамм.

Глава 26

Отто как-то неопределённо хмыкает и кивнув в сторону благополучно захваченного нами лагеря беглых хуторян благодушно уточняет:

— Ладно, пора и делом заняться. Как думаешь, теперь верные подданные императора помогут его доблестным солдатам с фуражировкой?

Приходится приложить некоторые усилия, чтобы задавить рвущуюся наружу улыбку, придав лицу преувеличенно серьёзное выражение.

— Ну-у-у... я себе немного мясца уже раздобыл... не без помощи святого Альбануса, конечно же.

С этими словами я в очередной раз подбрасываю только что заработанную нелегким солдатским трудом монетку, на аверсе и реверсе которой, несмотря на некоторую потёртость, вполне явственно различаются изображения упитанного ослика и грустного святого, держащего в руках собственную голову*.

— Предсказатель из меня, откровенно говоря, ещё тот, но сдаётся мне, это доброе предзнаменование.

Отто в ответ добродушно фыркает.

— А вот сейчас поговорим с местным старостой, тогда и решим какой из тебя предсказатель.

Староста отыскался в плотной толпе хуторян, согнанных в кучу и нервно перетаптывавшихся под прицелом десятка мушкетов. Шульц, окинув это сборище ленивым взглядом, безразлично ткнул пальцем в полнеющего, но всё ещё крепкого дядьку с кустистыми бровями и заметной сединой на висках.

— Ты! Подойди!

Мужик, одетый с некоторой претензией на достаток, по крайней мере на фоне всех остальных, поспешно семенит нам на встречу, на ходу срывая шапку, и подобострастно кланяется.

— Ты тут за старшего? Староста? Или как там у вас говорят, войт*?

Мужик снова кланяется, практически в пояс.

— Истинно так, герр офицер. Хуторские меня вроде как за старшего держат. Мы мирные люди, никому зла не делаем, если что не так сделали — не серчайте, герр офицер.

— Мирные, говоришь?

Отто недобро усмехается.

— К вам тут недавно заглядывали шесть наших парней... Не помнишь таких?

— Нет, ваша милость.

Староста поспешно кланяется, демонстрируя нам лысеющую макушку. Видимо, чтобы хоть так спрятаться от злого фельдфебельского прищура. Не слишком удачная попытка.

— Не помнишь, значит... Ну что ж, тогда заплатишь мне по пять талеров за каждого. Может это освежит твою память?

Тут мужик уже не стал размениваться на поклоны, натурально рухнув на колени.

— Помилуйте, герр офицер! Да откуда ж у нас такие деньги?!!! Не погубите!!! Мы простые крестьяне!

— Ну да, ну да...

Отто сочувственно кивает, изображая понимание.

— Простые, конечно. Те шестеро, что вы утопили в реке тоже были простыми. Kaisersoldaten, verstehen?* Потому вы заплатите за них всего по пять талеров. Если бы среди них был хоть один унтер, то плата выросла бы вдвое.

Староста, видимо исчерпав запас словесных аргументов, перешёл к невербальным методам общения, попытавшись обнять фельдфебельские ноги. Отто, не будь дурак, ответил тоже жестами — резкий пинок под дых опрокинул мужика навзничь, заставив подавиться своими жалостливыми рыданиями на самой высокой ноте.

Минуты две мы с Отто брезгливо наблюдаем, как дядька ползает по земле, хрипя и отплёвываясь. Когда он, слегка отдышавшись, но всё еще стоя на четвереньках, поднимает взгляд на нерушимо высящуюся фигуру фельдфебеля, зримо воплощающую собой всю неотвратимость и безжалостность имперского правосудия, Шульц подводит неутешительный для местных итог:

— Тридцать талеров серебром. Бычок, двадцать овец. Вся рожь и овёс, что найдётся в ваших дырявых мешках. Три запряжённые повозки с ездовыми, чтобы доставить это всё в расположение нашего полка.

— Ваша милость...

Староста, всхлипывая и роняя скупые мужские слёзы на плохо выбритые щёки, хоть и не рискуя более приближаться, всё же предпринял еще одну попытку надавить на жалость, от волнения мешая немецкие и сорбские слова столь причудливо, что даже я с трудом улавливал смысл его цветистых причитаний, перемежаемых отчаянной божбой. Однако Отто данная мизансцена оставила абсолютно равнодушным. Надо сказать, вполне ожидаемо.

Дождавшись первой более-менее длительной паузы в бесконечном потоке жалоб, фельдфебель, презрительно сплюнув под ноги, устало, но непреклонно, как будто в сотый раз растолковывая что-то абсолютно очевидное даже ребёнку, повторяет:

— Тридцать талеров, скот, хлеб, фураж, повозки. И утром мы уйдём.

— Ваша милость...

— Иначе мы будем вешать вас по одному. А начнём мы... вот с него.

Отто, пробежав взглядом по испуганно жмущимся друг к другу пленникам, безошибочно указывает на мрачно зыркающего исподлобья парня лет двадцати, на лице которого несмотря на свежие следы побоев явственно просматривается фамильное сходство с неприлично жадным старостой, ползающим у наших ног. После этого тональность причитаний резко меняется и переговоры наконец сдвигаются с мёртвой точки. Правда староста еще минут 10 пытается торговаться, предлагая за каждого уработанного его односельчанами солдата сперва по 2, а затем по 4 талера. В конце концов Шульц прикрыл аукцион, скучающим тоном приказав паре конвойных перебросить верёвку через подходящий сук. На этом дебаты фактически закончились. Староста, шмыгая носом, поплёлся к своим озвучивать условия выкупа, а к нам с Отто присоединился счастливо ухмыляющийся и на ходу поправляющий штаны Хорст.

— Ну как улов? Я ничего не пропустил?

— Да нет вроде... А у тебя как успехи?

— О-о-о-о!

Рыжий мечтательно закатывает глаза, намекая на неземное блаженство.

— Там одна такая чернобровая — настоящая волшебница! Так поддаёт задом м-м-м-м... А с лица — не дать не взять святая Мария Магдалина! Вот, не сойти мне с этого места — один в один как на фреске в том соборе... как бишь его? Отто, не помнишь?

— Нет.

— Мда? Ну и ладно. Не молиться же нам на неё в самом деле! Там парни уже в очередь к ней выстраиваются, так что если вы тут закончили, то самое время...

— Я не изменяю Эльзе, ты же знаешь...

— А мы ей не скажем!

Хорст заговорщицки подмигивает, но Отто в ответ лишь печально качает головой.

— Дело не в этом. Я не рассказывал тебе про одного моего старого друга?

— Которого? Куно Красавчика?

— Нет. Вернера Везунчика.

— Что-то не припомню.

Хорст озадаченно чешет в затылке. Я тоже пожимаю плечами и Отто, вздохнув, начинает повествование.

— Мы вместе начали службу у Тилли, только я через год стал унтером, а он так и остался гефрайтером и скажу я вам такого везучего сукина сына земля не знала от самого сотворения мира. В какие бы передряги он не влипал, всегда выбирался из них целёхонек. Помню как-то раз Вернер полез в горящую усадьбу, а она возьми да и рухни прямо на него. Мы уж думали всё, конец Везунчику, но когда пожар затих, он сам выбрался из-под завала — чумазый как чёрт, но даже не обгорел. Успел нырнуть в подвал, да там и отсиделся. Пуля ему в грудь попала, прям напротив сердца, а у него там табакерка оказалась. Пьяным с монастырской стены падал, в прорубь проваливался... и всё нипочём. Мы уж со счёта сбились, сколько раз ему полагалось отдать богу душу, а Вернер по-прежнему был живее всех живых. И вот однажды он подхватил чуму... Его оставили на ночёвке вместе с остальными больными в каком-то овине и тут же забыли — тогда от морового поветрия полегла треть армии — одним больше, одним меньше... Но через одиннадцать дней он догнал нас на очередной стоянке — бледный как смерть, но на своих двоих. После этого все в роте решили, что парень бессмертен и божья матерь хранит этого засранца самолично.

— И что?

— Он сгнил заживо от сифилиса после того, как попользовал пару шлюх из тех, что мы отбили у датчан под Люттером*.

Отто тяжело вздыхает и с нескрываемой грустью в голосе подытоживает свой невесёлый рассказ:

— Вот потому я никогда не изменяю свой жене.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* На ряде монет отчеканенных в Майнцском архиепископстве с одной стороны зачастую наносилось изображение осла, а с другой — святого Альбануса Майнцского — небесного покровителя города, который по легенде был обезглавлен (см. иллюстрации).

* Wojt (польск.) — староста, выборный глава местной администрации в Речи Посполитой.

* Солдаты императора, понимаешь? (нем.)

* Одно из ключевых сражений датского периода Тридцатилетней войны, состоявшееся 27 августа 1626 года. Решительная победа армии Католической лиги под командованием Тилли над датскими войсками Кристиана Четвёртого.

Глава 27

Мы с Хорстом обмениваемся одинаково кислыми улыбками и унтер разочарованно тянет:

— Мда-а... печальная история. Умеешь ты настроение испортить командир! Хорошо, что я с той чернобровой уже успел... потолковать, а то после таких разговоров и расхотеться могло б. А ты как, Андре?

Я несколько долгих мгновений старательно прислушиваюсь к своим ощущениям, честно пытаясь уловить знакомые игривые нотки, затем осуждающе кошусь на свои мокрые штаны и, разочарованно вздохнув, качаю головой. Уж не знаю, что тут больше виновато: купание в апрельской водичке или нравоучительные байки Отто, но факт остаётся фактом — на амурные подвиги сейчас не тянет совершенно.

Хорст сочувственно кивает в ответ:

— Что, совсем плохо? Йохан вон хвастается, что ты ему даже свою девку уступил...

— Прям так и говорит?

— Угу. Врёт?

— Не то чтобы... просто недоговаривает. Но по морде всё равно получит, чтоб не трепался почём зря. Сопля полужидкая.

Я презрительно сплёвываю под понимающие смешки товарищей. Новобранец похоже совсем страх потерял, если открыто похваляется своими "победами" над командным составом. Учишь их придурков, учишь... но видно голова у рекрутов так устроена, что вбить туда нужные сведения можно только кулаком. По крайней мере и Отто и Хорст свято в этом уверены, а кто я такой чтобы спорить с такими авторитетами? Так что Йохан получит в рыло не позднее завтрашнего вечера, то есть ещё до возвращения нашей грабь-команды в расположение полка. А пока что можно заняться менее увлекательными, но оттого не менее нужными делами. Например, организацией караульной службы на время ночёвки.

Именно этому рутинному занятию я и посвятил остаток вечера, отбирая наиболее дисциплинированных и наименее самоуверенных солдат, расставляя их по постам и распределяя по сменам. Что, учитывая отсутствие явной угрозы, а также наличие дармовой выпивки (среди трофеев обнаружилась довольно ядрёная наливка) и доступных баб, было не такой уж тривиальной задачей. Ибо задействовать старослужащих в такой ситуации практически нереально, а на молодёжь надеяться — себя не уважать. Новобранцы днём, в ожидании своего первого боя, изрядно перенервничали. Зато теперь преисполнились благодушия. На войне такое обычно даром не проходит, но как это объяснить туповатому лабуху, который вдруг ощутил себя великим воином?

Так что вечер даже без знакомства с разрекламированной Хорстом чернобровой мадонной прошёл нескучно. Но в конце концов, после получаса беготни, перемежаемой руганью, пинками и зуботычинами, я таки счёл свою миссию выполненной и под негромкие, но искренние проклятия невезучих часовых предался заслуженному отдыху, с комфортом расположившись на свежей сенной подстилке под одной из захваченных нами телег с провиантом. Последним что я услышал, проваливаясь в сон, стал предсмертный визг заколотого поросёнка.

Пробуждение было не из приятных.

Нет, холодного лезвия у своего горла я не ощутил, как и бодрящего пинка по рёбрам. Но что-то всё же было не так. Из мира сновидений меня выдернуло отчётливое чувство тревоги. И пока я моргал, прогоняя остатки сна и попутно привыкая к предрассветному сумраку, это чувство только усиливалось.

Наконец сознание прояснилось достаточно, чтобы вычленить из шелеста листвы, мычания и блеяния скотины, добродушного фырканья лошадок, сопения и храпа спящих, чьего-то хрипловатого кашля и прочих шорохов ночного лагеря тот самый шум, что заставил меня проснуться — тихий звук крадущихся шагов. Кто-то тайком пробирался через нашу стоянку буквально в паре шагов от приютившей меня телеги. Собственно только эта близость ночных нарушителей (свои красться не будут!) и позволила мне их услышать. Пройди они хоть на десяток футов дальше и я, скорее всего, мирно спал бы себе дальше... до поры до времени. Кстати!

Я осторожно, чтобы не приведи господь не выдать себя шорохом и не привлечь к себе ненужного внимания, покосился на привалившегося к тележному колесу и склонившему голову на грудь Йенсу. Судя по мерному дыханию, засранец крепко спал, досматривая очередной сон. А ведь я всерьёз считал этого мелкого поганца нормальным солдатом. Ну почти. Вот даже доверил ему беречь мой драгоценный покой и строго настрого велел разбудить в полночь, чтобы произвести смену караулов.

Слегка повернув голову, я бросил взгляд на ночной небосклон. На западе ещё вовсю светят звёзды, но восток уже заметно посерел — скоро рассвет. А значит все расставленные с вечера посты уже наверняка дрыхнут, так и не дождавшись смены. Вывод? Хватит валяться!

Пока эти мысли, громко топоча, проносились в моей многострадальной голове, пальцы уже привычно ощупывали замок заботливо прикрытого на ночь рогожкой мушкета. Таинственные лазутчики тем временем, всё так же крадучись, подобрались к границе лагеря, до спасительных кустов им оставалось буквально с десяток шагов — привыкшие к темноте глаза довольно ясно различали три светлых силуэта на фоне чернеющей стены окружающего леса.

Зажав между пальцев два запасных патрона я осторожно "прикурил" фитиль от тлеющего огрызка некогда длинного шнура специально закреплённого на вилке мушкета всё ещё мирно спящего Йенса и тихо положил ствол на борт телеги, ловя в прицел спину среднего из пытающихся улизнуть ночных визитёров. В последний момент, повинуясь какому-то наитию, чуть довернул мушкет и выстрелил в последнего из беглецов, целясь в середину размытого силуэта. Расчёт был на то, что ранение в области живота не только смертельно, но и весьма болезненно. В то же время лёгкие остаются целыми, а значит подстреленный таким образом супостат может вволю поорать, перед тем как двинет кони. Ну а предсмертные вопли — самое то, чтобы поднять тревогу в спящем лагере и заодно натолкнуть на нужные мысли пока ещё живых товарищей подстреленного. Нехитрый план сработал даже лучше, чем предполагалось.

Тот в кого я целился, вскрикнув неожиданно тонким голосом, рухнул на месте и судорожно забился, скуля и подвывая. Самый дальний силуэт при звуке выстрела, пригнувшись, припустил вперёд, даже не оглядываясь, практически мгновенно скрывшись в тревожно зашуршавших зарослях лещины. В принципе — ожидаемо. Зато третий незнакомец повёл себя необычно. Дернувшись было вслед за вторым, он почти тут же развернулся и поспешил к раненному камраду, подхватил его на руки и лишь после этого ломанулся в сулящие безопасность лесные дебри.

Всё это я наблюдал как бы со стороны. Тело действовало словно само по себе и пока глаза с некоторым удивлением следили за странными манёврами незадачливых лазутчиков, руки отточенными движениями перезаряжали мушкет. Вторая пуля настигла сердобольного беглеца буквально в шаге от спасения — парень вместе со своей скорбной ношей рухнул прямо в кусты, ноги так и остались торчать наружу. На сей раз прицел был взят заметно выше — тяжелая пуля, способная на такой дистанции пробить рейтарскую кирасу, с лёгкостью сокрушила человеческие ребра, превратив легкие в кровавую кашу. У подстреленного не осталось сил даже на то, чтобы заползти в заросли поглубже. Как говорится, ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным.

Губы сами собой искривились в самодовольной ухмылке, а руки уже старательно орудовали шомполом, забивая в ствол последний приготовленный патрон. Оттолкнув в сторону вскочившего и ошалело крутящего головой Фишера, я запрыгнул на жалобно скрипнувшую телегу, пару раз переступил, балансируя на столь неустойчивом постаменте в поисках надёжной опоры и, выдохнув, вновь поднял мушкет.

В лагере стремительно поднималась суета. Разбуженные выстрелами солдаты вскакивали, судорожно хватали оружие и заполошно оглядывались по сторонам. Со всех концов бивака летели встревоженные вопросы и испуганные возгласы, а вокруг возвышалась тёмная стена ночного леса в которой растворился третий беглец...

Я молча повёл стволом над линией горизонта. На ночёвку мы расположились всё на том же лесистом мысу, с трёх сторон окружённом излучиной неширокой, но довольно стремительной (и очень холодной!) реки. Если беглец не собирался уходить по воде, то путь его лежал на восток. Выход с мыса был не так уж широк. Ближе к реке были топкие низины, густо поросшие лозой — быстро бежать там не получится, а мне почему-то кажется, что улизнувший лазутчик сейчас больше всего на свете мечтает оказаться как можно дальше от нас. И как можно быстрее! Следовательно, скорее всего, он предпочтёт улепётывать по тропе, проложенной через подлесок примерно посередине между стиснувшими наш мысок с обоих сторон речными заводями. Кстати, примерно туда он и направлялся, когда я видел его в последний раз...

Нюанс тут в том, что у основания нашего мыска есть заметный бугорок с живописной цветочной лужайкой — именно там мы и разворачивались цепью перед захватом крестьянского табора. Не бог весть какой холмик, но и лес тут — не вековые сосны. Всё больше невысокий орешник, да кривоватые ивы, вперемешку с кустами. По идее, если подняться чуть выше, например на телегу залезть, можно будет видеть стоящего на том курганчике человека поверх деревьев... Ну может не всего человека — вершину-то холма я сейчас не вижу, но выше пояса... или может хоть голова мелькнёт?

Что-то тёмное возникло на фоне светлеющего восточного неба и я, чуть поведя стволом, плавно нажал на спусковой крючок.

Глава 28

Громыхнувший выстрел на миг перекрыл шум растревоженного лагеря. Неясный силуэт на холме исчез, словно его и не было. Может упал, сражённый пулей, а может просто пригнулся или благополучно перевалил вершину холма и несётся себе по лесу, не чуя под собой ног от страха. Откровенно говоря, шансов на попадание было исчезающе мало. Уверен, что ни один стрелок в нашей роте не взялся бы с одного выстрела поразить цель на таком расстоянии даже белым днём и с упора. А уж в потёмках, балансируя на качающейся телеге, да стреляя навскидку по бегущей как грешник от покаяния мишени... Что-то тёмное и нехорошее внутри меня беспокойно шевельнулось, издав глумливый смешок. Я опустил мушкет и молча покачал головой. Все эти рассуждения звучали чертовски логично и правильно, но где-то в глубине души я знал, что не промахнулся.

— Alarm!*

Проснувшийся Фишер решил таки вспомнить о своих обязанностях часового, но малость не угадал с моментом. Вынырнувший из темноты Отто тут же влепил орущему как оглашённый Йенсу затрещину, от которой тот улетел куда-то за телегу и мигом взял командование в свои руки.

— Занять оборону! Пленных под охрану! Стрелять по команде!

После чего, повернувшись ко мне, уже значительно тише уточнил:

— Андре! Какого дьявола тут творится?!

— Всё в порядке, командир.

Я, перехватив мушкет поудобней, спрыгиваю с телеги назад на грешную землю.

— Трое каких-то хмырей тайком пробирались из лагеря к лесу. Двое лежат в кустах на краю поляны. Третий должен быть на вершине холма.

Отто бросает недоверчивый взгляд в сторону означенной вершины, скрытой за кронами деревьев и неопределённо качает головой, дескать не мешало бы проверить... Через пяток минут, когда паника сходит на нет и еще не до конца проснувшиеся, но уже чрезвычайно злые солдаты пинками и ударами прикладов снова сгоняют в кучу мечущихся крестьян, мы с Шульцем и ещё полудюжиной бойцов решаемся на вылазку.

Первые два трупа находятся ровно там, где и предполагалось — в кустах на опушке. Торчащие из зарослей ноги принадлежат молодому парню в рубахе из домотканого небелёного полотна и с кровоподтёком на пол лица. Судя по столь характерным приметам — один из захваченных нами накануне хуторян. Ну оно так и предполагалось, в принципе. Зато когда из кустов вытащили второе тело, я не удержавшись присвистнул:

— Надо же — знакомые всё лица!

— Узнаёшь?

— Ещё бы! Благодаря ей, я заработал целый гольдгульден не далее как прошлым вечером.

Отто, мазнув по трупу равнодушным взглядом, небрежно уточняет:

— Та самая?

— Угу.

— Тогда где тот идиот, что её купил?

Труп Йохана с перерезанным горлом обнаружился ещё через пяток минут — прямо там, где он расположился на ночёвку. Глотку ему, судя по всему, перерезали во сне его же собственным тесаком. Окровавленный клинок был найден у пристреленного мной беглеца, в котором после непродолжительного разбирательства кто-то из новобранцев признал того самого оглашённого, что вчера словно последний дурак с голыми руками бросился на Йохана, когда тот пытался схватить бежавшую девку. Йохан тогда не слабо приложил его прикладом по башке, но девку в итоге поймал уже я. А вот стукнутый паренёк, судя по всему, так и не угомонился...

Заметно помрачневший фельдфебель, выяснив всё это, отправил Хорста с несколькими доморощенными следопытами прочёсывать окрестности в поисках третьего беглеца. Побег — побегом, а вот оставлять безнаказанным убийство камрада уже никак нельзя. Правда команда ищеек вернулась почти сразу. Рыжий, озадаченно почёсывая затылок, с минуту переводил задумчивый взгляд с меня на закрывающие вершину холма деревья и обратно. Затем как-то неопределённо протянул:

— Зря тот парень так далеко бежал — помер уставшим, только и всего.

— Мёртв?

Отто недоверчиво вскидывает левую бровь. Унтер утвердительно кивает:

— Мертвее не бывает. Пуля прям между лопаток попала, в аккурат на шесть пальцев ниже шеи. Ума не приложу как он это делает.

Хорст, беспокойно косясь на меня, беспомощно разводит руками.

— Руку, вершащую правосудие, направляет сам господь.

Шульц, рубанув ладонью воздух, на корню пресекает любые намёки на чертовщину.

— Кто это был, опознали?

— А то как же!

Рыжий расплывается в самодовольной ухмылке.

— Сынок старосты которого ты собирался повесить, если нам не выплатят штраф.

Мы с фельдфебелем синхронно фыркаем — неудивительно что парень решился на побег.

Собственно, на этом весь инцидент можно было считать завершённым. Порядок успешно восстановлен. Со старосты за смерть очередного солдата стрясли последние 6 талеров и несколько мешков зерна, которые он поначалу выторговал "на чёрный день". Йенс, щеголявший опухшим ухом, загадочно светившим в лучах восхода насыщенным рубиновым цветом, оказался лишён жалованья за три месяца — чтоб не спал на посту. Учитывая, что жалованья мы все не получали уже полгода, наказание, можно сказать, чисто символическое. Правда к штрафу прилагалось ещё обещание повесить на осине, если подобное небрежение к службе повторится. А к таким обещаниям нашего фельдфебеля стоило относиться максимально серьёзно, о чём я и намекнул Фишеру, добавив для верности ещё пару тумаков от себя. После этого оставалось только похоронить убитых и можно было трогаться в путь — вдогонку за ушедшим вперёд полком.

Отто, задумчиво глядя на размеренно закидываемую влажной землёй могилу незадачливого новобранца, безразлично уронил:

— А ведь не выкупи он эту чёртову девку, мог бы остаться жив...

Про то, что сама девка, да и двое крестьянских парней, тоже могли бы выжить, фельдфебель даже не упомянул. Зато об этом подумал я. Как и о том, что продать девку нагловатому новобранцу было вообще-то моей идеей. Хотя к чему теперь об этом вспоминать? Не я ли собирался набить этому самому новобранцу морду за слишком длинный язык? Теперь вот не придётся. Ещё и гольдгульден на память останется — сплошная выгода, как ни посмотри...

Я философски пожимаю плечами:

— У каждого своя воля, у каждого своя доля. Парень сам выбрал свою судьбу...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Тревога (нем.)

Глава 29

Нам же выбирать особо не приходилось. Следовало догонять ушедший вперёд полк, чем мы и занялись, едва закидав неглубокую могилу. К счастью, особо далеко камрады уйти не успели. Оберст-лейтенанту по-прежнему нездоровилось, так что, поругавшись предварительно с нашим гауптманом, он остановил полк на днёвку. В результате уже под вечер мы застали всю нашу роту бездельничающей в Брокдорфе, откуда она по нашим расчётам должна была выступить ещё утром. Тут же обнаружился и хмурый после очередной ссоры с фон Гольдаккером герр Юлиус, которому Отто сходу поведал прямо-таки эпическую историю о нашем героическом рейде.

В на диво гладком и обстоятельном докладе фельдфебеля сообщалось, что мы наткнулись на брошенное селение. Дальнейшие поиски позволили выйти на след крупной банды разбойников и дезертиров, опустошивших отведённый нам для фуражировки хутор. Причём, не удовлетворившись банальным грабежом, злостные разбойники устроили там натуральную засаду, перебив шестерых солдат из роты фон Витта. Наш взвод, без сомнения, ожидала столь же печальная участь, но умелые действия передового дозора под непосредственным командованием унтер-офицера Хорста Нидермайера позволили своевременно обнаружить подготовленную противником ловушку. После чего наш доблестный взвод решительно атаковал и наголову разгромил разбойников в их лесном лагере, отбив столь необходимые роте и всему полку запасы провианта. Что характерно — без потерь и при весьма умеренном расходе боеприпасов.

К сожалению, преследование разбегавшихся бандитов, сбор провианта и формирование обоза потребовали некоторого времени, потому выступить на соединение с главными силами до темноты не получилось. Пришлось заночевать близ освобождённого хутора на открытом биваке, чем недобитые дезертиры попытались воспользоваться — уже под утро предприняв внезапную атаку на мирно спящий лагерь. Вражеским лазутчикам удалось скрытно подобраться к лагерю и зарезать часового. К счастью, гефрайтер Моравец, проявив завидную бдительность, выдающуюся выдержку и впечатляющую выучку, не только своевременно обнаружил врага и поднял тревогу, но и лично уничтожил троих разведчиков, сорвав тем самым коварные планы врага...

Я, слушая сию фантастическую повесть о бесстрашных фуражирах в изложении Шульца, прилагал недюжинные усилия, чтобы сохранить постное выражение лица, а под конец, когда речь зашла за меня, даже сумел придать своей роже некий налёт одухотворённой целеустремлённости, по слухам, присущий истинным героям. Сам Отто, не говоря за гауптмана, сохранял просто убийственную серьёзность без каких-либо видимых усилий, но тут явно сказывался немалый опыт в делах подобного рода. Впрочем, изрядную долю серьёзности моменту наверняка придали 6 серебряных талеров, составлявшие шестую часть нашей добычи, аккуратно перекочевавшие из широкой фельдфебельской ладони в глубокий карман гауптмана. После этого никаких уточняющих вопросов не последовало, надо сказать, вполне ожидаемо, и наш славный рейд официально можно было считать законченным.

Впереди нас ждал Магдебург, определённый местом сбора всех сил Тилли. К нему мы и направили свои стопы утром следующего дня.

* * *

То, что впереди располагается армия, причём огромная, стало заметно чуть ли не за седьмицу до прибытия. Окрестности были изрядно опустошены, многие хутора и деревни вообще стояли покинутыми, а те в которых ещё оставались жители, успели обобрать до нитки, причём не по одному разу. Наша колонна то и дело натыкалась на отряды фуражиров и конные разъезды, рыщущие по окрестностям в поисках хоть какой-нибудь добычи. По дорогам ползли обозы со всевозможными припасами. У мостов и укреплённых пунктов располагались пикеты. Пришпоривая коней, спешили курьеры с донесениями. Словом, жизнь кипела, и мы направлялись прямиком в этот бурлящий котёл.

Сам войсковой стан, раскинувшийся на берегу полноводной Эльбы, встретил нас шумом и вонью — неизменными спутниками бивака любой уважающей себя армии. Прибывший из штаба Тилли офицер указал место для ночлега на самом краю лагеря, с непрестижной подветренной стороны. Герр Хайно, только устало махнул рукой и велел располагаться. Наш гауптман брезгливо поморщился, но смолчал. А Отто, пожав плечами, отправился контролировать установку палаток и расстановку телег вагенбурга.

С утра же, кое-как переночевав, всё наше начальство дружно засобиралось по важным и неотложным делам. Первым, наведя лоск на свою бледную немочь, отбыл представляться главнокомандующему оберст-лейтенант Гольдаккер. Затем, в порядке старшинства, отправились наносить визиты командиры рот, начиная с герра Юлиуса. И наконец, якобы в поисках интенданта, в людском водовороте растворился наш славный писарь. Номинальным командующим остался лейтенант Арцишевский, фактически же в отсутствие гауптмана всем привычно рулил Отто, чей фельдфебельский рык то и дело раздавался в самых неожиданных местах ещё толком не устоявшегося полкового лагеря, поддерживая служебное рвение расслабившихся было после длительного похода солдат. Я же, не будучи обременён хозяйственными работами, занялся сбором свежих слухов в изобилии гулявших по рядам объединённой армии.

Кое-что, конечно, доходило до наших ушей и раньше, но до сих пор сведения носили разрозненный и зачастую противоречивый характер. Теперь же выдался шанс составить более-менее цельную картину происходящего. И картина эта, откровенно говоря, не радовала. Говорили разное, но практически все сходились на том, что весенний поход Тилли на Померанию как-то не задался. Многие поговаривали о предательстве курфюрста Бранденбургского, в самый ответственный момент переметнувшегося на сторону своего шведского шурина и воткнувшего нож в спину императорской армии. Поминали также всяческие ужасы про вражеские методы ведения войны, но тут уж почти наверняка вымысла, а то и откровенного вранья было куда больше, чем правды. Впрочем, то, что шведам стали приписывать какие-то сверхъестественные качества, пусть даже это была запредельная жестокость, уже было весьма тревожным признаком.

Слабого врага не боятся, его презирают. А вот шведов откровенно побаивались. От всех этих рассказов про зарезанных, утопленных в реке или сожжённых заживо пленных отчётливо тянуло страхом. И горячим желанием избежать подобной участи. Причём таких перепуганных шепотков я слышал не один и не два... И это за каких-то полдня!

А после обеда, начали возвращаться наши отцы-командиры, и невнятные слухи дополнились вполне конкретными приказами, которые с одной стороны внесли некоторую ясность в наше положение, с другой же только ещё больше всё запутали.

Первым, как и положено, объявился командир полка — усталый и бледный, даже больше, чем обычно... и по расположению тут же, словно тяжёлый запашок с выгребных ям, расползся слух, что герр Хайно нам уже как бы и не командир. Тилли постановил наш временный полк расформировать, а роты распределить между старыми полками. Чуть позже явился наш гауптман. Этот выглядел скорее задумчивым, чем расстроенным. В принципе тоже понятно — полк он так и не заполучил, но конкурента всё же подсидел. Оставалось дождаться писаря, чтобы сложить, наконец, полную картину происходящего, но Галланд не появился, ни к ужину, ни даже на вечернюю поверку. Я, уже из чистого упрямства, прослонялся по лагерю почти до полуночи в поисках пропажи, но хитроумный француз так и не обнаружился.

В итоге Франц нашёлся только под утро. Причём фенрих явился в расположение роты самостоятельно, хоть и нетвёрдой походкой, зато в весьма приподнятом настроении. При этом на все расспросы наш писарь отвечал исключительно по-французски, как если бы за прошедшие сутки начисто забыл немецкий язык. Извещённый о возвращении блудного писаря ротный, только рукой махнул, велев, когда проспится, отправить его прямиком в канцелярию нашего нового (точнее, старого) полка дабы оформить там прибытие роты фон Лаутербаха к новому месту службы как полагается. Важную миссию — проследить, чтобы легкомысленный француз снова куда-нибудь не запропал, поручили мне. С тем я и ввалился в его палатку, когда солнце изрядно перевалило за полдень. Опыт подсказывал, что большая часть винных паров к тому времени уже должна была выветриться из бедовой башки нашего фенриха и, в общем-то, так оно и вышло. Хотя по части стойкости к выпивке, француз оказался всё же послабже нашего брата-германца.

— Achtung! Aufstehen!* Господин фенрих, извольте проследовать наружу — расстрельная команда уже построена и ждёт вас за отхожим местом!

— Иди в жопу, Андре! Ещё раз так заорёшь и я сдохну без всякого расстрела.

Галланд переворачивается на своей походной койке и, сопровождая каждое движение жалостливыми стонами, делает безуспешную попытку спрятаться под подушку, но нас, опытных гефратеров, таким не проведёшь! Знание немецкого к пациенту уже вернулось, опять же, а это верный признак выздоровления!

— Вставай, mistvieh*, у меня к тебе дело и полбутылки мозельского. Час назад была целая, но пока ждал твоего пробуждения, часть успела испариться, так что если хочешь опохмелиться...

— Где?

Франц, откинув одеяло, резко принимает сидячее положение. Тут же страдальчески морщится, но не сдаётся и, героически преодолевая свой недуг, начинает судорожно шарить взглядом в поисках заветной бутылки. Я с четверть минуты наблюдаю эту презабавную картину, упорно борясь с абсолютно неуместным чувством сострадания к ближнему. Наконец сострадание всё же побеждает, и я извлекаю на свет божий припрятанную за спиной бутылку тёмного стекла. Демонстративно отхлёбываю из горлышка, после чего протягиваю посудину страдальцу. Галланд, схватив бутылку, всасывает в себя остатки содержимого одним глотком с каким-то непередаваемым бульканьем, после чего, отбросив опустевшую бутыль, обессиленно откидывается обратно на подушку.

— Сволочь ты, Андре. Но за вино спасибо — буду должен.

— Да ладно, дело-то житейское... к тому же вино не моё... Это тебе герр гауптман на поправку здоровья презентовал.

— А ты половину выдул!

— Конечно! A la guerre comme a la guerre*, как говорится.

— У тебя просто чудовищный акцент, но я всё равно рад, что ты наконец-то взялся изучать самый мелодичный из языков Старого Света. Могу помочь с этим делом, кстати. Но чуть позже и только если принесёшь мне ещё бутылочку этого нектара. Можно даже початую...

— Обойдёшься. У нас впереди важный бой с полковым интендантом и если у тебя будут слишком сильно дрожать руки, то это может помешать тебе правильно заполнить ведомость на жалование для роты. И вот тогда тебя точно утопят в выгребной яме, даже не спросясь у гауптмана.

— Что, интендант?! Ну уж нет, второй раз подряд я такой подвиг не потяну!

— Мда?

Я окидываю бледную физиономию страдальца скептическим взглядом, после чего, решительно оседлав раскладной стульчик, великодушно киваю:

— Ну, тогда рассказывай, как ты дошёл до жизни такой, а там уж решим, что с тобой делать.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Внимание! Встать! (нем.)

* Скотина, сволочь (нем.)

* На войне как на войне (фр.)

Глава 30

Рассказ Галланда был прост как мычание и почти столь же трагичен.

Француз, выполняя задание особой важности, проследовал по всем возможным инстанциям запутанной системы армейского снабжения, пробравшись в итоге в логово старшего интенданта, где бесстрашно и героично выполнил задачу по постановке нашей роты на довольствие, заполнив все необходимые бумаги. И даже избежал немедленной выплаты обязательной в таких случаях взятки, каким-то непостижимым образом добившись рассрочки платежа. Дело уже было в шляпе, и оставалась сущая безделица — доставить украшенные подписями и печатями ведомости в штаб нашего нового-старого полка. Вот тут-то Галланд и попал в хитро устроенную засаду.

Выходя от старшего интенданта, Франц нос к носу столкнулся с другим посетителем. Коллега нашего писаря так спешил прорваться на приём, что толкнул своего собрата по ремеслу в плечо, отчего только что подписанные и заверенные печатями документы, добытые потом и кровью в жестоком бою с безжалостной военной бюрократией, полетели на землю, вызвав не слишком вежливую, но вполне понятную реакцию горячего француза.

— Merde!*

Галланд, бросился собирать рассыпанные по полу бумаги, проклиная на чём свет стоит неуклюжего визитёра. А вот сам виновник происшествия повёл себя несколько необычно. Вместо того чтобы подобру-поздорову скрыться с места происшествия, пока обиженный в лучших чувствах француз занят сбором ценных документов, его визави застыл на пороге интендантской приёмной, куда только что так настойчиво рвался, внимательно прислушиваясь к недовольному бормотанию Галланда. Затем, терпеливо дождавшись, пока Франц соберёт свою ненаглядную бухгалтерию, вежливо уточнил, не с французом ли он имеет честь пересечься в столь неожиданном месте. На французском уточнил. И прямо весь просиял, когда всё ещё недовольный Галланд довольно-таки грубовато ответствовал, что его обидчик действительно имел несчастье повстречать в самом сердце германских земель подданного христианнейшего короля Шарля Одиннадцатого... о чём вероятно скоро пожалеет, ибо истинные французы не спускают всяким встречным грубиянам подобных обид.

Вопреки ожиданиям, оппонент не устрашился, а напротив преисполнился нездорового энтузиазма, принявшись на чистейшем французском (Галланд, описывая мне этот эпизод, особо подчеркнул правильный выговор и отсутствие малейшего акцента у его случайного собеседника) объяснять, как он рад встретить соотечественника в неприветливом германском краю. Витиевато извинившись за причинённые неудобства, француз номер два представился Антуаном Ренье и тут же предложил отметить столь счастливую встречу в более подходящем месте.

"Подходящим местом" после недолгого обсуждения была признана палатка, в которой квартировал новоявленный знакомый. Причём решающим доводом в пользу столь непрезентабельного жилища послужило доверительное сообщение о наличии в указанной палатке едва початого ящика с настоящим анжуйским вином — подарка с далёкой, но оттого ещё более любимой родины. Против такого аргумента возразить было решительно нечего и Франц, понадёжней упрятав добытые не малым трудом снабженческие ведомости в свою писарскую сумку и махнув рукой на обиды, поплёлся за словоохотливым соотечественником.

В палатке радушный хозяин любезно предложил гостю единственный стул, а сам принялся сервировать праздничный стол (то есть доставать и открывать бутылки). Попутно Антуан вторично извинился за свою неловкость и бестактность, проявленную при первом знакомстве. Причём пояснил такое пренебрежение элементарной вежливостью своим длительным пребыванием в германских землях, да к тому же в окружении почти исключительно германских офицеров и (о, ужас!) солдат, известных на весь мир своей чёрствостью, грубостью и полным отсутствием всего, что в приличном (читай — французском) обществе принято называть хорошими манерами. Дурное влияние и всё такое... Еще немного и совсем оскотинился бы. Но тут небеса сжалились над несчастным, послав страдальцу соотечественника.

За столь счастливую встречу было грех не выпить, тем более, что извиняясь Антуан времени даром не терял, успев откупорить не менее трёх бутылок. Дальше выпили за любимую родину (ах, la belle France!*), потом за французского короля (vive le Roi!*) и, наконец, за Париж — лучший город на земле (храни его господь!). От Парижа был всего шаг до Сорбонны — где, как оказалось в ходе задушевной беседы, оба эмигранта постигали премудрости современной науки. Правда Антуан поступил туда на три года раньше Галланда и через пару лет не слишком прилежного обучения покинул стены alma mater* в поисках приключений. На обсуждении этих самых приключений, дорога которых привела Ренье в императорскую армию на должность секретаря при командире кирасирского полка, первые три бутылки анжуйского показали дно, и гостеприимному хозяину пришлось откупоривать очередную партию.

Новую серию здравиц словоохотливый кирасир предложил начать с пожелания скорейшей победы армии Тилли над полками злокозненный еретиков. Разумеется с последующим обращением богомерзких протестантов в истинную веру. В этом месте Франц, уже успевший изрядно наклюкаться, заподозрил что-то неладное и, пытаясь понять, что же именно, так сильно задумался, что поддержал жизнеутверждающее предложение соотечественника обычным prosit*. И лишь наткнувшись на укоризненный взгляд собутыльника, сообразил какую глупость сморозил. Пришлось оправдываться, ссылаясь на всё то же тлетворное влияние ущербной германской культуры, а точнее полного бескультурья окружающей армейской действительности — благо собеседник заранее готов был согласиться с подобными доводами. И хотя потенциальный конфликт на религиозной почве умер, так и не родившись, зерно недоверия всё же было посеяно, обещая дать в дальнейшем обильные всходы.

Из последующей беседы частично протрезвевший из-за усиленной работы мысли Галланд выяснил, что Антуан, будучи воспитан в весьма религиозной семье, вырос в яростного ревнителя католического вероучения. Собственно, именно желание покарать недостойных еретиков, вздумавших поднять оружие против своего законного императора, и сподвигло его в своё время записаться в кайзеровскую армию. Какого же было удивление новоявленного борца за истинную веру, когда он обнаружил, что в армии императора "проклятые еретики" составляют явное большинство! Особым ударом для француза стало то, что его собственный командир полка был убеждённым лютеранином и даже держал в полку настоящего пастора, позволяя ему регулярно отправлять свои богомерзкие обряды, причём открыто и публично! А генерал (тот вообще был кальвинистом!) не считал возможным, да даже и необходимым, со всем этим непотребством бороться! Словом, реальная война за веру в Германии оказалась совсем не такой, как представлялась из прекрасной и спокойной Франции, где подобные события отгремели ещё до рождения нынешнего ревнителя католицизма.

Галланда личная трагедия соотечественника не слишком впечатлила, зато дала отличную возможность перевести разговор со скользкой религиозной темы на куда более безопасную военную. Порядком поддатый к тому времени Антуан тут же уцепился за осторожно заброшенный крючок, принявшись пространно расписывать свои злоключения в рядах имперских кирасир.

Начал словоохотливый француз, как водится, издалека — с нескрываемой грустью поведав уже изрядно заплетающимся языком, что за три года службы так и не побывал ни в одном серьёзном сражении. Его полк принимал участие в кампании 1628-го года, но все боевые действия ограничились оккупацией Ютландии — гарнизонная служба, фуражировка, патрулирование, мелкие стычки конных разъездов и прочая рутина. В осаде Штральзунда, где хлебнула лиха наша рота, он не участвовал. А к битве при Вольгасте* банально опоздал. Следующие два года полк перебрасывали из одного гарнизона в другой по всей северной и западной Германии — от балтийского побережья до Нюрнберга и обратно. И снова никаких тебе сражений и подвигов. Так что на весенний поход против шведов горячий француз возлагал немалые надежды. Реальность, как это обычно бывает, довольно гнусно посмеялась над столь наивными планами.

Хотя начиналось всё довольно многообещающе. Тилли, раздав войскам все деньги, что удалось наскрести за зиму, и всё равно не выплатив даже половины долгов, не стал тянуть и, снявшись с зимних квартир на шесть недель раньше запланированного срока, двинул свои полки на север. Тут очень к месту пришлись призывы о помощи перепуганного грядущим вторжением курфюрста Бранденбургского, который, оказавшись между двух готовящихся к схватке армий, выбрал меньшее, как ему тогда казалось, зло, став на сторону императора. Тилли тут же занял сильным гарнизоном Франкфурт-на-Одере, перекрыв шведам путь в неспокойную Силезию, и с чувством глубокого облегчения возложил на Бранденбург расходы по снабжению кайзеровских войск, действующих на территории марки и соседней Померании. После чего двинулся на шведов в твёрдом намерении разгромить их главные силы и вышвырнуть из Германии еще до конца лета, или, по выражению всё того же Антуана, к жатве.

Правда, обрушить на скандинавов всю мощь кайзеровской армии всё же не удалось. Массу войск пришлось задействовать для прикрытия коммуникаций и охраны ненадёжного тыла, а целый корпус под командованием Паппенхайма потребовалось отправить к Магдебургу, чтобы перекрыть шведам дорогу на плодородные равнины Эльбы. Но ведь это такие мелочи, верно? Оказалось — не совсем.

Чёрт его знает, как бы всё повернулось, если бы дело действительно дошло до решительного сражения. Тилли взял с собой самые лучшие полки — сплошь испытанные в битвах ветераны, не раз громившие и датчан, и протестантов, и повстанцев всех мастей. Возможно, прямого удара этой армады не выдержали бы даже хвалёные полки нового строя — любимое детище шведского короля. Во всяком случае, Антуан, повествуя о своих военных злоключениях, был в этом абсолютно уверен. Проблема была в том, что шведы боя не приняли.

Контролируя Штеттин и нижнее течение Одера, Густав при приближении имперской армии просто перебрасывал свои войска на другой берег реки, после чего начинал контрмарш, заходя своему противнику в тыл. Игнорировать такое движение было невозможно — наличие у шведов большой речной флотилии и отличных саперов позволяли в случае нужды быстро переправиться практически в любом подходящем месте. Отчего Тилли немедленно оказывался между молотом и наковальней — штурмовать ощетинившуюся крепостями Померанию, имея за плечами королевскую армию, было решительно невозможно. Потому имперцы терпеливо дожидались, когда шведы наведут у них в тылу очередную переправу, после чего разворачивались и спешили к новому плацдарму горя желанием искупать, наконец, самонадеянных захватчиков в мутноватой одерской водичке.

Густав, однако, был не лыком шит и вовсе не стремился встречать в чистом поле всё ещё заметно превосходящую его по численности кайзеровскую армию. На плацдарме запыхавшиеся имперские авангарды неизменно встречали полевые укрепления, за которыми сидели изготовившиеся к обороне шведские полки. А с подходом главных сил Тилли, северяне спокойно переправлялись обратно и всё начиналось по новой.

Шведского короля такие кошки-мышки устраивали как нельзя больше. Господство на Балтике, как и предполагал мой высокоучёный друг, давало огромные преимущества. Рожь и овёс из Московии, голландская солёная селёдка да скупаемые по дешёвке излишки зерна и солонины из соседних Пруссии и Польши доставляемые морем в померанские порты позволяли вполне прилично кормить растущую армию, не прибегая к масштабным реквизициям, что в свою очередь обеспечивало лояльность местного населения. Французские субсидии давали возможность, не выскребая до дна скудный шведский бюджет, аккуратно и в срок выплачивать жалование свеженабранным наёмным полкам — роскошь, немыслимая для полуголодной и оборванной императорской армии. Выражаясь цветистым языком Галланда, шведские пушки были заряжены французским золотом. Так можно воевать хоть до страшного суда! Густав и воевал... чем страшно бесил старого вояку Тилли.

Антуана такая демонстративная трусость "северных варваров" тоже чрезвычайно возмущала. Но я отлично понимал стратегию шведского короля. К чему рисковать всем, вступая в сражение с многочисленным и сильным врагом, если время работает на тебя? Пару месяцев таких бесплодных манёвров и осатаневшие от безденежья солдаты Тилли начнут попросту разбегаться. А к Густаву не сегодня, так завтра подойдут свежие подкрепления из Швеции. Наспех сформированные за зиму из вчерашних пленных и перебежчиков новые германские полки под присмотром опытных офицеров с каждым днём становятся всё более и более боеспособными, постепенно вливаясь в ряды растущей армии вторжения. Протестантские князья во главе с курфюрстами Саксонии и Бранденбурга, видя бессилие кайзеровской армии, чем дальше, тем больше будут склоняться к союзу со Швецией, ещё больше ослабляя позиции императора в северо-восточной Германии...

Раздолбай Ренье этого не понимал или просто не хотел понять, бравируя перед поддатым соотечественником. Но граф фон Тилли знал эти азбучные истины слишком хорошо. А потому после трёх недель бесплодных блужданий вдоль Одера резко изменил стратегию и, плюнув на шведскую армию, пошёл на Померанию. Расчёт видимо был на то, что Густав испугается за свой тыл и ринется отбивать имперское нашествие. А чтобы наглый швед испугался наверняка, Тилли сперва осадил, а затем, не откладывая дела в долгий ящик, бросил свои войска на приступ пограничной крепости Ной-Бранденбург, занятой трёхтысячным шведским гарнизоном. Точнее гарнизон там был как раз немецким — из тех самых перебежчиков, набранных ещё Валленштайном и поспешивших перебраться под сине-жёлтые шведские знамёна осенью прошлого года. На удивление, сдаться при виде изготовившейся к штурму огроменной кайзеровской армии новоявленные "шведы" не пожелали. Может прикипели к своевременно выплачиваемому жалованию, а может просто опасались, что суровый Тилли в случае сдачи найдёт способ спросить за прошлогоднее предательство.

Как бы то ни было, предложение капитуляции комендант отверг, и Тилли, недолго думая, двинул свои полки на приступ. Гарнизон бился храбро, но и осаждавшие были не из робкого десятка, а сила, как говорится, солому ломит. Так что крепость в итоге взяли. После чего оказалось, что Тилли и впрямь решил припомнить дезертирам старые грешки — пленных было приказано не брать, а тех, кто в плен всё же попал — казнить. В результате гарнизон оказался вырезан под корень.

Если суровый маршал хотел таким образом припугнуть обнаглевших шведов, то, исходя из дальнейших событий, следует признать, что затея потерпела полнейшее фиаско. Если же цель была в том, чтобы предостеречь своих собственных солдат от перехода в стан неприятеля, то тут всё несколько сложнее... Жест большинство вояк кайзера, безусловно, оценили, но ощутить воспитательный эффект ной-бранденбургской резни в полной мере всё же не удалось. А всё потому, что взятие первой крупной шведской крепости было с лихвой перекрыто известиями из Берлина.

Оказалось, что пока имперцы штурмовали мало кому известную приграничную крепостцу, Густав тоже времени даром не терял и, в очередной, раз переправился через Одер. Только на сей раз неугомонный швед не стал сидеть на укреплённом плацдарме, а двинул свою армию форсированным маршем прямо на столицу Бранденбургской марки. Восьмитысячный гарнизон Франкфурта-на-Одере, находившийся на грани бунта из-за хронической невыплаты жалования, даже не подумал покидать стен города, равнодушно наблюдая со стороны, как восемнадцатитысячная шведская армия, оставив для прикрытия переправы всего лишь двухтысячный отряд (правда, по словам Антуана, засевший в весьма основательных шанцах) спокойно продефилировала мимо. Демонстративно игнорируя Кюстрин и Шпандау, куда, дрожа от страха, попрятались жалкие отряды того, что именовалось бранденбургскими войсками, королевская армия заявилась прямиком к воротам Берлина.

Георг Вильгельм Бранденбургский, ещё недавно славший Тилли письма с просьбами защитить владения верного вассала императора от вторжения иноземных захватчиков, при виде этих самых захватчиков немедленно струсил (по мнению Антуана так и вовсе обосрался) и хромая (старая травма), на подгибающихся от страха ногах поспешил на поклон к своему суровому шурину.

Густав же мелочиться не стал, проявив истинно королевское великодушие. Он не стал припоминать непутёвому родственнику его сомнительные шашни с курфюрстом саксонским и прочими протестантскими князьями, равно как и попрекать низкопоклонством перед императором и недостаточным рвением в борьбе за права единоверцев, гарантированные почти священным для германских правителей Аугсбургским миром. Высокомерный швед, презрительно поглядывая на униженно лебезящего родственника, попросту предложил Бранденбургу присоединиться к активно создаваемой шведами коалиции, последовав примеру померанских и мекленбургских герцогов. Только и всего. И потеющий от страха Георг Вильгельм прямо тут же, в шведском полевом лагере, наспех разбитом под стенами Берлина, дрожащими руками подписал союзный договор, фактически отдававший всю страну в распоряжение шведских "союзников". В один день весь Бранденбург со всеми крепостями, гарнизонами, запасами и арсеналами перешёл на сторону северных захватчиков. А Тилли оказался меж двух огней под стенами только что взятого, но уже никому не нужного Ной-Бранденбурга.

С севера, из Померании, имперским войскам угрожала резервная армия маршала Горна, с юга, из только что переметнувшегося в стан победителя Бранденбурга, напирал неугомонный Густав Адольф. В такой ситуации приходилось думать уже не о наступлении, а о том, как унести ноги. Именно этим старик Тилли и занялся, буквально за уши вытащив кайзеровскую армию из образовавшегося мешка.

Направление ретирады выбирать особо не пришлось. Прорываться на юг, через ставший в одночасье враждебным Бранденбург с королевской армией на плечах выглядело не самым разумным решением. Особенно в свете неясной позиции курфюрста саксонского. Если Иоганн Георг, вслед за своим Бранденбургским коллегой, внезапно решит примкнуть к шведским единоверцам и двинет армию фон Арнима на перехват удирающих имперских войск, то отступление легко может превратиться в катастрофу. На востоке лежала хоть и дружественная, но всё же нейтральная Польша, только что получившая от шведов по шее и потому отнюдь не горящая желанием вновь пережить вторжение свирепых викингов. Так что оставался запад, где под стенами Магдебурга, постепенно сжимая кольцо осады, уже второй месяц торчал корпус Паппенхайма. Сюда Тилли и привёл свои ветеранские полки, за какие-то полторы седьмицы до нашего собственного появления.

Галланд, окончив свой невесёлый рассказ, устало откинулся на подушку и поправил импровизированный компресс из мокрого полотенца, которым заботливо украсил свою непутёвую башку перед началом нашей содержательной беседы. Я, в свою очередь, задумчиво почесал затылок, стараясь привести в порядок роящиеся там мысли. Полученные сведения требовалось всё же подытожить, или, как любил говаривать наш француз, резюмировать.

— Так что дальше-то? Чего слышно в штабах — будем дальше отступать или снова на шведов пойдём?

Франц, не меняя позы, слабо пожимает плечами.

— Кто его знает? Антуан мне под конец что-то всё пытался втолковать, но я уже слабо соображал, да и он двух слов связать не мог. Вообще всякое болтают, но я думаю, будем отходить на юг или на запад. К Нюрнбергу или ещё куда... Магдебург — огромный город. Больше Франкфурта-на-Одере и Берлина вместе взятых. Богатый и хорошо укреплённый — его нахрапом не взять. А Густав долго ждать не будет. Либо придёт сюда и сорвёт нам всю осаду, либо пойдёт на Силезию и дальше на юг — в Богемию. Чешские крестьяне и остатки протестантов только повода ждут, чтобы восстать. Если армия Тилли застрянет под Магдебургом, то Прагу Густаву могут сдать вообще без боя. Да и Саксония...

Я молча покачал головой. Рассуждения Франца звучали как всегда разумно и правильно, но... что-то в них определённо было не так. Покрутив башкой, в попытке встряхнуть свои болтающиеся, как сопля в кружке, идеи, я невольно окинул взором небогатое убранство писарского жилища. Взгляд случайно зацепился за выложенные на небольшой складной столик интендантские ведомости, с честью пронесённые французом через все хмельные испытания вчерашнего дня. В мозгах что-то щелкнуло и всё наконец-то стало на свои места.

Сокрушенно вздохнув и одарив осуждающим взглядом распростёртое на походной койке тело, я не спеша поднялся с табуретки, собираясь уходить. Но, не удержавшись от соблазна, всё же задержался перед выходом, чтобы внести некоторую ясность.

— Ты, Франц, вроде и умный, а как до дела доходит — дурак дураком! Вот как ты думаешь, почему интендант вчера все бумаги так легко тебе подписал?

— Ээээм... ну-у-у...

— Да потому, что ничерта мы по ним всё равно не получим! У Тилли нет денег, чтобы нам заплатить. И вообще ничего нет. Фуражиры уже выгребли всё съестное на три дюжины миль вокруг — это тебе любой солдат в этом лагере расскажет, даже к интенданту идти не надо.

— Э-э-э-э... и что?

Француз явно заинтересовался и даже честно пытался понять, к чему я собственно клоню, но похмелье оказалось плохим союзником в столь деликатном деле.

— А то, что никакой осады не будет! И отступления тоже. Тилли нужно заплатить армии. Сейчас. И если император не платит своим солдатам, то они берут свою плату сами...

Галланд задумчиво кивает, и мы, не сговариваясь, поворачиваемся к выходу из палатки, где за откинутым для лучшего проветривания парусиновым пологом виднеются разорённые предместья Магдебурга, буквально накануне нашего прихода захваченные пехотинцами Паппенхайма.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Дерьмо (фр.)

* Прекрасная Франция (фр.)

* Да здравствует король (фр.)

* Мать-кормилица (лат.) — старинное неформальное название высших учебных заведений (преимущественно университетов).

* Стандартный немецкий тост

* Небольшой город на побережье Померании, под которым 2 сентября 1628г имперская армия фон Валленштана разгромила датские войска под личным командованием короля Кристиана Четвёртого.

Глава 31

По поводу дальнейших намерений командования я, что называется, как в воду глядел. Буквально на следующий же день после разговора с похмельным писарем, всю нашу роту погнали под стены Магдебурга. Правда, пока что не на штурм, а на сапёрные работы.

Командир полка, к которому нас приписали, страшно обрадовался пополнению и, недолго думая, отрядил вновь прибывших, то есть нас, копать новую параллель в развалинах недавно захваченного предместья. Вообще-то очередь была вроде как не наша, но желающих спорить с оберстом как-то не нашлось. Фон Лаутербах покривился, конечно, но особо упираться не стал. Так что прям с утра-пораньше наш юный барабанщик сыграл сбор, и мы, кое-как построившись, покинули лагерь, отправившись к городским стенам.

На рытьё траншей вышли все комбатанты, кроме шестерых больных и нашего хитромудрого писаря, который своё тяжелое похмелье как раз таки уже переболел. Видимо именно это и позволило ему придумать достаточно благовидный предлог, чтобы уклониться от малопочётных земляных работ. Всем остальным, включая недовольно бурчащих ветеранов прошлых кампаний, пришлось-таки выдвигаться. Впрочем, на этом всеобщее равенство закончилось и началось торжество справедливости. Ну и обычного военного бардака — куда ж без него?

Никаких инструментов в полку нам, как водится, не дали, так что пришлось полагаться на то немногое, что нашлось в нашем же ротном обозе. Обнаруженных запасов лопат и кирок на всех естественно не хватило. Так что немногочисленный инструмент, под злорадные ухмылки старослужащих, был торжественно вручён новобранцам последнего набора. "Старикам" досталась почётная (и, что куда важнее, необременительная!) обязанность прикрывать работающих камрадов с оружием в руках — вполне разумная предосторожность на случай вражеских вылазок. Правда при этом как-то само собой получилось, что на одного работающего приходится где-то по три-четыре охраняющих... Но то уже детали. В конце концов, можно же периодически меняться!

Собственно, мы и менялись. Не все, понятное дело. Одни новобранцы менялись с другими, если точнее. Всё строго по порядку, под бдительным надзором унтеров, тщательно контролировавших порядок выполнения работ. А посреди всего этого благолепия бродил Отто, добрым словом и добрым же тумаком не давая процессу остановиться. Высшее начальство особо не вмешивалось.

Герр Юлиус, обозначив фельдфебелю фронт работ, тут же скрылся с глаз — не иначе отправился докладывать оберсту об успешном выполнении полученного задания (заодно и на обед напроситься). И то верно — на кой чёрт он тут сдался? За себя наш гауптман оставил Арцишевского — всё чин по чину. Но лейтенант, понаблюдав с четверть часа за неспешной вознёй своих подопечных, махнул рукой и отправился в тенёк, послав денщика в лагерь за какой-нибудь выпивкой и закуской, чтобы с толком провести оставшееся до окончания работ время. Солдаты, очутившись без хозяйского присмотра, заметно расслабились, лениво углубляя обозначенную нашими предшественниками траншею.

Майское солнышко заметно пригревало. Над головой басовито жужжали хрущи и жирные зеленые мухи. Слабый ветерок почти не освежал разгорячённые тела, принося вместо свежести тошнотворный запашок многочисленных выгребных ям. Пропотевшие рубахи противно липли к коже. Видавший виды инструмент неспешно вгрызался в мягкий глинистый грунт. Негромкие разговоры и беззлобное зубоскальство, разнообразившие работу в первую пару часов, помаленьку затихли — говорить не хотелось.

Я зевнул и в очередной раз обвёл взглядом городские стены Магдебурга, которые нам, по всему видать, скоро предстоит штурмовать. Впечатляют... Между зубцов на ближайшем бастионе временами мелькают головы защитников. Горожане лениво наблюдают за нашей неспешной работой, не проявляя особой заинтересованности или обеспокоенности. То ли не считают нужным мешать, то ли полагают невозможным воспрепятствовать. Скукота...

Лёгкое оживление в траншее заставило обернуться, оторвавшись от созерцания вражеских укреплений. Солдаты, минуту назад ползавшие, словно сонные мухи, внезапно заработали вдвое быстрее.

— Blindes Schwein!* Смотри куда кидаешь, урод! Мне жена только вчера рубаху постирала, если на ней хоть одно пятнышко будет, я тебе это кайло в жопу засуну и три раза проверну!

А, ясно... Отто с очередным обходом. Я молча приветствую приближающегося фельдфебеля взмахом руки. Шульц кивает в ответ и волком глядя на роющихся новобранцев топает дальше по траншее. Но через пару минут, завершив контрольный осмотр, Отто возвращается и, утерев пот со лба, усаживается рядышком на предусмотрительно расстеленную рогожу.

— Всё тихо?

Я киваю.

— Как на кладбище. Похоже, там — я небрежно киваю себе за спину, где высятся укрепления Магдебурга — нас вообще за людей не считают.

— Это ненадолго.

Отто блаженно вытягивает ноги, но почти тут же вновь настораживается.

— Was geht ab!?* Какого чёрта у них там происходит?

Я вслед за фельдфебелем оборачиваюсь к городу, пытаясь оценить причину резко усилившегося шума, доносящегося с ближайшего к нам бастиона. Судя по участившемуся мельканию голов и возникающим то и дело среди зубцов ярким пятнам мундиров и даже перьям плюмажей (!) на стену изволил пожаловать кто-то важный. Скоро невнятный шум голосов и отдельные возгласы сменяются дружными криками, а затем и раскатами веселого хохота. Ну, ясно — командование поднимает боевой дух подчиненных. Как бы не учудили чего от прилива доблести... Тяжёлых орудий на бастионе вроде нет, да и порох горожане стараются экономить, но мало ли... Жахнут ещё из фальконета* какого-нибудь. Расстояние для прицельной стрельбы конечно великовато, но попасть можно и случайно... На всякий случай я, поджав ноги, сползаю чуть пониже, чтобы голова не торчала над бруствером неоконченной траншеи.

Противник, однако, решил воздействовать на нас несколько иными методами.

— Эй, католики! Не надоело копаться в грязи?

— А когда это свиньям надоедало копаться в грязи?!

Дальше раздаётся дружный гогот. Мы с Отто обмениваемся кислыми взглядами. А с бастиона тем временем несутся новые немудрёные остроты.

— Где ваш коротышка Тилли? Этот старый импотент привёл вас к девичьим вратам*, но забыл, что следует делать дальше!

Наши солдаты, пользуясь случаем, один за другим бросают работу, вслушиваясь в летящие с городских стен оскорбления. Вскоре раздаются первые ответные выкрики. С бастиона немедленно возражают. Словесная перепалка стремительно нарастает. Я с сомнением окидываю взглядом наше воинство, которое, опираясь на лопаты и мушкеты для пущего удобства, упражняется в острословии, выкрикивая оскорбления и посылая неприличные жесты в сторону осаждённого города.

— Может, стоит вернуть их к работе?

— Не.

Отто, лениво отмахивается, отгоняя особо назойливую муху.

— Пусть развлекутся немного. Всё равно скоро обед, а траншею мы и так уже углубили на два дюйма больше, чем должны были.

— Ну как знаешь.

Я, прищурившись, гляжу на короткую тень от воткнутой неподалёку лопаты — почти полдень. До обеда и впрямь всего-ничего, так что можно и потерпеть немного. Авось этот приступ словесного поноса надолго не затянется.

Не тут-то было!

Стоило мне прикрыть глаза, надвинув для пущего удобства шляпу на лоб, как летящий из нашей траншеи гвалт резко сменил тональность. Быстрый взгляд из-под приподнятых пальцем полей шляпы показал, что слух меня не обманывает. Нас почтил своим присутствием, незаметно подкравшись под прикрытием поднятого перекрикивающимися шутниками гвалта, лично господин оберст собственной персоной. Вместе с ним шествовал наш глубокоуважаемый гауптман, а где-то на периферии моего поля зрения, придерживая одной рукой болтающуюся саблю, а другой — норовящую слететь шляпу, бежал, позорно проспавший появление начальства Арцишевский.

Чтобы не повторять ошибок недалёкого во всех отношениях лейтенанта пришлось срочно подыматься, приводить себя в порядок и принимать геройский вид — дабы не ударить перед начальством в грязь лицом. Отто за это же время привычно и быстро организовал видимость активной и целеустремлённой работы оказавшихся поблизости солдат. Явно не зря, судя по благожелательным улыбкам на лице оберста с гауптманом и облегчённо-извиняющейся гримасе вконец запыхавшегося Арцишевского, всё же сумевшего догнать старший командный состав и занять подобающее ему место сразу за левым плечом герра Юлиуса.

Дальше всё пошло как по маслу. Отто браво доложил об успешном ведении сапёрных работ с опережением запланированных темпов. Оберст милостиво покивал и зычно поблагодарил солдат за старание. И, по идее, на этом всё бы и закончилось, если бы опять не вмешался противник...

Появление нашего начальства явно не прошло незамеченным на крепостных бастионах, результатом чего стал новый шквал насмешек и ругательств. Кто-то из горожан, не иначе как в порыве патриотизма, выскочил на парапет и, сняв штаны, гордо продемонстрировал всем желающим голую жопу, видимо намекая нам подобным образом, что защитники Магдебурга срали на всю императорскую армию, включая командный состав, и вообще в грош не ставят нашу активную осадную деятельность. Окажись тут в этот момент новоявленный знакомый нашего писаря и парень наверняка получил бы чрезвычайно яркое подтверждение своей теории о "бескультурных немцах". Французские пейзане такого свинства себе, конечно же, не позволили бы ни при каких обстоятельствах. Показывать свою голожопость в присутствии благородных господ? Фи!

Наш оберст, судя по всему, думал примерно так же. По крайней мере, если судить по недовольно скривившейся роже. Но на то оно и начальство, чтобы решать возникающие проблемы с помощью подчинённых, так что поиск выхода из столь щекотливого положения не занял у герра оберста много времени.

— Эй, парни! Плачу двойной дукат тому, кто сможет проучить этих городских невежд!

Для пущей убедительности оберст извлекает из кошеля и демонстрирует всем собравшимся ярко блеснувшую на солнце монетку. Соблазнительное зрелище... Не то что жопа на стене! Неудивительно, что вид золотого вызвал нешуточный ажиотаж. Кое-кто стал прямо тут же прикладываться к мушкетам, явно собираясь заработать себе прибавку к жалованию, не откладывая дела в долгий ящик. Но низкий фельдфебельский рык немедленно остудил даже самые горячие головы:

— А ну убрали мушкеты, слизни головожопые!!! Герр оберст сказал проучить городских наглецов, а не позабавить! Вам всем что, повылазило? Тут до стены больше трёх сотен шагов, если не все четыре! Да большая часть вас, уродов, с такого расстояния в собор кафедральный попасть не сможет, не то что в магдебургскую задницу! Кто будет порох зазря жечь, тому шомпол в ухо вобью, чтоб мозги прочистить — ясно?!

И пока со всех сторон летели разочарованные вздохи, Отто негромко бросил через плечо, так чтоб было слышно только мне:

— Что думаешь, Андре?

Спешить с ответом не хотелось. Потому я сперва смерил долгим взглядом расстояние до бастиона, между зубцов которого мелькали уже целых три задницы — доблестные защитники города явно посчитали это средство достаточно эффективным и перешли к его массовому применению. Затем медленно кивнул в ответ.

— Можно попробовать. Развлеките пока городских, чтоб не разбежались.

После чего, присев, принялся тщательно заряжать своё оружие. Затем, подхватив мушкет с вилкой, выбрался из окопа и неспешно, чтобы не сбить дыхания, а главное не привлекать излишнего внимания, потрусил к загодя примеченной позиции. Эту невнятную кучку битых кирпичей и обгорелых деревяшек, расположенную заметно ближе к городской стене, чем наша недовыкопанная траншея, я присмотрел ещё утром. Явно остатки какой-то халупы, вопреки всем правилам фортификации возведённой в "мёртвой зоне" перед укреплениями и не до конца разваленной защитниками до начала активных осадных работ. Грех не воспользоваться таким подарком, да ещё и за деньги!

Так что, добравшись до выбранной позиции и мельком оценив окружающую обстановку (вроде без изменений, мой манёвр с бастиона либо не заметили, либо не сочли стоящим внимания), я не спеша опустился на одно колено за своей импровизированной баррикадой. Затем без лишней суеты воткнул сошку, проверил замок, поправил фитиль и, установив мушкет на вилку, принялся выбирать себе цель. Недостатка в мишенях не наблюдалось.

Кажется на парапет, желая понадёжней оскорбить доблестных солдат императора, выбрался чуть ли не весь гарнизон. Магдебуржцы высовывались между зубцами, грозили, злословили, зубоскалили... в общем развлекались, как могли. К слову, мои камрады в траншее занимались примерно тем же самым, хотя им несколько мешало "униженное" по сравнению с горожанами положение — со стены-то оно всяко удобней обзываться, чем стоя по пояс в грязной канаве. Ну да ничего, сейчас мы слегка уравняем шансы... или хотя бы попробуем.

Я еще раз мысленно смерил расстояние до бастиона — далеко... Внес поправку на разницу в высоте между моей позицией и будущей мишенью. Учёл неизбежное падение траектории. Затем бросил взгляд на вяло колышущийся флаг, пытаясь оценить силу и направление ветра...

Своей целью я избрал не голозадых идиотов, скачущих по парапету, а спокойно стоящего, опираясь на крепостной зубец, видного господина в блестящей кирасе и шляпе со страусовым пером. Сразу видно — важная птица, а не шут гороховый. Да и стоит удобно.

Вдох, выдох. Затем ещё раз. И палец плавно нажимает на спусковой крючок. Привычный, как дыхание, наклон головы, чтобы прикрыть глаза полями шляпы он случайных искр из замка. Злое шипение пороха на зарядной полке, резкий толчок приклада в плечо и раскалённый кусок свинца отправляется в свой недолгий полёт...

Все свои патроны, до единого, я делал сам. Собственноручно просеивал и взвешивал порох на одолженных ради такого дела аптекарских весах. Лично отливал и шлифовал пули, максимально точно подгоняя их под нужный калибр. А затем, пользуясь служебным положением, извёл десятки дефицитных выстрелов на пристрелку, выясняя малейшие нюансы стрельбы на различных дистанциях, вплоть до немыслимых для любого "нормального" стрелка 200 шагов. Все эти ухищрения, в купе с безупречным глазомером и каким-то необъяснимым внутренним чутьём (которое Хорст упорно именует дьявольским наущением), позволяют мне считаться (и, видит бог, не зря!) лучшим стрелком в роте. Лучшим настолько, что даже ветераны, отходившие с мушкетом втрое, а то и впятеро больше моего, не пытаются оспаривать это звание.

И всё же расстояние до чёртового бастиона было слишком велико! А потому, когда я увидел, как из шеи франтоватого магдебуржца выбило фонтанчик тёмной крови и он сломанной куклой рухнул за парапет, мои губы невольно разъехались в самодовольной ухмылке. Кажется, сегодня я стану на пару дукатов богаче! Если вовремя ноги унесу, конечно...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Слепая свинья (нем.)

* Что за фигня? (нем.)

* Falconetto (итал.) — очень легкая пушка, стрелявшая свинцовыми ядрами (пулями)

* Город Девы — прозвище Магдебурга

Глава 32

Впрочем, за своё здоровье переживал я скорее для проформы. Ну или по привычке. Учитывая дистанцию и отсутствие на бастионе готовой к действию артиллерии, шансов отомстить за подстреленного офицера у горожан было немного. Тем не менее, они честно попытались.

Пока я, уже без оглядки на дыхание, довольно резво преодолевал внезапно выросшее расстояние от своей временной позиции до незаконченной траншеи (готов поклясться именем святого Андрея, моего небесного покровителя, что не забирался так далеко от нашей позиции!), мне в след летели не только проклятия, но и пули. Слух отмечал привычный звук выстрелов, которых я насчитал никак не меньше двух десятков, но зловещего посвиста пуль я так и не расслышал — мазали бюргеры просто безбожно. Впрочем, учитывая, что бежал я рваным темпом, то слегка притормаживая, то резко ускоряясь, да ещё и петляя, словно заяц... обвинять городских стрелков лично у меня язык не повернётся. Положа руку на сердце, наши мушкетёры вряд ли выступили бы сильно лучше в подобной ситуации. Помочь магдебуржцам поквитаться могла разве что неслыханная удача, но эта ветреная девица сегодня явно была на моей стороне. Полминуты страха, энергичная пробежка и я уже спрыгиваю в траншею под ликующие вопли и приветственные крики камрадов.

Со стен бастиона всё ещё летели бессильные проклятия и посулы отомстить (зачастую довольно изобретательные). В ответ раздавались встречные пожелания, перемежаемые взрывами глумливого хохота — распоследний новобранец в нашей роте теперь хорохорился так, словно он уже лично перестрелял половину магдебургского гарнизона и сразу после обеда примется за вторую половину. Меня, как главного героя дня, каждый норовил похлопать по плечу и сказать нечто одобрительное. Причём большинство почему-то старались проорать свои поздравления прямо в ухо, чтобы я непременно услышал их невероятно ценные пожелания среди неутихающего гвалта. Всеобщую вакханалию восхваления притушило только появление оберста с остальными офицерами.

Толпа сослуживцев почтительно расступилась, пропуская командира полка в сопровождении нашего гауптмана и еще нескольких офицеров свиты. Я демонстративно подтянулся и браво, как учил Отто, доложил:

— Герр оберст, ваше приказание выполнено!

Строго говоря, это был даже и не приказ, а так... пожелание. В купе с коммерческим предложением. Но к чему нам такие подробности? Главное — результат!

Оберст, видимо, думал примерно так же и против идеи считать мою диверсию выполнением его прямого приказа вовсе не возражал.

— — Хороший выстрел, солдат! Как зовут?

— — Гефрайтер Андре Моравец, герр оберст!

— — Держи, гефрайтер, заслужил!

Оберст демонстративно, чтобы видели все собравшиеся, неторопливо извлёк из кошеля на поясе заманчиво блеснувшую монетку и торжественно вложил (а не швырнул, как это обычно заведено у начальства, даже более мелкого пошиба) в предупредительно подставленную мною ладонь. Проявил уважение к доблести и воинскому умению, так сказать. А это, между прочим, дорогого стоит. Зачастую, как бы не больше чем сама награда. Хотя не, это я уже лишнего хватил. Двойной дукат (новенький, валленштайновой чеканки, с профилем генералиссимуса на аверсе), если подумать, перевесит даже генеральское рукопожатие. Тем не менее, толпа вокруг одобрительно загудела, а оберст, не будь дурак, тут же развил успех, громко объявив:

— Славно поработали, парни! На сегодня — хватит. Всей роте обедать и отдыхать. А работы продолжит шестая рота — посмотрим, смогут ли они поддержать ваш почин!

Одобрительный гул тут же перешёл в радостные крики, не умолкавшие всё время пока оберст со своей сворой прихлебателей важно удалялся. Затесавшийся в свору прихлебателей герр Юлиус, сиявший почище, чем золотой дукат на моей ладони, улучив момент, обернулся и, перехватив мой взгляд, с вежливой полуулыбкой чуть приподнял свою шляпу — моё почтение, мол, так держать. Ну, это понятно. Похвала солдату, это и похвала его командиру, а уж похвала всей роте, да ещё и высказанная перед строем... В общем, можно сказать, что я неплохо приподнял нашего гауптмана в глазах командования. Ну и слава богу. Ибо, как показывает опыт, когда гауптман доволен, то и служба идёт не в пример легче и веселее.

Кстати, на счёт веселья...

Я подбросил и тут же поймал на лету свежезаработанную монету. Что там наш оберст говорил про послеобеденный отдых?

Неслышно нарисовавшийся за правым плечом Отто (как он умудряется проделывать такой фокус при его-то габаритах — тайна, волнующая всех новобранцев в роте), сопроводив полёт золотого кругляша профессиональным взглядом, деловито уточнил:

— Пропьём, как обычно, или есть идеи поинтересней?

Я равнодушно пожимаю плечами.

— Да какие тут идеи? Не сегодня, завтра пойдём на штурм, так что... конечно пропьём! И как можно быстрее.

— Вот это по-нашему!

Отто одобрительно похлопывает меня по спине и тут же манит пальцем топчущегося неподалёку Йенса.

— Дуй в лагерь, скажи моей жене, чтоб накрывала на стол. И пусть расстарается — Моравец платит за всё.

Фишер тут же уносится вдаль, только пыль столбом, а вместо него в поле зрения появляется хитрая рожа с рыжими усами.

— Отмечать будете? А меня в долю возьмёте?

— Да куда от тебя денешься?

Я безнадёжно машу рукой, отлично осознавая что ни ангелы небесные, ни демоны ада не смогут отвратить Хорста от участия в дружеской попойке. Скромному гефрайтеру с таким проглотом и подавно не совладать, остаётся только смириться... ну и:

— Но с тебя пиво. Только хорошее, а не та мутная бурда, что интенданты доставляют сказал бы я из какого места, да аппетит портить не хочется.

— Не вопрос! Знаю я одного маркитанта из богемского кирасирского... За полталера сторгуюсь. Идёт?

— Идёт. Но если вместо пива опять лошадиная моча окажется, то сам за него расплачиваться будешь!

— Обижаешь! Всё будет в лучшем виде!

Ну что сказать? Не соврал!

Пиво и впрямь оказалось выше всяких похвал. Сам Хорст клялся и божился, что это местное магдебургское, которое еще до войны славилось на всю Германию и даже отправлялось за море. Может и так. Хотя какая к чёрту разница магдебургское или гамбургское? Главное, что хорошее! Да тут ещё и закуска не подкачала.

Эльза где-то раздобыла здоровенный кусок свиной грудинки, так что главным блюдом на нашем праздничном столе были жаренные рёбрышки с тушёной капустой. Учитывая, что всю последнюю неделю жрали мы в основном какое-то невнятное кашло из крупы настолько мелко дробленой, что даже затруднительно было определить какое зерно на неё пошло, да жиденькое хрючево из чечевицы сдобренное редкими кусочками прогорклого сала, свежая свинина со специями и квашеная капустка казались прямо-таки пищей богов.

На шум и запах нашего пиршества подтянулись соседи из четвёртой роты — старые знакомые Отто. Пришли не с пустыми руками — приволокли приличный жбан пива. На вкус — не отличишь от нашего, похоже из одной бочки разливали. С таким подкреплением гулянка пошла веселее. И вот уже Хорст, харя которого с каждой опустевшей кружкой своим окрасом всё более и более приближалась к его же рыжим усам, размахивая обглоданным ребром, громогласно объявляет, тыча в мою сторону лоснящимся от жира пальцем:

— А я вам говорю: Моравец никогда не промахивается!

После чего, воздев кость к небу, патетически возглашает:

— Ни бог, ни дьявол не помогут тем, кто попал ему в прицел!

Парни из нашей роты дружно кивают, подтверждая слова Хорста. Соседи из четвёртой снисходительно улыбаются — известное дело, на войне без таких баек никуда. Рыжего такое невысказанное, но ясно выраженное недоверие цепляет за живое.

— Не веришь?

Прищуренный взгляд ярко голубых глаз упирается в ухмыляющуюся рожу Йорга — унтера из четвёртой, тоже весьма неплохого стрелка, между прочим.

— Тогда наливай! Выпьем! И я расскажу тебе про самого лучшего стрелка по эту сторону Альп. А может и во всей Европе...

Никто не возражает. Гулко стукают энергично сдвигаемые кружки и Хорст, по-приятельски обняв камрада из четвёртой, начинает свой задушевный рассказ.

— Понимаешь, Йорг, когда Отто притащил этого парня и заявил, что он теперь будет мушкетёром в моём взводе, я ничего такого не заподозрил. Ну, мушкетёр и мушкетёр — одним больше, одним меньше... какая разница? Но Отто сказал проверить его в деле, а ты ж знаешь нашего Отто — когда он что-то говорит, надо делать! И вот я веду парня за околицу, указываю на старую вербу с дуплом, говорю: стреляй, мол. Андре пожимает плечами и стреляет. И попадает прямо в это чёртово дупло! Со ста двадцати шагов! Я не поверил. Думал, повезло. Ведь новичкам везёт, верно? Говорю: давай ещё раз! Он стреляет. И снова попадает в дупло. Он попал в это сраное дупло пять раз подряд, прежде чем я поверил, что это неспроста! И знаешь, что я тебе скажу, дружище? Не знаешь? Тогда наливай!

Вновь стучат деревянные кружки, после чего Хорст, утерев пену с усов, возвращается к прерванному рассказу:

— Так вот. С тех пор я сотни раз видел, как стреляет Андре. В жару, когда воздух раскалён и всё плывёт перед глазами. В мороз, когда пальцы скрючивает от холода. В снег, в туман, когда солнце слепит глаза, на ветру и даже в кромешной темноте. Не видел я только одного — чтобы он промахнулся...

Тут Михель неожиданно икнул и я внезапно осознал, что за столом повисла напряжённая тишина. Эпичный рассказ Рыжего незаметно захватил слушателей. Надо же, а я-то думал, что его болтовню никто не воспринимает всерьёз... Сам Хорст между тем сыто рыгнул, отставил кружку и, явно упиваясь всеобщим вниманием, продолжил свои разглагольствования:

— Так о чём бишь это я? А, да! Наш Андре — славный парень. Настоящий камрад. Но когда дело доходит до стрельбы — он сущий дьявол! И я вам говорю, как перед ликом всевышнего, что ни честный христианин, ни проклятый магометанин, ни треклятый иудей, ни пропащий язычник, никто в целом мире не сравнится с ним в меткости.

Хорст торжественно, как на клятве, воздевает вверх руку и за столом воцаряется весьма красноречивое молчание. Мы с Отто обмениваемся одинаково-задумчивыми взглядами. Вот так и рождаются легенды. Наверное.

Глава 33

С оборотной стороной нежданно-негаданно пришедшей славы я познакомился на следующий день после нашей дружеской попойки, когда завалился к Отто с великолепным, как мне тогда казалось, предложением.

Дело было незадолго до полудня. Могучий фельдфебельский организм к тому времени уже успешно переварил все последствия вчерашней гулянки и пребывал по такому случаю в прекрасном расположении духа. Так что моё предложение "пойти, поговорить", было воспринято весьма благосклонно. Оно и неудивительно, учитывая, что под этот разговор я ещё с вечера предусмотрительно припрятал изрядный жбанчик пива и немного закуски — жалкие остатки былой роскоши. Кто ж в здравом уме откажется от столь приятной беседы? Вот и Отто не устоял. За что и поплатился, когда вместо ничего не значащего трёпа я, после первой же кружки, исподволь, под аппетитное чавканье начал продвигать одну незамысловатую идею, давно вызревавшую в тёмных недрах моей черепушки...

Впервые подобные мыслишки замелькали у меня ещё в Баутцене, во времена приснопамятной эпопеи с патронами. Задумка была, в общем-то, проста: если можно насыпать щепотку пороха в бумажный кулёк, то почему бы не насыпать пригоршню пороха во что-нибудь покрупнее и покрепче? Добавить рубленых гвоздей или ещё какого металлического лома для пущего эффекта, приделать короткий фитиль, да и кидануть под ноги супостату... Отличная же идея! Правда, пороху нам тогда перепало совсем немного, так что о столь расточительной методе его использования я даже заикаться не стал. Но и забыть такую перспективную придумку не спешил — просто отложил на потом. Когда же командование, отбросив свои обычные недомолвки и экивоки, в полный голос заговорило про грядущий штурм Магдебурга, я решил, что пришло время извлечь давнее порождение сумрачного моравского гения на свет божий и дать ему ход. С одним небольшим изменением.

Собственно, это маленькое усовершенствование, на мой скромный взгляд, решало сразу две принципиальные проблемы: резко повышало эффективность будущих боеприпасов в конкретных условиях штурма крупного города с неизбежно сопутствующими такому мероприятию многочисленными уличными боями и позволяло существенно уменьшить расход дефицитного пороха. Точнее даже не пороха, а его компонентов.

Ведь что такое большой европейский город? Правильно — сплошное нагромождение теснящихся друг к другу зданий и прочих сооружений. Зачастую каменных. Каждый такой дом — готовый бастион, надёжно защищающий своих обитателей от пуль и пик нападающих. А значит, чтобы добраться до горожан (и их имущества!), придётся брать каждую такую мини-крепость штурмом — врываться внутрь, предварительно высадив дверь и раскидав сложенную за дверями баррикаду. А затем в кровавой резне накоротке разбираться с ни в какую не желающими расставаться со своим добром, честью и жизнью обитателями, ежесекундно рискуя получить от неблагодарных бюргеров добрый кусок свинца в бок или несколько дюймов зазубренного железа в брюхо.

Тут трижды подумаешь, стоят ли пара серебряных ложек да заляпанная кровью скатерть затраченных на их приобретение усилий, не говоря уж за прилагающийся к возможной добыче риск. Хотя на самом деле, думай, не думай, а рисковать всё равно придётся, так как других способов добраться до чужого добра у честных солдат, увы, нет.

Нет, чисто теоретически, можно ещё попробовать поджечь домик в надежде, что несговорчивые бюргеры сами покинут свою "крепость", а если сильно повезёт, то ещё и вынесут из пламени наиболее ценное из движимого имущества... Но это в идеале. На практике же такой подход вернее всего приведёт к тому, что вожделенная добыча попросту сгорит в огне, а разгоревшийся пожар перекинется на соседние здания. Последнее обстоятельство, учитывая тесноту городской застройки и тот неоспоримый факт, что во время штурма всем заинтересованным лицам как-то не до борьбы с возгораниями, чревато и вовсе неприятными последствиями...

Вот эту-то неразрешимую проблему и должно было устранить моё изобретение. Ведь если нельзя поджечь, то почему бы не попробовать выкурить, верно? Всего-то и надо разжиться у артиллеристов или ведающих снабжением осадного парка интендантов селитрой да серой, сварганить из всего этого смесь поядрёнее, чтоб от дыма враз дыхалку перехватывало и глаза из орбит вылезали, да наделать из этого добра гранат. А дальше — подкрадывайся к дому и кидай такую дымовуху в любую подходящую щель. Пять минут ожидания и можно спокойно вязать выпрыгивающих из окон бюргеров. И никакого тебе пожара! Красота же?

Однако Отто, которому я всё это изложил под неспешное прихлёбывание остатков магдебургского пива с уже слегка зачерствевшими брецелями, отнюдь не выглядел воодушевлённым открывающимися перспективами. Неторопливо опустошив свою кружку, фельдфебель кинул полный сожаления взгляд на дно посудины, затем со вздохом отставил её в сторонку и, покачав головой, с явной досадой протянул:

— Ты прям как наш француз. Вот так послушаешь — вроде умный парень. Голова варит, слова мудрёные знаешь... А другой раз как ляпнешь чего-нибудь, так хоть стой, хоть падай.

— Как сейчас?

Я подозрительно прищурился, пытливо вглядываясь в задумчивую физиономию своего лучшего друга. Весь мой предыдущий опыт настойчиво подсказывал, что если Отто говорит, что я сморозил какую-то несусветную глупость, то, скорее всего, так оно и есть. Добродушный фельдфебельский смешок тут же подтвердил мои худшие опасения.

— Ага. Именно.

— А что не так-то?

— А то. Ты вообще в курсе, что про тебя у нас в роте говорят? А что Хорст вчера за столом нёс — помнишь?

— Ну-у-у... всякое болтают, конечно. В основном, что я душу дьяволу продал в обмен на умение бить без промаха в любую цель.

— Вот-вот. А тут ты весь такой из себя дьявольский стрелок решаешь честных христиан серой травить... к адскому пламени понемногу приучать, так сказать...

— Эм-м-м... мда... нехорошо как-то получается. Думаешь, могут быть проблемы?

— Ещё и как могут. Каждую глотку ведь не заткнёшь, а если пойдёт слушок по армии гулять — кто знает, куда он в итоге доберётся? Тилли сейчас непросто, денег нет, как со штурмом обернётся — одному богу известно, а армию в узде держать надо. Помнишь, как с пленными дезертирами в Ной-Бранденбурге обошлись? Вот то-то же! А тут дьяволопоклонник какой-то объявился, да ещё и лютеранин до кучи... Так и до костра недалеко!

Я озадаченно почесал в затылке, пытаясь взглянуть на свою замечательную во всех отношениях идею под этим новым и, чего уж греха таить, весьма неожиданным углом. По всему выходило, что скепсис Отто имел под собой самые, что ни на есть, веские основания и, своевременно посоветовавшись с многоопытным фельдфебелем я, вполне возможно, избежал весьма и весьма серьёзных неприятностей. Вот только...

— А как же тогда бюргеров выкуривать?

— Да как всегда. Тоже мне — проблема.

Отто пожимает своими плечищами с поистине великолепным безразличием.

— Будем вламываться в каждый дом и рубить в капусту всех, кто не сдастся.

— Полроты положим...

— И что с того?

Шульц негромко фыркает, умудрившись как-то уместить в столь малоинформативном по своей природе звуке всю глубину своего презрения к личному составу нашей компании.

— Две трети роты — просто мясо. Новобранцы, не бывшие ещё ни в одном серьёзном бою. Таких жалеть — только портить. Вот переживут штурм, тогда и будут хоть чего-то стоить. А пока только и могут, что жрать да срать.

Тут фельдфебель ненадолго прервал свой уничижительный монолог, чтобы блаженно потянуться, хрустнув суставами, после чего, как ни в чём не бывало, продолжил:

— И, кстати, добычу в роте делят на круг, так что если половина сдохнет при штурме, то остальным вдвое больше достанется.

После чего, заговорщицки подмигнув, закончил:

— Ты главное сам в нужную половину попади, а остальное — не твоя забота.

Глава 34

Именно о попадании в правильную половину я изо всех сил и думал, переминаясь с ноги на ногу на правом фланге первой шеренги внушительной штурмовой колонны на рассвете 20-го дня мая месяца года 1631-го от Рождества Христова.

Наше недолгое участие в осаде Магдебурга подошло к концу. Может высокоумное начальство и повременило бы ещё недельку-другую, подготавливая всё необходимое для успешного штурма, но когда в лагерь, словно мортирная бомба, прилетело сообщение о падении Франкфурта, тянуть дальше стало уже невозможно. Густав Адольф становился сильнее с каждым днём и с этим надо было что-то делать. Но чтобы всерьёз заняться беспокойным шведом, следовало сперва рассчитаться с собственной армией. И как можно скорее...

Я покрутил головой, разминая затёкшую шею. Шлем с непривычки натирал шкуру завязками, причиняя серьёзные неудобства. В жизни б не связался с этой чёртовой железякой, но вынужден был сдаться под неумолимой логикой фельдфебельских аргументов. Всё-таки штурм — есть штурм. Никогда не знаешь откуда ждать подвоха, а внезапно прилетевшая черепица или половинка кирпича сброшенная с третьего этажа заботливой рукой какого-нибудь доброхота зачастую могут причинить не меньше неприятностей, чем пуля или удар кавалерийского палаша. Вот и пришлось временно сменить любимую шляпу на любезно одолженный морион*.

Сам Отто экипировался куда серьёзней, щеголяя в открытом штурмхаубе* и тяжёлой кирасе с наплечниками и набедренниками, не имевшей ничего общего со стандартным оснащением простых пехотинцев. Образ внезапно спешившегося всадника апокалипсиса дополняли перевязь с трофейной скьявоной, здоровенный тесак и пара заткнутых за пояс пистолетов с дорогущими колесцовыми замками, а также сурового вида офицерская алебарда, в лапищах Шульца выглядевшая почти что игрушечной.

Герр Юлиус (тоже в кирасе и шлеме), прошествовав мимо с сосредоточенной миной, едва заметно кивнул:

— Вы, оба, подойдите.

Едва мы с Шульцем, выйдя из строя, вытянулись перед начальством, гауптман, глядя куда-то в сторону, негромко обронил:

— — Я только что от оберста. Нам оказана честь первыми из всего полка вступить в город.

На слове "честь" ротный не сдержал сардонической усмешки. Мы с Отто обменялись мрачными взглядами, а гауптман продолжил, как ни в чём не бывало.

— Не мне вам объяснять, что это значит. Потерь не избежать, но, если не будем зевать, без добычи не останемся. Я рассчитываю на вас, господа. Вы знаете, что нужно делать.

Фон Лаутербах, отпустив нас легким взмахом руки, зашагал дальше — напутствовать младших офицеров, а мы с фельдфебелем, кивнув друг другу на прощанье, отправились по своим местам. Он — присматривать за пикинёрами, я — к моим криворуким собратьям мушкетёрам.

Едва заняв своё законное место в строю, я буквально затылком ощутил неспокойное ёрзанье позади. Скосив взгляд за спину, пару секунд понаслаждался выражением неподдельной тревоги на обычно простодушно-хитрованской, а нынче довольно-таки бледноватой роже Йенса. Хорошо всё-таки, когда кто-то трусит больше тебя...

— Чего дрожишь, зеленоклювый? Ты — солдат кайзера, как бы глупо это не звучало, по отношению к такому недоноску. Это тебя должны бояться! Так что прекращай стучать зубами у меня над ухом, если не хочешь получить по этим зубам прикладом.

— Jawohl, herr Gefreiter!*

Фишер, получив чёткие указания, тут же подобрался, вытянувшись в струнку. Всё же солдат из него получится. Со временем. Если переживёт сегодняшний день.

— Слушай меня, мелкий.

Я говорил нарочито негромко, не поворачивая головы, но впившийся мне в затылок взгляд моего недоденщика, тянущего от старания шею, чтобы ненароком не пропустить хотя бы слово, ощущал почти физически.

— Чтобы не произошло, ты должен оставаться в строю. Не ори, не дергайся, слушай команды и выполняй приказы. Можешь вообще не стрелять — всё равно никуда не попадёшь, но следи за фитилём, чтоб был всё время наготове. И сумку с патронами не потеряй — вдруг мне понадобится? Запомнил? Вот и выполняй. Хоть какая-то польза с тебя будет.

Сдержанные смешки окружающих немного разряжают повисшее над строем напряжение. Первый штурм предстоит отнюдь не одному только Йенсу. За исключением немногих ветеранов неудачной осады Штральзунда, опыт большинства стоящих сейчас за моей спиной kaiser soldaten исчерпывается участием в мелких стычках с крестьянами за кусок сала и торбу овса, а это немного не то же самое, что резня не на жизнь, а насмерть с не самым слабым гарнизоном и добрыми, но весьма недружелюбно настроенными бюргерами на улицах огромного города. Так что наметившийся подъём боевого духа безусловно стоит поддержать.

Я повышаю голос, чтобы было слышно уже не только ближайшим соседям по строю:

— Всех касается! В бою не суетиться, бошками не крутить и клювами не щёлкать. Просто делайте, что прикажут и к вечеру Магдебург будет наш! А добычу в нашей роте делят на всех, так что каждый, кто не облажается, станет богачом!

Мощный взрыв, раздавшийся со стороны ближайших к нам городских ворот, заглушил одобрительное ворчание и воинственные выкрики, которыми камрады встретили мою импровизированную напутственную речь.

До вожделенного дележа добычи следовало ещё дожить. Пока же нас ожидал штурм городских укреплений.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Morion (фр.) — один из самых распространённых типов открытого шлема в Европе XVI-XVII веков. См. иллюстрации.

* Sturmhaube (нем.) — "штурмовая каска", она же бургиньот — ещё один тип шлема весьма распространённый в Европе описываемого периода. См. иллюстрации.

* Так точно, господин ефрейтор! (нем.)

Глава 35

К немалому моему облегчению, еще на подходе к воротам стало ясно, что штурмовать тут уже нечего. Наши доблестные сапёры разнесли их в щепки. Привратные укрепления также уже зачистили, так что наша рота, не задерживаясь, вошла прямо в город — первый этап штурма прошёл на редкость удачно.

А вот дальше перед нами оказалось сразу несколько улиц, расходящихся от ворот веером. Герр гауптман, видимо исходя из полученных от оберста приказов, решительно указал на ту, что была правее, и наша штурмовая колонна целеустремлённо затопотела дальше. Следом за нами в город входили остальные роты полка, а к воротам уже спешили следующие части, так что за фланги и тыл можно особо не переживать — если там ещё оставались какие-то защитники, ими будет кому заняться. Наш же враг засел где-то впереди и чем быстрее с ним будет покончено, тем скорее можно будет перейти к самой приятной части солдатской работы — сбору и дележу добычи.

Ближайшую к воротам улочку мы проскочили без остановок. Местные то ли разбежались, то ли попрятались — разбираться было как-то недосуг. Никто поперёк дороги не встал и ладно. Домишки у ворот стояли так себе (какой-то ремесленный квартал, что ли), поживиться, на первый взгляд, особо нечем, соответственно и особого смысла их штурмовать, выискивая скрывающихся защитников, также не наблюдалось.

Первое препятствие ожидало нас за следующим поворотом. Наш передовой дозор, сформированный из шестерых проштрафившихся за последние дни новобранцев под командой проштрафившегося же ветерана, едва высунувшись за угол, тут же юркнул назад, под защиту ближайших домов. Вслед "великолепной семёрке" разведчиков раздалось несколько запоздалых выстрелов, не причинивших особого вреда. Примчавшийся на доклад связной сообщил, что: "городские, значитца, баррикаду в конце улицы сложили и за ней засели".

После этого, остановив колонну, на рекогносцировку отправился уже лично герр Юлиус, в сопровождении фельдфебеля и главного эксперта по стрелковому бою — меня то есть. Открывшаяся картина не радовала. Хотя и не удивляла — как раз такого мы и ожидали. Ну и, соответственно, готовились.

В конце плавно изгибающейся, но всё же просматриваемой из конца в конец улицы, действительно громоздилась наспех сложенная баррикада, состоящая из опрокинутой повозки, каких-то бочек, сундуков, а также лавок и перевернутых столов, очевидно вынесенных из расположенного в конце улицы трактира. Сам трактир с не претендующим на оригинальность названием "Большая кружка", о чём любезно сообщала приколоченная над входом вывеска, своим фасадом немного выдавался из общей линии зданий, делая и без того неширокую улицу еще более узкой, и выполняя таким образом роль своеобразного бастиона на фланге вражеской линии обороны. Некоторые из окон второго этажа при этом вполне могли служить бойницами, позволяя простреливать практически всю улицу.

Моё последнее предположение, едва я успел высказать его герру гауптману, магдебуржцы поспешили подтвердить, всадив пару пуль в угол дома из-за которого мы поочерёдно выглядывали, пытаясь оценить перспективы грядущей атаки. Выстрелы были так себе, но намёк вышел весьма красноречивым — с рассматриванием пора было закругляться, переходя к более активным действиям. Несколько коротких фраз, брошенных на ходу, и наша рота вновь приходит в движение, правда теперь уже не как единая колонна, а разбившись на отдельные отряды, каждый из которых выполняет свою, заранее оговоренную задачу.

Вперёд выдвигается первая шеренга мушкетёров, выстраиваясь поперёк улицы во всю её невеликую ширину. С противоположного конца улицы заполошно гремит нестройный залп — излишне поспешно и, как следствие, весьма неточно. Всего пара раненых (правда, один из них, скорее всего, не жилец) — ерунда для такого дела.

Я, занимая позицию на крайнем правом фланге, благодаря чему остаюсь частично скрытым от вражеского наблюдения изгибом улицы, подаю команду, и наш ответный залп выбивает щепки из баррикады, хотя вроде загодя велел всем бить поверх. Ну и ладно — так тоже сойдёт. Тем более, что сквозь строй первой по команде лейтенанта тут же выдвигается вторая шеренга, занимая позицию на 10 шагов ближе к баррикаде. А специально выделенная группа опытных стрелков во главе с Хорстом в это же время располагается на крылечке углового дома и начинает перестрелку с вражескими мушкетёрами, мелькающими в окнах таверны. Результаты этого обстрела сомнительны, но главное, что магдебуржские стрелки, опасаясь получить ответный гостинец, не могут толком целиться, паля в итоге весьма поспешно и вразнобой. Тем временем, вперёд выдвигается уже третья шеренга, затем следующая...

Каких-то шесть залпов и мы уже преодолели половину расстояния до баррикады, потеряв всего троих убитыми и ещё с полдюжины раненными. В этом месте горнист по знаку гауптмана трубит сигнал и мушкетёры, подхватив сошки, борзо отбегают в сторону, прижимаясь к стенам домов, а мимо под бодрую дробь барабанов, дружно топая башмаками, устремляются в атаку наши пикинёры. Навстречу раздаётся всего несколько беспорядочных выстрелов, в то время как за баррикадой происходит какая-то нездоровая суета. Над поклёванным пулями укреплением взметаются навершия древних алебард и прочих гизарм, как пить дать, помнящие ещё лихих ландскнехтов старины Йорга*. Судя по долетающим до меня обрывкам фраз, часть защитников активно смазывают пятки салом, что устраивает далеко не всех ихних камрадов...

Я даже успел поспорить сам с собой: рискнут ли горожане вступить в рукопашную или всё же разбегутся? В итоге горожане таки решились, а я, соответственно, выиграл пари, как честный человек, пообещав выставить себе кружку магдебургского пива, когда всё закончится. А закончится, даст бог, быстро...

Подтверждая моё последнее предположение, волна наших пехотинцев, бодрой рысцой преодолевает последние полсотни шагов и, захлестнув невзрачное укрепление, мигом опрокидывает жиденькую цепочку защитников. Я со своей наблюдательной позиции отлично вижу, как Шульц отточенным движением ловко подсекает ноги вскочившему на телегу, видимо чтобы подбодрить своих земляков, горожанину в приметном нагруднике с серебряной чеканкой — очевидно командиру (или лучше сказать предводителю?) встречавшей нас компании. Экономный тычок остриём под подбородок и сучащий ногами вожак, столь неосторожно высунувшийся из-под укрытия, затихает. А наши головорезы, издав торжествующий рёв, взбираются на баррикаду, сминая всё ещё пытающихся упираться защитников. Одновременно небольшая группа под командой Клауса из первого взвода, высадив дверь, врывается в таверну, чтобы прикончить укрывающихся там стрелков...

Мне остаётся только подогнать к баррикаде закончивших перезаряжаться стрелков и выстроить их за укреплением на случай маловероятной, но всё же возможной контратаки. Пока что всё идёт на удивление гладко. Как говориться, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Прозвище "великого оберста" Георга фон Фрундсберга — самого знаменитого из командиров ландскнехтов, скончавшегося примерно за 100 лет до описываемых событий.

Глава 36

Но как бы удачно не развивался наш штурм, возле захваченной баррикады всё же пришлось задержаться на добрую четверть часа. Это время пришлось потратить, чтобы наскоро перевязать раненых, разобрать покосившееся препятствие, навести порядок в перемешавшихся подразделениях. Но главное — выгнать из таверны захвативших её парней во главе с Клаусом, которые, благополучно перерезав всех, кто попался им по дороге, твёрдо вознамерились отпраздновать свою победу найденными тут же запасами спиртного. Потребовалось личное вмешательство самого герра Юлиуса, подкреплённое несколькими увесистыми тумаками от Отто, чтобы доблестные имперские штурмовики снова заняли положенное место в строю, и рота смогла возобновить движение.

Впрочем, наше победоносное наступление продолжалось недолго — ровно до следующего перекрёстка. Там мы, руководствуясь повелительным взмахом руки гауптмана, свернули направо и почти тут же наткнулись на натянутые поперёк улицы цепи. Этакое невзыскательное, но, как мы все тут же убедились, довольно действенное противоштурмовое средство, почти исключающее нормальный марш в колонне. Фон Лаутербах, помрачнев, велел продолжать движение, разомкнув строй и усилив передовой дозор. Солдаты, бурча под нос ругательства и на глазах утрачивая воцарившееся после успешной схватки залихватское веселье, полезли через новые препятствия...

Так, богохульствуя вполголоса и понемногу преисполняясь ненавистью к коварным горожанам, учинившим подобное непотребство, рота преодолела ещё одну улицу, выйдя к очередной развилке. Видимо для разнообразия, свернув на этот раз налево, мы довольно быстро добрались до следующего поворота, прислушиваясь к усиливающимся с каждой минутой звукам боя, которые неслись буквально отовсюду. Складывалось ощущение, что воюют все вокруг, и только мы каким-то непостижимым образом (не иначе, как божьим попустительством да командирским чутьём герра гауптмана) продвигаемся вперёд, минуя любые опасности.

Господней милости хватило в аккурат до угла. Едва сунувшись за него, наш авангард, дружно развернувшись, припустил обратно, буквально на ходу предупредив о приближении врага ("магдебуржцы, много, идут прямо на нас!"). Колонна, повинуясь нескольким отрывистым командам офицеров, немного сдала назад — к началу только что пройденной нами улицы, чтобы мушкетёры получили чуть больше простреливаемого пространства. После чего, быстро сомкнувшись, ощетинилась пиками, выставив вперёд тройную линию стрелков под моим непосредственным командованием. Как раз вовремя!

Едва первая линия мушкетёров, раздув фитили, опустилась на одно колено, давая второй шеренге возможность палить поверх своих голов, а третья шеренга положила стволы своих мушкетов на плечи второго ряда, как из-за поворота показались первые солдаты противника. Причем магдебуржцы явно спешили, насколько это вообще возможно при движении строем. Бюргеры (а, судя по их виду и манере движения, это снова были бюргеры из местного ополчения, а не профессиональные наёмники из гарнизона, которые, как было доподлинно известно, в Магдебурге тоже имелись, пусть и не в большом количестве) шли скорым шагом, даже не выслав вперёд разведку. Видимо полагаясь на своё знание города и будучи твёрдо уверены, что имперские солдаты сюда ещё не добрались. Или может их передовой дозор просто затерялся в лабиринте городских улиц, вполне резонно решив, что ничего хорошего впереди не светит, а спешащий на выручку своим отряд не заметил исчезновения боевого охранения? Как бы то ни было, явление выстроенной и готовой к бою имперской роты явно стало для магдебуржцев неожиданностью, причём пренеприятнейшей.

Первые неприятельские шеренги, вывернув из-за угла и узрев плотную шеренгу целящихся мушкетёров с дымящимися фитилями на расстоянии нескольких десятков шагов от себя, принялись тормозить, беспорядочными выкриками предупреждая товарищей о внезапно возникшей опасности. Но задние ряды, не видя ничего, кроме спин своих камрадов, продолжали по инерции напирать. В результате на углу, прямо под прицелами наших мушкетов, возникла плотная куча-мала из нескольких десятков толкающихся и суетящихся людей. Таким шансом грех было не воспользоваться. А на моей совести, даже за те последние пару лет, что я худо-бедно помню, и так уже накопилось достаточно грехов, чтобы умножать их число без крайней на то нужды.

Короткая команда, и все три шеренги стрелков под дружный треск мушкетов окутываются сизыми облачками порохового дыма, который тут же сдувает довольно-таки свежий ветерок, задувающий от реки. Залп выходит на диво удачным. Вражеская колонна, получив столь хороший стимул, мигом преодолевает внутреннюю сумятицу. После чего, под крики раненых и заполошные команды вожаков, быстро оттягивается обратно, оставив на перекрёстке не менее дюжины тел, некоторые из которых еще шевелятся и даже пытаются отползти за угол. Усилия последних абсолютно напрасны, поскольку герр Юлиус, едва отстрелявшиеся мушкетёры уходят в тыл нашего построения для перезарядки, тут же командует атаку. И наша рота, склонив пики, резво устремляется вперёд под бодрую барабанную дробь.

Правда, перед самым поворотом строй всё же притормаживает, не спеша выходить из-под прикрытия угловых домов. Повторять ошибку противника, только что подставившегося под убийственный залп в упор, никому не охота. Так что вперёд снова выдвигается команда стрелков со мной во главе, дабы "размягчить" возможное сопротивление и подготовить атаку пикинёров.

Осторожно выглянув из-за угла, я становлюсь свидетелем весьма нерадостной картины. Отряд магдебуржцев прекратил отступление и пытается перегруппироваться на противоположном от нас конце улицы, явно рассчитывая устроить нам тёплую встречу. Экая досада — нет бы разбежались, как их предшественники с недавно нами захваченной баррикады!

А хуже всего, что у бюргеров явно нашёлся более-менее толковый командир, который не лёг под нашим первым залпом и не потерял голову при отступлении, удержав в своих руках управление, в общем-то, весьма посредственно организованным отрядом. Приглядевшись, я без особого труда обнаружил этого индивида в простеньком, но вполне добротном нагруднике поверх кожаного колета* и шляпе с тускло поблескивающей в лучах утреннего солнца пряжкой. Энергично размахивая руками с зажатыми в них шпагой и пистолетом, сей персонаж вышагивал перед неровным строем своих сподвижников, пытаясь навести там некое подобие порядка и заодно воодушевляя подчинённых на подвиги. Ну что ж... самое время внести в процесс свою посильную лепту!

Я аккуратно, чтобы не привлечь к скромной гефрайтерской персоне лишнего внимания, опускаюсь на одно колено и неспешно поднимаю ствол мушкета, чтобы сделать первый за время штурма выстрел. От угла дома, за которым я притаился, до конца узкой улочки, где топчутся местные горе-защитники со своим боевитым, но явно не шибко опытным командиром, немногим более сотни шагов, так что использовать сошку я счёл излишним, прислонив её к стене дома, давшего мне укрытие. А в качестве упора ограничился собственной коленкой, уперев в неё локоть левой руки. Последний взгляд на дымящийся фитиль, спокойный вдох, выдох и палец привычно нажимает на спуск.

Мушкетная пуля, попав весьма удачно повернувшемуся ко мне спиной командиру ополченцев чуть выше поясницы, прошила толстую бычью кожу колета, как бумагу, и буквально швырнула его на только что кое-как выстроенных им же самим подчинённых. Шляпа при этом картинно слетела с головы бедолаги, приземлившись прямо в обширную лужу, оставшуюся, судя по всему, с недавнего дождя.

Гибель или, как минимум, тяжёлое ранение командира мигом развеивает остатки и без того изрядно подорванного боевого духа магдебуржцев, и строй отряда прямо на глазах начинает расползаться. Кто-то из впереди стоящих подхватывает упавшего предводителя, кто-то пытается что-то командовать, в нашу сторону раздаётся несколько абсолютно неприцельных выстрелов... Я, обернувшись, машу Хорсту, нетерпеливо переминающемуся во главе шеренги мушкетёров — вперёд!

Навстречу выдвинувшемуся из-за угла строю трещат новые беспорядочные выстрелы. Пара из них даже достигает цели — один из наших парней, поймав пулю в бедро, падает под ноги марширующих товарищей, второй, выронив мушкет, хватается за простреленное плечо и, кривясь от боли, спешит отступить назад, под прикрытие камрадов. Потери, конечно, досадные, но всё это уже не имеет особого значения. Враг практически сломлен, и наш дружный залп звучит фактически вдогонку драпающим бюргерам, вырывая из рядов бегущих ещё без малого десяток человек и придавая начавшемуся бегству необходимое ускорение. А наша рота под рокот барабана продолжает своё неумолимое продвижение.

Герр гауптман, проходя мимо в тот самый момент, когда я, изловчившись, выловил из лужи намокшую шляпу застреленного мной командира ополченцев и, не мудрствуя лукаво, принялся отдирать от неё столь заманчиво поблескивавшую на солнце серебряную пряжку — мой первый трофей за сегодня, снисходит до того, чтобы приостановиться и одобрительно похлопать по плечу.

— Хорошая работа, Моравец! Так и продолжай!

Я, справившись наконец с непокорной пряжкой, без особого сожаления отбрасываю утратившую товарный вид шляпу и, вскинув на плечо мушкет, бодро рапортую в ответ:

— Jawohl, Herr Hauptmann!*

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Сollet (фр.) — мужская приталенная куртка без рукавов, одеваемая поверх дублета.

* Так точно, господин гауптман! (нем.)

Глава 37

Сказано — сделано! Тем более, что ничего особенного от меня пока не требовалось. Рота продолжала осторожно продвигаться к центру города, повинуясь указаниям гауптмана, ориентировавшегося, судя по всему, на хорошо просматриваемый практически с любого более-менее открытого места шпиль кафедрального собора. Соответственно я во главе команды стрелков шагал в голове колонны, сразу за передовым дозором, готовый встретить супостата огнём. Правда, сами супостаты особо не торопились соваться под наши стволы.

Пару раз по нам палили откуда-то из окон или с чердаков, а может и прямо с крыш, но поскольку потерь не было, а засечь стрелков сразу не удалось, то на эту косоглазую и криворукую партизанщину просто махнули рукой. Разве что выделили несколько мушкетёров поопытнее, чтобы следили за верхними ярусами. Те даже палили куда-то, каждый раз заявляя, что видели какое-то движение, но проверять никто не стал.

Так, ни шатко, ни валко, мы преодолели еще парочку улиц, после чего вынуждены были резко свернуть в сторону — очередной проулок оказался почти что начисто перекрыт стремительно разрастающимся пожаром. Угловой дом ярко пылал. Крыша уже обрушилась, и языки пламени взметались высоко вверх, жадно обгладывая стропила, в заодно рассыпая снопы искр и пылающие головни на окрестные строения, некоторые из которых уже занялись. Ветер старательно раздувал пожар, попутно пригибая к земле и закручивая вырывающийся из окон густой дым тугими спиралями. Судя по внушительному пролому в стене, через которое с весёлым гулом выбивалось пламя, причиной пожара стало калёное ядро. А может и не калёное, а просто удачно попавшее в растопленную по утру печь. Вернее, неудачно. Поскольку теперь нам придётся искать обходной путь. Чем мы, собственно говоря, тут же и занялись.

Уже уходя, я имел сомнительное удовольствие понаблюдать немного за суетой небольшой кучки местных. В общей сложности не более двух дюжин горожан, в основном женщин и подростков, пытались сбивать и заливать пламя, перекинувшееся на соседние дома. Судя по малочисленности и безалаберным действиям добровольных пожарных, шансы на успех сего мероприятия выглядели весьма призрачными. Быстрый взгляд по сторонам подтвердил зародившееся при виде разрастающегося пожарища смутное подозрение. Дым поднимался во многих местах. Интенсивная бомбардировка и мобилизация большей части здоровых мужиков в ополчение, которое сейчас судорожно пыталось отражать успешно начатый штурм, явно давали свои плоды — город горел. Причём, насколько можно было судить, эти пожары будут шириться и дальше, а чем это всё закончится — один господь ведает.

Возможно, подобные мысли закрадывались и в голову нашего командира. Во всяком случае, от герра гауптмана, шагавшего с основными силами в центре ротной колонны, вскоре пришёл приказ по возможности ускорить движение. Впрочем, приказать, как всегда, было явно проще, чем выполнить.

Улочки, в которые мы углубились, свернув со своей столбовой дороги, оказались на редкость узкими и кривыми, к тому же все, как назло, перегорожены треклятыми цепями. В результате пришлось буквально протискиваться вперёд. Пока наш дозор не наткнулся на очередное препятствие.

На сей раз нас поджидало нечто новое. Точнее некто. Крики, шум и раздававшиеся время от времени выстрелы намекали, что веселье уже в самом разгаре, так что тут важно было не испортить своим внезапным появлением всю картину и не отхватить со всех сторон сразу. В итоге вперёд опять выслали разведчиков. Парни, смотавшись туда-обратно, доложили, что "там дальше не пройти — солдат полно, стреляют и дома поджигают, а дальше баррикады какие-то и снова стреляют". Что характерно, подойти к месту событий поближе мешали предусмотрительно выставленные пикеты. При этом уже наше собственное охранение заметило и даже обстреляло каких-то подозрительных типов, пытавшихся подобраться к расположению роты — не иначе как разведка наших таинственных визави. Такой обстоятельный подход разительно контрастировал с безалаберными действиями магдебуржских бюргеров, на которые мы уже успели вдосталь насмотреться, и заставлял предположить, что перед нами орудуют не местные защитники, а наши же камрады из других штурмовых колонн.

Нарваться на "дружеский" залп категорически не хотелось, так что вперёд отправили небольшую группу парламентёров во главе с Галландом — у него язык хорошо подвешен, ему и карты в руки, как говорится. Француз не подвёл.

"Вооружившись" импровизированный белым флагом, основой для которого послужил его же носовой платок (наверное, единственный на всю роту), наш славный фенрих отправился наводить контакты с соседями. Встретили его, конечно, настороженно, но палить сразу всё же не стали. А когда на воинственный клич "Паппенхайм!", которым встретили появление нашего парламентёра, был получен вполне подобающий отклик "Тилли!" потенциальные враги и вовсе успокоились. Ну, почти.

Дальнейшие переговоры, к которым по ходу дела подключились герр Юлиус собственной персоной и кто-то из офицеров встреченной нами колонны, в общем-то, подтвердили изначальное предположение. Толи мы, петляя по проулкам, забрели на чужую делянку, толи штурмовики Паппенхайма, атаковавшие вообще из-за Эльбы и успевшие с начала атаки не только форсировать реку, но и пройти почти весь город насквозь, чего-то попутали, но как бы то ни было, наши пути-дорожки пересеклись посреди штурмуемого со всех сторон Магдебурга. Парни с другого берега упёрлись в серьёзные баррикады, обороняемые довольно суровыми ребятами и, не сумев взять их нахрапом, начали поджигать ближайшие дома, надеясь, что пожар заставит защитников покинуть свои укрепления, после чего их можно будет спокойно добить.

Как по мне, довольно сомнительная тактика. И фон Лаутербах, судя по кислой мине, с которой он выслушивал разглагольствования вышедшего к нам парламентёра, придерживался сходного мнения. Но к моменту нашего появления, процесс уже шёл полным ходом. Менять что-то было откровенно поздно, а влезать в чужую драку не хотелось в принципе. Так что переговоры свелись в основном к тому, чтобы наша рота смогла спокойно пройти дальше по своим делам за спиной готовящихся к решительному штурму баррикад паппенхаймовцев. Каковой цели мы и добились к полному и взаимному удовольствию. Штурмовики-поджигатели уже предвкушали победу и мысленно делили будущую добычу — квартал, который они намылились захватить, выглядел весьма многообещающе, так что помощники (они же — конкуренты) были им явно ни к чему. В результате мы мирно разошлись вполне удовлетворённые друг другом.

А дальше началось уже привычное петляние по узким, перегороженным чем попало улочкам, сравнительно быстро выведшее нас к базарной площади. Тут скопилось довольно много наших, но о продвижении дальше нечего было и думать — всё противоположная сторона площади пылала. Пламя с рёвом вгрызалось в сухую древесину, давая такой жар, что даже подойти к пылающим домам не было никакой возможности. Несколько штурмовых отрядов, по всей видимости, вышедших к площади с разных направлений, теперь бестолково толклись на открытом месте, не зная куда податься. Кучка прилично одетых господ, очевидно командиров, собравшись вместе и активно жестикулируя, обсуждали создавшееся положение на повышенных тонах — их эмоциональную перепалку было отчётливо слышно за полторы дюжины шагов, несмотря на царящий вокруг гвалт и треск бушующего неподалёку пожара. Услышанные новости не внушали особого оптимизма.

Если герры офицеры ничего не напутали и не переврали, то дома на противоположной стороне подожгли сами магдебуржцы, чтобы остановить продвижение имперских солдат, в чём и преуспели — наступать дальше по изначальному плану не было ни малейшей возможности. Оставаться на площади в ожидании новых директив от высшего командования в принципе можно, но, учитывая всё, что мы уже видели за сегодня, довольно глупо. А значит...

Видать умные мысли, всё же посещают не только мою, нещадно натёртую неудобным подшлемником башку. Во всяком случае, посыльный с приказом немедленно явиться к гауптману появился прежде, чем я сумел как следует сформулировать посетившую меня, безусловно, блестящую идею.

Фон Лаутербах обнаружился в тени под стеной внушительного двухэтажного дома с вырванными ставнями и начисто снесёнными дверями — тут явно уже успел отметиться кто-то из наших предшественников. Рядом с гауптманом нетерпеливо переминался Арцишевский и задумчиво почёсывал бровь Галланд. Последним, практически сразу после меня, подошёл мрачный, как грозовая туча, Шульц, который сходу, даже не утруждая себя каким-либо приветствие, взял быка за рога.

— Солдаты начинают волноваться. Я только что пересчитал наших ощипанных орлов — не хватает почти трёх десятков. Весь тыловой дозор вместе с Клаусом — словно корова языком слизала.

— Потери?

Лейтенант, задавший этот вопрос, выглядит откровенно озадаченным. Обе сегодняшние стычки он провёл в арьергарде, потому самые интересные подробности пропустил, но общий ход боевых действий, а значит и уровень потерь, вполне себе представлял. Ответом ему становятся укоризненные взгляды гауптмана с фельдфебелем да моя ироничная ухмылка. Затем Шульц всё же снисходит до словесного пояснения.

— Потери — ерунда. Но вокруг целый город, который горит и уже почти не сопротивляется. И скоро это дойдёт даже до самого последнего новобранца...

— Что предлагаешь?

Герр Юлиус понимал, куда ветер дует не хуже Отто, и тянуть тоже не собирался.

— Мы тут недавно одну улочку проходили... По правую руку от нас была, когда сюда шли — вроде боковая, тихая, но дома видные...

Гауптман отрывисто кивает:

— Помню такую. Второй поворот налево, если от этого угла мерять. Что ж...

На лицо командира набегает тень лёгкой задумчивости. Или скорее её видимость, поскольку я абсолютно уверен: решение уже всесторонне обдумано и принято — осталось лишь его озвучить. Что герр гауптман и делает, выдержав небольшую драматическую паузу:

— Не будем гневить судьбу, господа. Сегодня мы пролили достаточно крови за императора. Пора подумать и о себе.

И тут же, уже властным командным голосом добавляет, сопроводив последнюю фразу повелительным взмахом руки:

— Разворачиваем роту!

Ну да, ну да... Как говорится, не можешь воспретить — возглавь!

Глава 38

Впрочем, возглавить — это ещё полдела. Главное — довести задуманное до конца. А вот с этим как раз бывают проблемы, одна из которых как раз и поджидала нас в конце той самой тихой улочки, которую поминал Отто. Хотя начиналось всё как по нотам.

Рота по-тихому покинула негостеприимную площадь и, собравшись, на сей раз, в единую колонну, без всяких там авангардов-арьергардов, дружно потопала в заданном направлении. До искомой улочки добрались быстро, причём не встретив по пути ни одной живой души, достойной хоть какого-то упоминания. Несколько подозрительных типов, юркнувших в подворотню при виде прущего навстречу строя вооружённых до зубов и весьма решительно настроенных имперских солдат — не в счёт.

Достигнув цели, наша колонна, действуя на диво чётко и слаженно, разделилась на 6 приблизительно равных по численности отрядов, каждый из которых устремился к "своему" дому обреченной на разграбление улицы. Или точнее проулка, соединявшего две параллельные улицы, выходящие к только что покинутой нами площади. При этом я оказался в одном полувзводе с Отто, выбравшего своей целью самый дальний, угловой дом. Вот там-то нас и поджидала первая из длинной череды проблем, которыми в итоге оказался столь богат этот насыщенный всевозможными событиям день.

Проблема выглядела как мужик с вислыми усами и аркебузой в довольно длинной, почти до колен, куртке или скорее кафтане откровенно "восточного" вида и отороченной мехом островерхой шапке. В других обстоятельствах это никакой проблемой конечно бы не стало. Но сейчас этот мужик стоял прямо у дверей "нашего" дома, небрежно держа аркебузу стволом вниз, и нагло ухмылялся, всем своим видом показывая, что это он тут хозяин положения, а мы так — мимо проходили. Так себя вести перед, без малого, двумя десятками вооруженных до зубов головорезов в принципе можно, но лишь имея на то о-о-о-очень веские основания. Мужик явно считал, что они у него есть, а вот Отто, судя по зловещему прищуру — сомневался.

На всякий случай я, в ожидании грядущих неприятностей, перехватил мушкет поудобней, заодно в очередной раз проверив тлеющий фитиль. Дальнейшие события показали, что не зря.

Непонятный дядька, спокойно дождавшись, когда мы подойдём поближе, повелительно вскинул левую руку в останавливающем жесте и, безбожно коверкая слова, произнёс:

— Стоять! Дальше не ходить! Этот дом занимать мы.

— Кто такие?

— Кроаты. Полк Изолани*!

— Ну и валите в свою Кроатию! Это наш дом!

От такого предложения ухмылочка на усатой харе малость пожухла, а рука с аркебузой дёрнулась, вскидывая оружие на изготовку. Зря он это сделал, ей богу зря.

Фельдфебельская алебарда метнулась вперёд, словно атакующая змея. Я хоть и ждал чего-то подобного, но уследить за ударом всё равно не успел. У самонадеянного кроата шансов и вовсе не было. Тем более, что Отто ударил не остриём и не топориком, как можно было ожидать, а подтоком — прямиком в пах. И лишь затем экономным коротким взмахом раскроил башку рухнувшему перед ним на колени усачу, разрубив черепушку до самых зубов. После чего перешагнул через труп и, как ни в чём не бывало, направился прямиком в дом, мимоходом прорычав через плечо:

— Режьте всех не из нашей роты, кто с оружием в руках!

Сказать, что наши парни (в основном зеленоклювые из последнего набора, конечно, Alte Kampfer* — особая статья) слегка растерялись от столь быстрого развития событий — это ничего не сказать. Я прям затылком чувствовал движение воздуха от удивлённо отвисающих челюстей и слышал скрип солдатских мозгов, судорожно пытающихся осмыслить новый порядок вещей. Да что там говорить, я и сам малость опешил — уж больно резко и как-то чересчур буднично, что ли, Отто (ну добрейшей же души человек! ну как так-то?) перешёл от простого препирательства из-за будущей добычи к натуральной резне камрадов, которые ещё утром стояли с нами в одном строю против общего врага. Но! Великая сила дисциплины — фельдфебель отдал приказ и солдаты, так толком и не разобравшись, что почём, решительно попёрли за своим командиром. Ну и я вместе с ними.

А уж когда мы всей толпой дружно ломанулись через болтающуюся на одной петле дверь на штурм "нашего" дома, думать стало и вовсе некогда. Четверых застигнутых врасплох кроатов, увлечённо рывшихся по углам в поисках добычи, порубили в капусту, прежде, чем последние из нашей банды успели забежать внутрь. И тут на лестнице, ведущей на второй этаж, появился следующий персонаж. Если судить по богатству отделки его кафтана и паре перышек на шапке — офицер. А значит, скорее всего, командир той шайки, что так не вовремя решила перейти нам дорогу. Хотя чего уж теперь... будь он хоть сам генерал Изолани, нам всё равно пришлось бы его прикончить. Тем более, что увидав, как наши парни крошат на мадьрский гуляш его камрадов, этот басурманин не придумал ничего лучше, чем навести на нас свой здоровенный рейтарский пистоль. Точнее навёл он его на Отто, безошибочно угадав в нём предводителя нашего маленького отряда (а может, просто зацепившись взглядом за самую здоровую фигуру, возвышавшуюся прямо посреди захваченного нами холла), но сути это не меняло.

Руки сами подняли мушкет на изготовку, не дожидаясь пока нужная мысль соизволит оформиться в идущей кругом от всего происходящего голове. Вилка при стрельбе с такой дистанции мне сроду не требовалась, а замок я проверил буквально четверть минуты назад, так что выстрел грянул будто бы сам собой, на какое-то мгновение опередив уже взведшего курок и положившего палец на спусковой крючок кроата.

Целился я в грудь, резонно полагая, что в центр мишени попасть проще всего, но в самый неудачный момент Йенс дисциплинированно таскавшийся за мной весь день, словно приклеенный, вдруг запнулся и, неловко растопырив руки в попытке удержать равновесие, пихнул меня под локоть. Толчок вышел не сильным, но ствол всё же дернулся и выстрел вышел смазанным. Впрочем, кроату это не сильно помогло. Пуля ушла заметно выше и вместо того, чтобы рутинно и скучно продырявить вражье тело, попала супостату прямиком в лицо. Знаете, что бывает с головой, когда по ней в упор стреляют из длинноствольного мушкета двухунциевой пулей? Я вот не знал. Догадывался, конечно, но всё же ни разу не видал своими глазами, как башка разлетается кровавыми брызгами, словно перезрелый арбуз. До этого самого дня.

Увы, насладиться, как следует, безусловно, красочным зрелищем прилипших к стене комочков кровавой каши из мозгов с осколками костей мне не дали. Нервная обстановка продолжавшейся поножовщины не располагала к мирному созерцанию плодов своих ратных трудов, поглощая всё свободное время и внимание.

Подгоняемые командами Отто, который на сей раз предпочёл в первый ряд не лезть, наши лихие штурмовики с обнажёнными шпагами и тесаками, попёрли вверх по лестнице, перепрыгивая, через заваленного мной кроатского офицера. Еще несколько человек ломанулись в задние комнаты первого этажа, а я решил задержаться в холле, чтобы немного перевести дух и спокойно перезарядиться. Но стоило мне взяться за шомпол, как мой музыкальный слух посреди всеобщей какофонии топота, криков, ругани и звона амуниции неприятно царапнул какой-то посторонний звук, резко выбивавшийся из общей симфонии грабежа и разбоя.

Женский не то всхлип, не то писк — дело при разграблении взятого штурмом города, в общем-то, обычное. Но эти конкретные стоны доносились из-за дверей неприметной каморки, располагавшейся буквально за моей спиной и, судя по всему, оставшейся обделённой вниманием наших доблестных штурмовиков. Это упущение требовалось срочно исправить.

Даже не зарядив мушкет, а просто перехватив его двумя руками, на случай если дверь всё же придётся вышибать, я уверенно пнул ногой довольно хлипкую преграду. Двеца услужливо распахнулась, жалобно скрипнув расшатанными петлями, и тут я понял, что слегка поторопился.

Разгорячённое воображение рисовало симпатичную испуганную служанку, закрывшуюся в своей коморке в тщетной попытке укрыться от бесчинств распоясавшейся солдатни. А в результате я как-то упустил из виду, что мы далеко не первые, кто вломился под этот гостеприимный кров в поисках женской ласки и материальной выгоды. Открывшаяся моему взору картина мигом расставила всё по своим местам.

Небольшая комнатушка, в которую я столь бесцеремонно ворвался, по-видимому, действительно предназначалась для проживания прислуги. Более того, испуганная девушка в ней тоже имелась. В момент моего драматичного появления она как раз вжималась в стену, сидя на полу в дальнем углу своей коморки и прижимая к груди остатки разорванного платья. А рядом с ней стоял, точнее, прыгал на одной ноге, очередной вислоусый кроат, судорожно пытавшийся натянуть свои некстати снятые шаровары и, как всегда бывает в подобных случаях, запутавшийся в широкой штанине. На какой-то миг я поймал полный растерянности и злобы взгляд черных глаз застигнутого без штанов цыгана*, а уже в следующий миг, отбросив в сторону бесполезный мушкет, кинулся в атаку, на ходу выхватывая из ножен свою верную славянку*.

То, что длинный клинок в спешке не зацепился за притолоку или низкий потолок, можно объяснить разве что моим невероятным везением да чудом господним. Спасибо небесному покровителю и божьей матери, нашей вечной заступнице — не дали пропасть дураку. А вот кроату не повезло...

Будь на моём месте мало-мальски опытный боец и безштанный цыган помер бы практически мгновенно, но высокое искусство фехтования никогда не было моей сильной стороной. В результате вместо стремительного и неотразимого колющего выпада я просто и незатейливо рубанул наотмашь. Кроат, так и не успевший схватить валявшиеся на полу ножны с саблей, в последний момент, бросив предательские штаны, всё же попытался закрыться рукой от неотвратимо несущейся смерти. Тяжелое, тускло поблескивающее лезвие перерубило вскинутое предплечье пополам, казалось, даже не заметив жалкой преграды из мышц и костей. После чего, продолжив свой стремительный полёт, секанула моего невезучего противника по морде, скользнув по скуле и практически срезав правую щёку. Отрубленная кисть отлетела в сторону, аккуратно приземлившись на колени прижимающейся к стене девушки, а брызнувшая из культи струйка крови хлестнула меня по лицу. Заорали лишившийся руки боец и поймавшая эту руку фройляйн одновременно. А я, пнув ногой и повалив на пол бессознательно схватившегося уцелевшими пальцами за бесполезный обрубок кроата, принялся наносить по поверженному противнику удар за ударом...

Когда мутная пелена ненависти и ярости пополам со страхом, наконец, спала и я, отступив на шаг назад, утёр лицо свободной рукой, не столько смахнув, сколько размазав заливавшие глаза кровавые потёки, появилась возможность оценить результаты своей работы. Увиденное заставило судорожно сглотнуть.

То, что осталось от моего противника, больше всего напоминало мясной прилавок на ярмарке. Один удар пришёлся между плечом и шеей, перебив ключицу и врубившись глубоко в рёбра. Два удара крест-накрест развалили черепушку. Ещё один почти перерубил шею — остатки головы свисали на бок, болтаясь на куске кожи с остатками мышц. Из обрубка торчал обломок кости, а из перерезанной артерии точками выплёскивалась ярко алая кровь. Крови вообще было много. Чертовски много! Кажется, она капала даже с потолка, а труп цыгана буквально плавал в быстро растущей луже, которая уже подбиралась к моим башмакам.

Мда, это вам не из мушкета за двести шагов всаднику в глаз бить...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Иоганн Людвиг Гектор Изолани (нем. Johann Ludwig Hektor Isolani), итальянец по происхождению, поэтому от рождения носил имя Джованни Луиджи Этторе Изолани (итал. Giovanni Luigi Ettore Isolani) — создатель и командир первого кроатского кавалерийского полка на службе императора (сформирован в 1625г). К 1631г уже генерал.

* Alte Kampfer (нем.) — старые бойцы.

* Одно из неофициальных прозвищ кроатских наёмников, полученное за яркое и непривычное для Западной Европы облачение.

* То есть скьявону (от итал. schiavona — славянский).

Глава 39

Как не странно, из ступора меня вывела та самая быстро растекающаяся кровавая лужа. Чтобы не вляпаться, пришлось сделать шаг назад. Заодно и огляделся, оторвавшись, наконец, от созерцания груды кровавых ошмётков, в которую моими стараниями превратился незадачливый кроат. Вслед за способностью соображать начали возвращаться и остальные чувства, в первую очередь — слух, по которому, словно тупым ножом по сковородке, тут же резанул тонкий, донельзя противный визг, переходящий в совсем уж непередаваемый писк. И только бросив взгляд на бьющуюся в истерике незнакомку, я понял, что всё это время она безостановочно орала на одной высокой ноте. Ну, по крайней мере, с лёгкими у неё точно всё в порядке. Вот на счёт нервов — не уверен.

Чтобы поскорее прекратить этот душераздирающий вой, не придумал ничего лучшего, как, повернувшись к истошно голосящей горожанке, направить на неё остриё своей окровавленной шпаги. Наши взгляды буквально на миг встретились и я, не без труда разомкнув судорожно сжатые челюсти, всё-таки выдавил одно единственное слово:

— Заткнись.

То ли в горле у меня сильно пересохло, то ли слух слегка пострадал от непрекращающегося визга, но собственный голос показался мне на редкость хриплым и невыразительным. Сам бы на такой даже не обернулся. Но молодка у стены явно считала иначе. Так что, по всей видимости, я всё же сильно недооценил размеры собственной харизмы. Или это заляпанная кровью шпага с прилипшим к лезвию клоком волос придала моей просьбе необходимую убедительность?

Как бы то ни было, но одного единственного слова хватило, чтобы дамочка, наконец, заткнулась. Причём буквально.

Не знаю, специально это было сделано или нет, но сидящая передо мной на полу фрау вместо того, чтобы просто перестать орать и спокойно захлопнуть рот, предпочла закрыть его ладошками. Теми самыми, которыми до сих пор поддерживала разорванный лиф своего платья. Остатки платья, естественно, тут же сползли на пол, явив мне дамские прелести во всей возможной красе. Застывший взгляд, вперившийся в испуганное лицо незнакомки, сам собой скользнул ниже... Мда, богато живут в Магдебурге — ничего не скажешь!

Так и не найдя сходу, что ответить на столь весомые аргументы, я, краем уха уловив какое-то шебуршание за спиной, обернулся через правое плечо, в поисках совета и поддержки. Только для того, чтобы узреть в дверном проёме две обалделые рожи из нашей развесёлой команды, которые тут же растворились без следа, едва лишь осознав, что попались мне на глаза. Интересно девки пляшут... это что, я действительно так страшно выгляжу, что даже свои от меня шарахаются? Желая проверить внезапную догадку, повернулся еще немного и заметил мелко дрожащего, как осенний лист на ветру, Йенса.

Лопоухий засранец, от которого целый день были одни проблемы и никакой пользы, уронив мушкет беззвучно шевелил губами шепча слова молитвы. И часто-часто крестился глядя в пустоту перед собой оловянными глазами размером с двухталлеровую монету. Ну всё, auf den Arsch fallen*, только этого мне сейчас и не хватало!

Сделав пару шагов, схватил за шиворот и энергично встряхнул по-прежнему глядящего куда-то в пустоту "оруженосца".

— А ну очнись, недоносок мелкий!

Смотреть "в будущее" Фишер не прекратил, зато забормотал громче.

— Дева Мария, матерь божья, спаси и сохрани меня грешного, ибо не ведал, что творил!

Лучше б он этого не делал...

— Ах ты дерьма кусок! Весь день под ногами путался и под руку мешался, а теперь о душе задумался?!

В правой руке я всё ещё сжимал рукоять скьявоны, так что врезал своему недоординарцу с левой. Хвала всем святым, что сообразил в последний момент, а то эфесом так бы всю морду набок и свернул. Зато кулаком получилось очень даже неплохо. Фишер, получив по роже, знатно приложился затылком об стенку и это прочистило ему мозги получше всяких слов. Еще секунд десять он по инерции плямкал расквашенными губами, затем взгляд прояснился и Йенс, громко шмыгнув носом, втянул кровавые сопли обратно в свой стремительно распухающий шнобель.

— Герр гефрайтер, я...

— Дерьмо ты свинячье! Еще раз такое увижу — шею сверну! Понял?

— Так точно, герр гефрайтер!!!

— Подобрал оружие! Проверил замок! На караул! Наизготовку! Сойдёт. Следи за дверью и если опять облажаешься, тебя не то, что дева Мария, тебя сам господь Бог со всеми архангелами не убережёт.

Восстановив тишину, застроив зеленоклювого и хотя бы относительно прикрыв тылы на случай очередных неожиданностей, я, наконец-то, смог приступить к тому, ради чего собственно всё и затевалось. То есть к грабежу. И начал как раз со злополучного кроата. Точнее с того, что от него осталось.

На пропитавшиеся кровью тряпки даже смотреть не стал. Примерился было к сапогам — добротные, кожаные, почти новые... Но, едва тронув ближайший из них, понял, что в нём буквально хлюпает кровища. Не судьба. Изловчившись, срезал с пояса кошель, умудрившись не вступить в, продолжавшую растекаться, багровую лужу. Подобрав валявшееся на полу отрубленное ухо с лоскутом кожи, вырвал из мочки щегольскую серьгу. Вытянул из-за голенища отличный нож с золингенским клеймом. Немного потыкал труп остриём шпаги наудачу, надеясь нащупать что-нибудь стоящее, заранее зашитое в подкладку, но тут опять не свезло. Напоследок подобрал валявшуюся на полу саблю. Ножны паршивенькие, рукоять самая простая, но лезвие вроде ничего. Глядишь, пару монеток у маркитантов и выручу.

Покончив с мародёрством, отхватил клинком относительно чистый кусок штанины и тщательно оттёр лезвие своей скьявоны от начавшей уже подсыхать крови. Ну вот, с обязательной рутиной, будем считать, разобрались, пора и о более приятных вещах подумать...

Так и не убрав шпагу в ножны, перевёл оценивающий взгляд на притихшую, словно мышь под веником, безымянную фрау (или всё-таки фройляйн?). Та так и сидела под стеночкой, продолжая старательно зажимать рот обеими руками. С тех пор, как я велел ей заткнуться, она не издала ни звука и, кажется, даже позу не сменила. Занятно...

— Эй, ты там живая вообще?

Ответом мне был затравленный взгляд и какое-то сдавленное мычание сквозь плотно сжатые губы. Затем, очевидно, так и не решившись нарушить предыдущий приказ помалкивать, горожанка активно закивала. Ничем не сдерживаемые сиськи с вызывающе торчащими ярко-розовыми сосками при этом весьма заманчиво качнулись. Раз, другой, третий... Да что ж такое?! Прям наваждение какое-то!

Криво ухмыльнувшись собственным мыслям, я осторожно присел на корточки, использовав по-прежнему сжимаемую в руке шпагу в качестве трости. Затем, не без труда оторвавшись от зрелища энергично подпрыгивающей груди, заглянул в переполненные недоверием и страхом голубые глаза.

— Ну что, красавица, поговорим немного?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* "Упал на жопу" (нем.). Немцы так говорят, когда произошло что-то нехорошее. По смыслу примерно как "тушите свет, сливайте воду".

Глава 40

Красавица, судя по испуганно распахнутым глазам и мелко подрагивающим рукам, особой радости от предложения пообщаться не испытывала, но и отказать не рискнула — только осторожно кивнула. Ну и ладненько.

— Ты вообще кто такая? Хозяйка?

Дамочка в ответ энергично замотала головой, от чего сиськи, к которым мой взгляд как-то сам собой возвращался при всяком удобном случае, снова закачались самым что ни на есть вызывающим образом, только теперь уже не вверх-вниз, а из стороны в сторону... Тоже неплохо в принципе — туда-сюда-обратно... Я решительно встряхнул головой, чтоб избавиться от навязчивого гипноза. Не, так не пойдёт!

Свободной левой рукой накрыл одно из заманчиво вздымающихся полушарий, слегка сдавив — на пробу. Грудь, мягко пружиня, послушно подалась под пальцами. Затвердевший сосок игриво пощекотал ладонь. Горожанка, судорожно вздохнув, только усугубила эффект. Эх, хороша чертовка! Слишком хороша для простой служанки...

Взгляд, с некоторым трудом оторвавшись от ещё "не охваченной" груди, быстро пробежался по фигуре, машинально отмечая новые несоответствия. Платье слегка мало, даже будучи разорванным, едва ли не до пупа, довольно плотно держится на фигуре — явно с чужого плеча. Кожа слишком чистая, как в смысле отсутствия грязи, так и всевозможных шрамов, порезов, ожогов и тому подобных повреждений, неизбежных при постоянной возне с котлами, кухонными ножами и прочей хозяйской утварью. Руки нежные, ногти аккуратные, суставы не покручены... Вряд ли повариха или прачка, с двенадцати лет полоскающая бельё в проруби, сможет так хорошо сохраниться к двадцати пяти (или сколько ей там?) годам.

Продолжая тискать податливую грудь (приятно, чёрт возьми), на всякий случай уточнил:

— Ты немая, что ли?

Очередной энергичное мотание головой в ответ.

— Нет? Тогда отвечай, во имя всех святых! Кто ты есть?!

— Сноха* я хозяйская! Муж к брату приехал, чтобы осаду переждать. Ну и меня с собой захватил.

— И где он?

— Муж?

— Плевать на мужа! Хозяин где? Деверь* твой?

— Я не знаю! Он ещё вчера ушёл по делам и с тех пор не возвращался. И муж тоже... Йохан... ну, хозяин — квартальный старшина, они там вчера готовились к чему-то, а Петер мой ему помогал. Я думала — утром вернуться, а тут такое началось...

Дамочка, не удержавшись, всхлипывает. Дался ей этот муж!

С явной неохотой отпустив грудь, которую продолжал машинально мять всё это время, тыльной стороной ладони влепил ей хорошую пощёчину, чтобы вновь настроить на нужный лад. Горожаночка жалобно взвизгнула, но даже не попыталась заслониться, только сжалась в ожидании очередного удара. Хотя какая она горожанка, если приехала в город только перед самой осадой? Та и плевать.

— Красавица, раз мужиков в доме не осталось, значит теперь ты здесь за хозяйку. А раз ты хозяйка, то показывай дорогим гостям, где тут что припрятано.

Для убедительности замахиваюсь ещё раз.

— Ну? Живо!

Фрау передо мной испуганно зажмуривается и всё-таки вскидывает руки в запоздалой попытке защититься. Мой взгляд при этом опять (в который уже раз!) соскальзывает на роскошную грудь. На белоснежной коже там, где ещё недавно покоилась моя рука, красуются кровавые разводы. Скосив глаза на собственную кисть, замечаю такие же быстро подсыхающие красно-бурые пятна — всё-таки заляпался. Ну и ладно.

Ничтоже сумняшеся протягиваю окровавленную ладонь горожанке уже успевшей приоткрыть один глаз и испытующе поглядывающей на меня из-под руки, вскинутой в бесполезной попытке защититься.

— Вставай! Быстро!

Затем, окинув еще раз взглядом соблазнительно выпирающие женские прелести, с некоторым сожалением добавляю:

— И прикройся чем-нибудь.

* * *

Спустя пару минут мы уже подымаемся на второй этаж, дружно гремя башмаками по лестнице. Я с заряженным и готовым к бою мушкетом — впереди, за мной — свежеиспечённая хозяйка, наспех завёрнутая в какую-то накидку, дабы не смущать сверх меры не окрепшие умы камрадов своими выдающимися достоинствами. Замыкал шествие Йенс, через ступеньку шмыгающий своим расквашенным носом — а нечего было кающегося грешника из себя строить без команды старшего по званию!

Кстати, о старших.

Отто я нашёл буквально влёт — командный рык фельдфебеля разносился по всему дому, придавая снующим туда-сюда солдатам нужное ускорение и внося в окружающий нас бедлам некий элемент упорядоченности. Когда я, галантно открыв ногой дверь перед следующей за мной дамой, вошёл в бывшую хозяйскую спальню (если судить по большой двуспальной кровати), мой лучший друг занимался своим любимым делом. Схватив за горло одного из наших новобранцев, Отто методично, словно работающий водяной молот, лупил солдатским затылком в дощатую стену, сопровождая каждый удар нравоучительным замечанием:

— Если ты (стук!), скотина криворукая (стук!), разобьёшь без моего разрешения (стук!) еще хотя бы одну стекляшку (стук!), то я твои корявые ручонки узлом завяжу (стук!). Этот графин (стук!), тварь ты безмозглая (стук!), из венецианского цветного стекла (стук!), стоил больше твоего годового жалования (стук!). Но ты, мразь мелкотравчатая (стук!), этот год не проживёшь (стук!), если и дальше будешь такие фокусы откалывать (стук!). Понял, свинья рукожопая, или повторить?

Солдатик хрипел, старательно пучил глаза и даже пытался кивать, всем своим видом выражая согласие с мнением старшего товарища, но, как и моя пленница, давеча, не произносил ни слова. Может оно и к лучшему, а то, как знать, вдруг фельдфебель захотел бы продолжить содержательную беседу? А так Отто довольно быстро утратил интерес к разговору и, разжав пальцы, резко развернулся к выходу, где сгрудилась наша живописная троица со мной во главе.

— О, Андре! Чем порадуешь?

Проводив сочувственным взглядом сползавшего по стене новобранца, судорожно растиравшего шею и одновременно пытавшегося с жутким сипением втянуть в себя воздух через все отверстия разом, я вежливо посторонился, предоставляя Отто возможность полюбоваться моей пленницей.

— Да вот, спас от надругательства нашу гостеприимную хозяйку — горит желанием отблагодарить верных солдат императора. Как говорится, чем богата.

От моей последней фразы на мрачной физиономии фельдфебеля тут же расползается скабрезная ухмылка.

— Что богата — вижу. Благодарить ей тебя, судя по всему, долго придётся. У кого отбил-то хоть? У наших?

— Не, кроат какой-то.

— Его?

Отто как-то неопределённо кивает головой в мою сторону, очевидно намекая на кровавые пятна, обильно покрывающие мои штаны и куртку.

— Ага.

— Ну и ладненько...

Определившись со мной, фельдфебель вновь переключает внимание на нерешительно мнущуюся в дверях горожанку. Его улыбочка расползается чуть шире, становясь уже откровенно плотоядной.

— Ну что, хозяюшка? Показывай, где серебро припрятали, куда побрякушки свои сложили, что ещё интересного приберегли?

Спорить с Отто — вообще мало кто решается, и новоявленная хозяюшка исключением не стала. Так что следующий час, если не больше, мы только и делали, что шныряли по всему дому, от чердака до подвала. Вскрывали полы, раскопали схрон в подполье, запихнули Йенса (как самого худого) в дымоход... По ходу всех этих метаний, куча добра, складируемого на полу в прихожей, поверх предусмотрительно разложенных покрывал и скатертей, неизменно росла, радуя глаз и вселяя бодрость в сердца наших камрадов. Ибо, как любил говаривать рыжий Хорст, ничто не веселит солдатскую душу так, как хорошая добыча после доброй драки! Теперь бы всю эту весёлость не растерять...

Видимо фельдфебельская мысль двигалась примерно в том же направлении, так как, стоило нам вскрыть последний тайник, Отто тихонько отозвал меня в сторону и, понизив голос, довёл новую задачу:

— Вот что, Андре, тут мы почти закончили и, видит Бог, закончили неплохо. Как по мне, то и хватит на сегодня — нечего гневить господа почём зря. Мы тут сейчас соберёмся потихоньку, подчистим остатки и через полчаса будем готовы выступать. А ты смотайся ка пока к гауптману и попробуй убедить его тоже отойти. Получится — хорошо. Вместе оно спокойней будет. Нет — вернись по-тихому назад, да мы тогда уж сами как-нибудь выбираться будем. Только не задерживайся. Сам понимаешь, нам тут долго торчать тоже не с руки — того и гляди опять кроаты какие-нибудь нагрянут...

Я согласно киваю в ответ. Тянуть и правда не стоит. К нам тут с четверть часа назад уже пытались заглянуть какие-то доброхоты, но десяток мушкетных стволов, торчащих из оконных и дверных проёмов, всё-таки побудил их внять доброму совету и проваливать по добру по здорову. Вот только надолго ли?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Сноха — жена брата

* Деверь — брат мужа

Глава 41

Тянуть с выполнением поручения Отто явно не следовало, так что я почти бегом спустился по лестнице в холл и лишь перед дверью немного задержался, дабы осмотреться. Улочка выглядела пустой, никаких подозрительных личностей с оружием не наблюдалось, посему я, в тысячный раз проверив замок мушкета, поправив перевязь со шпагой и передвинув поудобней съехавшую набок патронную сумку, решительно шагнул навстречу новым приключениям. И лишь отойдя от разворошённого нами особняка шагов на десять внезапно осознал, что топаю по улице не один.

В полушаге позади, за малым не упираясь сиськами мне в спину, семенила, нервно теребя края застёгнутой на все пуговки жилетки, давешняя радушная хозяюшка. А чуть дальше, преданно заглядывая мне в глаза в ожидании ценных указаний, вышагивал чумазый как трубочист Йенс в притрушенной сажей одежонке. Оказывается за время разгрома ставшего нашей добычей дома, я успел так свыкнуться с тем, как эта парочка неотступной таскается за мной следом, что даже не сразу заметил их присутствие на улице. Не, ну в принципе правильно — приказа оставаться в доме не было, так что всё верно. Когда дерибан ещё только начинался, сказано было "за мной", вот и выполняют...

Остановившись на полушаге, отчего дамочка едва не налетела на меня с разгону, я окинул парочку своих сопровождающих задумчивым взглядом. Йенс мне в любом случае не помешает — какое-никакое прикрытие, да и просто для солидности пригодится. Послать его опять же с каким-нибудь простеньким поручением всегда можно... Пусть будет, короче. А фрау...

Мой полный невысказанных сомнений взгляд прошёлся по вздымающейся на груди жилетке, накинутой поверх разорванного платья, и все сомнения тут же развеялись, как дым на ветру. Не, такое богатство определённо не стоит оставлять без присмотра, даже ненадолго. Времена нынче тревожные, да и обстановка вокруг нервная, так что не будем рисковать понапрасну.

— Ты, как там тебя?

— Гретта, герр офицер.

— Я покуда ещё не офицер, но твой оптимизм мне нравится. Топай за мной и не отставай. А ты, лопоухий, идёшь замыкающим, так что посматривай по сторонам — мало ли чего? Если что, сразу мне докладывай. Понял?

— Так точно, герр гефрайтер!

Фишер, едва получив вожделенные указания, тут же закрутил головой, подымая ветер своими растопыренными ушами. Ну вот, другое дело — теперь за тыл можно не опасаться. Хотя бы теоретически.

Наведя таким образом порядок в своём маленьком отряде, я продолжил выполнение возложенной на меня задачи, то бишь зашагал дальше по улице, посматривая по сторонам в поисках парней из нашей роты. Странно, но на глаза никто не попадался. Вся улочка словно вымерла.

Заглянул в дом, который герр гауптман изволил почтить своим присутствием, когда мы расставались — пусто. Внутри всё перевёрнуто вверх дном, несколько трупов, явно из местных, валяются в лужах крови, которая уже начинала потихоньку подсыхать и никого... Сунулся ещё в пару домиков, которые явно не были обойдены вниманием наших камрадов. В последнем нашёл какую-то старуху, подвывавшую над трупом толстяка с размозжённой черепушкой — то ли мужа, то ли сына, хрен поймёшь — от головы одна каша осталась. На вежливые вопросы бабка не реагировала, после нескольких пинков завыла громче, вцепившись скрюченными пальцами в залитую кровью рубаху покойного, но внятного ответа я от неё так и не добился. В итоге просто плюнул и поплёлся обратно на улицу.

Выйдя на двор, привалился к углу дома и, приставив мушкет к ноге, чтобы лучше думалось, начал собираться с мыслями, решая, как быть дальше. На улице — ни души. Часть домов разгромлена и разве что не вывернута наизнанку. Причём некоторые выпотрошены как-то уж слишком на показ... вряд ли это работа наших парней. Либо кто-то ещё на огонёк заворачивал, пока суть да дело, либо... Слыхал я от знающих людей, что иногда сами хозяева свой дом громят и даже поджигают (аккуратненько так), дабы захватившие город войска думали, что поживиться тут уже нечем. Может оно и так, но проверять сейчас недосуг, да и цель у меня совсем другая. Парочка целых домов тоже имеется, но лезть туда в сопровождении аж двоих попутчиков, один из которых худосочный молокосос, а второй вообще баба — занятие сильно на любителя.

На всякий случай оглянулся на свой геройский эскорт — мало ли, может на мысль какую стоящую наведут или подскажут чего? Хотя о чём это я? Бледный с прозеленью Йенс того и гляди проблюётся прямо себе под ноги, а у Гретты, судя по бегающим глазкам и то и дело нервно оправляющим платье рукам, сейчас все мысли только об одном — уже пора раздвигать ноги перед очередным героем или ещё нет? Эти насоветуют, да...

Зайдём с другой стороны. Если б Отто был уверен, что сможет спокойно выйти из города со всем новообретённым добром, то наверняка так бы и сделал. Но фельдфебель предпочёл послать своего лучшего друга на поиски гауптмана для организации совместных действий. Значит, уверенности не было. Следовательно...

— Эй, чёрный отряд*, за мной. Наши парни не могли уйти далеко.

Банда не возражала. Так, крадучись вдоль фасадов, добрались до угла улицы и в очередной раз осмотрелись. Со стороны площади, где не так давно прервался победоносный поход нашей роты, тянуло жаром. Ветер гнал густые клубы дыма, по временам прижимая их к земле, и доносил гул бушующего пожара. Судя по всему, огонь успел перекинуться через площадь или просто обошёл её "с флангов" и теперь подбирался к "нашему" проулку. Туда гауптман с компанией точно уйти не могли. На соседнюю улицу остатки роты тоже перейти не могли, так как их наверняка заметили бы наблюдатели, которых Отто предусмотрительно выставил к окнам и не позволял зевать даже в самый разгар грабежа. Подход конкурентов они не пропустили, значит и навьюченных добычей камрадов не проспали бы. Вывод?

Я решительно двинулся вдоль улицы в сторону, ведущую к выходу из города. Может, ещё успею догнать и притормозить герра Юлиуса или хоть кого-то из нашей славной компании?

* * *

Стоило выйти из-под прикрытия стены, как пакостный ветер, закрутив космы стелющегося дыма в тугой жгут, тут же хлестнул этой плетью прямо по морде, заставив меня судорожно закашляться. Но отступать было поздно, так что, отплевавшись от хрустевшей на зубах золы и протерев слезящиеся от пепла глаза, я повелительно махнул рукой своей хрипящей и чихающей "армии", попутно припоминая наиболее действенные обороты из командного лексикона моего многоопытного друга Отто:

— Шевелите копытами, черепахи чахоточные! Пора выбираться из этой духовки!

Возражений не последовало. Так что наша лихая троица, прикрывая лица, кто рукавом, кто передником, начала пробираться вдоль улицы куда-то в сторону городской окраины и даже прошла почти без приключений до самого конца квартала, где и напоролась на очередную неприятность. Неприятность выглядела в точности как наш ротный писарь, да и вела себя примерно так же.

Когда возглавляемая мной команда добрела до угла очередного проулка, ветер ненадолго разорвал дымовую завесу, давая возможность осмотреться, и моему взору предстала пренеприятнейшая картина. Буквально в полусотне шагов от нас, прижавшись к стене, стоял с обнажённой шпагой в руке мой закадычный приятель Франц, а вокруг него, отсекая все пути отхода, располагалось трое каких-то хмырей. Тоже с оружием наголо, что характерно. Огнестрела видно не было, но и без того ситуация для Галланда складывалась довольно паршиво.

Я молча поманил пальцем своих жавшихся к стене и старавшихся кашлять не слишком громко спутников:

— Йенс, мушкет наизготовку. Сейчас выходим из-за угла и идём на помощь нашему фенриху. Смотри злее и целься в того, что будет стоять правее всех. Стреляй по команде. И смотри не обосрись со страху. Если облажаешься и в этот раз, я тебя собственным ремнём удавлю, ей богу. Ясно? А ты просто держишься сзади и не мешаешься под руку, поняла?

Дождавшись ответных нервных кивков и в очередной раз проверив порох на полке, я слегка поправил фитиль и решительно шагнул навстречу неизбежным проблемам, на ходу вскидывая мушкет.

— Эй, уроды! Хотите что-то сказать нашему офицеру? Тогда спросите сначала разрешения у меня!

Появление новых действующих лиц, двое из которых держали их под прицелом готовых к стрельбе мушкетов, явно застало троицу недобрых знакомых Галланда врасплох. Ближайший из них, покосившись на нас, нервно сглотнул и, сместившись немного в сторону, чтобы сподручней было следить за всеми противниками разом, успокаивающе поднял свободную от оружия руку.

— Спокойно, парень! К чему так горячиться? Ты вроде уже неплохо разжился? Иди себе с миром, нам нечего делить.

— Тут ты прав, ублюдок! Делить нам нечего. Потому сейчас ты со своими дружками тихо свалишь в дым по тихой грусти и будешь до конца своих дней благодарить всех небесных покровителей разом за то, что унёс отсюда ноги.

Кривоватая улыбочка на худом лице заговорившего со мной солдата резко померкла, а подозрительно зыркающие по сторонам в поисках новых опасностей глаза недобро сощурились.

— Погоди ка, камрад! Ты разжился бабёнкой, твой дружок — тоже.

Тут он слегка дёрнул головой, указывая на высовывающуюся из-за плеча всё так же напряжённо сжимающего рукоять шпаги француза веснушчатую мордашку — довольно симпатичную, надо сказать.

— Нам тоже не помешала бы... Может, поделитесь? Это было бы справедливо.

Я в ответ ухмыльнулся самым что ни на есть мерзким образом.

— А зачем тебе баба? Покойникам не девки нужны, а священник.

После чего уже без всякой улыбки добавил:

— Так и быть, если успеете добежать до угла прежде, чем я досчитаю до десяти, не буду стрелять в спину.

— Э-э-э! Мы так не...

— Два.

— Да погоди ты!

— Три.

— Бежим!

Крикнул не тот худолицый, с которым я разговаривал, а самый дальний от нас солдат и тут же бросился наутёк. Второй, в которого, изо всех сил пытаясь унять дрожь, старательно целился Фишер, не раздумывая последовал за ним. Этого оказалось достаточно, чтобы оставшийся в одиночестве главарь, ругнувшись сквозь зубы и злобно зыркнув напоследок, припустил вслед за своими дружками.

— Десять.

Палец плавно нажал на спусковой крючок, мушкет привычно, можно сказать по-дружески, лягнул прикладом в плечо, отправив пару унций раскалённого свинца точно между лопаток улепётывающего последним "говоруна" — ни к чему оставлять за спиной всякую мразь. Двое оставшихся бегунов, припустили ещё пуще. Один даже бросил свой палаш, чтобы сподручней было улепётывать. Ну и скатертью дорога.

Проводив взглядом юркнувших в какой-то переулок беглецов, я, машинально доставая из сумки новый патрон, повернулся к опустившему, наконец, шпагу и широко улыбающемуся Галланду.

— Ну и что это было?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Schwarze Haufen (нем.) — такое название носили повстанческие отряды во время крестьянской войны 16-го века, самый знаменитый из которых связан с именем Флориана Гайера. Моравец таким образом намекает, что они теперь уже не часть армии, а самая натуральная банда.

Глава 42

Не переставая радостно улыбаться, француз подскочил ко мне с явным намерением похлопать по плечу, а то и вовсе обнять. Но поскольку я как раз орудовал шомполом, перезаряжая мушкет и попутно поглядывая по сторонам в ожидании новых неприятностей, то от своей изначальной идеи фенрих отказался, вместо этого попросту разведя руками.

— Андре, ты не представляешь, как я рад тебя видеть!

— Отлично представляю. И да, я тоже рад нашей встрече.

Строго говоря, из всей нашей развесёлой компании Франц был последним, кого я рассчитывал встретить. Ну не вязался как-то образ всегда вежливого и аккуратного француза с творящимся вокруг бардаком. Но, как говорится, солдат предполагает, а господь — располагает. Так что, за неимением гауптмана со всей остальной ротой, фенрих тоже сгодится.

— Ты кстати не знаешь, куда запропастились герр Юлиус и все остальные? А то я что-то соскучился по их гнусным рожам...

При упоминании нашей славной роты, Франц заметно погрустнел.

— Понимаешь, Андре, тут такое дело...

— Неа, не понимаю, но надеюсь, ты мне расскажешь. Только на ходу. Куда шагать знаешь?

— Да в том-то и дело... Когда наш гауптман отвёл роту с площади, я вспомнил одно местечко, что мы проходили по дороге, ну и решил туда заглянуть, пока суть да дело...

— Один?

— Ну да.

Желание выругаться на бестолкового француза было почти непреодолимо, но я все же сдержался, попытавшись извлечь из чужой дурости хотя бы какую-то пользу.

— И по какой улице пошёл?

— Да по этой же, по которой мы все и пришли! Там не так далеко — всего два перекрёстка отсюда.

— Возвращался по ней же?

— Ага.

— И наших, конечно же, не встречал.

— Неа...

— Verdamt!*

Ну, вот что тут ещё скажешь? А главное, что теперь делать-то?

Не знаешь, как поступить — спроси совета у тех, кто знает. Еще одна старая житейская мудрость.

Убрав шомпол, я окинул оценивающим взглядом фенриха и настороженно выглядывающую из-за его неширокой спины девчонку. К чёрту таких советчиков! Уж лучше сам буду думать, чем доверю свою судьбу рыжей девке и французу, решившему в одиночестве погулять по штурмуемому городу в разгар большого пожара.

Однако подумать, как следует, на сей раз не удалось. Едва я собрался по привычке отставить мушкет в сторонку, чтобы основательно поразмыслить о наших скорбных делах, как судьба-злодейка, видимо устав ждать, решила малость подхлестнуть события...

Сперва тренированное солдатское ухо среди ставшего уже привычным грохота, гула и рёва погибающего под натиском победоносной имперской армии города уловило что-то, мигом заставившее насторожиться. А затем, стоило только выглянуть из-за угла, и слезящиеся от дыма глаза внесли окончательную ясность, нашарив группку донельзя подозрительных типов, пробирающихся той самой злополучной улицей, по которой мы все сюда пришли. После этого раздумывать было уже не с руки.

Кравшаяся буквально по нашим следам команда насчитывала никак не меньше десятка человек и начисто отрезала пусть назад — к Отто и парням Хорста, закрепившимся в разграбленном особняке и в нетерпении ожидавших (по крайней мере, я очень на это надеялся) моего возвращения. Выяснять откуда и зачем взялись здесь эти обормоты, не хотелось совершенно. Свежий опыт общения с кроатами и безымянными мародёрами, едва не спровадившими на тот свет нашего многоумного, но чересчур легкомысленного писаря, красноречиво намекал, что "своих" тут теперь нет, а значит любая встреча с теми, кто превосходит нас силой и числом — крайне нежелательна.

Проблема была в том, что уйти от них незаметно мы могли лишь по переулку, в котором сейчас прятались. То есть в ту самую сторону, куда удрали двое недостреленных мной мародёров... и где нас вполне могли поджидать их расстроенные в лучших чувствах товарищи.

Я бросил затравленный взгляд на валявшегося посреди мостовой солдафона, которого собственноручно уложил каких-то пару минут назад. Затем прикинул расстояние до поворота и наложил на время, прошедшее с момент бегства его более удачливых камрадов. Стоит рискнуть.

— Уходим. Бегом. Только тихо.

Слава богу, никто не стал уточнять: зачем и почему? Из Фишера в своё время нехорошую привычку переспрашивать после получения приказа выбивали тумаками. И я, и Отто, и все унтера без исключения потратили на сие нужное дело немало сил и времени. Как видно, не зря старались. Гретту, видать, муж не меньше воспитывал, судя по тому, как шустро она подхватила свои юбки и припустила в указанном направлении. Ну а рыжую девчонку, имени которой я так и не удосужился разузнать, Франц просто схватил за руку и, без лишних слов повлёк вслед за моей дисциплинированной командой. Мне осталось только бросить последний беглый взгляд за угол, чтобы оценить, как близко успели подобраться спугнувшие нас мародёры, после чего, перехватив мушкет поудобней, рвануть вдогонку за успевшими уже изрядно оторваться товарищами.

В итоге до ближайшего поворота я добежал практически вровень с остальными — хорошо иметь длинные ноги. На углу, кстати, моя грабь-команда начала ощутимо притормаживать, но я пресёк это дело на корню:

— Ходу, ходу! Направо, вперёд!

И мы помчались дальше, только уже со мной во главе. Где-то за левым плечом старательно сопел Фишер, дальше мела юбками мостовые бабская часть банды и где-то в арьергарде, то и дело оглядываясь назад, сосредоточенно трусил Галланд с обнажённой шпагой в руке. Таким продуманным манером мы, не задерживаясь, благополучно проскочили два квартала, с каждым шагом неуклонно приближаясь к городским стенам, а значит и к выходу из стремительно превращающегося в образцовый бедлам Магдебурга. Я уже даже начал подумывать, что удача наконец-то соизволила повернуться к нам лицом, а не жопой и мы сможем благополучно добраться до каких-нибудь ворот, где офицеры с резервными ротами просто обязаны поддерживать хоть какой-то порядок. Там можно будет перевести дух, осмотреться и уже спокойно поискать своих — не могла же вся наша славная рота сгинуть в этой дьявольской печке!

Как вдруг, на очередном перекрёстке, отчаянно кашляя и на ходу стряхивая с рукава тлеющие искры мне навстречу вылетел какой-то детина в помятом морионе. Разбираться, кто это был — бегущий от преследования бюргер или отбившийся от своих солдат императорской армии было некогда. Да, если честно, не очень-то и хотелось. Руки всё сделали сами, пока голова, идущая кругом от всего происходящего, не успела вмешаться и всё испортить.

Вместо приветствия я просто и незатейливо, не сбавляя скорости, двинул незнакомцу прикладом прямо в морду, для верности слегка довернув корпус, чтобы вложить в удар как можно больше силы и инерции. Попал очень удачно — прямо в челюсть, так что бедолага в буквальном смысле перелетел через собственную голову. Готов поклясться всеми святыми, что видел, как его башмаки мелькнули в аккурат на уровне глаз, когда этот дурень (с моей подачи) выполнял своё сальто-мортале.

Вся остальная наша шайка промчалась мимо поверженного незнакомца, даже не сбавляя шаг, разве что рыжая попыталась шарахнуться в сторону, но была тут же поймана за руку бдительно приглядывающим за хвостом нашей маленькой колонны Францем и водворена на своё законное место в строю. Казалось бы, можно бежать дальше заведённым порядком, но у меня в черепушке что-то щелкнуло, как будто это мне только что прилетело по маковке прикладом. Простоя мысль: "сейчас я успел двинуть встреченного бродягу первым, а если бы нет?" заставила встать прямо посреди улицы, как вкопанного. Мои спутники, что характерно, заметив столь внезапный манёвр, тоже притормозили, начав беспокойно оглядываться и крутить головами. В воздухе буквально повис невысказанный вопрос: и что теперь?

Не знаешь как поступить — спроси у того кто знает. Не у кого спросить? Значит, плохо искал!

Еще раз пробежавшись взглядом по лицам сбившихся в нестройную кучку подчинённых, я уверенно ткнул пальцем в спутницу фенриха, имени которой так до сих пор и не узнал, ну и ладно — и так справимся:

— Эй, рыжая! Ты из местных?

— Всю жизнь в Магдебурге, герр офицер! Здесь родилась, здесь и выросла, и...

— Тогда показывай дорогу! К реке, к воротам, куда угодно, но чтоб мы выбрались из этой чёртовой жаровни! Сможешь?

— Конечно! Я...

Как-то слишком легко она согласилась... Прищурившись, постарался заглянуть поглубже в здоровущие ярко-синие глаза под рыжей чёлкой.

— Только ты такую дорогу покажи, чтобы мы на ней ни-ко-го не встретили! Ну, или почти никого... Сможешь?

В синих глазах на мгновение мелькнула тень сомнения и тут же растворилась без следа. Рыжие кудри встряхнулись от решительного кивка.

— Смогу, герр офицер!

— Ну, тогда веди, рыжая. И не дай тебе бог заблудиться.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Проклятье (нем.)

Глава 43

Про то, что было дальше даже вспоминать не охота. Мы куда-то бежали, затем пробирались, снова бежали... Несколько раз навстречу попадались какие-то люди от которых мы благополучно удирали. Вроде бы нам что-то кричали и даже пальнули вдогонку, но нашей маленькой компашке удалось благополучно затеряться в лабиринте пылающих улиц. Рыжая довольно уверенно вела всех за собой по ей одной ведомым ориентирам, но конца этому пути не наблюдалось. Огня и дыма становилось все больше и больше, а выхода все не было и не было...

В один момент, когда мы ненадолго задержались в проходном зале какого-то трактира, заскочив туда через чёрный ход с другой улицы, в попытке срезать дорогу, меня в очередной раз осенило.

Пока все остальные кашляли, протирая слезящиеся от дыма глаза, я, слегка ослабив предусмотрительно обвязанный вокруг морды шейный платок, осторожно выглянул на улицу, куда мы так стремились попасть, чтобы проверить свою догадку. Чертов дым окутывал все вокруг, у дома напротив уже занялась крыша, но я был уверен, что не ошибся.

Незаметно вытащив нож, прикрыл рот рукавом и, пару раз демонстративно прокашлявшись, дабы не выделяться на общем фоне, спокойно вернулся к остальным. Улучив подходящий момент, когда Галланд оказался несколько в стороне, многозначительно подмигнул Йенсу и резко припер рыжую к стенке, мигом приставив лезвие к горлу.

— Ты что себе надумала, miststueck*?! Бессмертной себя вообразила, или меня за идиота держишь?!

Голос от гари, которой пришлось дышать с самого утра, прозвучал настолько хрипло и зловеще, что даже меня пробрало. У рыжей же глаза выпучились так, что я до сих пор удивляюсь, как они тогда не лопнули — сколько себя помню (третий год уже, как мне последний раз память отшибало — немалый срок и повидать за это время тоже не мало довелось), но таких глазищь встречать ещё не доводилось. Она попыталась было что-то сказать, однако клинок своевременно прижатый к горлу мигом заставил её передумать. Зато решил высказаться растерявшийся поначалу француз.

— Какого дьявола, Андре?! Совсем очумел, что ли?!

Хорошо хоть отбивать свою пассию не полез — всё ж таки друзья мы с ним, да и знакомы всяко больше, чем с этой рыжей шалавой. Но за эфес всё же взялся... Правда, как взялся, так и застыл, не делая лишних движений. Потому как Фишер, пожалуй, впервые за весь этот суматошный день не сплоховал. Мой верный, хоть и бестолковый, оруженосец просто и незатейливо упёр дуло своего мушкета между лопаток разнервничавшегося француза. Причём быстро и без малейших колебаний. И даже руки у него при этом почитай, что не дрожали. Ну, почти. Впрочем, Галланд этого видеть всё равно не мог. Зато наверняка отлично ощутил увесистый тычок кованным стволом в рёбра, отчего и замер в неудобной позе, не решаясь сделать шаг для которого уже начал поднимать ногу. Вот и ладненько.

— Какого дьявола, говоришь? Я бы тоже хотел это знать, чёрт побери! Потому что мы проходим мимо этой сраной таверны в третий раз! И каждый раз с разной стороны!

— Э-э-э... ты уверен? Не то чтобы я тебе не доверял, но мы же впервые в Магдебурге...

— Да хоть бы и впервые, но глаза-то у меня есть и мозги тоже! Вывеска с тремя пенными кружками на жёлтом щите, напротив трёхэтажный дом с двумя круглыми окнами под крышей и жестяным флюгером в виде трёхмачтовой каракки* со стрелой. Или скажешь в Магдебурге такие на каждой улице стоят? А? Чё молчишь, сука?

В качестве последнего аргумента влепил рыжей хорошую пощёчину, что называется, от всей души — рыжие лохмы так и разлетелись во все стороны. И тут же, перехватив нож обратным хватом, приставил остриё к правому глазу.

— Отвечай, мать твою, пока я тебя ломтями нарезать не начал!

— Я не виновата!!! Я выход искала, как сказали, но все улицы перекрыты. Там везде огонь или солдаты! Приходилось каждый раз возвращаться.

— И долго ты так кругами нас водить собиралась, тварь?!

— Я найду дорогу! Я смогу! Клянусь!

Бросив косой взгляд на сгрудившуюся в сторонке остальную часть нашей маленькой команды, с трудом подавил полный безнадёги вздох разочарования. Деваться всё равно некуда.

— Ну смотри, зараза рыжая. Даю тебе последний шанс. Или ты выведешь нас отсюда или я своими руками кишки тебе выпущу и на них же повешу, даже если это будет последнее, что я в этой жизни сделаю! Поняла?!

Кивнуть на этот раз рыжая не могла при всём желании — мешал маячащий возле глаза кончик клинка. Но моргнула весьма убедительно, и я со вздохом убрал нож обратно в ножны. А дальше всё закрутилось по новой. Мы снова пробирались задымлёнными проулками и дворами, периодически замирая в каком-нибудь закутке, чтобы пропустить мимо кого-то ещё, блуждающего в горящем и гибнущем городе. И вдруг, в один поистине прекрасный момент, когда я уже окончательно утратил ориентировку в бесконечном лабиринте городской застройки, передо мной открылась мутноватая гладь реки, густо усеянная плывущим по ней мусором.

Над водой стлались космы густого дыма, зеленоватая эльбская водичка несла многочисленные головешки, горелые перья, обрывки какого-то тлеющего тряпья... мелкая речная волна перекатывала под берегом буро-серую пену из слипшегося пепла. В этой пене, раскинув руки, валялся босыми ногами на берег труп какого-то жирного мужика в драном исподнем с колотой раной на спине. Достаточно отвратительное само по себе зрелище, но ничего более радостного и прекрасного я в то время даже вообразить бы себе не смог, ибо грязный и унылый берег Эльбы под нашими ногами означал, что мы таки выбрались из магдебургского пекла, каким-то непостижимым образом умудрившись остаться при этом в живых.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Паскуда (нем.)

* Carасса (ит.) — тип парусного корабля, предшественник галеона.

Глава 44

Конечно, выйти к реке, ещё не значит выйти из города, но всё же самую сложную часть пути мы кое-как преодолели. Дальше, бредя вдоль берега, зачастую прямо по воде, наша странная компания постепенно выбралась за пределы городского обвода. По дороге сплошь и рядом попадались подобные кучки выживших с чумазыми рожами и пропаленной одеждой. Солдаты и горожане, мужики и бабы, даже несколько детей промелькнуло... Многие, как и мы, были при оружии, но ни одной драки или перестрелки в этот день я больше не видел. Поначалу это немного удивляло и даже напрягало, заставляя подспудно искать какой-то подвох. Но факт — вещь упрямая. Город погибал, на глазах превращаясь в один колоссальный костёр, и те, кому посчастливилось вырваться из этого пекла, словно бы заключили между собой молчаливое перемирие, где каждый про себя решил, что с него на сегодня хватит. И я как никто другой был согласен со столь мудрым, хотя и несколько запоздалым решением.

В лагерь мы добрались уже под вечер, описав изрядную дугу по разорённым и выжженным ещё до штурма магдебургским предместьям. Галланд со своей рыже пассией тут же поплёлся к штабной палатке, вяло махнув рукой на прощанье. Йенс, получив ободряющий подзатыльник, был отпущен на волю до следующего утра. А меня перехватил Отто.

Фельдфебель оказался жив, здоров и даже почти не закопчён — видать успел умыться и почиститься. Встретившись со мной взглядом Шульц, руководивший сортировкой трофейного барахла (я, мельком взглянув на разгребаемую кучу, даже узнал несколько ярких узлов и приметный сундук из числа тех, что мы захватили этим утром), только вопросительно изогнул правую бровь. Я в ответ на немой вопрос так же молча пожимаю плечами: извини, друг, так уж вышло! Отто, не переставая краем глаза следить за парочкой новобранцев, осторожно распаковывающих что-то хрупкое из очередного свёртка, сочувственно похлопывает по плечу — мол, ничего, бывает. После чего, так и не произнеся ни единого слова, лениво машет рукой куда-то в сторону палаток — дескать, иди, отдыхай, мы тут и без тебя управимся. Ну, отдыхать, так отдыхать и я, поймав за руку свою трофейную горожанку, беспокойно озиравшуюся по сторонам во время нашего с фельдфебелем содержательного "разговора", решительно направляюсь в глубину ротного расположения.

Дошкандыбав до заветного фургона в котором от самого Баутцена ехал мой невеликий багаж а также ротные запасы пороха (изрядно сократившиеся в ходе недавнего штурма), я с некоторым раздражением обнаружил там трёх парней из второго взвода, увлечённо деливших нечто рассыпанное на расстеленном цветастом платке. Видимо охватившее меня раздражение достаточно отчётливо проступило на лице, так как все трое, едва лишь покосившись в мою сторону, поспешно слиняли, даже не попрощавшись. Я же, проводив исчезнувшую в лабиринте палаток и повозок троицу мрачным взглядом исподлобья, забрался в фургон, предварительно заглянув под парусиновый полог, а то мало ли — может там ещё кто затихарился? После чего, так и не обнаружив ничего подозрительного, галантно протянул руку, нерешительно теребящей пуговицу жилетки горожанке:

— Давай, залезай, что ли? Пора нам познакомиться поближе...

* * *

Остаток дня и вся ночь попросту утонули в каком-то чадном угаре. Оприходовав трофейную барышню два раза к ряду (судя по стонам, ей даже понравилось, хотя её мнение в тот момент интересовало меня в последнюю очередь), я взял было небольшую передышку, решив заодно немного перекусить. Но как назло, доставая припрятанный в глубине фургона на чёрный день паёк из подкопчённой рыбки с сухарями, наткнулся на свою старую заначку — флягу отличного шнапса, припасённую на случай простуды, ранения, или ещё какого непредвиденного случая. Ну и решил, что непредвиденный случай уже настал.

Выпитый почти что натощак (пара ломтиков рыбки с куском сухаря — не в счёт) шоппен* весьма забористого пойла сработал как удар кувалдой по шлему. В ушах мигом зашумело, а фургон почему-то стал раскачиваться так, как будто несся вскачь по самой ухабистой дороге в мире. Последнее обстоятельство так меня заинтересовало, что я даже решил выглянуть из-под тента, дабы проверить возникшее было подозрение о внезапном выходе нашей роты из осадного лагеря. Точнее попытался выглянуть.

На деле получилось только сделать пару неуверенных шагов, споткнуться об тюк с ветошью, припасённой для ухода за оружием, и бесславно приземлиться прямиком на переводящую дух после первого "знакомства" горожанку. После этого куда-то там идти и что-то проверять резко расхотелось. В итоге я так и заснул в обнимку с новой знакомой, попросту отрубившись от избытка полученных за день впечатлений. Ну и от шнапса, конечно.

* * *

Утро встретило прохладой, тяжёлым запахом гари и свежей вонью с выгребных ям за лагерем. В башке после выпитого было пусто, как в перевёрнутом ведре, в глотке пересохло, во рту остался на редкость мерзкий привкус, да и настроение было ему под стать. Вчерашняя знакомая (как бишь там её?) за ночь куда-то испарилась. Ну и чёрт с ней.

Проклиная всё на свете, включая зловонный ветер, бестолковое верховное командование, зловредных магдебуржцев вообще и женскую часть городского населения в частности, проверил содержимое походной сумки. Вроде ничего не пропало. Затем убедился, что мушкет и прочее оружие тоже никуда не делись. И только после этого выбрался, наконец, из-под парусинового полога, чтобы оглядеться.

Раскинувшийся вокруг военный лагерь встретил привычным шумом, кажется даже более оживлённым, чем обычно. Хотя тут возможно сказалось похмелье, заставлявшее болезненно морщиться от любого резкого звука. Магдебург продолжал полыхать, посылая в небо лохматые клубы густого дыма, хотя сила пожаров явно шла на убыль — видать, в городе уже просто нечему было гореть. Так, глядишь, ближе к вечеру, край — завтра утром, можно будет наведаться за стены повторно. Чем чёрт не шутит, вдруг удастся найти какую-то ухоронку с серебришком вывалившимся из сгоревшей стены?

Утешая себя подобными мыслями, кое-как доковылял до поилки для лошадей, где наконец-то утолил допекавшую с самого пробуждения жажду. Затем умылся, пригладил волосы, побрызгал немного на шею, чтобы хоть чуть-чуть взбодриться и побрёл на поиски Отто, резонно заключив, что фельдфебель — единственный человек на всём белом свете, способный дать мне опохмелиться этим мрачным и безрадостным утром. В общем-то, так оно и вышло. Но мой путь к вожделенной кружке холодного пенного пива оказался неожиданно тернистым и извилистым.

Первым живым существом, попавшимся мне на пути, оказалась маленькая Ида. Младшее чадо фельдфебельской четы целеустремлённо семенило куда-то по своим девчачьим делам, но увидав меня тут же пересмотрело свои планы и, радостно улыбаясь, кинулось на перехват, растопырив загребущие ручонки.

— Дядя Анди!

— Привет солнышко, папу не видала?

— Ага!

— И где он?

— А я не знаю.

Ида, обнимающая меня за коленку и мурлыкающая как котёнок, пока я глажу её по волосам, смотрит виновато, как будто это она запрятала фельдфебеля незнамо куда.

— Он ещё с утра ушёл. Мама сказала — на службу.

— А мама где? У себя?

— Ага!

— Спросим у неё?

— Конечно!

Подхватив девочку на руки, я не спеша направляюсь к фельдфебельской палатке, попутно замечая, что вместо двух обычных косичек на светлой головке Иды красуется куда более замысловатая причёска.

— А кто это тебя так красиво заплёл, м?

— Нравится? Это тётя Гретта.

— Кто такая, откуда взялась?

— А я не знаю... Но она красивая и добрая!

— Красивая, говоришь? Ну пошли, познакомимся...

Благо идти было недалече — фельдфебельская палатка располагалась буквально в паре шагов. Но выйдя к ней, точнее к её задней стенке, я резко притормозил, услышав доносившиеся из-за палатки голоса. Один, определённо принадлежал Эльзе, а вот второй... Второй тоже звучал на удивление знакомо.

— А я говорю — тебе повезло! Уж поверь моему опыту, я с десяток лет на войне — всякого повидала!

— Да я просто...

— Дура ты просто. Вот куда тебе сейчас податься? Дом сгорел, хозяйства нету, муж пропал... Баба ты конечно видная, спору нет — в другое время не пропала бы. Да только здесь тебе не там. Хорошо, что мне на глаза попалась, а ну как солдаты тебя бы встретили? Да ладно бы наши, а если из другой роты? Тут армейский лагерь вообще-то... ума не приложу, куда ты идти собиралась. Тебе за Андре руками и ногами держаться надо — хороший же парень! Симпатичный, добрый, ещё и башковитый к тому же. Вот помяни мои слова — он ещё офицером станет!

— Добрый?!

— А то! Уж третий год как он с нами, а я вот ни разу не слыхала, чтобы он за просто так кому-то по морде съездил. Будешь за ним как за каменной стеной.

В этом месте я понял, что нужно срочно действовать, пока меня ещё не женили окончательно. Быстренько обогнув палатку, я застал поистине идиллическую картину. Эльза на пару с моей вчерашней знакомой дружно стряпали что-то донельзя аппетитное, слаженно суетясь в ограниченном пространстве между походным очагом и импровизированным столом. Дамочки что-то помешивали, нарезали и перекладывали, успевая между делом обсуждать мою многострадальную персону. При моём появлении с сидящей на плече Идой, обе синхронно развернулись в нашу сторону. Я чисто машинально отметил, что Эльза щеголяет новой сложной причёской, а платье Гретты, бывшее вчера разорванным почти что до пупа, теперь аккуратно заштопано и, кажется, в него даже вшили пару новых деталей, так что оно теперь сидит на роскошном бюсте горожанки как влитое.

— Доброе утро, красавицы. Не помешал?

— О, Андре, ты как раз вовремя — завтрак почти готов. Садись пока. Отто скоро будет — посидим по-семейному... А ещё он детей любит!

Последнюю часть фразы Эльза произнесла многозначительно подмигнув своей новой подружайке, пока я осторожно, стараясь не делать резких движений (с похмельем не шутят!), спускал на землю довольно улыбающуюся Иду.

Мда, вот и бери после этого города штурмом.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Schoppen (нем.) — традиционная немецкая мера объёма для жидкостей, в зависимости от региона могла вмещать 0,37-0,7 литра.

Интерлюдия. Иоганн фон Тилли

— Напомните, meine Herren*, зачем мы вообще штурмовали Магдебург?

Голос маршала звучал скрипуче и резко, словно скрежет ржавого ножа по давно немытой сковородке, выдавая крайнее раздражение главнокомандующего императорской армии. Пронзительный взгляд выцветших стариковских глаз неспешно следовал вдоль шеренги почтительно застывших штабных офицеров. И под этим требовательным взором убелённые сединой прожитых лет и покрытые шрамами многочисленных сражений генералы один за другим виновато склоняли головы, словно провинившиеся новобранцы перед грозным унтер-офицером. Не зря, ох не зря, злые на язык протестантские острословы прозвали Иоганна фон Тилли "маленьким капралом"!

— Молчите?

Фельдмаршал резко развернулся на каблуках, в упор уставившись на возвышающегося над строем генералов верзилу.

— Это ведь вы ратовали за штурм громче всех, Паппенхайм! Не напомните, какие аргументы вы приводили тут третьего дня?

От природы невысокий, к тому же мелкий и изрядно ссохшийся за семьдесят с лишком лет, полных военных лишений и невзгод, Тилли, воинственно встопорщив седую эспаньолку, окатил своего командующего кавалерией ядовитым взглядом. Фельдмаршала не смутило даже то, что он был на добрых пару футов ниже знаменитого своей незаурядной удалью командира имперских кирасиров, отчего презрением и негодованием приходилось плескать снизу вверх, изрядно задирая при этом голову.

— "Захватив Магдебург, мы перекроем шведам всякую возможность продвижения в долину Эльбы и получим прекрасный опорный пункт для последующих операций против Мекленбурга, а заодно обеспечим армию всевозможными запасами достаточными для продолжения кампании". Я ничего не перепутал, нет? Тогда потрудитесь ответить мне, как вы собираетесь наступать на Мекленбург из этих обугленных развалин? И чем предполагаете кормить нашу армию до конца текущей кампании? Золой, что ли?! Или может битыми кирпичами?!

Генералы, не исключая и Паппенхайма, наиболее активно выступавшего на последнем воинском совете за скорейший штурм Магдебурга, отмалчивались, не желая лишний раз злить славящегося крутым нравом фельдмаршала. А Тилли, между тем, и не думал униматься.

— Мне нужны ответы, господа! Ради чего мы уложили несколько тысяч наших солдат и сожгли дотла имперский город, который мог бы стать надёжным бастионом Рейха на пути протестантского нашествия? Паппенхайм! Что скажете нам на этот раз?

Генерал-от-кавалерии граф Готфрид Генрих цу Паппенхайм, вынужденный стоять навытяжку, словно провинившийся школьник перед строгим учителем, раздражённо дёрнул щекой, отчего его лихие кавалерийские усы воинственно встопорщились. Но затем, пересилив себя и загнав поглубже клокотавшее в душе недовольство, всё же ответил со всей почтительностью, на которую только был способен.

— Герр фельдмаршал! Хоть многое пошло не по плану, я по-прежнему уверен, что штурм Магдебурга был необходим и жертвы, понесённые нашими войсками — не напрасны. Осаждать далее столь большую крепость было бы попросту невозможно, а оставить её в руках протестантов — смерти подобно. Пусть нам не достались запасы провианта, а городские укрепления теперь вряд ли послужат нам надёжным убежищем, однако и неприятель наш отныне лишён всего этого. Армия же наша хоть и понесла некоторые потери, зато каждый уцелевший солдат стал богачом, а значит теперь можно не опасаться бунта из-за несвоевременной выплаты жалования и спокойно вести кампанию против неприятеля, как того требует воинская наука, без оглядки на имперское казначейство.

Глаза Тилли опасно сощурились.

— И по-вашему это оправдывает уничтожение одного из старейших и богатейших имперских городов со всеми его жителями?

Обманчиво мягкий голос фельдмаршала явно таил в себе подвох, но лихого кавалериста было не так-то легко смутить. Упрямо вздёрнув подбородок, Паппенхайм безапелляционно отчеканил:

— Я не давал приказа своим солдатам жечь город. Но раз Магдебург всё же сожжён, то нам ли горевать о его судьбе? Проклятые еретики отклонили все предложения о сдаче, что мы им посылали — протестантам некого винить в судьбе Магдебурга кроме собственной глупости и упрямства. Не иначе, как сам Господь решил покарать этот рассадник вольнодумства и выжечь евангелическую ересь до основания!

Старый фельдмаршал в ответ на такой спич, только задумчиво покачал головой. Затем, после недолгого раздумья, которое не решился нарушить никто из присутствующих генералов, не исключая даже твердокаменного Паппенхайма, выдал с нескрываемым ехидством:

— Господь свидетель, Готфрид, вы — один из храбрейших и способнейших генералов, что когда-либо нанимались на имперскую службу. Но я от души надеюсь, что вы НИКОГДА не станете главнокомандующим. Знаете почему? Нет? Да потому что неспособны видеть ничего дальше острия своего кирасирского палаша! Вы хоть представляете, какой вой поднимут все протестантские газеты от Стокгольма до Лондона, когда узнают, ЧТО тут произошло? Какой шум будет стоять при всех европейских дворах? Что скажут об этом курфюрсты? Что скажет Папа?

Паппенхайм попытался было что-то ответить, но на сей раз фельдмаршал не дал ему даже рта раскрыть, резко возвысив голос:

— Молчите, генерал! Вы уже достаточно наговорили тут, когда убеждали всех нас в необходимости этого штурма! И ещё больше сделали! Теперь можете гордиться — вся Европа отныне будет считать нас варварами и людоедами. Всех нас! И это в тот момент, когда французам нужен только повод, чтобы вцепиться империи в спину! Зато шведский король теперь может спать спокойно — если раньше кто и сомневался, считать ли его защитником протестантов или обычным захватчиком, то теперь лишь безумец посмеет усомниться в благородстве его помыслов. И, конечно же, курфюрст Саксонский, а также двадцать тысяч его солдат, которые до сих пор ещё не решили, на чьей стороне выступить в этой войне, теперь наверняка примут руку Снежного короля. И всё это благодаря ВАМ, Паппенхайм!

Одарив напоследок кавалериста брезгливой гримасой, Тилли резко развернулся, начав раздражённо мерять шагами залу, словно не замечая побагровевшего от ярости Паппенхайма, равно как и весь остальной генералитет, который, пользуясь моментом, тут же постарался посредством манёвров, по возможности тихо и незаметно, дистанцироваться от очевидно впавшего в опалу командующего конницей. Перемещения высшего командного состава имперской армии находились в самом разгаре, когда фельдмаршал, резко остановившись, вновь повернулся к утратившему былую монолитность генеральскому строю, заставив всех замереть на месте.

— Что сделано, то сделано, Meine Herren. Нам остаётся лишь попытаться исправить то, что ещё можно исправить и постараться извлечь из всего этого хоть какую-то выгоду. Я сегодня же отпишу в Вену обо всём произошедшем и укажу, что в момент, когда успех штурма стал очевиден и падение Магдебурга — неизбежно, город был подожжён самими протестантами по приказу шведского короля, чтобы не дать нам захватить здешние запасы. Вы ведь кажется упоминали как солдаты магдебургского гарнизона поджигали дома на пути вашего отряда, не правда ли, Паппенхайм? К тому же обороной ведь руководил Фалькенберг, а он как-никак полковник шведской армии... Протестантов это не убедит, но может хотя бы верные сыны католической веры после этого не дадут евангелической пропаганде смутить себя сверх меры.

Вам же, господа, надлежит как можно скорее привести нашу армию в порядок — захоронить трупы, заново учесть весь личный состав в полках, собрать и распределить все запасы, которые удалось спасти из огня, с учётом обновлённых полковых списков. И как можно скорее готовить войска к выступлению — отдохнуть за городскими стенами нам теперь точно не придётся.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Meine Herren (нем.) — господа

Глава 45

— Подъём, солдат! Отдых закончен.

— Какого дьявола, Отто? Чего тебе неймётся в такую рань? Гауптман с утра покусал что ли?

— Бери выше! Герр фельдмаршал собственной персоной! Объявлен общий сбор по армии — веселью конец. У нас работы непочатый край, так что собирайся. Я жду тебя у своей палатки через четверть часа.

Фельдфебель — уже собранный, чисто выбритый, в кирасе и при оружии — скрылся за пологом палатки, а я, помянув нечистого (и фельдмаршала фон Тилли до кучи), выбрался из-под одеяла и начал нехотя одеваться.

Пока облачался, мимоходом отмечал изменения, копившиеся, словно снежные ком, те два злосчастный дня, что отделяли сегодняшнее утро от штурма Магдебурга. Вот свежевыстиранная рубашка — богом клянусь, что манжеты не были такими чистыми, даже когда я её покупал. Штаны — на коленях подшиты непонятно откуда взявшиеся куски замши (сроду у меня её не было!), чтобы ткань не протиралась, когда при выстреле опускаешься на одно колено. Выглядит не только функционально, но и нарядно, как ни странно... На куртке подкладка, которая начала было понемногу отпарываться, нынче зашита так аккуратно, что я даже затрудняюсь теперь определить где её штопали. А с тульи шляпы бесследно исчез чернильный отпечаток пальца, красовавшийся там с самого Баутцена, напоминая знающим людям, что я (пусть и не по своей воле), выполнял тогда обязанности ротного писаря. Теперь уже не напомнит. Ботинки смазаны каким-то жиром и начищены так, что я за малым своё отражение в них не наблюдаю.

Оружие... оружие на своём месте. Не блестит — и это хорошо. За тем, чтобы в экипировке не было ничего блестящего, я следил весьма тщательно. Всё вычищено, где надо смазано, наточено и отрегулировано моими собственными руками. И ни на йоту не сдвинуто с того места, где я его разложил и развесил прошлым вечером. Грета, несомненно являвшаяся первопричиной всевозможных загадочных метаморфоз творящихся в последнее время с моим имуществом, даже не прикасалась к смертоубийственным орудиям солдатского ремесла, за что ей в принципе полагается отдельная благодарность от одного скромного, но перспективного гефрайтера императорской армии.

Помянутая Грета, высунувшись из-под одеяла, обеспокоенно следила за моими сборами. Со вчерашнего утра она в такие моменты перестала стыдливо прикрываться, так что её выдающиеся прелести радовали мой пытливый взгляд, поднимая изрядно просевшее после визита фельдфебеля настроение и вдохновляя на грядущие подвиги. Заметив моё недвусмысленное внимание, горожанка всё же изобразила запоздалое смущение, скромно потупив глазки и закусив нижнюю губу, но даже не подумав прикрыться. Получилось так соблазнительно, что я чуть было не начал раздеваться обратно. Однако чувство долга всё же пересилило.

— Прости, любимая, служба!

— К обеду будешь?

Пришлось пожать плечами. Бес его знает, если честно. Хорошо бы, конечно, но...

— Вряд ли. Приготовь что-нибудь перекусить на всякий случай — может удастся заскочить на пару минут.

— Хорошо.

Я, наклонившись, торопливо поцеловал всё ещё нежащуюся в постели горожанку, но та довольно неожиданно обвила мою шею руками и потянулась навстречу, продлив поцелуй куда дольше, чем я рассчитывал. Не то чтобы я был как-то против, но...

— Что-то не так?

— Эм-м-м... дорогой? Возвращайся поскорее, я буду ждать.

Я молча подмигнул в ответ и, отодвинув стволом мушкета полог палатки, выбрался наружу — навстречу дисциплинированному германскому солнцу, едва-едва вынырнувшему из-за линии горизонта, но уже исправно слепящему глаза наиболее надёжных солдат постепенно приходящей в себя после кровавого магдебургского разгула кайзеровской армии. Менее надёжные, коих, чего уж греха таить, было абсолютное большинство, ещё во-всю дрыхли в хмельном угаре. Ну да ничего, это мы быстро исправим. Или я совсем не знаю своего лучшего друга Отто по прозвищу Кувалда.

* * *

И всё-таки я не ошибся! Когда я дотопал до фельдфебельской палатки (за пять минут до истечения отпущенного мне на сборы срока, между прочим!), там уже стояла, покачиваясь на ветру, неровная шеренга мающихся похмельем солдат. Судя по всему, те, кто имел неосторожность ночевать в ротном расположении, и с восходом солнца был безжалостно поднят фельдфебельскими пинками. Мне, как лучшему другу и практически куму, была оказана честь — стать в строй последим. Ну, или первым. Поскольку, как старший по званию и самый высокий по росту из присутствующих, я, едва прибыв, тут же занял место во главе шеренги.

Отто, дождавшись моего появления, вальяжно встал с чурбачка, на котором восседал до сего момента, оправил пояс, стряхнул несуществующую пыль с рукава и, заложив руки за спину, прошёлся ленивым взглядом вдоль строя. Две дюжины бледно-зелёных с перепою и недосыпу солдат кое-как подтянулись, покрепче вцепившись в собственное оружие для лучшей устойчивости. Шульц поморщился, но даже не сплюнул, отлично понимая, что сейчас не время перебирать харчами. Вместо этого без всякого предисловия ровным, не терпящим возражений голосом просто и ясно довёл до всех боевую задачу:

— Выступаем в город. Не отставать, не разбредаться. Кто увидит знакомые рожи — сразу докладывать. Собираем своих и тащим в расположение. Кто будет упираться — бить сразу и без разговоров, но аккуратно, чтоб к вечеру могли стоять в строю. Барахло не искать и не тащить. Три дня на разграбление истекли. За попытку мародёрства — руки с корнем вырву. Андре, идёшь замыкающим. Всё, налево, вперёд марш.

Повинуясь приказу, я чётко развернулся через левое плечо и следом за всеми побрёл к магдебургским развалинам. Наш и без того весьма условный строй почти тут же распался, превратившись в более-менее растянутую группу. А возле меня немедленно образовался бледный Йенс, икающий через каждые три шага, но даже в таком состоянии не забывший, что в боевой обстановке он обязан отираться поближе ко мне. Бегло оценив состояние отчаянно борющегося с рвотными позывами оруженосца, я велел ему держаться в двух шагах левее, чтобы ненароком не обляпал, если вдруг станет совсем невмоготу. Фишер безропотно отгрёб подальше, и на том наш походный порядок можно было считать окончательно сформировавшимся.

Именно таким образом мы добрели до ничем с виду непримечательной руины, которую Отто, руководствуясь видимыми лишь ему признаками, велел осмотреть. Под бесформенной грудой закопчённых кирпичей и обгорелых балок почти сразу же обнаружился расчищенный лаз, ведущий в каменный подвал, который при ближайшем рассмотрении оказался винным погребком.

Находка заметно приободрила большую часть нашей маленькой команды. Впрочем, радость оказалась несколько преждевременной, так как воспользоваться находкой не позволил фельдфебель, без обиняков заявивший, что проломит голову любому, кто решит продолжить затянувшийся загул по случаю взятия Магдебурга. Так что вместо пыльных бутылок и полупустых дубовых бочек нам пришлось вытаскивать из тьмы кромешной на свет божий полубесчувственные тела наших более удачливых камрадов. Счастливчиков, обнаруживших сей благословенный подвальчик несколько ранее и успевших сполна воспользоваться его дарами, оказалось ровно девять. Причём трое из них были вообще не из нашей роты. Впрочем, Отто, похоже, было на это глубоко наплевать.

В ход пошли предусмотрительно захваченная из лагеря верёвка с ведром и отыскавшийся за развалинами, судя по всему, бывшими некогда неплохим трактиром, колодец. Извлечённых из подземной темницы жертв зелёного змия, отливали холодной водой и кое-как приводили в чувство — лишь бы могли стоять на ногах. И самым первым ведро воды на свою буйную голову получил Хорст. Этого в аккурат хватило, чтобы рыжий унтер разлепил налитые кровью и заплывшие от непрерывного трёхдневного пьянства глаза, но явно недостаточно, чтобы вправить основательно проспиртованные мозги.

Вылупив полубезумные буркала, взводный проревел что-то невнятное и тут же полез драться. Вернее, попытался. Поскольку сразу получил короткий тычок стволом в живот, а затем, когда перегнулся пополам, ещё и прикладом по затылку персонально от меня. Несильно, но достаточно, чтобы угомониться. После этого я закатал рукава и занялся им уже всерьёз, макнув головой в следующее добытое из колодца ведро. Процедура была повторена пять раз к ряду, причём в последний раз я не давал Хорсту всплыть, пока он не прекратил пускать пузыри. Затем унтер всё же был выловлен из ведра, получил пару хороших оплеух и лишь после этого сумел кое-как собрать глаза в кучку и сфокусировать свой блуждающий взгляд на моей скромной персоне.

— Андре, ты что ли?

Голос звучал хрипло и отрывисто, словно воронье карканье. С рыжих усов, ещё недавно напоминавших пару слипшихся от пива сосулек, стекали два грязных ручейка прямо на мокрый воротник. Несло при этом от Хорста так, что не в каждой выгребной яме такое унюхаешь, ну оно и неудивительно в принципе. За три дня-то...

— И тебя с добрым утром. Как настроение?

— Если не дашь хлебнуть чего-то покрепче воды, я сдохну. Прямо сейчас.

Пришлось молча протянуть предусмотрительно захваченную из погреба початую бутылку. Примерно полстакана из неё я уже успел незаметно влить в Йенса, остатков должно было хватить, чтобы слегка подлечить Рыжего, а больше ему сейчас и ни к чему. Хорст опорожнил предложенную посудину так быстро, что я даже моргнуть не успел.

— Вот я всегда знал, что ты — настоящий друг.

Кажется у Рыжего даже голос смягчился.

— Всегда пожалуйста, камрад. Так как? Готов к службе?

— Что, уже? А какой сейчас день?

— Третий как мы взяли Магдебург.

— Ничерта себе! Вот это мы гульнули! Вообще ничего не помню...

— Ничо, щас Отто тебе напомнит.

— А что с ним?

— Да что ему сделается? Вон, стоит, командует.

— Ну да... Слушай, Андре... мне бы пару часиков — малость оклематься...

— Будет тебе пара часов. Только больше не пей, не то будешь иметь дело уже не со мной, а с Отто, а у него рука тяжёлая — сам знаешь. Старина Тилли похоже что-то задумал, так что шутки кончились. Стирай портки, смывай блевотину — к вечеру ты должен стоять во главе своего взвода. Кстати, где он?

— А чёрт его знает. Дитер вроде со мной был. И Юрген тоже. Железный Ганс в лазарете. Если и уполз куда, то недалеко — ему при штурме бедро прострелили. Шмидта и Майера поищи там, где водятся гулящие девки — они по этому делу первые ходоки. Германа — у маркитантов. Эта жадная тварь вечно какие-то гешефты под шумок проворачивает. Якоба, Руди и Макса с тощим Йоханом — там, где есть бесплатное пойло. Типа той берлоги, из которой ты меня вытащил. А Вольфа и искать не надо — эта хитрая скотина сама объявится аккурат к вечерней поверке. Не спрашивай, как ему это удаётся — сам без понятия. На остальных вообще насрать. С тем же успехом можно любых наловить, лишь бы две руки и две ноги было.

— Ну, тебе виднее...

— Ага... Вы это, начинайте без меня, а я чуть подлечусь и тоже подтянусь.

— Давай, выздоравливай, гроза винных подвалов. До лагеря хоть дойдёшь?

— Дошкандыбаю потихоньку. Щас, посижу немного и...

— Ну, удачи.

Похлопав постепенно приходящего в себя унтера по плечу, я поплёлся докладывать Отто первые результаты нашего карательного рейда. Если Тилли и впрямь собирается к вечеру привести армию в чувство, то начавшийся ни свет, ни заря день обещает стать невероятно длинным...

Глава 46

Как бы ни метал громы и молнии начальственного гнева фон Тилли, как бы ни старались отдельные энтузиасты, вроде нас с Отто, воплотить его приказы в жизнь, но ни к вечеру, ни даже к следующему утру восстановить в армии порядок не удалось. Хотя даже то, чего нам (с фельдмаршалом и фельдфебелем) удалось добиться за какие-то сутки с начала "всеобщей побудки" было истинным чудом господним и настоящим триумфом Der Ordnung und Disziplin* над здравым смыслом.

Проведённая чуть свет перекличка показала, что в наличии имеется 177 солдат и унтеров при трёх офицерах. Что практически точь-в-точь совпадало с составом нашей роты в начале кампании. Правда, из числа тех, кто выступал с нами из ворот Баутцена больше месяца назад налицо была хорошо если половина. Остальные — свежее мясо, наловленное нами вчера среди городских развалин. В числе новобранцев имелись представители как минимум четырёх полков, не считая нашего, парочка безлошадных драгун, решивших сменить амплуа, и ещё с десяток непонятных типов, трое из которых наверняка были жителями только что спалённого нами Магдебурга, а остальные, державшиеся кучкой, скорее всего были солдатами из городского гарнизона, каким-то чудом уцелевшими во время штурма и последовавшей за ним резни.

Впрочем, Отто на такие нюансы было плевать, причём с колокольни большого Кёльнского собора — не меньше. Офицеры на месте, костяк ветеранов — в строю, ротное имущество, включая всё ещё приличный по нынешним скудным временам запас пороха, в целости и сохранности, все новобранцы вооружены и худо-бедно экипированы. Следовательно, рота готова к бою и походу! И даже к высокому фельдмаршальскому смотру, буде наш грозный главнокомандующий пожелает таковой провести. О чём фельдфебель не преминул сообщить герру гауптману во время утреннего доклада.

Герр Юлиус, выслушав рапорт, скупо улыбнулся и пригласил господ командиров в свою палатку для более детального доклада. Там, едва опустился парусиновый полог начальственного жилища, Франц Галланд, исправно тянувший лямку ротного писаря, вручил господину гауптману для ознакомления черновой вариант обновлённого списка личного состава роты вкупе с описью ротного имущества (тут уже и я руку приложил, хотя на бумаге всё излагал конечно же Франц с его каллиграфическим почерком) на которых ещё даже чернила толком не просохли. Отто деликатно кашлянул.

— Что-то не так, фельдфебель?

— Никак нет, герр гауптман. Просто хотел обратить ваше внимание на то, что первый взвод остался без командира. Клаус Липферт так и не объявился — его никто не видел с самого дня штурма.

— Досадно...

Гауптман, доселе буквально лучившийся самодовольной улыбкой, несколько увядает, впрочем, не сильно — потеря одного унтера для роты хоть и болезненна, но всё же не критична. Именно, что "досадно". Можно сказать, для столь серьёзного дела, каким обернулся штурм и разгром Магдебурга, наша компания отделалась на удивление дёшево — никакого сравнения с приснопамятной осадой Штральзунда трёхлетней давности.

— Кого порекомендуете на замену?

— Лучше Моравца не найдём, герр гауптман. Да и искать-то незачем. По-хорошему, ему и так уже с год как положено в унтерах ходить. Один чёрт он новобранцев строит и почитай всеми мушкетёрами в бою командует.

— Ну что ж, резонно, резонно...

Герр Юлиус рассеянно пощипывает свою испанскую бородку, изображая задумчивость. На самом деле о пропаже взводного он конечно же в курсе и возможные кандидаты на замену им наверняка рассматривались. То, что Отто — формально четвёртый, а по факту второй человек в роте, будет проталкивать своего лучшего друга на освободившуюся должность — тоже ни разу не новость для битого жизнью гауптмана. Как и то, что я — действительно лучший кандидат в унтеры из оставшихся в роте старослужащих. Но воинская традиция требует соблюдения привычного ритуала, а потому фельдфебель, не откладывая в долгий ящик, озвучивает очевидный выбор, даже не дав командиру прочитать черновой список личного состава. Герр гауптман это предложение старательно обдумывает, впрочем, не слишком долго и буквально через пять секунд выносит столь же очевидное решение.

— Франц, внесите-ка изменения в ротный реестр. Запишите унтер-офицера Андре Моравца командиром первого взвода. И сразу готовьте чистовой вариант в двух экземплярах — я подпишу. Копию нужно будет сегодня же передать в канцелярию полка и заверить печатью.

— Jawohl, herr Hauptmann!*

* * *

Забегая несколько вперёд, следует заметить, что предусмотрительность герра Юлиуса оказалась совсем не лишней. Так как уже под вечер к нам в расположение забрели какие-то типы из вестфальского полка фон Бланкарта и стали требовать вернуть им их солдат якобы насильно рекрутированных в нашу славную роту. Унтера с парой солдат, не иначе как с тяжкого похмелья решивших выдвигать столь странные претензии, Отто, не вдаваясь в объяснения, без всяких обиняков послал к шратам*. Поборники справедливости спорить с ним не рискнули, так что обошлось без увечий, и я уж было решил, что инцидент исчерпан, но на следующий день, ни свет, ни заря, этот забавный эпизод получил внезапное продолжение — к нам заявился уже целый лейтенант с писарем и небольшой группой поддержки.

Тут уже пришлось впрягаться самому герру Юлиусу, который вежливо раскланявшись с коллегой-офицером, в ответ на повторение вчерашних обвинений скучающим голосом объявил, что в расположении роты находятся только наши комбатанты — всё согласно списку, заверенному полковой канцелярией. Если герр офицер желает, он может ознакомиться с копией реестра — наш ротный писарь с радостью предоставит её, то бишь копию, для прочтения господину лейтенанту. Нет, с собой выдать не можем, как и позволить снять свою копию со списка — только с разрешения герра оберста. Но прочитать, в виде персональной любезности — почему бы и нет. Желаете? Ну, как хотите...

С тем в общем утренние визитёры и отбыли. А Франц, успевший изрядно погреть уши в полковой канцелярии, покуда утверждал там злополучный реестр, доверительно поведал мне (а также Отто, Хорсту и ещё паре собутыльников, с которыми мы обмывали мои новые звание и должность) за вечерней кружечкой пива, что вестфальцы во время штурма попали в неслабый замес и потеряли разом чуть не треть полка, так что теперь ищут пополнения где только могут, да видать поздно спохватились.

Так, потягивая магдебургское пиво, да посмеиваясь над неповоротливыми вестфальскими увальнями, мы и отметили моё продвижение по службе, после чего я с чистой совестью и радужными планами на будущее отправился отсыпаться. Магдебургская эпопея окончилась, начиналась обычная военная работа.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Der Ordnung und Disziplin (нем.) — порядка и дисциплины

* Jawohl, herr Hauptmann (нем.) — так точно, господин капитан

* Schrat (нем.) — согласно германскому фольклору, дикие косматые лесные духи, схожие с античными сатирами — лешие.

Глава 47

Работа, кстати сказать, оказалась не из приятных.

Готов спорить на что угодно, включаю даже своё первое унтер-офицерское жалование, которое, между нами говоря, ещё незнамо когда будет, Фельдмаршал фон Тилли был бы рад свалить с места своей славной виктории как можно скорее. Увы, армия была пока не готова к новым подвигам, так что волей-неволей приходилось пока оставаться в лагере под закопчёнными городскими стенами. Что грозило новыми неприятностями.

В развалинах Магдебурга немилосердно смердели, стремительно разлагаясь под тёплым майским солнышком, двадцать с лишним тысяч трупов. И поскольку просто сняться с лагеря и уйти армия сейчас никак не могла, то эту проблему, грозившую вспышкой новой эпидемии чумы, следовало как-то решать. И желательно побыстрее. Так что первыми моими заданиями в новой должности стали сбор и захоронение раздувшихся от пожаров покойников.

Хмурые, непрерывно подгоняемые младшими командирами (среди коих был и я) солдаты, замотав лица ветошью и вооружившись самодельными крючьями, вяло таскали останки своих бывших товарищей и противников, подбадривая себя самыми изобретательными ругательствами. Трупы без всяких затей сваливали во рвы или прямо в Эльбу. Наверняка у местных сомов нынче настоящий праздник.

Нам, кстати, командование, тоже решило устроить праздник. Попутно решив ещё одну образовавшуюся проблему. Дело в том, что, перебив во время штурма практически всё мужское население Магдебурга, доблестные Kaisersoldaten* всё-таки пощадили и даже вывели из горящего города немало молодых женщин и девушек. Судя по слухам и кое-каким наблюдениям — тысяч этак с пять или около того. Теперь эти бабы шлялись по лагерю, всячески мешая доблестным зольдатам императора настроиться на продолжение боевых действий. С этим определённо следовало что-то сделать, ну вот командование и сделало.

Старина Тилли, сразу после расчистки города от трупов, велел заново освятить главный собор, в котором, к слову сказать, во время пожара укрылось несколько сотен магдебуржцев. В соборе отслужили торжественную мессу, на которой присутствовал сам фельдмаршал и большая часть генералитета, после чего было пафосно объявлено о возвращении города в лоно имперской юрисдикции. Заодно был издан указ фон Тилли о переименовании Магдебурга в Мариенбург — в честь девы Марии, небесной покровительницы нашего набожного главнокомандующего.

Ну и напоследок, чтобы, как говорится, два раза не вставать, было объявлено о возможности солдатам невозбранно жениться на овдовевших горожанках и даже желательности такого решения. Императорская армия брала под покровительство жителей, а точнее жительниц, обновлённого имперского города.

Учитывая, что раньше старина Тилли — яростный поборник дисциплины и любитель долгих маршей — всячески боролся с "лишними ртами" в армейском обозе, стараясь при любой возможности уменьшить длинный хвост, тянувшихся за войском нонкомбатантов, такое послабление от сурового фельдмаршала многие солдаты склонны были объяснять не иначе как заступничеством небесной покровительницы старого вояки.

Отто, едва услыхав о фельдмаршальском приказе, тут же выступил с ценным предложением, хотя начал при этом издалека:

— Слышь, Андре, тут такое дело... ты ведь теперь в унтерах уже... как бы не по чину тебе в пороховой повозке ютится... тем более с бабой. Гретта твоя бабёнка видная, опять же, да и хозяйственная, как я слышал — такую и побаловать не грех.

— Ты вот это сейчас к чему клонишь? Давай уже, не юли, я ж тебя как облупленного знаю — чего задумал, а?

— Помочь тебе немного решил. Абсолютно бескорыстно, заметь!

— Вот это-то и странно... Ладно, чё там у тебя?

— Макса Вильке помнишь?

— Фельдфебель из второй? Помню.

— Помер вчера под вечер.

— Чё это он? Рана загноилась что ли?

— Обгорел сильно. Больше недели держался, а вчера не выдержал-таки. Сегодня с утра отпевали.

— Мир его праху, неплохой вроде дядька был, только я-то тут каким боком?

— А таким, что у него повозка осталась, почитай что новая. Ступицы этой весной поменяли, тент ни разу не штопанный. Ну и две кобылки четырёхлетки до кучи. Ни жены, ни детей — всё имущество в роту отходит, в общий так сказать котёл. Ну я там с парнями на поминках переговорил — уступят за недорого. Считай за полцены. Смекаешь?

Смекаю, конечно. Мы тут на днях поделили-таки большую часть нашей магдебургской добычи. Естественно не на всех. В мероприятии участвовали исключительно ветераны, доли которых, опять же, довольно существенно варьировались в зависимости от занимаемого положения в роте и вклада конкретного камрада в общую победу. В результате мой личный пай оказался достаточно весомым. Так что с недавних пор я по местным меркам стал весьма обеспеченным человеком. Положение опять же — унтер-офицер, это вам не баран чихнул! Так может и вправду пора остепениться? Новый фургон, красивая жена... Вот и Отто, и фельдмаршал фон Тилли, можно сказать, в один голос советуют...

В общем, задумался я крепко. Фельдфебель, потоптавшись немного в ожидании ответа, наконец не выдержал и, кашлянув для привлечения внимания, уточнил:

— Так что скажешь?

Хороший вопрос!

— А сам-то что посоветуешь, дружище?

Отто пожимает широченными плечищами.

— Я тебе вот что скажу: ничто так не укрепляет семью, как совместное имущество. А дальше сам смотри — надо оно тебе или нет?

Да уж...

— Я могу подумать?

— Можешь, только не слишком долго. Мне обещали придержать фургон до вечера, а дальше... сам понимаешь.

Шульц виновато разводит руками и уходит, оставляя меня наедине со своими мыслями. И вот что мне теперь со всем этим делать?

Не знаешь как поступить — спроси совета. Старина Отто своё мнение уже высказал, но он тут не единственный эксперт в семейной жизни. Так что попробуем для верности зайти с другой стороны.

Приняв стратегическое решение, я отправился на поиски Эльзы, которую и нашёл без особого труда на привычном месте — стряпающей что-то аппетитное (дело как раз шло к обеду, что являлось ещё одной причиной наведаться в гости к фрау Шульц) у входа в фельдфебельскую палатку. Однако разговора на интересующую меня тему не получилось. Вернее, я получил ответ на все свои вопросы так и не успев их толком задать. Едва завидев меня на горизонте, Эльза тут же приветственно помахала длинной деревянной ложкой, которой до того старательно помешивала, периодически пробуя на вкус, какое-то сытно булькающее варево и тут же перешла в атаку, не дав мне даже рта раскрыть.

— Ага, вот ты где. А я уж думала искать тебя придётся.

— Та я вообще-то...

— Я уже всё приготовила! Одеяло новое совсем! Я как увидела, сразу поняла — это вам с Гретой на свадьбу. Подарок. От нас с Отто. И подушки. Настоящие, пуховые! Перины пока нет, уж извини. Но это дело наживное, а пока и на тюфячке можно. Верно ведь? Мы вот с Отто, тоже помню...

Вот и поговорили. Похоже фельдфебельская семейка всё уже за меня решила. Впрочем, если подумать, то может оно и к лучшему? Гретта мне нравится, чего уж греха таить. Красивая она, добрая и хозяйственная к тому же — чего ещё надо-то? Продать её кому-то за пару дукатов мне остатки совести не позволят, опять же. А просто отпустить с миром такую красоту — не позволит жадность. И раз уж всё так один к одному складывается...

Смирившись с неизбежностью, я молча вздыхаю и, кое как отбившись от продолжающей щебетать без умолку Эльзы, отправляюсь на поиски своей горожанки, столь быстро и стремительно ворвавшейся в мою размеренную армейскую жизнь.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Имперские солдаты

Глава 48

Найти горожанку, против ожидания, оказалось не так-то просто. Её не оказалось ни в моей палатке, ни возле полуофициально присвоенной мной же пороховой повозки, ни на импровизированной полевой кухне, оборудованной посреди ротного лагеря, ни даже у расположившихся неподалёку маркитантов. В результате, после четверти часа вдумчивых поисков, Грета обнаружилась довольно далеко за пределами расположения нашей компании, да не одна, а в обществе какого-то пухлого типа самой что ни на есть подозрительной наружности, который, то и дело хватая мою практически уже законную жену за руки явно пытался что-то ей втолковать, пребывая при этом в чрезвычайно возбуждённом состоянии. Причём сама Грета была вроде бы как и не против...

Сказать, что увиденная картина мне не понравилась, это ничего не сказать. Решение о свадьбе и так-то далось не без душевных терзаний, а тут такое! Ситуацию требовалось прояснить и как можно скорее. Мушкета у меня с собой, правда, не было, но аргументов хватало и без него. Так что, поправив шляпу и проверив на всякий случай как выходит из ножен моя "славяночка", я решительно двинулся к занятной парочке.

Мужик стоял ко мне спиной, точнее вполоборота, но смотрел совсем не в мою сторону, а вот Грета, моё появление не пропустила и ощутимо занервничала. По крайней мере руку из хватки этого типчика она весьма шустро вырвала. А освободившись, отпихнула его в сторону и решительно раскинула руки, буквально грудью заслонив загадочного пухлика от надвигающихся фатальных неприятностей в моём лице.

— Андре, это не то что ты подумал!

— Даааа?

— Богом клянусь! Это Петер — мой муж!

Я, уже успев взяться за рукоять шпаги, буквально завис на полушаге. Какой ещё к чертям свинячьим муж? Это же я! Ну почти... А, стоп, она же вдова, значит...

— Покойный?

— Живой! Жив он оказался! Вот, разыскал...

Мда-а-а, дела-а-а... Если подумать, то это даже хуже, чем я подумал. Уж сложнее так точно. А какой нормальный солдат, пусть даже унтер-офицер, в здравом уме будет искать себе лишние сложности?

Рука, ещё недавно решительно сжимавшая эфес "славянки", сама собой потянулась чесать затылок. Да тут ещё растерянно топтавшийся за спиной Греты мужик именно в этот момент впервые с моего появления решился подать голос, чем только добавил пищи для размышлений.

— Герр офицер, не сочтите за грубость. Я весьма благодарен вам за спасение моей супруги и хотел бы воспользоваться великодушным разрешением фельдмаршала фон Тилли, который распорядился, что родственники взятых в плен жителей Магдебурга могут невозбранно выкупать своих родных...

Ну да, был такой приказ по армии, зачитывали третьего дня сутра пораньше.

— А у тебя что, деньги есть?

Вопрос сорвался у меня словно сам собой, хотя ещё минуту назад деньги были последним, что меня волновало. А вот поди ж ты!

Пухлый (хотя при ближайшем рассмотрении всё-таки заметно осунувшийся, видать сказались мытарства последних дней) Петер, как только вопрос коснулся денег заметно погрустнел, весьма умело сменив угодливо-подобострастную улыбочку выражением неподдельной печали.

— Увы, герр офицер, после штурма у меня мало что осталось. Но я готов отработать долг, нанявшись к вам в услужение!

— Да на кой чёрт ты мне сдался?!

Я аж сплюнул с досады. Тоже мне, нашёл дурачка.

— У меня целый взвод тут таких, желающих ботинки почистить и котелок отмыть! И ещё пол соседнего взвода в придачу! А тебя ещё и кормить небось придётся — вон пузо отожрал, аж через ремень свисает.

С ответом на столь мощный аргумент Петер как-то не нашёлся, смущённо попытавшись (безуспешно) прикрыть руками злополучное пузо. Зато ответы нашлись у Греты...

Оттерев в очередной раз незадачливого супруга в сторонку, горожанка, поймала меня за руку (левую, если что), и умоляюще глядя в глаза, проникновенно заворковала:

— Андре, ты самый лучший, самый добрый человек, которого я встречала в своей жизни...

Судя по столь впечатляющему началу, свадьба отменяется... Эх-х! А я ведь уже практически привык к стиранным рубашкам и прочим удобствам! Интересно, а если я просто пошлю этого толстого куда подальше, а Грете скажу заткнуться и даже не заикаться о том, что у неё когда-то был муж? Мысль конечно интересная... С другой стороны, говорят же, что насильно мил не будешь. Преувеличивают естественно, куда ж без этого? Но своя правда тут есть. Когда горожанке некуда было деваться, она вцепилась в меня словно клещ и держалась руками и ногами, как завещала многоопытная фельдфебельская супруга. Однако воскресший муж давал возможность выбора и несостоявшаяся вдовушка, судя по всему, свой выбор сделала...

Прервав собственные размышления, я резко мотнул головой, отгоняя невесёлые мысли и сфокусировал взгляд на Грете, продолжавшей что-то вкрадчиво мне объяснять.

— Хочешь вернуться к своему колобку? А ты хорошо подумала? Куда вы теперь денетесь без дома, без гроша, посреди войны в разорённой стране?

— Я... я... он ведь мой муж, я должна...

В порыве откровения, не иначе, Грета плотно прижала мою ладонь, которую всё это время крепко держала обеими руками, к своей роскошной груди, не забывая при этом порывисто дышать — убойный довод. Жалостливый взгляд, которым меня при этом наградили, подсказал другой вариант ответа: горожаночка явно боялась, что меня не сегодня, завтра грохнут во время совершения очередного подвига и она вновь останется одна посреди воинского лагеря без кола, без двора и с весьма туманными перспективами. Произнести такое вслух Грета так и не решилась, но нечто подобное явно держала в своей хорошенькой головке. Я бы с такими доводами, пожалуй, поспорил, но... какого чёрта? Я её, понимаешь ли, практически на помойке нашёл, от насильников спас, из пожара вывел и даже жениться собирался, а она предпочла этого рохлю Петера, из которого даже магдебургский пожар не смог вытопить всё наеденное за жизнь сало!

— Хочешь уйти? Ну и вали к дьяволу вместе со своим муженьком!

Я резко вырвал руку из цепкого захвата горожанки, обретя, наконец-то, полную свободу. Не тут-то было! Грета мигом кинулась в мои объятья, обвив шею руками и прижавшись всем телом, после чего смачно расцеловала прямо на виду бестолково топчущегося тут же мужа. В перерывах между поцелуями страстно шепча прямо в ухо:

— Я знала! Знала! Ты самый лучший!

— Так оставайся...

Грета мигом отстранилась, правда не выпуская из жарких объятий:

— Прости, я должна... он ведь мой муж...

— Тогда валите. Оба. И больше мне не попадайтесь.

Горожанка, последний раз поцеловав на прощанье, тихонько, чтобы точно не услышал никто из собравшихся поглазеть на бурную сцену солдат и в особенности растерянно хлопающий глазами муженёк, шепнула с придыханием:

— Я сына в твою честь назову!

После чего резко отвернувшись почти бегом устремилась прочь, не забыв увлечь за собой покорно, словно бычок на привязи, перетаптывавшегося муженька. Миг и парочка затерялась в незаметно образовавшейся толпе зевак. Я ещё с минутку постоял, заткнув большие пальцы за пояс и задумчиво глядя туда, где растаяла, не выдержав житейских неурядиц, моя беззаботная семейная жизнь. Сына она назовёт, ха! Ты его ещё роди сначала, а то пока что-то не очень у тебя получалось, при том, что вроде не один год замужем была. Хотя... может теперь и получится. Во всяком случае, я со своей стороны сделал всё, что мог.

Пожав плечами и подведя таким образом некоторый итог своих невесёлых размышлений, я повернулся и неспешно побрёл обратно в наше расположение с твёрдым намерением разыскать Хорста и напиться с этим рыжим пройдохой до зелёных чертей. Вот проснусь утром с больной башкой и буду думать только о том, чтобы выпить ведро воды и сдохнуть, а про коварных горожанок и их на диво живучих мужей даже и не вспомню...

Увы, первым кто повстречался мне буквально на самой границе ротного бивака оказался вовсе не бесшабашный Хорст, а добродушно ухмыляющийся фельдфебель.

— Упустил своё счастье?

Отто сочувственно вздыхает, старательно демонстрируя дружескую поддержку.

— Всё-то ты знаешь...

Гигант равнодушно пожимает плечами.

— Я же ротный фельдфебель...

— Ну да, ну да... работа такая.

— Ага.

Пару минут мы просто молча стоим, думая каждый о своём, а может и об одном и том же. Во всяком случае, когда Отто нарушил наше затянувшееся молчание, его слова прозвучали на удивление созвучно моим собственным мыслям:

— Знаешь, ты ведь мог оставить её себе...

— Мог бы, но...

— Не захотел.

Я молча киваю.

Фельдфебель кивает в ответ.

— Может оно и к лучшему.

Затем, как ни в чём не бывало, дружески хлопает меня по плечу:

— Пошли, у меня бутылка отличной рябиновки завалялась — посидим как два старых кумпеля*. Хотел на свадьбу твою выставить, но не пропадать же добру.

Я снова киваю. Хорошо, когда есть настоящие друзья. Немного жаль, что так вышло с Гретой, да и обидно, чего уж там, но... Не зря ж говорят, что ни делается, всё к лучшему. Чай не последняя горожанка на моём веку, а значит мы ещё побарахтаемся.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Kumpel (нем.) — приятель

Глава 49

Утро выдалось тихим и пасмурным — под стать моему настроению. Прошлым вечером посидели мы с Отто знатно, приговорив в итоге не одну, а целых две бутыли рябиновки. Но наливка оказалась и впрямь замечательной, да к тому же сердобольная Эльза выставила весьма солидную закуску, так что проснувшись я ощутил лишь умеренную жажду да приятную пустоту в голове, а не все муки адского похмелья, как давеча бывало. Ободрённый этим обстоятельством я, наспех умывшись и пригладив волосы, отправился на поиски новых впечатлений, чтобы поскорее заполнить образовавшуюся в душе пустоту.

Ноги как-то сами собой привели прямиком к нашей ротной канцелярии, к палатке писаря то бишь. Вот уж у кого с семейной жизнью полный порядок в последнее время. Рыжая, которую Галланд подобрал где-то на пылающих городских улицах и которая, хоть и не без проблем, всё же помогла нам всем выбраться из горящего Магдебурга, отлично прижилась под крылышком нашего фенриха и уже воспринималась как неотъемлемая часть окружающей Франца обстановки.

Помяни чёрта, он и появится. Пока я топтался у входа, рыжая высунулась из палатки, столкнувшись со мной буквально нос к носу. Тут же ойкнула и стремительно юркнула обратно — только парусиновый полог закачался. А я, чертыхнувшись, полез следом. Франц полулежал на своей походной койке, просматривая какие-то служебные бумаги, стопки которых были аккуратно разложены на столе, стуле и даже на полу у кровати.

— Привет, чернильная душа, не помешал?

— О, Андре! Ты как? Выпить хочешь?

— Я что, так плохо выгляжу?

— Нет, но... у тебя ж свадьба расстроилась, как я слыхал?

Я вздыхаю. Вот только всеобщей жалости мне сейчас и не хватало.

— И что с того?

— Ну-у-у... эта Грета, да? Она ж тебе вроде нравилась...

— Мне и местное пиво нравится. Даже очень. Но вряд ли я буду так уж сильно убиваться, когда оно закончится.

— Хм-м, ну если так... может всё же выпьешь? Я тут пару бутылок мозельского достал, оно получше пива будет!

— Не. Может вечером...

Галланд пожимает плечами.

— Ну, как знаешь.

После чего, повернувшись к рыжей, притаившейся в самом тёмном углу палатки, небрежно бросает:

— Лотти, золотце, прогуляйся немного. Нам с герром взводным нужно кое-что обсудить.

Несмотря на показную снисходительность тона, в голосе нашего писаря, когда он обращается к своей новой пассии, звучит куда как больше теплоты, чем полминуты назад при разговоре о мозельском. Что уже само по себе показательно — раньше за ним такой сентиментальности к женскому полу не наблюдалось. Сама же рыжая, едва заслышав предложение исчезнуть, пискнув что-то извиняющееся, буквально вылетает на улицу, словно её ветром сдуло. При этом она как-то умудряется проскользнуть к выходу, обогнув меня по максимально широкой дуге, насколько это вообще было возможно в тесной армейской палатке.

— Чё это она?

— А, не обращай внимания.

Франц беззаботно машет рукой.

— Лотти просто тебя боится. Ничего страшного. Привыкнет.

— Боится? Меня?! Да ладно! Что я ей сделал-то?

— Да ничего такого. Просто обещал выпустить кишки и глаз чуть не выколол.

— Так я ж не со зла!

— Ну да. Я ж говорю — не обращай внимания. Привыкнет. Точно выпить не хочешь?

— Та давай уже! Всё равно ж не отстанешь.

— Ну вот, другое дело! Сразу бы так, а то столько времени потеряли...

Приговаривая подобным образом, Галланд жестом фокусника извлекает из своего сундучка тёмную бутылку и, эффектно крутанув её в руках, мастерски выбивает пробку. После чего, не утруждаясь поисками кружки, с видимым наслаждением отхлебывает прямо из горла. Я только головой качаю.

— А ты поднаторел в последнее время. Опять поди полночи со своим земляком из кирасирского пьянствовал?

— Ну-у, не без того...

— Что, дома теперь вот так запросто уже и не выпьешь?

— Угу.

— Узнал хоть чего интересного или так, — я неопределённо кручу в воздухе свободной рукой — просто надрался?

— Эй, а с чего ты взял, что я надрался?!

— А чего б тебе так похмелиться хотелось с утра-пораньше? Да и потом, вы, французы, как встретитесь, пока всё хмельное, что под руку попадётся, не вылакаете, не успокоитесь. В прошлый раз вон аж пиво пить научил дружка своего картавого — небось до сих пор простить не может.

Франц самодовольно ухмыляется.

— Было дело.

После чего дружелюбно протягивает початую бутылку.

— Будешь?

— Ну давай.

Я принимаю бутылку и, переложив на стол стопку листов с какой-то служебной писаниной, аккуратно присаживаюсь на жалобно скрипнувший стульчик, предварительно развернув его и поставив напротив Франца.

— Так о чём говорят нынче в штабах? Давай уже, просвещай унтер-офицерский состав.

Галланд беззаботно пожимает плечами.

— Я сейчас трезвый, я сейчас не вспомню.

Ухмыльнувшись, возвращаю ему злополучную бутылку, к которой успел между делом приложиться.

— Так за чем дело встало? Вспоминай!

Франц тут же делает добрый глоток. Затем ещё раз. И ещё. Наконец его осеняет:

— Вспомнил!

Я тут же отбираю уже порядком опорожнённую посудину, чтобы зазря не расходовать элитное пойло.

— Ну излагай.

— В общем, Антуан прочитал копию секретного отчёта о падении Франкфурта, которую его оберст получил в канцелярии фон Тилли.

— И?

— И похоже, северный лев опять обманул нашего маленького капрала.

— Как ты его назвал?

— Кого?

— Не знаю. Ты сказал "северный лев" — кто это?

— А, это... Так местные протестантские газеты прозвали шведского короля. Не перебивай!

— Ладно...

— Так вот. Густав снова обманул нашего коротышку Тилли. Только это между нами!

— Само собой!

Я салютую Галланду винной бутылкой, которая между прочим уже начинает показывать дно.

— Так что там случилось на этот раз?

— На этот раз ничего НЕ случилось. В том-то и дело...

— Не понял.

— А всё просто на самом деле. Помнишь резню в Ной-Бранденбурге?

— Это когда расстреляли захваченных в плен перебежчиков?

— Ага. Она самая. Все думали, что шведы после этого ответят тем же при первой возможности. И вот они осаждают Франкфурт, пока мы застряли тут под Магдебургом. Их речная флотилия подвозит из Штеттина по Одеру 80 новейших двадцатичетырёхфунтовых осадных орудий, двадцать тысяч ядер, тяжёлые мортиры, бомбы, порох и всё что только нужно для правильной осады и штурма прямо под стены крепости. Гарнизон укомплектован полками, которые не получали жалования с прошлого года. Собственно, их потому там и оставили. Думали, что в таком крупном городе как-то да обойдутся. Опять же, их снабжение по договору должен был взять на себя курфюрст бранденбургский...

В общем, гарнизон сидит на жопе ровно и даже не пытается ходить на вылазки, пока двадцатитысячная королевская армия готовится к штурму. Ясно, что шведы в два счёта пробивают бреши и тут же идут на приступ. По ним собственно и не стреляют толком — так, для виду разве что. И вот, едва они врываются в проломы, как им навстречу спешат парламентёры с белыми флагами и весь гарнизон дружно сдаётся в плен со всеми пушками, знамёнами и запасами. И мало того, большинство солдат и офицеров тут же изъявляет желание записаться в шведскую армию, чтобы дальше сражаться под знамёнами северного льва против жалких имперских нищебродов, не способных оплачивать их услуги после ухода в отставку великого Альбрехта фон Валленштайна.

— Обидно, да. А в чём тут фокус-то? Чего такого не случилось, что старина Тилли ожидал от шведского льва?

— А не случилось как раз того, что было в Ной-Бранденбурге — резни сдавшегося гарнизона. Ведь это было бы так естественно — отомстить за своих, наказать зарвавшихся имперцев... А ещё это показало бы всем кайзеровским войскам до самого последнего новобранца, что со шведами надо сражаться до последней капли крови, даже если тебе год не выплачивали жалования. Но король Густав оказался умнее. Он принял капитуляцию и разрешил всем желающим вступить под свои знамёна. На определённых условиях, конечно, но всё же. И в итоге получилось так, что как раз шведам-то сдаваться можно. И даже переходить на их сторону. А вот если уж перешёл, то сражаться за них придётся до последнего вздоха... если, конечно, не хочешь повторить судьбу гарнизона Ной-Бранденбурга...

— Мда, нехорошо получилось. Похоже Старик на сей раз перехитрил сам себя...

Я делаю очередной небольшой глоточек и возвращаю Францу почти пустую бутылку, чтоб промочил горло после долгой болтовни. Галланд, машинально взболтав остатки содержимого, задумчиво смотрит на свет сквозь мутное стекло, затем, пожав плечами, одним махом допивает мозельское и, крякнув, подводит неутешительный итог невесёлой истории:

— Скоро узнаем. Там, в бумагах оберста, ведь не только отчёт был... Ещё и приказ подготовиться к маршу. Так что, думаю, наше сидение под Магдебургом подходит к концу...

Глава 50

Француз как в воду глядел. Буквально на следующий день после нашего разговора по армии прокатилась волна нездоровой активности. Полки срочно приводили себя в порядок, формировались обозы, по лагерю как оглашённые шныряли курьеры... А ещё через день почти треть армии, включая большую часть кавалерии, во главе с Паппенхаймом, всё же выбралась из напоминающего цыганский табор лагеря под Магдебургом и двинулась на юг. С этим корпусом ушёл и кирасирский полк Антуана. Наш покуда остался на берегах Эльбы, но всем до последнего обозника было ясно, что это ненадолго. И действительно, к концу недели пришла и наша пора сниматься с места и двигаться по следам ушедшего четыре дня назад авангарда.

Огромные, растянувшиеся на многие мили армейские колонны ползли по пыльным дорогам на встречу солнцу. Мерно шагали, взбивая пыль тяжёлыми солдатскими башмаками, колонны грозной имперской пехоты. Неспешно рысили, тихо позвякивая сбруей, эскадроны закованных в сталь кирасиров. Вальяжно развалившись в сёдлах, покачивались в такт шагам разодетые в пух и прах всадники кроатских полков. Массивные тяжеловозы, налегая на постромки, влекли за собой бронзовые двенадцатифунтовые пушки. Обычные крестьянские лошадки, пофыркивая, волокли многочисленные обозные повозки... И так час за часом, с рассвета и до глубокого вечера. Для непривычного глаза — то ещё зрелище. Великий исход, да и только. Или нашествие "двунадесяти языков" — тут уж как посмотреть.

Намётанный же взгляд то и дело цеплялся за яркие пятна ещё не успевшей как следует пропылиться добротной и дорогой, но явно гражданской одежды с чужого плеча, сидящей на новых владельцах словно на корове седло. Или за метущие обочины бабские юбки. Опытные кампфрау, как известно каждому, укорачивают подол минимум на две ладони, а то и больше, чтобы удобней было шагать за мерно поскрипывающими фургонами армейского обоза. Магдебургским новобранкам ещё только предстоит осознать, что лучше выставить на всеобщее обозрение собственные лодыжки, чем за полдня превратить новёхонькое платье в грязную тряпку.

Проводив взглядом очередную крутобёдрую бабёнку, которая, подобрав подол и отчаянно виляя задом, просеменила мимо "моей" пороховой повозки, я вспомнил про Грету, которую за суетой последних дней, заполненных подготовкой к дальнему походу, начал уже потихоньку забывать, и слегка взгрустнул. Где там друг Франц с его неисчерпаемыми винными запасами? Вечно где-то шляется, когда он нужен до зарезу... Эх-х!

Рекомый Франц, словно подслушав мои невесёлые мысли, ловко запрыгнул в фургон, на ходу перемахнув через задний борт.

— Не помешаю?

— Неа.

— А чего хмурый такой?

— А тебе чего на своей повозке не ездится?

— Вот злой ты всё-таки! Не зря тебя Лотти боится.

— Меня полроты боится. А вторая половина не боится только потому, что в роте у нас неделю как прописалась и меня ещё толком не знает. Вот узнают — тоже бояться будут. Я ж теперь унтер, а солдат должен бояться своего унтера больше чем всех врагов вместе взятых. Иначе кто ж их в атаку на супостата идти заставит?

— Резонно. Но я-то не солдат!

— Правильно. Так ты меня и не боишься. Только свою рыжую, да немножко гауптмана. Всё сходится.

Галланд весело хмыкает в ответ и восхищённо цокает языком:

— Да уж, в логике тебе не откажешь!

— В моём фургоне попрошу не выражаться! Люди мы простые, мудрёных латинских слов не понимаем, можем и обидеться.

— Вообще-то логика — это греческое слово...

— Ещё не легче! Вот откуда мне его знать, спрашивается? Я ж, в отличие от некоторых, университетов не заканчивал.

— Откуда знаешь? Ты ж не помнишь ничего!

Франц явно подначивает, с хитрым прищуром поглядывая на мою реакцию, но я вместо того, чтобы поддержать шутливый тон, внезапно задумываюсь всерьёз. А и правда — откуда?

— Я латынь не знаю, помнишь? Ну и вообще... какой из меня студент?

— Самый что ни на есть обыкновенный. Или нет. Ты, пожалуй, поумнее многих будешь, с кем мне в своё время учиться довелось.

— Это ещё почему?

Хоть дураком я себя никогда и не считал, но слова француза, сказанные на полном серьёзе, меня всё-таки озадачили.

— Сложно сказать...

Галланд неопределённо крутит рукой, демонстрируя как сложно ему облечь в слова очевидную вроде бы вещь.

— То как ты говоришь, как мыслишь... Даже не так. То как ты выражаешь свои мысли. Ты явно знаком с логикой и риторикой. И не делай такие глаза, ты отлично понял, что я имею в виду! Ведь понял же?

— Ну-у, в общих чертах...

— Вооот!

Франц по своему обыкновению наставительно возносит палец вверх, как всегда когда хочет подчеркнуть важность выводов, которые собирается озвучить.

— Даже если слова ты и забыл, то методику явно помнишь! А где ты мог всему этому научиться? Только в университете! Не думаю, что в Сарбонне — французским, судя по твоему выговору, ты никогда не пользовался. Но в Гейдельберге или Праге — почему бы нет?

— Думаешь?

Фенрих беззаботно отмахивается.

— А тут и думать нечего. Конечно, так сразу по тебе и не скажешь. С виду — обычный солдафон, ну разве что почище, да поаккуратней большинства. Но стоит поговорить с тобой хотя бы с четверть часа на любую тему, кроме жратвы, выпивки, женщин и строевой подготовки и сразу становится понятно, что ты парень не простой.

— Так уж и сразу?

— Конечно! Ты вот много солдат знаешь, которые способны целых четверть часа говорить о чём-то кроме жратвы, службы, выпивки и баб?

— Э-э-э-э...

Я честно попытался вспомнить кого-то соответствующего столь жёстким критериям, но так и не преуспев был прерван снисходительным смешком француза:

— Не старайся. Ты один такой на всю округу.

— Ммммм... ну допустим. И что это нам даёт? Точнее, мне.

Франц пожимает плечами.

— Понимание жизни, логику вещей и процессов вокруг нас...

— А если по-немецки?

— Так я вроде...

— Нет. Ты по-умному, с греческими и всякими там ещё словами, а мне бы по-немецки.

— А, попроще в смысле? Ну, можно и попроще...

Галланд ненадолго задумывается, но почти тут же с довольным видом щёлкает пальцами:

— Вот смотри! Что ты знаешь о планах Тилли?

— Ничего.

— Верно. А теперь подумай.

— Ей богу ничего не знаю!

Фенрих досадливо отмахивается.

— Да нет же! Давай зайдём с другой стороны. Вот куда мы сейчас идём?

— На юго-восток.

— И что у нас там?

— Саксония. А за ней Силезия. И Баутцен из которого мы выступили весной.

— Хорошо. А что мы знаем про шведов? Где они сейчас?

— Да бес его знает. Последнее, что слышал — они взяли Франкфурт. От тебя слышал, кстати.

— Было такое. Но с тех пор уже больше месяца минуло. Вот и подумай, куда они могли двинуть за это время? Ну, что я из тебя клещами каждое слово тянуть буду?

— Хм-м-м...

Я взялся за дело всерьёз — сел поудобней и даже шляпу снял, чтобы лучше думалось. Ну и затылок чесать удобней было, чего уж там.

— Из Франкфурта они могут двинуться вверх по Одеру — в Силезию и дальше в Богемию. Я слышал, что к шведам примкнул граф Турн* со своей бандой беглых повстанцев. Если туда вторгнется шведская армия, Чешское королевство может запылать снова...

— Хорошо! А ещё?

— Ещё они могут пойти на запад. Точнее, на юго-запад — в Саксонию. Весной Густав вторгся в Бранденбург и заставил тамошнего курфюрста перейти на его сторону. Саксонский курфюрст тоже лютеранской веры и шведский король может попытаться провернуть с ним такой же трюк как с бранденбуржцем.

— Ага. И, скажу тебе по секрету, у него вполне может получиться. После той резни что мы учинили в Магдебурге... ну ты понимаешь.

— Да уж...

— И что же остаётся делать нашему старику Тилли?

Я пожимаю плечами:

— По-хорошему, нужно разбить шведов. Ну или хотя бы преградить им путь на юг и не дать Густаву перетянуть саксонцев на свою сторону.

— И как же это сделать?

Галланд смотрит с хитрым прищуром, заранее зная, что услышит в ответ, но кажется мне всё же удаётся его удивить.

— Лучше всего попытаться совместить обе задачи в одну, тем более, что кратчайшая дорога из Магдебурга на Баутцен лежит как раз через Саксонию. На месте Тилли, я бы потребовал от курфюрста присоединиться к войне со шведами и передать армию фон Арнима в распоряжение императора, то есть под команду самого Тилли, поскольку он является генералиссимусом всех имперских войск. А чтобы саксонцы не юлили — ввёл бы на их территорию императорскую армию. Так мы и приблизимся к Баутцену и не допустим перехода саксонцев на сторону Густава и свою армию пополним. Тогда можно будет и о сражении со шведами подумать. Вот как-то так...

Француз в ответ только разводит руками:

— Вот это и есть логика, мой учёный, но забывчивый друг. Мы с тобой, как недавно выяснилось, не знаем планов Тилли или Густава, но с помощью логики вполне можем догадаться о них. В частности, теперь ты понимаешь, почему мы идём в Саксонию...

— А ещё в тамошних землях до сих пор не велось боевых действий, местность не разорена, к тому же скоро время сбора урожая и мы легко сможем организовать снабжение нашей армии за счёт местных запасов. Der Krieg ernahrt den Krieg*.

Галланд в ответ на моё глубокомысленное замечание картинно закатывает глаза к небу, вернее к серому парусиновому пологу пороховой повозки и, явно играя на публику в моём лице, восклицает:

— И этот человек ещё смеет утверждать, что никогда не учился в университете!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Лидер чешских протестантов

* Война кормит войну (нем.) — эквивалент крылатого латинского выражения bellum se ipsum alet — война сама себя кормит.

Интерлюдия. Иоганн Георг

Рослый массивный мужчина за сорок с квадратным и несколько одутловатым от частых возлияний лицом ещё раз смерил мрачным взглядом налитых кровью глаз замершего перед ним офицера, как будто тот был причиной обрушившихся на него в последнее время неприятностей. Впрочем, только ли в последнее?

Если разобраться как следует, проблемы, свалившиеся на Иоганна Георга, словно снежный ком, образовались не вчера. Они копились давно, непрерывно разрастаясь и наслаиваясь друг на друга, чтобы в один далеко не прекрасный момент накинуться на него со всех сторон разом. Видел ли их курфюрст саксонский? Предпринимал ли хоть что-то для предотвращения беды? Конечно же да! И видит бог, мало кто в Райхе мог бы с чистой совестью заявить, что сделал для предотвращения всего этого ужаса больше, чем он — Иоганн Георг Саксонский.

С самого начала этой злосчастной войны, уже второй десяток лет раздирающей на куски многострадальную Германию, курфюрст саксонский был едва ли не единственным правителем лоскутной Священной Римской империи, который последовательно и неуклонно пытался загасить этот братоубийственный конфликт. В отличие от остальных владетельных князей, большинство коих пыталось дистанцироваться от распрей, разрывавших их общее государство на куски, а меньшинство, вроде легкомысленного и честолюбивого курфюрста пфальцского или болезненно скаредного герцога баварского, напротив — открыто выступали против общих интересов в угоду своим непомерным амбициям. Иоганн Георг раз за разом не скрываясь становился на сторону справедливости, отстаивая старинные конституционные права и утверждённые Аугсбургским миром религиозные свободы. Вот только результатом почему-то каждый раз было вовсе не примирение, а дальнейшее ожесточение сторон и вовлечение в войну всё новых и новых участников.

В самом начале злополучной распри Саксония поддержала законно избранного императора Фердинанда в его противостоянии с "зимним королём" Фридрихом. Иоганн Георг искренне полагал, что это поможет восстановить мир и единство империи, нарушенные безответственной эскападой курфюрста пфальцского, позарившегося на посулы взбунтовавшихся чешских сословий*. Его помощь действительно помогла кайзеру Фердинанду вернуть восставших чехов под свою руку, но вместо всеобщего примирения, к которому стремился курфюрст саксонский, пожар войны начал разгораться всё ярче, стремительно расползаясь за пределы Богемии.

Все протестанты Германии восприняли его поддержку императора-католика как предательство. А сам кайзер вовсе не собирался ограничиваться восстановлением справедливости. Изгнав Фридриха V из Богемии, он тут же наложил на него императорскую опалу, отправив армии Тилли и Бюкуа в Пфальц — исконные владения своего неудавшегося соперника. На чешских протестантов, вопреки клятвенным обещаниям, которые император в тяжкую для себя годину щедро раздавал курфюрсту саксонскому в обмен на политическую и военную поддержку, также обрушился неумолимый молот репрессий. Конечно Иоганн Георг не стерпел подобного обмана, немедленно прекратив поддержку Фердинанда и затаив на него немалую обиду. Но кайзера было уже не остановить.

Окрылённый победами армий Тилли, а затем и Валленштайна, уверовавший в свою богоизбранность Фердинанд II издал злосчастный указ о реституции, поправ тем самым все основы религиозного равновесия с таким трудом установившегося и кое-как поддерживавшегося в германских землях последние три четверти века. Иоганн Георг пытался возражать, пытался образумить зарвавшегося самодержца. Взывал к разуму, апеллировал к нерушимости законов, к святости освященных веками традиций... Всё было тщетно. Кайзер закусил удила и не слушал никаких доводов, кроме тех, что нашёптывали ему треклятые иезуиты. Протестанты же, не находя защиты внутри империи и не имея сил противостоять императорскому произволу своими силами, искали (и находили!) заступников за пределами, раздираемой внутренними противоречиями Германии.

Иоганн Георг, будучи человеком хоть и грубоватым, но далеко не столь глупым, как могло бы показаться, отлично понимал, чем чревато такое развитие событий. Как понимал и то, насколько легко иноземный защитник законных прав протестантов может превратиться в захватчика и угнетателя уже не протестантских и даже не католических, а германских свобод. Потому он не поддержал вторгшегося в империю со своей армией датского короля Кристиана. Равно как и пришедшего ему на смену шведского короля Густава. Вместо этого Иоганн Георг предпринял ещё одну отчаянную попытку восстановить внутреннее равновесие и гражданский мир в рушащейся на глазах империи.

Идея создать в союзе с курфюрстом бранденбургским и прочими германскими владетелями поменьше собственную армию, способную как противостоять иноземным захватчикам, так и заставить императора считаться с мнением своих подданных, по глубокому убеждению курфюрста саксонского была не так уж плоха. Во всяком случае она сулила хоть какие-то надежды на возобновление конструктивных переговоров и достижение разумного компромисса между всеми заинтересованными сторонами. Жаль только, что большинство потенциальных участников нового союза предпочли пойти по простейшему пути и примкнуть к одной из противоборствующих партий, вместо того, чтобы попытаться сформировать свою — истинно национальную. В итоге большинство мелких князьков рванули под крылышко Густава Адольфа. Курфюрст бранденбургский, пометавшись для приличия между двух враждующих лагерей, в итоге тоже склонился перед наглым шведом. И Иоганн Георг остался один.

И даже тогда курфюрст саксонский не изменил своим убеждениям, отказываясь идти на союз с иноземным захватчиком. Даже настойчивые просьбы любимой супруги — Магдалены Сибиллы — рьяной лютеранки и родственницы шведского короля* не смогли сломить его упрямства. Иоганн Георг наотрез отказался пропустить шведские войска через свою территорию, категорически запретив им переправу у Виттенберга и для верности приказав маршалу фон Арниму занять её своими войсками. А также снова (в последний раз!) попытался созвать всех германских протестантов на евангелический конвент в Ляйпциге, чтобы выработать наконец единую позицию и урезонить напрочь забывших о патриотизме соотечественников.

Увы! На призыв Иоганна Георга никто не откликнулся, зато отказ пропустить шведские войска очень скоро аукнулся курфюрсту саксонскому довольно неожиданным и весьма неприятным образом. Ибо когда весь протестантский мир, оправившись от первого потрясения после известий о кровавой резне, учинённой озверевшей солдатнёй Тилли в Магдебурге, начал наперебой искать виновных в столь чудовищном злодеянии, шелкопёры из прикормленных французским золотом газет мигом нашли крайнего. И этим крайним внезапно оказался именно он — Иоганн Георг Саксонский!

Страссбургские писаки вмиг объяснили всем умеющим читать, что только непреклонная позиция курфюрста саксонского, запретившего шведским войскам проход через свою территорию, помешала королю Густаву своевременно прийти на помощь погибающему Магдебургу со своей победоносной армией. Идею тут же подхватили остальные газеты, равно как и памфлетисты всех мастей, припомнив заодно, что Иоганну Георгу не впервой предавать своих единоверцев. Что кровь восставших жителей Праги, казнённых по решению имперского суда более десяти лет назад — также плод его нерешительности и соглашательства. Что только постоянное уклонение курфюрста саксонского от поддержки протестантских сил в Германии позволило кайзеру Фердинанду все эти годы безнаказанно угнетать последователей евангелистского учения на землях Священной Римской империи. Что... Одним словом, выходило, что Иоганн Георг едва ли не больший гонитель протестантской веры, чем сам фельдмаршал Тилли, прозванный теми же самыми газетами "Мясником" и "Палачом Магдебурга".

Но и это не заставило курфюрста саксонского отступиться! Он продолжал цепляться за свой нейтралитет, неизменно отклоняя всё более и более настойчивые предложения шведского короля о воинском союзе против императора. До сегодняшнего дня.

Иоганн Георг еще раз окинул взором тянущегося в струнку адъютанта, затем, с трудом сдерживая раздражение, выдавил:

— Маршала фон Арнима ко мне.

И, уже не сдерживаясь, взревел в спину ринувшемуся исполнять приказ служаке:

— Живо!!!

Отведя таким нехитрым образом душу, курфюрст, заложив руки за спину, несколько раз прошёлся из угла в угол, постепенно замедляя шаг. Затем, остановившись, немного покачался с пятки на носок, окончательно успокаиваясь, потом шумно выдохнул, смахнул выступившую на лбу испарину и, наконец-то, перевёл взгляд на изящный письменный стол красного дерева с гнутыми ножками, на котором всё это время мирно покоились два ничем не примечательных на вид документа. Первый был официальным письмом фон Тилли, в котором маршал сухим казённым языком, без малейшего намёка на почтение требовал от курфюрста присоединиться со всеми своими силами к императорской армии, приняв участие в компании против шведских войск. А также принять все надлежащие меры для снабжения соединённой имперско-саксонской армии провиантом и фуражом на весь период пребывания объединённых войск на территории курфюршества. Вторым, был доклад о том, что авангард императорской армии под командованием Паппенхайма пересёк границу Саксонии и движется к Ляйпцигу.

Курфюрст стянул перчатки, достал платок и ещё раз протёр вспотевший лоб. По всему выходило, что война, второе десятилетие сотрясавшая Священную Римскую империю германской нации, пришла теперь и в его владения, властно потребовав определиться наконец, что для него важнее — верность императорской короне или закреплённым конституцией традициям, державе или вере? И отвечать нужно было прямо сейчас, ибо остаться в стороне ещё раз уже не получится.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Имеются в виду события, давшие старт Тридцатилетней войне, когда взбунтовавшиеся представители чешских сословий свергли недавно ставшего чешским королём Фердинанда Габсбурга (будущего императора Фердинанда II) и предложили корону Чехии курфюрсту Пфальца Фридриху V.

* Магдалена Сибилла Прусская — младшая сестра Анны Прусской, то есть родная тётка супруги шведского короля.

Глава 51

— Слыхал новость?

Фельдфебель, к которому я незаметно подкрался, тихо ступая по невысокой, но густой приречной травке, даже головы не повернул, продолжая всё так же расслабленно стоять на берегу безымянного ручья, текущего в полумиле от нашего временного лагеря и задумчиво следить за весело журчащими меж зарослей ядовито-зелёной осоки струями удивительно прозрачной и холодной, несмотря на летнее время, воды.

— Неа.

Ответ прозвучал лениво и равнодушно, что меня абсолютно не смутило. Отто всегда такой, если не занят каким-нибудь делом.

— Саксонцы присоединились к армии Густава. Иоганн-Георг всё-таки решился выступить против императора Фердинанда.

Фельдфебель лишь слегка пожимает плечами, даже не считая нужным как-то комментировать это известие. А вот это уже обидно. Я, между прочим, второй человек в роте, который об этом узнал. Он, соответственно, третий. И такое наплевательское отношение!

— Что думаешь?

— Будет битва. Скоро.

— Мда? Мы с Францем полчаса спорили, но так и не решили окончательно — быть сражению или нет? Шведов с саксонцами вместе теперь вроде как больше чем нас, ну или может быть столько же — к нам ведь тоже подкрепления идут... С другой стороны — куда им спешить? Раньше они не сильно рвались потягаться с Тилли в открытом бою. Правда раньше у них и войск столько не было... Опять же, курфюрст саксонский вряд ли обрадуется если мы магдебургизируем* Ляйпциг и остальные его земли, а Густав вряд ли захочет терять нового союзника. Но и идти в бой едва объединив армии рискованно... А ты что скажешь?

— Сражение будет.

— Думаешь?

— Знаю.

— Эээээ... только не говори, что споил своей рябиновкой курьера, который вёз приказ Тилли и втихаря вскрыл пакет!

Губы Отто кривит слабая усмешка.

— Я уже десяток лет под знамёнами. Служил и у Кордобы во Фландрской армии, и у Тилли, когда он ещё командовал войсками Лиги, и у Валленштайна... теперь вот снова с Тилли. Столько всего было за эти годы, что и упомнить трудно... Но я помню. И Вимпфен, и Хёхст, и Штадтлон, и Дессау и Луттер...* Помню, что было до и что случилось после. И потому я знаю — сражение будет. Просто знаю и всё. Уж поверь старому солдату.

В словах фельдфебеля, произнесённых абсолютно равнодушным, лишённым каких-либо эмоций голосом, звучала такая несокрушимая уверенность, что я только головой покачал. И лишь спустя пару минут решился осторожно уточнить:

— А кто победит?

Отто пожимает плечами.

— Откуда ж мне знать?

Ну да, логично, как говорит в таких случаях Галланд. А я-то уж подумал... Мы помолчали ещё немного, глядя как причудливо танцуют песчинки в небольшой чаше бьющего под самым берегом родничка, пока Отто не нарушил тишину, впервые за всё время разговора повернувшись в мою сторону:

— У меня к тебе будет одна просьба.

— Ммм?

— Если меня прибьют, ты женишься на Эльзе.

— ...?!

— Ты не смотри, что она старше. Эльза и через десять лет любой молодке фору даст. Заодно и присмотрит за тобой, шалопаем, в люди тебя выведет... Ну и ей с тобой полегче будет. Ты парень башковитый, ещё в офицеры выйдешь. Лишнего не пьёшь, почём зря не гуляешь, на деньги не играешь, опять же... С детишками вон возишься. Вам вместе хорошо будет.

Я даже не нашёлся, что ответить на такое предложение. Вот уж удивил меня лучший друг, так удивил. Эльза мне конечно нравится, чего уж там. Да если на то пошло, то на неё вся рота слюни пускает — это ни для кого не секрет. И если Отто вдруг не станет, то вдова его уж всяко не пропадёт. Но чтоб вот так вот...

И вообще, какого дьявола?!

— Предчувствие что ли нехорошее?

Я кручу пальцами в воздухе, намекая на непонятные озарения, снисходящие на белобрысую фельдфебельскую голову накануне больших сражений.

— Да нет...

— Тогда с чего такие разговоры?

Отто в очередной раз пожимает могучими плечищами.

— На всякий случай.

Я просто молча складываю руки на груди, всем своим видом демонстрируя недоверие и Отто, хмыкнув себе под нос, всё же поясняет:

— Помнишь я рассказывал тебе про Вернера-Везунчика?

— Помню. Везучий был сукин сын, но закончил всё равно плохо.

— Вот-вот. Догадываешься к чему я о нем вспомнил?

— Хочешь сказать, что всякая удача когда-нибудь заканчивается?

Я смотрю на Отто со скептическим прищуром, пытаясь понять насколько он сейчас серьёзен. Фельдфебель, кивая в ответ на мою догадку, невозмутим, как гранитный булыжник.

— Именно это и хочу. Я за последние десять лет повидал такого, что на три жизни хватит. Думаю, там — Отто небрежно кивает головой куда-то вверх, намекая на высшие силы — меня уже с фонарями ищут. А тут такой случай...

— Мда... — я задумчиво глажу свежевыбритый (всего-то два дня назад) подбородок — дела-а-а... И что же ты хочешь от меня? Надо именем господа поклясться или сходим к Францу, чтоб он бумагу написал?

— Неее — фельдфебель самодовольно ухмыляется, демонстрируя свой привычный волчий оскал — я слишком хорошо тебя знаю, чтобы полагаться на такую ерунду. Ты не боишься ни бога, ни дьявола и на любые клятвы тебе плевать. Утром побожишься, а вечером нарушишь обет, даже не вспомнив, и будешь спать как младенец. Не знаю почему так, да ты и сам, наверное, не знаешь, но что есть, то есть. А бумагу... как напишут, так и потеряют. Нет, ни бога, ни француза мы беспокоить не будем.

— Тогда кого?

— Никого. Просто пообещай.

— И всё?

— И всё. Я ведь действительно тебя знаю. Божьей кары ты не боишься — это верно, но и словами не бросаешься.

Я только головой покачал, досадливо цокнув языком под насмешливым взглядом Отто. Знал на чём подловить, паршивец — не даром столько лет фельдфебельствует. И чего теперь делать, спрашивается? Ротному фельдфебелю, как известно, не отказывают. Лучшему другу — тоже. Эльза опять же...

Перед глазами почему-то возникла картинка, как фрау Шульц, поддёрнув подол платья явно выше чем это действительно требовалось, поправляет сползающий чулок, лукаво поглядывая на меня сквозь густые ресницы. Пришлось даже помотать башкой, чтобы отогнать навязчивое видение.

Да и кто сказал, что Отто обязательно сгинет? Он таких как я уже не одну сотню пережил и что-то мне подсказывает — ещё столько же переживёт, если не больше. Так чего зря себе голову забивать?

— Если я каким-то чудом протяну дольше тебя, женюсь на Эльзе — обещаю. Но ты бы знал, дружище, как бы мне хотелось, чтобы это обещание никогда не пришлось выполнять!

Отто, добродушно усмехаясь, ободряюще похлопывает меня по плечу своей лапищей:

— Мне тоже, Андре, мне тоже.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Magdeburgisieren (нем.) — магдебургизация, специфический термин вошедший в употребление после разгрома Магдебурга, которым обозначали тотальное разрушение и разграбление.

* Фельдфебель перечисляет места сражений испанских, католических и императорских войск с различными протестантскими армиями, происходившими на территории Германии в 20-х годах XVII-го века.

Глава 52

Чуйка нашего фельдфебеля не подвела. Буквально на следующий день после приснопамятного разговора у родничка по лагерю волнами стали расходиться слухи один другого интересней. Сортирные речи*, гуляя от штабных палаток через маркитантские лавочки к обозному вагенбургу и обратно, причудливо скрещивались, накладываясь друг на друга и обрастая фантастическими подробностями. Но все они, если отбросить маловероятные и несущественные детали, сводились к одному — шведы идут!

Франц напряг природное обаяние, одолжил у гауптмана три бутылки мозельского из его личных запасов и прошвырнувшись по своим многочисленным знакомым из околоштабных кругов выяснил довольно интересные подробности, которые и поведал слегка заплетающимся языком, периодически сбиваясь то на латынь, то на родной французский. Вкратце его рассказ сводился к следующему: Густав получил солидные подкрепления из резервной армии фельдмаршала Горна, стерегущей Померанию, отчего ударный корпус под командой самого короля увеличился раза так в полтора. Курфюрст саксонский, устрашённый вторжением императорских войск на свои земли и не желая для Ляйпцига и Дрездена повторения судьбы Магдебурга наконец-то прекратил свои метания и примкнул к активно сколачиваемой шведами протестантской коалиции. Это в свою очередь позволило королевской армии спокойно перейти Эльбу и соединиться с саксонской армией фон Арнима. После чего объединённые силы протестантов двинулись к Ляйпцигу с явным намерением дать наконец генеральное сражение, о котором старый маршал Тилли так мечтал с самого начала кампании.

Только вот сам "маленький унтер", судя по слухам, активно распространяемым кавалеристами Паппенхайма, успел уже изрядно охладеть к своей давней идее. Что в общем и не удивительно. Если по весне, выступая на север, фон Тилли имел под своей командой тридцать восемь тысяч отборных вояк, против примерно двадцати тысяч шведов, то теперь после всех перипетий летней кампании, картина изменилась самым существенным образом и отнюдь не в пользу имперских войск. Шведы, если верить данным наших шпионов в пересказе нетрезвого француза, имели сейчас никак не меньше тридцати тысяч солдат. К которым следовало прибавить примерно четырнадцать тысяч саксонцев из тех семнадцати тысяч, что имелись нынче в распоряжении курфюрста. Итого — сорок четыре тысячи бойцов с очень сильной артиллерией (если опять же верить нашей разведке).

Тилли, с учётом недавно полученных подкреплений, которые привёл из Вестфалии фон Фюрстенберг, имел примерно столько же — тридцать одну тысячу пехоты и тринадцать тысяч конницы. Но вот качество армии за прошедшие месяцы изрядно просело. Бесконечные марши, сопровождаемые мелкими стычками, хроническая невыплата жалования и конечно же магдебургская резня сделали своё черное дело. Старые полки потеряли немало испытанных в боях и походах ветеранов, которых заменяли кем попало буквально на ходу — лишь бы мог таскать мушкет или пику да был похож на человека хотя бы издали. Пополнение Фюрстенберга и вовсе состояло сплошь из сводных полков, в спешке надёрганных из рейнских гарнизонов.

У протестантов, правда, дела тоже обстояли не сказать, чтоб уж совсем гладко. Все высокоумные собутыльники, то бишь собеседники, нашего фенриха дружно сходились во мнении, что свеженабранные солдаты саксонской армии на самом деле не солдаты, а дерьмо. Мол растопчем и не почешемся, только и проблем, что башмаки потом отчищать придётся — занятие не из приятных, но в общем привычное. Со шведами было сложнее. Хотя кое-кто из информаторов нашего писаря, приняв на грудь и пытался хорохориться — не таких мол видали, но эта бравада выглядела откровенно наигранной. Большинство же без обиняков заявляли, что Северный лев ведёт против нас свои лучшие полки — национальные, набранные из коренных шведов, и "цветные" — из немецких и шотландских наёмников, прошедшие с королём уже не одну кампанию. Кое-кто поминал ещё каких-то "финнов". Эти, судя по таинственному шёпоту, на который переходили рассказчики при их упоминании, были совсем дикими и напрочь отмороженными.

Как бы то ни было, драка ожидалась серьёзная. И хотя в слух такого никто произносить не решался, но результат грядущего сражения был не очевиден. Старина Тилли, желая повысить свои шансы на победу, всерьёз взялся за подготовку, изрядно перетряхнув свою разбухшую от недавних пополнений армию. Многие полки при этом были реорганизованы с целью "укрупнения". Не избежал данной участи и наш полк, изрядно поредевший после магдебургской эпопеи.

Потери-то у нас были умеренные, но целых четыре роты из десяти наличных остались в тыловых гарнизонах. Там же, кстати, осел и наш командир — оберст фон Дитрихштайн. В результате то, что осталось объединили с шестью ротами валлонского полка Бальдерона, образовав из двух огрызков сводную баталию. Естественно, такая импровизация потребовала соответствующих перестановок в командовании.

Поскольку ни одного из командиров полков в наличии не было, то командование объединённой баталией принял наш оберст-лейтенант Бальтазар Затц. А испанец с трудно произносимым и страшно длинным именем (благородный идальго "дон... лос... де... и ещё чего-то там"), приведший под Ляйпциг половину валлонского полка, стал его заместителем. Ну а наш дражайший герр Юлиус, как старший из ротных командиров, занял в этом сводном полку должность начальника штаба, соответствующую званию майора. По каковому поводу в канун сражения пребывал в исключительно приподнятом и на редкость воинственном настроении. Не иначе как лелеял очередной честолюбивый план по развитию своей военной карьеры. И то сказать: в гауптманах он уже изрядно засиделся — можно понять человека.

Впрочем, несмотря на понимание, желающих разделить командирские радости было не сказать, чтобы много. Разве что наш непутёвый лейтенант испытывал сдержанный оптимизм, видимо, рассчитывая в недалёком будущем, возможно даже сразу после грядущего сражения, возглавить роту ушедшего на повышения фон Лаутербаха. Все остальные от вынужденного соседства со свалившимся как снег на голову подкреплением были, мягко говоря, не в восторге. По причине простой и банальной — валлонов, составлявших основу примазавшегося к нам, словно коровье дерьмо к подошве, полка Бальдерона, не любили. Причём не любили почти столь же сильно, как приснопамятных кроатов.

Пожалуй, наиболее ёмко всеобщее отношение к новоявленным соседям выразил Отто, отлично помнивший валлонов ещё по временам совместной службы во Фландрской армии. Многоопытный фельдфебель, едва заслышав о прибытии "подкрепления", первым делом презрительно сплюнул, затем витиевато выругался, после чего категорическим тоном потребовал от всех унтеров удвоить выставляемые на ночь караулы и не менее четырёх раз за ночь лично обходить все посты, проверяя бдительность часовых. А в ответ на недоумённые взгляды взводных, досадливо цыкнув зубом, пояснил, что: как там обернётся со шведами — ещё не ясно, а вот с фландрскими прохиндеями совершенно точно нужно держать ухо востро. Ибо стоит лишь на секунду зазеваться, как эти жуликоватые пройдохи, лепечущие на дурацкой смеси французского с фламандским, сперва снимут с тебя башмаки прямо на ходу, а потом ещё и будут возмущаться, что в подмётках краденых сапог не хватает гвоздей.

Словом, отношения не задались. Валлоны, кстати, тоже косились в нашу сторону с явным подозрением, явно ожидая какого-нибудь подвоха. Так что выдвигаясь к полю предстоящего сражения, раскинувшегося у неприметной деревушки Брайтенфельд, неподалёку от Ляйпцига, наш сводный полк вряд ли мог претендовать на звание самого сплочённого в императорской армии, как было ещё совсем недавно. С точки зрения простых вояк, вроде нас с Хорстом, от присоединения валлонов была только одна несомненная выгода — наше высокоумное начальство, видимо разделяя хотя бы отчасти скептическое отношение своих солдат, поставило новоприбывшие роты в первые ряды сформированной баталии. Таким образом вороватые валлоны, хотели они того или нет, должны были принять на себя большую часть шведских пуль и картечи в грядущей битве.

Ободряя себя подобными мыслями, мы все — и новички и ветераны — напряжённо вглядывались в неспешно выползающие на поле и строящиеся напротив нас линии шведского войска, стараясь унять нервное беспокойство в ожидании первых выстрелов, которые возвестят о начале сражения, призванного стать решающей битвой этой кампании, а может и всей войны...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Latrinenparole (нем.) — слухи (солдатский жаргон)

Глава 53

Начало вышло в общем-то неплохим.

Мы построились, образовав вместе с приблудными валлонами классическую имперскую терцию — глубокая колонна пикинёров в центре и "рукава" мушкетёров по краям.

Валлонов, естественно, выпнули вперёд, сами скромно стали позади. Вроде бы неплохо получилось. Правда Отто мимоходом заметил, что в старые добрые времена — при Вимпфене и Штадтлоне в атаку ходили куда как более крупными массами. Баталии тогда были полнокровными — по 2000, а то и 3000 человек. А сейчас в нашей терции хорошо если полторы тыщи наберётся, даром что из двух полков комплектовали. Но как бы то ни было, смотрелась такая толпа весьма впечатляюще. И плотная щетина вздымающихся вверх пик с тускло поблёскивающими в лучах восходящего солнца остриями внушала определённую уверенность.

Справа и слева от нас такими же массивными колоннами строились остальные полки, образуя центр имперской армии. Правый фланг, который возглавил фон Фюрстенберг, составили в основном из вновь прибывших пополнений, им же и приведённых, а основу левого образовали кавалеристы Паппенхайма.

И вот значит вышли мы в чисто поле, что раскинулось неподалёку от деревеньки с невыразительным названием Брайтенфельд, вблизи от славного города Ляйпцига, знаменитого на весь Райх своими богатыми ярмарками, построились и стали в виду большой батареи, грозно наставившей жерла тяжёлых пушек в сторону супостата. Командование в лице оберст-лейтенанта, пользуясь временным затишьем, выехало перед строем баталии при полном параде — на коне, в начищенной до блеска кирасе и в модной шляпе с пышным плюмажом из перьев (по авторитетному мнению Галланда — страусовых) и толкнуло короткую речь на тему "стойте крепко, бейте метко". Не знаю, поняли ли хоть что-то валлоны, по моим наблюдениям с немецким у них было не очень, а переводом на французский наш новый командир не озаботился, но конец речи они встретили вполне искренними криками одобрения, которые, чтобы не ударить в грязь лицом, поддержали и наши ветераны из задних рядов. В общем, настрой царил боевой.

И то сказать, в открытом бою, как знал любой ветеран имперской армии, наши еретиков со времён Белой Горы* завсегда били. Кое-кто, а валлоны так те, похоже, что прям-таки все, как один, уже предвкушает, как будет дербанить шведско-саксонский лагерь. А там глядишь и до Дрездена доберёмся — город, говорят, богатый и почти не укреплён... Заманчиво, правда? Может даже зазимуем там, если повезёт. Исключительно благоприятные перспективы открываются, как любит говорить один мой французский знакомый.

Отто, однако, эти благодушно-приподнятые настроения не разделяет. Ходит не то чтобы мрачный, но хмурый и сосредоточенный. Порыкивает на всех, раздаёт руководящие указания пополам с тумаками (тумаков даже больше, пожалуй), а сам нет-нет, да и поглядывает на противоположную сторону поля, где на берегах не то убогой речушки, не то могучего ручья Лобербах неспешно строятся шведские баталии. И, судя по всему, нашему многоопытному фельдфебелю сильно не по нраву то, что он там наблюдает. И в принципе я даже догадываюсь, что именно.

Шведы двигаются уверенно и чётко, без какой-либо сумятицы и суеты, характерной для плохо обученных и не дисциплинированных войск. А ещё их войска разбиты на куда как меньшие формации, чем наши мощные, но громоздкие баталии. Боюсь ошибиться с такого расстояния, да ещё и глядя из задних рядов, но по моим прикидкам квадраты ихней пехоты раза так в три меньше нашего. Зато этих квадратов много. Даже очень много как по мне. И они не просто так раскиданы по полю, а выстроены в несколько линий довольно хитрым порядком, который условно можно поименовать шахматным. Смотрится изящно, но непривычно и не совсем понятно. А непонятное всегда пугает. Ну или как минимум настораживает. Вот Отто и нервничает. Как говорится, есть от чего.

Нервное ожидание было прервано резко и внушительно — залпом нашей большой батареи. Многие из наших, в основном из новичков, отметили первые выстрелы сражение приветственными криками, но большинство тянуло шеи, вглядываясь в позиции шведов за ручьём. Первые ядра легли с небольшим недолётом, поэтому второго залпа пришлось ждать довольно долго — пороха после штурма Магдебурга оставалось не так чтобы слишком много, и командиры явно не горели желанием жечь его попусту. Так что прицеливание проводили весьма тщательно, проверяя наводку каждой пушки. В результате, когда грянул второй залп, дым от первого уже почти рассеялся и результат стрельбы можно было наблюдать без всяких помех. А результат на сей раз вышел просто на загляденье.

Время, ушедшее на поправку прицела, не было потрачено впустую — залп лёг кучно и точно, накрыв центр первой линии шведов. Ядра, зарываясь в рыхлую землю, взметали фонтанчики песка прямо последи нерушимо стоящих шведских баталий, а как минимум два угодили точно в плотные прямоугольники вражеской пехоты, прорубая кровавые просеки в строю вражеских пикинёров. Несдержанные валлоны разразились восторженными криками, вполне искреннее радуясь успеху артиллеристов, им вторил кое-кто из новобранцев и даже ветераны одобрительно ворчали — мол, неплохо для начала. И только старый вояка Шульц явно не разделял всеобщего оптимизма.

Фельдфебель, быстро уняв грозным рыком неуместный галдёж и восстановив дисциплину, без тени улыбки продолжил наблюдать за манёврами неприятеля, а посмотреть там было на что.

После первых попаданий шведы даже не шелохнулись, собственно, как и после предыдущего залпа. Не причинившего им никакого вреда. Маленькие квадратики баталий стояли нерушимо как скалы под порывами ветра. Разве что отдельные фигурки конных и пеших посыльных засуетились, снуя туда-сюда между линиями вражеской пехоты. Наши артиллеристы, между тем, нащупав верную дистанцию, принялись пались уже всерьёз. Залпы зазвучали чаще, пороховая гарь, сдуваемая свежим ветерком в сторону, стала понемногу заволакивать наши позиции. Тяжёлые двенадцатифунтовые ядра одно за другим обрушивались на шведские боевые порядки. Правда, внимательный наблюдатель с намётанным взглядом, вроде меня, мог бы заметить, что большинство ядер всё же безвредно зарываются в рыхлую почву по берегам ручья и лишь некоторые попадают в солдат противника. Всё-таки маленькие баталии шведов были куда менее удобной мишенью, чем крупные имперские терции.

А затем суета неприятельских посыльных дала результат, причем довольно неожиданный. Противно заныли трубы, донеслась приглушённая расстоянием барабанная дробь и маленькие квадратики шведских батальонов, до сих пор нерушимо стоявшие под нашим артиллерийским огнём, сдвинулись с места, один за другим отползая назад — подальше от пристрелянного берега ручья. При этом двигались северяне слаженно, не нарушая строя, не сталкиваясь и не допуская разрывов в боевой линии. И это зрелище заставило совсем уж недобро сузиться и без того прищуренные глаза нашего фельдфебеля. Кое-кто попытался было вякнуть что-то возбуждённо-радостное по поводу "трусливого отступления" неприятеля, но Отто тут же громогласно пообещал вырвать кадык первому, кто откроет рот без команды, и над всей ротой воцарилось полнейшее безмолвие.

Шведы тем временем немного сдали назад, выйдя за пределы действенного огня нашей батареи и вновь замерли нерушимой стеной, угрюмо и молчаливо взирая на нас из-за разделяющего позиции обеих армий ручья. Имперские орудия смолкли и над полем битвы вновь повисла относительная тишина, тем более странная, что на флангах, судя по доносившимся до нас отголоскам орудийных залпов, топоту огромного количества лошадей и призывным завываниям сигнальных труб, сражение уже бушевало вовсю. Кто побеждает, было неясно, а разглядеть подробности с моего места не представлялось возможным, но каша там явно заваривалась серьёзная. Понятно было, что нам в такой обстановке тоже никто не даст долго прохлаждаться в сторонке. Собственно, нам и не дали.

Стоило мне только об этом задуматься, как к нашей баталии подскакал взмыленный курьер, коротко переговорил с оберст-лейтенантом, вновь пришпорил коня и поскакал себе дальше. А наш надёжа-командир, проводив гонца не слишком приязненным взглядом (хотя тут я может и не совсем прав, у герра Бальтазара рожа настолько кислая, что не вдруг поймёшь о чём он на самом деле думает и в каком настроении пребывает в данный конкретный момент), кивнул сигнальщикам и над строем пронёсся заунывный трубный призыв к атаке. Барабаны отбили ритм и наш сводный полк дружно двинулся вперёд, с каждым шагом неумолимо сокращая расстояние до неподвижно застывших на противоположном конце поля шведских батальонов, чьи маленькие ровные квадратики, расставленные с трогательной тщательностью и аккуратностью, сквозь призму всё ещё разделявшего нас расстояния смотрелись откровенно несерьёзно и даже беззащитно.

Терция, двигаясь мерным шагом в одном ряду с остальными баталиями центра, перешедшими в наступление практически одновременно с нами, успела преодолеть примерно треть дистанции до злополучного ручья, служившего зримой разделительной линией между "нашей" и "ихней" частями поля битвы, когда северяне всё же сделали свой первый ход в этом сражении, разом подтвердив все нехорошие подозрения Отто.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Сражение у Белой Горы, состоявшееся 8 ноября 1620 года, закончилось разгромом протестантских войск и предопределило падение протестантов в Чехии.

Интерлюдия. Густав Адольф

То, что события развиваются не по плану, стало понятно практически сразу. Хотя, казалось бы, план, разработанный лично королём и одобренный на общем военном совете, предусматривал практически всё. Однако человек предполагает, а господь — располагает. И господь (конечно же лютеранский!) решил по-своему.

Изначально всё шло как по писаному. Объединённая шведско-саксонская армия вышла на заранее намеченные позиции близ Ляйпцига и деловито принялась развёртываться в боевой порядок, готовясь к битве, которая, как все уже отлично понимали, определит исход летней кампании, а может и войны в целом. Центр и правый фланг образовали отборные шведские полки. Левый же фланг доверили сформировать саксонцам.

Конечно же в таком расположении был свой резон. Против правого фланга располагались войска имперского авангарда, лишь накануне сражения отошедшие к Ляйпцигу на соединение с главными силами. Командовал ими неистовый Паппенхайм, уже не раз демонстрировавший свои недюжинные способности, а главное — неукротимую ярость в атаке. В центре Тилли наверняка расположит свои самые лучшие и испытанные полки, чтобы в решающий момент решить исход битвы массированной атакой, смяв главные силы союзной армии и нарушив её боевой порядок. Соответственно и парировать эту угрозу предстояло отборным шведским частям, разбавленным старыми (и многократно испытанными в боях) наёмными бригадами. Саксонцам же доверили то, что осталось. Учитывая, что имперцы, по самым свежим сведениям разведки располагали существенно меньшими силами, чем объединённая протестантская армия, вряд ли Тилли сможет организовать достаточно мощное наступление по всему фронту, а значит саксонские новобранцы фон Арнима должны будут всего-то на всего постоять несколько часов на удалённом левом фланге, связывая по возможности хоть какие-то силы католиков и дожидаясь пока шведы решат исход битвы на своём участке.

Вроде бы ничего сложного. Но нет. Стоило армиям развернуться, как сразу же стало понятно, что разведка явно что-то недоглядела или хуже того — не договорила. Потому что войск у Тилли, если судить по густым колоннам пехоты и многочисленным конным эскадронам, группирующимся по флангам, было уж никак не меньше, чем у шведско-саксонских союзников. И сразу несколько массивных имперских терций нацеливались на ненадёжное левое крыло...

То, что произошло дальше, даже сражением язык назвать не повернётся. Первый же натиск имперцев немедленно привёл к повальному бегству всей саксонской армии во главе с курфюрстом, возглавившем со своей свитой и штабом этот позорнейший исход. Лишь два пехотных и два кавалерийских полка, располагавшихся ближе всего к шведскому центру, продолжили сражаться под личным командованием Георга фон Арнима. Они загнули фронт, приняв на себя часть имперских атак и прикрыв на первое время обнажившийся фланг союзной армии. Выигранного ими времени Густаву Адольфу хватило, чтобы принять необходимые меры и предотвратить надвигающуюся катастрофу.

Всё же, несмотря на относительную молодость, король был уже весьма и весьма опытным полководцем, а потому надеясь на лучшее, привык готовиться к худшему. Вот и в этот раз, рассчитывая на то, что участие саксонской армии в битве будет минимальным, он всё же заранее принял меры на случай, если этого, безусловно желанного, события по какой-либо причине не произойдёт. В предвидении подобных неприятностей шведская армия на своём участке развёртывалась в две линии, сберегая таким образом изрядную часть сил в глубине боевого порядка. Как только началось бегство саксонцев, половина пехоты и конницы, а также большая часть артиллерии второй линии была тут же выдвинута на обнажившийся левый фланг. Самоотверженность немногих оставшихся саксонских полков под командой фон Арнима, а также великолепная выучка шведов, позволили провести этот манёвр чётко и быстро — как на манёврах.

Отчасти шведам подыграли и сами имперцы. В отличие от скандинавов, выполнивших перестроение просто образцово, противостоявшие им сводные полки фон Фюрстенберга не продемонстрировали ни должной выучки, ни соответствующей слаженности, ни элементарной дисциплины. Их решительности хватило для первого натиска, оказавшегося на удивление удачным, но битва на этом не закончилась и недостатки наспех сформированных, кое-как организованных полков полезли наружу, как шило из старого мешка. Большая часть имперской кавалерии бросилась преследовать удирающих саксонцев и грабить брошенный ими обоз. Одна пехотная баталия вообще покинула поле боя, то ли заблудившись в поднятых клубах пыли и дыма, то ли просто смывшись от греха подальше под этим благовидным предлогом. Оставшаяся имперская инфантерия бестолково топталась перед новообразованным фронтом шведских резервов, судорожно стараясь перестроиться и возобновить атаку. Имперские артиллеристы в это время пытались развернуть захваченные саксонские пушки, чтобы начать громить шведское построение продольным огнём. Если бы им это удалось, то последствия для скандинавов могли бы быть самыми губительными. Но шведские артиллеристы оказались быстрее. Частый и точный огонь резервных батарей разметал прислугу и буквально снёс часть захваченных орудий, а заодно усилил хаос, воцарившийся в пехотных полках во время перестроения.

В результате, когда оставшиеся баталии фон Фюрстенберга, восстановив строй и кое-как развернувшись, попытались-таки возобновить атаку, их встретили дружные залпы мушкетёров, шквал картечи и плотный строй шведских пикинёров, в который неповоротливые имперские терции упёрлись, словно в крепостную стену. Примерно то же самое, в тех или иных вариациях, происходило и на других участках сражения, развернувшегося на обширном поле под Брайтенфельдом.

В центре, лучшие полки имперской пехоты так и не смогли преодолеть сопротивление шведской первой линии. Интенсивная пальба мушкетёров, ядра многочисленных тяжёлых батарей и настоящий ливень картечи из четырёхфунтовых батальонных орудий буквально выкашивали плотные ряды имперской пехоты, не давая тяжеловесным терциям перейти разделяющий противоборствующие армии ручей и зацепиться за противоположный берег. Но наиболее драматично события развивались на правом фланге шведской армии, где наступление имперских войск возглавил неустрашимый Паппенхайм.

Лихой кавалерист атаковал в своём привычном стиле — стремительно, яростно и упорно, пытаясь одновременно обойти фланг неприятеля и смять его фронтальным ударом. Но на сей раз "храбрейший генерал империи" встретил более чем достойного противника. Густав Адольф, решив лечить подобное — подобным, назначил руководить своим правым флангом лучшего кавалеристского командира шведской армии — неистового Юхана Банера. И не прогадал.

Паппенхайм раз за разом ходил в атаку, лично возглавляя эскадроны имперских кирасиров. И раз за разом его конница откатывалась назад, не выдержав сосредоточенного огня мушкетёров и контратак шведской кавалерии. Паппенхайм, уже несколько раз раненый, отказываясь признать поражение, снова и снова собирал смешавшиеся и поредевшие эскадроны, чтобы в очередной раз бросить их на стену пик и огня. А когда волна имперской конницы в очередной раз расплёскивалась, налетев на нерушимо стоящие на своих позициях батальоны шведской пехоты, из глубины вновь выносились на рысях неугомонные скандинавские рейтары и, дав пистолетный залп в упор, с палашами наголо сминали утративших строй и разгон имперских кирасир.

Всё пространство перед шведскими позициями уже было устлано телами убитых лошадей и мёртвых всадников. Многие эскадроны буквально легли костьми под перекрёстным огнём шведских баталий. Но граф Готфрид Генрих цу Паппенхайм, всё же собрал остатки некогда грозных полков, чтобы повести их в последнюю — восьмую (!!!) атаку на вражеские позиции. Эта атака была отбита так же, как и семь предыдущих, но бесстрашный генерал уже не видел её бесславного окончания — его конь пал, сражённый метким выстрелом безвестного шведского мушкетёра. Паппенхайм, несмотря на ранения, ещё сумел вовремя соскочить на землю, чтобы не оказаться придавленным падающей конской тушей. Несколько приближённых офицеров, развернули коней, чтобы подобрать попавшего в беду командира — казалось, ветреная фортуна вновь не оставит своего любимчика, позволив ему в очередной раз выкрутиться из безнадёжной ситуации... Увы, налетевший отряд финских хаккапелитов* смял и опрокинул спешивших на помощь своему командиру соратников. Самого Паппенхайма диковатые финны, не слишком разбиравшиеся кто попал им в руки, сперва несколько раз рубанули палашами, а затем кто-то из кавалеристов, нагнувшись с седла, довершил дело, практически в упор разрядив пистолет в лицо упавшего навзничь генерала.

После этого весь левый фланг имперцев, прекратив атаки и придя в явное замешательство, начал подаваться назад, разрывая контакт с противником. Из обескровленных имперских полков, только что неистово напиравших на вражеские позиции, не смотря ни на какие потери, словно выдернули стальной стержень и теперь они на глазах расползались, превращаясь в аморфную безвольную массу. А Банер, ещё не зная о гибели своего именитого визави, но, тем не менее, безошибочно уловив надлом в рядах неприятельских войск, тут же перешёл в наступление, решительно двинув вперёд всё правое крыло шведской армии.

Густав Адольф, расположившийся со своей ставкой во второй линии за центром шведской армии и пристально следивший оттуда за ходом битвы, только и ждал этого момента. Король, идя на это сражение, сознательно выбрал оборонительную тактику, не сомневаясь, что Тилли, несмотря ни на что будет атаковать. Во-первых, на решительном ударе глубоких колонн пикинёров и многочисленной тяжелой коннице строилась вся имперская тактика, которая вот уже десяток лет неизменно приносила армиям императора и Католической лиги победу за победой. Во-вторых, Тилли попросту была необходима эта победа здесь и сейчас, ибо на ещё одну затяжную кампанию ему могло попросту не хватить денег. Что ж, король готов был предоставить ему такую возможность! Пусть неповоротливые имперские терции сами подставляются под убийственный огонь шведских батарей и многочисленных мушкетёров, стреляющих к тому же вдвое чаще их имперских противников. Пусть несут потери, ломают строй и теряют управление в борьбе с куда лучше организованной, а потому более подвижной и гибкой шведской армией. Густав Адольф не сомневался, что его войска смогут отразить любой натиск, сколь бы силён он ни был. Но это не значило, что король собирался только обороняться, терпеливо дожидаясь, когда у врага иссякнут силы и желание атаковать и он сам уберётся с поля битвы, признав тем самым своё поражение. Вовсе нет! Оборона была лишь средством измотать противника, растянуть его силы и втянуть в бой резервы и к двум часам по полудни этот замысел в общем и целом удался.

Даже не смотря на позорное бегство саксонцев, шведская армия прочно удерживала все основные позиции, которые заняла перед битвой, а имперцы, пытаясь охватить её с трёх сторон, безбожно растянули свои силы. При этом оба фланга и центр практически утратили связь между собой. И вот когда левый фланг имперцев сперва заколебался, а затем и вовсе покатился назад, король начал действовать...

Пришпорив коня, Густав Адольф лихо пронёсся перед строем двух застывших в строю кавалерийских полков — его последнего резерва.

— Солдаты! Наш час настал! Судьба всей войны решится в этой атаке! Вперёд! Gott mitt uns!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Прозвище, закрепившееся за финскими кавалеристами, сражавшимися в рядах шведской армии. Название происходит от боевого клича финских всадников hakkaa paalle — бей их!

Глава 54

— Ну вот и всё похоже... Что скажешь, Рыжий?

— Да уж, самое время исповедаться... только вот некому.

Я пожимаю плечами.

— Не больно-то и хотелось.

— Тоже верно.

Хорст скребёт грязными ногтями покрытую рыжей щетиной щёку и недовольно морщится. Есть от чего.

Битва, столь многообещающе начавшаяся с залпов нашей центральной батареи, неуклонно шла к своему завершению. И конец этот не сулил нам ничего хорошего.

Пока мы бестолково топтались перед шведским центром, безуспешно пытаясь перейти злополучный ручей, враг не терял времени даром. Вскоре после полудня по участившейся пальбе и резко усилившемуся шуму на правом фланге стало ясно, что там творится что-то неладное. Наши командиры это конечно же тоже поняли, так что наш натиск резко пошёл на спад. Терции одна за другой оттягивались назад и старались привести себя в порядок, готовясь встретить грядущие неприятности. Увы, но под огнём неприятеля проделать этот манёвр достаточно быстро и организованно удалось далеко не всем.

Баталии как раз перестраивались в оборонительное построение, готовясь встретить неминуемую контратаку врага, как этот самый враг к нам и пожаловал. И вовсе не оттуда, откуда все ждали. Шведская конница ударила с тыла, сходу захватив нашу большую батарею, порубив и потоптав при этом большую часть орудийной прислуги. Причём, насколько я могу судить, пришла она не с правого фланга, что можно было бы ещё хоть как-то предполагать, а с левого, где, вообще-то говоря, полагалось сражаться кирасирам и всяким прочим кроатам Паппенхайма. Собственно, выходящие из тыла на рысях эскадроны поначалу и приняли за собственную кавалерию, спешащую нам на помощь. И только когда эти всадники, издав непонятный боевой клич, принялись рубить на венгерский гуляш всех, кто попадался им на пути, стало понятно, что дело тут явно нечисто.

А дальше всё покатилось под откос. Чёртовы шведы попёрли со всех сторон. Справа, слева, с фронта и с тыла. Смотреть по сторонам было особо некогда. Знай только успевай заряжать да целиться, не забывая ещё командовать своими олухами, следить за своевременной сменой стрелковых шеренг, да стараться не пропустить момента очередной кавалерийской атаки, чтобы успеть уйти под защиту пикинёров и не очутиться под палашами диких хаккапелитов. Но из обрывков чужих фраз, и того немногого, что удавалось увидать сквозь клубы порохового дыма и тучи поднятой пыли в промежутках между собственными залпами, картина вырисовывалась безрадостная.

По всему выходило, что флангов у нас больше нет. Напротив, правое и левое крыло шведского войска, хищно изогнувшись, охватывали нас с двух сторон, стремясь удушить в своих плотных объятьях. С тыла то и дело налетала финская конница, а с фронта наседали, покалывая острыми пиками и обжигая огнём мушкетных залпов, перешедшие ручей батальоны шведской пехоты, которые мы безуспешно пытались разгромить всю первую половину дня. Несколько наших терций, не выдержав града сыпавшихся со всех сторон ударов, были опрокинуты и разгромлены, что называется, на голову. Голштинский полк, понесший большие потери от артиллерийского огня и оттеснённый в сторону, попытался прорваться, но был зажат шведской пехотой и сложил оружие, практически у нас на глазах. Оставшиеся терции, уже не пытаясь никуда двигаться и лишь стараясь прикрыть друг друга, сбились в кучу, образовав некое подобие гигантского каре.

В сражении, между тем, наступила пауза. Наши, уже отчаявшись отбиться, просто переводили дух, пытаясь привести в порядок поредевшие роты и хоть как-то подготовиться к очередному вражескому натиску. Шведы, активно двигая батальоны и эскадроны по полю боя, перегруппировывали свои силы, готовясь к атаке, которая по всем прикидкам должна была стать последней. А главное — подтягивали тяжёлую артиллерию. Те самые двенадцатифунтовые орудия, которые целый день громили нас из-за ручья. После того, как мы отступили, шведские пушкари уже не могли нас доставать. Вернее, могли, но при этом неминуемо зацепили бы и своих, круживших вокруг нашей кучи-малы словно стая голодных волков. Зато, когда орудия переправят через ручей и установят поближе...

Я тоскливо оглянулся на плотную массу имперских солдат, сгрудившихся в одну огромную баталию — даже последнему обознику ясно, что как только дойдёт до стрельбы, тут ни одно ядро не пропадёт даром. Так что, по всему выходит, прав Рыжий — самое время исповедоваться, да причащаться. Потому как жить нам осталось ровно до того момента, как шведские артиллеристы наладят свою адскую машинерию, а потом...

Внезапная волна непонятного оживления, прокатившаяся по рядам апатично застывших в строю солдат, заставила закрутить головой в поисках источника новой неведомой опасности, но всё оказалось намного интересней. Отделившись от рядов шведской пехоты, застывшей на почтительном удалении от наших нынешних позиций, к нам неспешно приближалась небольшая группа всадников.

Ребята это были очевидно не простые, хотя и одетые довольно неброско, без особых изысков. Оружия они в руках не держали, если не считать пику на которой трепетал под порывами посвежевшего с утра ветерка белый флажок. Под постепенно усиливавшийся ропот имперских солдат, эта кучка всадников неспешно преодолела примерно половину расстояния разделявшего позиции двух армий и, помахав для верности своим знаменем, остановилась, явно поджидая ответного хода с нашей стороны.

Я заозирался, стараясь поскорее разглядеть кто же из наших отправится на переговоры с противником, внезапно решившим проявить милосердие. Может всё ещё обойдётся? Шведы ведь берут пленных, верно? Галланд так говорил, причём не раз. Да и сложивших оружие голштинцев вроде бы не стали рубить на месте, а просто отогнали куда-то с глаз долой... Увы, несмотря на постепенно усиливающийся ропот в строю, никто из имперских командиров не спешил на встречу терпеливо ждущим в сторонке шведским парламентёрам. У них что там гордость не вовремя взыграла или думают, что те вечно будут торчать посреди поля, как чучела в огороде? Вот сейчас постоят ещё немножко, а потом подтянутся пушкари и поминай как звали!

Словно подслушав мои невесёлые мысли, раздвинув строй наших пикинёров на открытое пространство вышел какой-то офицер. Потом, чуть в сторонке, другой. Оглядевшись и увидев первого, вежливо кивнул и побрёл вдоль строя на встречу товарищу, тяжело опираясь на офицерскую алебарду и ощутимо припадая на левую ногу. Затем подтянулась ещё парочка. Потом ещё и ещё. Пока неподалёку от меня, буквально в паре десятков шагов не собралась довольно приличная кучка — человек 10, среди которых был и наш дражайший герр Юлиус.

Я удивлённо оглянулся направо, затем налево вдоль фронта нашей баталии. Но больше никто не появился. Это всё что ли? Десяток офицеров, из которых кажется не было никого в звании выше гауптмана — это всё уцелевшее командование нескольких пехотных полков? Я потряс головой, отказываясь верить собственным глазам. Нет, то что нас здорово проредили, было понятно и так. Нашего оберст-лейтенанта ранило незадолго до начала отхода — картечь перебила ноги. Кажется, его даже успели отнести в тыл до того, как нас всех окружили. Командовавшего валлонами испанского идальго свалила пуля. Вроде бы ещё утром, на берегу треклятого ручья, во время самой первой атаки. Так что по всему видать герр Юлиус таки дождался своего часа — теперь он командует нашим полком. Но неужели у всех остальных дела обстоят так же плохо? Или даже ещё хуже? Да не, не может быть! Может многие просто остались со своими солдатами — не могут же все оставить строй? Но всё же, всё же... ни одного оберста или хотя бы майора?

Господа офицеры, тем временем закончили обмениваться приветствиями и односложными замечаниями о ходе сражения, перейдя к обсуждению волновавшего всех вопроса.

— А где же ваш оберст-лейтенант?

— Отходит бедняга, пуля в животе засела... Майору ногу оторвало ядром — пришлось мне за него идти.

— Вон оно как, а у нас...

— Господа! Сейчас не время для досужих разговоров. Боюсь наши доблестные противники и так уже ждут слишком долго. Следует решить кто отправится на переговоры.

— Куда важнее, что мы можем от этих переговоров ожидать?

— А что тут можно ожидать? Вряд ли нам предложат почётную капитуляцию. В сложившихся обстоятельствах, всё на что мы можем рассчитывать, это сохранение жизни в обмен на сдачу оружия и знамён.

— Я бы сказал, что это уже не мало, учитывая наше текущее положение...

— Конрад, я сделаю вид что не слышал этого, исключительно в память о нашем давнем знакомстве! Мы в строю, у нас достаточно и людей, и пороха, и пуль. И от присяги нас никто не освобождал!

На герра Юлиуса, высказавшегося столь резко, обернулись все. Кто-то с уважением и даже одобрением, кто-то с некоторым недоумением. Названный Конрадом офицер с пропитанной кровью повязкой на голове, довольно безразлично пожал плечами.

— Присяга не помешала Тилли и остальным удрать с поля боя, бросив нас на растерзание шведам.

— Мы давали присягу не маршалу Тилли, а его величеству кайзеру! И полк фон Дитрихштайна, которым я ныне командую, выполнит свой долг!

— Хорошо сказано, герр Юлиус.

Проронивший это офицер, слегка кивает, намекая на почтительный поклон. А наш ротный (или теперь уже полковник?), подбоченившись, оглядывает остальных командиров орлиным взором и, не дождавшись новых высказываний, подводит неутешительный для нас итог:

— Итак, meine Herren, если больше никто не возражает, я, с вашего позволения, передам наш общий ответ этим достойным господам.

Произнося последнюю фразу, гауптман кивает на терпеливо ожидающих на ничейной полосе шведских парламентёров. Кто-то из офицеров кивает. Раненый Конрад, обернувшись и очевидно не найдя внятной поддержки, вновь пожимает плечами. Герр Юлиус, победоносно усмехнувшись, подзывает Галланда с загодя привязанным к обломанному древку пики носовым платком и, махнув на прощание начинающим расходиться по своим местам офицерам, решительно направляется в сторону не без интереса наблюдающих за развитием событий шведов.

Я оглянулся, пытаясь охватить взглядом поредевший строй нашей роты. Старина Хорст, рыжие усы которого из-за осевшей на них пороховой гари приобрели какой-то сизоватый оттенок. Лопоухий Йенс, понуро опершийся на свой мушкет. Зачем-то устало разглядывающий носки своих щегольских башмаков Арцишевский... Взгляд зацепился за мощную фигуру в тяжелой кирасе и штурмхаубе застывшую посреди строя наших пикинёров — похоже сегодня фрау Шульц всё-таки станет вдовой. Не зря Отто за неё переживал. Вот только хитрый фельдфебельский план женить Эльзу на мне тоже вряд ли сработает, ибо шансов пережить этот денёк у меня ничуть не больше чем у самого Отто. Разве только...

Отвернувшись, я бросил быстрый взгляд на прямую спину уверенно шагавшего по направлению к шведам гауптмана. Затем также быстро развернулся обратно. Отто, словно почувствовав что-то, мрачно зыркнул в мою сторону из-под козырька шлема. Не знаю, что он прочёл в моём обеспокоенном взгляде, но спустя пару бесконечно длинных мгновений фельдфебель едва заметно кивнул, словно бы отвечая на так и невысказанный вопрос. А может и не было ничего такого, и старый друг просто решил немного размять затёкшую за целый день стояния в шлеме шею? Не знаю, но разворачиваясь в сторону шведских парламентёров и неспешно приближавшегося к ним фон Лаутербаха, я уже не колебался.

Пальцы привычно поправили тлеющий фитиль. Руки словно сами собой взяли мушкет на изготовку. Приклад упёрся в плечо, ствол плавно опустился вниз... В последний миг я ещё успел заметить краем глаза удивлённо раскрытый рот и вытаращенные в немом изумлении буркала Йенса замершего в строю по левую руку от меня, а затем мушкет, коротко пшикнув над ухом пороховой затравкой, радостно бахнул, отправив две унции раскалённого свинца в свой недолгий полёт.

Герр Юлиус, взмахнув руками, рухнул лицом вниз и почти сразу затих. Пуля попала ему прямо над вырезом кирасы — в аккурат под основание шеи. Шагавший рядом с ним Галланд, дёрнувшийся было от выстрела, теперь тупо смотрел на распластавшегося в грязи гауптмана. Затем поднял взгляд и уставился прямо на меня с каким-то странным выражением на лице. Шведы тоже забеспокоились, показывая в нашу сторону и что-то активно обсуждая. Я, машинально опустив приклад к ноге, так и стоял в строю мушкетёров, отстранённо наблюдая за последствиями самого легкого и самого тяжёлого выстрела в своей жизни. Над строем по бокам и за спиной потихоньку начинал подниматься растревоженный гул, заставивший меня обернуться. Стоявшие рядом со мной солдаты попятились, но я не обратил на это никакого внимания, ища взглядом мощную фигуру в рейтарской кирасе и шлеме.

На старом месте фельдфебеля не обнаружилось. Когда я всё же отыскал его взглядом, Отто, энергично растолкав попавшихся ему по дороге солдат, как раз пробился к знаменосцу, тянувшему шею в попытках рассмотреть через головы стоящих впереди шеренг, что же там такое происходит. Одним рывком отобрав знамя у растерявшегося гефрайтера, Шульц, решительно пройдя в первую линию сквозь предусмотрительно расступившийся перед ним строй, демонстративно швырнул наш полковой штандарт на землю и, повернувшись к всё ещё топчущимся на нейтральной полосе шведам, проорал:

— Мы сдаёмся на милость шведского короля!

Глава 55

Вдохнув полной грудью наполненный вечерней прохладой воздух, задираю голову повыше, словно надеясь увидеть там какой-то знак. Однако небеса безмолвствуют. Солнце давно скрылось за горизонтом, бездонная чаша небосвода постепенно заполняется чернотой, на востоке уже сияют первые звёзды и лишь на западе ещё тлеют отблески догорающего заката. Зловещие красноватые сполохи напоминают зарево далекого пожара. Подложив под задницу пустую патронную сумку и пристроив вытянутые руки на согнутые колени, я задумчиво пялился на постепенно темнеющий горизонт, меланхолично жуя травинку и вспоминая перипетии минувшего дня.

После фельдфебельского демарша с полковым штандартом, желающих продолжать сопротивление уже не нашлось. Может их и раньше не особо-то много было, просто никто не решался первым произнести роковые слова — мы сдаёмся? Зато стоило им прозвучать и остатки воли к сопротивлению буквально смыло бурной волной облегчения. Как будто приговорённому к смерти, уже взошедшему на эшафот и готовящемуся положить голову на плаху, внезапно объявили о помиловании — по выспреннему выражению нашего учёного француза.

Потом мы все сдали оружие, сложили к ногам победителей оставшиеся знамёна и под конвоем пехотинцев из Синей бригады* более-менее организованно добрели до границы нашего старого лагеря под стенами Ляйпцига, где и стали располагаться на ночлег. В сам лагерь нас правда не пустили — там уже вовсю хозяйничали победители и помощники в этом деле им были явно ни к чему. Но в целом шведы вели себя довольно-таки пристойно. По мнению Отто, которому было с чем сравнить, даже более чем. Оно и неудивительно в принципе, если они собираются завербовать нас в свою армию, то обирать до нитки будущих камрадов, с которыми завтра предстоит стоять в одном строю — не самое лучшее решение. В бою-то оно всяко случается — вы постреляли, мы ответили... Бывает, как говорится, война — дело житейское. А вот если уже после боя, последнюю монетку отобрать, да новые сапоги с безоружного пленного снять — вот такое уже не забывается!

Так что наш победоносный противник особо не лютовал. Лагерь конечно разграбили — куда ж без этого? Все запасы пива и шнапса, что нашлись у маркитантов, пустили в оборот и гульбасили до самого утра, немилосердно дудя при этом в захваченные у наших горнистов трубы и прочие духовые инструменты. Из-за этого дурацкого концерта выспаться толком никому не удалось, так что утром все наблюдаемые мной рожи были как на подбор — злыми, уставшими и недовольными. Харя Арцишевского, лазившего где-то полдня, а под вечер решившего заявиться по мою душу, была ничем не лучше остальных — такая же хмурая и посеревшая, как будто это не шведы а он сам всю ночь пил без остановки, трубя в горн после каждой новой кружки.

Лейтенант, молча кивнув вместо приветствия, не чинясь плюхнулся на задницу рядом со мной, посидел так минуту-другую, периодически недовольно зыркая в мою сторону. Затем, видимо собравшись с мыслями, глубоко вздохнул и начал довольно-таки неприятный разговор.

— И что это вчера было? А, Анджей?

Вопрос прозвучал на польском и явно неспроста. Для Арцишевского он родной, а я — единственный в роте, кто отлично понимает и как минимум неплохо, пусть и не без акцента, разговаривает хоть на чешском, хоть на польском, хоть на сорбском, сиречь силезском, диалекте. Следовательно, разговор точно не для чужих ушей. Ну что ж...

— Думаю, рука провидения.

— Чего-о-о?!

Лейтенант, аж подпрыгивает на месте, разом растеряв всю свою апатию.

— Или может воля господня. Кто знает?

— Шутишь?

Я, не меняя расслабленной позы, равнодушно пожимаю плечами:

— Какие уж тут шутки? Герр Юлиус, мир его праху, сам решил и других гауптманов на совете убедил, что нам всем надлежит сражаться до конца и умереть за императора. И вдруг один единственный выстрел, как гром с ясного неба, и наш гауптман, да простятся ему грехи его, вольные и невольные, падает словно молнией поражённой. После чего несколько полков сдаются все, как один. Что это, как не воля Его?

Алекс недоверчиво качает головой, не спуская с меня подозрительно прищуренного взгляда.

— Если была на то воля Его, если суждено нам было сдаться и пройти через испытания за грехи наши, то почему господь не вразумил нашего гауптмана и иных командиров?

— А с чего ты взял, что не вразумлял? Но разве не сказано в писании, что человек сам волен выбирать свою судьбу? Наш гауптман выбор сделал. А господь наш вседержитель — явил волю свою.

— Твоими руками?

— А почему нет? Пути господни неисповедимы.

— И почему ты так уверен, что вершил именно Его волю? Враг человеческий ведь тоже не дремлет...

Я невесело хмыкаю.

— Люцифер конечно может многое, но всё же не всемогущ. Ответь мне, лейтенант, почему меня никто не остановил? Почему никто не возразил, когда какой-то фельдфебель заявил, что наши полки сдаются? Почему молчали все до единого офицеры? Солдаты? Ты сам? Или скажешь, нечистый помутил разум всем разом? Молчишь? То-то и оно.

Арцишевский еще пару минут сидит, насупившись как сыч, натужно переваривая услышанное. Затем, вздохнув, выдаёт, не глядя в мою сторону:

— Знаешь, меня ведь шведский оберст к себе вызывал... Не только меня, конечно. Туда всех офицеров по очереди приглашали.

— И что?

— Спрашивал: кто стрелял в парламентёра?

— А ты?

— Сказал, что не видел...

— Ну, правда, в принципе. Ты на другом фланге роты стоял, ещё и в четвёртой шеренге...

— Да... и к тому же на библии поклясться от меня никто не требовал.

— А ещё что? Не только ж про парламентёра спросить звали.

Лейтенант некоторое время задумчиво гладит подбородок, уже начавший зарастать тёмной щетиной и, наконец, выдаёт:

— На службу звали. Патент гауптмана сулили, если за неделю смогу роту навербовать.

Я недоверчиво хмыкаю:

— Неделю? Да у тебя к утру рота будет. И такая, что все шведы до единого обзавидуются. Только моргни, а мы с Отто и французом всё организуем.

— Да понятно, куда ж без вас-то...

Кажется, еще немного и сомнения лейтенант, буквально витающие в воздухе, можно будет пощупать. Я только удивлённо качаю головой — смотри ка какой вдумчивый стал! Раньше-то за гонором не до того было. Мои губы кривит слабая улыбка:

— Не сомневайтесь, герр гауптман, из вас выйдет отличный командир роты!

— Ну да, ну да... Я вот только фон Лаутербаха вспоминаю — при упоминании бывшего ротного, лейтенант поспешно осеняет себя крестным знамением — тоже ведь отличным командиром был, а вон оно как повернулось...

Приходится вновь кивать, соглашаясь с невысказанными подозрениями. Сомнения лейтенанта мне вполне понятны. И почему этими сомнениями он решил поделиться именно со мной, а не с фельдфебелем — тоже. Вчера одного ротного застрелил, завтра, глядишь, уже и другого следом отправил... Тут поневоле задумаешься: стоит ли патент гауптмана таких хлопот или может ну его? Что ж, попробуем расставить все точки над i.

— Знаешь, чем отличается хороший офицер от просто офицера?

— Чем?

Арцишевский, не поворачивая головы, косится на меня, явно подразумевая какой-то подвох.

— Тем, что хороший офицер никогда не отдаст приказ, который его солдаты не готовы выполнить. Не важно почему. Не хотят, не могут, бояться — на войне всякое может случиться. Важно вовремя это понять и не требовать от людей невозможного. Герр Юлиус, царствие ему небесное, это знал, потому и был нам хорошим командиром... пока не забыл об этом правиле. Ты станешь отличным ротным, лейтенант, я уверен. Просто помни, что я сейчас сказал.

Арцишевский, прищурившись, некоторое время пристально смотрит на меня, словно оценивая, затем, видимо прикинув что к чему, задумчиво кивает и, наконец, усмехнувшись, уточняет:

— Так, говоришь, рота будет готова к утру?

Я неспешно поднимаюсь с насиженного места, затем блаженно потягиваюсь, сцепив руки в замок и вывернув ладони к стремительно темнеющему небосклону и лишь после этого, решительно тряхнув головой, заявляю:

— Даже не сомневайтесь, герр гауптман!

Затем, переведя взгляд на реющий над отжатым у нас лагерем флаг с поблекшим жёлтым крестом на бледно-синем фоне, задумчиво добавляю:

— Раз служба у императора не задалась, стоит попытать счастья под знамёнами Северного Льва.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Одна из так называемых "цветных" бригад шведской армии — наиболее известных и привилегированных соединений.

6