Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

— Кто-то этого не хотел. Алекс, надо быть осторожным.

— Захотят — и здесь достанут.

— Захотят, достанут. Пейте кофе, Алекс. Вам надо больше заниматься французским. Все наладится. Ваш английский... Надо больше работать, не думайте о плохом. Работать, Алекс, мужчина должен работать.

— Мне казалось, здесь по-прежнему казнят знать...

Из-за соседнего столика донеслось:

— И почему все иностранцы, маркиз, считают, что, приехав в наш город, они непременно увидят толпы парижан с косами на палках, волокущие избитых и истерзанных аристократов на эшафот. И это не смотря на все победы французского оружия, на все успехи нашей дипломатии. Стереотип мышления, любезный маркиз, вот что самое прочное в нашем мире. Стандарты восприятия. И ведь потом скажут, что все это видели, поверьте.

Поскольку, во-первых, произнесено было по-немецки, во-вторых — мы с Кугелем говорили по-немецки, то фраза, прозвучавшая с небольшим, но заметным акцентом, была сказана о нас и для нас. Волей-неволей вынужден был полуобернуться. Хотя...

За соседним столиком сидели два средних лет благообразных господина. Один пил кофе, перед другим стоял нетронутый бокал вина.

Я не разбираюсь, но не неприметные. Вполне можно запомнить, если захотеть.

Вытянутые физиономии. Ничего там хорошего: высокомерные, брезгливые, но такие, что на дуэль за одно выражение лица не вызовешь. На грани. Типа — плевали мы на все! Автоматом и на вас плевали, а нехуй подворачиваться. Перетерпите.

Потратили время, чтобы сделать из лиц непроницаемые маски, как на старинных заказных портретах, и преуспели в этом. Я бы сказал, что они — англичане, но раз говорят, что французы, то и хуй с ними, пусть будут французы. И вас на хуй в обратку.

Обычные господа, вполне себе прилично одетые, возрастом за сорок. В этом времени все они — и принцы, и нищие — мне пока в диковинку. Экзотика. Были б мы в Германии, сказал бы, что тоже графы.

Надо бы им ввернуть, что подслушивать, а тем более лезть в чужой разговор — нехорошо. Блядство. А еще и комментировать. Так можно и в рыльник схлопотать. Но, наверняка потом последует вызов на дуэль, а шпага у меня только для форса, чтобы не обливали презрением. Задрало отряхиваться.

— Я еще понимаю, когда рассказывают, что в невежественной России по улицам их деревянных городов бродят дикие медведи. Что их пьяный царь играет на варварском струнном инструменте баляляйка, чтобы повеселить своих рабов и вместе с ними пляшет национальный танец комариски. Я видел медведей, когда там был. Варварская страна! А их водка? Эти невозможные русские хотели меня убить! Попробовав ее, я почти умер. Но — о русских говорят правду. Почему же о нас до сих пор врут по всей Европе?!

Зря я обернулся... Только что меня обозвали лжецом.

Там же, ресторанная кухня, через день.

— По-оль! Поль!!! Да где же ты, негодный мальчишка! По-оль! Лень вперед тебя родилась. По-оль! Поль!!! Ну ладно, не хочешь по-хорошему...

Кусочек колбасы без промедления оказался на краешке разделочного стола. Лежит себе, никого вокруг не замечает. Небольшой, но такой соблазнительный. А пахнет! Пахнет-то как! Закачаешься. Вкусны-ый!!!

Теперь чуть-чуть подождем. Серая тень молнией шмыгнула к столу. Вот только что был кусочек — и нет его. Эх, растяпа... Смотреть надо, оглядываться. Не уберегся. Теперь все.

Все? Нет, шалишь! Рука поварихи метнулась, как спящая на солнце гюрза. Разнеженная, толстая. Миг! И вот, уже прямо из воздуха за шиворот вытащен мальчишка с оттопыренной колбасой щекой. Успел таки в рот засунуть! Висит, ногами дрыгает, а сказать ничего не может, рот колбасой набит. Попался!

— Ах ты, мелкий жрун! Долго мне еще тебя ждать?! Где ты болтался?! Зову, зову...

— Ай, мамочка! Нигже! Чав-чав. Ждешь вше вжемя. Чав-чав.

— Здесь? А кто должен мастеру Паскалю письмо отнести?! Кто, с рынка вернувшись, не отчитался? Кто будет Жану помогать? Кто постояльцам в комнаты заказы относит? Кто, я тебя спрашиваю, паршивец?!

Паршивец еще и ноги поджал вместо того чтобы вырываться. И энергично жует. Оп! Проглотил.

— Мадлен отчиталась — деньги у нее, я только корзину нес! Жан меня отпустил, сказал, что справится, пока я к мастеру с письмом сбегаю.

Материнская длань разжалась. Приземлившийся Поль не стал дожидаться очевидного вопроса — сбегал ли? Ясно, что нет.

— Почему Роже сегодня с утра такой хмурый, даже не здоровается? Что я ему сделал?!

— Ты? Да ничего, мой мальчик. Вчера в зале был министр республики, а ему не сказали, вот и расстроился. Он всегда для таких гостей старается приготовить что-то особенное, выносит в зал сам, дарит...

— А кто такой министр? Очень важный, да?

— Министр? Как тебе сказать. Конечно, очень важный. Вчера был гражданин Талейран, министр иностранных дел, он всеми заграничными делами нашей страны управляет. Дипломатом называется. Жил здесь неподалеку, на улице Тебу, дом... Знаешь особняк, что в глубине, с флигелем на улицу? Раньше часто бывал, теперь реже заходит, на нем столько дел... Лучше меня в Париже никто кофе не сварит, бывало, так и говорил.

— А сейчас?

— А сейчас редко. Редко заходит.

— Ты ему делаешь особенный кофе, как Роже?

— Ну что ты, нет, конечно, как всем. Особенный, скажешь тоже. Я и не умею по-другому, особенный.

— А как он выглядит, этот министр?

— Обыкновенно. Обычный человек, только важный.

— А как его заметить, я тоже хочу!

— Да никак. Он один приходит. Кофе попьет и уйдет. Бывает, что Роже ему что-то сготовит — попробует, похвалит. Ты же знаешь, у Роже всегда очень вкусно. Обычно садится за дальний столик — в углу, спиной к стене. Раньше так сидел. Теперь по-разному, за любой столик, если его место занято.

— А-а, так он там сидел, когда англичане над немцем насмехались!

— Над каким это немцем?

— Ну, над нашим, над постояльцем, над молодым. Тот, что — граф. Который с испанцами. А кто такой граф? Это больше барона? А почему у нас графов нет?

— Потому что, сынок, у нас была революция и мы теперь все граждане республики. Граф или не граф — все равно гражданин. У нас основной закон страны — конституция, запрещает сословные разграничения. У нас правит народ. И мы с тобой граждане, у нас есть права.

— А раньше?

— А раньше прав не было. Если бы не революция, была бы я нищей бесправной прачкой, а ты и вовсе бы не родился. А без тебя бы и я умерла. Зачем мне жить без тебя, солнышко?

— Ну мама! Ну не надо, отпусти. Я уже большой... Ну мама же!

Фух, еле отбился. Вечно эти женщины со своими нежностями.

— А потом? После революции?

— После революции приняли конституцию и все стали равны, а закон защищал граждан страны. Но многим из дворян это не понравилось и они потихоньку стали готовить заговор. Хотели по-старому угнетать народ, чтобы были войны и голод. Тогда все права были у короля и у духовенства. Их было совсем мало, а народа много. Даже богатые встали с народом.

— А кюре Трентиньян — духовенство? У нас не было прав, а у него — были, и мы их отобрали?

— Нет, дурачок. У него тоже не было прав, совсем чуть-чуть. Права были у старших отцов церкви и у родственников короля. А наш кюре добрый, он тоже служит всему народу. Так сделал генерал Наполеон. Знаешь, гражданин Талейран был епископом в Отене. Он до сих пор духовное лицо.

— А что значит — духовное?

— Значит, в своих поступках должен советоваться с папой. Видишь, какие люди служат нашей революции?

— А потом?

— А потом на нас напали пруссаки. Они хотели захватить наш город и сделать, чтобы все было по-старому. Но генерал Дюмурье вместе с твоим отцом их разбил и прогнал. Твой отец погиб в сражении в Бельгии. А короля Людовика за это казнили.

— Он изменил революции?

— Нет, малыш. Он никогда не хотел революции, он же король. Казнили за измену родине. Потом были разные времена — хорошие и плохие. Было голодно, были войны, роялисты опять готовили мятеж, но генерал Наполеон их всех победил и наша республика жива, это главное. У нас есть будущее.

— Мама, а ты знаешь генерала Наполеона?

— Его все знают, Поль. Его фамилия Бонапарт. Но я горжусь тем, что генерал знает меня. Это он устроил меня в наш ресторан, когда ты только родился. Меня взяли посудомойкой, а он посоветовал хозяину посмотреть, как я варю кофе. Теперь я готовлю кофе для всех.

— А он приходит сюда? Как гражданин Талейран?

— Нет, деточка. Он не любит кофе. И он долго командовал нашими армиями, редко бывал в Париже.

— А откуда ты знаешь генерала? Ты знаешь всех генералов?

— Не говори глупостей. Тогда он еще был капитаном. Твой отец служил под его началом в Оксонне.

— А почему тебя называют Маленькая Жанна? Ты же большая и взрослая.

— Ну и хитрец ты, Поль. Ты же уже спрашивал, я тебе говорила.

— А еще — Красная Жанна.

— Кто тебе сказал?!

— Ну мамочка, ну скажи!

— До твоего рождения я была очень худенькой, маленькой. Тогда я не была поварихой. Совсем еще молодая. Маленькой Жанной меня прозвали во времена штурма Бастилии. Когда свергали короля, я носила красную шапочку, как многие из нас — это был отличительный знак для своих. Кое-кто называл меня Красной Жанной, но это было давно. Была в повстанческой коммуне, когда пруссаки стояли на подступах к городу. Там я встретилась с твоим отцом. Твоя мама командовала баррикадой, Поль. Кто-то из защитников меня узнал и с тех пор иногда меня зовут Маленькой Жанной. Защитники... Мои солдаты меня так прозвали. Гвардейцы твоего отца. Мы все боролись за наше будущее и я горжусь!.. Я гражданка своей страны, я боролась вместе со всеми! За нашу свободу, за равенство, братство, за лучшую судьбу для наших детей! Потом я познакомилась с генералом, это было еще до Тулона. А когда родился ты, мне нужно было молоко для тебя, и генерал Наполеон устроил меня сюда. И Жан был с нами...

— Хромой Жан?

— Он не всегда был хромым. Он сражался на батарее капитана Бонапарта в Тулоне.

— А потом, мамочка, потом?

— Что потом, Поль? Суп с котом! Не считай свою мать дурочкой, тебе давно пора быть у мастера Паскаля.

— Ну мама, ну пожалуйста, расскажи! Ты же так редко мне рассказываешь. Расскажи — и я сразу побегу к мастеру Паскалю.

— Потом у нас была директория, Поль. Богатые оттеснили народ от власти, мы много воевали, а народ голодал. Генерал Наполеон всегда побеждает, его подолгу не было в Париже. Но три года назад он приехал и узнал, как богатые притесняют народ. И он изменил правительство. Теперь нашей республикой правят три консула: Бонапарт, Комбасерас и Лебрен, избранные на десять лет, а их имена записаны в конституции. Гражданин Бонапарт — первый консул, всеми победами наша страна обязана ему. За эти три года он разгромил всех врагов и принудил их к заключению мира. Сейчас представители всех стран обсуждают его условия с нашим генералом. А гражданин Талейран ему помогает. Голода нет, и больше не будет, скоро ты пойдешь в школу, генерал издал закон о всеобщем образовании для всех. Выучишься и, может быть, станешь офицером, будешь защищать нашу родину. В нашей республике ты можешь им стать. Вот подумай, могло быть такое при короле?

Жанна спохватилась, хитрый мальчишка ее совсем заговорил. Посетители же идут, пора опять варить кофе.

— Ну хватит, Поль! Твои хитрости больше не пройдут.

— Уже бегу, мамочка.

— Погоди. Расскажи, что было между графом и англичанами? Почему ты решил, что это англичане?

— Они недавно к нам заходили, разговаривали между собой. Могут и по-нашему, но с акцентом. Слова тянут. Ну, как все англичане. А к графу — по-немецки, как будто они французы. Граф по-нашему плохо, только понимает. Стали издеваться, обзывать, что он нашу страну ругает.

— Он ругал?

— Нет, мамочка, не ругал. Он ничего не знает, расстраивался, со своим швейцарцем говорил.

— А почему ты решил, что старик — швейцарец?

— Так у него акцент швейцарский, ты же сама показывала.

— И что англичане?

— Англичане стали нас хвалить, как будто они сами французы. Один про другого сказал, что тот — маркиз. Я бы на месте графа разозлился на французов, если бы они все были такими. Потом они русских ругали. У нас же мир с русскими?

— Да, генерал хочет мира со всеми. Помнишь того русского, который на день останавливался у нас на прошлой неделе? Он приехал забирать по стране всех русских пленных, гражданин Бонапарт отдает их без выкупа.

— Ну вот, мамочка. А англичане сделали так, что мы русских не любим. Ругали их короля.

— И что было потом?

— Ничего, мамочка. Граф отвернулся и сидел, как будто их не слышит. Он трус, мамочка! Они его еще недолго поругали, посмеялись и ушли. Испанец, который вместе с графом в зале сидел, хотел пойти за ними, но граф его остановил.

— Как остановил?

— Что-то ему сказал. Подозвал и тихо на ухо, я не слышал. И испанец сел к себе на место.

— Поль, если ты еще раз увидишь, что обижают наших постояльцев, то обязательно сразу позови Жана. Или скажи мне. Эти дворяне могли устроить дуэль и убить друг друга. В нашем городе такое недопустимо, гражданин Фуше следит за порядком. Тем более — в нашей гостинице. Будь умницей, если опять их увидишь — скажи мне.

— Но, мама, ведь гражданин Талейран все видел! Он сам мог позвать гвардейцев.

— Ну, хорошо. Беги к мастеру Паскалю. Стой! А испанцы что вечером говорили?

— Ничего, мамочка. Они редко говорят с графом.

— Ладно, беги. И не задерживайся там! Я знаю, что мастер тебе предложит кружку молока с плюшкой. Здесь поешь, скоро обед. Не перебивай аппетит.

— Хорошо, мамочка.

Вот такой сорванец. Метеор, ишь как рванул!

Сижу как оплеваный. В душе словно кошки насрали. Именно — в душе. Говно эти французы. Умом понимаю, что в каждой нации встречаются разные люди, есть и хорошие. Но мне постоянно попадаются... За всю дорогу двух слов с французами не сказал и — надо ж, чтобы именно эти прицепились. Видят же, что — иностранец, гость, чужой на их празднике жизни. Никого не знаю, никого за мной нет. Так надо еще — в спину! Харкнуть! Именно — харкнуть, физически ощущал их плевки! При всем сбежавшемся народе, даже прислуга в дверях скопилась. Горящими ушами, вспотевшей спиной ощущал! В полнейшей, в мертвенной тишине, эти даже говорить стали потише — чего кричать? Каждое слово разносится по всем углам. Иронично, элегантно, словно танцуя в фехтовальном поединке — порезали меня на ленточки. И так! И сяк! Если перевести с их вежливо-издевательского на наш посконный, то я — невежественный болван, врун, пустомеля, трус и полнейшее ничтожество. Хам, не достойный носить звание дворянина! Без единого прямого ругательства.

Сволочь французская! Мало их якобинцы резали! Мало!!! И они якобинцев мало! Все они, гады, одним миром мазаны: одни издеваются, другие с удовольствием слушают этот спектакль.

А что?! Что было делать?!!! Я свою шпажонку толком и достать не могу. Действительно, только как кочергой по ним ею врезать. Дуэльного кодекса не знаю, вызвать не умею. А дал бы просто по морде — ну, вызвали бы меня, кутенка с прутиком. Тут бы уже не на словах — прострогали бы в лапшу, протыкая любое место, по выбору. С поленом — и то бы лучше управился. А получить сантиметров двадцать в кишки и сдохнуть после недельных мучений от перитонита? О! Это по-нашему? Это бы я их здорово расстроил, испереживались бы, как наказал!