Имперский стрелок

— Резонно. Но я-то не солдат!

— Правильно. Так ты меня и не боишься. Только свою рыжую, да немножко гауптмана. Всё сходится.

Галланд весело хмыкает в ответ и восхищённо цокает языком:

— Да уж, в логике тебе не откажешь!

— В моём фургоне попрошу не выражаться! Люди мы простые, мудрёных латинских слов не понимаем, можем и обидеться.

— Вообще-то логика — это греческое слово...

— Ещё не легче! Вот откуда мне его знать, спрашивается? Я ж, в отличие от некоторых, университетов не заканчивал.

— Откуда знаешь? Ты ж не помнишь ничего!

Франц явно подначивает, с хитрым прищуром поглядывая на мою реакцию, но я вместо того, чтобы поддержать шутливый тон, внезапно задумываюсь всерьёз. А и правда — откуда?

— Я латынь не знаю, помнишь? Ну и вообще... какой из меня студент?

— Самый что ни на есть обыкновенный. Или нет. Ты, пожалуй, поумнее многих будешь, с кем мне в своё время учиться довелось.

— Это ещё почему?

Хоть дураком я себя никогда и не считал, но слова француза, сказанные на полном серьёзе, меня всё-таки озадачили.

— Сложно сказать...

Галланд неопределённо крутит рукой, демонстрируя как сложно ему облечь в слова очевидную вроде бы вещь.

— То как ты говоришь, как мыслишь... Даже не так. То как ты выражаешь свои мысли. Ты явно знаком с логикой и риторикой. И не делай такие глаза, ты отлично понял, что я имею в виду! Ведь понял же?

— Ну-у, в общих чертах...

— Вооот!

Франц по своему обыкновению наставительно возносит палец вверх, как всегда когда хочет подчеркнуть важность выводов, которые собирается озвучить.

— Даже если слова ты и забыл, то методику явно помнишь! А где ты мог всему этому научиться? Только в университете! Не думаю, что в Сарбонне — французским, судя по твоему выговору, ты никогда не пользовался. Но в Гейдельберге или Праге — почему бы нет?

— Думаешь?

Фенрих беззаботно отмахивается.

— А тут и думать нечего. Конечно, так сразу по тебе и не скажешь. С виду — обычный солдафон, ну разве что почище, да поаккуратней большинства. Но стоит поговорить с тобой хотя бы с четверть часа на любую тему, кроме жратвы, выпивки, женщин и строевой подготовки и сразу становится понятно, что ты парень не простой.

— Так уж и сразу?

— Конечно! Ты вот много солдат знаешь, которые способны целых четверть часа говорить о чём-то кроме жратвы, службы, выпивки и баб?

— Э-э-э-э...

Я честно попытался вспомнить кого-то соответствующего столь жёстким критериям, но так и не преуспев был прерван снисходительным смешком француза:

— Не старайся. Ты один такой на всю округу.

— Ммммм... ну допустим. И что это нам даёт? Точнее, мне.

Франц пожимает плечами.

— Понимание жизни, логику вещей и процессов вокруг нас...

— А если по-немецки?

— Так я вроде...

— Нет. Ты по-умному, с греческими и всякими там ещё словами, а мне бы по-немецки.

— А, попроще в смысле? Ну, можно и попроще...

Галланд ненадолго задумывается, но почти тут же с довольным видом щёлкает пальцами:

— Вот смотри! Что ты знаешь о планах Тилли?

— Ничего.

— Верно. А теперь подумай.

— Ей богу ничего не знаю!

Фенрих досадливо отмахивается.

— Да нет же! Давай зайдём с другой стороны. Вот куда мы сейчас идём?

— На юго-восток.

— И что у нас там?

— Саксония. А за ней Силезия. И Баутцен из которого мы выступили весной.

— Хорошо. А что мы знаем про шведов? Где они сейчас?

— Да бес его знает. Последнее, что слышал — они взяли Франкфурт. От тебя слышал, кстати.

— Было такое. Но с тех пор уже больше месяца минуло. Вот и подумай, куда они могли двинуть за это время? Ну, что я из тебя клещами каждое слово тянуть буду?

— Хм-м-м...

Я взялся за дело всерьёз — сел поудобней и даже шляпу снял, чтобы лучше думалось. Ну и затылок чесать удобней было, чего уж там.

— Из Франкфурта они могут двинуться вверх по Одеру — в Силезию и дальше в Богемию. Я слышал, что к шведам примкнул граф Турн* со своей бандой беглых повстанцев. Если туда вторгнется шведская армия, Чешское королевство может запылать снова...

— Хорошо! А ещё?

— Ещё они могут пойти на запад. Точнее, на юго-запад — в Саксонию. Весной Густав вторгся в Бранденбург и заставил тамошнего курфюрста перейти на его сторону. Саксонский курфюрст тоже лютеранской веры и шведский король может попытаться провернуть с ним такой же трюк как с бранденбуржцем.

— Ага. И, скажу тебе по секрету, у него вполне может получиться. После той резни что мы учинили в Магдебурге... ну ты понимаешь.

— Да уж...

— И что же остаётся делать нашему старику Тилли?

Я пожимаю плечами:

— По-хорошему, нужно разбить шведов. Ну или хотя бы преградить им путь на юг и не дать Густаву перетянуть саксонцев на свою сторону.

— И как же это сделать?

Галланд смотрит с хитрым прищуром, заранее зная, что услышит в ответ, но кажется мне всё же удаётся его удивить.

— Лучше всего попытаться совместить обе задачи в одну, тем более, что кратчайшая дорога из Магдебурга на Баутцен лежит как раз через Саксонию. На месте Тилли, я бы потребовал от курфюрста присоединиться к войне со шведами и передать армию фон Арнима в распоряжение императора, то есть под команду самого Тилли, поскольку он является генералиссимусом всех имперских войск. А чтобы саксонцы не юлили — ввёл бы на их территорию императорскую армию. Так мы и приблизимся к Баутцену и не допустим перехода саксонцев на сторону Густава и свою армию пополним. Тогда можно будет и о сражении со шведами подумать. Вот как-то так...

Француз в ответ только разводит руками:

— Вот это и есть логика, мой учёный, но забывчивый друг. Мы с тобой, как недавно выяснилось, не знаем планов Тилли или Густава, но с помощью логики вполне можем догадаться о них. В частности, теперь ты понимаешь, почему мы идём в Саксонию...

— А ещё в тамошних землях до сих пор не велось боевых действий, местность не разорена, к тому же скоро время сбора урожая и мы легко сможем организовать снабжение нашей армии за счёт местных запасов. Der Krieg ernahrt den Krieg*.

Галланд в ответ на моё глубокомысленное замечание картинно закатывает глаза к небу, вернее к серому парусиновому пологу пороховой повозки и, явно играя на публику в моём лице, восклицает:

— И этот человек ещё смеет утверждать, что никогда не учился в университете!

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Лидер чешских протестантов

* Война кормит войну (нем.) — эквивалент крылатого латинского выражения bellum se ipsum alet — война сама себя кормит.

Интерлюдия. Иоганн Георг

Рослый массивный мужчина за сорок с квадратным и несколько одутловатым от частых возлияний лицом ещё раз смерил мрачным взглядом налитых кровью глаз замершего перед ним офицера, как будто тот был причиной обрушившихся на него в последнее время неприятностей. Впрочем, только ли в последнее?

Если разобраться как следует, проблемы, свалившиеся на Иоганна Георга, словно снежный ком, образовались не вчера. Они копились давно, непрерывно разрастаясь и наслаиваясь друг на друга, чтобы в один далеко не прекрасный момент накинуться на него со всех сторон разом. Видел ли их курфюрст саксонский? Предпринимал ли хоть что-то для предотвращения беды? Конечно же да! И видит бог, мало кто в Райхе мог бы с чистой совестью заявить, что сделал для предотвращения всего этого ужаса больше, чем он — Иоганн Георг Саксонский.

С самого начала этой злосчастной войны, уже второй десяток лет раздирающей на куски многострадальную Германию, курфюрст саксонский был едва ли не единственным правителем лоскутной Священной Римской империи, который последовательно и неуклонно пытался загасить этот братоубийственный конфликт. В отличие от остальных владетельных князей, большинство коих пыталось дистанцироваться от распрей, разрывавших их общее государство на куски, а меньшинство, вроде легкомысленного и честолюбивого курфюрста пфальцского или болезненно скаредного герцога баварского, напротив — открыто выступали против общих интересов в угоду своим непомерным амбициям. Иоганн Георг раз за разом не скрываясь становился на сторону справедливости, отстаивая старинные конституционные права и утверждённые Аугсбургским миром религиозные свободы. Вот только результатом почему-то каждый раз было вовсе не примирение, а дальнейшее ожесточение сторон и вовлечение в войну всё новых и новых участников.

В самом начале злополучной распри Саксония поддержала законно избранного императора Фердинанда в его противостоянии с "зимним королём" Фридрихом. Иоганн Георг искренне полагал, что это поможет восстановить мир и единство империи, нарушенные безответственной эскападой курфюрста пфальцского, позарившегося на посулы взбунтовавшихся чешских сословий*. Его помощь действительно помогла кайзеру Фердинанду вернуть восставших чехов под свою руку, но вместо всеобщего примирения, к которому стремился курфюрст саксонский, пожар войны начал разгораться всё ярче, стремительно расползаясь за пределы Богемии.

Все протестанты Германии восприняли его поддержку императора-католика как предательство. А сам кайзер вовсе не собирался ограничиваться восстановлением справедливости. Изгнав Фридриха V из Богемии, он тут же наложил на него императорскую опалу, отправив армии Тилли и Бюкуа в Пфальц — исконные владения своего неудавшегося соперника. На чешских протестантов, вопреки клятвенным обещаниям, которые император в тяжкую для себя годину щедро раздавал курфюрсту саксонскому в обмен на политическую и военную поддержку, также обрушился неумолимый молот репрессий. Конечно Иоганн Георг не стерпел подобного обмана, немедленно прекратив поддержку Фердинанда и затаив на него немалую обиду. Но кайзера было уже не остановить.

Окрылённый победами армий Тилли, а затем и Валленштайна, уверовавший в свою богоизбранность Фердинанд II издал злосчастный указ о реституции, поправ тем самым все основы религиозного равновесия с таким трудом установившегося и кое-как поддерживавшегося в германских землях последние три четверти века. Иоганн Георг пытался возражать, пытался образумить зарвавшегося самодержца. Взывал к разуму, апеллировал к нерушимости законов, к святости освященных веками традиций... Всё было тщетно. Кайзер закусил удила и не слушал никаких доводов, кроме тех, что нашёптывали ему треклятые иезуиты. Протестанты же, не находя защиты внутри империи и не имея сил противостоять императорскому произволу своими силами, искали (и находили!) заступников за пределами, раздираемой внутренними противоречиями Германии.

Иоганн Георг, будучи человеком хоть и грубоватым, но далеко не столь глупым, как могло бы показаться, отлично понимал, чем чревато такое развитие событий. Как понимал и то, насколько легко иноземный защитник законных прав протестантов может превратиться в захватчика и угнетателя уже не протестантских и даже не католических, а германских свобод. Потому он не поддержал вторгшегося в империю со своей армией датского короля Кристиана. Равно как и пришедшего ему на смену шведского короля Густава. Вместо этого Иоганн Георг предпринял ещё одну отчаянную попытку восстановить внутреннее равновесие и гражданский мир в рушащейся на глазах империи.

Идея создать в союзе с курфюрстом бранденбургским и прочими германскими владетелями поменьше собственную армию, способную как противостоять иноземным захватчикам, так и заставить императора считаться с мнением своих подданных, по глубокому убеждению курфюрста саксонского была не так уж плоха. Во всяком случае она сулила хоть какие-то надежды на возобновление конструктивных переговоров и достижение разумного компромисса между всеми заинтересованными сторонами. Жаль только, что большинство потенциальных участников нового союза предпочли пойти по простейшему пути и примкнуть к одной из противоборствующих партий, вместо того, чтобы попытаться сформировать свою — истинно национальную. В итоге большинство мелких князьков рванули под крылышко Густава Адольфа. Курфюрст бранденбургский, пометавшись для приличия между двух враждующих лагерей, в итоге тоже склонился перед наглым шведом. И Иоганн Георг остался один.

И даже тогда курфюрст саксонский не изменил своим убеждениям, отказываясь идти на союз с иноземным захватчиком. Даже настойчивые просьбы любимой супруги — Магдалены Сибиллы — рьяной лютеранки и родственницы шведского короля* не смогли сломить его упрямства. Иоганн Георг наотрез отказался пропустить шведские войска через свою территорию, категорически запретив им переправу у Виттенберга и для верности приказав маршалу фон Арниму занять её своими войсками. А также снова (в последний раз!) попытался созвать всех германских протестантов на евангелический конвент в Ляйпциге, чтобы выработать наконец единую позицию и урезонить напрочь забывших о патриотизме соотечественников.

Увы! На призыв Иоганна Георга никто не откликнулся, зато отказ пропустить шведские войска очень скоро аукнулся курфюрсту саксонскому довольно неожиданным и весьма неприятным образом. Ибо когда весь протестантский мир, оправившись от первого потрясения после известий о кровавой резне, учинённой озверевшей солдатнёй Тилли в Магдебурге, начал наперебой искать виновных в столь чудовищном злодеянии, шелкопёры из прикормленных французским золотом газет мигом нашли крайнего. И этим крайним внезапно оказался именно он — Иоганн Георг Саксонский!

Страссбургские писаки вмиг объяснили всем умеющим читать, что только непреклонная позиция курфюрста саксонского, запретившего шведским войскам проход через свою территорию, помешала королю Густаву своевременно прийти на помощь погибающему Магдебургу со своей победоносной армией. Идею тут же подхватили остальные газеты, равно как и памфлетисты всех мастей, припомнив заодно, что Иоганну Георгу не впервой предавать своих единоверцев. Что кровь восставших жителей Праги, казнённых по решению имперского суда более десяти лет назад — также плод его нерешительности и соглашательства. Что только постоянное уклонение курфюрста саксонского от поддержки протестантских сил в Германии позволило кайзеру Фердинанду все эти годы безнаказанно угнетать последователей евангелистского учения на землях Священной Римской империи. Что... Одним словом, выходило, что Иоганн Георг едва ли не больший гонитель протестантской веры, чем сам фельдмаршал Тилли, прозванный теми же самыми газетами "Мясником" и "Палачом Магдебурга".

Но и это не заставило курфюрста саксонского отступиться! Он продолжал цепляться за свой нейтралитет, неизменно отклоняя всё более и более настойчивые предложения шведского короля о воинском союзе против императора. До сегодняшнего дня.

Иоганн Георг еще раз окинул взором тянущегося в струнку адъютанта, затем, с трудом сдерживая раздражение, выдавил:

— Маршала фон Арнима ко мне.

И, уже не сдерживаясь, взревел в спину ринувшемуся исполнять приказ служаке:

— Живо!!!

Отведя таким нехитрым образом душу, курфюрст, заложив руки за спину, несколько раз прошёлся из угла в угол, постепенно замедляя шаг. Затем, остановившись, немного покачался с пятки на носок, окончательно успокаиваясь, потом шумно выдохнул, смахнул выступившую на лбу испарину и, наконец-то, перевёл взгляд на изящный письменный стол красного дерева с гнутыми ножками, на котором всё это время мирно покоились два ничем не примечательных на вид документа. Первый был официальным письмом фон Тилли, в котором маршал сухим казённым языком, без малейшего намёка на почтение требовал от курфюрста присоединиться со всеми своими силами к императорской армии, приняв участие в компании против шведских войск. А также принять все надлежащие меры для снабжения соединённой имперско-саксонской армии провиантом и фуражом на весь период пребывания объединённых войск на территории курфюршества. Вторым, был доклад о том, что авангард императорской армии под командованием Паппенхайма пересёк границу Саксонии и движется к Ляйпцигу.